Канун Рождества (джен)

С самого утра в офисе было людно, и полусидеть-полустоять на стремянке посреди стеклянного коридора Эрену нравилось. Нравилась ему и бобина с гирляндой в руках, которую надо было размотать и прикрепить к внешней стороне стеклянной стены одной из переговорных. Вообще, день Эрену нравился: предрождественская суета здесь разительно отличалась от той, что он видел на своем прошлом месте работы — пыльном и холодном складе. Сейчас на свою курьерскую веселую долю он не жаловался. Еще меньше жаловался он на необходимость украшать всё это огромное помещение, отведенное под издательство.

Мимо с радостным воплем пронеслась Ханджи, держа в высоко поднятой руке стопку распечаток. "Вероятно, Эрвин одобрил верстку", — мысленно улыбнулся вслед Зоэ Эрен, отрывая зубами скотч и прилепляя на него часть гирлянды. Он почти отвлекся от основного занятия, когда следом за верстальщицей прошел Райвель — страх и ужас во плоти — и обернулся, взглянув на Эрена с легким прищуром, сказал: «Стекло не заляпай», — а затем свернул в кабинет главного редактора. Да уж, заляпать не хотелось. Несмотря на отсутствие формальной власти, Райвель умел нагнать страху и вселить уважение. Говорят, он когда-то был вытащен со дна Эрвином, заметившим истинный талант, но, по правде говоря, в этом не было ничего удивительного. Эрен надеялся когда-нибудь и самому стать такой же живой легендой, но пока только учился на третьем курсе и работал здесь, впитывая в себя опыт старших.

А вот гирлянда уже висит мерцающим дождиком на пятиметровой стене и в очередной раз напоминает, что завтра Рождество и можно будет выспаться, расслабиться, погулять и закидать снежками того, кто попадется под руку. Эрен довольно хлопнул себя по бедрам и начал спускаться вниз, придерживаясь за алюминиевые перекладины. Он слишком поздно увидел приближающуюся к нему фигуру, которая в следующую секунду наградила его смачным шлепком по заднице: «Ну что, Йегер, все еще не надумал побыть оленем?» К слову, олени у Эрена имелись, и не только они: курьер поднимал всем настроение, появляясь на пороге с венками, гирляндами и прочей атрибутикой рождественских праздников в ярко-красном свитере с оленями и с оленьими же рожками на ободке. Микаса постаралась.

— Не-а, лошадиная морда, это у тебя есть опыт извоза, — ухмыльнулся Эрен в ответ фигуре, незаметно для висящей неподалеку камеры показал средний палец, собрал стремянку и двинулся к следующей стене, насвистывая популярную мелодию. Жан, к сожалению, не отстал.

— Хо, кто бы говорил, — фыркнул засранец двумя метрами ниже, глядя на потуги Эрена отодрать криво прилепленную часть новой гирлянды. — Хотя не, у тебя руки из жопы, подарки покоцаешь.

— А у тебя не из жопы, ага? — хмыкнул Йегер, слегка высовывая язык от усердия. Прилепить скотч идеально ровно оказалось задачей несколько труднее, чем предполагалось. — Я уж молчу, что ты этими руками-не-из-жопы делаешь.

На этом обмен любезностями закончился — из-за такой же стеклянной, как и весь коридор двери, вышел Райвель, оглядел работу Йегера, хмыкнул самому себе и снизу вверх холодно взглянул на стоящего столбом Кирштайна: «Что, дела кончились? Так помоги этому», — он кивнул на скорчившего страдальческую гримасу Эрена, который, впрочем, быстро исправился, почувствовав на себе взгляд Аккермана. «Рождества», — в принципе, от лаконичного Райвеля большего и не ожидалось.

— Господи, дай этому ушлепку кривую лестницу, — простонал Эрен, глядя, как Жан берет со стойки рецепции еще одну бобину и ищет взглядом подсобку. — Расслабься, лучше отматывай и скотч клей.

Ну, что бы там Эрен ни говорил, дело все-таки пошло быстрее, так что они очень скоро оказались в обители легкого творческого хаоса Ханджи, уткнувшейся в монитор. Здесь соблазнительно пахло какими-то пряностями, а в середине четырех составленных вместе столов возвышался небольшой пряничный домик, украшенный по всем канонам. На секунду у Эрена заурчало в животе, и он с долей зависти взглянул на стоящую рядом с Зоэ вазочку с карамельками.

— Это куда? — ткнул он в венок из искусственной ели, который, вероятно, следовало прицепить на дверь. Ханджи подняла на него совиные глаза, явно нехотя отвлекаясь от работы.

— На дверь, — она неопределенно махнула рукой, почти подскакивая с места и подлетая к зашедшему вслед за Эреном Моблиту. — Ну что, принес?

— Принес, — кивнул тот в ответ, пропуская курьера к двери и глядя, как тот прилаживает к ней украшение. — Спасибо, Эрен.

Тот только отсалютовал, выпихивая из не очень просторного помещения Жана и давая знак следовать дальше. Теперь надо было сгонять в бухгалтерию, избежать шуточек Оруо по поводу оленей, нацеплять снежинок и гирлянду и там, а потом отправляться за порцией документов к Эрвину и в типографию. А потом… дом и заслуженный отдых с Микасой и Армином. Было бы неплохо еще забежать к юристам, поздравить, справиться, как Микаса, сделать ей чай. Не только же ей постоянно беспокоиться о нем, как будто он все еще несмышленый ребенок.

