Пленница, святая и королева (гет)

Темно, гнетуще темно. Крохотный лучик света не пробивался сквозь нависшие тучи, поглотившие Алину целиком. Испокон веков и впредь — она уже не помнила ничего другого.

Никто не мешал бить по стенам, кричать, умолять отпустить. Сырой холод пронимал насквозь, обнажая давно обесцвеченные кости.

Здесь не нашлось ни окна, ни решетки — ничего, кроме стальной двери с замками, которые щелкали один за другим, пока она не теряла им счет, когда еще пыталась считать. Отсюда не сбежать — из темницы, построенной для нее одной.

Алина не знала, как глубоко погребена под землей. Как далеко от своего источника силы. Ее бросили сюда без сознания, она ничего не знала.

До поверхности далеко — и до солнца тоже. Алина не чувствовала тепла, не могла вспомнить, каково оно. Может, прошла целая вечность? Ей никто не отвечал.

Стражам приказали не разговаривать с ней, это понятно. Они не колебались, сколько бы она ни билась, раздирая связанные руки, сколько бы ни кричала до хрипа в горле. Никто, ни единого слова…

У Алины не было силы заставить их слушать — больше не было. Все исчезло без следа — и она не ведала, сколько это продлится. Свет рассеялся, вытек из нее, как кровь по лезвию вошедшего в сердце ножа. Внутри было пусто.

Она пыталась закрыться, не дать пустоте распространиться. Не слишком успешно, навалившаяся усталость брала свое.

Кормили регулярно, но заставить себя съесть больше пары ложек безвкусной каши она попросту не могла. Иногда молчаливые охранники пытались накормить ее сами, но Алина отворачивалась, ложилась, обнимая себя, пока они, сдавшись, не уходили. В ней еще теплились остатки достоинства, не такие изодранные, как ее грязная одежда.

Но и они неизбывно убывали, как рождалась и умирала луна, раз за разом затемняя и без того беззвездное небо. С каждым днем, часом, мгновением одиночество откусывало кусочек плоти, углубляя незаживающие раны. Оставляя лоскут от той, кем она когда-то была.

Алина не чувствовала ничего, кроме холодного безразличия. Немного последних слез, и останется шелуха. Промозглая сырость, зависшая в воздухе, не давала забыть о печали, и эту печаль не развеять.

Те, кого она знала и любила, обратились в ничто. Как — не имело значения: их могли бросить в темницу, расстрелять, сжечь на костре или утопить, как Святых. Первые дни в непроглядной тьме отдавали на вкус особенной горечью. Но вскоре и голос скорби умолк. И теперь ее окружало одно ничего, редко нарушаемое шагами сменявшейся охраны.

Чувства притупились, порой слышалось, как капает вода или шуршат крысы. Не самая желанная компания, но лучше чем полное ее отсутствие.

Алина до сих пор смутно верила, что ненавидит за это его — за все это. Или, по крайней мере, должна. За то, что использовал ее, заковал в ошейник, вероломно сокрушил их, как они мнили, безопасную гавань... Но сильнее всего за то, что взвалил ее на грудь, как невесту, и переместил из руин часовни прямо в этот ад!

Воспоминания отнимали многое, на ярость не оставалось сил. Слишком долго в темноте и одиночестве, чтобы при мысли о нем не всколыхнулось странное чувство, отсвет разбитой надежды. Безумие, но Алина вспоминала о нем почти с нежностью. Он — последний, кто разговаривал с ней, но, святые, как же это было давно…

Дарклинг словно снизошел с небес, олицетворяя спасение, долгожданный конец одиночеству. Он — чудовище, но теперь она не верила в это с пылом былой убежденности. Она, Санкта-Алина, являлась живым доказательством того, что люди не способны ненавидеть надежду.

Вместо того, чтобы закрыть глаза, Алина продолжала плыть в океане сожалений о том, чего не было, подхваченная течением, по-детски надеясь не затеряться среди волн. Выбор — обоюдоострый меч, и принимай она другие решения, то не очутилась бы тут. Глупо винить его одного. Эту дорогу она проложила своими руками.

