Колыбельная Волховы (гет)

Отправь меня в такой уголок, где меня не должно быть... И там мы переждём...

«Вечное сияние чистого разума»

Волхова проснулась в самый тёмный час перед рассветом, озябшая, мокрая, с ладонью прижатой к груди. Постепенно тени в комнате начали приобретать очертания знакомых предметов, широко открытые глаза привыкли к темноте, сбившееся дыхание восстановилось. Она была дома, в тепле и в безопасном одиночестве, на своей огромной кровати под балдахином.

Кошмары беспокоили одну из самых популярных певиц магической России в течение уже нескольких лет. Иногда, проснувшись среди ночи, она садилась за стол, принимаясь лихорадочно записывать пришедшие в голову стихи и подбирать к ним ноты. Иногда просто лежала без сна до самого утра, поглаживая пальцами белый на фоне смуглой кожи рваный шрам, тянувшийся от ключицы до левой груди.

— Послушайте, голубушка, — с плохо скрываемым раздражением объяснял ей седой колдомедик с противным голосом, вынужденный любезничать с ней лишь по причине её звёздного статуса. — Если бы на вас действительно напал оборотень, вряд ли бы вы отбились от него голыми руками. Но ваша кровь чиста, а шрам могла оставить, например, ручная лиса или любовник-анимаг…

— У меня нет лисы, а уж тем более любовника, — уязвлено вскинулась Волхова.

— А пора бы уже завести, — вставила словечко её подруга и менеджер Майя, сопровождавшая её везде и всюду с самого начала карьеры. — А то журналисты только зря под окнами твоей спальни задницы просиживают.

Личная жизнь у Волховы действительно не клеилась. Для многих из её коллег мимолётно влюбляться было также легко и естественно как дышать, но сердце «морской царевны» не могли взволновать ни улыбки признанных красавчиков, ни галантные ухаживания богачей. Пресса словно по графику каждый месяц приписывала ей роман с новым певцом, актёром или музыкантом, но если Волхова и просыпалась с кем-то в одной постели, то вряд ли этот кто-то имел плоть и кровь.

Часто он пугал её во сне — огромный скалящийся волк с рыжеватой шерстью, замахивающийся в её сторону когтистой лапой. Но были и другие сновидения — томные, сладкие, вызывающие приятную тяжесть и напряжение между ног. Она никогда не видела его лица, но ощущала руки, крепко ухватившие её за талию, губы, скользящие по горячей коже, запах, мужской, терпкий и до дрожи знакомый. Но стоило ей открыть глаза, как наваждение рассеивалось — всё та же комната в её личном маленьком особнячке, всё та же кровать с балдахином, слишком большая для неё одной.

— Инкуб? — предположила Майя. — Хотя нет, стены твоего дома защищены заклинаниями от подобных гостей, если ты только сама их не пригласишь, — подруга кинула на Волхову лукавый взгляд из-под выбившейся из причёски золотой пряди. — По-моему у тебя банальный недо…

— Что там насчёт фестиваля на Лысой горе? — перебила её Волхова, меняя тему.

— О, ты на всех рекламных афишах, морская царевна. Главная звёздочка первой майской ночи в этом году… С кем бы по соседству ты бы хотела себе палатку?

— Не хочу видеть никого рядом, — честно ответила Волхова, поджав носик.

— Майская ночь — время любви и пробуждения женской сущности, — Майя нагнулась к ней ближе, беря за руку. — Тебе ли как её главному секс-символу в этом году об этом не знать!

— Значит, нам понадобятся новые концертные костюмы.

* * *

Когда старый Пастырь предлагал поразвлечься, то чаще всего это означало скорый набег на новую деревню. Другие формы досуга оставались на усмотрение членам стаи. В основном коротать время помогали карты и выпивка, но Лютычу повезло — его шестиструнная кедровая спутница не раз спасала его от тоскливых вечеров. Малыш Ратмир был не таков как его предшественник, или, по крайней мере, очень старался быть не таким. И если на его предложение посещать периодически музеи и театры большинство волков отозвались удивлённым снисходительным смехом, то перспектива провести первую майскую ночь на Лысой горе вызвала всеобщее воодушевление. Женщины принялись чинить старые платья, украшая их кружевами и вышивкой. Мужчины аккуратно сбривали бороды и выливали на себя чуть больше шампуня, чем обычно. Сладкое предвкушение витало в воздухе, все разговоры то и дело возвращались к грядущему событию, но Лютыч не спешил к ним присоединяться, всё больше замыкаясь в себе. Радость от того, что он вновь увидит Волхову, услышит её голос, переполняла его напополам с болью.

