Stolen Dance (джен)

Примечания:

Ну, погнали)

Олежа не всегда бывает рассудительным. Для него, как творческой личности, нормально особо ярко испытывать свои эмоции, использовать особые термины в комментариях, пытаясь доказать свою правоту в той или иной идее, неосознанно жестикулировать во время общения с кем-то и в целом никто особенно не жаловался. Наоборот, многие читатели восхищались им, интересовались его творчеством, искали потаенные смыслы в его текстах и конечно же оставляли километры отзывов, которые Олежа любил разгребать часами за чашечкой кофе, обсуждая с читателем его небольшую статью. Однако несмотря на известность в узких кругах литературного мира, несмотря на тонны похвалы и любви, сыплющихся со всех сторон, Олеже было одиноко.

Большую часть своей жизни он проводил в закрытой от чужих глаз комнате с припущенными шторами, подымался со своей кровати, тяжело вздыхал, стараясь наладить рой мыслей в воспаленном сознании и плелся к письменному столу, особо не разбирая дороги. Олежа и не хотел особо выходить на улицу. Ему нравилось творить в темноте, в полном одиночестве в компании недопитых чашек чая или кофе, в открытых баночках лекарств и множества грязных, потертых, но таких родных писателю записками, что всегда с торжественным вниманием глазели на него, зазывая в свой томный, тихий, но удивительный мир. Олежа не жаловался. В двухкомнатной квартире жил только он, родители не обращали на него внимания и он был целиком и полностью отдан себе. Хочешь завтрак в 11:30? Да пожалуйста! Съесть остывшие макароны в 22:00? Без проблем, хоть засыпай три ночи!

По началу такая перспектива одинокой жизни наедине со своей любимой работой его привлекала. Вдали от всех, в тишине, никто тебя не пнет, не обсмеет и не ударит, спокойно пишешь свои истории, вдохновляясь другим творчеством, просматривая множества фильмов и перечитывая несколько раз по кругу все книги в личной библиотеке, и при этом всем ты сам себе хозяин, сам можешь управлять своей жизнью, чего Олежа давно хотел. Его отец, Михаил, требовательный и злой человек не оценил его любовь к «Писакам», потому даже не позволял думать об этом, заставляя его насильно увлекаться другим, увлекаться организацией бизнеса и всей это шумихи, которую парень больше всего ненавидел. Отучившись в ВУЗе, он помахал родителям рукой и уехал в купленную им квартиру, чтобы наконец то остаться одному. Но это одиночество сильно отравила его через некоторое время, потому Олежа пытался еще усиленнее работать, чтобы забыться, затмить и уйти от странных, но таких давних желаний, присуще каждому человеку.

Олежа буквально нуждался в заботе. С каждым днем из молодого человека 24 лет он превращался в уставшего, вечно голодного и словно умирающего взрослого. Мешки под глазами чернели и округлялись, подобно маленьким полумесяцам, взгляд, некогда ясный и чистый, стал походить на цвет грязной морской волны, в котором плавали веточки, иссохшие листочки, пакетики и прошлый мусор. Некогда особо ухоженные волосы превратились в растрепанный труп ворона, у которого из всех сторон торчали всклоченные кудри, что наседали на глаза и щекотали уши. Кожа была бледной и сухой, похожая на пергамент по ощущениям, а осанка все ухудшалась и ухудшалась, отчего он больше не мог без боли выпрямить спину. Поначалу Олежа особо не обращал внимания на такие изменения в теле и здоровье, потому принимал как данность, продолжая целыми днями исписывать дюжину записных книжек и щелкая клавишами по клавиатуре, редактируя сцены. Но когда эти проблемы начали усугубляться, приводя его мозг в неожиданные головокружения, дневную сонливость и постоянной усталостью, он с горем пополам решил заняться своим здоровьем — начал хотя бы раз в день гулять на улице и есть больше чем одно яйцо или макароны за день.

Однако несмотря на все попытки выполнить все базовые потребности организма, он чувствовал что душа просила другого. Пела об этом ночами, просила во время очередных самокопаний или прогулок, забирала у писателя ручку и компьютер, чтобы напомнить о себе и заставляла его нервно дрожать, не желая ее принимать. Просто не хотел снова наступить на прошлые грабли и получить большое количество разочарований, злобы или боли, так как смирился со своей тихой и одинокой судьбой.

Олежа встретил его совершенно случайно. Однажды, прогуливаясь по улице, что была одета в весенний яркий наряд и кругом раздавался смех детей и говор влюбленных парочек, он заметил нечто выбивающее из спокойного, довольно милого и светлого окружения, с которым писатель очень редко контактировал. На стене жилого дома висела пламенно-рыжая листовка с аккуратно выведенными буквами, что невероятно цепляло глаз и привлекало. Олежа остановился напротив и задумчиво хмыкнул, вглядываясь в слегка расплывчатый из-за плохого зрения текст. Эта листовка отдавалась особой аурой загадочности, каким-то желанным теплом и искренностью, словно именно сейчас, в это время и в этом месте писатель должен был встретить такую находку, похожую на детскую поделку. Такие вещи Олежа делал ребенком и прятал по всему небольшому двору, играя в шпионов и партизан с деревенскими детьми и это короткое воспоминание вызвало улыбку, такую редкую на этом изможденном лице.

Он подошел ближе к стене, взял двумя пальцами гладкую на ощупь листовку и прочитал: «Друг на час, день, ночь — с вами посидеть я не прочь. Звоните по номеру +7 (* * *

) (* * *

) 67. Звездочкин А. Э.»

Слабая усмешка тронула его бледноватые губы и он часто заморгал, чтобы удостовериться в реальности происходящего. Однако листовка никуда не исчезла, не улетела птицей в небо, а осталась лежать в его ладони, заманчивая покачивая краешками. Целая буря чувств охватила его с головы до ног, проводя холодной рукой по вечно напряженному позвоночнику, заставляя того слегка вздрогнуть. Эмоции нахлынули на него подобно разноцветным краскам, которые небрежно разбросали из ведер по уставшему от бренного существования мозгу, заставляя Олежу пребывать в некотором шоке, смятении. Эта реклама выглядела невероятно глупой, нелепой и сюрреалистичной, как будто она пришла из старого мультика или плохо снятого фильма о революционеров. Но вместе с этим в этом ярком, дешево сделанном куске «искусства» был особый шарм, какая-то притягательность, как будто Олежа держал в руках не бумагу, а в глаза какому-то человеку, видел перед собой и не решался подойти, как прыщавый подросток на выпускном бале.

Еще и фамилия такая необычная. Звездочкин. Олежа еще раз пробежался глазами по листовке, чтобы распробовать фамилию на вкус и нахмурился, ощутив неприятный, но в то же время обжигающий вкус соли на языке. Эта фамилия отдавалась особым таинственным светом, который бывает только у едва появившихся звезд, когда они только начинают свою жизнь, разгораясь все ярче и ярче, заполоняя все вокруг своими острыми краями, чтобы показать себя, задеть других и явить Вселенной. От нее веяло инородным, очень странным теплом, который не было ни у одной другой фамилии, что одновременно отталкивало, но и притягивало к себе, как обычно притягивает огонечек свечи в детстве. Наверняка этот человек еще и красивый. Наверно он высокий, подтянутый, уверенный в себе человек, в котором можно было увидеть опору и веру в завтрашнем дне. Наверно он заразительно смеется, одевается со стилем и всегда приходит во время, имея тысячи тайн и загадок за обворожительной улыбкой.

Но Олежа тут же отогнал внезапно навязчивые мысли, опустив голову в смущении и тяжело вздохнул, снова переведя взгляд на листовку. Все это казалось абсурдом, опасным занятием, которое не стоило его внимания и времени, потому что Олежа, честно говоря, не считал себя интересным человеком. Не думал что кому-то тоже будет интересно обсуждать книги, литературные приемы и писатели во время живого разговора и не думал что может чем-то впечатлить, несмотря на свои умственные и чувственные способности, ведь он считал себя ботаником, зубрилкой и книжным червем, что ему часто говорили его сверстники, которым он никак не мог ответить. Поэтому общение онлайн для него было самым удобным, но и тревожным способом найти «своих», но все-таки он понимал что так продолжаться вечно не может.

Придется выходить в люди и общаться вживую, не в интернет-дискуссиях, а видя, слыша и чувствуя человека напротив. Не прятать взгляд, не кривить осанкой, не мямлить, не сводить пальцы вместе, а говорить. Говорить открыто и ярко, без стеснения. И этот человек с глупой бумажки красивой фамилией мог бы помочь, но действовать надо осторожно. Бдительно и обходительно, как Олежа любил.

— Здравствуйте, чем могу помочь?

Приятный бархатистый голос донесся из трубки, отчего Олежа слегка вздрогнул, чуть замедлив шаг. Этот голос был очень приятным. Он как будто бы обволакивал изнутри, заполняясь в легких подобно кипящей воде, заставляя каждый позвонок вздрагивать от его дребезжания, а где-то в груди становилось настолько тепло и уютно, что Олежа ненадолго забыл дар речи, но спустя мгновение он одернул себя. Дыхание сбилось, оно было тревожным и рваным, пальцы дрожали от слабого волнения, но он тут же загнал ее куда подальше вглубь души, чтобы не затянуть паузу и показаться неловким, громко вздохнул и ответил, поджав губы:

— Здравствуйте. Я бы хотел вас ко мне…

— Ты на свидание меня приглашаешь?

— Нет-нет! Я… хотел бы с вами поговорить, вы же друг на час, верно? Я бы хотел чтобы вы остались со мной на день. Мне одиноко и я бы хотел…

— Провести время и пообщаться, да? Ну хорошо, я готов.

— Отлично! Сколько с меня?

— Денег я не беру. Мне главная радость — счастье людей, это куда важнее денег. Подскажи адрес и назови себя.

Вот он рискованный момент. Что-то внутри Душнова подсказывала ему что это все дурная затея, что это может быть никто иной как серийный маньяк, извращенец, наркоман или психопат, готовый при первой встречи с маленьким и нелепым Олежей зарезать его, украв все деньги. Однако Олежа тут же смахнул эту тревогу из своей головы, хоть и хотелось прямо сейчас выключить телефон и в очередной раз спрятаться от мира, сгорая со стыда от упущенной возможности. Но нет.

Хватит убегать. Хватит прятаться. Хватит бояться. Надо когда-то жить, пробовать, рисковать, знакомиться и делать себя счастливым, а не утопать в тоске и уныния из-за страха привязанности. В конце концов у Олежи давно не было партнера по танцу — может этот Звездочкин будет новым?

Олежа собрался с силами, глубоко вздохнул, унимая новый взрыв мыслей внутри и ответил, чувству как позади него разрушается что-то привычное.

— Светлановский проспект дом 90. Меня зовут Олегсей Душнов. Не Алексей, не путайте пожалуйста.

— Хорошо, Олегсей, договорились. Я скоро к вам приеду.

— А и еще… — Олежа резко остановился. Ветер ворошил его волосы, солнце только начинало садиться, навивая какую-то особую ностальгическую атмосферу. Он вдохнул воздух полной грудью, ощущая как приятный холод остужает перенапрягшее тело и как ликует душа в предвкушении. — Как вас зовут? Просто у вас на листовке только фамилия, а вот имя… интересная кстати фамилия!

— Спасибо. Меня зовут Антон. Можешь со мной на «ты».

И с этого дня, весеннего, довольно теплого и легкого, он открыл новую страницу в жизни, решив наконец самому управлять своим счастьем и учиться быть увереннее, настойчивее. Ведь как невозможно одному исправить этот мир, так и в одиночестве сложно изменить свой внутренний мир. Олежа шел к себе домой на встречу своей судьбе и его она никак не тревожила — лишь интриговала и интересовала. И он попробует ее. Пусть он и не всегда был рассудительным.