Она не повернулась к нему лицом, когда он переступил порог, когда светлое пятно расплылось от приоткрывшейся двери. Первая ошибка в тот день. Алина лежала, свернувшись клубочком, и кричала во все горло, чтобы все — от первой до последней крохи живого и нет в этой зловонной яме — все убиралось ко всем еретикам! Вместе с ним!

— Не подобающие выражения для Святой, Алина, — осуждающе прозвучал его голос. Дарклинг схватил ее за руки и подтянул к себе, бросая на колени.

Она зашипела, даже попыталась укусить его запястье. Сопротивление в путах ничуть не поколебало его — руки держали крепко. Слова точно так же были бесполезны.

— Уйди с глаз долой! Отпусти меня, ты, чудовище!

Он сжал ее подбородок, сильно, больно — заставляя посмотреть на него. И рассмеялся.

Дело было не просто в том, что на лице Алины застыли грязь и кровь, а он во всем своем великолепии выглядел безупречно. Даже не в том, что он поставил ее в непристойно унизительную позу, потешить собственное больное воображение. Это была жестокая реальность — ее голос охрип от потока ругани, а его — прошелся бархатистым смешком, в котором слышалось неприкрытое веселье.

Дарклинг лишил ее дара, о чем рад был напомнить, стиснув ее лицо так сильно, что из глаз Алины брызнули слезы.

— Разве достойно говорить так с твоим новым королем, Алина?

— Н-нет, нет. Нет… — прошептала она, с трудом выдыхая слова, они дрожали на языке. В последовавшем недолгом молчании слышалось звенящее эхо этого жалкого лепета. Ее бы стошнило, но в желудке было пусто.

Глаза Дарклинга поблескивали от избыточной радости, как будто это низменное проявление власти над ней приносило ему наслаждение. Над ней — и всей Равкой, ныне, когда он сверг и Николая, и весь род Ланцовых.

— Я когда-нибудь лгал тебе, Алина? С чего бы мне начинать сейчас?

Ее глаза испуганно распахнулись — на его губах заиграла улыбка, нехорошая, победная, возвещая о том, чего она еще не знала.

— Ч-что случилось с моими друзьями? — только и сумела выдавить Алина. Голос звучал глухо — страх сдавил горло, других чувств не осталось.

Улыбка Дарклинга не изменилась, чем вселяла еще больший ужас. А когда, мгновением позже, он пожал плечами с деланным безразличием, Алине захотелось свернуть ему шею голыми руками.

— О них позаботились, как и обо всех остальных твоих союзниках.

— Нет! — закричала Алина, ударив по нему кулаками, замолотив, что хватало силы, куда только могла дотянуться. Он опустился на колени с видом родителя, утихомиривающего капризного ребенка, и провел рукой по ее лицу, вытирая слезы, которые оставляли за собой полоски чистой кожи. — Я ненавижу тебя.

— Нет, это не так, — заверил он, касаясь кончиками пальцев ее теперь ломких белых волос. Это был первый раз, когда Алина увидела, что ее дар сотворил с нею. Какова была плата за мерзость.

Она подавила горький всхлип — попытки вырваться вели в никуда. Наступила тишина, нарушаемая ее дрожащим дыханием, пока Дарклинг не заговорил снова, пронзив ее шепотом:

— Тебе очень идет, — Он заправил выбившуюся прядь ее волос за ухо. — Как сияние чистого света, моя маленькая заклинательница Солнца.

Она не хотела от него нежности, нет! Кровь дорогих ей людей еще не высохла на его кафтане! Не хотела принимать этой притворной доброты в оплату за покладистость!

Поэтому Алина плюнула ему в лицо. Насколько хватало слюны и негодования, но плюнула прямо в его левый глаз, воспользовавшись преимуществом близости. Крошечная победа, вырванная из безраздельного тиранического триумфа. Краткий миг эйфории, прежде чем весь ее мир обрушился, подобно покинутой Святыми часовне.

Дарклинг наотмашь ударил ее по лицу, срывая призрачную маску обходительности. Обожгло так, будто в пальцах у него застряла сталь гришей, едва вынутая из печей. И когда Алина безвольным кулем рухнула на пол, он презрительно скривил губы.