Жан вроде как больше не пытался поддеть, послушно подавал Эрену заготовки, которые тот крепил к стеклам, потолку и прочим поверхностям. Один раз только фыркнул, мол, все равно руки из жопы, переклеил сам, благо доставал. Потом и вовсе сбежал, когда его дернул Армин, работающий уже с готовыми статьями — требовалось чужое мнение. Жан, в отличие от Эрена, уже окончил университет и теперь катался по всяким суперважным мероприятиям, строча обзоры. Эрен ему завидовал. Совсем чуть-чуть.

К пяти часам, когда уже стемнело, а все дела на сегодняшний день оказались переделанными, Эрен вернулся в основной офис, сгрузил на рецепции привезенный из типографии итоговый выпуск и глотнул обжигающего чая, наконец расслабляясь. Микаса уже прощалась в коридоре с коллегами, а заметив его, Эрена, быстро помахала рукой и направилась к нему. Откуда-то вынырнул Жан и, то ли забыв про Йегера, то ли проигнорировав его, догнал Аккерман, останавливая за плечо: «Эм, с Рождеством». Эрену иногда даже казалось забавным, как весь такой суперкрутой Жан Кирштайн робеет и стелется перед его, Эрена, сестрой. Может быть, стоило на вечер забыть об их обычных перепалках?

— Мик, иди в машину, я сейчас, — Эрен вручил Микасе ключи от машины, стоящей на небольшой парковке издательства, слегка приобнял и кивнул в сторону украшенного им же коридора. Девушка удивленно кивнула, повертев в руках полученную от Жана коробочку, взяла ключи и быстрым шагом ушла к лифтам.

— Эй, оленевод, — окликнул Эрен Жана, когда Микаса скрылась за хромированными дверями. — Ты один сегодня?

— А тебе какая разница? — чуть менее дружелюбно хмыкнул в ответ потемневший Кирштайн. В Микасу он влюблен был уже давно и бесполезно — девушка была абсолютно равнодушна к нему, но надежды горе-любовник не терял. Рождество для него обещалось одиноким: без девушки, без матери, к которой ехать Жан совершенно не хотел, и без друга. Марко уехал к родне в мелкий городок помогать с хозяйством, и Жан все еще не мог свыкнуться с тем, что теперь он действительно один. Ну, их взаимные подначки с Эреном, конечно, отвлекали, но и они уже сходили на нет.

— Пошли, чего одному куковать, — заразительно улыбнулся Эрен. Что он умел, так это вселить каплю веселого идиотизма, особенно тогда, когда человек был сам по себе склонен к дурачествам. Легкое похлопывание по плечу определенно должно было подбодрить угрюмого журналиста. — Обещаю больше не называть тебя ушлёпком.

— С тебя глинтвейн, — практически изумленно приподнял брови Жан, застегивая до самого подбородка синтепоновую жилетку и усмехаясь. Такое обещание ему определенно нравилось — с Эрена станется придумать новую кликуху. Он поправил на плече похудевшую на одну коробочку сумку, взглянул на сидящую на рецепции Сашу, отсалютовал ей и двинулся за Эреном к лифтам.

* * *

В неярком свете камина все выглядело немного иначе, чем при полном освещении. Микаса сидела по-турецки на софе, аккуратно разворачивая заботливо упакованную Жаном коробочку, Армин понемногу тянул из бокала вишневый сок, зачарованно наблюдая за язычками пламени. Устроившийся на одной из подушек, валявшихся на полу, Жан выглядел почти счастливым, грея руки о стакан с глинтвейном, от которого очень ярко пахло корицей и цитрусом. Эрен открыл на третьей странице альбом с фотографиями и придвинул его в центр этого импровизированного кружка.

— А вот так мы праздновали Рождество три года назад…

Микаса хотела закутаться в теплый плед и проспать пару ночей. Желательно, чтобы одна из ночей была рождественской — праздновать не очень-то хотелось, потому что ожидаемого расслабления перед грядущими выходными не было совсем, и, в отличие от Эрена, Микаса чувствовала себя подавленной. Хотелось чая и имбирного печенья — лучшего у Карлы, к которой они все равно не попадали; хотелось бесконечных рассказов Гриши о дальних странах — Эрен вроде бы говорил, что отец недавно вернулся из Монголии. Микаса сильно зажмурилась — до цветных пятен — и медленно открыла глаза: перед ней был все тот же рабочий стол, на монитор была прицеплена бумажка в форме звезды. Надпись на ней гласила: «Разобрать до Рождества». Что конкретно нужно было разобрать, Микаса знала, и это дело было уже сделано, но отрывать стикер тоже не хотелось. Она не спеша поднялась на ноги, прошла до ближайшего стеллажа, чтобы достать одну из увесистых папок, чтобы подшить в нее очередной документ. За окном уже было темно — девушка мельком взглянула на свое отражение в стекле, устало моргая и прижимая папку к груди. Тоскливо.

