«Улыбнись, детка!», или Неиронично о титаничном в миниатюрах (джен)

— Я иду к тебе, Томас! — сказал Му на последнем издыхании.

Томас, сидя в раю и жуя виноград:

— Иисус, а можно не надо? Не хочу в ад от него убегать, везде ж достанет.

— Да ты чего, Томас, он тут и близко не появится, для него уже отдельная сковорода приготовлена.

— Ну это, чуть помягче с ним… Передашь дьяволу, ладно? Муму — натура нежная.

— Вот и закалится, — Иисус пожал плечами.

— Что ж, справедливо.

— А как же быть богом — без справедливости-то? Пойдём, я воду в отличное вино превращу.

И пошли они по лужайке к озеру, слушая арфы и лиры, наблюдая за парящими на пушистых облаках херувимами.

Тем временем Муму в аду распылялся:

— Что это у вас за иерархия? Почему у тебя, Люцифер, четыре помощника, а у них свои, а у тех — свои!

— Вассал моего вассала — не мой вассал, — скучающе отозвался Люцифер.

— Ну а при чём тут вассалы? Где равноправие для бесов? Они же обязаны бороться за справедливость и устроить восстание!

— Сиди на своей сковородке, Му, и не мычи.

— Нет, мне жарко! И это несправедливо! Надо менять строй!

Долго Му проповедовал свои идеи, и не слушал его уже Люцифер, ибо придумывал план, как бы от него избавиться.

— Иисус! — не выдержав, крикнул он.

— А? — в пролетающем облачке под сводами пещеры появился лик Иисуса.

— Забери его, а? — взмолился Люцифер. — Он меня достал. Порядки тут свои вознамерился наводить!

— Ты что же, хочешь, чтобы и меня он достал, лукавый?

— Сделай с ним хоть что-нибудь! У меня бесы взбесились — требуют его окончательно зажарить, а не получится ведь!

— Ну заморозь его. Всё, мне пора бежать. Пока-пока!

— Нет!! Иисус!!! Помоги мне!!!

Но только вернувшееся эхо стало ему ответом…

«Эх! Ладно! Придётся самому. Дьявол я или кто, в конце концов? Справлюсь!», — подумал он и призвал своего помощника.

— Тридцать ударов кнутом этому грешнику! — приказал он появившемуся вассалу и потёр ладони: — Для начала…

Новый Султан уже восемь месяцев восседает на троне. Восшествие его на престол стало долгожданным для всей Империи: после блаженной кончины предыдущего Султана без наследников все подданные ожидали знака свыше — на кого укажут им небеса? И наконец в апрельское утро 1912 года все облака небесные приняли форму священных тюльпанов, которые стали складываться в буквы. А буквы образовали имя. И начали искать этого человека по всему миру… И счастливым предзнаменованием стало, что нашли этого избранника небес быстро. И имя ему Томас Эндрюс…

Не сразу Томас Эндрюс согласился стать Великим Султаном, заверяя, что власть ему не нужна. Но уговорили его во имя спасения Империи, и согласился он, взяв с собою своего верного слугу Му.

Однако религию менять отказался новый Султан, потому в жертву было принесено достоинство его слуги Му, который и без того всех ужасно раздражал. Это была справедливая жертва за все грехи Му и во славу Аллаха. И первая в жизни Му, которую принёс сам он, а не кто-то другой ради него.

И, дозволив эту жертву, стал Султан Томас не просто Великим, а Великолепным…

* * *

— Повелитель! Ваш приказ выполнен — Вашего недостойного косплеера схватили!

— О, наконец-то, визирь! Похвально, похвально! И чем он объяснил своё богомерзкое поведение?

— Он клянется и божится, что его заставили!

— Значит, он ещё и безмозглый, ничего поумнее придумать не смог. Однако кто его заставил?

— Молчит, не признаётся. Отрубить ему голову, Повелитель?

— Нет, пока не надо. А этот нечестивый судья — да будет забыто его имя, потому что без имени нет человека — действительно принял его за меня?

— Да, Повелитель, он сам уже в этом сознался. И клялся, что раскаивается в содеянном. На коленях ползал, пытался ботинки целовать, просил пощады, упирая на то, что он семейный человек…

— Думаете, искренне раскаивался? Что-то не доверяю я этой плутоватой физиономии. А семья у него большая?

— Уверен, Повелитель, что он совсем не раскаивается. А семьи у него вообще никакой нет. Мы изъяли его бумаги, в которых он пишет, что семья — гнилое и лицемерное явление, концентрация ненависти и насилия.

— Ужас какой… Как он вообще сделался судьёй, непонятно.

