Бисер (гет)

У подружки Саске розовые волосы, проскальзывающий акцент и сиропный голос. Мадара сталкивается с ней в доме у Микото, куда изредка заезжает проверить старшую двоюродную сестру.

Микото утверждает, что он просто не может выносить одиночества дольше, чем пару месяцев. Очень на нее похоже. Но она ошибается. Мадара умеет выносить одиночество и делает это с удовольствием. Для полного удовольствия ему не хватает полного одиночества, но старый друг, прицепившийся еще со школы, существует в чрезвычайно близком районе. Не суть.

Суть в том, что подружка Саске покушается на святое. На байк Мадары. Байк гордо блестит в ухоженном дворике дома Микото. Его отлично видно из-за ограды. Не сказать, что он вписывается в ландшафт, но это скорее проблемы ландшафта. Муж Микото считает по-другому, но вот его мнение Мадару волнует меньше всего.

Если сначала Мадаре кажется, что она что-то делает с зеркалом заднего вида, то когда он подходит ближе, понимает: она поправляет волосы. Ну да, точно, она же девочка. Только зеркала заднего вида для этого не предназначены.

Мадара, который подходит к ней сзади и сообщает это, ожидает любой реакции. От взвизга, до дерганий. У него низкий голос и весьма внушительная фигура, чем он пользуется, когда отгоняет всякую мелюзгу от своего байка. Но девчонка выругивается по-английски и по-английски же сообщает: зеркало как зеркало, только для мопеда. Для чего?..

Мадара собирается сам перейти на английский, который знает достаточно сносно, чтобы объяснить разницу между мопедом и байком. Но девчонка уже несется к калитке. Сначала он не понимает, а потом замечает мелькнувшую на улице макушку племянника.

Она кидается Саске на шею с умиленным визгом. Из ее сладкого воркования выходит, что Саске-кун вырос, стал ещё очаровательнее, чем в детстве и если будет так хмуриться, то через пару лет станет похож на сушёную хурму.

Мадара опирается на байк, включает диктофон и наслаждается.

К его удивлению, Саске, тот ещё социопат, не протестует и даже не отбивается — приобнимает свою подружку за спину, бросая на Мадару подозрительный взгляд, и подводит ее знакомиться.

— Это Сакура. Может, ты ее помнишь. Мы учились в младшей школе, — нехотя, но достаточно вежливо для него, сообщает Саске. — А это Мадара. Ты точно его помнишь, он тебя бесил.

Мадара приподнимает брови. Племянник криво усмехается.

— Просто признай, что бешу я, на самом деле, тебя, — предлагает ему Мадара и посматривает на его подружку искоса.

Если он все правильно помнит, то эта малявка большую часть детства пробегала за Саске, а потом внезапно выросла, разбила одно криптонитовое сердце и куда-то переехала. Судя по британскому акценту…

Мадара выкидывает это из головы, как только вспоминает, чье это было сердце. Узумаки Наруто, лучшего друга Саске. Интересно, как племянник собирается между ними лавировать? Он хочет на это посмотреть.

— Ты уже уходишь? — интересуется Саске с выражением лица, которое предлагает понять намек.

Если ты не Учиха, ты и не заметишь, что у него вообще есть какое-то выражение. В Фугаку, думает Мадара.

— Тебе не понравится, если я останусь, — щелкает его по носу Мадара.

Если он правильно понимает Микото, которая всем видом показывает, что собирается принимать гостей… подружка Саске тут надолго. Она, к слову, наблюдает за ними с интересом. Таким взглядом наблюдают за чем-то, достойным попкорна. Мадара думает, что сцена, где Фугаку будет разглядывать ее волосы и морщиться с акцента, будет достойна попкорна не меньше.

То, что ее становится слишком много, Мадара понимает только через две недели. Он несколько раз бывает у Микото, не задерживаясь, но показывая — жив, в порядке, в присмотре не нуждается. И каждый раз либо в начале, либо в конце сталкивается с подружкой племянника. Она разговаривает с ним сахарным тоном, от которого Мадару почти одолевает диабет. Если это попытка показать, что времена школы еще не прошли, то она удачная.

С другими она ведет себя обычно. Даже с Узумаки — драмы не случилось, а жаль — она общается не настолько сладко, как с Мадарой.

Он может это игнорировать — мог бы, но ее слишком много. Чересчур. Она нравится Микото, даже Фугаку посматривает на нее скорее благосклонно, чем осуждающе. Мадара окольными путями узнает, что она вернется в Англию с матерью через полтора месяца.

У него есть полтора месяца, чтобы отдохнуть от ненавязчивой заботы Микото. Ее не останавливает даже его сессия. Он понятия не имеет, что заставляет ее так волноваться за него.

Он два года совершеннолетний и год из них живет один. Возможно, она просто завидует, что в ее собственном коттедже редко бывает тихо. Серьезно, чертов Фугаку не оставляет гостиную без крутящихся весь день по телевизору новостей. Но разве это значит, что Мадара должен страдать? Она его недооценивает.