Здесь было безумно тихо: едва шумела вентиляция, гоняя воздух из одной душной комнаты в другую, звенели лампы под потолком, а за стеклянной дверью Эрен вешал в коридоре гирлянду, выглядя почти счастливым. Микаса улыбнулась, поправляя обернутый вокруг шеи красный шарф и отходя снова к своему столу, чтобы раскрыть на нем папку. Этот свитер с оленями, связанный ее и Карлы руками всего за несколько дней, стал приятным подарком не совсем на Рождество, и брат, натягивая на себя маленькое произведение искусства, радовался, как ребенок, улыбался во все тридцать два и долго благодарно обнимал Микасу. Хотелось, конечно, чтобы такое происходило почаще, но Эрен не был бы Эреном, если бы уделял больше внимания сестре, чем работе и учебе. Микаса едва заметно улыбнулась сама себе, закрывая кольца и водружая папку на место. Оставалось совсем немного до окончания трудового дня.

Она очнулась только через три четверти часа, когда на стол между ее руками, затянутыми в теплую темную ткань пиджака, встала чашка, от которой приятно пахло мятой и тимьяном. Пар едва различимыми клубами поднимался над поверхностью чая, растворялся в воздухе и дарил тепло — взяв чашку в руки, Микаса с наслаждением вдохнула поглубже запах, поднимающий настроение. Она взглянула на стоящего рядом Эрена с немым вопросом: «Зачем? И что за повод?» На что ответом ей было легкое пожатие плеч — он действительно не знал, зачем делает сегодня какие-то приятные мелочи для других, зачем подписался украшать весь офис, зачем теперь стоит здесь и наблюдает, как названая сестра делает первые неспешные глотки и расслабляется — опускаются поднятые в напряжении плечи. Она негромко благодарит его, кивает на вазочку с печеньем, принесенным коллегами, и делится той же самой кружкой: «Посидишь?» Конечно, слегка обидно, когда Эрен все же отказывается, проводит ладонью по темным гладким локонам — Микаса знает, чего ему стоит сдержаться и не взъерошить ей волосы. Эрен любит так выказывать свою привязанность. Он уходит совсем скоро, улыбаясь на прощание и обещая забрать ее через пару часов. Это не долго, если по-настоящему подумать, но Микасе думать не хочется.

Она проводит еще полчаса, помогая разгрести Саше завал с почтой и документами. Время скрашивается ненавязчивым разговором. Микаса не знала, действительно ли Брауз училась на психолога, но что-то такое в ней было: она умела слегка коснуться темы, развить ее, если Микаса не сопротивлялась — а если и сопротивлялась, то все равно невольно выкладывала все, что тяготило. При этом Саша оставалась жизнерадостной, хотя знала, наверное, предостаточно о каждом работнике офиса — хорошего или не очень — и никогда никому не открывала чужих тайн. Вот и сейчас Микаса невольно поделилась, что чувствует себя одиноко уже очень-очень долго. Эрен забегался, Армин сближается с репортерами и Эрвином, Жан — даже Жан! — отстал от неё, хотя он, наверное, был единственным, кто радовал Микасу, когда было совсем уж паршиво. Саша понимающе улыбнулась, пригладила волосы и вручила ей маленькую жестяную баночку, в которой что-то постукивало: «Ты ведь тоже отдаляешься от них, верно?» Не согласиться как-то не получилось — Микаса на автомате кивнула, с детским любопытством снимая круглую крышечку и вдыхая яркий и бодрящий запах коричных палочек: «Наверное, мне следует что-то делать для них». Аккуратные, но сильные руки забрали эту баночку, ставя около монитора ноутбука рядом с стеклянным шаром, в котором кружился искусственный снег.

— А что ты хотела бы сделать? — Микаса задумалась. Она посвящала всё свое время работе и сейчас не сразу смогла отрешиться от неё. Этой паузы Саше показалось достаточно. — Вы же встречаете Рождество вместе? А подарки? Ты уже приготовила?

Микаса медленно кивнула: уже упакованные коробочки для Эрена и Армина лежали у неё в спальне, дожидаясь своего часа. Она моргнула, прогоняя наваждение, и посмотрела на улыбающуюся подругу: «Вот и славно. Тогда проведите это Рождество как семья. Вы же и есть семья», — та приобняла Микасу за плечи, так обманчиво-наивно заглядывая в глаза. Если бы Микаса понимала, как это можно сделать.

— А Жан? Почему ты его отталкиваешь? — Саша не отставала, и, методично рассматривая и перекладывая бумаги, Микаса размышляла, что бы ей можно было ответить. Ничего, кроме правды в голову не приходило.

— Я должна заботиться об Эрене, — когда эти слова прозвучали вслух, Микаса вздохнула, опуская листы, которые держала в руках, на колени. — Я никогда всерьез не задумывалась.

— У тебя есть же какие-то свои увлечения, дела? Друзья, кроме Эрена и Армина? — Микаса тихо качнула головой, после поправляя выбившуюся из прически прядь.

— Я, правда, не задумывалась об этом. Эрен — самый дорогой человек для меня, и я не могу его оставить.

