Нефритовая шпилька (джен)

Луна медленно клонилась к закату, чуть поблекли звезды, а край неба на востоке прорезал первый розоватый луч. Он легко коснулся окутанных густой периной облаков вершин, на которых по преданиям дремали Бессмертные, бросил блики на высокий шпиль Смотровой Башни, что издавно смотрела на Север, откуда каждые полстолетия в Благословенные земли приходила волна варваров, сметавших все на своем пути, и откатывалась, разбившись о крепкие камни Великой Стены. Впрочем, много чаще из тех краев шли торговые караваны, что привозили рыжие лисьи шкурки и великолепных коней. А луч между тем бежал дальше, пугливо сторонился спящих пока долин, золотил светом макушки холмов, пока не ударился в высокие окна Красного Дворца, что уже не первое столетия служил домом Ордена Красного Феникса.

В столь ранний час окна дворца были темны, а в его прекрасных садах царила тишина и расслабленная предрассветная нега, и только в окнах самой высокой башни горел свет. Зажгли его еще в вечернюю стражу и поддерживали всю ночь, меняя прогорающие фитили в узорчатых лампах, привезенных из далеких южных земель. Конечно, здесь, на Центральной равнине, делали лампы, у которых и стекло было тоньше паутинок, а узоры элегантнее и богаче, чем могли похвастаться райские птицы, но Красный Дворец вот уже почти столетие возглавлял почтенный Ли Дао, а он когда-то пришел в эти земли из самого дальнего юга. Конечно, тогда Ли Дао еще не звался почтенным, но великолепное искусство, что продемонстрировал сей муж, быстро снискало ему славу и принесло почет. Находились, конечно, и те, кто считал, что славой своей Ли Дао обязан исключительно своему искусству красноречия, а никак не пути, пройденному по тропе совершенствования. Но чем выше взлетает феникс, тем больше языков, норовящих сравнить его с курицей.

Но это рассветному лучу, едва касающемуся дворцовых крыш, казалось, что дворец тих и темен, а спустись он пониже да рискни заглянуть еще в скованные ночной темнотой коридоры, непременно увидел бы, что жизнь в этих стенах не смолкала ни на мгновение: гудел огонь в разжигаемых печах, тихими тенями скользили по коридорам слуги, подновляя лампы, вычищая печи, обновляя цветы в высоких вазах — бесшумный и невидимый труд, без которого от прекрасного дворца осталась бы лишь пыльная груда камней.

Мягкие войлочные туфли беззвучно ступали по начищенным воском до блеска коридорам. А-Жун шел у самой стены, чтобы не оставить лишних морщинок на устилающих коридоры коврах. Он останавливался у каждого окна, вынимал из пазов тяжелый брус, удерживающий ставни, и распахивал их, впуская в галерею серый предутренний свет. Темноты за его спиной становилось все меньше, и вот уже глаз мог отчетливо различить резные узоры на высоких деревянных дверях. Их украшали драконы и фениксы: фениксы взлетали вверх, а драконы прибивались к самой земле, как взлетел вверх Красный Феникс при Ли Дао и пал к самой земле Белый Дракон, что ранее возвышался над всей Центральной равниной. А-Жун тихонько поскребся в дверь, потянул створку на себя и проскользнул в образовавшуюся щель.

В большом просторном кабинете не было место серому уличному свету, он полнился теплым желтым свечением ночных ламп. Они очерчивали границу длинного стола, склоненную над ним фигуру главы Ли, ряды свитков и бамбуковых дощечек и прятали в густой тени остальную комнату. А-Жун поклонился спине главы Ли, не решаясь голосом потревожить его раздумья. Он раскрыл уже два больших окна, прежде чем тишина за спиной стала казаться ему слишком уж оглушительной.

Глава Ли сидел за столом, уронив голову на грудь. По лежащему перед ним белому листу тонкой рисовой бумаги расползались уже засохшие потоки туши.

— Глава Ли? — едва слышно позвал А-Жун. — Глава Ли! — проговорил он уже громче и протянул к сидящему мужчине руку. Стоило его пальцам коснуться плеча, как Ли Дао покачнулся и упал лицом вперед. А-Жун отдернул руку. Лицо его отразило крайнее недоумение, а потом рот приоткрылся, и истошный крик разорвал сонную негу дворца.

— Эй-эй, поосторожней!

Ци Шан вжался спиной в ровный ряд кустов, ойкнул, зацепившись за острые ветки, и поспешил вернуться на дорожку. Всю последнюю луну в Красном Дворце было не протолкнуться от суеты, но в это утро переполох дошел до того, что слуги бегали по дорожкам, позабыв о достойном виде, и позволяли себе ронять учеников Ордена! Ци Шан аккуратно расправил широкие рукава, проверив, не зацепился ли за них какой-нибудь коварный листок. Конечно, по его белым рукавам бежала всего одна алая полоса, да и та выглядела бледновато, будто на нее пожалели парадной шелковой ткани, а до Собрания Совершенных и предваряющих его празднеств осталось меньше двух восходов луны, и у всех слуг забот хватало, но… Тут на Ци Шана упала тень, а сам он едва успел остановиться, чтобы не врезаться в кого-то.

— Этот неловкий просит прощения, — он торопливо поклонился.

— Я вижу, неловкость сегодня общее проклятие. Солнце едва встало, а братец Шан уже куда-то спешит. Позволишь узнать куда?

— Ох, брат Ши, как всегда, замечает самую суть вещей!

Ци Шан улыбнулся, не скрывая облегчения: наткнись он на кого-то другого из старших братьев, не миновать выволочки, а уж попадись кто-то из наставников… Но Ши Ван — совсем другое дело. Строго говоря, Ши Ван и зваться-то старшим братом не должен был, но это получилось как-то само собой, а Ци Шан не видел причин менять сложившийся порядок вещей.

— Так что же заставило младшего братца бежать, не чуя под собой ног?

Ши Ван стоял, сложив руки за спиной, а голову чуть склонил набок, и в своих белых с черными рукавами одеждах напоминал Ци Шану любопытную сороку, что часто любила лакомиться рябиной у него под окном. Лицо его, как и полагается ученику благородных заклинателей, имело самое безмятежное выражение из всех, однако в чуть прищуренных глазах Ци Шану чудилась улыбка.

— Разве старший брат не знает, какой сегодня день? — спросил он с легким недоумением: Ци Шану казалось, что во всем дворце не найдется человека, который бы не знал.

— Третий день молодой луны, — Ши Ван ответил мгновенно, — неужели этот забыл о каком-то празднике? Тогда — прошу простить мою забывчивость, — и он тут же отвесил Ци Шану легкий поклон, — во Дворце Фениксов празднеств столь много…

Ши Ван развел руками и сложил их снова, только плеснули длинные рукава. Будто птица крыльями взмахнула. У Ци Шана этот жест никогда бы не получился столь элегантно, но Ши Ван будто и не умел по-другому: и даже мастера, хоть и скрипели зубами до десен, а все же указывали на это ученикам, пусть и каждый раз добавляли, что Ши Ван всего лишь приглашенный адепт, а уж им-то, ученикам благородного ордена, стыдно не поспевать за ним.

— Сегодня день рождения у Первой уважаемой сестрицы, — торжественно проговорил Ци Шан.

— Понимаю-понимаю, — Ши Ван мелко закивал головой, — и брат Ци спешит, чтобы вручить свой подарок?

— Хочу поздравить ее первым. Вот и встал пораньше, — бесхитростно признался Ци Шан.

— Хорошее намерение. И что же младший брат выбрал в подарок?

Ци Шан радостно улыбнулся: этого вопроса он ждал почти с самого начала, все же Ши Ван обладал тонким вкусом и точно мог оценить его выбор. Или сказать, что он никуда не годится, раньше, чем Ци Шан успеет расстроить сестрицу, которая всегда так добра к нему. Но все же Ци Шан верил, что выбрал хороший подарок, ведь он потратил весь свободный день и обошел все лавки в городе, которые перед празднествами привезли столько диковинок! И так взвинтили цены, что Ци Шан опасался, что вся затея пойдет насмарку.

— Мне посчастливилось раздобыть превосходную яшму. Брат Ши же не откажется взглянуть?

Ци Шан сунул руку в кармашек пояса, нащупывая подарок, и замер. Вытащил руку, засунул еще раз, потом попробовал другой рукой, заметался, ощупывая пояс уже двумя руками.

— Что-то не так? — Ши Ван все это время наблюдал за ним, и на лице его отражалось подлинное беспокойство.

