С чистого листа (гет)

Любовь не повинуется никому. Мы не можем заставить себя полюбить кого-то.

И точно так же не можем разлюбить. Любовь выбирает нас, а не мы ее.

Дэн Браун

Что происходит с браком после шестнадцати лет совместной жизни? Сохраняется ли любовь, соединяющая людей в самом начале их общего жизненного пути? Или она испаряется так же внезапно, как возникает? И возможно ли вообще научиться управлять своими чувствами и до конца понимать глубинные причины их возгорания и угасания?

На все эти вопросы у Гермионы Уизли-бывшей-Грейнджер не было ответов, но они по-прежнему терзали ее душу, не давая ни единого шанса избавиться от них раз и навсегда. Напротив, казалось, что чем больше она размышляет над этим, тем прочнее они оседают в ее голове, вытесняя все иные мысли и пуская глубокие корни.

Это странное терзающее чувство появилось внезапно. В один прекрасный воскресный день несколько месяцев назад Гермиона проснулась в своей кровати, умылась, привела себя в порядок и спустилась на кухню, где ее должны были ждать Рон с дочерью в окружении традиционных еще горячих блинчиков и свежего душистого чая. Но, спустившись вниз, она застыла на последней ступеньке, увидев, как Рон, ловко переворачивая блинчик, улыбнулся ей через плечо. Такая знакомая улыбка в то утро показалась ей до невозможности чужой. И все вроде было как обычно: безупречно вкусный завтрак, взволнованный рассказ Розы о какой-то открытой ею книге, только вот душу Гермионы захватило непонятное, новое чувство отчуждения. Она как будто со стороны посмотрела на прожитую ею жизнь и не смогла найти там объяснений произошедшего.

Даже сейчас, сидя в своем кабинете в Министерстве магии на вечернем совещании, где подводились итоги проделанной за день работы, она продолжала мысленно пытаться найти ответы на мучившие ее вопросы. Отношения с Роном, определенно, стали другими. Гермионе временами чудилось, что сам Рон чувствует то же, что и она, но сказать наверняка было трудно, потому что спустя столько лет знакомства с ним ей было сложно представить Рона Уизли серьезно размышлявшим о том, что изменилось в его взаимоотношениях с женой.

Рассеянно обведя подчиненных расфокусированным взглядом, ясно говорившим о том, что мысли ее давно уже улетели вдаль от будничных дел отдела Магического правопорядка, Гермиона уставшим голосом завершила сегодняшнее собрание. Не обратив внимания на настороженный взгляд Гарри Поттера, она крутанулась в кресле и устремила взгляд в ярко плясавший в камине огонь.

Возможно, она просто устала на работе и ей требовался отдых, способный возвратить не только физические, но и душевные силы, которые в последнее время иссякли. Гермиона боялась даже на одно мгновение допустить, что самые ее страшные мысли правдивы. Она не желала думать об этом, стараясь отбросить их в самую даль ее мысленных коридоров, но все равно невольно возвращалась к ним.

В карих глазах отразилось золотое пламя, резко взмывшее вверх. Гермиона перевела взгляд на стоявшие на каминной полке колдографии: счастливая улыбка озаряет лицо совсем молодой девушки в белом платье под руку с высоким долговязым рыжим парнем в парадной мантии. Создавалось четкое ощущение того, что с этого дня прошла уже целая вечность. Рядом стояла другая колдография, сделанная всего год назад на Чемпионате мира по квиддичу. Она сама и Рон стоят в верхней ложе. Гермионе показалось, что слегка натянутые улыбки не плод ее воображения. Она уже давно мысленно сравнивала эти две колдографии. Неужели это одна и та же пара? И когда только счастье на их лицах сменилось равнодушием, скрываемым под натянутой маской веселья? И почему она это стала замечать только сейчас?

Мысленному взору предстала совсем юная волшебница с ярко-рыжими волосами, ясно говорящими о ее принадлежности к знаменитой волшебной семье, но вот в ее лице Гермиона видела себя. Несомненно, Розе достались ее глаза и слегка вздернутый нос. Конечно, раньше Гермиона не хотела видеть очевидного из-за дочери: та была слишком мала, и заботы о ней вперемешку с работой отбирали все силы. Но теперь Розе уже пятнадцать. Она быстро росла. И главная связь, которую Гермиона чувствовала между собой и Роном, стремительно ускользала.