— Прикажете отрубить ему голову, Повелитель?

— Нет. Это неправосудно. Лучше просто побить его кнутом.

— О Повелитель, Вы, как всегда, мудры, справедливы и милосердны!

— Да, я такой, — на лице Томаса появляется скромная улыбка.

* * *

Непонятная женщина, страшная, как все смертные грехи, вместе взятые, подскакивает к Томасу и падает на колени, протягивая к нему руки:

— О Повелитель, осчастливьте Вашу верную прислужницу хоть малой толикой Вашего драгоценного внимания!

— Сударыня, вы кто вообще? — Томас в ужасе отшатывается.

— Вы должны любить меня, ибо я лучше всех! У меня есть все права на Вашу любовь! — экзальтированно, на грани безумия, выкрикивает она, явно шепелявя. — Не смейте ущемлять меня, иначе я отомщу!

— Я не представляю, каким образом вы можете мне отомстить. Как и не понимаю, за что именно, — с лёгким налётом шока от подобной речи, изрекает он.

— За всё! Вы не можете быть хорошим, если отвергнете меня! Для меня Вы будете плохим во веки вечные!

— Вот это тяжёлый случай… — озадаченно потерев лоб, Томас тут же берёт себя в руки и величественно удаляется в свои покои. — Эй, евнухи! Как эта женщина сюда попала?! Почему вы осмелились хотя бы предположить, что я могу быть к ней хоть сколько-то благосклонен? Здесь не место невменяемым! Вы что, из ума выжили? Вы кого впустили в гарем? Даже моё величайшее терпение имеет пределы!

Перепуганные евнухи, пятясь и кланяясь:

— Повелитель, это не мы, клянёмся! Это главный евнух!

— Ах, опять этот Му… Главного евнуха быстро ко мне!

Суетливо прибегает главный евнух, на вид лет тридцати, в серой кепке, по старой привычке часто щеря зубы и держа руки в карманах.

— Му, объясни-ка мне, что за женщину ты привёл!

— Повелитель… я не виноват!

— Му, ты никогда ни в чём не виноват!

— Никогда, о Повелитель! Это всё недруги, разные аморальные людишки, да и Меркурий ретрогадит!

— Что, теперь тебе и Меркурий мешает? Ох, Му, я знал, что ты тупой, но не знал, что настолько. Я, кажется, слишком снисходителен к тебе. И главой гарантийной группы сделал. И спас тогда, на верфи, когда тебе уже собирались оторвать голову…

— Но Повелитель, мне и так оторвали…

— Как ты смеешь, глупый Му, перебивать меня! Оторвали, так не голову же! К тому же тебе предоставили справедливый выбор, и ты его сделал. А я в своем милосердии тебя ещё и главным евнухом назначил! Но ты ни на что не годишься, хоть с яйцами, хоть без! И сколько раз говорил, не смей являться ко мне в своей дурацкой кепке, не то я её у тебя сниму вместе с головой! И руки вынь, наконец, из карманов, чесать тебе там всё равно уже нечего! А теперь пшёл вон!

Визирь:

— Повелитель, ну хоть ему-то голову отрубить?..

— Хмхм. Нет-нет, лучше побить его кнутом вместе с тем судьёй.

— Повелитель, ваше милосердие к падшим превосходит человеческое воображение! — визирь восхищённо кланяется.

— Или, может, просто выгнать его? Да, так и сделаю. Пусть идёт куда хочет, устраивается на работу… — задумчиво проговаривает Томас, потирая переносицу.

— Нет! Повелитель! Умоляю! — Му, который, оказывается, никуда не ушёл, а подслушивал у двери, врывается в кабинет и падает ниц. За ним влетают двое стражников, хватают его за руки и оттаскивают.

— Му, что с тобой? Ты что себе позволяешь?

— Повелитель! Не выгоняйте! Пощадите! Меня же никуда работать не возьмут — где-то голову хотели оторвать, где-то камнями закидать, где-то в выгребной яме утопить… И я не смогу жить вдали от Ваших прекрасных очей!

— Каких еще очей?.. Ох, Му, ты снова за своё? Опять схлопотать хочешь, что ли?

— О да, Повелитель! От Вас — всё что угодно!

— Тьфу на тебя, Му… Иди проспись!

Жили-были барашек Муму и овечка Меме. Жили они в поместье Томаса, который овец так-то не разводил, а просто любил пасторальные пейзажи. Ну а какой пасторальный пейзаж без овец?