— Потерял! — горестно вздохнул Ци Шан, губы его искривились и задрожали. Верно, это произошло, когда тот слуга толкнул его, и он налетел на куст, а может быть, раньше, когда он споткнулся в темноте коридоров, или… Существовало великое множество моментов, когда с Ци Шаном могла произойти неприятность. Конечно, ни с кем другим ничего подобного не приключалось, но Ци Шан… А ведь учитель Ци Вэй всегда говорил, что Ци Шан родился под хорошей звездой! Что бы с ним было, окажись его звезда чуть менее счастливой?!

— Какая неприятность! — Ши Ван покачал головой. — Но в такой день никак нельзя оставить уважаемую сестру без подарка.

— И что делать? — Ци Шан оставил в покое пояс и со смутной надеждой посмотрел на Ши Вана. Как Ци Шан обладал талантом попадать в неприятности, так Ши Ван талантливо приходил к нему на помощь, и каждый раз совершенно безвыходная ситуация разрешалась самым блестящим образом, будь то испорченная каллиграфия или потерянный свиток, который под большим секретом принес ему учитель.

— Конечно, найти другой, — уверенно ответил Ши Ван. Вспыхнувшая было в душе Ци Шана надежда погасла: хороший подарок — вещь очень непростая, и где его можно взять в такую рань, да еще и без медяка в кошеле? — Ну-ну, — продолжил между тем Ши Ван, — младший брат всегда видит мир в таких дурных красках, а мир между тем так благоволит к нему… — он вынул из рукава блеснувшую в солнечном свете шпильку. — Смотри, что по случаю досталось этому Ши.

— О, — только и смог вымолвить Ци Шан, протянув обе руки к чудесному украшению, которое Ши Ван бережно опустил ему на ладони. Чудесный белый нефрит, казалось, вобрал в себя лунный свет, а кончик венчал шелковый цветок, в котором, будто капля росы, притаилась жемчужина.

— Нравится? — Ши Ван улыбался. — Я испробовал на ней одну печать — теперь ее нельзя потерять, она всегда вернется к владелице.

— Она прекрасна, — Ци Шан с трудом оторвал глаза от жемчужных бликов, — но даже если ничтожного Ци Шана немедленно раздеть донага и продать на рынке — целиком или частями — уважаемому старшему брату не выручить и половины цены!

— Младший брат слишком низко ценит себя или свои части! — Ши Ван рассмеялся, но тут же в задумчивости обхватил подбородок. — Но если я отдам тебе шпильку просто так, то получится, что подарок уважаемой сестрице дарит Ши Ван, а не Ци Шан, а это никуда не годится. Так что же нам делать?

Ци Шан только покачал головой: идей, как выйти из ситуации, у него не было, пусть он и не видел ничего дурного в том, что старший брат сделает подарок ему, а уж он преподнесет его сестрице.

— Мне нечем отплатить братцу Ши за его доброту, — он вздохнул, но все-таки протянул обратно Ши Вану шпильку.

— За доброту только добротой и платить. Давай условимся, что шпильку я отдам сейчас, а отплатишь ты мне за нее как-нибудь потом. Вдруг сыщется какая-нибудь безделица, с которой братец Шан мне поможет. Тут-то и сочтемся.

Ци Шан закивал так, что на мгновение подумал, что голова у него отвалится как у болванчика на базаре.

— Старший брат все прекрасно придумал! Так и поступим. Договорились!

— Тогда, шпилька — твоя, а услуга — моя, — Ши Ван улыбнулся.

Ци Шан бережно убрал шпильку в пояс и прижал ладонью, чтобы уж точно не выпала. Он слышал, что сегодня Первая сестрица дает урок в саду, пусть до занятий еще хватало времени, но она точно уже должна быть там.

На все цзянху Орден Красного Феникса славился целителями, искусными ораторами, мастерами каллиграфии и стихосложения, а еще богатыми садами, что поставляли цветы даже в императорский дворец. Но самым прекрасным цветком Феникса считалась единственная дочь почтенного Ли Дао — Ли Мэй. И во всем цзянху не нашлось бы человека, хоть раз не прославившего ее красоту, заклинательские умения или добродетельность.

Белое одеяние Ли Мэй, затканное искусной вышивкой из алых и золотых нитей, изображавшей феникса, сияло в солнечных лучах, а гладко расчесанные темные волосы, убранные в простую прическу, создавали приятный глазу контраст. Воистину зрелище, достойное усладить взор самого взыскательного из небожителей. Ци Шан совсем не чувствовал себя небожителем, и потому каждый шаг его становился все медленнее и меньше, пока он не замер, едва выглядывая из-за куста и не решаясь приблизиться к ажурной беседке, казавшейся листвой, обрамляющей прекрасный алый цветок.

Он прижал руки к животу, нащупывая сквозь ткань пояса нефритовую шпильку, набрал в грудь воздуха, но так и не решился сделать шага. Как только мог помыслить, что нашел подарок, достойный несравненной старшей сестры? Ци Шан горестно покачал головой и отступил. Наверное, он так и растворился в тени садовых кустов, если бы под ногу не попал предательский камень. Ци Шан неловко взмахнул руками и коротко вскрикнул.

— Кто здесь? — Ли Мэй встрепенулась и, подхватив длинные юбки, в одно мгновение оказалась на дорожке.

— Это я, Ци Шан. Этот ничтожный напугал уважаемую сестрицу? Она так быстро вскочила… — не решаясь сделать ситуацию еще более нелепой, Ци Шан вышел из-за куста и глубоко поклонился.

— Ах, младший брат Ци, — Ли Мэй коснулась рукой груди, — эта сестрица так глубоко задумалась и совсем не услышала твоего приближения. Ты, верно, спешишь по какому-то делу?

— Да. То есть нет, — Ци Шан в начале кивнул, а потом помотал головой, — этот ничтожный искал уважаемую сестру.

Ци Шан отвесил еще более глубокий поклон, чем вначале. К этому моменту он долго готовился, и даже выписал себе стихи из сочинения философа, чье имя Ци Шан забыл еще до того, как верну свиток на место. Учитель поругал каллиграфию Ци Шана, а вот стихи одобрил, сказав, что он выбрал достойные мысли достойного человека. Но вот момент настал, а все заготовленные речи тут же покинули Ци Шана! И он мог только стоять, опустив голову, и следить за тенью старшей сестры, так и не решившись поднять глаза.

— И зачем же младший брат Ци искал меня, раз сейчас и взглянуть-то не хочет? — Ли Мэй тихонько рассмеялась, прикрыв низ лица рукавом.

— Я… я слышал… я хотел… — Ци Шан сглотнул и на всякий случай зажмурился, торопливо протягивая на раскрытых ладонях шпильку, — если уважаемая старшая сестра не сочтет за дерзость… этот ничтожный хотел бы преподнести ей подарок сегодня. И спешил, надеясь, что никто не опередит меня…

— Ох, благодарю.

Ци Шан почувствовал, как пальцев его коснулось что-то невесомое, будто крылья бабочки, и тяжесть шпильки с ладоней исчезла. Он открыл один за другим оба глаза и нерешительно посмотрел на Ли Мэй. Она подняла шпильку повыше и рассматривала, как солнечные блики играют на жемчуге и нефрите.

— Только вот младший братец, верно, ни раз сбился с дороги, — она лукаво улыбнулась, — на самом деле, меня поздравили уже все братцы, кроме Ци Шана, — и Ли Мэй снова рассмеялась, прикрыв рукавом лицо.

— Как же… — лицо Ци Шана вытянулось и приобрело совсем жалкое выражение.

— А первым успел Ши Ван. Он еще до рассвета собрал цветы из нашего сада и принес, чтобы я полюбовалась, как солнце восходит в каплях росы, а бутоны раскрываются ему навстречу. Но младшему брату не стоит расстраиваться — последний дар всегда самый сладкий, — и с этими словами Ли Мэй воткнула шпильку в волосы. — Я оставлю ее на все празднества. Уверена, без этой шпильки мой наряд для священного танца будет недостаточно совершенен. Взгляни, мне идет?

Если в первое мгновение Ци Шан успел всерьез обидеться на Ши Вана — как же, делал вид, что не знает, о чем речь, а сам-то! Но стоило поднять глаза, как Ци Шан позабыл и о Ши Ване, и о своей обиде, и обо всем на свете, даже о том, что спросила у него Ли Мэй.