— Ты и не оставишь. Наоборот — новые впечатления помогут тебе расслабиться, и тебе будет чем поделиться с ним, чем порадовать, у тебя появятся силы, — Саша придвинула к ней наполненную в кулере чашку, от которой пахло Рождеством — имбирем и какими-то другими пряностями, теплом камина и цитрусом. — А еще, наверное, стоит дать ему больше свободы. У него есть голова на плечах, и он даже неплохо ей пользуется.

Микаса, почти прячась за стойкой, взглянула на брата, бодрым шагом покидающего кабинет Эрвина, и скупо улыбнулась, делая глоток чая.

— Так что насчет Жана? Обещаешь, что попробуешь познакомиться поближе? — Саша негромко рассмеялась, привлекая внимание Эрена.

— Секретики? — Он подошел, опершись локтями на стойку и усмехнувшись. Потом покосился на часы, виновато улыбнулся. — Мик, все в силе?

— Конечно, — она нашла в себе силы кивнуть, провожая брата взглядом до лифтов, а потом снова уткнулась в чашку.

— Эй, не хандри. И пригласите Жана. Ему тоже тяжко после отъезда Марко, а мы с Конни уезжаем в Лилль. — Саша, порывшись в пакетах под её столом, выудила оттуда шоколадку, положив перед Микасой. — Поделите с Армином и Эреном. Как в старые добрые, о которых ты говорила.

Чай был поистине вкусным, и Микаса ничего не ответила, с благодарностью глядя на надпись «молочный шоколад» перед собой. Саша действительно была волшебницей. Микаса стерла выступившую на глазах влагу, оставила на столе полупустую чашку и быстрым шагом направилась к себе. У нее тоже было кое-что, раз уж Брауз уезжала в Францию.

Она вернулась через пару минут, держа в руках маленький конверт. Райвель, которому Микаса приходилась дальней родственницей и с которым она толком не общалась, посоветовал лишь однажды посетить музей изящных искусств в Лилле, взял для неё после недолгих уговоров два билета: для Микасы и Эрена — и сказал, что будет ждать там после Нового года. Кенни, если что, найдет им троим место. Микаса торопливо объяснила, что выставка закрытая, но если уж Райвель сказал, то там должно быть действительно что-то стоящее. Саша счастливо улыбнулась, стискивая Микасу в объятиях: «Вот чего не ожидала, так это таких внезапностей. Обязательно сходим».

А Жана, будто по наказу Саши, действительно пригласил Эрен — уже стоя у лифтов, Аккерман слышала их разговор. «Да, наверное, оно стоило того», — думалось ей, пока лифт медленно полз от четвертого этажа к первому. Коробочка в ее руках блестела из-за маленьких глянцевых омел, будто рассыпанных на оберточную бумагу. Венчала подарок не слишком широкая красная лента. Не мог Жан своими руками сделать все так аккуратно, не мог — у них с Эреном одна беда на двоих.

Дом встречал их холодом и темнотой. Микаса зажгла свет, включила батареи и попросила парней растопить камин. Для празднования нужно было запечь цыплят, нарезать овощи, сделать пару салатов и достать приготовленное заранее тесто. Эрен любил рождественские пряники — это Микаса не забыла бы, даже если бы очень захотелось.

Жан через стену в шутку огрызался на Эрена, звенел бокалами и смеялся. Брат отшучивался, расставляя тарелки на застеленный праздничной скатертью стол — стук не заглушался гулом разогревающейся духовки. Кирштайн вскоре вернулся на кухню, поинтересовался, чем мог бы помочь, и занялся мытьем овощей. Микаса чувствовала на себе его взгляд, пока смазывала цыплят маслом, смешанным с травами, пока аккуратно выкладывала в противень картофель — невольно вспоминалась Саша, восторгавшаяся ее рецептом индейки с картофелем и прованскими травами — и пока ставила это все в духовку. Она обернулась на застывшего на месте Жана, протирающего уже давно сухой помидор, неспешно сняла перчатки и спросила: «Ты полируешь его?» Жан, спохватившись, отвернулся, принимаясь резко протирать оставшиеся овощи и резать их, выкладывая на поставленное Микасой рядом блюдо. Ее взгляд непроизвольно смягчился. Может быть, Саша действительно была права.

В четверть девятого приехал Армин, счастливый и с деревянным ящичком, от которого пахло так же, как в доме в принципе: кардамоном, гвоздикой и яблоками, имбирем и корицей. Микаса взглянула на узоры, выведенные на подаренном печенье Анни, фыркнула про себя и вернулась на кухню — пряники уже можно было доставать и вручать Эрену для украшения. Главное — проследить, чтобы не успел съесть все в процессе.

А он и не успеет — Микаса выгоняет всех с кухни, приносит цыплят, Эрен наполняет бокалы вином, от которого отказывается Армин, мол, ему нельзя, и все в общем-то проходит хорошо. Микасу отпускает это гнетущее чувство одиночества, особенно когда ее целует в висок Эрен, благодарящий за такое теплое — она этого почти не чувствует — Рождество, когда Армин ненадолго заставляет ее уткнуться в плечо, улыбаясь и поздравляя с их по-настоящему семейным праздником. Жаль, правда, что им не по десять, что они не сидят сейчас за столом в домике Карлы и Гриши и не ждут с нетерпением волшебства — как ночью по коридору от крыльца пройдет кто-то массивный, положит под елку подарки и исчезнет без следа. Они теперь сами себе волшебники, думает Микаса, разворачивая коробочку, полученную от Жана, час спустя.