Знал ли Ратмир о его прошлом? Лютыч был уверен, что да. От прежнего Пастыря остались кое-какие записи, и не было сомнений, что в них подробно изложена подноготная если не каждого из них, то, по крайней мере, тех, кто был завербован лично стариком. Пусть обсуждать жизнь до Дикой охоты было не принято, старый Пастырь всегда держал своих волков на коротком, хоть и невидимом поводке, и, готовясь рано или поздно передать бразды правления преемнику, не мог не составить для него карту болевых точек в организме стаи. Тем не менее, когда Лютыч вызвался в числе желающих слетать на Лысую гору, Ланевский лишь сухо кивнул в ответ и перевёл разговор на проблему поиска летательных средств.

— Летательное средство необходимо людям, чтобы пересечь защитный барьер, животных он пропустит и так, — отмахнулась от проблемы Настасья. — Ты заставишь нас превратиться в волков, а потом вернёшь всё обратно.

— Это мысль, — согласился Ратмир.

— Она красивая, — не в тему страдальчески вздохнула Марьяна, разглядывая маленькую афишку с изображением Волховы. — Без шрамов…

В груди у Лютыча болезненно заныло — рваная рана, тянущаяся от ключицы к груди, вновь возникла перед его глазами, в нос ударил терпкий запах крови.

— Если ты не знаешь о её шрамах, это не значит, что их нет, — резко кинул он и вышел из палатки, успев заметить, как хищно сощурились глаза Настасьи. Зря это он — в отсутствие других дел они с Марьяной наверняка решат обсудить его странные слова. Впрочем, сейчас всё это не имело никакого значения — волнение лишало Лютыча способности здраво мыслить и рассуждать. Руки и плечи его дрожали как во время лихорадки, часто накрывавшей его за день до полнолуния, и он даже не заметил, что Ратмир вышел следом, пока молодой Пастырь не положил руку ему на плечо.

— Всё в порядке, — заверил его Лютыч, ощутив прилив благодарности к парню и за этот незатейливый жест, и за отсутствие расспросов. — Я не стану напоминать ей о том, что произошло…

— А если бы и стал, я бы тебя не осудил, — вскинул брови Ратмир. Лютыч лишь усмехнулся, в который раз подивившись тому, насколько по-разному молодой и старый Пастыри понимают идею «общего блага».

Их затея удалась — защитный барьер все преодолели без труда, тут же бросившись на поиски развлечений и новых мимолётных ни к чему не обязывающих знакомств. Лютыча не интересовали ни футкорт, ни фотозоны, ни многочисленные конкурсы. Взгляд его не отрывался от сцены, на которой каждые полчаса сменялись новые неизвестные ему исполнители. И лишь когда ведущий объявил заветное имя, он, словно обречённый на гибель моряк перед штормом, крепко-крепко зажмурился. Сердце его учащённо билось в такт музыке. Лютыч глубоко вздохнул, собирая всю свою волю и выдержку в кулак, и широко раскрыл глаза.

Сцену заволокло клубами мерцающего сине-зелёного пара, из глубин которого, словно летучий корабль выплыла небольшая деревянная ступа. Публика вздохнула, испуганно и восхищённо, заметив, что босые ноги певицы опираются лишь на тонкие ободки колоды. Ловко балансируя на своём неустойчивом постаменте, Волхова откинула назад волну тёмных густых волос, и низким грудным голосом запела.

В дверь постучали — скорей отвори,

Руки связали, рубаха в крови.

Есть только слёзы — их и бери.

Дай отогреться нам до зари.

Лютыч хорошо помнил эту песню. Питер, Академия, расцвет их любви, пора клятв и обещаний, дать которые оказалось гораздо проще, чем сдержать.