* * *

— Послали ли человека за Ли Бо?

В покоях Ли Дао царила непривычная суета, а уж людей набилось — солнечным лучам разгуляться негде, обязательно заденут кого-нибудь, тут же недовольно прикрывающегося от игры солнца алым расшитым рукавом. Ци Вэй тихо покачал головой — не зря глава Ли, пока еще был жив, завел для всех собраний особый просторный зал, терпеть всех в столь малом помещении — настоящая пытка. Он погладил резную панель из красного дерева — такой тонкой работы не водилось в покоях ни у одного из мастеров, уж Ци Вэй навещал всех достаточно часто, чтобы знать точно.

— Где старший ученик?

Вопрос на разные лады звучал уже не в первый раз, будто вопрошающие надеялись, что за сгоревшую палочку благовоний Ли Бо чудесно нашелся, и теперь кто-то прячет его под одеждами. Впрочем, волнению мастеров Красного Феникса было вполне пристойное объяснение: глава Ли неоднократно повторял, что доверить Красный Дворец он сможет только Ли Бо. И если у кого-то были возражения на этот счет, никто не посмел высказать их достаточно громко. Ли Бо слыл человеком благонравным, был знатоком множества книг и в совершенстве освоил все шесть благородных искусств, словом, Ли Дао выпестовал истинный нефрит. А уж Старейшины, в силу своего опыта и знаний, могли направить и подсказать Ли Бо, сберегая его от опрометчивости, так свойственной молодости. Но Ли Бо не было, и лишившийся разом обоих своих крыльев феникс топтался на земле, все отчетливее напоминая мечущуюся по двору безголовую курицу. Ци Вэй вздохнул и присоединился к сонму голосов, на разные лады выражающих беспокойство и озабоченность, в которых, вместо приличествующей случаю скорби по умершему, много чаще звучали слова «не вовремя» и «неудачно». Воистину, глава Ли должен был уведомить всех заранее о своей кончине и оставить подробнейшую инструкцию! Когда Ци Вэй озвучил эту нелепую сентенцию вслух, меньше всего он ожидал самой горячей поддержки со всех сторон. Ци Вэй воздел руки к украшавшему потолок фениксу, повергающему дракона, и сквозь узкую створку прошел в небольшую комнату-молельню.

— Где же Ли Бо? Он должен был уже вернуться! — донеслось ему в спину, прежде чем тонкая резная дверь отрезала все посторонние звуки.

В молельне царил густой запах благовоний, окружающий убранное по всем правилам тело Ли Дао, рядом с которым на бдение собрались Старейшины ордена. Ци Вэй подернул полы ханьфу и опустился коленями на последнюю незанятую подушку.

— Все еще шумят? — Чжан Ян даже головы не повернул, только звонко щелкнул нефритовый кругляш на перебираемых им четках. Глаза Старейшины Чжан закрывала белая повязка с выписанным на ней изречением о тщетности бытия. Сколько Ци Вэй знал Чжан Яна — тот вечно пребывал в двух крайностях: он или активно переделывал окружающий его мир под неведомый идеал, или, разочарованный всеобщим несовершенством, пребывал в крайней аскезе и грозился окончательно уйти в затвор. Сейчас Чжан Ян, разругавшийся с последним рискующим писать своему мастеру учеником, явно находился в своем «затворном» состоянии, но Ли Дао и тут умудрился нарушить привычное течение вещей, ввергнув Чжан Яна в еще большее недовольство окружающим его бытием. Впрочем, этого мастера пребывающим в хорошем расположении духа Ци Вэй не видел с тем самых пор, как ученик Чжан Яна умудрился отыскать ошибку в табличке, начертанной Императором для подношения божествам, чем, несомненно, снискал благосклонность небожителей, но также навлек гнев владык земных и в один миг лишился чина и места во дворце.

— И будут шуметь, пока не отыщут новый повод поднять шум, — второй Старейшина, Хун Тао, мягко улыбнулся Ци Вэю и подал маленькую пиалу с рисовым вином. — Есть ли у Старейшины Ци какие-нибудь новости?

— Никаких, — Ци Вэй принял пиалу и покачал головой. — Ли Бо удалился на гору медитаций половину луны назад и должен был вернуться вчера. Но ни его, ни посланного за ним адепта еще нет.

— Ли Бо никогда не проявлял безответственности, — лицо Хун Тао отражало должную печаль и беспокойством, но Ци Вэй был уверен, что скрывают они исключительное довольство. Пировать во время пожара — дурное дело, но семья Хун главенствовала над Фениксом с самого основания ордена. Пока с далекого юга не пришел Ли Дао и не вознес Феникса на недосягаемую до того высоту, с которой он вот-вот грозил сорваться.

— Все случается в первый раз, — Чжан Ян снова щелкнул четками, — вернется Ли Бо к сроку или нет — Большой Совет должен состояться под сенью Феникса до исхода этой луны.

— И кто же его возглавит? — Ци Вэй поднес пиалу к губам и поверх нее посмотрел на Старейшин. В наступившей за вопросом тишине щелчки четок звучали особенно отчетливо.

— Можем ли мы отложить Совет под предлогом траура? — первым нарушил молчание Хун Тао.

— И его тут же проведет Белый Дракон. Уж они-то не упустят возможность. Их выкормыши уже снуют по городу и заглядывают во все щели, — Чжан Ян редко стеснялся в выражениях, а высокую речь приберегал исключительно для литературных споров. В любых других его риторика оставалась столь хлесткой, что Ци Вэй недоумевал — почему Чжан Ян выбрал для совершенствование дух, а не тело. Воистину, меч в его руках выглядел бы уместнее свитка. А еще для закрывшего глаза и пребывающего вдали от суеты он слишком много знал о происходящем в миру.

— В прошлый раз они явились в последний момент, а между тем их флаг уже пятый день развевается над самой большой гостиницей в городе. Я слышал, они сняли ее целиком и выгнали других постояльцев, — Ци Вэй согласно кивнул.

Белый Дракон являлся проблемой давней и неизменной, как восход солнца. Два ордена соперничали во всем, до чего только могли дотянуться, а с приходом Ли Дао Феникс так потеснил Дракона, что тот был готов плеваться кровью, но вернуть утраченное положение. Ци Вэй потер висок, предчувствуя, какая мигрень ждет его в ближайшие дни от всего этого, и с осуждением взглянул на прикрытое белым платком лицо Ли Дао. Ах, глава Ли, почему вы не могли выбрать для своей кончины более удобное время?

— Ли Мэй? — с сомнением предложил Ци Вэй. Феникс еще никогда не возглавляла женщина, но Ли Мэй приходилась Ли Дао родной дочерью, и ее кандидатура была почти так же хороша, как Ли Бо.

— И уподобимся Золотому Лотосу, — Хун Тао скривился, — нет уж, этому не бывать ни в первый, ни в какой другой раз!

Орден Золотого Лотоса в свое время снискал славу не меньшую, чем Дракон или Феникс, пусть и ореол его власти был подобен едва уловимой глазу цветочной пыльце, способной, однако, проникнуть в любую щель. Во всем цзянху не было другого ордена, чьей главой была женщина, но спорить с традициями Золотого Лотоса публично никто не решался уже давно. Ци Вэй поостерегся бы открывать рот и в узком кругу, а вот Хун Тао на это не хватило мудрости. Стоило ли говорить, что прекраснейший цветок лотоса — Юй Юэ — ославила его так, что почтенный Старейшина не терпел даже упоминания Золотого Лотоса? Но все же личные обиды Хун Тао не стоили благополучия Феникса. Ци Вэй беззвучно поставил опустевшую чашу на маленький столик перед собой, сложил руки на животе и, по-птичьи склонив голову к плечу, произнес:

— Тогда, может быть, у достопочтенного Хун Тао есть идея получше?

Острый взгляд его мало сочетался со смиренностью позы. Перестук четок затих. Хун Тао молча наполнил вином чаши: его кандидатура вряд ли нашла бы отклик у мастеров, а воспитать собственный нефрит семье Хун все никак не удавалось. Чжан Ян отчетливо фыркнул, но слова его звучали удивительно мирно:

— Раз так, то подождем, не будет ли вестей от Ли Бо. Празднества проведем как было условлено, за ними — Совет, а там уже и зима. Пока весна, распутица… к докладу Императорскому двору уж как-нибудь все устроится.

— Главное, не дать Драконам перехватить инициативу, — Хун Тао пригладил благоухающую маслами бородку, напряженные плечи его расслабились, а со лба сбежала морщинка.