Часы звонко отбили несколько раз, разрушая невесомую тишину, застывшую в кабинете. Гермиона вздрогнула и со вздохом облокотилась на спинку кресла, в который раз поймав себя на мысли, что она все чаще задерживается на работе не потому, что ее держит невообразимая куча дел, а лишь потому, что она не хочет возвращаться домой. Такой необходимый и манящий раньше, теперь дом казался ей совершенно чужим, как будто был призраком из какой-то другой жизни. В их доме чего-то не хватало. Это остро чувствовалось везде: огонь в гостиной горел как-то особенно грустно; пропали теплые улыбки за завтраком, оживленные разговоры… Они вообще практически не разговаривали. Удивительно… В школе и в самом начале их семейной жизни постоянные громкоголосые споры было не остановить, а теперь они ограничивались пожеланиями «доброго утра» и «спокойной ночи», если Гермиона достаточно рано возвращалась домой. Они словно были соседями по комнате, которым не то чтобы не о чем поговорить друг с другом, но они просто слишком мало знакомы, поэтому не могут подобрать подходящую тему для разговора. В их же случае они скорее были знакомы слишком долго…

И все же идти надо. Не ночевать же на работе.

Гермиона с трудом поднялась из кресла и, накинув на плечи нежно-бежевого цвета мантию, трансгрессировала из кабинета к воротам загородного дома. Скорым шагом пройдя по усыпанной гравием дорожке, она поднялась на крыльцо и зашла в прихожую. Тускло освещенный коридор вел прямиком в гостиную, соединенную с кухней. Невольно вспомнилось, как столько лет назад они с Роном восхищались планировкой этого дома — весь первый этаж представлял собой практически единую комнату. Тогда это казалось таким притягательным — возможность всегда быть рядом, вместе. Сейчас же она доставляла множество неудобств. Избегать мужа, находясь с ним в одной комнате, было затруднительно.

В конце коридора раздалось тихое шуршание, и что-то с шумом ударилось о стекло. Подойдя ближе, Гермиона увидела Рона, сидящего за столом и поедающего только что насыпанные хлопья.

— Привет, — тихо сказала она.

— Привет, — Рон опустил голову и старался не поднимать ее, явно не желая встретиться глазами с женой.

Как будто они совершенно чужие люди. Гермиона продолжала испытывать глубокую привязанность к мужу. Уважала его, ценила, считала примерным отцом и семьянином… Но уже не любила. Да, из их дома улетела любовь, поэтому она так не хотела возвращаться сюда. И боялась откровенно поговорить с Роном. Она боялась причинить этим боль и неудобства вовсе не себе, она не хотела причинить боль близкому ей человеку. Все-таки они прожили вместе шестнадцать лет. Это большой срок. Она боялась, что она на самом деле ошиблась, и Рон по-прежнему любит ее, а ранить его чувства Гермиона не хотела. Вдруг она сама ошибается?

На следующее утро Гермиона проснулась в тесной пыльной комнатке в Дырявом котле. Накануне она не придумала ничего лучше, чем снять номер здесь — в любимом лондонском пристанище путешествующих волшебников.

С некоторым трудом перевернувшись на спину в крошечной кровати, Гермиона уставилась невидящим взглядом в потолок. Практически всю ночь она провела без сна. Ее душили слезы. И пусть в глубине души она знала и понимала, что все было сделано правильно, что оставаться и дальше вместе было бы невыносимо, трудно было отпустить родного ей человека навсегда. Пугали мысли о дочери — что она почувствует, когда сегодня узнает обо всем? Гермионе казалось, что своими действиями они сломали жизни не только друг другу, но и Розе.

Конечно, же это была неправда, и в дальнейшем Гермиона признавала это. Но в тот момент в маленьком душном номере ей казалось, что вся ее жизнь разрушена, и она теперь не знает, как собрать этот пазл жизни заново, в одиночку. Сказывались практически бессонная ночь и головная боль, захватившая ее сразу же после пробуждения.

Она не знала, сколько она так пролежала, тупо глядя в потолок, — мысли больше не шли, наступила спасительная апатия, но в реальность ее вернул глухой стук в оконное стекло. Подняв голову, Гермиона увидела белую сову Розы. Медленно, как будто неохотно, она поднялась с кровати и шагнула к окну, по пути взглянув на свое отражение и заключив, что лучше бы она этого не делала: припухшие красные глаза и спутанные густые волосы вовсе не добавляли привлекательности ее облику, но сейчас это было неважно.

