Сказание о маке и звездоцветах (джен)

Он висел в пустоте, а вокруг колыхалось алое марево. Оно то приближалось, то отдалялось, следуя доносящемуся издалека настойчивому ритму. Раз-два. Вперед. Три-четыре. Назад. Пять-шесть… Марево билось в окружающие его кристальные стены, и по ним бежали трещины. Маленькие и едва заметные, они расширялись, соединялись друг с другом, и вот алое марево поглотило первый сорвавшийся вниз осколок, а за ним второй, третий — все они осыпались, будто цветочные лепестки по порывом ветра. Марево хлынуло вперед, следуя ускорившемуся ритму.

Сквозь веки проникало тепло, щекотало лицо, и чем больше его становилось, тем холоднее и неудобнее врезался в спину неуступчивый камень. Он открыл глаза и тут же заслонил их ладонью от слепящего света, сощурился, разглядывая, какой розовато-прозрачной, почти сияющей она выглядит. Опустил руку и сел он, только когда солнце скрылось за набежавшим облаком. Плечи вмиг озябли от ветра, но он не замечал его: сгибал и разгибал пальцы, следовал ими по голубоватым дорожкам вен, ощупывал лицо, собирал горстями длинные темные волосы. Только один раз отдернул руку, когда коснулся рассекшей грудь раны, бережно сшитой черной нитью. Она не выглядела зажившей, хоть и не напоминала свежую, и боли от нее совсем не было. Руку свело судорогой от плеча до кончиков пальцев, они скрючились, и на побелевшей коже острые ногти отливали синевой. Больше о ране он не думал.

Ветер вновь напомнил о себе прохладой, и он свесил ноги с большого плоского камня, на котором лежал. Под лучами восходящего солнца на его гладкой поверхности медленно таяли цепочки символов. Некоторые выглядели знакомыми, другие будили в горле едва слышное клекотание, будто оно хотело пропеть их, но звук не находил выхода, блуждая эхом в непривычных путях, третьи кололи глаза, и он отвернулся, торопливо сползая с камня вниз.

Вместо колкой травы стопы обняла шелковая мягкость. Он переступил ногами, сминая небесно-голубой шелк, расшитый белыми звездоцветами, всем существом впитывая новое ощущение, опустился на корточки, разглаживая его руками, перебирая искрящиеся росой камешки и обходя подсыхающие красноватые пятна, пока не наткнулся на руку. Холодная и окостеневшая, она крепко стискивала изогнутый нож с молочно-белым лезвием, запятнанным бурыми разводами. Он коснулся их, растирая комочки между пальцами, медленно поднес к губам и тут же отдернул, столкнувшись с остекленевшим взглядом чужих глаз.

Они никогда не были такими пустыми. Он потянулся вперед, силясь поймать ускользающую мысль и вглядываясь в такое знакомое лицо. Ни страх, ни страдание не исказили его правильные черты, печать смерти лишь добавила им остроты и резкости. Он наклонился ниже, почти касаясь дыханием мертвого лица и медленно втянул носом воздух. Покой и отчаянная надежда. Тоска и решимость. Разве смерть может пахнуть так?

Гулкое эхо шагов ударялось о своды и, множась, возвращалось обратно, даря иллюзию, что рядом идет кто-то еще. Багровое пламя слепило глаза и рисовало причудливые тени на стенах. Эхо исчезло с последним шагом, оставив его наедине с отчетливым хрустом костей под ногами.

Рядом с камнем нашлась сложенная аккуратной стопкой одежда. Он надел ее и затянул ремешки широкого кожаного пояса, цепляясь пальцами за пустые петли для подвесок. Ни на рубахе, ни на длинном темно-сером кафтане не было вышивки, и гладкая ткань на ощупь казалась неправильной. Такую одежду мог носить кто угодно. Он еще раз провел рукой от высокого ворота до середины подола, бездумно чертя покалывающий в кончиках пальцев узор. Перед глазами мелькнуло смутное видение алого полотна, покрытого черненой вышивкой, и тут же исчезло, больно кольнув правую глазницу. Он стер выступившую в уголке глаза густую каплю крови и больше не думал ни о вышивке, ни о пустоте поясных петель.