— Не слишком ли жестокий текст? Речь ведь идёт о насилии, верно? — нахмурился он, перегнувшись через её плечо. Его невеста с отсутствующим видом махнула рукой, продолжая выводить на пергаменте округлые строчки. Данила хмыкнул, но продолжать отрывать её от занятия не стал, заняв позицию увлечённого наблюдателя. Солнце играло в её длинных густых тёмных волосах, золотило кожу, прикрытую лишь его тонкой хлопковой рубашкой, блеснуло в отражении серебряного кольца.

Хочешь согреться в моих берегах?

Я вырежу сердце и душу отдам!

Сотни желаний, сотни замков,

Я вам обещаю вечность оков моих!

— Брачные оковы — звучит устрашающе, — нервно попробовал пошутить Данила, когда они, наконец, предстали перед толстым низеньким волшебником, взявшим на себя честь скрепить их узы. Церемония проходила у Поцелуева моста, на небольшом, специально огороженном от взгляда неволшебников участке с прекрасным видом на Исаакиевский собор. «Клянусь… в болезни и здравии… в богатстве и бедности… пока смерть…». Он хорошо запомнил звонкий щелчок захлопнувшегося замка и тающий в тёмной воде серебряный ключ.

Спрячь свои слёзы, забудь про тоску

Я дверь приоткрою в родную страну

Если останешься в моих руках

Я имя впишу твоё в лист на дверях

— Кажется, я придумала себе псевдоним, — задумчиво произнесла жена, неторопливо водя пальчиком по его подбородку. Данила поймал пальчик губами, нежно куснул и хитро покосившись, спросил:

— Зачем тебе псевдоним, Вафелька? — и тут же сдавленно засмеялся, когда она довольно сильно ткнула его в бок.

— Вот именно за этим, — вздёрнув носик, проворчала она. — Сначала я думала, что стоит подобрать что-то восточное, подчеркнуть своё происхождение… — добавила она беззлобно. — Но потом… Как насчёт Волховы?

Даниил нахмурился, вспоминая краткие заметки о Волхове из учебника по истории магии Древней Руси.

— Как морская царевна? Жена… Точнее, одна из жён Садко? Уж не подозреваешь ли ты меня в чём-то?⁽¹⁾

— Уж точно не в двоежёнстве, — отозвалась она, легко чмокнув его в уголок губ. — Но… мне кажется, на этом можно было бы построить неплохой образ. Мне бы пошло платье из ракушек?

Он хотел бы ответить, что ей пошёл бы даже мешок из-под картошки с отверстиями для рук и головы, но вместо этого молча притянул её к себе, скользнув пальцами по волнам позвоночника, в нетерпении раздвигая широкие бёдра…

Хочешь согреться в моих берегах

Я вырежу сердце и душу отдам

Сотни желаний, сотни замков

Я вам обещаю вечность оков… моих…

Деревянная ступа продолжала плыть в воздухе. Голос Волховы вибрировал, лился, словно мёд, случайные придыхания — словно удар под дых — оживляли воспоминания, когда этот самый голос называл его собственное, настоящее имя.

Я вам обещала вечность оков

Я ведь упала в твой вырытый ров

Дно за плечами давит сильней

Сердце кричало: «Душу согрей мою, мою»

Она пропела это так отчаянно, что у Лютыча защемило сердце. Ему хотелось броситься вперёд, содрать её с этой чёртовой неустойчивой ступы, спрятать как котёнка под рубашку от плотоядных взглядов и протянутых к ней рук, но он усилием воли заставил себя стоять на месте, не шелохнувшись, словно каменный столб. Волхова закончила петь, окинула затуманенным взглядом свою публику, потянулась на носочках, слегка махнув рукой, и музыка по щелчку её пальцев переменилась, став более ритмичной, гипнотической, насквозь пропитанной то ли тревожностью, то ли еле сдерживаемой сексуальностью.

Я любила твои руки, твои губы и глаза

Кто-то мой покой нарушил и, наверное, навсегда

Кто-то знает, что он хочет

Кто-то знает, как идти

Если будешь осторожен, он не сможет нас найти.