Примечания:

Это было что-то новым для меня и мне было сложно писать, волновалась из-за качества. Надеюсь вам понравилось)

Буду ждать отзывов и идти дальше)

Примечания:

Актерская АУ

— Заебал…

Сквозь зубы процедил Илья, в считанные секунды сняв с себя маску застенчивого студента. Он тяжело вздохнул, мысленно проклиная человека напротив и перевел озлобленный, полный ненависти и какой-то насмешки взгляд в сторону, в котором плескались иссиня-черные волны, готовые поглотить всю съемочную площадку к чертовой матери. Сегодня ему совершенно не хотелось злиться. Не хотелось никому показывать свою усталость и ненависть ко всему миру, после бессонных ночей в попытках понять своего героя как можно глубже. В принципе этот образ не был чем-то особо тяжелым и сложным. Однако Илья не был бы Ильей чтобы все сделать превосходно и чтобы лишний раз его похвалили. Он работал над этой ролью очень скрупулезно и точно, экспериментировал с голосом, мучался с прической, тихо ругался про себя когда умудрялся запнуться на ровном месте и обожал подтрунивать над образом, когда чувствовал что начинает сливаться с ним. А схожих черт с ним у него было не мало: Илья в глубине души тоже был мягким и ранимым, имел за спиной кучу травм и сломанных амбиций. И все это он скрывает за ядовитой ухмылочкой, за дымом сигарет Мальборо и острыми шутейками из начала нулевых. И в принципе, он особенно не жаловался. Актерство он любил гораздо сильнее своей унылой жизни, поэтому привык отдаваться ему всеми фибрами души, забивая на еду, сон и общение, лишь изредка выбираясь на улицу для походов в магазин или встреч с сестрой.

— Прости…-Прошептал Анатолий, сжав плечи и перевел виноватый взгляд к режиссеру, неловко усмехнувшись: — …те

— Анатолий, это уже 27 дубль. Соберись!

— Да, да, Лина, я соберусь! Просто забыл строчку…

— В сотый раз, Толя, в сотый раз… Может тебе таблетки выпить от амнезии, а? Тоже мне, актеришка, даже пару слов не можешь запомнить!

— Илья, харэ уже! Продолжаем!

Рыкнула Лина, махнула рукой и достала зажигалку, напряженно глядя на актеров, которые битый час не могли нормально сыграть. Илья раздражительно хмыкнул и сложил руки на груди, осуждающе глядя на коллегу. Он искренне ненавидел Анатолия в такие моменты.

Иногда ему казалось, что он забывает намеренно, лишь бы позлить чересчур эмоционального и опасного Олежу, который привык всем грубить направо и налево, скрывая настоящие чувства. Анатолий был милым, спокойным и хорошим парнем, с которым приятно было поговорить о гиковских вещах, подшутить без последствий и лишний раз заглядеться в эти невозможно яркие глаза, которые даже в образе Олежи притягивали к себе все внимание. От Анатолия веяло какой-то домашностью, как будто он не был создан для перевоплощений в такой сложный, но, бесспорно, интересный образ Дипломатора. Веяло особым теплом и заботой, особенно, когда он поддерживал актеров студии, искренне радовался удачными дублями и когда выслушивал чьи-то проблемы, чье-нибудь «нытье», как любил говорить Илья. Несмотря на то что весь коллектив обожал его, умилялся с его неуверенных и неловких действий, прислушивался и любил просто за его открытость, он его ненавидел. Ненавидел не как ненавидит Дима Антона из-за зависти или чего-то иного, а ненавидит как бы фоном, по какому-то определенному программному коду, который был внедрен с самого его рождения. Илья всегда играл с его чувствами и эмоциями, с легкостью заставлял его краснеть, открыто издевался, но настолько беззлобно и спокойно, что многие принимали это всего лишь за внутри-студийную шутку, а не на попытки Илюши убить этого человечка. А убить его иногда хотелось. Потому что Анатолий был непонятным.

Все люди для Петровского были самыми обычными: грубыми, жадными, эгоистичными нытиками, которые интересуются только своим комфортом желательно за чужой счет. Они слепы, не могут увидеть эмоции других, они глухие, и не слышат ничего кроме своих проблем и трудностей, до которых всем должно быть дело. И Илья относился к ним так же. Он был куда выше их, куда увереннее, умнее и лучше во всем, открыто показывал свое превосходство, но причем делал так, чтобы другие могли дать достойный отпор, доказать ему, что они не такие злые как он думает. И вот этот процесс ему очень нравился, потому что не каждый был достоин войти в его узкий круг знакомых, который имел права знать о нем еще больше, чем остальные люди вокруг. И такое он считал вполне правильным. С каждым новым членом этого узкого круга он открывался совершенно с другой стороны, доверяя каждому по палочке своих эмоций и мыслей, чтобы каждый мог прочувствовать, потанцевать немного и решить для себя — продолжить ли этот танец или нет. И Илья не расстраивался если был отказ — он уже давно никого не держал.

Однако Анатолий был совсем другим… По какой-то причине именно этот придурок вызывал у него целый ворох чувств, захлестывая его с головой и заставляя все больше и больше прилипать к этому человеку, чтобы согреться, изучить его душу вдоль и поперек. Именно он вызывал неподдельный ужас и восторг каждый раз когда тот мямлил под нос, нервно поправлял взлохмаченные волосы, неловко смотрел в глаза, когда делился последним стаканчиком кофе и слегка касался холодных пальцев Ильи. Что-то было в этом человеке. Что-то манящее и легкое, которое душа просила давно. И либо всему виной образ несокрушимого народного героя или недосып, но он быстро проникся к нему симпатией. Особенной, не такой какая может быть в романах, а нечто высокое, тихое и красивое. На которое Илья благополучно забил.

Анатолий тяжело вздыхает, стараясь унять внутреннюю дрожь. Ему было просто стыдно за забытую реплику, однако он изо всех сил пытался снять это чувство, концентрируясь на деле. Ему нравилось играть своего персонажа. Антон был смелым. Антон был спокойным. Антон мог быть ярким, непосредственным и насмешливым, он мог быть кем угодно и не винил себя за эту особенность. Ему хотелось таким быть. Ничего не бояться, идти вперед и возносить свой героический лик к небу, ведя за собой народ к светлому будущему. Пусть и сейчас не было никаких перспектив и боль от утраты гложила его душу. Анатолий стремился к этому. Для этого он раз в месяц посещал психолога и старался больше общаться с людьми и ему даже удавалось быть уверенным в себе и смело глядеть в глаза собеседнику, но только вся эта шаткая конструкция «героя» разваливалась как только появлялся Илья. Потому что он видел все недочеты, кривизну и дыры в этой детской поделке и всегда был рад растоптать, надругаться, посеяв в нем сомнения, не понимая зачем. Но Анатолий не терял веры и двигался вперед, пусть было страшно глядеть в эти голубые глаза и видеть снисходительную усмешку. Рано или поздно Анатолий поймает эти палочки, рано или поздно он впечатлит его. А может… получится прямо сейчас? Зачем убегать?

На съемочной площадке было довольно душно, неуютно. В воздухе витал дым от сигарет, приторного кофе и кисло-металлический запах, заставляющий дурманить мозг, однако все актеры уже выработали иммунитет и Анатолий не был исключением. Повсюду были установлены камеры, свет прожекторов больно въедались в глаза, а за многочисленными приборами «слежки за актерами» иногда доносились осуждающие вздохи, тараторящийся шепот и мерное щёлканье зажигалки. Где-то в глубине души Белоручко хотел убежать. Спрятаться от позора, прижав уши к голове и дрожать в высокой траве, надеясь что голодный ястреб не заметит. Однако, это чувство он тут же подавил, неосознанно нахмурив брови. Илья окинул его озадаченным взглядом и снова вошел в образ, переменившись в лице.

Теперь они стояли в заснеженном кладбище, друг напротив друга и напряженно молчали, как будто чего-то ожидая. Анатолий чувствовал, как в нем нарастает напряжение, как плечи сами собой заостряются, а пальцы сжимаются в кулаки до болей, как будто он собирается атаковать, однако он никак не двигался с места. Время как будто замедлилось в несколько раз, сердце забилось в такт мерного щелчка зажигалки, дыхание стало ровным, и он в считанные секунды надел маску отчаяния, сожаления. Некогда янтарные, ослепляющие глаза стали медными, скулы немного заострились и Илья видел перед собой не зажатого парня с нелепыми тихими хихиканьями, не дерганного ботана в очках, и даже не застенчивого мечтателя. А того самого Антона Звездочкина, который давно жил с травмой в душе, не верящий ни во что хорошее и живущий бессмысленной жизнью в наказание за все грехи и стремления к лучшему. Все замолчали в предвкушении. Даже вся злость Ильи сошла на нет и, уже будучи Олежей, он сочувственно глядел на своего кумира, ожидая его слов.

— Привет.

Антон говорит негромко, блекло, отчего Олежа слегка вздрагивает, как будто его кто-то неожиданно ткнул в грудь чем-то острым. Он подлетел ближе, окидывая таким же взволнованным взглядом и отвечает, расслабляя сжатые пальцы:

— Привет.

Так много хочется сказать, так много хочется обсудить и наконец перестать быть мудаком и признаться во всем. Стать друзьями и позволить ему подойти ближе, улыбнуться, перестать выебываться и просто быть человеком. Да, со своими огрехами и тараканами в башке, но человеком, который имел другие чувства кроме язвительности и ярости. Ведь Анатолий вполне заслуживал этого узкого круга. И Илья это прекрасно видел, но до последнего не принимал. Но он молчит. Это другой сценарий, другая жизнь и сейчас нет места чувствам, только внимательность, только тревога Олежи и только убитый горем Антон — вот это было важнее.

Антон вздохнул, собираясь с мыслями и только хотел что-то сказать, но резкий болезненный стон и сдавленная ругань прервали их непродолжительный разговор. Они не были собой удивлены, так как это было задумано. Задумано это по сценарию другой жизни.

Сцену сняли довольно успешно и быстро. Даниил отлично справился со свое задачей, пролежав в импровизированной яме около двух часов, однако все остались довольными. Даже Лина, что совсем хотела кидаться в актеров чем-нибудь тяжелым, похвалила Анатолия и одарила его комплиментами, что ненадолго ввело того в смущение, однако даже это не помешало его триумфу. Он мог наконец-то гордиться собой. Он справился, и точно мог поклясться что видел такой же огонечек гордости в глазах Ильи, что не хотел уходить от него и внимательно следил.

Когда актеры расходились по домам после тяжелого дня, Илья подошел к Анатолию, положил руку на крепкое плечо. Тот слабо вздрогнул и развернулся, впиваясь в морские глаза коллеги. Огонь соприкоснулся с ними и Илья лишь усмехнулся, отмечая про себя что начинает понимать выражение: «Глаза — это зеркало души», и проговорил легким, немного хрипловатым голосом:

— Неплохо, Толик. Немного репетиций и совсем тебя будет не отличить от Антона.

Илья похлопал Анатолия по плечу, убрал руки в карманы и пошел к выходу, напевая что-то незамысловатое. Анатолий завороженно посмотрел ему в сторону и расслабленно выдохнул, не сдержав гордой улыбки. Однажды Анатолий станет новым партнером по танцам у Ильи. И он сделает для этого все возможное.

Олежа тревожно выдыхает, откладывает телефон на стол и падает в кресло, заводя пальцы в волосы. Внутри происходит сущий хаос из мыслей, переживаний, которые подобно тонким иголочкам пронизывали тело, не давая двигаться правильно, в животе засосало под ложечкой и телу стало как-то холодно, неуютно.

Где-то за дверью гримерной раздается приглушенный звук оркестра, готовящийся к спектаклю, доносится активный говор и смех опытных актеров, иногда прерываемый чьими-то быстрыми шагами или падением чего-то тяжелого. Там кипит своя, жаркая, скрытая от глаз людских жизнь, полная непосредственности, легкости и самобытности, о которой Олежа давно мечтал. Мечтал прикоснуться к этой особой атмосфере культурного величия, играть на одной сцене с народными артистами, получать восторг от зрителей на общем поклоне, когда захватывает дух, когда сердце вываливается из груди, а широкая улыбка не сползает с лица. Однако, мечты порой гораздо сильнее отличаются от реальности и сейчас, сидя в гримерке загнанным зверем, он не ощущает предвкушающей радости. Его душу заполоняет тревога. Все вокруг было таким большим, таким громким и мощным, из-за чего вся наученная после Актерского ВУЗа уверенность спадает на нет. Страх сцены снова вскрывается подобно гнойному нарыву, что сковывает все нутро, заставляя сгибаться позвоночник сильнее, вызывая неконтролируемую дрожь и тихие стоны. Хочется уйти, хочется убежать от этого буйства красок и ощущения пустоты каждый раз, когда он смотрит в зал во время репетиций. В которую он по непонятной причине хотел рухнуть под град аплодисментов.