— Я предлагаю все, о чем можно мечтать, но ты в глупости своей продолжаешь отказываться? Ты предпочла бы быть пленницей, а не Святой, королевой? Я легко могу это устроить, Алина.

Он оторвал полоску ткани от изодранного низа ее рубашки, пока Алина пыталась встать, обрести контроль над непослушными конечностями.

— Прекрати!

Медленные шаги оглушительным эхом отдались в темноте. Дарклинг встал за ее спиной и закрыл лицо повязкой, завязывая ее так плотно, что в глазах Алины заплясали звездочки.

— Если это то, чего ты жаждешь, я буду более чем счастлив услужить тебе. Ты увидишь, насколько ты одна и во мраке. Очень скоро ты сама прибежишь в мои объятия. Как никак, я — единственное, что у тебя осталось.

Тепло его шепота у уха внезапно ушло, сменившись звуком удаляющихся шагов и голосом, что звучал как издалека. В этой мгле поблекли даже тени.

— Скоро ты все поймешь. Хотя не уверен, буду ли я столь же великодушен.

Дверь захлопнулась. И свет померк.

Он был прав — время заставило Алину мечтать о человеческом прикосновении, о любом, малейшем. Грань рассудка истерлась настолько, что в какой-то момент она осознала, что скучает, больше — жаждет его присутствия.

Дарклинг стал для нее, как она — для остального мира. Единственный луч света, сияющий в глубине черной бездны. И Алина с радостью купила бы его фальшивые костяшки на улице, лишь бы это помогло освободиться от тюрьмы, в которую он ее заключил.

В тот день, как и в прежние, она лежала, свернувшись на полу, когда в угрюмом однообразии ее существования забрезжил свет. В последний раз это случилось так давно — сперва она решила, будто ей мерещится. Будто это еще одно несуществующее видение, плод утомившегося разума.

Алина не могла поднять голову. Глухое оцепенение прервалось щелчком замка. Тени того, что должно быть светом, просочились сквозь натянувшиеся нити повязки.

Сначала Алина подумала, что пришли безмолвные стражи, но потом — сильные руки подняли ее, помогли сесть. Нежные пальцы сняли повязку с лица — он был здесь, снова здесь, с ней.

Слезы потекли сами собой. Он успокаивающе погладил ее по волосам — первое настоящее прикосновение за… не вспомнить, сколько, не вспомнить, как давно — и она разбилась на части, красивая ваза, пустая и брошенная под колеса карете.

Тень заключила рыдающий призрак Святой в объятия, обволакивая вкрадчивым шепотом:

— Алина, ты готова занять свое место рядом со мной? Место, которое твое по праву?

Голос застрял в горле, онемевший за долгое время, но она закивала, слепо и отчаянно, прижимаясь головой к его плечу, с облегчением чувствуя, как жесткий кафтан трется о щеки.

Алина заскулила, когда он отстранился, и через мгновение ощутила, как что-то прохладное и острое кратко касается запястий и лодыжек. Веревки упали в темноту, и он привлек ее к себе, позволяя спрятать лицо у него на плече.

Ей было все равно, сделает ли он ее королевой, Святой или живой куклой — подушечкой для булавок, лишь бы не оставлял здесь. Не оставлял ее одну.

Плач Алины стих — ее окружило его тепло, его запах, его жизнь. Ее руки сами прижались к нему, ее защитнику, ее всему, теперь. И когда он взял ее на руки и понес наверх, по тем же ступенькам, по каким когда-то и низверг сюда, она не проронила ни слова.

Прибыв в изысканный уют своих личных покоев, Александр замер в знакомой стихии и тихо вздохнул.

Тяжелые шторы — все до единой, а также простыни и покрывала занавешивали высокие окна; свечи, тщательно собранные со всей спальни, были спрятаны под кроватью, в сапог — предмет, который в нынешние времена не задерживался в его гардеробе надолго.

Во встретившей его обстановке не было ничего нового, поэтому он по привычке обошел комнату, отдергивая каждую штору, чтобы впустить свет. Затем, следуя неизменному с недавних пор ритуалу, обогнул кровать, направляясь к углу, где мирно почивало мягкое кресло с высокими ножками.