Наверняка практически каждый элемент в организме огромного чудовища, называемого толпой, был уверен, что она обращается именно к нему — плавные движения тела, прикрытого лишь длинным платьем до пят, закрывавшим шею и напоминающим сеть водорослей, под ритмичную музыку действовали словно гипноз. Волхова вела себя с этим монстром подобно искусному дрессировщику, одновременно маня и отталкивая своей очевидной недоступностью. «Смотрите на меня, любите меня, боготворите меня, — шептал язык её тела. — Но я не ваша, не ваша…»

Закрывай глаза и спи

Досчитай до десяти

Здесь сбываются мечты

Этим «кто-то» будешь ты

Закрывай глаза и спи

Досчитай до десяти

Я узнала все черты

Этот «кто-то» точно ты

Это песня появилась уже после его ухода в Стаю, но Лютыч почувствовал, что точно знает этого «кого-то». Волоски на его спине встали дыбом, когда он понял, что и она, не смотря на предавшую её память, тоже знает это где-то глубоко-глубоко внутри…

Ты живешь в моем сознании и приходишь в страшных снах

Прячешься в моих ладонях и живешь в чужих чертах

Поцелованный апрелем и дарованный судьбой

Я в тебя совсем не верю, хоть стоишь передо мной

Светлячки кружили над её головой, образуя нечто подобное голубовато-зелёной ауре или нимба. Они спускались к её рукам, вспыхивая искрами на кончиках пальцев, ненадолго освещая бархатную темноту её глаз. Страх, желание, боль — ничего не исчезло, просто затаилось где-то на глубине её подсознания. И это открытие поразило Лютыча одновременно и радостью, и мукой.

Так что не ревнуй и пой

Прошлое несется в бой,

От него не убежать,

Разорвется круг опять

Так что не ревнуй и пой

Прошлое несется в бой,

От него не убежать,

Разорвется круг опять

Пару песен спустя, сорвав овации и послав в сторону толпы целомудренный воздушный поцелуй, Волхова скрылась за кулисами. На сцене появился следующий хэдлайнер — молодой франт в пурпурной мантии с невообразимой башней из волос на голове. Толпа вновь загудела и заулюкала, но Лютыч уже ничего не слышал…

Её он нашёл лишь после концерта, когда праздник продолжился танцами вокруг огромных костров. То тут, то там из-за кустов слышались смешки и причмокивания — околдованные ритмичной музыкой, алкоголем, весельем ночи и запахом наливающихся жизнью трав, влюблённые парочки, зачастую знающие друг друга не более пары часов, спешили уединиться. В отблесках пламени Лютыч разглядел стройную фигуру Настасьи. Волчица шарила проворной рукой под рубашкой у высокого широкоплечего мужика в просторных льняных штанах цвета детской неожиданности. «Насколько же мы все изголодались по любви, близости, теплу», — подумал про себя Лютыч. У них была еда, одежда, какая-никакая крыша над головой и даже компания друг друга, и волкам этого было достаточно. Но хватает ли этого людям?

Вместе со стайкой девушек Волхова спускалась к небольшому озеру. Вместо платья на ней была лишь полупрозрачная белая сорочка, на лице — ни грамма косметики. От известной артистки не осталась ни следа — перед ним была молодая ведьмочка, как и все здесь наслаждающаяся красотой первой майской ночи. Её случайные спутницы, такие же босые, в рубахах, не узнавали её, но Лютыч ни за что и ни с кем бы не смог её перепутать. Словно заворожённый, он двинулся следом в сторону озера. Почувствовав на себе его взгляд, она обернулась, вздрогнула и замерла, словно готовящаяся к побегу лань в прицеле охотника.

— Вафа… — вырвалось из его уст прежде, чем он успел всё как следует обдумать.

Шея девушки теперь была открыта, и глазам Лютыча предстали заметные даже в ночной темноте белые полоски шрамов чуть пониже ключицы, уходящие вниз, под сорочку, к округлой полноте груди. Нервно вздохнув, он потёр собственный шрам над верхней губой — след от серебряного обручального кольца — и, словно в ответ на его мысли, Волхова машинально дотронулась до местечка на пальце, где оно когда-то красовалось.

— Мы знакомы? — голос её не дрогнул, лишь в тёмных глазах промелькнула едва заметная тень. Чувствуя, как ком подбирается к горлу, Лютыч отрицательно покачал головой. — Но вы знаете моё настоящее имя, — грудной голос перешёл на гипнотический шёпот, пушистые ресницы взметнулись вверх-вниз — она испытывающе оглядела его с ног до головы. — Откуда?