Под стопкой одежды обнаружился небольшой узелок. Он распустил затянутую простым шнурком горловину, уже не удивляясь отсутствию на нем узлов, бусин и кистей, и вытряхнул на камень содержимое. Толстый кошель и дорожные мелочи внимания не привлекли, широкую черную ленту с тисненым узором он смахнул рукавом в сторону, будто и не заметил. Маленький замшевый мешочек отдавался в пальцах странным теплом. Он сжал его, пытаясь определить содержимое, и, помедлив, осторожно раскрыл. Внутри слабо светились темно-красные, как зерна граната, осколки. Он коснулся их пальцем и тут же согнулся пополам, ослепленный пронзившей грудь болью. С трудом он сгреб все обратно в узелок и выпрямился. Миновавшее зенит солнце подталкивало лучами в спину, и он пошел по мелькавшей в траве едва заметной тропке. Следовало успеть до темноты. Пусть он пока и не знал куда.

* * *

Серый Лог, хоть и стоял почти на самом тракте, никогда не был оживленным местечком, чужаков здесь видели после Дня Вершин, когда поток паломников устремлялся к Горящим Огням, и до Лунной Тризны, когда они шли обратно, неся в рукавах кусочки негасимых углей. Но до Дня Вершин еще оставалась добрая седмица, и Рик мирно дремал на травке у обветшалых ворот, когда ласкающее его старые кости солнце исчезло, и над ним нависла источавшая холод тень. Дремота вмиг слетела с него, и он дернул ногой, будто он пытался спрятать ее от померещившегося ночного касания.

— Ох, прости-прости, неужели я разбудил тебя, добрый господин? — в шаге от Рика в поклоне мирного почтения стоял человек в добротной темно-серой одежде. Живое лицо его никак не могло удержать вежливое выражение, а улыбался он так светло и ясно, что Рик невольно улыбнулся в ответ. Наметанный глаз задержался на пустом поясе и неприбранных волосах и прикипел к приятно округлому кошелю, который незнакомец держал в руке.

— Я служил на воротах, когда ты еще держался за юбку матери, и ни разу не сомкнул глаз до заката!

— Разве я сказал что-то иное? — незнакомец улыбнулся, играя ямочками на щеках, а между его пальцев мелькнула блестящая монетка, — Ты впустишь меня?

Рик недоуменно обернулся: в плетне по обе стороны ворот дыр было больше, чем целых частей, и давно никому не приходило в голову просить его открыть ворота. Впрочем, паломники, приходящие сквозь Восточные ворота, привратникам платили исправно.

— Чего ж не впустить, — Рик протянул руку, и незнакомец понятливо опустил в нее монету. — Как звать-то тебя? — спросил он, закончив возиться с рассохшимися створками.

— Меня? — незнакомец открыл рот, но вдруг осекся. Брови его изломились, лицо застыло и Рик вдруг подумал, что ни у кого не видел глаз черных настолько, что зрачок нельзя отличить от радужки. Это длилось всего мгновение, и вот уже он вновь лукаво улыбнулся. — А как бы ты назвал меня?

Рик моргнул, прогоняя наваждение, вновь посмотрел на пустой пояс незнакомца и кивнул сам себе: глупо называть имя, если нечем его защитить.

— Черноглазый, годится?

— Годится-годится, — Черноглазый рассмеялся, проходя в ворота, и в руки Рика упала еще одна монетка.

Нижний край солнца уже коснулся крыш домов, когда Черноглазый, сделав круг по Старому Логу, постучался в дверь под знаком клюки и котомки — неизменных спутников любого странника.

— Эй, хозяин, пусти скоротать время до рассвета! — крикнул он, услышав шаги.

— И откуда тебя принесло так поздно? — открывший дверь мужчина возвышался над Черноглазым на добрую голову.

— Оттуда, — он махнул рукой в сторону восточных ворот, — я заплутал немного по пути.

— Да тут и плутать негде, — мужчина посмотрел на уходящую к самым воротам улицу, потом заходящее солнце и посторонился. — Проходи. Как записать тебя?

— Люди Черноглазым прозвали, — и он пошел следом за хозяином, несколько рассказывая, сколько соглашаясь, что едет он к Горящим Огням, а путь так рано отправился, чтобы точно не опоздать. Дороги к востоку стали беспокойные, скоро честному человеку и проехать нельзя будет, разве только с большим обозом, а какое с торговцами паломничество, коль все мысли у них о наживе. Под приятную беседу Черноглазый расстался с десятком монет в обмен на комнату под самой крышей, кувшин горячей воды и ужин.

Над водой поднимался пар. Черноглазый взмахнул рукой, отгоняя его, и наклонился над глубокой миской, силясь рассмотреть свое отражение. Он видел почти соединившиеся над переносицей темные брови, контуры острых скул и капризно изогнутую линию рта. Но отдельные черты никак не желали соединиться вместе, не складывались, будто головоломка, в которой потеряли половину фрагментов.