Мадара не страдает ни когда его семья распадается, ни когда умирает отец. Возможно, ему просто нечем страдать. Он изнутри наполовину пуст, как стакан. И наполовину только потому, что невозможно не чувствовать вообще ничего. Так что Микото ошибается, если думает, что он очень чувствителен. Если кто-то из Учиха и чувствителен, так это она сама.

Мадара не чувствителен, но углеводов в крови ему хватает и без голоса подружки Саске.

— Ты меня не впечатляешь. Со мной это не работает, — спокойно прерывает ее посреди сахарной фразы он.

В гостиной кроме них никого нет. Саске только что вышел, иронично попросив Мадару развлечь свою подружку. Не то чтобы он собирается это делать. Время вернуть концентрацию глюкозы в крови в норму.

Подружка Саске хлопает розовыми ресницами и по ее дернувшейся брови — почему-то черной — становится понятно: она ищет, как вывернуться и не потерять лицо. Большинство так делает. Независимо от пола. Мадара усмехается, как предполагает, понимающе.

— То есть, если я продолжу, — медленно и поэтому без сильного акцента говорит она, смотря на него в упор, — ты не прекратишь смотреть на меня так, будто хочешь убить?

По ее лицу скользит солнечный луч, заставляющий ее прищурить один глаз. Это выглядит на удивление гармонично. Мадара даже чувствует лёгкое расслабление. Впрочем, на его желание добиться от нее хотя бы смущённого молчания это не влияет.

— Ты не особенная. Я смотрю так на всех, — это на грани грубости, но ему становится интересно.

Это слабый импульс, что-то знакомое из детства, и не будь перед ним эта девочка, он, может, и сдержался бы.

Но ее хочется поддеть. Потому что если она поддета — сахар из голоса пропадает. Саске не спешит возвращаться, а в тишине, разбавляемой новостным каналом, девчонка сидеть явно не собирается.

— Наверное и в зеркало, — она фыркает, щуря не по-японски зеленые глаза.

— Этого ты никогда не узнаешь, — невозмутимо отбривает Мадара.

— Если ты прекратишь смотреть на меня убийственно, я прекращу тебя не впечатлять, — предлагает ему компромисс девчонка и оплывает, откинувшись на спинку кресла. Так солнце не может ее достать.

— Договорились, — он спокойно заключает сделку.

Она кивает крашенной головой и зарывается затылком в мягкую спинку. Мадара усмехается. Это любимое кресло Фугаку.

Микото задерживает его до вечера. Ей сложно отказать. Особенно когда она смотрит ему в глаза и улыбается так, что на щеках проступают ямочки. Мадара считает, что она могла выбрать мужа и получше. Во всяком случае, не нудного дальнего родственника, чтобы угодить родителям. Микото в клане Учиха кажется ему слишком светлой фигурой, чтобы поддерживать традицию и сохранять чистоту крови.

Но это ее выбор, а Мадара и сам — дальний родственник.

Он выкатывает байк за ворота, когда солнце уже садится. Оно невыносимо рыжее и раскаленное до такого состояния, что на него больно смотреть даже в солнцезащитных очках. Мадара морщится, понимая, что садиться солнце будет еще минут семь-восемь. Что же, он способен потерпеть...

Около калитки торчит племянник со своей Сакурой. Та, очевидно приклеившаяся к асфальту, звонко смеется над чем-то и сбивчиво, перескакивая с английского на японский, пересказывает Саске какую-то историю про… мороженое? Мадара не вслушивается — просто они стоят так близко, что слышно даже насмешливое сопение племянника. Девчонка, закончив, бросает какой-то английский жаргонизм, в знании которых Мадара ей очевидно уступает. И хохочет на всю улицу.

В закатном солнце ее волосы становятся какого-то фиолетового оттенка. Как можно ходить с таким на голове?

Он, ощущая раздражающее беспокойство, как перед крутым поворотом, задумывается над природой эмоции. Именно этот момент она предпочитает, чтобы обернуться на него и обдать улыбкой, явно предназначенной Саске.

Мадара щурится. Неприятное беспокойство усиливается. Под ее взглядом, которым она явно хочет его задеть, невозможно стоять без движения. Раздражение топит сознание, перекрывая что беспокойство, что импульс, подначивавающий начать движение.

Подождать семь минут, пока не начнут сгущаться фиолетовые сумерки, кажется ему невыполнимой задачей. Только не рядом со смеющейся подружкой Саске. Мадара предпочтет жгучее солнце ее мутному и смотрящему сквозь него взгляду. Его стакан наполовину пуст, но, почему-то, сейчас он полон на две трети.

Вокруг сплошные самураи. Злые самураи. Плюющиеся огнем самураи. Не то чтобы Сакура сильно их разглядывает — один из них, самый грозный и краснодоспеховый мужчина с дикой гривой черных волос — умудряется почти пробить ее ментальную защиту. Одним взглядом. Ее ведет так, что она едва не хватается за голову. На этом разглядывание кончается.