Наверняка среди безумных фанатов, за которого она, несомненно, его приняла, её истинное имя не являлось тайной за семью печатями. И всё же Волхова требовала ответа, смело приближаясь к нему на расстояние вытянутой руки и не опуская внимательного взгляда. Усиленное волчьей природой обоняние улавливало её запах — сладкий, пряный, чуть солоноватый в тёплом местечке подмышкой — запах женщины, с которой он жил и делил постель целых шесть с половиной лет.

— Вышвырнуть его отсюда? — за его спиной внезапно вырос туповатого вида детина, по-видимому, её личный охранник. Вафа вздрогнула от столь грубого вмешательства в разговор, но протянутую ей мантию приняла и тут же накинула на плечи, скрывая от его жадного взгляда просвечивающееся под тонкой тканью рубашки обнажённое тело.

— Подожди… — жестом остановила она своего секьюрити. — Вы ведь не за автографом сюда пришли? — деловито осведомилась она, обращаясь уже к Лютычу. — Так чего же вы хотите?

Он хотел бы повалить её тут же, прямо на траву, заставить её тело и разум вспомнить, что она — его жена, а он — её муж, и ни время, ни стирающая память магия Дикой охоты не в силах этого изменить. Он хотел бы коснуться шрамов, оставленных его когтями, чтобы лаской и поцелуями искупить принесённую боль. Он хотел быть внутри неё, любить её до дрожи в мышцах и ломоты в костях, но вместо этого лишь неуклюже дёрнулся, облизал губы и еле слышно произнёс:

— Я лишь хотел… сказать вам… что я люблю вас… Будьте, пожалуйста, счастливы.

Сердце билось как бешенное, готовое выскочить из груди, но он нашёл в себе силы оторвать от неё взгляд, развернуться и нетвёрдым шагом уйти под непроглядный покров ночи. Мелкие царапающие кожу кустарники, пьяные парочки, прячущиеся в густой траве — окружающий мир перестал для него существовать, вновь и вновь рассыпаясь на части.

— Ты опасен для неё, — человек, назвавшийся Волчьим Пастырем, в отличие от колдомедиков, смущённо объяснявших, потупив глаза, что лекарства для борьбы с ликантропией уже разрабатываются лучшими зельеварами мира, говорил прямо и без обиняков, явно не собираясь щадить его чувства. — Теперь ты оборотень, пария в любом приличном обществе, и это не пройдёт как насморк, это навсегда, — Пастырь наклонился, заглядывая Даниле прямо в глаза. — Если ты действительно… любишь свою жену и не хочешь причинять ей боль…

— Она… совсем забудет меня? — внутри всё похолодело. Это было похоже на страшный сон. — Как можно просто взять и вычеркнуть из жизни и памяти людей человека, будто его никогда и не было?

— Можно, — в ответ на его мысли произнёс Пастырь и с ловкостью фокусника разжал сжатые в кулак пальцы. Даниил непроизвольно отстранился, увидев, что на открытой ладони блестит серебром тонкое изящное плетение обручального кольца. Это кольцо он надел Вафе в день их свадьбы, благодаря этому же кольцу она и спаслась он него в ту роковую ночь, изо всех сил заехав кулаком по морде. Его острые клыки были совсем близко… Не среагируй она вовремя, он бы вслед за собой утянул её на дно. — Можно, — повторил Пастырь, внимательно изучая все чувства, отразившиеся на лице Данилы. — Она забудет о твоём существовании, как и все вокруг, сможет начать жизнь сначала, не оплакивая свою потерю… Её сердце не будет разбито.

Он вспомнил Вафу, маленькую, съёжившуюся на больничных простынях, глядящую на него как загнанный зверь из-под одеяла, противный голос колдомедика, сообщающего, что его жена абсолютно здорова, если не считать раны от его когтей и сильного шока. Целитель смотрел на него с нескрываемым осуждением, всем своим видом давая понять, как безответственно оборотню оставаться рядом со здоровым человеком в ночи полной луны.

— Это было со мной впервые, — попытался оправдаться Данила, прекрасно зная, что не простит себе этого никогда.