Черноглазый закатал повыше рукава рубашки и опустил руки в воду, тщательно растирая пальцы и вычищая забившуюся под ногти грязь. Внезапно он замер на половине движения. На сгибе локтя наливалось сизо-фиолетовым цветом уродливое пятно. Не отрывая от него взгляда, Черноглазый вытер руки, коснулся, тут же отдернув руку, потом резко надавил, еще и еще раз, пока пятно не исчезло.

— Господин! — короткий стук, и дверь скрипнула, распахиваясь. — Ваш ужин.

— Благодарю, — Черноглазый улыбнулся, наблюдая, как девушка, пригибаясь заходит в комнату и ставит поднос. — Не ожидал найти в этих краях настолько гостеприимный уголок.

— Вы к нам раньше не приезжали, — девушка закивала, уходить она не торопилась.

— Почему? — Черноглазый все еще неотрывно смотрел на залившуюся румянцев девушку.

— Я бы вас запомнила.

— Почему? — он подался вперед, ощущая, как за спиной солнце окончательно тонет в ночной дурманящей темноте.

* * *

Серый Лог Черноглазый покинул еще до рассвета. Собрал нехитрые пожитки, тщательно умылся, вновь любуясь чистой, чуть розоватой кожей, и выбрался в окно, не желая тревожить гостеприимных хозяев. И в час, когда он миновал Западные ворота, к восточным подъехал всадник в небесно-голубом плаще, расшитом белыми утренними звездами.

— Скажи, видел ли ты в последнюю седьмицу человека с такими же знаками, как у меня? — Тён наклонился в седле, ловя взгляд открывшего ему ворота стражника.

— Никак нет, уважаемый ри, — тот для верности помотал головой, но Тён и так уже знал ответ: человек перед ним никогда не видел узора из белых звездоцветов.

— Есть ли в городе другие ворота?

— Западные, но через них возвращаются только паломники к Горящим Огням, а уж они всегда проходят здесь. Так вы въезжать будете или нет?

Тён не ответил. Дурное предчувствие, с которым он отправился в путь давно превратилось в тревогу, которая сейчас истаяла, сменившись тягостным ощущением уже случившийся беды. Что же ты успел натворить, Дин?

Тён уже взял в руки первый жезл, когда в доме Звездоцвета появился Шен — синеглазое дитя цветов со спутанными темными волосами и дурными манерами. Поладить с ним оказалось не проще, чем приручить дикого котенка, но Тён слишком радовался, что у младшего братишки появился товарищ для игр, чтобы не попробовать. Он не заметил, когда стал забывать, что родной брат у него только один.

Шен и Дин были неразлучны. Вместе получили ученические жезлы с прозрачными, как слеза, камнями, вместе вышили на вороте первый цветок. Дин выбрал серебряный звездоцвет, подтверждая, как громко поет кровь ри в их доме, а Шен начал расшивать одежду маками, алыми, как постепенно наполнявшийся цветом камень в его жезле.

В то время Тён бывал дома наездами: он уже звался Тён’эри, и для звездоцветов находилось дело по всем городам и весям вдоль Священной дороги. Но он помнил день, когда братья сменили жезлы на посохи, и звездоцветов и маков, украшавших их вороты и плечи, было поровну. Стоило одному прибавить к вышивке новый цветок, как другой стремился догнать его. Они забыли, что у судьбы для каждого своя мера цветов. Когда Тён дарил Дину узорную ленту и в первый раз назвал Дин’ари, маки на рукавах Шена еще не достигли манжет.

«Огни не успеют зажечься вновь, прежде чем ты и мне подаришь такую ленту», — сказал ему тогда Шен. На губах блуждала обычная его лукавая улыбка, предвестница всех шалостей и седых волос, число которых не уменьшали появляющиеся на кафтанах маки и звездоцветы, но глядя в темноту синих глаз, Тён не нашел в себе ни слов ободрения, ни утешения.

В День Вершин Шен’ари подвязывал волосы новой узорчатой лентой, и маки сияли на его кафтане от ворота до самого пояса, на один цветок больше, чем вышивал на своей одежде Дин. Тён смотрел на гранатово-алый камень в посохе Шена и думал, что никогда не видел настолько густого цвета. Он уехал со смутным ощущением тревоги, которая лишь усилилась с принесенной перелетными птицами вестью: Дин теперь звался эри, а Тён знал — для Шен’ари границ не существует.

Ворота Старого Лога скрылись вдали, и Тён остановился. Пусть его птицы потеряли Дина, но ни один ри не спрячется от другого, особенно если искать будет риэ. Он поднял вверх посох, и вокруг темно-синего камня навершия заплясали серебряные звезды. Тён вслушивался в их ледяной перезвон, пока звезды не отозвались эхом, наткнувшись на след других звезд. В этих землях было не слишком много ри, они носили знаки шиповника и желтых нарциссов, да и цветы вышивали только на вороте. Тот стражник не видел никого в одежде, затканной цветами до самого подола. Такой след мог оставить только Дин. Тён проследил за тающей серебристой дорожкой и пустил коня быстрой рысью.