Барьер мерцает тусклым желтым. Стоит порадоваться, что Сакура перепутывает барьеры и вместо стандартного случайно развертывает барьер на четверых. Потому что барьер раскрывается, во-первых, в традиционном японском доме, а во-вторых, на площади действия оказывается неучтенный человек.

Не смотря на то, что он лежит на футоне и едва дергается в ее сторону, человек взглядом показывает: подойди, и я что-нибудь тебе оторву. Не то чтобы ей очень хочется. Он очевидно тоже самурай. Без доспеха, правда... В общем-то, никто тут не слишком похож на самураев. Сакура не слишком разбирается в том, как те одеваются и какие делают прически, но местные самураи диковатые и настолько суровые, что плюются огнем в помещении. Без одной стены, правда, но... Барьер развертывается так, что сносит препятствие, либо вбирает его.

— Чертовы координаторы, — вздыхает Сакура, чувствуя, как от недосыпа левый глаз начинает дергаться.

Она всего лишь хочет попасть в мир, где нет людей, но есть нетронутая никем древняя флора и фауна. Это исследовательский проект! Для перемещения координаты рассчитывались не меньше трех месяцев! И что?

Барьер проработает на заложенной в него энергии еще минут... Сакура прикидывает, учитывая огневой и местами оружейный натиск. Минут пятнадцать.

Она посматривает на лежащего смирно, но готового бороться за свою жизнь самурая. Люди чести? Или все-таки в этом мире что-то пошло не так? Собственно, пошло — они же плюются огнем — но может не настолько? Впрочем, даже хорошо, что плюются. Значит, способны управлять магией, маной или как тут называют внутреннюю энергию...

У Сакуры есть выбор. Либо сплести формулу якоря, которая вернет ее обратно, либо держать барьер после пятнадцати минут уже из своего резерва и очень быстро думать. Многозадачность прекрасна, но не в такой связке. Формула требует максимальной на ней концентрации, как и, к слову, барьер. Сакура уверена, что он при такой многозадачности ослабеет вдвое. И вот тогда у плюющихся в нее огнем самураев появится шанс его пробить.

Зато лечение, даже запущенной раны, оттягивает только треть от того, сколько нужно потратить либо на барьер, либо на формулу якоря...

— Я думаю, что вы очень хотите мне помочь, — Сакура переходит с английского на японский, обращаясь к умирающему самураю.

Тот сверкает на нее глазами. В них ни малейшего оттенка красного, но становится настолько неуютно, что можно заподозрить эмоциональное влияние.

— Вы наверняка хотите жить, — продолжает она, культивируя внутри чувство уверенности и адову невозмутимость. Но слова, видимо, все же подбирает не те. — Я не собираюсь вас убивать. Я медик. Я могу вас вылечить.

На синевато-белом лице с черными провалами глаз приподнятая бровь выглядит жутковато, но Сакура отделывается от ассоциаций и продолжает:

— Я ошиблась в координатах. Я даже не знаю, где нахожусь. Мне нужно вернуться. Вы ведь умеете управлять внутренней энергией?

Сузившийся взгляд прорезает в ней метафорическую дыру. Что с ним не так? Разве ему не хочется жить?

— Послушайте, очевидно, что вы умираете и что вам некому помочь. У вас наверняка есть родственники, которые волнуются за вас...

Тот мужчина в красном доспехе, пытавшийся пробить барьер огнем, а теперь стоящий почти вплотную и сверлящий Сакуру взглядом... наверняка родственник. Или глава... семьи? Фамилии? Клана? Как это у них тут называется. В любом случае, ответственное лицо.

Ей будет очень не по себе оказаться рядом с ним без барьера.

— Я предлагаю вам бартер. Я вас лечу, а вы просто... пару минут помогаете держать мне барьер, чтобы я смогла спокойно уйти. Я никому не собираюсь вредить, честное слово.

Он колеблется. Ещё бы. Честное слово. Надо же такое сказать... И где ее ораторские способности, когда они нужны? Сакура следит за его усталым изнеможденным лицом цепко и думает, сможет ли он удержать барьер даже после лечения. Все, что требуется, это немного жизненной энергии... он после лечения будет ей переполнен. Хватит ли контроля? Умеет ли он вообще контролировать энергию? Этого она так и не узнае́т...

Самурай смотрит куда-то за пределы барьера. Сакура прослеживает его взгляд. И понимает, что не ошиблась. Тот грозный мужчина в красном доспехе — и правда либо родственник, либо глава клана. Самураи меряются взглядами, будто молча спорят. Атмосфера, не смотря на барьер, снова становится горячей.

Прикинув, сколько проходит с момента переноса, Сакура громко прокашливается.

Умирающий обдает ее косым и леденящим душу взглядом. Она невозмутимо поднимает брови.

— Хорошо, — сцеживает он едва слышно.

Лечение и диагностика — это то, что Сакура умеет делать как боженька. Она щелчком пальцев испаряет пропитанные кровью бинты. Диагностическая формула работает стандартно и выдает: вот-вот наступит заражение крови, в которой еще и присутствует какой-то странный растительный токсин.