И всё шло хорошо, только не знал Томас, что барашек Муму — это заколдованный дяденька, превращённый в барашка, потому что был очень глуп. А овечка Меме — заколдованная тётенька, превращённая в овечку, потому что была очень злая.

Так бы Томас ничего и не узнал, да вот только однажды влюбилась в него Меме, и понять её можно, потому что все любили Томаса. И пошла она к нему, и заговорила с ним человеческим голосом.

— Ты чего, овца? За зоофила какого-то меня приняла, что ли? — оторопел Томас и отправил её обратно в овчарню к Муму.

Обиделась овечка Меме, убежала, блеяла о том, какой Томас негодяй, но не поняло её общество, а потому назло всем она, разбежавшись, пробила своей башкой стекло и выпрыгнула из окна.

Нашли её тщедушное тельце два туриста из Средней Азии и сделали люля-кебаб.

— К порядку, иначе я прикажу удалить всех посторонних! — удар судейского молотка разнёсся по залу, унимая шум.

— Итак, вы продолжаете утверждать, что вы — Томас Эндрюс-младший, кораблестроитель? — уточнил обвинитель.

— Да, продолжаю утверждать.

— Хорошо. Тогда ответьте, пожалуйста, на несколько вопросов по азам кораблестроения.

Лицо лже-Эндрюса покраснело, глаза заметались по залу в поисках выхода. Не обнаружив такового, он попытался максимально закрыть лицо руками, чтобы сделать как можно менее заметным несходство с оригиналом.

Помощники вынесли какой-то большой лист бумаги, свёрнутый в трубу. Развернув, они сначала показали его судье, затем обвиняемому.

— Скажите, пожалуйста, что здесь изображено?

— Это… это… чертёж.

— Верно. Но что за чертёж?

— Ну… наверное, чертёж корабля… только странный какой-то. И почему-то не синий.

— Какой именно чертёж?

— Протестую! — закричал защитник. — Никто не обязан узнавать с первого взгляда какой-то там чертёж.

— Ваша Честь, прошу отметить, что это не «какой-то там», это теоретический чертёж. Но продолжим. Покажите, пожалуйста, где на этом чертеже батоксы?

— Батоксы… ба-токсы. Хм, это какие-то очень токсические штуки, зачем их помещать на чертежи…

— Протестую! Мой подзащитный никогда никого не травил! И вообще не имел никаких дел с ядами!

— Следующий вопрос: скажите, пожалуйста, чем чревата для судна потеря остойчивости?

— Протестую! Зачем приставать к человеку с какой-то там отстойчивостью! Это совершенно неважно, что где отстаивается! Кому это вообще может быть нужно знать! — голос защитника уже охрип от крика.

— Отстойчивость? Да откуда я знаю, что вы лезете ко мне со своей отстойчивостью! Бесит уже! — лже-Эндрюс выглядит крайне раздражённым, лицо покраснело, руки сжаты в кулаки.

— Остойчивость, а не отстойчивость. Простите, вас бесит одно из важнейших мореходных качеств судна? Как вы можете добиваться результатов с таким подходом?.. — у обвинителя глаза лезут на лоб.

— Протестую! При любой работе надо руководствоваться эмоциями! Результат второстепенен, в кораблестроении — в особенности! — защитник, не в силах сдержаться, вскакивает с места, но под грозным взглядом судьи усаживается обратно.

— Да, выбешивает! А я никогда не занимаюсь тем, что меня выбешивает! Человек рождён для свободы! И плевать мне на вашу отст… ост… тьфу! — лже-Эндрюс срывается на вопли.

— Ладно, последний вопрос: объясните, пожалуйста, что такое дейдвудная труба, — обвинитель оторопело мотает головой.

— Это… ну, труба такая. В неё смотрят.

— Куда смотрят?! — хватается за голову обвинитель, челюсть у него отвисает, но он, спохватившись, возвращает её на место.

— Протестую! Трубу можно повернуть в любую сторону, мой подзащитный не обязан знать, куда она в данный момент направлена! — защитник лупит кулаком по столу.

В зале шум, как в театре на поклонах. Судья, не выдержав, опять стучит молотком. Публика постепенно успокаивается.

— Стороны закончили допросы? — интересуется судья после небольшой паузы.

— Да, Ваша Честь — синхронно отвечают обвинитель и защитник.

— Господа адвокаты, вы собираетесь выступать с заключительными речами?

— Нет, Ваша Честь — откликаются обвинитель и защитник, вновь одновременно.

— Тогда суд просит присяжных удалиться на совещание.

После минутного совещания присяжные вновь появились в зале суда, и старшина присяжных подал судье бумагу.