Еще дважды Тён доставал посох. След плутал между поросших вереском холмов, уводя его все дальше на запад, и с каждым разом становился все слабее. Либо Дин научился прятаться не только от птиц, либо… Тён крепче стиснул поводья и направил коня к холму, над вершиной которого кружились вороны. С глухим карканьем они взлетели выше, вспугнутые вырвавшейся из темно-синего камня ледяной плетью. На вершину холма Тён поднимался пешком.

Первым он увидел камень. Плоская поверхность казалась девственно чистой, но Тён чувствовал пульсирующий под ней ток ри, холодной и совсем не похожей на ту, что источали камни, в которых они искали кристаллы для своих посохов. Тён медленно обошел камень, так и не коснувшись его, и замер. От кончиков пальцев вверх поползли холодные змейки, сдавили грудь и стиснули горло ледяными когтями, не позволяя вырваться зарождающемуся крику, застыли дорожками инея на щеках. Чтобы стать риэ, ри должен отбросить эмоции. Сделать сердце равным камню, венчающему его посох. Поэтому Дин оставался ри, сколько бы звездоцветов не украшало его одежду. Тён звался ариэ.

Дин всегда стоял прямо, принимая наказание или награду, кивал с филигранно выверенной вежливостью и смеялся, запрокинув голову, над каждой шуткой Шена. Он не мог лежать на примятой траве неестественно вывернутой куклой. Тён даже поверил бы в это — он не видел ни глаз, ни лица, смятого в безобразную кашу с бело-розовыми осколками костей, но на темно-голубом шелке морской пеной сверкали измазанные кровью и грязью звездоцветы, а изгрызенные окостеневшие пальцы все еще сжимали молочно-белый кинжал — редчайшее сокровище дома Звездоцвета. Тён смотрел на запятнанное бурыми разводами лезвие, широкую рану, рассекшую грудь Дина до самой кости, и чувствовал, как сковывающий его лед покрывается трещинами, а потом взрывается мелкой стеклянной крошкой.

Над Серым Логом бушевала метель. Колкие снежинки заметали улицы, клонили к земле одетые в зеленую листву деревья. Люди зябко кутались и тревожно посматривали наружу: знамения хуже перед Днем Вершин было не придумать, в такую погоду Огни могли и не загореться, а каким будет год без Горящих Огней?

— Дурное это дело, господин ри, — Вик оправил ворот кафтана, будто невзначай распахнув при этом плащ, но и без блестящего медью знака весов Ален’ри помнил, что разговаривает с главой Серого Лога.

— Дурное, — Ален кивнул и поудобнее перехватил длинный жезл, увенчанный бледно-розовым кварцем. Ворот его кафтана украшали только два цветка шиповника, а иначе Вик не был бы так настойчив, будь он хоть трижды городским главой.

— Нужно что-нибудь предпринять! Никаких холодов перед сезоном Огней! Сады… посевы… люди в конце-то концов. Все это будет на вашей совести, господин ри! — Вик патетично всплеснул руками. Ален отвернулся, тоскливо глядя в затянутое снежной пеленой небо.

Никто из погодных чтецов не предвидел такой метели. Да спроси их сейчас — любой скажет, что над Серым Логом должно светить солнце, а дождь ожидается не раньше будущей седьмицы. Метель звенела от переполнявшей ее ри, и ей не было никакого дела до мнения предсказателей. Порыв ветра бросил пригоршню снега в лицо Алену, он торопливо стряхнул его и поднялся выше на крыльцо.

— Огни в храме зажгите, может и утихнет, — мрачно буркнул Ален. От пронизывающей метель тоски ему самому хотелось взвыть.

— Так не умер же никто, — искренне удивился Вик и задумался, — разве что Данка вчера отмучилась.

— Кто?

— Данка, работница в доме странников. Меня хозяин тамошний разобраться просил — вдруг какая зараза ходит. Девка то шустра была без меры, то утром встать не смогла — бледная, ни кровинки и холодная как лед. Я лекаря ему отправил, тот только руками развел. Но, говорит, не заразно. Так что делать-то будем?

— Ждать. В такую метель ни одна птица не полетит.

— А может?

— Нет, — Ален заткнул жезл за пояс, набросил на голову капюшон и спрыгнул с крыльца. Он слишком хорошо знал свои границы, чтобы тягаться с природой с отчетливо человеческим лицом.