Что же, с этим можно работать. Сакура прикидывает оставшееся время и присаживается рядом с самураем, готовясь к чистке крови от всякой дряни.

Она не успевает.

Это становится очевидно, когда токсин отказывается распадаться в крови и когда его приходится буквально... высасывать из тела. Сакура экстренно вспоминает формулы преобразований и получает из одеяла вполне сносный таз, который наполняет водой. Формула призыва воды не боевая, поэтому энергии много не жрет.

Два разреза на теле приходится делать энергетическим скальпелем.

Самурай даже не дергается. Только на лбу выступает пот. Сакура сочувственно поджимает губы и концентрирует энергию в пальцах, погружает ладони в таз. Да, это будет больно.

У этих самураев либо что-то с болевыми ощущениями, либо гениальный самоконтроль. Сакура уверена: ей придется делать перерывы. Но умирающий на удивление не сопротивляется. И не дергается. Ну почти.

Сакура не может его держать и не может наложить на него парализующее. Это все-таки чересчур радикальный способ обездвижить больного человека.

Токсин выводится медленно, и Сакура осознает: она не успеет. По позвоночнику ползет ледяная капля пота. Она недооценивает токсин, а токсин растворяет ее время как кислота разъедает эмаль.

Сакура раз за разом испаряет ядовитую воду, чтобы набрать тазик новой, чистой. Самурай держит челюсти крепко сжатыми и мелко надрывно дышит. Приходится начать делать перерывы.

Барьер, мерцающий желтым все тусклее и тусклее, начинает истончаться с граней. Сакура, взмокшая от напряжения и усилий, все вытягивает и вытягивает стойкий токсин из обессиленного тела. Она запрещает себе думать о том, что барьер схлопнется раньше, чем она закончит лечение.

Тогда, очевидно, ей придется продолжить лечение, а не питать барьер из своего резерва. На то и на другое ей уже не хватит. Надо же было недооценить рану.

Барьер истончается с едва слышным потрескиванием. Она заканчивает с токсином медленно, но все же неумолимо.

Момент, когда барьер почти пожирает всю заложенную в его резерв энергию, Сакура чувствует кожей. Потрескивание становится громче. У нее есть не больше трех секунд, чтобы подключить барьер к своему резерву. Но тогда она не сможет долечить. А самурай чересчур ослаб и вряд ли сможет перехватить контур управления.

Решение принимается с треском. Барьер рассеивается. Сакура, поневоле вслушивающаяся в то, что происходит за ним, едва не сжимается. Но никто не спешит приставить ей к горлу лезвие. Она слышит шаги. Но... но кажется, они удаляются. Да! Удаляются! Минус толпа. Так. Хорошо. Сейчас у нее есть время, чтобы долечить самурая, а потом можно будет... что-нибудь придумать.

Сакура выводит остатки токсина и дает себе пару секунд на выдохнуть. Работа практически ювелирная. Давно она не пыталась делать такое...в настолько полевых и напряженных условиях.

Самурай смотрит на нее из-под полузакрытых век. Взгляд у него такой, будто он вот-вот отключится.

Ладно. Мало сделать чистку. Надо еще заживить.

Сакура возится с несложной, но причинившей немало внутренних осложнений раной, не больше получаса. За это время она успевает повторно вымокнуть, выжать треть резерва и подумать о том, что если ее не отпустят просто так, придется бросить свое тело тут. Не самая большая цена, но "умирать" ей сложно психологически.

Когда рана затягивается и становится больше похожей на розовую полоску между ребер, Сакура со звучным вздохом запрокидывает голову назад. И, выругавшись, хватается за сердце.

Все это время сзади нее стоит тот краснодоспеховый самурай! А она даже не слышит, как он подходит!

Нет, конечно она не думает, что ее так оставляют один на один с больным. Но три метра расстояния ее вполне бы устроили.

Мужчина обходит ее сбоку и склоняется над подчиненным (или все-таки родственником?).

— Мне лучше, — выдавливает из последних сил самурай, смотря осоловело.

— Еще бы, — бормочет она себе под нос, — после того, сколько я потратила воды и нервов...

Оба единогласно переводят на нее взгляды. Хочется икнуть. Сакура стойко задерживает дыхание и переводит взгляд с одного лица на другое. Схожесть, незамеченная раньше, бьет ей по лбу как молотком. Если они не какие-нибудь братья или двоюродные племянники, то она — лучший в мире координатор.

Лучше бы она потратила время, которое они говорят без слов, на формулу. понимает она. Потому что мужчина вдруг выпрямляется, возвышаясь над ней опасной громадой. Как бы не пошло в этом мире развитие, она не сомневается: он опасный соперник. Ей с ним не справиться. Как минимум, не такой вымотанной.

Сакура ждет чего угодно, нащупав языком капсулу с мгновенно действующим ядом, и готовится бросить тут тело и сбежать уже не формулой, а просто притянуться к якорю слепком души.