Олежа снова вздыхает и откидывает голову назад, впиваясь паучьими пальцами в подлокотники. Невыносимая трель в голове и привычный шум за дверью начинают еще сильнее вдавливать парня в пучину тревоги, которая выуживает все внутренности, смакует вместе в кашицу и выплескивает наружу, собираясь комком в горле, от которого становится трудно дышать. Олежа краем глаза глядит на настенные часы. До выхода остается 15 минут и потому надо было как можно скорее привести себя в порядок и настроиться на нужный рабочий лад. Поэтому он, вскочив с кресла, ненадолго приглушает тревожное состояние, разворачивается на пятках и подбегает к вешалкам, чтобы сменить костюм. Он не старается сейчас думать ни о чем, даже о том как он выглядит со стороны, так как все движения у него суетливые, дерганные и слишком быстрые, как будто его заставляли переодеваться под дулом пистолета. Все тело отдается болезненным спазмом, скользящий где-то внутри, пытаясь тонко намекнуть хозяину что он должен чувствовать, однако Олежа игнорирует это. Потому что творчество для него гораздо важнее здоровья.

Когда Олежа в наскоро одетом костюме стоял напротив зеркала и старался уложить непослушные волосы, дверь гримерки слегка приотворяется, впуская в комнату характерный театральный гул и холодный воздух. Парень коротко вздрагивает, ведет плечами и продолжает свое занятие, из-за сосредоточенности прищурив глаза и прикусив губу. Он не хочет обращать внимания сейчас на внешний мир, потому что не хочет снова погружаться в свои переживания и потому продолжал готовиться, напевая себе под нос что-то незамысловатое. Он уже представлял перед собой зрителей, восторженные крики, летящие букеты, яркий свет ламп слепящий глаза и воодушевление, гордость за себя что победил страх.

Но вдруг из мечтаний его вырывает чье-то теплое и знакомо касание, отчего Олежа непроизвольно дергается и круто разворачивается, натолкнувшись с золотыми глазами напротив. Антон ласково улыбается Олеже, вглядываясь в его напряженное лицо и дьявольски красивыми глазами, которые так и отражают тревогу, страх, но вместе с этим тихое восхищение, любование. Он немного промок пока спешил к театру после важного собеседования. Потому вечно ухоженные волосы немного сбуровлены, пальто шоколадного цвета неизбежно потяжелело после дождя и от него пахло приятным запахом влаги, тепла и крепкого черного кофе, который Олежа так любит.

— Антон? Привет… что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть на собеседовании?

Немного нахмурился Олежа, не скрывая детской наивной улыбки. Ее и не хочется скрывать, в принципе перед этим восхитительным человеком с огненными глазами, умными речами и особо ласковыми манерами ничего не хочется скрывать. При нем хочется быть собой, доверить хоть свою жизнь и идти дальше в лучший мир, ведь этот человек по сути заменил ему отца. Потому он и смотрит на него с широко раскрытыми глазами, впитывая его тепло и силу, прогоняя засидевшуюся в организме тревогу прочь.

— Должен, но оно пораньше закончилось, так что решил приехать к тебе. — Вкрадчиво отвечает Звездочкин, заключив Олежу в объятья. Он почувствовал, как хрупенькое, но такое родное тельце прижимается к нему, зарываясь носом куда-то в грудь и тяжело вздыхая, как будто Олежа искал защиты. Антон понимающе проводит ладонью по спине. — Как себя чувствуешь? Переживаешь перед выходом?

— Немного. — Тихо отзывается Олежа. Он мягко отстраняется от Антона и слегка сжимается, отведя погрустневший взгляд в сторону. — Я чувствую что не смогу отыграть это. Понимаешь, я вчерашний студент, и по сравнению со звездами сцены я ничто. А вдруг я опозорюсь? Вдруг я не найду отклика у зрителя? Может, мне и не стоит играть вовсе? Найдем другой театр, да хоть детские театральные студии и…

Но его тревожный монолог внезапно прерывает Антон, положив руку на плечо. Олежа с трепетом глядит ему в глаза и слегка поджимает губы, улыбаясь глазами. Антон слегка сжимает его плечо и ответил, учтивым, но мягким голосом:

— Олеж, ты ведь хотел в этот театр, верно? Ты настолько много тратил времени и сил на актерское мастерство, что поражало всех, кто видел твои перевоплощения. У тебя особый проникновенный стиль, который я, будучи не особенно литературным человеком, улавливаю, ощущаю в полной мере. Ты захватываешь сердца зрителей, тобой восхищаются. И даже когда ты падаешь или тебе кажется что ты позоришься, ты это делаешь так изящно, что никто не замечает. — Антон убирает руку с плеча, слегка нагибается и вытаскивает из внутреннего кармана пальто чудом уцелевший стаканчик с чаем, молочный улун. Глаза Олежи заблестели от радости, готовый вот-вот расплакаться. — И тебе не надо гнаться за звездами сцены, потому что ты уже и есть звездочка. Моя звездочка.

Душнов буквально светится от счастья, отчего его глаза блестят ярким голубым цветом, улыбка вырастала до ушей, а брови поднимаются, из-за чего он превращается в маленького ребенка, который увидел нечто невероятное. Да, может быть эти слова были самыми обычными и емкими, но это было приятно слышать именно от Антона. От порой холодного, мудрого и молчаливого человека, который из-за работы не умел правильно общаться с людьми. И Олежа был искренне рад видеть, как оживает этот великолепный человек, как пытается помогать и быть рядом, несмотря ни на что и это придавало еще больше сил и уверенности в его тревожную душу.

Олежа подпрыгивает и крепко обнимает Антона за плечи, из-за чего Антон не падает на пол вместе с ним, но он удерживается на ногах и обнимает его в ответ, касаясь носом его лба, прикрыв глаза. Он чувствует, как в этом маленьком тельце быстро стучится сердце, как мигом улетает вся тревога и переживания и насколько сильно это существо его любит. Настолько, что даже незаслуженно, неоправданно. Но он это принимает и отвечает чем может.

— Спасибо, Антон! Ты… ты самый лучший! Извини, если я как-то резко выражаю эмоции… но ты потрясающий человек!

— Не извиняйся, Олеж. — Антон ласково улыбается и гладит его по спине, осторожно опуская на пол. — Мне тоже хорошо с тобой.

Олежа заулыбался, глядя в эти красивые, янтарные глаза, излучающие тепло, внимание и обаяние, которым сквозился весь его статус, ум и манера речи. И ведь по нему и не скажешь что он является жестоким и мрачным главарем подпольной организации «Синее пламя», что была направлена на уничтожение преступников, сумевших избежать наказание. Там он другой. Там он злой, расчетливый, серьезный. Его руки не созданы для нежностей и тепла. Они остры как ножи и холодны как пинцеты, способные с легкостью сворачивать позвонки и избивать до смерти, ломая внутри каждую косточку неудачливого мафиозо.

— Ты пойдешь на спектакль? Могу пробить бесплатный билет!

Говорит суетливо Олежа, хватая стаканчик чая и поправляя костюм. До выхода остается совсем ничего, поэтому волнение снова подскакивает в крови и он сразу же заторопился, все также сияя радостью и счастьем, совсем как звездочка. Антон помог собраться и, коротко обнявшись у выхода гримерки, побежал вместе с ним к кулисам, держа его под локти, как будто помогая ему лететь.

Антон конечно же пошел на спектакль. И Антон не ошибся насчет него — Олежа сыграл великолепно, зажигая души всех зрителей, ослепляя широкой улыбкой и энергичными движениями. Весь зал, что поначалу был таким огромным и страшным местом, стал невероятно ярким и добрым, от которого веяло любовью, светом, и теплом, чего Олежа никогда не забудет. Сердце трепетало с каждого внимательного взгляда медовых глаз, с каждой улыбки и с каждым тихим восторгом, отчего кружилась голова и на душе становилось гораздо лучше.

И никакая тревога больше не сможет его смутить и посеять сомнения о его таланте, ведь Олежа навсегда сохранит этот огонек в своей душе, чтобы делиться им со всеми, питая их уверенностью и светом.

Примечания:

Саундтрек для атмосферы: The Forbidden Nocturne — Fnaf Sister Location

Квартира встречает Антона монотонным молчанием, от которого неприятно давит в висках, вызывая тяжесть в воспаленном сознании. Сковывающая усталость после долгих часов работы полностью поглотила его тело, из-за чего одеревенели кости, было трудно двигаться, а мышцы застыли настолько, что он не смог хотя бы закрыть дверь за собой, бессмысленно вслушиваясь в звуки тишины. В квартире было холодно, неуютно. Из окон, раскрытых нараспашку, валил ветер, качая своими огромными хвостами занавески, шорох которых немного успокаивал мрачную атмосферу, что каждый день давила на плечи Антона, подобно могильной плите. Широкий луч света позади него слегка окрашивает мглу, очерчивая длинный ковер розоватого цвета, тумбочку, шкаф и вход в гостиную, в которой едва-едва можно было увидеть силуэт дивана и блеск стаканов на барной стойке.

Антон тяжело вздохнул, чуть опустив голову. Тьма квартиры разглядывала его с пристальным вниманием, прекрасно ощущая его уязвимость, внедряя в него воспоминания ушедших лет, голоса, что давно впечатались в эти стены, призраки прошлого, которые никогда не уйдут из его души.

Ведь когда-то эта квартира была наполнена счастьем. Мягкими разговорами в дождливые вечера, неловкими улыбками, легкими касаниями и руганью во время готовки, но в этом и была истинная жизнь. Эти незначительные, но такие яркие, теплые детальки зажигали в его противоречивой душе настоящий огонь, вселяющий в нем уверенность за свои действия и слова, зажигал его на новые свершения и обволакивал жаром настолько сильно, что он отражался во всем: в его резких и живых речах, в отточенных движениях и взглядах, способные заставить любого человека поверить. Поверить в свои силы и идти дальше несмотря ни на что, благодаря чему и появился народный герой Дипломатор. Герой, который должен был изменить мир к лучшему. Герой, живший только ради других. Герой с новыми идеями, готовый быть для всех лучшим, сильным и блистательным. Герой, в которого хотелось верить. Любить. Но теперь в этом не было никакого смысла, ведь его больше не было в живых.

— Я дома.

Говорить получается с трудом. Горло было словно сжато тугими кольцами, отчего мышцы неприятно ныли, но Антон не особо обращал на это внимание. Он медленно, собрав все несуществующие силы внутри, закрыл дверь за собой с громким хлопком, прорвавший невыносимую тишину.

Внутри была сущая пустота, ни счастья от прихода домой, ни радости после выполненной работы, ни спокойствия за свою обеспеченную безопасность — ничего. Только выедающая все внутренности тоска, что просачивалась сквозь глотку, глаза, уши и ноздри, заставляя голову наполняться ватой, к ощущениям которых он уже давно привык. После того злополучного дня, когда он услышал хруст костей, когда слышал крики выпускников института, день, когда мигом закончились все радостные и счастливые моменты, день, когда умер Олежа. Тот, который сумел изменить его душу. Тот, с которым хотелось хоть на край света. Тот, который вселял в него уверенность одним ярким взглядом голубых как июльское небо глаз и одним своим присутствием, который отдавал себя полностью ради общего дела, ради свободы, ради него самого. С того дня вся его жизнь превратилась в замедленный, невероятно серый и монотонный фильм, в котором отобрали все краски, праздничную и яркую музыку сменили на зацикленную тревожную мелодию, бьющая тонкими молоточками по мозгам. И смотрел на этот мир Антон как будто бы через пленку, в которой было трудно вдохнуть, повернуться или хотя бы поднять голову, потому что не было воздуха, не было сил, не было больше смысла жить.