В их старом доме горит камин, и верхний свет потушен, а Эрен придвигает ближе к Жану фотоальбом с заботливо распечатанными семьей Йегер фотографиями, взахлеб рассказывает о Рождестве, которое они провели у друзей в Исландии семь лет назад. Жан слушает внимательно, плохо скрывая своё желание иметь такие же яркие впечатления. Микаса признается себе, что тоже хотела бы испытать что-то такое, о чем можно было бы вспоминать долго-долго. Она наконец разворачивает оберточную бумагу, находя внутри небольшую серебряную подвеску на цепочке. Она приглядывается к вязи узора, узнавая в ней гордиев узел и невольно вспоминая значение символа. Сложные обстоятельства, задачи, да? Микаса едва заметно улыбается, не заметив, что внимание Жана переключилось на неё. Она выуживает кулон из коробочки, аккуратно держа цепочку между указательным и большим пальцами, открывает старинный замочек и надевает украшение на шею. От неё, конечно же, не укрывается, что это серебро не новое, только купленное в ювелирном, что у него есть своя история, и Микасе интересно ее узнать. Уже потом, когда Эрен устает вещать, а Армин почти отключается рядом с ней на диване, Микаса отправляет брата и друга спать, а сама уходит за чаем на кухню, сопровождаемая Жаном.

— Тебе понравилось? — Микаса поначалу не оборачивается, позволяя гостю подойти ближе. Он не пытается к ней прикоснуться, ни обнять — ничего — и Микаса тихо кивает, переводя взгляд на Кирштайна и замечая его растерянность.

— Понравилось. Это же фамильный кулон? Почему ты даришь его мне?

— Я люблю тебя, — Жан наедине почти не тушуется, говоря о своих чувствах прямо и так же прямо глядя в глаза. Только теперь он проводит пальцами по коже рядом с кулоном, снова поднимает взгляд и улыбается. — И я рад, что тебе нравится.

Микаса думает, что это не ответ, но спрашивать снова не хочет, наливая чай в две чашки и протягивая одну Жану. Она стыдится того, что не может ничего подарить в ответ — что бы она ни утверждала, за почти год в издательстве Жан стал ей дорог, пусть и не совсем так, как он хотел бы. Микаса все же просит рассказать, откуда у него взялась такая вещица, и не получает отказа — они возвращаются в зал, где Жан снова садится на пол, спрашивая разрешения прислониться виском к коленям девушки, а потом начинает говорить, и Микаса теряет счет времени.

— Мать говорила, что ему уже лет двести, хотя мне не очень в это верится. Какой-то из моих далеких бабушек подарили этот кулон на помолвку, и с тех пор он переходит либо от матери к дочери, либо от свекрови к невестке. Не пугайся, я никогда не понимал этих традиций. Мать отдала мне кулон, решив, что я рано или поздно найду девушку, которая действительно заставит задуматься о значении символа. Я задумался. И отдал тебе. — Жан прикрывает глаза, уже чувствуя, что усталость этого дня медленно, но верно заставляет его засыпать. Он разлепляет веки, перемещается на диван, чтобы хотя бы задремать не на полу, и совершенно внезапно чувствует, как к его плечу прислоняется Микаса. — Все хорошо?

— Конечно, — она смотрит задумчиво на свои ладони, замечая сегодняшний мелкий порез. Может, из-за Сашиных документов? — Но, Жан, фамильные ценности — это не те вещи, которые можно отдавать первому встречному.

— Ты не первый встречный, Микаса. — Она не успевает запротестовать, когда Жан наглеет настолько, что обнимает ее, ложась на спину на диване и заставляя ее лечь сверху. Вопреки здравому смыслу, протестовать не хочется, и девушка затихает, подкладывая под ухо ладонь и слушая через нее глухие удары сердца и дыхание.

— Тогда, наверное, все действительно хорошо. — Ладонь Жана поглаживает её спину, другая — аккуратно придерживает плечи, и эти монотонные движения, стук сердца, потрескивание поленьев в камине усыпляют, и Микаса не сопротивляется, только напоследок слегка приподнимая голову и заглядывая в подернутые пеленой сонливости глаза Жана. — С тобой спокойно.

Жан едва слышно усмехается, поднимая ладонь и проводя ей по темным гладким волосам: «С Рождеством. Засыпай». Микаса укладывает голову обратно и снова вслушивается в биение сердца.

«С Рождеством, Жан».

Накануне Рождества в типографии было шумно: допечатывался последний предрождественский заказ, который сразу же упаковывали, складывали в коробки и отправляли к уже приехавшей машине. Кроме привычного запаха чернил и нагретых элементов печатных аппаратов, чувствовались едва уловимые нотки кардамона и еловой хвои. Майк потянул воздух носом, наблюдая за уносящим скрепленные и обрезанные брошюры Фарланом. Женские духи, едва угадывающиеся сквозь запах пота и типографского быта. Празднует не один. Скорее всего, с девушкой. Майк усмехнулся самому себе, обращая внимание на снующего рядом Гергера — он вполне по понятным причинам этим вечером обратит внимание на вино или коньяк. И вчера обращал. Было забавно угадывать по оттенкам сохранившихся за долгий день запахов недавние занятия коллег и их планы на Рождество. Действительно занимательно.