Штормовые волны напряжения идут одна за одной, пока черный взгляд скользит по ней расчетливо и оценивающе. Сакура представляет все процессы, работающие в его голове, и содрогается. Да, без целителя в таком средневековье жить трудно. Чертов токсин! И сама она не лучше! Затылок взмокает.

Капсула с ядом на месте, пытается успокоить себя Сакура.

Вылеченный ей самурай издает неопределенный звук, мужчина оборачивается на него и они недолго смотрят друг на друга. Мысленное общение? Или просто хорошо друг друга знают?

— Иди, — короткое движение подбородком.

Голос у него обычный. Низкий, негромкий, но очень... повелительный. С такой-то внешностью больше бы подошло низкочастотное рычание.

Она не ослышалась? Он действительно так сказал?

Сакура начинает выводить формулу в воздухе не дожидаясь, пока мужчина что-нибудь уточнит. Впрочем, он и не уточняет. Только внимательно следит за движениями ее ладоней и останавливает взгляд на расплетающихся энергетических нитях.

Он что, их видит?..

Впрочем, неважно, огнем же как-то плюется. Сакура выводит последний знак. Формула вспыхивает зеленым. Мужчина плавно отшатывается. Судя по тому, как его рука дергается к висящему на поясе самурайскому мечу, он воспринимает это за опасность. Ну да. Тут же наверняка пока такого нет.

Зеленый окутывает Сакуру, растворяет, превращает в атомы и материализует ее в родном мире. Сакура, распластавшаяся в своем кабинете в исследовательском центре, медленно и тонкой струйкой выдыхает напряжение. Нежданное приключение закончилось!..

Через полгода она, составив из координат формулу, снова пробует найти нужный мир. Одна ошибка не снимает исследовательского интереса и важности приобретения некоторых выродившихся в ее мире растений. В этот раз она снимает с координаторов стружку заранее. Что может пойти не так? Барьер развертывается во всю мощь, как только тело материализуется в нужной точке. В этот раз стандартый, метр на метр.

Полная исследовательского энтузиазма Сакура промаргивается.

— Да это судьба, —звучит саркастично чей-то знакомый голос из-за барьера.

С ощущением провала она открывает глаза. Взгляд упирается в стоящего напротив, на расстоянии меньше метра, того... совсем недавно забытого мужчины в красном доспехе!

Сакура мычит как от зубной боли и пытается сделать вдох, чтобы на выдохе немного прийти в себя.

— Вернусь — поубиваю чертей, — обещает она сама себе, чтобы самой не начать дышать огнем.

Снова устраивать переговоры.

— Сакура. Ты понимаешь, что делаешь? — локоть Ино впивается в мякоть под ребрами.

Сакура делает вид, что не понимает, и продолжает. Вьющиеся по приглушенно-черному потолку цветные неоновые мошки усложняют задачу. Глаза начинают сохнуть.

Четырнадцать. Тринадцать. Двенадцать…

Бьющаяся о барабанные перепонками внахлест и битами, и визгом грязных гитарных аккордов музыка похожа на крупные удары молотком. Плотным, резиновым, Сакура не помнит названия. Но ощущения схожие, даже не нужно вспоминать.

Сквозь звук голос Ино пробивается только благодаря тому, что она визжит прямо в ухо, перебивая даже соло на рок-гитаре.

Шесть, пять…

Сакура сдерживает рефлекторное моргание, зная, что если переживет эти пару секунд невозмутимо, то цель будет достигнута.

Глаза напротив тяжелые и густо-черные, похожие на деготь, на плавленный асфальт, на… на глаза Мадары Учихи. Если отвернуться сейчас, пытаясь увлажнить глаза морганием, она так и останется молча и скромно не переносящей его студенткой.

Неважно, что это вечер ее — их с Ино — выпуска.

Мадара Учиха в слегка оттянутом узком галстуке, который на его шее выглядит соблазнительно, чтобы за него дернуть и затянуть до предела, не легкая добыча. Но Сакура отлично помнит то, как он почти заваливает ее на первой сессии за то, что она, не сдерживась, отвечает на его язвительное замечание в адрес соотношения цвета волос и умственных способностей. Позже язвительных комментариев становится только больше. Но больше Сакура на них не отвечает. Сжимает зубы, сверлит взглядом спину, упрямо и выжидающе смотрит в лицо, но молчит.

Профессор Учиха — не тот человек, которого можно задеть и об этом не пожалеть. Какое счастье, что она уже не его студентка!

— Сакура! — как только у подруги получается шипение на ультразвуке?

...один.

Сакура с удовольствием опускает веки с неопределенной полуулыбкой — нагло слизано у Хинаты — и поворачивается к подруге лицом. Ино едва не крутит пальцем у виска. Но ей-то что. Профессор истории у нее был другой. И с ним и пошутить, и договориться можно. Сакура знает, что с профессором Учихой она ни шутить, ни договариваться не стала бы, но все же…

Он отмороженный ровно настолько, чтобы часть его ненавидела, а часть опасалась.

— Ты сумасшедшая, — Ино утаскивает ее к столику с безалкогольными напитками.