— Значит, так и поступим. Подождем, — Ци Вэй согласно смежил веки. В спешке хороших решений не принять — в этом он был уверен, осталось лишь понять, как использовать выигранное время с наибольшей пользой. И куда все-таки мог подеваться Ли Бо? Уж в грехе легкомыслия заподозрить его никак не получалось.

Благородную тишину размышлений прервало жужжание. Хун Тао взмахнул веером, отгоняя норовящую усесться поверх белого платка муху. Ци Вэй тихо вздохнул: воистину, любое величие рано или поздно становится лишь пищей для мух. Он осторожно поднялся, а вслед за ним встал и Хун Тао — Ли Дао оставил им обоим слишком много мирских дел, а для бдения хватит и одного Чжан Яна, раз тот перед затвором предусмотрительно избавился от своей части забот.

За дверью молельни по-прежнему царил хаос, в который легко и изящно влился Хун Тао: он слушал, задавал какие-то вопросы, важно кивал — и вот уже бестолковая суета приобрела подобие порядка и направленности, адепты устремились выполнять поручения, а мастера приобрели приличествующий благородному ордену достойный вид. Ци Вэй довольно кивнул и направился к выходу, но остановился. В его сознании настойчиво жужжала какая-то мысль. Что-то было неправильно. Совсем недавно он что-то видел, но не заметил. Ци Вэй обвел знакомую комнату взглядом. Сложно было представить что-то более неправильное, чем все, что случилось сегодня — начиная от утренних заполошных криков слуг до этого столпотворения в святая святых Ли Дао, но… Ци Вэй посмотрел на обмахивающегося веером Хун Тао и перевел взгляд на расположенный за рабочим столом главы ордена шкафчик, на полках которого было собрано множество диковинок, привезенных покойным мастером из разных краев. Достоинством большинства из них являлись лишь красота и необычность, но были там и действительно ценные вещи, обладающие чудесными свойствами. Центральное гнездо пустовало. Ци Вэй крепче переплел спрятанные в широких рукавах пальцы и неспешным шагом покинул комнаты Ли Дао.

С давних времен Орден Белого Дракона своей вотчиной считал Смотровую Башню на прежней границе Благословенных земель. После Великого похода, отодвинувшего границу далеко на север, Смотровая Башня и земля вокруг нее были пожалованы семье Бай. Постепенно Башня превратилась в Белый Дворец, вокруг которого вырос город, и уже ничто не напоминало о том, как близко к этим местам подходило дыхание Темных Земель. Когда же Император задумал перенести столицу, Белый Дракон перебрался на новое место вслед за двором.

Феникс же остался в Старой Столице, высокомерно заявив, что ученым стоит держаться подальше от мирской суеты. Злые языки шептались, что главе Хун попросту не хватило денег, чтобы выкупить достойный ордена участок земли. Уже при Ли Дао Красный Дворец перестроили, он изрядно разросся, окончательно затмив остатки старой императорской резиденции (большую часть роскоши которой, впрочем, разобрали для нового дворца), и превратился в негласный центр всего цзянху. Ордена поменьше стремились выстроить в Старой Столице хоть одну из своих резиденций, или хотя бы иметь подходящий для визитов и принятия гостей дом. Выглядели они при этом как вельможи, ищущие императорского внимания. Вот только Красный Дворец не имел ничего общего с Небесным Дворцом.

У Белого Дракона резиденции в Старой Столице не было, и орден традиционно занимал самую большую гостиницу города. Содержатели гостиницы подсчитывали выручку, не забыв сравнять цены с принятыми в столице, и благодушно не обращали внимания на жалобы изгнанных постояльцев, превращенный в тренировочную площадку внутренний двор и укутавшие гостиницу погребальными одеждами белые флаги. Визиты эти редко растягивались надолго, но в этот раз луна уже почти миновала четверть цикла, а Драконы и не думали съезжать, ввергая почтенного Мао в беспокойство по поводу грядущей ярмарки, всегда приносившей новых постояльцев и солидную прибыль. Ведь на время ярмарки столицей становился Старый город, а кому как не столице задавать тон ценам. Он даже рискнул спросить уважаемого господина Цзан, но тот так спешил, что не расслышал вопроса. Почтенный Мао издал страдальческий вздох, предчувствуя грядущее разорение, и метнул недобрый взгляд на широкую лестницу, по которой скрылся Цзан Му.

Цзан Му неторопливо поднимался по лестнице. И если почтенный Мао надеялся, что его бормотания и причитания, а уж тем более взгляды остались незамеченными, то это только потому, что он ничего не знал о Цзан Му. Пусть тот не умел складывать печати или управлять мечами, но превосходно слушал и замечал, за что вдовствующая госпожа Бай, тогда еще звавшаяся молодой госпожой Чжан, включила его в списки приданного, а после доверила единственного сына. Цзан Му служил Бай У с рождения, и господин ни разу не пожаловался, что служил он плохо. А теперь Цзан Му иногда приглядывал и за молодым господином Бай, раз уж не было госпожи, которая нашла человека позаботиться о нем. Но Бай У так и не привел в дом Дракона госпожу, только однажды принес дитя с небесными глазами.

Цзан Му остановился, огляделся по сторонам, а потом с ловкостью, говорящей о немалом опыте, опустился на колени и заглянул в дверную щель. Как он и ожидал — к восьмой страже постель Бай Ляня уже пустовала, но внимание Цзан Му привлекло отнюдь не это. Он поднялся, и толкнул дверь, строго взглянув на вскочившего при его появлении слугу.

— Не слишком ли поздно ты взялся чистить одежду молодого господина?

— Молодой господин лишь недавно вернулся, этот слуга взялся за чистку едва представилась возможность.

Цзан Му не помнил имени этого слуги — он появился в доме Дракона совсем недавно, но был уже уверен, что и запоминать не придется: зачем молодому господину человек, готовый растрепать о всех его делах, чтобы не получить наказание за небрежность? Пусть даже и сказал он все это Цзан Му. Спроси кто другой — разве удержал бы язык за зубами?

— Вот как, — Цзан Му поднял с пола уроненное слугой белое ханьфу. В ноздри ударил густой аромат благовоний. Драконы таких не жгли и в дни поминовения. Это Фениксы всегда дышали дымом вместо живого воздуха. — Как вычистишь — вывеси за окно, пусть ткань как следует пропитается ветром.

— Слушаюсь, — слуга торопливо поклонился, радуясь, что отделался легким испугом.

Цзан Му продолжил свой путь: при пробуждении он принес господину любопытные вести, и теперь Бай У хотел проверить все сам, велев Цзан Му принести зрительные стекла. Но все же, где молодой господин отыскал этой ночью столько благовоний?

* * *

— Они спустили флаги или нет? — Бай У прищурился и поднес к самым глазам оправленное в серебро зрительное стекло, парное к нему, но оправленное золотом, он держал на вытянутой руке, то приближая, то удаляя, то разворачивая столь странным углом, что в голову наблюдающего за ним Цзан Му закрадывалась мысль, что флаги на высоких шпилях Дворца Феникса интересуют его господина в самую последнюю очередь.

Солнце, пусть и миновавшее зенит, щедро заливало своим сиянием город, играло на темно-зеленых крышах, превращая их в сверкающие спинки жуков-бронзовок, и бросало коварные блики в зрительные стекла, отчего Бай У то и дело досадливо смаргивал, а взгляд его сам собой сползал на соседний сад, куда с балкона самой большой городской гостиницы открывался чудесный вид, а острый слух Цзан Му то и дело улавливал тихий шелест женского смеха.

— Цзан Му! Посмотри и скажи мне наконец, что там с флагами! — Бай У сунул в руки приблизившемуся слуге стекла, и оперся на край балкона, чуть вытянув шею вперед. Купы деревьев несколько заслоняли ему обзор, но просветов между ними хватало, чтобы как следует раздразнить любопытство.

— Флаги подняты, господин, — почтительно доложил Цзан Му, осторожно убирая стекла в предназначенные для них футляры из тонкой расшитой шелковыми нитками кожи.

— Какая черствость! — Бай У оттолкнулся от перил и одним размашистым шагом пересек балкон. Цзан Му едва успел вжаться в угол, чтобы его не смело утяжеленными сталью полами ханьфу и длинными отрезными рукавами. — Феникс обезглавлен, но даже не считает нужным выразить скорбь!