— Милый.... — слабо прошептала Вафа, протягивая к нему тонкую смуглую руку из-под одеяла. На безымянном пальце блеснуло кольцо, и он дёрнулся от жгучей боли. Ожог над его губой ещё не зажил, и вид у его помятого лица был такой, словно его укусила оса. — Дань…Всё хорошо… Мы что-нибудь придумаем…

Пальцы её искали прикосновения и в то же время его страшились. Нет, он не сможет этого вынести, страх, оттого, что события минувшей ночи могут повториться, навсегда стеной встанет между ними. Выдержит ли это их любовь?

— Нннет… нет… — пробормотал он, избегая её взгляда. — Нет! — крикнул он громко, напугав пожилую целительницу, катившую по коридору тележку с зельями. Пробирки испуганно звякнули, а в следующее мгновение Данила уже несся вперёд, подальше от блестящих тёмных глаз жены.

— Я даже не сказал, что люблю её. На прощанье, — срывающимся голосом произнёс Данила, тупо глядя на серебряное кольцо. Решение было принято, Пастырь по-отечески потрепал его по плечу.

— Ты правильно поступаешь, — твёрдо сказал он. — Ну что, готов?

Данила кивнул и закрыл глаза. Ему привиделось бурлящие море, в котором, словно застигнутый штормом корабль, тонет вся его прошлая жизнь — мягкие свитера и безразмерный серый плащ, под которым они могли уместиться с Вафой вдвоём, вечная спутница гитара и исписанные нотами куски пергамента, долгие прогулки по вечернему Питеру, когда они с Вафой ещё были молодыми и зелёными студентами, их первые поцелуи и наполненные сладкой влажной дрожью белые ночи… А посреди всего этого зарытое в морской ил главное сокровище — обручальное серебряное кольцо.

— Ты в порядке? — Лютыч дёрнулся и сообразил, что сидит на земле, уставившись в одну точку. Ратмир озабоченно потряс его за плечо. — Ты видел её? Говорил с ней?

Лютыч кивнул, избегая смотреть в глаза Пастырю.

— Мы могли бы… попробовать вернуть ей воспоминания… — внимательно вглядываясь в лицо своего подопечного, предложил Пастырь. — Если ты хочешь. Мне кажется, я знаю… — Ратмир нахмурился и бросил взгляд в сторону палаток, — Человека, который мог бы нам в этом помочь...

Лютыч понял, кого он имеет в виду. У костров он тоже заметил светловолосую девчонку, ту, что они захватили в Болотных Елях пару лет назад. Ту, что сыграла свою роль в гибели старого Волчьего Пастыря и запала в сердце новому.

— Лучше пойди и поцелуй её, парень, — от души посоветовал Лютыч. — Всё в порядке. Просто дай мне побыть одному, пожалуйста.

Нет, муж-оборотень явно не тот человек, который нужен звезде магической эстрады певице Волхове. Но нужен ли он Вафе? Он не знал наверняка, он даже не предоставил ей выбора…

«Дело сделано, — вспомнил он слова старого Пастыря. — Добро пожаловать в стаю, Даниил».

Даниил. Так называла его Вафа своим грудным низким певучим голосом. Он снова с болью подумал о том, что никогда больше не дотронется до её смуглой кожи, не почувствует тяжесть её головы на своей груди и нежный трепет её ровного дыхания, когда она засыпала в его объятиях, свернувшись клубочком как кошка.

— Не называйте меня так, — хрипло проговорил он. — Мне нужно новое имя.

Пастырь понимающе кивнул.

— Как насчёт имени Лютыч? — предложил он. — Волков в древности называли Лютыми…

— Пусть будет Лютыч, — равнодушно откликнулся Данила. — В стае не будут против, если я буду играть иногда на гитаре по вечерам?

Губы Пастыря изогнулись в горькой усмешке.

— Думаю, все будут только за.

* * *

Волхова вновь проснулась до рассвета. Сквозь навес палатки пробирался постепенно угасающий звёздный свет.

Странный поклонник, сказавший, что любит её, всё никак не шёл из головы. Любовные письма от фанатов и даже активные ухаживания от наиболее настойчивых из них давно стали для неё обычным делом, но ни одна даже самые пылкая речь не могла взволновать её так, как один лишь взгляд «подозрительного субъекта».