Антон запирает дверь на ключ и, шаркая ногами по полу, прямо в обуви, идет к гостиной. Мысли лениво смешиваются в одну непонятную субстанцию, перед глазами все рябит от черноты, а холодный ветер немного бодрит сжатые мышцы, заставляя того невольно вздрогнуть. У него совершенно нет идей чем занять себя в очередной унылый вечер (или же ночь?) и от этой мысли ему стало еще тяжелее. Бессонные ночи из-за повторяющихся кошмаров, постоянная самоненависть и чернь в его сердце истощали организм, превращая в некогда красивого, статного и властного человека в прозрачную оболочку, у которой не было ни целей, ни мечт, ни яркого прошлого и видимого будущего — лишь беспросветное настоящее, в котором он все еще живет в качестве наказания. Наказания за свое бездействие, за то что он не смог, не успел, не сказал, не извинился в конце концов! Ведь он сам знал насколько сильны могут быть слова, насколько радикально они могут изменить судьбы людей, в том числе и его собственную, видимо, всегда обреченную на провал.

Антон останавливается у подлокотника дивана и окидывает серым взором комнату. Обычная кухня, обычная гостиная, где было все, чего он так давно хотел. Были и радости, смех, плач и ссоры, были и сюрпризы и отчаяние, но теперь вся эта мебель, вся розовая посуда, картины, календарь с котенком, шкафчики и тот же диван являлись лишь костями. Костями упущенного, мертвого счастья, что в скором времени раз и навсегда убьют хозяина, а квартира станет хорошим, уютным гробом неизвестного героя. Мужчина криво улыбнулся, пригладив волосы ладонью и протяжно вздохнул, захлопнув надоевшее окно:

— И кто из нас тряпка теперь? Наверно я, верно? — Спросил он, глядя куда-то в небольшую прорезь спинки дивана. Его медные глаза сверкнули от луча света проезжающей по потолку. — Если бы только был шанс, я бы… я бы сделал все чтобы этого не случилось. Я в растерянности. Я не понимаю что мне делать. Я не знаю куда идти, потому что… без тебя я…

Голос дрожал из-за подступающих рыданий. В горле образовывался едкий ком, сдавливающий гортань тонкой трубкой и от этого становилось мерзко. Его отец, влиятельный в Москве чиновник, всегда упрекал его за слезы, говорил что это признак слабости и не признак сильного мужчины, которым он обязан быть всегда. И Антон верил. Никто по-настоящему не видел его истинных эмоций, для этого он одевал различные маски, защищался спокойной улыбкой и всегда говорил ровно, четко и серьезно, не давая волю своим чувствам. Только Олежа видел его любым: в ярости, в слезах, в детском счастье восторге и печали и он никогда не осуждал. А поощрял.

Но сейчас ему не хотелось снова плакать. Снова чувствовать себя противно, чувствовать себя слабаком, который не может пережить смерть дорогого человека и потому он, наскоро вытерев слезы с щек, метнулся к шкафчику, больно ударившись бедром об тумбу.

Он порывисто открыл дверцу, засунул руку и нащупал знакомое горлышко бутылки хорошего коньяка. Но когда он с поддельным восторгом вынул ее, что-то екнуло в его сердце: она была пуста. Улыбка сползла с его мраморного лица, брови чуть нахмурились, а руки мелко затряслись, выдавая его скрываемую агрессию и он, без каких-либо эмоций, швырнул бутылку в стену. С громким лязгом она разбилась и ее осколки упали на плиту, противно прожужжав по ее поверхности, на что Антон даже не обратил внимания. Звук, как и все что было в этой квартире, утонули во тьме, возвращая тленную, тяжелую тишину, прерываемая редкими порывами ветра.

Антон тяжело вздохнул, провел ладонью по лицу, мученически хмурясь и медленно повернулся на пятках, в надежде отыскать что бы выпить. Потому что эмоции били ключом и необходимо было их заглушить как можно скорее.

Он искал не долго и вдруг взглядом он зацепил одинокую в верхнем шкафчике небольшую коробочку. При виде знакомого сине-зеленого узора что-то внутри перемкнуло, из-за чего по телу поплыли приятные волны тепла, дрожащие, едва уловимые, но настоящие. Агрессия и глубокая тоска ненадолго прекратили свое существование, оставляя хотя бы короткую возможность управлять своим телом рационально, и Звездочкин, осторожно взяв коробочку, прочитал короткое: «Молочный Улун». На лице проскочила короткая усмешка, что-то теплое коснулось его груди и быстро забилось сердце, заставляя его снова трястись, как будто от холода. Внутри оказалось два пакетика чая, который так любил Олежа и так не переносил сам Антон, однако именно этот нежный и особенно трепетный вкус хорошо отражал сам образ Олежи. Мягкий, красивый, добрый и заботливый комочек нервов, готовый помочь и себя не жалея.

— Будешь чай?

Перевел взгляд на пустующий диван, где обычно, именно с правой стороны (он сам не понимал почему) сидел Олежа. Антон медленно, как заученный ритуал, от которого зависит вся его жалкая жизнь, вскипятил воду в чайнике, бросил пакетики в две кружки и когда все было готово, он разлил кипяток и сел на диван, придерживая свою кружку. Легкий запах чая постепенно согревал его острые скулы, подобно тонким пальцам, обвивал уставшие мысли что бесконечным потоком кружились в его сознании, заставляя хотя бы немного успокоиться, расслабить перенапрягшие мышцы.

Вторая кружка стояла перед ним на полу, безмолвно ожидая его слов, действий в этом томительном чаепитии, но Антон молчал. Антон не понимал что он делает и для чего, но он четко понимал, что благодаря маленькой частички Олежиного присутствия успокаивали, делали его немного живее, немного ценнее для себя. Он касается сухими губами к кружке и ощущает как горячий напиток пробегает по полумертвому позвоночники, немного согревает расшатанные нервы и постепенно становится немного легче, радостнее. Это было по крайней мере лучше, чем коньяк, который он пил каждый день и после него он несколько часов подряд смотрел в стену, погружаясь в свои мысли, или же лежал на полу и тихо рыдал, ощущая себя ничтожеством.

— Вкусный чай… определенно. Жаль что я его не любил, может быть решил бы наши проблемы тоже. — Пробормотал Антон, слабо ухмыляясь. Перевел взгляд на чашку напротив. — Надеюсь и тебе вкусно. Может быть мы еще поговорим… хотя бы немного. Если пожелаешь слушать.

Так Антон провел всю ночь, медленно выпивая чай и молча глядя то на кружку, то на телевизор напротив, погруженный в свои мысли, пока неожиданно не уснул, пока за окном начало светать.

В комнате общежития номер 12 некий призрак обнаружит внезапно возникшую чашку, не побитая, без трещинки и каких-то повреждений, как бывает у Димы, а ту самую. давно забытую, но такая родная, прогретая Антоновской квартирой. И он ее выпьет. Выпьет, чтобы успокоить все тревоги и тяжелые мысли Антона, переродив в нечто красивое, нечто удивительное и светлое, веря что они рано или поздно встретятся чтобы поговорить. Однажды…

Примечания:

Кто заметил отсылку, тот молодец)

Примечания:

Прошу прощения за долгое ожидание! Произошли некоторые проблемы, возвращаюсь в строй.

Тонкие лучи солнца слегка слепят глаза, приятно согревая салон машины и сглаживая неприятное ощущение тревоги, словно пытаясь напомнить о текущем времени года. Антон щурится, слабо улыбается и сжимает руль покрепче, глядя скучающим взглядом на прохожих. Июнь только-только вошел в Москву со своими правами, опаляя всех незадачливых людей своим светом, наполняя всё живое энергией и оповещая о приближающейся свободе для всех измученных школьников и студентов, которые совсем скоро могут осуществить свои планы на лето. Антон уже исполнил один пунктик в своем плане — выпустился из ВУЗа, безупречно сдал все экзамены и защитил диплом, над которым работал без устали целыми ночами, хоть ему с этим и помогали. Антон всегда удивлялся своему другу, Олеже Душнову, который будучи самым известной заучкой универа с повышенной неуверенностью мог работать за семерых, спать по три часа каждый день и выглядеть при этом довольно бодрым (хоть он и выглядел иногда как зомби и едва понимал, что происходит кругом). Но Антон его уважает не только за это. Олежа интересный. Олежа красивый и умный. Олежу хочется радовать.

Потому Антон прямо сейчас спешит к своей квартире с подарком для Олежи, что ждет его очень давно. Он, как истинный джентельмен и человек принципов, ненавидит опозданий, поэтому он хотел как можно скорее приехать, спрятаться от яркого солнышка и всего жестокого мира, чтобы увидеть счастливую улыбку того, с кем он испытывал особую эмоциональную связь. Дорога заняла около двадцати минут, в протяжении которых Антон умудрился поругаться с несколькими водителями, понаблюдать за семейной идиллией на детской площадке, пару раз проверить подарок, что мирно лежал на заднем сидении. По которому задумчиво плыли линии света и тени проезжающих мимо машин.

Но тем не менее, несмотря на весь пережитый стресс смешанный с искренним любованием природой, настроение у него не испорченно — помимо постоянной усталости и заторможенности чувств, он испытывает некое нетерпение, восторг и волнительное трепетание где-то в груди, что заставляет двигаться куда более энергичнее, но при этом немного сдержанно, рвано.

Остановившись у парковочной стоянки, он выходит на свежий воздух. Солнце приятно жжет щеки, едва ощутимый ветерок покачивает как всегда идеально уложенные волосы, отчего на душе становится как-то радостно, спокойно. Он вдыхает полной грудью воздух и глазами ищет окно высотного дома — он никогда не забывал это окно — не смог удержать улыбки и его глаза заблестели медно-янтарным бликом, которые отражали все эмоции, что были сейчас в нем. Он без промедлений вытаскивает из машины свой подарок, аккуратно придерживая за вешалку и окидывает его оценивающим взглядом, еле сдерживая себя от хихикания, чтобы не посчитали за сумасшедшего. Это был аккуратный строгий костюм лазурного цвета с нежно-голубыми клеточками, которые интересно закручивались в спирали у рукавов и передних пуговиц, создавая особую иллюзию неких щупалец или волн. Брюки были темно-синими с короткими цепочками, которые слегка звенят от несильного порыва ветра, а пуговицы на манжетах приятно светятся от лучей солнца. Это отображало стиль, хорошо подобранный бренд и особую заботу о будущем хозяине — Олежа не любил дорогие вещи и открещивался, когда Антон дарил ему часы хорошего качества или какие-либо украшения за которые надо было продать почку. Поэтому костюм был одновременно и дорогущим и стильным, но и обычным, чтобы особо не выделяться. И это хорошо характеризовало самого Душнова. Антон верит, что ему такое понравится.

— Олеж, я дома!

Антон тихонько заходит в квартиру и закрывает дверь за собой, отчего хлопок разбегается по всему помещению, теряясь где-то в его глубинах. За окнами изредка шелестят листья деревьев, раскачивающие под порывами легкого ветерка. Слышится рев машин, неразборчивый говор подростков со звенящими бутылками и музыкой, а лучи уходящего солнца потускнели, едва-едва двигаясь по пыльным полам. Он любит это место. Ласковое, теплое, немного тихое в последнее время, но настолько родное и нужное измученной душе, что он и не хочет покидать его, поклявшись всегда быть рядом с Олежей. Вдохнув полной грудью прогретый воздух, он неторопливо снимает обувь и, коротко пригладив волосы, входит в гостиную, слегка щурясь от солнечного света из незашторенных окон. На лице спокойная улыбка, он поудобней перехватывает костюм и переводит взгляд на Олежу. Он мирно лежит на диване лицом к подушкам, крепко обняв себя за плечи и подогнув тонкие ноги под себя, как будто от чего-то защищаясь и дремал, совсем беззвучно посапывая. Что Антону приятно слушать. Олежа был красивым, худым, с мутно-бледной кожей. С неестественными волосами небрежно разбросанные по подушке и желтоватыми ногтями, которые постоянно приходится подстригать. Мужчина подходит ближе и окидывает его задумчивым взглядом, не скрывая радостной улыбки, и коснулся пальцами нежной, но почему-то холодной щеки.