На этот раз Цзан Му едва успел отвернуть голову и прикрыться рукавами, как придерживающий кончики волос Бай У драгоценный наконечник больно ударил его по запястью.

— Или нас все же ввели в заблуждение? — Бай У замер на месте, обхватив рукой подбородок, и Цзан Му рискнул выбраться из своего угла и приблизиться:

— Официального заявления Дворец Феникса не делал. До начала празднеств осталось меньше восхода солнца — они должны будут что-нибудь сказать. Но если слухи не лгут — то Фениксу стоило проявить уважение к покойному. Если бы умер господин — в Белом Драконе не нашлось бы человека, не порвавшегося на себе одежды. И уж точно на башнях не осталось бы флагов.

Бай У задумчиво кивнул. Вдруг он медленно опустил руку, а взгляд его зажегшихся желтым тигриным светом глаз насквозь пронзил Цзан Му.

— Ты мне смерти желаешь?

— Нет, — Цзан Му, осознавший, что только что сказал, отчаянно замотал головой и рухнул на колени, прижавшись лбом к полу. — Этот ничтожный только вспомнил, как орден скорбел после смерти вашего почтенного батюшки!

— И флагов не было?

Цзян Му почувствовал, как вшитая в подол ханьфу стальная полоса прошлась по его спине и рискнул осторожно повернуть голову: Бай У, небрежно вытряхнув стекла из футляров, снова рассматривал в них Дворец Феникса.

— Ни единого, господин, — Цзян Му с облегчением распрямился: нрав Бай У во всем был подобен весенним грозам, и если уж молнии сразу не обрушивались на голову, то редко возвращались потом. То ли дело Старый Дракон — и память, и терпение у того были воистину крокодильи. Стоило поверить, что беда миновала, как возмездие тут же настигало виновного.

— Где Лянь-эр?

— Во внутреннем дворе, господин. Исполняет утреннюю молитву, — тут же доложил Цзан Му. Он служил Бай У уже так долго, что наперед знал, о чем может спросить его господин, и редко бывало, что у Цзан Му не находилось нужного ответа. К его счастью, Бай У редко поднимался раньше восьмой стражи, и не приходилось слишком уж усердствовать, чтобы успеть все разузнать.

— Только утреннюю? — Бай У посмотрел на солнце, будто опасался, что и впрямь заблудился в сутках, но солнце все так же неуклонно ползло за дальние стены города, спасаясь от удлиняющихся теней.

— Молодой господин сегодня вернулся только к шестой страже.

— Вот как, — Бай У вернул стекла в футляр и насмешливо взглянул на Цзан Му, — летние ночи слишком душны, чтобы молодость проводила их в запертых покоях. А Лянь-эр и впрямь заботится о родительском сердце, раз утром я легко могу его разыскать.

Цзан Му молча поклонился: если следовать такой мысли, то сам Бай У заботы об отцовском сердце не проявлял вовсе, пусть взгляды Старого Дракона на молодость существенно отличались. И все же для него оставалось загадкой, как при таком нетребовательном воспитании, Бай Лянь сумел вырасти столь достойным молодым господином, что и Старый Дракон не отыскал бы изъяна. Воистину, Бай Лянь — драгоценнейшее из сокровищ Белого Дракона.

* * *

Шаг. Меч взлетел, замирая параллельно земле. Вдох. Лезвие развернулось, рассекая пляшущие в солнечных лучах пылинки. Бай Лянь замер, фиксируя стойку, выверяя движение потока ци от самого ядра до кончиков пальцев. Взмах. Ци заструилась плотнее, стекла с пальцев, охватывая рукоять меча, растеклась по нему, сливаясь с металлом и узкой полоской гравировки. Меч — это тоже рука. Нет нужды держаться за него, чтобы управлять движением. Пальцы Бай Ляня разжались, складываясь в печать концентрации, и, движимый только потоком ци, меч описал полукруг, встраиваясь в новую связку. Расширившуюся сферу восприятия ци кололи искорки чужого любопытства, яркие всполохи восхищения, щедро перемешенные ядовито-кислой завистью. Бай Лянь не помнил, чтобы хоть одна из его молитв обошлась без пристального внимания. Взгляды касались его всегда — восхищающиеся, засматривающиеся и жадно ждущие ошибки. Привычные, как восход солнца.

— Лянь-эр еще не закончил молитву?

— Нет, глава Бай, — Бай Лянь продолжил начатое движение уважительным поклоном. Удерживаемый только ци меч замер за его спиной под восхищенный вздох глазеющих на тренировку адептов. Духовный контроль над оружием не относился в Белом Драконе к обязательным дисциплинам, и, пусть никому не запрещалось учиться, мало кто из молодых адептов владел им. Старейшины говорили, при Старом Драконе было не так. А самые языкастые иногда прибавляли, это оттого что нынешнему главе Бай не достает мастерства. Но никто из них не осмеливался выйти вперед, когда Бай У звал присоединиться к своей молитве. Никого не прельщала участь Вэй Чжоу.

Бай Лянь, в ту пору еще совсем ребенок, эту схватку запомнил отчетливо. Дядюшка Вэй считался мастером — лучшим учеником Старого Дракона, чрезвычайно искусным в управлении мечом. Говорили, в его руках меч рассекал камень и шелк, а сам он во время боя мог читать сутры и собирать локвы. Бай Лянь стыдился своих мыслей, но поднятый в несусветную рань Бай У не выглядел достойным соперником.

Вэй Чжоу сказал, что все станет ясно с одного удара. Так и вышло: Бай У поднырнул под устремившийся к нему меч, рассек что-то невидимое — и вдруг приставил свой клинок к горлу Вэй Чжоу. Тот все еще удерживал печать концентрации, но его меч неподвижно лежал в песке, прижатый каблуком Бай У. Со своего места Бай Лянь не слышал, что тот сказал, но меч Вэй Чжоу вдруг раскололся на куски. Бай У ушел, а Вэй Чжоу долго сидел на песке и перебирал осколки. Больше Бай Лянь его не видел.

— Тогда я присоединюсь, — Бай У движением плеч сбросил на руки неотступно следующему за ним Цзан Му верхнее парадное пао, едва заметно шевельнул пальцами и шагнул вперед, перехватывая в воздухе подлетевший к нему с оружейной стойки меч. Вопреки воинственной славе ордена Дракона, его глава редко носил при себе оружие. Большую часть времени знаменитый Белый меч проводил на роскошной подставке в зале приемов, и только если Бай У требовалось предстать во всем блеске во время какого-нибудь официального визита, Цзан Му почтительно снимал меч с подставки, тщательно стирал пыль с ножен, смазывал и полировал клинок, а потом носил его в руках вслед за Бай У, будто драгоценный трофей. Бай Лянь ни разу не видел, чтобы отец хотя бы тренировался с Белым мечом. Бай У просто брал тот клинок, что оказывался ближе к нему и будто совсем не видел разницы между ученическим мечом и драгоценным клинком заклинателей.

Сам Бай Лянь ни одного праздника не ждал так, как момента, когда вместо ученического меча ему разрешат выбрать из оружейной ордена настоящий. Цзан Му говорил, что если не подойдет ни один — Бай У приказал кузнецам отковать под его руку новый. Так и вышло — мечи в оружейной были прекрасны, но ни один из них не захотелось взять и не выпускать больше никогда. Пусть у его меча еще не было ни имени, ни собственной славы, но и принадлежал он только ему. Не знал другой руки и не хотел знать. И все же Бай Лянь провел многие месяцы в медитациях, не расставался с мечом ни на мгновение, прежде чем тот в первый раз откликнулся на зов его ци. Как-то он пробовал позвать меч со стойки, как это делал Бай У, но все клинки были просто сталью, пустой и равнодушной. Им не было никакого дела до Бай Ляня, чтобы отзываться ему. Он так и не понял, как Бай У это удается.

— Благодарю за честь, — Бай Лянь еще раз поклонился и завел руку назад, ловя свой меч за рукоять, а в следующее мгновение едва не рухнул на колени, принимая на жесткий блок обрушившийся сверху удар. Ни уклониться, ни хотя бы отвести удар, спустив клинок по своему он попросту не успел. Бай У одобрительно улыбнулся и пнул его сапогом по колену, тут же нацелив в бок новую атаку мечом. Бай Лянь перекатился по земле, стремясь уйти в сторону и разорвать дистанцию: Бай У не был тем противником, от кого следовало ждать дальних атак мечом, с другой стороны, превращать длинную дистанцию в максимально короткую он умел как никто другой. На этот раз Бай Лянь успел вовремя вскочить на ноги и подготовиться к удару, встречая его как должно, и тут же атаковал сам, стремясь уйти из навязанной ему тактики глухой обороны. Обороняющиеся — не побеждают.