— Печать завершена, — деловито сообщила подошедшая со спины Рене, и Майк, обернувшись, кивнул ей. Оставалось заполнить необходимые для сдачи заказа бумаги, поздравить свой — он все еще не может к этому привыкнуть — отдел с Рождеством и разойтись по домам, чтобы готовить индейку и радоваться празднику.

— Хорошо. Хеннинг строчит отчеты? — После того как девушка строго кивнула в ответ, Майк расслабился, усмехнувшись. — Славно. За час-полтора управитесь?

Рене снова кивнула, слегка улыбаясь начальнику и упархивая в соседнюю комнату, откуда происходил контроль печати. Майк проводил её взглядом, накинул куртку и вышел из здания. Душно и слишком жесткое смешение запахов: здесь и хвоя развешенных на дверях венков, и чай с пряностями, и горячие листы, и духи, и пыль… Глубоко вдохнув стылый уличный воздух, Майк чихает, в последнюю секунду успевая закрыть нос.

— Не хворай, — хмыкает проходящий мимо него Райвель, от которого пахнет издательством — опять эти венки — и Эрвином. Он останавливается на несколько секунд, чтобы, едва заметно поморщившись, пожать Майку руку, а потом заходит внутрь, сразу же направляясь в комнатку, где Фарлан — давний друг, видимо — паковал заказ того самого издательства.

Телефон в заднем кармане джинсов завибрировал, вырывая Майка из не слишком приятных воспоминаний о его армейском Рождестве — единственном, которое они отмечали всей компанией: Эрвин, Майк и Найл — за последние лет семь. «Майк, что-то случилось?» — снова Рене, строгая, но чуткая и беспокоящаяся. Закариас хмыкнул в трубку: «Сейчас буду», — задумчиво почесал бородку. Да, пора домой — чего людей держать.

Получить рождественский подарок от подчиненных оказалось действительно приятно — Майк, несмотря на то, что сам организовывал небольшие презенты для Рене, Гергера, Хеннинга и Нанабы, никогда не ждал ничего в ответ. Атмосфера праздника действительно начинала появляться уже сейчас, когда Нанаба, искренне и по-доброму посмеявшись над удивлением начальника, несмело обняла его: «С Рождеством, мистер Закариас». Майк усмехнулся в усы, аккуратно приобнимая девушку за плечи: «Спасибо. Сегодня всё. С Рождеством».

Они упорхнули быстро, смеясь и разговаривая, пока шли к выходу. Майк проводил их взглядом, приближаясь к той комнате, где сейчас сидел Райвель, рассказывая что-то про неизвестную Закариасу Изабель, которая вынуждена работать прямо в праздник. Чёрч почти расстроенно пожал плечами: «Жаль, конечно, что опять не соберемся, но я бы тоже не смог. Ида пригласила на семейный ужин, хочет познакомить с родителями». Райвель помрачнел, но ничего не сказал — только сделал пару глотков из принесенной с собой термокружки, спокойно поздравил и предложил помочь. Пока его не заметили — это точно не было предназначено для его глаз — Майк отошел, натягивая куртку и подхватывая небольшую сумку через плечо. Пора домой. Райвель вышел из комнатушки спустя несколько минут, держа под мышкой один экземпляр, как всегда оставленный для него.

— Проход загораживаешь, — сдвинул он Майка в сторону, покидая типографию и останавливаясь на крыльце. Достал пачку сигарет, закурил. Редкое явление — Майк видел его таким нечасто — гораздо реже, чем Райвель приходил, чтобы помочь Фарлану или просто поговорить. Он стоял, прислонившись к стене здания, и флегматично пускал дымные кольца, наблюдая за тем, как они рассеиваются на фоне вечернего неба. Хреново ему, подумал Майк, останавливаясь рядом и пытаясь не чихнуть снова — отвратительный запах. Невольно вспомнилось, как Райвель — тот еще засранец — специально пускал дым в лицо после одной из встреч, организованных Эрвином — почти дружеских посиделок. Майку не повезло уличить журналиста во лжи, да еще и сказать это так отвратительно фамильярно: «Ай-яй, Райвель, ложью пахнешь», — что теперь он курил, казалось, исключительно при Майке, принципиально пуская дым в его сторону. И все же под маской прожженной сволочи скрывался вполне адекватный человек не без добродетели — по его статьям было заметно.

— Эй, Райв, — он наконец прервал молчание, которое уже грозило стать неловким, взглянул на Райвеля сверху вниз и едва заметно усмехнулся, отгоняя от себя дым. — Есть планы на вечер?

Райвель спокойно поднял голову, взглянул в глаза и неопределенно пожал плечами, выдыхая дым в сторону и вниз. «Рождество», — хмыкнул он, вводя код на внешних воротах и выходя с территории здания типографии. Год приближался к концу, а Райвель все еще видел кучу несделанной работы. Иногда Майку казалось, что Аккерман себя зря загоняет, но говорить об этом было не в его привычках.