— Просыпайся, Олеж… я принес тебе подарок. Я думаю тебе понравится и это на этот раз даже не Алмазная черепаха. Вставай.

Антон откладывает костюм в сторону и мягко касается его хрупкого плеча, ощущая подушечками пальцев острые кости, которые могут вот-вот сломаться из-за малейшего сжатия. Он аккуратно тянет Олежу на себя, наблюдая как он, повесив голову набок и полностью обмякшись, послушно усаживается рядом, не издавая ни звука. В последнее время он был очень тихим, был неразговорчивым, задумчивым и почти ничего не делал, только лежал или сидел, и смотрел куда-то в одну точку, иногда опуская голову к себе на грудь. Антон смотрит на своего друга с веселыми огоньками в глазах и усмехается, тормоша его спутавшиеся грязные волосы. Он осторожно берет его за хрупкую ладонь и переплетает своими пальцами, заглядывая тому прямо в глаза. В задумчивые, странные, что смотрели сквозь душу.

— Смотри, — Он протягивает к нему подарок, внимательно следя за реакцией. — Это костюм. Долго подбирал тебе по стилю, по размеру и прочему, но вот доволен результатом. И надеюсь что и ты будешь доволен. Хочешь примерить?

Антон с выжидающим восторгом глядит на понурого парня, голова которого слегка упала набок, отчего уголок рта вытянулся в небольшую улыбку, как будто он был рад необычному подарку. Теплый ветер с улицы слегка ерошит спутавшиеся волосы, нежно касаясь его тонких пальцев и задевая ладонь Антона, словно чье-то приятное, но учтивое напоминание о том, что кое-что изменилось между ними. Что история их плавного танца превратилась в нечто иное, молчаливое и странное, чего не должно было быть. Или же случилось то, что другой партнер давно знал, каждый раз скрещивая руки на груди в своей спальне. Но Звездочкин не хотел тратить время на такие мелочи, не хотел портить этот спокойный, лишенный зла момента, в котором он глядел на счастливого Олежу протканного лучами солнца.

Он снимает пиджак с вешалки, аккуратно берет за острые плечики и накидывает на Олежу. Его пальцы мягко скользят по слегка согнутой спине, словно он боится раскрошить любую косточку в его теле. Олежа всегда был таким: хрупким, неуклюжим и часто получал травмы, однако скоро после них восстанавливался, отлежавшись пару недель дома и принимая лекарства. Но тем не менее Антон обещал себе, что будет относиться к нему очень бережно. И не только в физическом плане.

— Вот так… и вторую ручку.

Монотонно проговаривает Антон, натягивая рукав на вторую руку. Своеобразные спирали, что кончались у манжетов, виртуозно переплетаются друг с другом, создавая видимость продолжения тонкой руки, что вызывает у Антона истинно эстетическое, потаенное чувство. Он мягко улыбается, сверкнув глазами, и поправляет полы пиджака вдоль тела, с особой внимательностью и интересом разглядывая небольшое творение. Он делает все медленно, спокойно и легко, напевая что-то через плотно сжатые губы и смотрит на реакцию Олежи, который молчаливо слушает его воркотню, иногда заваливаясь прямо на него с тихим хрипом. Тогда Антон лишь тихо усмехается и усаживает обратно, похлопывая по спине. Он видит, что парню нравится этот костюм. Видит его застывшее счастье, интерес и легкую тревогу, чему он радуется и искренне любуется этим зрелищем. Но не видит самого очевидного. Он не видит его глаз.

С брюками было чуть посложнее, но Антон не жалуется. Он осторожно раздвигает длинные ноги Душнова, коснувшись странного костяного выступа, который он нащупал совсем недавно и не понимал откуда он появился. Засовывает брючины на две ноги сразу, осторожно протаскивая вперед, ощущая каждые странные движения под своими грубоватыми, но крепкими ладонями. Он невольно поймал себя на мысли что прямо сейчас похож на принца, что надевает потерянную туфельку Золушки, что молчаливо благодарила своего героя. Антон усмехается и одним медленным рывком натягивает брюки на узкие бедра, тут же натянув ремень. Он встает на ноги и окидывает взглядом Олежу: он был красивым, сидел, облокотившись об спинку дивана и раскинув руки в разные стороны, костюм красиво сидел на нем, подчеркивая утонченную фигуру, стройные бедра и ноги, которые обычно были у балерин или атлетов. Челка темных волос слегка спала на лоб, а на лице была сухая, но светлая (как казалось Антону) улыбка, из которой выползло нечто черное и маленькое. Но Антон не придал этому особенного значения.

— Ну, тебе нравится?

Спросил Антон, с восторгом глядя на Олежу, который явно был счастлив дорогому, но стильному подарку, который делал его как будто бы живее. Он мягко касается к его плечам и глядит в лицо, слегка поправив волосы. Антон чувствует воодушевление, некоторое счастье и уверенность, видя радость дорогого ему человека, несмотря на то что все давно заглушилось, затихло. Когда Антон осторожно обнимает Олежу и прижимает его к себе, он совсем не заметил, как с тихим звуком у него выпал стеклянный глаз, оголяя черную, пустую, как и он сам, глазницу.

Примечания:

Саундтрек: i fight dragons — With you

— И что вы тут делаете, мистер?

Антон вздрагивает от неожиданности и чуть не роняет лапшу быстрого приготовления на пол вместе с мисочкой, но в последний момент хватает, чуть не ударившись об раскрытый шкафчик. Он разворачивается и встречается с сонными, но все такими же красивыми глазами лазурного моря, который только-только просыпался после безмятежной ночи. В его бликах можно было разглядеть «барашки», как лениво и неохотно набирают свой разгон волны, готовые снова направлять кораблики по бесконечной глади или же жестоко потоплять, обламывая мечты и надежды.

И сейчас, глядя на этот пейзаж, легкую усмешку и сложенные на груди руки, Антон думал, что пленящая своей грацией, но своенравная вода убьет его за немыслимое преступление, которое он учинил — пришел на кухню. Олежа подошел ближе и слегка коснулся запястья Антона. Его холодные пальцы заставили коротко вздрогнуть, однако он скрыл небольшой испуг за неловкой улыбкой, чуть склонив голову вбок. Олежа был милым и красивым даже сейчас, сонный, немного простывший в футболке на три размера больше и с растрепанными волосами. Но при этом его нахмуренные брови и игриво-суровый взгляд превращал его в серьезного и важного профессионала кулинарии, готовый отчитывать новичка.

— Да так, хочу приятное тебе сделать… Ты чего без тапочек? Замерзнешь же!

— Ничего, не замерзну, я в носках… я рад, что ты хочешь позаботиться и все такое прочее, но может поедим что-то другое? Ты же знаешь, что это вредная еда и можно заработать проблемы с желудочно-кишечным трактом?

— Да, знаю. — Вздохнул мужчина и едва слышно отложил мисочку на стол, неловко усмехаясь. — Просто я не очень умею готовить, понимаешь? Ну и я решил попробовать сделать кое-что интересное из еды, не заказывая на этот раз из ресторана. Только вот проблема в том, что руки у меня из-

— …из плеч, Антон. У тебя руки в правильном месте, не надо себя ругать. — На лице парня вытянулась мягкая улыбка, из-за чего что-то приятное и светлое растеклось внутри Антона, заставив того улыбнуться в ответ. — Давай я тебя научу? Так будет быстрее и интереснее, я думаю.

— Олеж, тебе нужен постельный режим. Я к тому, что ты еще не оправился и можешь разболеться сильнее.

— Нет, я в порядке, чувствую себя лучше чем вчера, да и принял пару таблеток. Давай начнем?

Олежа украдкой посмотрел на него сонным взглядом и чуть сжал пальцами его запястье, глядя как-то одновременно и завороженно и неловко. Антон задумчиво обвел его взглядом, отметив, как забавно выглядят его худые ноги на фоне большой футболки, и глубоко вздохнув, одобрительно кивнул. Глаза Олежи резко мигнули короткими облачками от бликов рассвета и он неожиданно крепко обнял Антона, прижав того к себе. Он от неожиданности чуть покачнулся и едва не упал на пол, вовремя схватившись за край столика и тихо рассмеялся, придерживая Душнова за талию. От него веяло теплом, каким-то безудержным светом и легкой неловкостью от этого момента, так как не привык к возможности прикасаться к этому человеку.

Антон всегда славился своей недоступностью, холодной сосредоточенностью и медлительной грацией, в которой не было ни одного лишнего движения, слова или взгляда, потому что был ответственным лидером компании и никому не давал спуску. В то время как Олежа был порой чересчур эмоциональным, доверчивым, но любознательным человеком с тревожностью и социофобией, хранящий внутри первые зачатки действительно взрослого и уверенного человека, которые Антон хорошо видел. Собственно возможно Судьба поэтому и встретила их друг с другом для того, чтобы взять нечто закопанное внутри, вытащить и научить использовать это по назначению без страха осуждения и чувства стыда. И Олеже с Антоном было комфортно. Они как будто были созданы друг для друга. Как два идеально подходящие частички паззла, из которого кусочком за кусочком можно собрать путь к счастливой жизни.

Олежа разложил на столике все необходимое. То что, как правило, забывается и лежит в холодильнике до скончания веков: обычные помидоры, огурцы, сельдерей и петрушка. Олежа с внимательным видом, в задумчивости почесав носик, пересчитал количество овощей, что-то прикинул в уме и протянул спелые, мясистые помидоры Антону. Он недоуменно посмотрел на овощи, как будто ему пихают что-то противное и странное и спросил, вскинув бровь:

— А зачем нам сливы к салату?

Олежа раскрыл широко глаза от удивления и быстро заморгал, озадаченно окинув того взглядом. Вопрос ему показался настолько сюрреалистическим, что он не сразу понял что простоял в ступоре около полминуты. Он быстро осмотрел овощи на предмет плесени или гноя, и вздохнул с короткой усмешкой, от осознания забытого, но тем не менее проблематичного факта об Антоне:

— Тош, это не сливы, а помидоры. Помидоры гораздо больше слив и разные по форме. Смотри, — Он тыкнул пальцем в маленькую складочку у зеленого пучка и провел к низу, обозначая толстое тельце плода. — А сливы меньше и овальнее. Понимаешь?

— Аа… прости — Тихо рассмеялся Антон, чувствуя себя маленьким ребенком, которому объясняют какую-то общеизвестную вещь, и взял помидоры, отводя смущенный взгляд. Олежа лишь похлопал того по плечу и понимающе улыбнулся. — Теперь я чувствую себя неудачливым школьником из твоего класса. Постоянно путаю их.

— Ты про оболтуса Петрова? Нет, поверь он гораздо тупее тебя в этом плане. И помни, не бойся спрашивать если тебе не понятно — даже я не всегда понимаю некоторые простые вещи. Помнишь, я затупил с раковиной и постоянно забывал ее чистить от объедков? Так что не переживай, ты не мой ученик и я не собираюсь тебе ставить двойку… так, ты помыл?

После того как овощи были помыты, Антон взял ножик, поставил огурец на доску и только хотел разрезать, как вдруг ощутил прохладные касание Олежиных пальцев на запястьях. Он особо не сопротивлялся, лишь замер и ожидал указаний, ощущая, как где-то в груди колотится сердце, готовое вот-вот вылететь из горла, ощутив, как маленькое и хрупкое тело прислонилось к его спине. Олеже самому было неловко, отмечая про себя насколько крохотным он был по сравнению с Антоном и насколько у того красивые накаченные плечи. Но тут же отмахнулся от этих мыслей, сосредотачиваясь на процессе.

— Так, давай ты у нас не будешь убивать, хорошо? Пальцы тебе еще пригодятся… — Антон тяжело вздохнул и закатил глаза, а Олежа неловко усмехнулся и кашлянул. — Так, положи огурец горизонтально. Желательно.