Дрожащей рукой она взяла письмо — сложенный в несколько раз пергамент, перевязанный лентой. Не в силах открыть его и прочитать, Гермиона решила, что было бы неплохо спуститься вниз и позавтракать, хотя правильнее было бы сказать «пообедать», потому что настенные часы говорили о том, что уже два часа дня.

На узкой обшарпанной лестнице было темно, поэтому Гермиона, вновь погрузившись в невеселые мысли, не заметила высокую худую женщину в зеленой мантии, поднимавшуюся наверх.

— Извините меня, пожалуйста, — пробормотала Гермиона и уже собиралась продолжить движение, как женщина произнесла:

— Будьте осторожнее, мисс Грейнджер, вернее, простите меня, я привыкла вас так называть, миссис Уизли, — в тусклом свете лампы, прикрепленной к стене, появилось сухое строгое лицо Макгонагалл.

— О, профессор. Не ожидала увидеть вас здесь.

— Я приезжала в Лондон на встречу с новым профессором трансфигурации. К сожалению, встреча прошла неудачно, и сейчас я собиралась вернуться в Хогвартс. А вы? Покупаете что-то Розе для школы?

— А? Я…по правде, вы были правы, профессор. Думаю… что в скором времени я снова стану «мисс Грейнджер», — Гермиона тяжело прислонилась головой к пыльным обоям и прикрыла глаза, прежде чем продолжить: — Мы с Роном разводимся.

— О, мне очень жаль, мисс Грейнджер, — обычно жесткий и строгий голос Минервы Макгонагалл прозвучал до странности нежно.

На какие-то мгновения воцарилось тягостное молчание. Гермионе не хотелось открывать глаза и сталкиваться взглядом с сочувствующими глазами бывшего преподавателя, ей хватало того, что она сама себя жалела и не очень хотела слушать дополнительные сожаления.

— Может, пойдем вниз, перекусим? — предложила вдруг Макгонагалл более деловым тоном.

Слабо улыбнувшись, Гермиона приняла предложение, ведь именно для этого она и спускалась. Профессор ни о чем не спрашивала, лишь бросала на нее время от времени обеспокоенные взгляды. Ее тактика заключалась в том, что, наевшись, Гермиона сама все расскажет, если у нее будет желание. Так и произошло. Держать в себе боль, заполнявшую ее изнутри полностью, становилось уже невыносимо, а поделиться с кем-либо из друзей Гермиона не решалась, ведь друзья у них с Роном общие, и она не могла предсказать их реакцию на это событие, поэтому решила разбираться со всеми трудностями самостоятельно.

— …и теперь я даже не знаю, как возвращаться на работу. Рон работает под моим началом, а я не уверена, что морально готова встречаться с ним каждый день. Просто не представляю, что мне делать, — закончила Гермиона и уставилась в стену напротив, не решаясь встретиться взглядом с собеседницей.

— А что вы скажете, если я предложу вам пост профессора трансфигурации? — неожиданно произнесла Макгонагалл после небольшой паузы.

От удивления Гермиона едва не выронила бутылку сливочного пива, которую держала в руках, и резко повернулась к профессору. Судя по ее лицу, она говорила совершенно серьезно.

Но уехать сейчас в Хогвартс, бросить здесь все? Хотя, с другой стороны, ей было абсолютно нечего бросать: привычная жизнь осталась позади еще вчера, и сегодня она должна начать двигаться дальше, вперед. И, к тому же, в Хогвартсе у нее будет возможность чаще видеться с дочерью, с которой она до сих пор так и не поговорила. Неожиданное решение возникшей проблемы поразило Гермиону своей гениальностью и простотой. О лучшем развитии событий она не могла и мечтать в сложившейся ситуации.

— Я знаю, как вам нравилась нумерология в школе, и, вполне возможно, вы бы хотели преподавать именно ее, но профессор нумерологии уже есть в штате, а профессора трансфигурации как раз не хватает… — начала Макгонагалл, потому что молчание явно затянулось.

— Что вы, что вы, профессор! — воскликнула Гермиона. — Я вам очень благодарна за эту возможность. С радостью стану новым преподавателем трансфигурации. Если честно, когда я только приехала в Хогвартс в свой первый год, меня больше всего из всех предметов интересовала транфигурация.