Бай У дрался, заложив одну руку за спину, и со стороны его движения казались небрежными, лишенными изящной точности выверенных стоек и ударов, но у Бай Ляня едва хватало скорости, чтобы удерживать натиск, а запястья ныли от мощности обрушивующихся на меч ударов. Если бы не ци — он не смог бы даже удержать оружие. Но под таким натиском контроль над духовной силой рассыпался, и Бай Лянь не думал, что его хватит на еще одну атаку. Бай У духовную силу не использовал вовсе — ток его ядра оставался таким же ровным, как перед началом схватки.

Сталь звонко ударилась о сталь, руки свело судорогой, и Бай Лянь почувствовал, как пальцы его неудержимо разжимаются. Меч глухо ударился об утоптанную площадку. Бай У тут же отступил на шаг и указал кончиком своего меча вниз:

— Поднимай.

Бай Лянь стиснул зубы и наклонился, поднимая меч чуть медленнее, чем мог бы, стараясь выправить дыхание в мимолетной передышке. Бай У не торопил его. Бай Лянь был почти уверен — упади он прямо тут, Бай У будет ждать ровно столько, сколько ему потребуется, чтобы встать снова. Но спину все еще жгли чужие взгляды, и Бай Лянь поднял меч, замерев в классической стойке. Он не даст повода говорить, что глава Бай слишком снисходителен к собственному сыну. Пусть Бай У никогда не трогали чужие слова, но лучше бы им не звучать вовсе. Слишком многие говорили — при Старом Драконе все было не так. Уж он-то никому не давал поблажек. Бай У все еще ждал, а кончик его меча чертил узор по песку. Бай Лянь поднял меч на уровень глаз, переходя в верхнюю стойку, и атаковал.

— И что же заставило Лянь-эра так припоздниться с утренней молитвой? — негромкий голос Бай У из-за звона стали вряд ли был слышан кому-то еще, но Бай Лянь едва не сбился с ритма, чудом успев блокировать удар по ребрам. Он встретился глазами с Бай У, пытаясь понять — как много тому известно, а главное, что глава Бай обо всем этом думает. Лицо Бай У было совершенно безмятежно, и только тигриные глаза будто рассыпали золотистые искорки смеха. Отец точно не сердился на него — скорее дразнил, напоминая, что у противника в бою есть множество способов лишить его концентрации. Мастерства, чтобы отвечать на подобные выпады и не сбивать дыхания Бай Ляню еще не доставало, потому он просто сосредоточился на схватке.

— Неужели тут замешана какая-нибудь молодая госпожа? — с лукавой улыбкой почти промурлыкал Бай У, подмигнув столь многозначительно, что Бай Лянь чуть не споткнулся о собственные ноги, ощущая, как лицо обдало предательским жаром. Заминки, какой бы небольшой она не была, хватило Бай У, чтобы отправить его на землю второй раз.

— Кто проиграл — тот чистит оба меча, — Бай У воткнул рядом с ним свой меч и чуть пригнулся, позволяя Цзан Му набросить на плечи пао.

— Он ведь не сердится? — тихо спросил Бай Лянь оставшегося подле него Цзан Му. Сколько он помнил — тот всегда сопровождал отца и, наверное, единственный знал, что на уме у Бай У. Если это вообще кто-нибудь знал. Бай Лянь помнил, что в детстве вообще не понимал, что Цзан Му — другой, отдельный человек. Он казался ему частью Бай У, как тень или отражение в зеркале.

— Разве похоже, чтобы господин сердился? — Цзан Му покачал головой. — Или молодой господин надеется, что скоро мечи придется чистить не ему?

— Нет, — Бай Лянь сосредоточился, призывая свои ножны и поднялся на ноги, — если честно, я надеюсь, что этот день не наступит никогда.

Ци Вэю Красный Дворец напоминал цветок: изящный венчик из башен и шпилей, видимый со всех концов Старой Столицы, и еще дальше распространяющий флер аромата, влекомые которым со всех концов Благословенных земель съезжались юноши и девушки, желающие или преуспеть в заклинательских науках, или хотя бы иметь возможность сказать «я был учеником Дворца Фениксов», что, без сомнения, открывало для них изрядное количество дверей. Но, как и у любого цветка, у Красного Дворца имелись корни, питающие и стебель, и листья, и прекрасные лепестки.

Хранилища Красного Дворца по праву считались богатейшим среди Орденов собранием техник и артефактов, некоторые из которых превосходили древностью Благословенные земли. С самого основания Орден Феникса собирал и приумножал знания, с достоинством отделяя драгоценные зерна истины от бесполезной шелухи заблуждений. Даже верхние уровни орденской библиотеки — открытые всем гостям — поражали воображение сведущих, что уж говорить о внутреннем собрании, доступном лишь адептам ордена.

Ци Вэй всегда с особым благоговением спускался по длинным лестницам, проверял целостность печатей, хранящих древние свитки, и никогда не отказывал себе в удовольствии прикоснуться к зримому воплощению мощи Феникса. Даже Ли Дао не знал все тайны хранилища, в конце концов, он оставался лишь Главой Ордена, а Ци Вэй носил звание Хранителя Архивов еще до того, как нога Ли Дао впервые коснулась плит Красного Дворца. Впрочем, Ци Вэй готов был признать, что глава Ли уделял хранилищам много больше внимания, чем любой из глав Хун на его памяти, и спускался в подземные залы не только за тем, чтобы забрать какой-нибудь свиток в уплату очередного долга, но и приносил новые. При нем архивы Феникса изрядно расширились, пусть Ци Вэй не всегда одобрял выборы Ли Дао, тяготевшего к старинным техникам и непроверенным легендам, но знания есть знания.

Погруженный в свои мысли, Ци Вэй пересек открытую часть библиотеки, рассеянно кивнул приветствующим его ученикам и толкнул узкую дверцу, чей неприметный вид совершенно терялся в великолепии парадного убранства и оказался в зале более священном, чем самое секретное из хранилищ Феникса. Красный Дворец жил, и каждый его вздох отображался здесь строкой в бесчисленных свитках, расписками, накладными о расходах, благодарственными письмами и предлагающимися к ним доходами, слагаясь в конце концов в огромные учетные книги, занимавшие с каждым годом все больше и больше места в Хранилище, так что пришлось даже потеснить старые свитки, относящиеся еще чуть ли не к наследству давно исчезнувшего Нефритового Цилиня.

— Этот ничтожный может услужить уважаемому Старейшине? — один из адептов неслышно приблизился к Ци Вэю и почтительно поклонился. В хранилища учетные книги обычно попадали уже приведенными в строгий порядок, но до того момента разобраться в царящем в бумагах хаосе мог только этот хаос создавший.

— Да, — Ци Вэй благожелательно улыбнулся, — этот Старейшина хотел бы еще раз взглянуть на списки вещей, что покинули хранилища ордена и пока в него не вернулись. Вдруг, что-то из них внезапно понадобится, а мы..., — тут он развел руками.

— Понимаю-понимаю, — адепт мелко закивал, — такая суматоха, конечно, нужно знать точно, — и он ловко провел Ци Вэя между своими снующими в совершенном беспорядке собратьями к свободному месту. — Сейчас я все принесу.

Ци Вэй еще раз кивнул, стараясь ничем не показать охватившее его тревожное чувство. Хранилища Феникса и личная коллекция Ли Дао славились своими диковинками и чудесными вещами, а глава Ли был так добр и щедр, что дозволял нуждающимся воспользоваться этими вещами. Такая щедрость открывала для него двери во многие другие хранилища, а еще изрядно пополняла казну: разве могла невеста знатного чиновника, украсив себя на свадьбе Шпилькой Неотразимости, не отблагодарить Красный Дворец за такую возможность?

Адепт вернулся, принеся тщательно опечатанный свиток, а сопровождавший его слуга аккуратно расставил на маленьком столике чайный прибор и сладости. Ци Вэй не помнил ни одного случая, чтобы в этом зале его не угостили чаем. Или чтобы кто-то в момент его визита не пил чай. К счастью, чайные расходы не были заботой Ци Вэя, и он наслаждался хорошо заваренным напитком, медленно водя пальцем по строчкам списка.