Олежа заглянул из-за плеча и кивнул, мягко опуская ножик рядом с огурчиком, затем поднял и осторожно опустил, отсекая попку и убирая в сторону. Затем стал осторожно поднимать и опускать лезвие, разрезая огурец на тонкие дольки, слыша прерывистое дыхание Антона, ощущая тепло его грубоватой, но ухоженной кожи и проговаривая что-то невнятное, но ласковое, чтобы не смущать Антона. Тот внимательно наблюдал за процессом и пару раз попробовал повторить сам, невольно высвобождая тонкие пальцы из своей запястья. Дольки у него получались то слишком толстые, то слишком рваными, но Олежа лишь терпеливо наблюдал, то и дело одобрительно кивая. Он и правда прямо сейчас чувствовал себя учителем, который учит непутевого школьника как правильно нарезать обычный салат. Руки Антона мелко тряслись, однако он с холодной сосредоточенностью, чуть высунув язык от напряжения, нарезал огурцы, пытаясь отметать навязчивые мысли и смех отца из прошлого подальше. Сейчас было главное удивить Олежу и научиться чем-то полезным заодно. Наверно, Антон слишком серьезно к этому относится, но он хотел быть хорошим учеником.

Когда дело дошло до помидоров, Антон решительно убрал руки Олежи. И со сосредоточенным видом начал нарезать, воткнув ножик в зеленый пучок и разрезал пополам, как обычно нарезают яблоки. Олежа вскинул бровь, мысленно вспоминая все кулинарные шоу и наставления матери (кулинарная книга в голове Душнова всегда была с озвучкой его матери, чему он был не против) и кивнул, с некоторой гордостью и опасливостью глянув на него. Он вытащил из пакетика пару стручков сельдерея, взял ножик, подаренный выпускным классом на память (не спрашивайте почему именно ножик, это была идея Димы) и начал со скоростью нарезать на мелкие дольки, отчитывая очень быстрый ритм ударов об доску. Антон удивленно посмотрел на Олежу,

вскинув бровями и усмехнулся, завидно улыбаясь.

— Не знал, что в этом доме живет ниндзя… мне стоит тебя бояться?

— Если будешь часто пьяным приходить домой, то вместо сельдерея будет твоя бессовестная физиономия.

— Договорились! Научишь меня так же?

— Как-нибудь научу… палец убери, порежешься!

Так и прошло их очередное утро вместе. Под стуки ножиков, сочные звуки мякоти овощей, разговор и смех взрослых людей, для которых весь мир остановился и не имели значения ни чьи-то проблемы, страхи, переживания и уплаты налогов. Даже сильный ливень за окном не нарушал их светлую, полную тепла и радости идиллию, которую оба хотели протянуть как можно дольше, улавливая мимолетные касания, жар искренних слов и нелепых шуток, заглядывая в глаза и чувствуя счастье друг друга, так как им никто не был нужен — только они. Как будто весь мир существовал только для них, время не хотелось течь вперед, позволяя проникнуться моментом, вызывая невероятно волшебную, спокойную атмосферу, которая невольно поглощала и обволакивала их души, из-за чего расплавлялись любые барьеры.

Олежа и Антон знали, этот утренний танец был одним из самых лучших в их жизни. И они навсегда запомнят эти движения до самого последнего разворота.

Темно-серое полотно накрыло вечернюю Москву, обволакивая бескрайними волнами верхушки высотных домов, что подобно остроконечным пароходам рассекают водную гладь. По улицам весело летел ветер, разнося свою холодную песню меж переулков, вдоль трасс наполненных машинами, игриво вертел флюгера и качал антенны, заглядывал в прогретые квартиры людей. Многие укутывались в пледик, пили чай и читали книгу, наблюдая, как с каждой секундой становится все мрачнее. Темнее. Повсюду на улицах торчали останки некогда вечно яркого и живого города в виде разбросанных повсюду домов, спортивных площадок, скверов и других зданий для развлечения, что пестрили не так привлекательно из-за густого дыма, скрывающий все на своем пути. Людей почти не было из-за сгущающейся погоды и те, кто не хотел незапланированного свидания с дождем, убегали к себе домой, чтобы хорошенько отогреться с кружкой чая и мурчащим котиком на коленях. Олеже нравилась эта погода. С детства в такие моменты он любил подходить к окну, шагая на цыпочках чтобы никого не разбудить в доме и завороженно глядел на улицу, покрытая сизым дымом. Он любил разглядывать в нем очертания домов, деревьев с острыми ветвями, словно из старой сказки, вслушиваться в далекие удары грома и ощущать себя частью мгновения, томительного ожидания чего-то красивого, опасного и великолепного, что одновременно вызывает дрожь в теле и панику, но и одновременно некий восторг.

Когда раздается первый раскат грома, зажигается экран монитора и высвечивается короткое сообщение мессенджера, издав короткую вибрацию. Олежа тяжело вздыхает, кутается поудобней в плед и опускает голову, жмурясь от яркого света монитора, читая короткое: «Скоро буду. Жив». Олежа слабо усмехается и снова устремляет задумчивый взгляд в окно, за которым стремительно сгущался дым, поглощая всю улицу в полудрему, заглушая все краски, звуки и мечты, вынуждая ожидать неизвестного, лучшего. Внутри Олежи такая же пустота и томительное ожидание, что больно скользит вдоль ребер, спирает воздух и туманит мозг, из-за чего думать становилось сложнее, особенно после долгой работы. Помимо того что он был порядочным студентом и все сдавал вовремя, он также вел вторую жизнь, в которой было слишком много опасного, яркого и неустойчивого с запахом крови и стали. Он был помощником Дипломатора, народного героя, который появился в его жизни как гром среди ясного неба и застилал всю его жизнь сплошным дымом, за которым ничего нельзя было разглядеть. Все планы на более менее спокойную жизнь вдали от родителей, в отдельном жилье и реализации давних мечт, преимущественно актерское мастерство, в один миг перестали существовать. Их как будто бы стерло в лица Земли, занесло надоедливым ветерком, что сейчас блуждает по улицам полумертвого города, в маленький ящик на семи замках. В ожидании того чтобы его наконец открыли для улучшения жизни своего хозяина. Вот и сам хозяин был вечно ждущим чего-то.

Собственно, когда в его жизнь ворвался Антон Звездочкин, красивый, одетый с иголочки, умеющий быть обходительным и в нужных ситуациях строгим, Олежа не жаловался. Поначалу его излишний эгоцентризм, повышенная уверенность в себе и резкие выпады во время речей пугали робкого от природы парня, однако что-то влекло его к Антону. Он заметил, что где бы не находился этот человек, с кем бы не говорил и насколько сильно сдерживал все эмоции при себе, сохраняя для всех одинаково равнодушный блик янтарных глаз, от него веяло особой аурой. Аурой таинственного космоса, в глубинах которого плавали самые удивительные и красивые звезды различных форм и степени яркости, уступая дорогу шальным кометам, шипастые хвосты которых разносили горящие искорки во все стороны, освещая бесконечную темноту. В которой нет никакой жизни, не было никакой истины и смысла, как бы космос не старался распространяться на всю Землю, влиять на людей и изменять реальность. Вот только Олежа это все прекрасно видел. И его реальность была давным давно изменена для прозрачной цели. О которой ни космос, ни блуждающая звезда ничего не знали.

Раздается громкий лязг и входная дверь раскрывается нараспашку, впуская в квартиру холодный ветер с лестничной площадки. Чихание, вперемешку с кряхтением, шелест ткани и тяжелые шаги. Олежа вздрагивает и быстро моргает, чувствуя как сознание словно ударило током и по стенкам черепной коробке пробежали короткие разряды. Он тяжело вздыхает и поправляет спавший плед на плечи, мысленно готовясь к уже давно заученному сценарию: Антон заходит домой, от него пахнет сыростью, кровь течет из разбитого носа, волосы взлохмачены, а сам улыбается самой невинной и доброй улыбкой, которую только можно было найти, чтобы Олежа не бушевал. Затем Олежа вздыхает, обзывает его по-тихому и уводит в гостиную, латать «боевые» раны. Шипение, разговоры, жестикуляция и ругань. Потом «Олежа, спасибо! Это не повторится больше, обещаю», объятья и уходит в свою комнату спать. Этот сценарий настолько стал для него противным и однообразным, что он четко знал как и когда надо двигаться, знал что и как сказать и конечно же с каким возмущением и сожалением смотреть на него. Но пока в полусонном мозге зарождалась цепочка въевшихся событий, кое-что резко изменилось.

Олежа замирает на пороге гостиной, чувствуя как горло непроизвольно сжимается тугими кольцами, а сердце остановилось на мгновение, запуская новый цикл частых ударов. Антон стоит в прихожей, мелко трясется от дождя, что совсем-совсем недавно грянул с небес. Его некогда дерзкие волосы зачесанные назад торчали со всех сторон, больше походившие на листья дикого растения, пальто из-за намокания стало мокрым и тяжело прилегала к телу, из-за чего Антон выглядел вампиром, вышедший из старых черно-белых ужастиков. Янтарные глаза блестят невинностью и спокойствием, однако в глубине было что-то иное: что-то наивное, искреннее и теплое, что заставило Олежу чуть опешить и задержаться с лишними вопросами. Антон протягивает вперед странный, неестественный предметом в их небольшом космосе и рука слегка дергается, однако Антон сейчас не хочет показывать себя слабым. Сейчас ему было важно сделать кое-кому приятно. Сделать благодарность, подарить частичку своей ауры.

— Привет, Олеж. Я принес нового гостя к нам в дом.

— Если это не бомба и она нас не разорвет к чертям, то я буду разочарован.

— Не совсем, но он не менее разрушителен.

Антон опускает руку в плетенное лукошко и осторожно достает что-то мохнатое, такое же мокрое и лохматое как и он сам, и Олежа невольно усмехается от такого сравнения. Он видит перед собой маленького полосатого котенка, со слегка отгрызанным ушком, дрожащим хвостиком чуть меньше пальца и голодными, полные страха и тревоги глазками, с некоторой мольбой глядящие на парня. Что-то тихонько екает в груди при виде этого бедного, покоцанного жизнью зверька, видя как ему страшно и непонятно происходящее, как он жалобно пищит и вертит головой, думая куда спрятаться. Олежа протягивает руку и касается самыми подушечками пальцев, чувствуя как вздымается шерстка. Котенок тихо шипит, но позволяет себя гладить, припустив ушки и Олежа слабо улыбается, переводя взгляд на Антона. Тот стоит напротив и его кроткая, но радостная улыбка сглаживает все раны, морщины и кровоподтеки, делая его милым и словно непробиваемым. Ему приятно видеть Олежу таким: спокойным, улыбающимся и расслабленным, без постоянного укора в глазах, без четко выверенных движений и заученных фраз, потому что ему было важно увидеть настоящего Олегсея — с эмоциями, чувствами, мыслями и живостью.

— Я подумал, надо бы сделать что-то новое в наших встречах… вот я и решил принести котенка в лукошке. На тебя кстати похож!

— Ну, сходство небольшое есть, соглашусь. Где ты его взял? Надеюсь не украл ни у кого?

— Да нет, не украл. Нашел его в одной подворотне пока прятался. Чуть не задавил когда вбежал и он сам мне прыгнул на руки. Мне стало его жаль и вот решил спасти.

— Прямо как меня…

Олежа усмехнулся и снова перевел взгляд на котенка, что с опасливым любопытством обнюхивал тонкие пальцы Олежи. Антон отдает тому в руки и осторожно снимает намокшее пальто, тихо ругаясь про себя. Олежа осторожно берет котенка и поглаживает, стараясь никак не навредить хрупкому существу и задумчиво смотрит на Антона, чувствуя с какой скоростью в нем разгорается новое чувство, неизведанное, странное: Антон раньше никогда не дарил подарков. Не тратил времени на благодарности, быстро обнимал, бросал короткими комплиментами и на этом их сложные отношения заканчивались. И Олежа испытывал благодарность, испытывал некоторую теплоту, что сейчас исходила из этого человека, просачивающиеся сквозь движения, мимику и глаза, согревающие даже от холода с улицы, который так и норовил снова окутать несчастного в свои путы. И он начинал постепенно понимать — все-таки не зря этот яркий космос ввалился в его тихую и невзрачную жизнь. Ведь именно благодаря ему он а была ярче и более непредсказуемой. Прямо как на сцене театра.