Под ним шелестел ворох стеганых одеял — замерший, едва эхо шагов отразилось от пола до высокого, замысловато расписанного потолка. Узоры различных форм и цветов смотрелись завораживающе по ночам, но сейчас Александр не обращал на них внимания. Он безмолвно поднял резное деревянное кресло, отставил его в сторону и наклонился к неподвижным одеялам. Почувствовав чужие руки, затаившийся комочек тепла на миг принялся сопротивляться, но обмяк, когда оторвался от пола.

Эта ноша почти не требовала усилий мышц — она была совсем легкой — много легче, чем следовало. Он подошел к кровати и сел, расположив свое драгоценное владение между колен. Едва сверток почувствовал себя на плотной, застеленной шелком постели, то, разумеется, принялся корчиться снова.

Александр осторожно провел ладонями по швам одеяла, скользнул внутрь, вынимая то, что пугливо ютилось в душной тесноте. Процесс отчасти напоминал раскопки свежих могил глубокой ночью в поисках зарытых богатств. Нащупав уголок одеяла, он потянул за него, открывая взъерошенную копну снежно-белых волос.

На него устремились глубокие карие глаза, с темными мешками под ними, и этот взгляд наполнял первобытный страх. Страх, напомнивший ему об олене, за мгновение до того, как его рука забрала у благородного зверя силу.

На секунду Алина ослепла, не сразу освоившись с заливающим комнату светом, от которого она так отчаянно пряталась, слишком долго пробыв от него вдали. Забавная ирония, подумал Александр — заклинательница Солнца боится солнца, но не стал указывать на это вслух.

Вскоре ее глаза привыкли к свету — Алина поморщилась, и он почувствовал участившийся стук ее сердца, проследил облегчение, наполнившее ее осунувшиеся черты. Ужас исчезал из ее глаз — она прижалась к Александру всем телом, пряча лицо у него на груди.

Она все еще не совсем… оправилась после заточения в одиночной камере, но он действовал с предельной аккуратностью и терпением. Алина вернулась робкой и испуганной, хрупкой оболочкой, которая не могла вынести разлуки с ним. Часть перемен была приятной, другая — не очень. Существовала и такая, что заставляла скучать по жизни, ранее наполняющей карие глаза взамен нынешней блеклой пустоты.

— Алина, я думал, мы договорились, что это останется в прошлом, — прошептал Александр ей на ухо, разглаживая ее растрепанные волосы. Она ежилась под его прикосновением.

На мгновение воцарилась тишина. Потом раздался громкий всхлип, и он заметил темные пятнышки от слез на своем кафтане.

— Я… Мне очень жаль. Просто… слишком м-много всего! Я… Я постараюсь стать лучше, о-обещаю, мой соверенный!

Если придираться к формальностям, то он был для нее «мой царь», но Александр не счел нужным ее поправлять. В конце концов, в скором времени она станет для всех «моя царица». Мягко улыбнувшись, он погладил Алину по спине. Пусть она не знала его истинного имени, но, возможно, однажды это изменится.

— Все в порядке. Я прощаю тебя. Нет нужды пятнать мой кафтан слезами.

Алина оторвалась от его шеи и подняла голову, глядя широко раскрытыми глазами. Вытерла лицо рукавом ночной сорочки.

— Мне жаль. Пожалуйста, пожалуйста, не отсылай меня обратно!

— Я уверен, теперь в этом нет необходимости. Ведь ты приложишь все усилия, чтобы вести себя хорошо, разве не так? — Его улыбка стала шире — самолюбивое свидетельство его победы над заклинательницей Солнца, единственной когда-либо существовавшей в мироздании. Пусть сейчас ее сила ушла, но придет день, и она вернется. Вернется, чтобы быть в его власти, как сейчас Алина.

Она горячо закивала, радуя его в достаточной мере, чтобы он счет приемлемым вознаградить ее тихие всхлипы поцелуем в лоб и ласковым прикосновением к лицу. Это несчастное, трепетное существо требовало аккуратного обращения. Подобные хрупкие вещи легко разбить вдребезги.