* * *

И все-таки Серый Лог метель задела самым краем. Над вересковыми холмами она ломала редкие деревья, закручивалась спиралью и опадала у холма с горизонтальным камнем на вершине. Он единственный сохранил цветочный и травяной убор, а на его вершине горел маленький костерок.

Тён сидел у огня и вертел в руках отмытый от бурых разводов молочно-белый кинжал. У его ног лежал посох с пустым гнездом. Когда-то он сам вырезал его для Дина. Белое костяное дерево обрамляло пронзительно голубой звездоцвет. Тён не нашел ни одного его осколка.

Он не успел. Не сейчас, разминувшись с Дином у Серого Лога, но много раньше, не вмешавшись, когда алого в посохе Шена оказалось больше, чем отмеренного ему цвета.

Говорили, что ри безгранична, но сердце человека может удержать лишь малую ее часть. И с первого расшившего цветами кафтан, ри искали способ раздвинуть границы собственного сердца. Так появились чудесные кристаллы, что ри вставляли в посохи. А может быть те, кто нашел кристаллы и разделил их силу, стали зваться ри. Но так далеко не простиралась даже вытканная белыми звездоцветами память.

Говорили, что у ри два сердца: то, что бьется в груди и то, что сияет в навершии посоха. И чем ярче сияние, чем насыщенней цвет, тем сильнее связь между ри и миром, и тот охотнее откликается на зов.

Ри — безгранична, и даже двум сердцам не под силу вместить ее. Разделенное никогда не будет достойно целого. Тён не знал, кто первым рискнул соединить свое сердце с камнем и что из этого вышло, но с тех пор ри вышивали новые цветы на кафтанах и не пытались соединить разъединенное. Но разве Шен’ари знал что-то о запретах?

Он не умел останавливаться. Тён знал это слишком хорошо, а потому получив известие, что Дин прошел испытание эри, обогнал собственных птиц. И все равно не успел. Шен вошел в огненный чертог эри, и оба его сердца обратились гранатовыми осколками. Дин собрал их все до единого.

Звездоцветы росли на высокогорье, и ни для одного цветка граница между небом и землей не была настолько зыбка. Тён верил, что алых маков Шена хватит, чтобы удержать Дина подальше от этой зыбкости. Боялся ли тот, что грань между ри и риэ окажется для Дина слишком опасной, если его не будет рядом?

Взметнувшийся ветер теребил концы черной узорной ленты, что Тён подобрал у камня и обмотал вокруг запястья. Следовало ли спросить в Сером Логе о всех чужаках, что они видели в последние дни? Тён закрыл глаза, и метель взвыла, заметая холм колким ледяным снегом. С тихим шипением погас костер.

Звездоцветы прорывались к солнцу сквозь камень и снег, склонили венчики к самой земле под порывами ветра и упрямо расцветали из сезона в сезон. Но сейчас для Тёна существовала только метель.

* * *

В волосах Черноглазого путались снежинки. Он ловил их губами и пальцами, смотрел, как они подрагивают на ладони, пока не исчезает наполнявшая их ри. Метель пела тоской, и Черноглазый слушал, а под веками колко вспыхивали серебристые звездоцветы.

Он вышел из метели на теплый свет маленького костерка весь усыпанный снегом, запутавшимся в темных волосах и складках одежды, и остановился на кромке освещенного круга. Сидящие у огня люди в серых балахонах паломников молча рассматривали гостя.

— Позволите разделить с вами тепло, добрые люди?

— Иди сюда, мы потеснимся, — сказал один из них после долгого молчания. Как бы странен не был гость, но отказать в тепле в такую погоду не смог бы и самый черствый человек. К тому же незнакомец был один, а их у костра собралось пятеро.

— Ты тоже держишь путь к Горящим Огням? — паломники передали гостю кружку с горячим питьем, подивившись, как бестрепетно он взял ее — будто не чувствовал жара, как не чувствовал снежного холода. Все же кафтан незнакомца даже на вид был тонким, но замерзшим он не выглядел. Все знали, что ри в ладу с любой погодой, но на одежде гостя не было вышивки, а за поясом — и самого короткого жезла.

— Все идут туда, верно? — гость улыбнулся и больше не сказал ни слова, глядя в пляшущее пламя, которое вдруг взметнулось выше, одарив каждого горячей искрой.

Дину всегда нравились цветы. Они и встретились впервые у цветущих звездоцветов: маленький Дин сидел на корточках, гладил пальцами белые лепестки, и они опадали на землю, тусклые и готовые рассыпаться от касания. Он подбирал их, долго держал в руках венчик, и звездоцвет в его пальцах сиял застывшим ледяным серебром.