— Спасибо, Тош.

Антон резко разворачивается и улыбается, глядя прямо в лазурно-небесные глаза и понимает, что что-то между ними изменится. Оба не знали как, зачем и чем это обернется, но точно знали что у них все будет хорошо даже несмотря на суровую реальность и мрачную непогоду.

Примечания:

Саундтрек: ЧеЗаУродыНаСцене — Smell like cherry

Отовсюду раздается гул, наполняющий стены закулисья особым дребезжанием, делая их менее безопасными, угрожающими. В полутемном здании, напоминавшем огроменный космический корабль с приплюснутыми и округлыми формами, пронизывали восторженные крики толпы, прерываемые говором, смехом и завываниями аппаратуры, с которыми возились несколько серьезных людей в черных кепочках. В зале было чуть больше 120 тысяч зрителей. Тех, кто не хотел рисковать и пошел по честному пути, вместо получения билетов у сомнительных личностей. Все они хотели увидеть Фредди Меркьюри. Хотели видеть его гордую улыбку, впитывать пламенные и яркие движения, слепнуть от чистоты янтарных глаз и дрожать от сильного голоса, заставляющий сердце танцевать под его тембр, пока душа улетает в небеса. Но к сожалению, они увидят лишь старого доброго Брайана Мэя, конечно, без такой пышной шевелюры и знаний в сфере астрофизики, но не без харизмы, которая прячет тоску глубоко внутри.

Пальцы скользят по острым струнам, нехотя перескакивая по ладам и задерживаясь в заученных положениях, не обращая внимания на тупую боль в подушечках. Олежа на гитару не смотрит, полностью погруженный в свои раздумья и лишь иногда ловит мимолетные взгляды помощников, носящихся туда-сюда с аппаратурой. Пробегающую мимо Наталью, продюсера. Раздраженная, напуганная чем-то она грозно раздавала команды, ссорилась с теми, кто умудрялся пить на рабочем месте и носилась так быстро, что звук каблучков, кажется, заглушал все окружающие звуки. Вся суета для Олежи была фоном, почти незаметным явлением, пока руки сами вспоминали аккорды: когда надо было изменить тональность и играть в соло, когда стоит уступить Славе и подыграть с басистом Димой, все это ему было особо не важно. Олежа не глупый. Олежа знает, что такое смерть и что значит терять близкого человека, но все еще надеется, что этот придурок с широкой улыбкой и яркими глазами придет. Ворвется грациозной походкой в одной майке и шортах, возьмет микрофон, пнет всех на сцену и запоет как в последний раз. Надеется, что он посмотрит ему украдкой в глаза, улыбнется и скажет свое любимое: «Не кисни, Олеж. Улыбнись и играй. Помни, мы все здесь звезды, не только я. Гори так же ярко, я всегда рядом с тобой.» И Олежа верил. Верил в то, что пламя, которое много раз поддерживало его, грело, оберегало от напастей и подняло с колен будет гореть вечно, блистательно. Будет дарить тепло в одинокие вечера, будут прикосновения, неловкие слова и репетиции до рассвета, но все это кончилось в один миг. Пламя стремительно начало угасать после череды ужасающих болей в суставах и когда его парализовало, огонечек дотлел и потух, исчезнув из его ослепительных глаз и оставив свои угольки на полуулыбке Антона.

Олежа просыпается от резкого пронзительного голоса ведущего, приветствовшийся рукоплескающую толпу, чьи глаза мигают среди иллюмисцентных палочек и браслетов. Он озирается по сторонам, сердце бьется как бешеное, грозясь выпасть из груди, вскакивает с места и подходит к собравшейся кучке своих. Руки слабо дрожат, но крепко сдавливают гриф гитары, обеспокоенный, запыленный взгляд перескакивает с одного на другого, вслушиваясь в слова. Паника и волнение было частым явлением перед выходом на сцену, особенно когда ты являешься и соло гитаристом и солистом. Текст песни он помнит хорошо, вплоть до чужих партий и переходов, но больше всего хочется чтобы эту песню он спел вместе с ним. С Антоном. Он никогда не забудет, как они репетировали ее часами напролет, как по началу перебивали друг друга, ругались и смеялись, как сильно хотелось отправиться с ним в пляс и напевать припев, не отрывая пальцев со струн и не отрывая глаз от Антона. Радостного, задорного и живого. Неповторимого.

Олежа чувствует, как в глазах собирается влага, как все размывается перед ним и он подымает голову, чуть хмуря брови. Плакать перед группой, пусть они и были крепкими друзьями, было очень стыдно, потому что не хотелось чтобы его жалели, чувствовали слабым, но на него смотрели лишь сочувственно. Ведущий тем временем проводил какую-то глупую викторину на знания песен групп 50-60-х годов, как вдруг на плечо опускается тяжелая рука. Олежа вздрагивает от неожиданности и смотрит с недоумением на Диму. Высокий, крупный, любимчик многих фанатов за его широкие плечи и нестандартные хулиганские движения, (как некоторые говорят: «Похожие на Марти Макфлая»). Смотрит с некоторой нежностью и пониманием, его мятные глаза горят искренностью, а рука немного прибавляет уверенности, пускай тепло было чужим. Олежа слабо улыбается. Устало, немного натянуто. Оглядывает остальных. Слава и Гоги, два друга с менее привлекательной внешностью, смотрят на него с пониманием, внимательно и не осуждающе, переглянувшись друг с другом, не зная, что сказать. Душнов вытирает слезы с щек и хлопает в ладони, разряжая напряженную обстановку, повел острыми плечами и сказал, негромко, но вполне отчетливо:

— Извиняюсь за слабость, друзья. Мне еще тяжело.

— Мы понимаем, шеф. — Проговорил Дима прокуренным, басистым голосом, похлопав того по плечу. — Мы тоже скучаем по нему, но поверь, он был бы только рад тому что сейчас происходит!

— Это не правильно. Все еще неправильно, понимаете? Я не должен петь эту песню! Не должен… я не заслуживаю…

— Это еще почему? — Встрял в разговор Гоги с ярко выраженным кавказским акцентом. Его карие глаза сверкнули короткой злобой, в которых пряталась забота. — Нет, шеф, это не так. Ты еще достоин! На самом деле этот смелый поступок что вы решили спеть, пусть и без него.

— Да, согласен. Я хоть и мало че понимаю в эмоциях, но я могу понять твои. Мне кажется, что ему было бы хорошо что ты не смотря на его уход продолжаешь творить. Это главное, вот…

— Слава прав! — Согласился Дима и улыбнулся в своей немного нахальной манере. — Олеж, ты тоже часть нашего «Звездопада», не зря так мы называемся! Так что давай вместе зажигать! Светить…

Олежа слушал своих людей и в душе становилось как-то теплее, роднее. Он слушал их искренние слова, вглядывался с детским восхищением в глаза и все волнение внутри медленно выветривалось, наполняя его гулом, криками толпы, клубным запахом, разносящийся по космическому кораблю. На лице показалась слабая улыбка и он кивнул, вытягивая вперед руку для группового рукопожатия. Друзья улыбнулись, опустили руки и резко подняли под гул ожидающейся толпы, подхватили инструменты и ринулись на сцену. Олежа размахивал руками в приветственном жесте, окидывая поток людей, похожий на бесконечный океан, теряющий в темноте зала. Теплые софиты слегка слепят глаза, внутри захватывает дух, сжимаются легкие, кружится голова и создается ощущение полета, но ему не страшно. Олежа ощущает некоторое волнение, уверенность в грядущем шоу и осматривает всех присутствующих, улыбаясь широко и весело, несмотря на дым в глазах. Наталья выбегает из кулис, суетливая, ухоженная, но улыбчивая, дает в руки Олеже микрофон, что-то прошептала ему в ухо и убежала обратно, поклонившись зрителям. Олежа щупает пальцами тяжелую рукоять микрофона, облизывает губы и говорит, немного хрипловато, нежно и спокойно, с нотками легкой паники:

— Всем привет, зрители! Мы рады вас привествовать после долгого затишья, потому что нам было тяжело творить после гибели всеми любимого Антона Звездочкина. Но несмотря на трагическую потерю мы продолжили творить, потому хотим показать вам новый альбом «Звездная пыль»! И первая песня, вы ее хорошо знаете, — Олежа ставит микрофон на небольшой стержень перед губами. Руки мелко трясутся, пальцы прикасаются к острым струнам, а дыхания почти не хватает. — Пусть я пою один, но попробую зажечь этой песней миллионы сердец. Итак, ребята, готовьтесь!

Он опускает голову, закрывает глаза и позволяет мыслям течь вдоль сгущающейся толпы, что застыла в изумлении и ожидали концерта. Он делает глубокий вдох и резкий пробивающий тишину раскат гитары ударяет по всем внутренностям, заставляя плечи непроизвольно сжаться, а по спине пробежался холодный ток. Слава мастерски, заученно делает комбинацию, его освещает софит сиреневого цвета, бросая тень на лицо и быстро скачущие ногти отсвечивают короткими бликами. Затем подключается басист, делая музыку еще громче, еще ярче и грубее, отчего зрители приходят в восторг и по залу прокатывается волна восхищенных криков, затихающая где-то позади Душнова. Дима улыбается самой обаятельной улыбкой на которую способен и несколько дамочек взвизгивает, подымая светящиеся палочки вверх. Все сомнения, горе и печали улетают прочь, вместе с нарастающим темпом музыки, растворяются в клубном дыме, затихают в в разрывающихся колонках и теряются в сердцах зрителей. Олежа чувствует, как душа хочет выкрикнуть, сказать о себе миру и расправляет крылья, готовясь к долгому и яркому полету, и из легких вырывается громкий зазывающий крик. Он открывает глаза и начинает качаться в такт музыки, слыша, как четко отбивается ритм Гоги, ловко вертя в руках палочки, как скользит Дима по струнам, не задевая соседние с резкими волнами, и пальцы сами выдают давно заученную, но такую любимую и теплую сольную партию.

When I'm hungry, I am searching

For the girl who love me true

You’re the only who can feed me

Let me bite a piece of you

But you're hiding somewhere in the shadows

I can't see my hands

Only my smell power solve that issue

And help me get your pants

Голос Олежи не дрожит, взгляд сосредоточенный и резкий, совсем как когда-то давно, когда они с Антоном стояли рядом и пели эту песню, поднимая руки и двигая плечами, из-за чего публика только сильнее возбуждалась. Он видел сотни радостных лиц, видел их слезы с первых рядов, видел поднятые «козы» и видел, как многие подпевают, отчего на душе становилось теплее, спокойнее. Да, может он и не такой яркий и будоражащий тело и дух как Антон, но он видел, что люди были в восторге от порой несговорчивого, неуверенного, но интересного человека, без которого «Звездопад» точно бы однажды развалился. На глазах выступает влага и немного закрывает обзор, щекотя щеки, но он продолжает петь, вкладывая все свои силы, любовь и свет, которые дарил для Антона и он знал что другие это тоже чувствуют. И знал, что Антон точно бы гордился им. Энергия разрывает его изнутри, он поет очень четко, громко и душераздирающе, почти не глядя на качающую в такт толпу и чувствует себя на своем месте. Чувствует что все именно так и должно быть, и это то, чего бы Антон хотел.

Когда Олежа заканчивает первую песню, зал окатывает бурными аплодисментами, многие плачут, многие падают или трясут друг друга, и Олеже это нравится, потому что самого переполняет эмоциями и чувством победы, чувством что все так и должно быть. Олежа благодарит всех и продолжает петь новые песни, раскачивая группу все больше и больше, и почти не замечает как перед ним стоит едва видная фигура человека с широкой улыбкой и красивыми, невозможно огненными глазами.