Александр сам погасил слепящий свет, что пронизывал каждую клеточку ее существа, и иногда почти сожалел об этом. Почти.

А кто не сожалел бы, что столь прекрасное светило пришлось затмить грубой силой? Но это была необходимая жертва. Лучше тусклые лучи умирающей звезды в руках, чем милость любоваться ею издалека, такой опаляющей и недостижимой.

Время, проведенное в кромешной тьме, сказалось на Алине — мрак расколол ее на части, но она исцелится. У него была впереди вечность на то, чтобы кропотливо собрать ее из осколков воедино. Его видение — его будущее рядом с живой Святой на троне — сбудется, нужно всего лишь подождать. И после вечности в одиночестве — в том самом, в каком она провела всего какие-то месяцы — Александр имел право полагать себя очень терпеливым человеком.

Предоставив ей достаточно времени успокоиться, Александр начал поднимать ее со своих колен, чем сразу вызвал возражения.

Алина поймала его взгляд, что случалось редко, и прижалась, вцепившись в него, как за спасительную соломинку.

— Пожалуйста! Не оставляй меня!

Слезы, которые она пыталась побороть прерывистыми вздохами, наполнили ее глаза, и Александр покачал головой с тихим «тс-с-с».

— Я не оставлю тебя, Алина. Больше никогда.

— Н-нет, оставишь! Каждый день ты уходишь, когда я еще сплю, и я просыпаюсь совсем одна, а потом жду, пока ты вернешься!.. — она прошептала это еле слышно и отчаянно, скорчившаяся фигурка с зажмуренными глазами.

Александр не мог провести весь день взаперти в своих покоях, погрузившись в заботы о ней, и она это знала. Много дел требовали его внимания — на его плечах лежала ответственность за всю Равку, а не только за одну заклинательницу Солнца. Возможно, рано или поздно она придет к тому, что сможет выносить вид посторонних людей и терпеть раздражители внешнего мира. Но время еще не пришло. На данном этапе Алине отказывалась от всех предложенных служанок, отвергала компанию любого рода, кроме него самого. Отчужденность не являлась целью его манипуляций — она навлекла ее на себя сама.

Алина знала, что только он — неотъемлемая часть ее жизни, неотъемлемая и непреложная, и он — единственное, на что она может опереться. Она зависела от него целиком и полностью. Александру нравилось контролировать вещи, которые он любил — так легче удостовериться, что он их не потеряет.

По этой причине он лично ухаживал за ней — сам принес ее в ванную и смыл с ее кожи накопившуюся грязь, заботливо намыливал волосы, пока их облачный цвет не проглянул сквозь почерневшую пену. Затем насухо вытер ее полотенцем и стирал слезы, которые непрестанно катились по ее щекам, даже когда ее, пригревшуюся в его руках, сморило под конец. Любовь к ней — и только она — вынудила его сломить Алину, из-за нее он был вынужден мучительно и скрупулезно собирать свою заклинательницу заново.

— Ничего не поделать, Алина. Пока ты не готова разделить со мной трон, занять место, истинно твое по праву, — терпеливо объяснил Александр. — Пока именно ты оставляешь меня одного.

Алина замерла, позволяя ему, наконец, встать с постели и направиться к двойным дверям, ведущим в коридор. Едва он открыл замок, как раздался короткий стук — Александр слегка кивнул, когда слуга протянул ему поднос с горячей едой.

Вернувшись к постели, он обнаружил посреди одеял несчастный дрожащий комочек. Приходилось постоянно напоминать себе, насколько она молода, при малейшем стрессе постоянно стремившаяся свернуться в позу зародыша. Такой он нашел ее на полу камеры, когда спустился за ней.

Александр поставил пышущий жаром поднос на столик — еда остынет к тому времени, как он убедит ее в необходимости есть и начнет уговаривать сесть. Труды, сравнимые с усилиями того, кто пытается подчинить своей воле бурную реку, но за свою жизнь Александр воздвиг немало таких плотин.