Через полчаса Гермиона в приподнятом настроении вернулась в свой крохотный номер, сейчас не омрачивший ее радость даже своей грязью. Кинувшись к столу она на автомате скинула в чемодан перевязанный лентой пергамент и схватилась за чистый, чтобы написать письмо дочери с просьбой не переживать и обещанием встретиться с ней завтра на платформе 9 и ¾. Отправив небольшое письмо вместе с совой, Гермиона села строчить следующее, адресованное Министру магии с просьбой освободить ее от занимаемой должности — глупо было надеяться, что в воскресенье Кингсли будет на работе. Закончив писать, она решительно встала и, накинув дорожную мантию, спустилась вниз и вышла в Косой переулок — нужно подготовиться к новой жизни в качестве профессора Хогвартса.

Большой Зал стремительно заполнялся шумными школьниками, рассаживающимися по длинным деревянным скамьям. Восторженно-возбужденная атмосфера пронизывала каждого прибывающего. И вот в толпе мелькнула рыжая головка Розы, она приближалась, и вот, наконец, вошла в зал вместе с невероятной красоты белокурой девушкой, которая не шла, а словно плыла рядом с подругой.

Роза мельком взглянула на преподавательский стол, на ходу что-то рассказывая, но тут же замолчала и резко обернулась в противоположный конец Зала. Ее большие карие глаза ошеломленно расширились, ведь слева от директорского кресла сидела (просто невероятно!)... ее мама и улыбалась лукавой улыбкой.

Гермиона смотрела прямо на дочь, и ее реакция была именно такой, какую она ожидала. Девочка резко пихнула в бок севшую рядом подругу и кивком указала на преподавательский стол. На лице Мари-Виктуар отразилось не меньшее удивление. Гермиона лишь смущенно пожала плечами и слегка кивнула головой, давая понять, что все объяснения будут позже.

Отвернувшись, она перевела взгляд на своего соседа, которым, к ее некоторой досаде, оказался Малфой. На его лице уже не было и следа прежнего удивления, сложно было сказать, о чем он думает, потому что он с абсолютно бесстрастным выражением рассматривал сидящих за столами школьников, периодически задерживая взгляд на крайне правом столе Слизерина.

Драко Малфоя Гермиона редко видела после выпуска из Хогвартса. Последний раз, насколько ей помнилось, был шесть или семь лет назад — тогда она увидела его мельком, в Министерстве Магии. Она плохо представляла, чем он занимался все это время, и только когда Роза пошла в Хогвартс, узнала, что Малфой работает там. Внешне он практически не изменился за эти годы, только в лице стало меньше презрения — оно сменилось ироничной усмешкой, обращенной ко всему вокруг.

Профессор МакГонагалл разговаривала с Невиллом, сидящим по правую руку от нее. Из обрывков разговора Гермиона поняла, что речь шла о предстоящем ежегодном школьном турнире по квиддичу: хоть Макгонагалл стала директором и была обязана оставаться беспристрастной в таких вопросах, в глубине души она желала победы Гриффиндору, поэтому, как бы между делом, советовала Невиллу, как декану этого факультета, уделить в этом году особое внимание отборочным соревнованиям. Предоставленная самой себе Гермиона решила попробовать наладить контакт с Малфоем.

— Ну, и каково это, работать профессором? — дружелюбным тоном спросила она, начав разговор с нейтральной темы, потому что не знала, какой Драко теперь человек и что от него ждать: грубости или человеческого отношения.

— Нормально, — прозвучал ответ совершенно бесцветным голосом. Даже не взглянув на нее, он продолжил: — Жаль только, что нельзя применять Круциатус к детям, когда они тебя особенно достают… Да шутка это, Грейнджер, — вполне добродушно усмехнулся Малфой, увидев, как ее рука с вилкой застыла в воздухе, а она сама чуть ли не с ужасом смотрит на него. — Немного идиотская, соглашусь, но ты бы видела свое лицо.

На какой-то краткий миг на его лице мелькнула улыбка и тут же испарилась. Он бросил очередной короткий взгляд в сторону стола Слизерина и снова заговорил, слегка повернувшись к собеседнице:

— А вот что ты тут забыла? В «Пророке» писали, что ты делаешь успешную карьеру в Отделе магического правопорядка, — при этом на его лице застыло скучающее выражение, и казалось, что, говоря это, он просто отдает дань вежливости.

Внутри у Гермионы все сжалось, будто все органы скрутились в тугой узел, но внешне она не подала виду и постаралась как можно более беспечным тоном ответить, что она просто решила внести разнообразие в жизнь. По лицу Малфоя было заметно, что он не удовлетворен таким ответом, но ни на чем настаивать не стал.