— Уважаемый Старейшина, разрешите спросить, — адепт не возвратился к работе, а присел рядом с Ци Вэем и теперь разливал чай. — Решено ли что-то о... грядущих расходах?

Ци Вэй, принявший чашку из рук адепта, строго на него посмотрел, но не увидел на его лице и тени праздного любопытства, только озабоченность, а потому решил ответить:

— Нет, пусть пока все идет своим чередом.

Адепт больше ничего не спросил, а Ци Вэй продолжил изучать свиток. Взгляд его скользил по столбикам иероглифов, выписанных деловым стилем кайшу.

— Скажите... — Ци Вэй помедлил, но все же решился задать вопрос вслух, — а не посылали ли кому в последнее время Слезу Феникса?

— Разве она есть в списке? — адепт покачал головой и, понизив голос, добавил: — я слышал, что о Слезе спрашивали, но глава Ли отказал даже Дворцовому управлению, что просило Слезу для третей Вдовствующей супруги.

— А не мог ли глава пообещать ее кому-то еще и, — тут Ци Вэй сделал жест, будто стирал со свитка начертанные строки.

— О таком нам ничего не известно, — адепт поджал губы, всем собой выражая совершенное неприятие всего, что каким-то чудом могло миновать учетные свитки.

— Благодарю за помощь, — Ци Вэй бережно свернул свиток и вернул его адепту. Зал он покидал еще в большей тревоге, чем покои Ли Дао часом ранее.

В сокровищнице Ордена не было предмета более ценного, чем Слеза Феникса. Совершенной формы жемчужина принадлежала лично Ли Дао, с ней он, тогда еще безвестный бродячий заклинатель, пришел во Дворец Феникса. В другое время глава Хун и на порог бы его не пустил, но положение Феникса было столь шатким, что усмирило даже гордыню главы.

Ци Вэй хорошо помнил тот несчастливый для Феникса год: погиб первый молодой господин Хун, на которого глава возлагал немало надежд, и даже Чжан Ян признавал — надежд далеко не напрасных. Сравнивать того Хун Тао все равно, что ставить цыпленка в один ряд с птенцом феникса. Не успели вернуть на башни спущенные на время траура флаги — пришла весть о болезни в Небесном дворце. Феникс послал лучших своих целителей, но они не смогли сладить с напастью, только еще сильнее разгневали Императора, и без того поминающего Фениксу незадачливого ученика Чжан Яна. Во всей этой суматохе даже пропажа некоторых сокровищ из Хранилищ показалась досадной мелочью, не стоящей упоминания. И когда Ли Дао пришел к главе Хун и сказал, что он знает, как справиться с болезнью в Небесном Дворце, глава Хун его выслушал.

Подробностей разговора Ци Вэй не знал, но Ли Дао в сопровождении главы Хун явился в Небесный дворец и исцелил всех чудесной жемчужиной, а после был принят в Орден Феникса. Небесный Двор хотел выкупить жемчужину для себя, но Ли Дао сказал, что храниться она должна в особом чистом от дурных помыслов месте, иначе теряет свою силу. С тех пор Слеза Феникса хранилась у Ли Дао, но он всегда отвечал на просьбы страждущих и жемчужина ни раз выходила в мир. Так слава его распространилась по всему Благославенному Краю. Никто не удивился, что после смерти главы Хун Дворец Феникса возглавил Ли Дао.

И теперь Слезы Феникса не оказалось на месте! Перед глазами Ци Вэя вновь отчетливо возникло пустое гнездо в шкафчике. Удивительно, что никто из мастеров не обратил внимание — ведь все знали, что особая энергия чудесного сокровища отгоняет насекомых! Покои Ли Дао никогда не тревожили ни мелкие мошки, ни крупные летние мухи.

Могли ли мастера быть столь беспечны? Слишком много несчастий для одной ночи. Ци Вэй покачал головой: людская природа так далека от небесных высей.

* * *

В преддверии Летнего Фестиваля, сопровождающего Большое Собрание Орденов, Дворец Феникса всегда полнился волнением и суетой. И все же Ли Мэй казалось, что сегодняшняя суета отличается. Она слышала, что всех мастеров собрали в приемной Дворца, а старшим адептам поручили как следует занять учеников. Что там случилось? Ли Мэй поднесла руку к груди, смяв ткань платья, и с трудом отвела взгляд от высокого дворцового шпиля. Она чувствовала устремленные на нее любопытные взгляды младших учеников. Нужно сосредоточиться. Какой пример она подает? Ли Мэй на мгновение прикрыла глаза, а когда вновь открыла — ее губы украшала безмятежная улыбка.

— Смотрите внимательно! — она, придерживая широкий рукав платья, расписанный фениксами, круговым движением высыпала в широкую низкую ступку высушенные травы из глиняной чаши. — Плавно и неспешно. Не забывайте следить за дыханием. Приготовленное с неспокойным сердцем лекарство сравнимо с ядом. Умерьте ваши мысли, пусть ци течет свободно.

Голос Ли Мэй звучал размеренно, в такт движениям нефритового пестика, которым она разминала травы в ступке. Привычные слова легко срывались с языка, но если бы кто-нибудь рискнул использовать для лекарств подготовленные ею травы, их хватило, чтобы свалить с ног и Священного Быка горы Цы Ню.

Младшие ученики покинули беседку, и Ли Мэй сама собирала оставленные ими инструменты. Глава Ли всегда говорил: "Делая — не думай, лишние мысли приносят праздность рукам. Если же размышляешь — не смущай разум суетными деяниями". Ли Мэй старалась сосредоточиться на простых и привычных действиях, но мысли носились в голове вспугнутыми птицами. Должна ли она?..

— Неужто во Дворце Феникса перевелись младшие ученики, раз самой деве Ли приходится собирать плошки? — Хун Тао беззвучно поднялся по ступенькам беседки и взмахнул веером, указывая на посуду в руках Ли Мэй.

— Возносясь вверх, опасно забывать о начале пути, — Ли Мэй поспешно поставила плошки на стол и поклонилась, прижав руки к животу. Широкие рукава упали до самых кончиков пальцев, скрывая сотрясшую их дрожь. — Почтение Старейшине Хун.

— Не стоит так церемонно, — Хун Тао замахал рукой, а лицо его вдруг сделалось таким участливым, что Ли Мэй немедленно захотелось плеснуть на него водой, чтобы смыть истекающее приторной сладостью выражение. В Хун Тао ей все казалось слишком нарочитым и притворным, будто за всю жизнь этот человек не сказал ни одного слова, созвучного творящемуся в его мыслях. — Ты сядь, сядь, дорогая. — Он опустился на скамью, раскинув широкие полы своих одеяний, и похлопал по мраморному сидению, предлагая Ли Мэй присоединиться. Она села, выбрав место как можно дальше от темно-красных, расшитых золотыми фениксами одежд, и чинно сложила руки на коленях. Хун Тао молчал, но Ли Мэй чувствовала его взгляд: не тяжелый, будто пригибающий к самой земле, как у Ли Дао, или жалящий шершнем, как у почтенного Чжан Яна, а обволакивающий душным бархатом. От взгляда Хун Тао хотелось сбежать в купальни и скрести кожу мыльным корнем до красноты.

— Уважаемый Старейшина хотел о чем-то поговорить с этой Ли Мэй? — нарушила она затянувшееся молчание.

— Ах, дитя, — Хун Тао покачал головой. — Не знаю, с чего и начать. Может быть, другие Старейшины были правы, и тебе не стоит... но семья — превыше всего, так думаю я.

— Я не совсем понимаю... — Ли Мэй нахмурилась. Отступившая на время занятий тревога вернулась, разливаясь в груди холодком предчувствия. Что-то все-таки случилось, раз Хун Тао говорит так. Что-то еще.

— Бедное дитя, — Хун Тао будто и не слышал ее, — мир так жесток и лицемерен... Кто теперь наставит тебя и убережет от опасностей?

— Разве защиты достопочтенного Ли Дао недостаточно? Когда крылья Феникса успели настолько ослабнуть? — ногти Ли Мэй впились в запястье, а голос звенел от напряжения высоким колокольчиком.

— Об этом я и толкую, — Хун Тао вдруг оказался прямо перед ней, пристально заглядывая в глаза. Руки его обвились вокруг скрытых рукавами запястий Ли Мэй. — Сегодня на рассвете Главу Ли нашли мертвым.