— Меня зовут Шен. Будем дружить? — он улыбнулся, потому что ужасно хотел остаться в теплом доме с высокими арочными окнами и одуряюще пахнущим садом, а не возвращаться к сумрачным холодным камням.

Хрустальная ваза казалась невесомой. Она стояла на высоком комоде, почти на уровне глаз Дина, и он не мог удержаться — едва заметными касаниями подталкивал ее к краю. На один ослепительный миг она замерла, чуть покачиваясь, а потом рухнула, разбившись на осколки. Свет уже не играл в них настолько красиво.

— Зачем ты ее? — Шен посмотрел на осколки, потом на Дина, — Красивая же была.

— Была, — эхом согласился Дин, вспоминая то самое мгновение между блеском и осколками. Но Шену ваза явно больше нравилась целой. — Я починю.

Дин опустился на колени, водя пальцами над осколками, и они поползли друг к другу, снова превращаясь в хрустальную вазу.

— Все ты так не исправишь.

Шен смотрел на темно-голубой камень в посохе Дина и чувствовал, как каждый выдох все свободней покидает тело. Свободнее чем он в этот вечер вздохнул только Тён, вплетая в волосы брата ленту, расшитую морскими волнами и брызгами пены.

— Тебе придется подарить мне ленту раньше, чем зажгутся Огни, — пообещал Шен тогда. Камень в его посохе едва налился алыми рассветными красками, но под рукой Дин’ари могли оказаться не только хрустальные вазы.

В доме Звездоцветов Дин видел множество посохов ри, и еще больше — после того как покинул его стены. Но ни один чудесный кристалл не завораживал глубиной цвета, как алый камень, что засиял в посохе Шена, когда его назвали Шен’ари. Дину казалось, что в его глубине плещется живой огонь, а свет преломляется в гранях, как у дрожащей хрустальной вазы. Его непременно хотелось коснуться.

Двери Чертога Эри для Шена превратились в огонь. Он шел по плавящемуся полу и ловил отражения пламенных хвостов. Огонь тек сквозь раскаляющейся все сильнее камень посоха и жалил спрятанное под кристальной оболочкой сердце. Шен до последнего мига верил, что его кровь окажется горячее пламени ри.

Дин никогда не задумывался, какие цветы ему предназначены. Шен же выбирал долго, пока не привел его на маковое поле. Дин смотрел на крупные пламенеющие венчики и не мог решить — подходят ли Шену эти броские цветы. На следующий день он вернулся к макам один. Дин не прикасался к ним, но венчики осыпались один за другим, так быстро, что он не успел подхватить их лепестки.

* * *

Старая дорога петляла между холмов. Тён ехал, опустив голову, пока не почувствовал, что лошадь остановилась. Тающий под горячими солнечными лучами снег обнажил неподвижно лежащие у потухшего кострища тела. Тён спешился, подошел ближе, и наклонился над одним из тел, одетых в серые балахоны паломников, стараясь нащупать пульс. Пальцы коснулись ледяной, будто выстуженной изнутри кожи. Мгновение, и Тён отшатнулся, стиснул кулак, гася пробегающую по руку дрожь. Ри наполняла все живое, струилась в камнях, воде, ветре, каждом существе, ступающем по земле, парящем в небесах или погружающемся в воду. В мертвом теле не было ни капли ри.

Тён обошел весь маленький лагерь и остановился, наткнувшись на почти растаявшую цепочку следов, уходящую к Горящим Огням.

Вересковые холмы остались позади. На уходящей вверх тропе попадалось все больше камней, с каждым шагом вытеснявшим растения и своих более мелких собратьев. Черноглазый поднимался по ней, а вокруг смыкались отвесные стены ущелья. Где-то впереди было место, где рождались Огни. Оттуда они поднимались к вершинам, горели, а потом осыпались вниз углями, собираемыми паломниками. Ему обязательно нужно достичь их.

Черноглазый покачнулся и врезался плечом в камень стены. Ткань лопнула, обнажив покрытую синюшными расползающимися пятнами кожу. Он не помнил, где потерял узелок и сапоги. Не помнил, когда в последний раз встречал людей. Только шел и шел, цепко сжимая в руке мешочек с гранатово-алыми осколками. Они больше не жгли руку, только покалывали теплом, и, отзываясь на них, что-то кололо изнутри. Черноглазый шел. Он же узнает зачем, если сумеет подняться к самым Горящим Огням?