— Пожалуйста, я не хочу…

Забавно, в самом деле, как девочка, не столь давно исполненная гнева, ныне держалась лишь за свое поражение. Вся пламенная страсть иссякла, вытекла из нее, как кровь из подвешенных туш на скотобойне.

— Алина, питаться необходимо. Этот вопрос не подлежит обсуждению, — Александру удалось прислонить ее к горе подушек из гусиного пуха, немного придерживая, чтобы не дать сползти обратно.

— Я не могу… Это слишком… больно. Пожалуйста, не заставляй меня, — лепетала Алина. Напрасная надежда, сиявшая в ее глазах, не обещала сослужить ей добра, уж точно не здесь.

Она по-прежнему балансировала на опасной грани, истощенная после регулярных отказов от пищи, которую приносили молчаливые стражники — говорить с ней запрещалось под страхом смерти. Черты лица Алины заострились, тело исхудало до такой степени, что Александр мог проследить весь ее скелет.

Порой он это и делал — ночью, когда она спала в его объятиях, глубоко дыша, пока не вскакивала от очередного кошмара. Это служило полезным напоминанием, насколько уязвимы вещи, которые ты любишь — и как свирепо он должен защищать единственное, что отделяло его от вечного одиночества.

— Алина, тебе нужно восстановить силы. Я понимаю, твой желудок отвык, но это — единственный путь, пройдя по которому, ты сможешь быть со мной, всегда и всюду.

Ее одержимая привязанность к нему обернулась эффективным рычагом против нее самой. Страх одиночества нависал над Алиной, как ореол теней — над ним. И она покладисто села, позволяя кормить себя борщом с ложки.

Александр действовал с бережностью, чтобы не расплескать ни капли, и удостоверяясь, чтобы не было слишком горячо. Подбадривал и хвалил ее в моменты, когда становилось ясно, что ей не по себе. И продолжал кормить ее, пока она не спрятала лицо в подушках, отказываясь от еще одной ложки.

— Хватит! — выдохнул ее тонкий голосок, приглушенный наволочкой.

В тарелке оставалось больше половины скромной порции. Александр нахмурился, заметив, как Алина, морщась, начала баюкать живот. Похоже, следовало прислать сердцебита или целителя, дабы обследовать ее и устранить любые серьезные повреждения. Вряд ли удастся безболезненно убедить Алину допустить до нее незнакомца, но это придется сделать. Александр не мог рисковать, допустить, чтобы ее глупая голодовка, отголосок умирающего сопротивления, повлияла на возможность зачатия.

Чем скорее Алина придет в порядок, тем быстрее он сможет укрепить свои притязания на трон наследником. Нет, преемник ему не требовался. Но дабы обрести союзников, таких же могущественных, как сам Александр, существовал лишь один надежный способ. Он станет их отцом. И Алина будет идеальной матерью, чтобы выносить их для него.

Александр всегда питал обиду на мать за то, что она привела его в мир, где он был обречен провести вечность в одиночестве. Вопреки его убежденности судьба распорядилась иначе. Сколько бы времени это ни заняло, природа стремилась уравновесить себя. И его потомки придут к пониманию, что время, отведенное для ожидания, это — еще одна необходимая жертва.

Он поставил тарелку на прикроватный столик и задернул все занавески. Вновь окутанный тьмой Александр лег под одеяло, привычно обнимая Алину, чтобы дать ей возможность заснуть. После еды она спала легче, утомившись от самого процесса, поэтому он знал, что она очнется не скоро. Чувствуя под руками тонкие выступающие ключицы и грудь, он почти слышал, как замедляется ее сердцебиение, пока она отходила в забытье.

— Отдыхай как следует, Алина, — мягко прошептал он ей на ухо, убирая прядь бесцветных волос к белой копне, веером рассыпанной по подушке.

Дождавшись, пока она крепко уснет, Александр встал с кровати и подоткнул одеяло. Захватив поднос, он вышел из комнаты и, как обычно, поставил его на пол. А потом зашагал вперед, не колеблясь — даже не удосужившись запереть высокие двери ключом из левого кармана. В этом больше не было необходимости. Алине некуда было идти.