— Что? — Ли Мэй показалось, что она ослышалась: так дико и невозможно звучали слова Хун Тао. Даже голос его, обычно мягкий и велеречивый, вдруг стал сухим и резким. Она слабо дернула руками, но так и не смогла освободить их от чужой хватки. — Старейшина Хун, такие слова...

— Правда, дитя мое, чистая правда. Разве ты сама не заметила, в какой тревоге пребывает Орден? Что же теперь с тобой будет?

— Со мной? — эхом повторила Ли Мэй. Она снова дернулась, высвободив наконец из пальцев Хун Тао одно, а потом и другое запястье. Будто это было самым важным делом сейчас. — Что со мной может случиться?

— Ты одна, дитя. Совсем одна. У тебя нет ни отца, ни братьев, что могли бы позаботиться о тебе, — Хун Тао говорил мягко, будто действительно разговаривал с ребенком, но взгляд его, холодный и цепкий, напоминал Ли Мэй хищных птиц, что встречались в горах, где она проводила время в уединении.

— Я часть Ордена Феникса, — голос Ли Мэй перестал дрожать, плечи расправились так сильно, что она почувствовала, как лопатки коснулись друг друга. — Разве это изменилось?

— Ну что ты, конечно нет, — Хун Тао выпрямился и отступил, — но хочешь ли ты, чтобы твою судьбу решал Феникс? Ах, дитя, у Ли Дао было так много врагов...

— Отец никому в жизни не причинил зла, — Ли Мэй встала. "Они кланяются и целуют протянутую руку, потому что знают, кто здесь сила, покажешь слабину — и клыки тут же вопьются в ладонь. Мы — чужаки, и это они не забудут, пока солнце не взойдет на западе," — в унисон ее голосу звучали в ушах слова Ли Дао.

— Конечно, — Хун Тао закрылся распахнутым веером, — разве я сказал что-то иное? Готовься к фестивалю, дева Ли. О чем я сказал — более никому говорить нельзя. Если ты хочешь, чтобы Феникс еще нес свои крылья.

— Я покидаю вас, Старейшина Хун, — Ли Мэй деревянно присела. Шаг ее был так ровен, что не дрогнула ни одна из богатых шпилек в темных волосах.

Хун Тао заткнул веер за пояс и медленно провел пальцами по умащенной маслами бородке. Разговор прошел как нельзя лучше: он был уверен, что дочь Ли Дао достаточно умна, чтобы услышать именно то, что он хотел сказать. И принять правильное решение. К кому еще ей идти? И все же что-то было не так. Хун Тао сжал переносицу, припоминая разом все события суматошного утра. Что же это было? Так много шума... вопросы, суета, люди. Он замер, невидящим взглядом уставившись на резные столбики, поддерживающие ажурную крышу беседки. Этим утром Ли Мэй единственная не спросила его о Ли Бо.

* * *

Вдох. Шаг. Выдох. Ли Мэй усилием воли заставляла себя идти медленно: она чувствовала устремленный ей в спину взгляд Хун Тао и не могла позволить себе сбиться с шага. Даже если больше всего на свете хотелось побежать. Она стиснула скрытые широкими рукавами пальцы и зажмурилась. Что же делать?

Однажды Ли Мэй видела смерч. Совсем маленький, он пронесся по лугу, срывая травинки, головки цветов и прячущихся в них пчел и хрупких бабочек. Они кружились, бессильно хлопая крылышками, неспособные вырваться из сковавшего их смертоносного объятия. Ли Мэй выхватила одну из ветряного плена. Та долго сидела на ладони, расправляя смятые крылышки и усики, а потом все же медленно сорвалась в неровный полет. Найдется ли рука, готовая вырвать из объятий смерча ее саму?

— О чем дева Ли печалится в такой день? — раздавшийся совсем рядом голос вывел Ли Мэй из задумчивости, и она резко открыла глаза. На дорожке перед ней, склонив голову к плечу в обычной своей манере, стоял Ши Ван. Ловкие пальцы быстро перебирали четки из каких-то мелких черных бусин неправильной формы. Ли Мэй видела их много раз: обернутыми несколько раз вокруг запястья или надетыми на шею, торчащими из рукава, подвешенными к поясу... Ши Ван никогда не расставался с четками, несмотря на насмешки, которыми его одаривали другие адепты за неказистый вид безделушки. Как-то он сказал, что это подарок наставника. Ши Ван никогда не рассказывал, кем тот был, и по редким обмолвкам Ли Мэй решила, что учитель его умер давным-давно. Возможно, отец знал его и потому согласился принять Ши Вана в Орден? У Феникса было много приглашенных адептов, но обычно они представляли известные Ордена или именитые фамилии, или их семьи щедро одаривали Орден. Ши Ван же не принадлежал ни к первым, ни ко вторым и вряд ли у него нашелся достойный Феникса дар. Но все же Ли Дао самолично внес его в списки. Ли Мэй никогда не спрашивала Ши Вана об этом.

— Ши-гэ, я, — Ли Мэй попыталась улыбнуться и поддержать шутливый тон, но губы будто свело судорогой, и она часто-часто заморгала, стряхивая влажную пелену перед глазами.

— Сестрица Мэй? — улыбка мгновенно стерлась с лица Ши Вана, а между бровей залегла беспокойная складочка. Он шагнул вперед, Ли Мэй покачнулась и с тихим хныканьем уткнулась в пахнущую можжевельником ткань ханьфу. Она больше не могла думать ни о приличиях, ни о том, как будет выглядеть со стороны.

— Т-ш-ш, — Ши Ван, осторожно обнял Ли Мэй и увлек ее с дорожки в уютную тень магнолий. Тихо щелкнули бусины на длинных четках. Он не произнес ни слова, пока Ли Мэй заходилась всхлипами и судорожными рыданиями. Но постепенно слезы иссякли, оставив после себя воспаленно зудящие глаза и прерывистое дыхание. Ли Мэй так давно не лила слез, что уже почти забыла, как это делается. «Слезы — это слабость, все только и ждут, когда ты их прольешь, чтобы как следует посмеяться», — часто повторял Ли Дао, и Ли Мэй училась не плакать, особенно когда действительно хотелось рыдать навзрыд. Матушка учила иначе, Ли Мэй хорошо умела ронять четко отмеренные слезинки, за которыми не было ни горя, ни грусти. Она так устала быть сильной и притворяться.

Ши Ван так и не отпустил ее, умудряясь удерживать одновременно крепко и невесомо. Так, что на платье не останется ни одной лишней складочки, а из прически не выбьется ни пряди. Он ни о чем не спрашивал, не строил догадок и не пытался решить за нее, о чем же она думает на этот раз. Как и всегда. Ли Мэй длинно вздохнула. Нестерпимо хотелось рассказать все и сразу, пожаловаться на Хун Тао с его грязными намеками, рассказать о... Ши Ван бы что-нибудь придумал. У него всегда находились хорошие идеи, даже когда Ли Мэй казалось, что сделать нельзя ничего совсем. Но... неправильно было впутывать в это кого-то еще. Особенно — Ши Вана. Он был последним человеком, которому она пожелала бы зла.

Ли Мэй достала платок, тщательно промокнула глаза и требовательно посмотрела на Ши Вана:

— Я совсем дурно выгляжу?

— Ты не можешь выглядеть дурно, — Ши Ван покачал головой, — но от девы Ли в такой день ожидают совсем другое лицо.

Ли Мэй опустила глаза. Она не сказала ничего и не обязана была ничего говорить, но не могла отделаться от чувства, что солгала.

— Ну-ну, птичка, расскажешь, когда захочешь. Или не расскажешь. Держи, — и Ши Ван протянул на раскрытой ладони искусно сделанный шелковый цветок. Несколько мгновений Ли Мэй смотрела на него, с трудом возвращаясь мыслями к утру — ко всему, что было до Хун Тао и прочего. Каким безмятежным оно было. Весь день должен был остаться таким.

— Ты уже подарил мне цветы. С первой утренней росой.

— Да? — Ши Ван лукаво улыбнулся. Цветок исчез в глубоком кармашке рукава. — Утро было так давно, что я запамятовал. Надеюсь, сестрице они понравились. Какие цветы я подарил?

— Те, что растут на большой клумбе у фонтана. Брат Ши был недостаточно осторожен и, возможно, садовникам найдется, что сказать ему.

— Думаю, они простят меня, — Ши Ван тихо фыркнул и сложил ладони в церемонном поклоне: — Долгих дней и счастья сестрице.

— Хотелось бы, чтобы они и впрямь были счастливыми, — Ли Мэй вернула поклон.