* * *

Время еще не пришло, и в зале Горящих Огней царил полумрак. Тён бесшумно поднимался по ступенькам, ощущая, как под толщей камней приходит в движение разбуженная ри, что после Дня Вершин должна излиться вниз Горящими Огнями. Он остановился у порога, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в исходящем от стен багровом свечении и бродящих тенях. В дальнем конце зала у слепых еще Огненных Очей кто-то сидел. Тён приблизился, и с каждым шагом смутное узнавание становилось отчетливой уверенностью. Но единственное ри, что он ощущал, принадлежало Огням.

— Шен’ари? — негромко окликнул он. По позвоночнику расползалось что-то стылое и склизкое. Будто некое осознание уже коснулось сердца и теперь безуспешно стучалось в нежелающий принять его разум. Тён видел, но не хотел принимать открывшееся его глазам.

— Я помню это имя, — голос звучал непривычно, будто горло разучилось произносить выталкиваемые из него слова. Тён не помнил у Шена таких интонаций. И все же они звучали знакомо.

Шен’ари не повернулся, только запрокинул голову, чтобы видеть Тёна. Темные спутанные волосы мазнули по полу, собирая пыль и сажу с камней. Тён всматривался в лицо, что могло принадлежать только Шен’ари и никому другому, и не мог узнать его: слишком чужое выражение застыло в его чертах. И глаза. Вместо знакомой синевы на Тёна смотрела холодная равнодушная чернота. Зрачки Шен’ари не реагировали на свет, заполнив склеру почти целиком.

— Но я не тот, кого ты зовешь, — он отвернулся и обхватил себя руками за плечи. Кожа на пальцах почернела и лопнула, но крови не было. — Его осталось так мало…

— Холодно, — Шен’ари неуловимо быстро перевернулся, поднимаясь на колени, и Тён невольно отступил назад. Воздух запах холодом, но не знакомо морозным, а голодно-пустым. — Ты поделишься со мной теплом?

— Как те паломники? Что ты здесь ищешь? — Тён медленно завел руку за спину и стиснул рукоять посоха. Ему казалось, что он различает тихий шепот, надвигающийся со всех сторон. Инстинкт требовал отойти подальше, но Тён стоял на месте, силясь понять, кто же смотрел на него сквозь глаза Шен’ари.

— Не знаю, — Шен’ари нахмурился. Его лицо болезненно искривилось, один глаз закатился под веко, будто пытался рассмотреть что-то с той стороны. — Огонь. Нужно пройти огонь. Мы сможем, — голос ломался и дробился, рождая странное эхо.

— Мы? — Тён наконец освободил посох от крепления и также медленно выставил его перед собой.

— Да, — сидящее перед ним существо вдруг светло улыбнулось.

Тён помнил эту улыбку. От пробежавшей по пальцам дрожи он едва не выронил посох. Вокруг темно-синего камня вспыхнуло серебристое свечение, разошлось в стороны, собираясь в квадрат и застыло гладкой зеркальной поверхностью. Отражение Шен’ари дрогнуло в ней, преломляясь, и рассыпалось на части. Несколько мгновений они висели в воздухе, а потом закружились, потянулись друг к другу, складываясь заново.

Из глубины зеркала в глаза Тёну смотрел Дин, а в изломы его лица чья-то рука будто вплавила черты Шена. С глухим стуком посох Тёна ударился о каменный пол.

— Не мешай нам, — Дин отвернулся и, спотыкаясь, побрел к наливающимся пламенем Очам.

Пламенные Очи вспыхнули первыми языками нарождающегося огня. Черноглазый поймал их ладонями, вытягивая жаркие искорки ри, шагнул ближе, взбираясь на маленькую площадку между распахнутыми колодцами очей. Пламя взметнулось сильнее, со всех сторон охватывая его фигуру. В жилы бурной волной хлынула ри. Совсем как тогда.

Дин помнил, как стал эри. Шагнул в безбрежный океан рокочущих волн, пропустил их сквозь себя и поймал остатки ускользающей пены. Шен боролся с огнем за каждый шаг. Он выл, царапался, жадно вгрызался и со злым шипением стекал по угольно-черной решимости. Но жар плавит и крепчайший из камней. Дин потянулся вперед, касаясь пламени, позволяя ему течь по пальцам, а когда тот попробовал ужалить, ответил собственной жаждой — голодной сосущей пустотой, протянувшейся корнями через все его существо.

Ты согреешь меня? Перед глазами прыгали и дробились черты знакомого-незнакомого лица. Шен знал их, а Дин никак не мог осознать, но тянулся вперед, ловя тающее тепло. Вцепился пальцами, раздирая кожу, еще и еще, пока не захлебнулся от ответного холода.