Нет. Но возможно. Сакура неопределенно покачивает бутылочкой с колой. Какой, спрашивается, смысл делать выпускную вечеринку с американской кампусной тематикой, если нет пунша, разбавленного водкой? Киба и его волшебная фляжка не считаются. Зато есть преподы. Бывшие. Пара. Кто придумывает позвать профессора Учиху?

Что его вообще может тут держать? Глупый, конечно, вопрос — во всем виноват профессор Хаширама, которого обожает большая часть выпускников.

Впрочем. Ей же лучше. Сакура знает типаж профессора Учихи: высокие блондинки с выразительной фигурой. С одной такой его как-то палят около пафосного ресторана. Сакура не в его вкусе, поэтому может пилить его взглядом три минуты подряд без особой опаски, что он примет это как приглашение.

Со студентками он не спит — проверено парочкой совершенно безбашенных — но кто знает, распространяется ли это правило на бывших студенток? Быть не в его вкусе — это лучшее, что можно сделать.

На удивление, эти три минуты он словно принимает молчаливый вызов. Виден опыт: Мадара Учиха движется, пускай и так, чтобы не терять контакта, переговаривается с Хаширамой Сенджу, усмехается над чем-то так едко, как на парах. От его полуприщуренного и непроницаемого взгляда, которым тот отвечает Сакуре, внутри все панически — и не очень — горячеет — от груди и до низа живота. Первые пару секунд она едва не сжимается и не прячется, отворачиваясь. Гитарные аккорды, тогда только набиравшие силу, впиваются в нее и отпугивают в сторону — в непроницаемый и самый темный угол. Спасает положение Киба. Теперь вместо панического тепла Сакура ощущает другое. Знакомое и такое несвоевременное, вот его бы она предпочла бы панике. Но что есть, то есть, и взгляд Мадары Учихи это только подогревает.

— Это по-детски! — снисходительно сообщает ей Ино.

От нее пахнет пудровым дезодорантом, каплей лимонных духов и содержимым фляжки Кибы Инузуки. От Сакуры последним пахнет наверняка еще больше. Киба наверняка спорит с кем-то, что сможет напоить самую непьющую студентку потока, но… очевидно, он проигрывает. Сакура трезва. Абсолютно. А то, что по-детски сверлит взглядом голову ненавистного профессора… ну так должна же она когда-нибудь отыграться? В аудиториях приходится отступать. Тут не хватает разбавленного водкой пунша. Но даже так — оступать не приходится.

— Сегодня последний день, когда ты его видишь! — снова кричит ей в ухо Ино. — Подойди, скажи: Учиха-сан, вы качественная сучка — и прекрати уже портить мне вечеринку.

— Учиха-сан, вы качественная сучка, — повторяет Сакура и не удовлетворяется эффектом. — Плосковато.

Ино закатывает изощренно подведенные глаза.

— Ну тогда продолжай таращиться на него дальше, — советует она во весь голос и точным броском попадает пустой бутылкой из-под колы в мусорное ведро. — Тем более, он сам смотрит на тебя уже минуту.

Сакура оборачивается через плечо на то место, где расслабляется с безалкогольным пивом Мадара Учиха. Есть в нем что-то… больное. Жуткое. Оно прячется за слоем кожи и костей, за идеально выбритым подбородком и за тонкой ублюдской усмешкой. Вот, что Сакура больше всего в нем ненавидит. И вот то, что заставляет ее дрожать изнутри. Прямо сейчас.

Ино права. Что такое взгляды? Ей нужна область больше. Она игнорирует отяжелевшие веки, зудение в пальцах и, генерируя минимум три исхода диалога, начинающегося с «вы качественная сучка, Учиха-сан», отталкивается бедром от столика и берет нужный курс.

Влажный шорох. Мокрые волосы зачесываются назад. Еще раз, чтобы прядь, упавшая на лоб, послушно зализалась как и остальные.

Мадара стягивает с шеи полотенце и бросает его в корзину для белья.

Спальня встречает его полутьмой и рассеивающим ее ровным желтым кругом бра, стоящим на пересечении рабочей зоны и зоны отдыха. Рабочих зон хватает везде. Мадара предпочитает работу и знает, что если каждая минута будет занята, он не будет чувствовать запах чужой одежды. Духов. Волос. Кожи.

Несколько таблеток поблескивают на ладони. Он запивает их и заранее готовится к тому, что утром будет чувствовать себя едва живым. Мадара не любит засыпать с медикаментами в крови, но бывают дни, когда у него нет выбора. Либо он спит так, либо он теряет завтрашний день и, возможно, срывается.

Одеяло придавливает его к кровати. От гладкого и холодного прикосновения ко всей поверхности тела не клонит в сон, но только бодрит. Мадара обреченно закрывает глаза.

Шорох открываемой двери заставляет его напрячься. Нет, он сегодня не... Разве сегодня?.. Он чувствует тепло, пошедшее от ступней, и понимает, чем все кончится. Сухой и тяжелый воздух, задержанный в легких вдох, вжимает его в матрас так, что невозможно пошевелиться. От старой горечи во рту разъедается слизистая.