Примечания:

Вы не ждали, а я вернулась! Однажды я все-таки закончу этот сборник)

Антон грубо вталкивает Олежу в машину, отчего тот ударяется локтем об панель, а шея неприятно заныла, заставив его крепко зажмурить глаза. Дверь громко захлопывается перед ухом, сердце пропускает удар, а в легких задерживается дыхание, словно кто-то невидимой рукой сдавливает гортань. Все тело протыкает невыразимым спазмом, с каждой секундой хочется все больше и больше скрыться с глаз в темном переулке, несмотря на панику снаружи и завывание полицейских сирен. С другой стороны чувствуется холод, несколько снежинок касаются щеки и кончика носа, немного вырывая из состояния агрессии и вскоре появляется сама причина этой агрессии.

Антон садится на водительское место, захлопывает дверь и шумно вздыхает. На его высеченном из мрамора лице проглядывается тревога, злость и усталость. И несмотря на то что он мастер ораторского искусства и в некотором роде актер, Олежа прекрасно подмечает такие тонкие детальки в изменении настроения своего начальника. Антон злится театрально. Антон злится так, что ты сначала этого не видишь, а только ощущаешь, словно кто-то водит по телу лезвием ножа, вызывая дискомфорт, от которого хочется завопить. И только потом он обрушивает шквал огня и ярости, который может сожрать твою душу. И Олежа это хорошо считывает, но никогда не использует в своих целях. Ему просто любопытно за этим следить.

Антон берется за руль и аккуратно выезжает на дорогу, в обратную сторону от звуков полицейских и истошных криков, которые сильно давят на мозги как несколько маленьких колокольчиков. Повсюду ночная мгла, мимо пролетают лучи фонарей, несутся машины с мигалками и скорые, и Олежа, по привычке, опускается ниже окна, чтобы никто не мог заметить свежую кровь на одежде. В салоне зудящая тишина, прерываемая лишь тихим дыханием, пиликанием поворотника и шумом шин, отчего одновременно так тесно, и так одиноко. Словно Олежу привязали к электрическому стулу и в тишине он ожидал, когда по проводочкам пустят ток.

Антон без эмоций, не отрывая взгляда от дороги, спрашивает, отчеканивая каждое слово холодными уколами:

— Ты хоть чем-то думаешь перед тем, как что-то делать?

— В отличие от некоторых я думаю всегда. Тебе угрожала жизнь, понимаешь? Я обещал тебя защищать и защитил, что тебе не нравится?

— Но не насилием, Олег. Я хотел решить все мирным путем, без конфликтов. Теперь из-за этого случая будет еще больше крови… Доволен собой?

— Антон Эдуардович, я делаю все что в моих силах, — Олежа морщит нос, когда слышит неправильное произношение своего имени. Осторожно снимает куртку, кидает на заднее сидение и достает синюю толстовку с котенком на кармашке, которую когда-то подарил сам Антон. Это воспоминание вызывает на мгновение улыбку, но тут же одергивает себя — И я понимаю твои намерения, я не только умею стрелять и убивать людей, книжки читаю и примус починяю. Но там… там была такая ситуация, что без такого нельзя было обойтись.

— Это был мой отец!

Внезапно выпалил Антон, из-за чего Олежа вздрогнул, запутавшись в толстовке, а потом рывком надевает на себя. Он напряг плечи и окидывает обеспокоенным взглядом, который тут же становится серьезным и немного уставшим. Антон в настоящей ярости, его янтарные глаза, от которых отсвечивались фонари, ярче адского пламени, лицо перекашивает звериный оскал, а цепкие крепкие пальцы сильно сдавливают кожу руля, которая, казалось, вот-вот оживет и заскулит от боли. Грудь ходит ходуном, сердце быстро бьется, выдавая острый ритм, похожий на цокание копыт по площади, а злоба стремительно поджигает его возбужденное сознание. Он быстро заезжает в переулок, выключает фары и резко останавливается. Он всегда так делает. Всегда останавливается чтобы поговорить с глазу на глаз.

Он тяжело вздыхает, откинув голову вверх, и закрывает глаза, чувствуя, как тысяча иголок угрызения совести вперемешку с привычной самоненавистью пожирает рациональность, его выдержанную стойкость и холод, вызывая неконтролируемую панику. Боль. Его цепкая рука крепко хватает за грудки Олежи и притягивает к себе. Он чувствует, как холодные, тонкие ладони обхватывают его, а голубые, иссиня-черные глаза горят недоумением, легкой ноткой страха.

— Я велел тебе не трогать никого, а ты из-за своего страха и якобы желания помочь убил его! Почему ты не слушаешь меня?!

— Я слушаю, но ты меня никогда не слушаешь! Этот твой отец давно хотел убить тебя, ты не понимаешь?! Я давно следил за ним, этот тип из тех, кто никогда бы не пошел в открытую на диалог, я с самого начала подозревал, что здесь нечисто. Послушай меня, я не просто безумный киллер, который шмаляет по всем кто ему не понравился, я телохранитель, и опытный. Так что я правда хочу уберечь тебя! Это было необходимо!

— Необходимо убивать при всех и вызывать панику, да? Ты хоть понимаешь что меня вряд ли кто послушает, раз я не сдержал тебя! Я даже объясниться не смогу. И чем же ты докажешь что он собирался убивать меня, скажи на милость?!

Антон бьет больно не только словами, но и физически. Кулак вперяется точно в солнечное сплетение, заставив коротко выдохнуть и услышав звон в ушах, из-за которого максимально ужасно больно, несправедливо. Сердце упрямо ударяется об грудную клетку, сознание зудит от ненависти и разжигающейся несправедливости, а рука машинально хватает его запястье и отводит в сторону, прижимая к панели. Не успевает Антон что-либо сделать, как Олежа со всей силы надавливает на ботинок и приближается, глядя мертвым и яростным взглядом на него. Горящее адское пламя глядит сдержанно агрессивно на возвышающие волны смертоносного океана, готовый вот-вот потушить, поглотить. Даже несмотря на то что он стал родным, но болезненным. Антон тяжело и часто дышит, пальцы стальной хваткой сдавливают толстовку, затрагивая котенка, что теперь кажется сплющенным, жалким. Что-то екает в груди, но он не поддается эмоциям. Олежа все видел. Он всегда хорошо считывает его эмоции.

— Да, необходимо. Ибо если бы я не отреагировал вовремя, ты бы лишился того, чем ты говоришь. И не смей меня перебивать, Антон. — Он сильнее надавливает каблуком на носок ботинка, голос бесстрастный и до ужаса спокойный. Антон, скаля зубы и хмурясь, слушает, все еще сдавливая тому толстовку, — Ты всегда хочешь чтобы слушали исключительно тебя, чтобы делали так как ты хочешь, говорили то что ты хочешь и приносили все на блюдечке, но ты даже меня не желал слушать, хотя я знал и говорил что дело дрянь. Откуда я знаю что он хотел тебя убить?

Тут Олежа медленно тянет руку к приборной верхней панели, открывает небольшой ящик и вынимает сверток бумаг, завязанные красной лентой, от которых пахнет чаем и какими-то лекарствами. Антон настороженно смотрит на бумаги и напрягает плечи, словно на него навели дуло пистолета. Олежа слабо усмехается, в голове появляется короткая ассоциация с удивленной совой, но он тут же отгоняет навязчивую мысль, протягивая бумаги Антону. Олеже почти не было страшно, немного может быть больно и обидно, но такое на своей практике он переживает не раз, так что даже не собирается обижаться и показательно злится как его босс. Он просто хочет доказать свою правоту.

— Если хочешь узнать правду, заткнись и читай. Читать-то ты умеешь, я надеюсь?

Антон лишь закатывает глаза, отбирает бумаги, отпускает несчастную толстовку и приступил к чтению. На бумаге написан текст аккуратным почерком с прикрепленными фотографиями, в том числе и вырезками из других источников и файлов, которые принадлежат его отцу и компании. Антон читает вдумчиво, стараясь уложить все в воспаленный мозг и контролировать неистовую ярость. Ибо очень сильно хочется впиться в шею Олеже и свернуть голову на все 360 градусов, но он изо всех сил старается проявлять человечность. Особенно когда каблук очень больно давит на пальцы ноги.

По моим наблюдениям и записей с камер я пришел к выводу, что Эдуард Звездочкин хотел убить своего сына за то, что является прямой угрозой его бизнесу, основанному на коррупции. Хотел он убить публично во время интервью, чтобы ни у кого не было соблазна повторить его действия. (см снимок 1). Судя по файлу (см файл 1.5) он планировал свою речь, написал в ворде и вручил нескольким доверенным лицам, чтобы те обеспечили полную неприкосновенность. (Доверенные лица устранены) И в файле точно расписан момент на каких словах достанет пистолет и совершит выстрел в голову. По началу я тоже не верил чтобы такой человек мог совершить убийство собственного сына, но видимо не у всех есть добрая душа. Какое-то время, а именно за два дня он испытывал муки совести и он подходил ко мне и говорил что любит его и не хочет зла. И я этому слабо верил, но какая-то надежда была. Однако за день до интервью я полностью убедился в его намерении, когда я нашел в его кабинете прощальное письмо с признанием и намерением убить сына (см снимок 2)»

— Если недостаточно, то я покажу видео с камер-

— Достаточно.

Олежа пристально смотрит на Антона и тяжело вздыхает, убирая ногу с ботинка и отвернувшись к лобовому окну. Он чувствует, как в душе медленно растворяется спазм, как легкие словно разжимаются и в голову проникает желанный воздух, однако внутри все еще несладко, нехорошо. В некотором роде он все еще испытывает тревогу, испытывает ощущение, что он не все рассказал, недостаточно убедительно, недостаточно понятно. Но судя по тому как Антон затих, он сделал все правильно. Антон глубоко вздыхает, пальцы не хотят слушаться, а его самого протыкает дрожь. Сильная, почти истеричная, перед глазами медленно появляется туман, губы мелко трясутся, но он изо всех сил сдерживает плач и ненависть, так как не может и не хочет быть слабым перед кем-то. Тем более перед Олежей.

Но вдруг на его плечи ложатся знакомые руки. Он поворачивает голову и видит Олежу, он осторожно, но невероятно мягко обнимает его, прижимая к себе, а его кудри слегка щекотят нос. Что-то теплое касается его груди и слабая улыбка сама появляется на мраморном лице, словно ее кто-то наскоро нарисовал. Антон даже не сопротивляется. Хотел, но руки не слушались. Или сердце.

— Прости меня, Олеж.

— Я знаю.

— Просто отец…

— Я все понимаю, ничего не говори, я не злюсь.

— Я в порядке, мне нужно просто собраться… тебе не больно?

— Нет. Бьешь не очень сильно. Даже девчонки бьют сильнее.

— Врешь же, собака! Так скрючился потом, я видел!

— Ага, а ты как начал скулить, когда пальцы сжал? Вообще-то хотел сдавить твои яйца!

— Да пошел ты!

— Взаимно.

Антон и Олежа смеются, отлипая друг от друга и улыбаясь. Становится как-то легче на душе, спокойней. Несмотря на все слова, Антон ощущает, что-то изменилось в нем. Не только полное освобождение от возможной опасности, но и до него начинает постепенно доходить, что он должен и сам кого то слушать, а не полагаться на свои убеждения. С Олежей всегда так: опасно, приятно, жестко, но хорошо, хотя ему не привыкать. Босс мафии по отлову преступников как никак. Антон смахивает слезу, глубоко вздыхает, берется за руль и спрашивает, выезжая задом:

— Может где-нибудь зависнем? Поедим? Где бы ты хотел?

— Хм… Может в итальянский ресторанчик? Так хочется спагетти.

— Олеж, мы конечно мафия, но не настолько стереотипная!

И под смех, музыку кантри из радио, они едут к ресторану, встречая рассвет новыми людьми и новыми мыслями.

Примечания:

Да, снова киллеры мафиозники, мдэ. Прошу прощения за долгое ожидание, так вышло, долго собиралась написать, а здесь резко внезапно вышло. Нечто странное, но я получила удовольствие)