Огонь отпрянул, но теперь ему никто не позволил ускользнуть. Искры падали в ладони гранатовыми осколками. Дин помнил, как собирал их на раскаленных камнях Пламенного Чертога Эри. Никто не посмел остановить его, когда он забрал Шена оттуда. Но сколько Дин не пытался — осколки не становились целым. Но разве он мог остановиться?

Пламя объяло их. Вспыхнул, обращаясь пеплом, маленький мешочек, что Черноглазый все еще держал в руке. Гранатовые осколки закружились вокруг, все быстрее и быстрее, впитывая щедро даримое Пламенными Очами ри. Они впивались в кожу, прожигали ее насквозь, стремясь добраться до сердцевины.

Пламя прогоняло холод. Безжалостно рвало едва держащуюся, сшитую черными нитками плоть, ткало по ней новые узоры пламенных цветов. Они с шипением вплавляясь в кости, и каждое раскаленное касание клеймом отпечатывалось где-то в глубине. Мир выцветал, одно за другим теряя вкус, запах, россыпь звуков и блеск цветов.

Дин сам рассек грудь Шена особенным клинком — прямо поверх старого шрама — и вложил камень из своего посоха. Голубой кристалл вспыхнул, встречаясь с раскаленными гранатовыми осколками. Черноглазый бы кричал, будь у него еще горло. Гранатовое чертило сквозь голубое черные дорожки пустот, в которые падали смутные образы звездоцветов, хрустальных бликов и шелестящих маковых лепестков.

Пламя рвалось вперед, и под его ударами трескался, становясь пылью и крошкой голубой кристалл. Голубое мешалось с красным, вспыхивало отблесками улыбок и отголосками произнесенных слов, и выцветало в фиолетовый, густой, будто небо под последним закатным лучом.

Он перестал существовать? Или родился заново?

Тёну понадобилось мгновение. Оглушительно долгое мгновение, пока ледяное зеркало перед глазами осыпалось осколками и падало вслед за посохом на каменный пол. Но мгновение прошло, и между Тёном и Шеном (или все-таки Дином? Или тем, кто был ими обоими и ни одним из них?) вспыхнуло пламя Очей. Тён смотрел, как огненные потоки ри вливаются в ладони, опутывают тонкой сетью того, кто рискнул шагнуть в самое сердце пламени. У Горящих Огней не рождались эри. Только риэ. Но здесь и сейчас не существовала ри, способной отозваться на зов.

Медленно, будто шагал по дну, а сверху давила необъятная толща воды, Тён шагнул вперед. Лицо обожгло жаром, и по нему тут же зазмеились холодные инистые струйки. Они невесомой цепью оплетали тело, сжимали виски, даря кристальную ясность мыслям.

— Не все можно исправить, — Тён тихо вздохнул. Глаза жгло, хотелось закрыть их будто в далеком детстве и ничего не видеть. Но детство закончилось — не только его, но и Дина. Давно прошло то время, когда он приносил завявшие цветы или мертвых стрекоз, а Тён заключал их в ледяные кристаллы. Потом Дин научился сам протягивать тонкие нити ри, ловить угасающее дыхание жизни и возвращать обратно. Снова и снова играя с тонким мгновением грани. Отец хорошо придумал дать Дину того, кто будет чувствовать ри и ценить каждое мгновение ее мимолетности. Покажет всю красоту и хрупкость живого мира. Никто не подумал, что случиться, если отнять обретенное сокровище у того, кто не ведает границы.

Пламя поднялось выше, обращая лед быстрой весенней капелью. На этот раз Тён не почувствовал его обжигающего касания. Рука с зажатым в ней изогнутым ножом с молочно-белым лезвием метнулась вперед, рассекая пламя. Давно мертвая плоть разошлась, рассыпались сдерживающие ее нити. Тело Шена опало серыми хлопьями пепла, нежно обнявшими темно-фиолетовый кристалл неправильной формы. Освобожденное пламя взлетело вверх, возвещая Горящими Огнями о Дне Вершин.

* * *

В День Вершин паломники со всех концов света собирались, что взглянуть на Горящие Огни и возвестить о начале нового цикла. Они сидели на камнях, запрокинув головы вверх, и смотрели, как пламя соединяет небо и землю. Взлетает в вышину и опадает, разбрасывая кусочки негасимых огней. Паломники собирали их и прятали в широкие рукава, чтобы отнести домой кусочек небесного благословения. Их вереницы тянулись по древнему тракту мимо Серого Лога и никто не обращал внимание на бредущего среди возвращающихся паломников ри в одеждах, расшитых белыми звездоцветами. Камень в его посохе сиял темно-фиолетовым, и внутри бились две серебряные искры.