— С днем нашей первой встречи, — поздравление делает воздух еще тяжелее.

Маленькая ладонь ложится ему на щеку.

— Ты не пьешь таблетки, — замечает Сакура. Звучит устало.

— Разве? — тихо спрашивает он с усмешкой.

От ее пальцев пахнет фисташковым мороженым. Они будто нагретые солнцем. Мадара, не открывая глаз, с тоской прижимается лицом к ее руке. Твердые кончики обводят его синяки под глазами, морщины на лбу, линию челюсти.

— Это не те таблетки, — ее голос звучит около уха шепотом.

Длинные розовые волосы невесомо задевают висок.

— Ты же знаешь, что тебе это нужно, — она вздыхает как раньше. И Мадара почти ей верит. Протянутые в темноту пальцы натыкаются на живое тепло. В груди что-то останавливается. Если он сейчас откроет глаза... как быстро он пожалеет об этом? Старый ответ: мгновенно.

— Тебе не так долго осталось. Но присматривать за тобой до смерти я не хочу, — фырк ему прямо в центр ладони. Горячо. Влажно.

Мадара сжимает челюсти.

— Ты сама приходишь, — напоминает он ей и отточенным жестом притягивает ее к себе.

Одеяло рядом проминается. Основание шеи идеально подходит, чтобы в него укладывался чужой висок. Сакура прижимается к нему сквозь слои ткани и забирается пальцами ему во влажные волосы, перебирает их, будто ей шестнадцать, а ему восемнадцать и у него в шевелюре застрял весенний пух.

— Ты седеешь, — прядь больно дергают.

— Сильно видно? — усмехается Мадара.

Немудрено. Ему далеко за сорок. Но седеть он начинает гораздо раньше.

— Не очень, — тактично открещивается Сакура. — Что насчет таблеток?

Мадара молчит.

— Ты сам все понимаешь. Ты больше так не можешь, — пробивающиеся сквозь темноту прикосновения исчезают.

Он дергается в сторону, собираясь поймать и удержать. Но тепло возвращается. Сакура просто забирается под одеяло. Устраивается головой на его груди. Приятная и долгожданная тяжесть.

В ее словах есть смысл. Но Мадара отказывается его слышать. Если он снова начнет пить таблетки, все кончится. Она и так приходит все реже и реже. Мадара хранит ее вещи, оставшиеся у него, но знает: это создание призраков. Сакура больше не спасает.

Ей шестнадцать, и она пытается переубедить его всякий раз, когда заходит разговор. Когда ей двадцать, она вытирает с его лица кровь и прячет от полиции. В последний раз ей двадцать три, она деревянно отворачивается и шагает как по канату. Это выбор. Либо она, либо Изуна. И Изуна уже у них.

Надежда, что то, что он собирается смотреть в потолок и Сакура согласится остаться, никогда не оправдывается. Он не имеет права надеяться на это. Его не оправдывает, что прошлый выбор — это тоже спасение. Лучше так, чем...

Мадара открывает глаза потому, что больше не может держать их закрытыми. Сдерживаемый легкими при вдохе воздух разрывает его на куски. Одеяло справа не смято. Он поворачивает голову и долго рассматривает место, где только что чувствовал ее тело.

Мадара тогда стреляет ей в затылок.

Огромной эластике нет места в ее комнате. Сакура понимает это, как только забирает громадный цветочный горшок у лучшей подруги. Та раздает всю свою мини-оранжерею, которая превращала крошечную съемную квартиру в отдельную экосистему. А теперь Ино улетает на четыре месяца черт знает куда и шантажом, манипуляциями и вымогательством заставляет всех своих друзей разобрать ее цветник на составляющие.

У одной Хинаты теперь половина дома заставлена бонсаями, суккулентами и какими-то жуткими лианами. Наруто везет чуть больше — он забирает только большое растение с красноватыми прожилками на зеленых листьях с мгновенно забываемым названием. Тен-Тен торгуется до хрипа, но все равно берет на попечение мини-кипарис и два горшка с папоротниками.

Сакура на правах лучшей подруги должна получить больше всех. Но на правах лучшей подруги именно Сакура знает все способы ее манипуляций. Это и еще капля невозмутимого терпения позволяют выйти почти с пустыми руками.

Всего лишь гигантская эластика. Которую некуда пристроить. Временно она остается в коридоре. Сакура выругивается сквозь зубы, когда после суточной смены заплетается в ногах и едва не сшибает чертов горшок к хе… стене. Не исключено, что в следующий раз эластике придет бесславный конец. Помнится, Мадара любит начинать прелюдии еще в ее прихожей…

Голова просто пухнет от рабочего дня, а тут еще этот горшок. Сакура в режиме полета размышляет, как же с ним разминуться. Территория ее съемной квартирки-коробки не предполагает даже двухспальной кровати, какой там лишний угол… Поменяться с кем-нибудь, что ли? Вот будь у нее какой-нибудь крошечный кактус — это бы сработало!

А так!..

Так. А если?..