— Фарлан с семьей? — Райвель нахмурился, тряхнул головой, отрицая.

— Сироты, — поделился негромко, снова затянулся полуистлевшей сигаретой. — Девушку нашел. Молодец.

Майк кивнул, снова задумываясь. О Чёрче он знал мало, еще меньше, чем о том же Райвеле, хотя работали вроде бы вместе уже больше года.

— Захочешь — присоединяйся, — Райвель знал, где живет Майк: один район, смежные улицы, единственный продуктовый и схожий образ жизни. Майк знал, что Райвель в курсе, но все равно быстро написал на какой-то завалявшейся в кармане бумажке адрес, отдал её и неспешно направился к метро. Иногда Майк удивлялся сам себе — друзья Эрвина всегда оставались для него друзьями Эрвина, и сближаться без своеобразного согласия на то Смита он не спешил. С Райвелем оказывалось по-другому: он неосознанно привлекал к себе внимание и интересовал гораздо сильнее, чем препятствовало знакомству уважение к желанию Эрвина сохранить друзей в тайне друг от друга.

В метро было шумно. Час пик еще не успел кончиться, и Майк стоял в вагоне, наклонившись, чтобы не упираться теменем в полосу ламп на потолке. Метро пахло так же, как и всегда, — казалось, только сюда еще не просочились эти вечные корица и имбирь — только затхлый воздух и ветер в отросших волосах. Вокруг люди радовались наступающему празднику, поводу собраться всей огромной или не очень семьей за ужином, сказать что-то поистине доброе. Майк взглянул на троих подростков, что-то с жаром обсуждающих в другом конце вагона: один из них пытался что-то доказать, двое других слушали. Один — внимательно, второй — не очень, постоянно поглядывая на светловолосую девушку недалеко от поручней. «Будто Найла встретил», — усмехнулся самому себе Майк, представляя на месте девушки жену детектива полиции Доука, Мари Доук. А увлеченно вещающий пацан напомнил ему Смита, который тоже любил порассуждать когда-то. Теперь это прошло: они погрязли в рутине, кто в какой, и уже пару лет не встречались даже за чашкой кофе воскресным утром. Найл отбрехивался отсутствием выходных, Эрвин уезжал на аэродром — он так и не перестал мечтать о небе.

— Привет, мам, с Рождеством, — послышался откуда-то снизу голосок, когда поезд в очередной раз притормозил и остановился на станции. — Я не смогу приехать, прости, очень хотела. Только послезавтра вырвусь. Счастья тебе, здоровья.

Майк, взглянул на табло с бегущей строкой и начал понемногу продвигаться к выходу. Тоже, что ли, матери позвонить? Он набрал номер, уже выйдя на поверхность, приложил телефон к уху, но на том конце провода так ничего и не отозвалось. Никогда не отзывалось. Уже лет пять как.

А Райвель все-таки пришел. Вручил прямо на пороге пакет из того самого супермаркета вместо подарка и, разувшись и повесив пальто на вешалку, прошел в единственную комнату. В пакете обнаружилась смесь для глинтвейна — Райвель не выглядел любителем подобного — вино, набор сырных нарезок и фрукты для того же глинтвейна. Майк пихнул в микроволновку замороженную курицу — единственное, что оставалось в доме, где он появлялся редко, предпочитая затворничеству прогулки и поездки за город.

— Ну и грязища у тебя, — почти насмешливо донеслось из комнаты, куда Майк заглянул, разобрав пакет. — Убираться пробовал?

— Пробовал, — усмехнулся Майк в ответ, расчищая стол от стопок книг и документов и придвигая его к дивану.

— Хреново ты пробовал, — Райвель стер пальцем пыль с полки для книг. — Тряпку где взять?

Майк показал. На кухне пропищала микроволновка, оповещая о том, что курицу можно теперь намазать соусом и пихнуть уже в духовку. Нарезки аккуратно переместились на большую белую тарелку, фрукты и специи — в кастрюлю с подогретым вином. Райвель чем-то шумел в комнате, изредка чихал и ходил в ванную отмывать тряпку.

— Хозяюшка, — шутливо позвал его Майк, ставя на стол блюдо с нарезкой и высокие стаканы, — завязывай.

Райвель прищурился, цыкнул и действительно скоро закончил, перемещаясь на кухню и доставая из духовки уже готовую курицу.

— Знал бы, что у тебя даже мыши вешаются… — он, ловко подцепив двумя вилками птицу, перенес ее на тарелку, выливая сверху натекший сок.

— То?

Наблюдать за ним было интересно. Чистоплотный, аккуратный Райвель, имеющий отвратительный на первый взгляд характер, казался персоной практически комичной, занимательной, и Майк не отказывал себе, следя за действиями Аккермана из дверного проёма кухни.

— Оставил бы с мышами.