— Он домогался вас? — допытывался её охранник, а она лишь отрицательно качала головой, пытаясь отыскать в глубинах памяти чей-то давно забытый образ, задержать этого призрака прошлого… Но он уже скрылся во мраке ночи и наваждение рассеялось.

— Я пойду в свою палатку, — отрезала она, пресекая дальнейшие расспросы.

Одеяло было слишком большим и тонким для неё одной. Замотавшись в него как гусеница в кокон, Волхова стыдливо провела пальцами по груди и животу, спускаясь всё ниже… «Что же ты делаешь, увидела незнакомого странного и наверняка пьяного мужика, глазеющего на твои прелести, и заволновалась как прыщавая школьница», — с досадой подумала она, но ублажать себя не прекратила. Его лицо всё ещё стояло перед её мысленным взором, когда она погрузилась в пучины обрывочного сна. Острые зубы и когти ей больше не снились, она была настоящей Волховой — морской царевной, полюбившей новгородского гусляра Садко.

«Закрывай глаза и спи, досчитай до десяти», — напевала она, зачем-то внимательно оглядывая морское дно, пытаясь что-то отыскать в песке и трясине.

— Кольцо. Во сне я искала обручальное кольцо, — произнесла она вслух, окончательно просыпаясь и внимательно разглядывая свои руки. Никаких колец — все украшения она сняла сразу после выступления. Лишь на безымянном пальце правой руки, практически не выделяясь на фоне смуглой кожи, была еле-еле заметна тонкая чуть более светлая вмятинка. Волхова, словно заворожённая, аккуратно потрогала её ногтем — всего лишь вмятинка на безымянном пальце. Неужели так мало остаётся после любви?

«Я лишь хотел… сказать вам… что я люблю вас… Будьте, пожалуйста, счастливы» — вновь услышала она его взволнованный хриплый всегда заставлявший её трепетать голос.

— Ты что-то говорила? Снова кошмары? — в палатку просунулась лохматая голова Майи. Флакончик с сонным зельем уже блестел в её руках. — Тебе нужно выспаться — завтра вечером опять выступление.

Волхова покорно кивнула, но от зелья отказалась, вместо этого вновь заворачиваясь в одеяло с головой. Если представить, что она в объятиях Даниила, может быть и удастся подремать часок-другой. Пахло предрассветною свежестью и налившимися соком травами, и пусть майская ночь коротка, они отвоевали её у этого странного жестокого мира…

— Охранник говорил, что к тебе приставал какой-то пьяный вчера, — заметила Майя, когда они на утро, собрав костюмы и реквизит, уже седлали мётлы.

Волхова зевнула, безуспешно пытаясь сосредоточиться на обрывочных воспоминаниях, но потом махнула на них рукой.

— Я уже и забыла… — честно ответила она.

— Зато бедняге будет, что вспомнить, — многозначительно подняла брови подруга. — Не каждому посчастливилось увидеть саму Волхову в одной лишь ночной рубашке.

Они весело рассмеялись, окончательно прогоняя призраков минувшей ночи, и поднялись в воздух. Лысая гора равнодушно смотрела им вслед.

1) За основу истории Волховы из учебника по истории магии взят сюжет оперы «Садко» Римского-Корсакова. Там Новгородский гусляр Садко оказался, по правде говоря, тем ещё козлиной, сбежав от законной жены Любавы к морской царевне Волхове, обещавшей ему несметные богатства. В итоге свадьба с Волховой заканчивается подводным мордобоем, Садко возвращается домой к жене, а влюблённая в него морская царевна оборачивается быстрой речкой. К опере отсылает и название фанфика: «Колыбельная Волховы» — один из самых известных её музыкальных фрагментов. Не могу сказать точно, какой именно сюжет у песни «Сердце» polnalyubvi, цитируемой в фанфике, но строчки «Хочешь согреться в моих берегах», «Я ведь упала в твой вырытый ров. Дно за плечами давит сильней», а ещё про вечность оков (в опере Волхова тоже клянётся в вечной любви, верности и т.п., но в то же время её любовь — это ничто иное как плен, неволя) показались мне очень подходящими к этой истории. Далее в роли «Колыбельной» цитируется песня polnalyubvi «Считалочка». Так как я нашла в интернете сразу несколько вариантов текста третьего куплета и понятия не имею, какой из них верный, написала так, как сама услышала.

Вернуться к тексту