Сакура, только растянувшаяся на разложенной кровати, резко встает. Цельнолитая голова гудит, но за эврикой это становится уже не так ощутимо. Идея есть, и это совсем не мусорная урна! Осталось только успокоиться и набраться сил... попросить.

Каждый звонок — почти секс по телефону. Ей искренне жаль всех сотрудниц Мадары. С его голосом в рабочих условиях лучше молчать. Не исключено, что это восприятие Сакуры и работает только с ней, но если бы она была растением, то ей не понадобилась бы поливка.

В это время Мадара уже должен быть дома или хотя бы туда направляться. Не факт, он тот еще трудоголик, но… вызов не уходит в молоко.

— Прости, что? — в низком вельветовом тоне звучит сдерживаемое удивление, когда она озвучивает просьбу.

— Это не захват территории! — тут же обнадеживает его Сакура с замиранием сердца. — Правда. Тебе нужно будет только поливать эту др… дорогую эластику. Раз в пару дней. Или недель…

Они имеют некоторые отношения всего пару месяцев. Оба занятые люди, приходится время буквально выгрызать, но Сакура все равно чувствует от этого приятный подъем. Она только отходит от отношений с Саске, которые закончились лучше, чем могли бы закончиться. Мадара — человек, от которого не ждешь эмоциональных качелей и непонятно каких манипуляций. Не смотря на внешний холод, где-то за семью замками он чуткий и — на удивление — понимающий. Он ничего не просит у нее и ни на чем не настаивает, и это комфортно. Наверное, из-за этого Сакура чувствует себя не очень приятно, когда просит его о чем-то сама.

Где-то подсознательно она ждет подвоха. Пока подвохов — не выясненных и замолчанных — не случается. Но сказки имеют свойство заканчиваться. Сакура не принцесса, Мадара не наследует престол, более того, их социальный статус и получившийся тандем не обещает долго и счастливо.

— Возможно, ты будешь делать это сама? — достаточно тактично предлагает Мадара.

Она вздыхает. Да, конечно, он большую часть дня на работе, а когда дома — вряд ли ему до цветов и прочих питомцев. Но и ей не слишком удобно ездить к нему и поливать эту дрянь раз в неделю или сколько там?.. К своему стыду она понимает, что не помнит, сколько раз ее действительно нужно поливать. Ино убьет ее, если ее эластика откинется?

— Я не думаю, что это будет удобно... — вздыхает она еще раз и косится в сторону коридора, где эластика стоит уже второй день. — Извини. Я попрошу кого-нибудь еще.

Сакура погружается в невеселые варианты. Попросить некого. Может, существуют центры передержки для растений?

Он странно прокашливается.

— Ты не так поняла, — с едва прослеживающимся, но очень странным напряжением в голосе сообщает Мадара. — Я предлагаю тебе переехать.

Переехать? Сакура трясет головой, представляя, как арендует эластике отдельную квартиру. А потом вдруг паззл складывается, и Сакура складывается от хохота вместе с ним. Черт знает, что об этом думает Мадара, но он терпеливо ждет.

— П-прости. Я... я просто... у меня была суточная... — выдавливает она, икая от смеха. — Голова вообще никакая. Ты предлагаешь мне к тебе переехать с эластикой?

— Да.

Ками-сама. Его привычка отвечать прямо все же… очень неловкая. Смех все-таки слетает. Она лихорадочно задумывается. Неужели он хочет... она точно правильно все понимает после суточной смены? Нет, Цунаде-сама конечно на ней ездит, и нагрузка повышается с каждым разом, но черт, не настолько же.

— И ты не выгонишь меня через четыре месяца, когда Ино вернется? — шутливо, но на самом деле крайне серьезно уточняет Сакура.

— Сакура, — Мадара медленно вдыхает, и она теплеет изнутри, ближе к животу, а не к груди, правда. — Я предлагаю тебе жить вместе. Выспись, пожалуйста, и поговорим об этом еще раз, — и добавляет со смешком спустя несколько секунд: — Я пойму, если ты откажешься. Тогда я найду твоей эластике место. При условии, что ты изредка будешь ее навещать.

Она улыбается, откидываясь на спину.

— Спасибо, — шепчет Сакура вместо назревшего и колющего язык «я так люблю тебя».

Эти слова ведут в прошлый раз в темную и холодную воду. Теперь ассоциация отказывается вытравливаться из головы. Она не хочет снова получить удар. Мадара не замахивается, но ожидание входит в привычку. И каждый раз, когда назревает желание объяснить то, что она чувствует, Сакура глотает комок острых иголок, только бы промолчать.

Мадара потрясающий. Об него хочется вылечиться, хочется в нем спрятаться, забраться за спину и подождать, пока тени на воде не испарятся. Где-то глубоко внутри она понимает: Мадара может сделать это, завернуть в себя как в самую надёжную броню, и спасать раз за разом. Но быть спасенной не так честно, как быть справившейся. Пока все не идеально. Она даже не может сказать то, что хочет. Но в этот раз… Почему-то она думает, что Мадара и так все понимает.