Разговоров больше не было: ел Райвель не спеша и молча, продолжая осматривать комнату и примечая что-то для себя. Майк видит, как останавливается его взгляд на толстой корке фотоальбома в книжном шкафу, как он внимательно изучает корешки книг в стопке, им же самим и расставленной. Райвель ничего не спрашивает, никоим образом не выдавая своей заинтересованности. Закончив с ужином, он рассматривает самого хозяина квартиры, кажется, делая выводы о его прошлом и настоящем. Майк ловит себя на мысли, что хотел бы услышать, что о нём можно сказать исходя из коротких разговоров и внешнего вида комнаты, смотрит на Райвеля в ответ слегка лукаво, но тот молчит.

Забирая тарелки на кухню, Майк прищуривается, наблюдая, как свободно прислоняется к спинке дивана гость, как укрывается выбитым на балконе пледом, даже не подумав оставить свободный угол, и уходит, чтобы вернуться с парой стаканов глинтвейна. Если наглость — второе счастье, то у Райвеля она занимала почетное первое место. Аккерман был каким угодно, но не зажатым, как его охарактеризовала Нанаба при первой встрече.

— Недурно, — довольно хмыкает Райвель, выпростав руку из-под пледа и вдохнув теплый запах пряностей и яблок. Он не спеша делает глоток, аккуратно ставит стакан на деревянный подлокотник и закрывает глаза. Майк усмехается в усы, тоже отпивая немного и прислоняясь теменем к стене. Уже почти за полночь, и становится необыкновенно хорошо и спокойно, как не было уже давно.

— Как ты со Смитом встретился? — спрашивает Райвель после долгого молчания, за которое он, наверное, успевает придумать много версий. Майк открывает глаза и улыбается самому себе, понимая, что вряд ли хотя бы одна из них близка к реальности.

— Забавная история. Я пацаном был еще. Эрвин со мной в параллели учился и баловался баскетболом. Классика жанра: ежегодный турнир, команды от классов. Эрвина я тогда сшиб, он обе руки сломал. Когда пришел в больницу извиниться, решил отдать ему конфету — я с собой карамель таскал постоянно. В руки отдать. — Майк рассмеялся, вспоминая озадаченную мину друга. — Как-то так.

— Я бы тебе гипсом по морде двинул, — усмехнулся Райвель, сползая ниже и упираясь пятками Майку в бедро, снова потянулся за стаканом и так затих, понемногу заканчивая с глинтвейном.

— А он и двинул. Потом. Без гипса.

Райвель ничего не ответил, и в комнате снова воцарилась тишина, прерываемая только гулом автомобилей с улицы и дыханием понемногу засыпающего в уюте Аккермана. Майк пощекотал любезно предоставленную пятку, посмеялся над подскочившим на месте Райвелем и предложил постелить. В общем-то, выбор у него был чисто формально — на самом деле его все равно выпихивают в сторону ванной, а хозяин квартиры раскладывает диван и стелется. Он чувствует себя уставшим, но уставшим приятно. Райвель шумит водой в душе, а потом возвращается в комнату, все так же нагло ныряя под одеяло и оставляя — надо отдать ему должное — место с краю для Майка. Закариас усмехается в усы и уходит в душ.

Когда он возвращается и захлопывает окно — холодно, черт возьми — Райвель уже спит, отвернувшись к стене, и Майк ложится рядом, стягивая для себя немного одеяла, в которое гость завернулся, как в кокон. Забавная привычка: открывать окно, а потом прятаться едва ли не с головой во что-то теплое. Вообще, странно, что Райвель прячется во сне — он занимает гораздо меньше места, чем отведенная ему половина дивана, на которую Майк не посягает. Аккерман смутно хмурится и прислоняется лбом к спине Закариаса — это вырывает из полудремы, но ненадолго. Майк не шевелится и вскоре засыпает тоже, успев отфиксировать время на противоположной стене. Половина второго.

Утро настает поздно: за окном шумит ветер, за стеной что-то приятно пахнет, и Майк заставляет себя встать, чтобы дойти до кухни, где уже сидит Райвель, поставив стопы на второй стул и держа в одной руке чашку с чаем. С плиты соблазнительно несет кофе.

— Доброе утро, — подает голос Аккерман, ставя свою чашку на стол и поднимаясь на ноги.

— Доброе, — Майк потягивается, почти доставая пальцами до потолка. Он окидывает кухню внимательным взглядом, видя едва заметные следы чужого завтрака: несколько крошек на рабочей поверхности — делал тосты, ножик в раковине, еще не вымытый, курицей пахнет. А еще этот кофе. — Нальешь мне?

— Не маленький, сам нальешь, — отмахивается от него Райвель, ставя на стол тарелку с парой бутербродов из вчерашней курицы. Он добавляет себе чая, а потом все-таки тянется наверх за второй чашкой — встает на носки, цепляя худыми цепкими пальцами дужку. Майк непроизвольно пялится на обтянутую джинсами задницу, а потом отводит взгляд — вовремя, потому что Аккерман ставит перед ним чашку с кофе. — Вали умываться, может, не успеет остыть.

Майк слушается, ерошит большой ладонью смоляные волосы Райвеля и уходит в ванную. По возвращении его ждет абсолютная тишина в квартире и записка рядом с чашкой кофе: «С Рождеством, верзила».

Примечания:

Ориентировочно последний драббл. Может быть, еще выйдет часть про Эрвина или Ханджи, может быть, там Петра проскочит. Как знать.