— Итак… Обвиняемый единогласно признан виновным в лжесвидетельстве, подлоге и попытке принять на себя чужое имя! — огласил судья на весь зал.

— Приговор… Хмхм… А, вот так: тридцать ударов крапивой и запрет заниматься кораблестроением. Впрочем, обвиняемый им, к счастью, и так никогда не занимался, — и судья язвительно усмехнулся.

— Заседание суда объявляется закрытым! — и эхо от удара молотком прокатилось по залу.

Утреннее совещание на верфи. Томас:

— Джентльмены, что у нас с силовой установкой?

— Сэр, в целом всё по графику, хотя есть некоторые…

Из угла раздаётся голос никем до этого не замеченного Муму:

— В стали наверняка есть примеси, надо всё переплавить.

Все оборачиваются, видят Муму, который сидит на полу, обхватив колени, и покачивается.

Томас:

— Доктор Мюир, вы не могли бы сесть за стол?

Муму:

— Нет! Мне тут лучше слышно! И там примеси!

Томас, пожав плечами:

— Коллеги, есть предложение повысить таранную переборку⁽¹⁾ до…

Муму:

— И в ней наверняка есть примеси.

Томас:

— Доктор Мюир, вы…

— Примеси… они повсюду… ААААААААААААААААА!!!

Муму рвёт на себе усишки. Оказывается, что они накладные. Рвёт волосы на голове, которые оказываются париком. Все остолбенело переглядываются, крутят пальцами у висков. Муму выбегает вон. Через пару часов его находят сидящим на огромной куче заклёпок, которые он перебирает, бормоча: «Шлак… везде шлак… всё переплавить».

— Доктор Мюир! — окликает его один из мастеров.

Никакой реакции.

— Доктор Мюир! — более настойчиво.

— Я не доктор! И не Мюир! Отстаньте! Не видите, здесь шлак! Повсюду шлак! И вы шлак! В печь!

Прибегает срочно вызванный Томас.

— Мистер Эндрюс, мы нашли доктора Мюира, и у него, кажется, проблемы…

— Да уж… вижу. Вызывайте карету скорой помощи, а я пока попробую с ним поговорить. Доктор Мюир!

— Томас, наконец-то ты пришёл! — хныкает Муму.

— Доктор Мюир, спускайтесь!

— Нет! Я хочу, чтобы ты сюда поднялся!

— Зачем?

— Они все обижают меня! Только ты можешь меня защитить!

— Хорошо, хорошо, давай лучше ты спустишься и расскажешь мне, кто тебя обижает.

Муму, держа в руке кепку, скатывается с горы заклёпок к ногам Томаса.

— Разве ты не видишь? Кругом шлак! — он оглядывается на рабочих верфи, которые с недоумением взирают на эту сцену, и воет: — И они все шлак! Всё, всё переплавить! — при этих словах обхватывает ноги Томаса и заливается слезами. Томас успокаивающе гладит его по голове и пытается поднять, но Муму не даётся.

— Я страдаю! Но всем всё равно! А они должны страдать и плакать вместе со мной! Только это может принести им вразумление! Томас, ты будешь плакать вместе со мной? Ты видишь, как я страдаю?

— Вижу, вижу, успокойся, тебе помогут, — Томас с тяжёлым вздохом достаёт платок из кармана. — Не плачь, вытрись…

Подъезжает карета скорой помощи, санитары и рабочие, наконец, с трудом отрывают Муму от Томаса и уносят. Муму брыкается и выкрикивает:

— Шлак… Шлааааааак!.. Примеси… Они везде!.. Томас, спаси меня! — но санитары, утирая ему слёзы, втаскивают его в машину.

Муму припадает к заднему стеклу и рыдает. Автомобиль уезжает, Томас и собравшиеся рабочие успевают мельком увидеть отпечаток ладони Муму на запотевшем стекле. Рабочие расходятся, обсуждая происшествие, а Томас, грустно покачав головой, отправляется в свой кабинет — работать.

1) Таранная переборка (collision bulkhead) — главная, то есть водонепроницаемая, поперечная переборка в носовой части судна, отделяет форпик от следующего за ним отсека

Вернуться к тексту

Жила-была девочка… то есть уже не совсем девочка… Гусары, молчать! По возрасту, а не в том смысле, о котором вы подумали! Жила она в Ирландии (или думала, что живёт в Ирландии) и была Феей Волшебного леса.

И вот однажды собирала она в Волшебном лесу Волшебные грибы (гусары… кому говорю!). А в том же лесу заблудился мужчина, молодой и прекрасный, и звали его Томас Эндрюс. Увидела она его и воспылала к нему страстью. И увидел её Томас, и ужаснулся, и проникся к ней отвращением, и побежал от неё прочь через лес.

Множество препонов ставила она на его пути, но продолжал Томас убегать от неё. Неустанно мчалась она за ним, подкрепляясь Волшебными грибами. И в конце концов выбился он из сил. Настигла она его, схватила и понесла в свою пещеру, хоть и упрашивал он отпустить его. Упрашивал вежливо, ибо был он джентльменом и не мог нанести ни физический, ни моральный вред женщине — даже такой. Наконец принесла она его в пещеру и положила на ложе, а он взглянул на лицо её и лишился сознания… И в этот момент почувствовала Фея укол иголкой.

Когда лекарство подействовало, обнаружила она, что нет ни Волшебного леса, ни пещеры, ни Томаса, а есть больничная палата. Долго кричала она, чтобы отвели её обратно в Волшебный лес и вернули ей Томаса, но вернулись к ней только санитары. Угрожала она им разными карами за феененавистничество и психиатрический расизм, а они лишь привычно кивали головами, потому как много подобных фей повидали на своём веку и могли лишь надеяться, что и эту удастся вылечить.

Нью-Йорк. Зал суда.

Судья Дуллард⁽¹⁾ потирает свой длинный крючковатый нос, а затем снимает заляпанные очки и начинает протирать их мантией.

Косплеер Томаса Эндрюса, весь в поту от долгого стояния, пошатывается, а затем прикладывает ладонь тыльной стороной ко лбу и восклицает:

— Не виноватая я! Он сам пришёл! — убирает руку и возводит очи горе. — Айсберг!

— Что за пассажир — Айсберг? — уточняет Дуллард, всё ещё безуспешно борющийся с жирными пятнами на линзах, а потому просто пару раз на них плюёт.

— Айсберг! Просто айсберг! — с придыханием возражает косплеер.

— То есть, — судья поднимает на него подёрнутые дымкой глаза (нельзя было вчера курить столько опиума), — вы считаете, что в гибели «Титаника» виноваты евреи?

— Какие ещё евреи? — ошарашено уточняет косплеер.

— Лоцман, Боцман и Штурман, — судья завёлся не на шутку, а потому даже стучит молотком. — А больше всех — Айсберг!

— Какие нах… К-хм! Лоцман, боцман, штурман?

— Вы — антисемит! — провозглашает Дуллард. — Я — еврей! Вы ущемляете мою нацию и веру!

— Я… — косплеер открывает рот и хлопает ресницами, а после приглаживает волосы. — Я ничего не имею против евреев!

— Но вы утверждаете, что они виноваты в том, что «Титаник» затонул! — чеканит Дуллард каждый свой слог молотком прямо по столу и случайно припечатывает что есть дури им пальцы своего помощника, который взвизгивает и начинает метаться по залу под изумлённые взгляды толпы.

— То есть, вы подговорили евреев потопить «Титаник» и пытаетесь выставить их виноватыми?! — скрипит судья, совершенно не обращая внимания на хнычущего помощника.

— Не было никакого заговора! — косплеер обливается потом и сбрасывает с себя пиджак. — Нет моей вины!

— Натурой правосудие не подкупить, так и знайте! Вы виновны, чёртов антисемит! У вас презумпция виновности!

Косплеер озирается по сторонам и вдруг раздирает на себе рубашку.

— Я ТАК И ЗНАЛ! — принимается он орать и рвать волосы на груди.

Тем временем помощник судьи всё ещё снуёт по залу, стонет и дует на ушибленные пальцы, но уже никто не обращает на него внимания.

— Не смейте отрицать свои поганые проступки! — голос Дулларда срывается. — Вы собственноручно угробили всех тех людей! Вы ненавидите евреев!

Косплеер оставляет в покое свою грудь.

— Я ВИНОВЕН! ВИНОВЕН! Я ГОТОВ К ЛЮБОМУ ПРИГОВОРУ!

— УРА! — судья вновь отбивает молотком: на сей раз ритм танго. — ВИНОВЕН И ПРИГОВАРИВАЕТСЯ К 100500 ПЛЕТЕЙ ПО ЖОПЕ!

Судя по тому, что пальцы помощника уже посинели и, кажется, готовятся отпасть, рука судьи, несмотря на всю его скрюченность, крепкая. Косплеер радуется, что не он будет исполнять…

— Я САМ ИСПОЛНЮ ПРИГОВОР! — заявляет судья, плотоядно облизывается.

И про себя добавляет: «М… сладкий».

1) Dullard (англ.) — тупица, олух.

Вернуться к тексту