Ужин подошел к концу, и, когда школьники стали покидать Большой зал, Гермиона заметила, как к преподавательскому столу стремительно приближается Роза. С беспокойством бросив взгляд на своего соседа, который, казалось, всецело погрузился в разговор с профессором ЗОТИ, она в предупредительном жесте подняла руку и достаточно строго сказала:

— Роза, мы успеем все обсудить, а сейчас, пожалуйста, не пренебрегай своими обязанностями старосты, — Гермиона оглянулась на Невилла, ища поддержки: она очень боялась, что дочь может сказать относительно ее предстоящего развода, а она вовсе не хотела сейчас делать это достоянием общественности.

Поймав ее взгляд, Невилл ответил на ее немой призыв:

— Да, Роза, идите, пожалуйста, сопровождать первокурсников в их спальни, или я зря выбрал вас в качестве новой старосты в этом году?

Слегка озадаченная таким единодушием среди профессоров, в числе которых была ее мать, с которой она надеялась наконец-то поговорить, Роза ответила тихо: «Нет, сэр», и поспешила обратно к своему столу на помощь второму старосте. Внутри она кипела от праведного гнева: когда настанет тот заветный миг, когда они смогут обсудить все с мамой, если она постоянно откладывает этот разговор?

На следующий день Гермиона проснулась в легком, слегка торжественном возбуждении — её ждал первый рабочий день в качестве преподавателя. Какое она сегодня впечатление произведет, так к ней и будут относиться ученики. Тревоги относительно этого на какое-то время вытеснили на второе место душевную боль, чему Гермиона была даже рада: уж лучше волноваться, чем страдать.

Она не пошла на завтрак, а направилась прямиком в класс готовиться к предстоящему уроку. Ответственности добавлял и тот факт, что первыми ее учениками должны были стать пятикурсники, а значит, Гермионе надо будет приложить максимум усилий, чтобы быть непредвзятой по отношению к успехам дочери и сразу показать всем, что она справедливый преподаватель, не выделяющий кого-то из своих подопечных.

Накануне, когда Гермиону представляли как нового профессора, это вызвало небывалый интерес у студентов, которые, разумеется, много слышали о Гермионе Грейнджер, но не могли даже представить, что она станет им преподавать. Идя по коридору, она чувствовала, как ей уступают дорогу с каким-то особым уважением и почтением. Внутри Гермионы все ликовало от такого приема.

Свой первый урок она начала с того, что решила познакомиться с классом.

— …Скорпиус Малфой?

На задней парте вскинул руку худой бледный мальчик, внешне очень похожий на отца в его возрасте, но в его лице абсолютно отсутствовало презрительное выражение, а в манере говорить не было раздражающих ленивых ноток, что понравилось молодой преподавательнице.

Во время короткой перемены Гермиона забежала в учительскую, где не было никого, кроме Невилла и Малфоя, которые о чем-то беседовали, но с ее появлением прервали разговор, и декан Гриффиндора с простодушной улыбкой поднялся ей навстречу:

— Ну, как прошел первый урок?

— Очень неплохо, но у ребят есть некоторые пробелы в знаниях, их учили не так, как нас, — при этих словах она многозначительно глянула на бывшего сокурсника, явно имея в виду, что с профессором Макгонагалл мало кто может сравниться. — Но я постараюсь в кратчайшие сроки восполнить эти пробелы. Думаю, что к ноябрю мы уже успеем все нагнать.

Как только Гермиона опустилась в кресло около камина, Малфой встал и направился в противоположный угол комнаты к большому стеллажу с книгами и взял одну из них.

— А почему ты все-таки согласилась на эту должность? — Невилл оставался на месте, только чуть наклонился к Гермионе.

Она сидела спиной к стеллажу и не видела, как при этих словах вся фигура Малфоя напряглась, а он сам прислушался к их разговору, но не услышал ничего нового, потому что, в сущности, Гермиона ответила то же, что и за ужином ему: «Просто решила попробовать себя в чем-то новом». С сомнением тряхнув головой, Малфой снова погрузился в перелистывание страниц.

— Как Рон? — снова прозвучал неудобный вопрос.

— Все хорошо, он по-прежнему работает мракоборцем, — немного слукавила Гермиона, но от дальнейших расспросов ее спас звонок, и она быстро вскочив с кресла, помчалась на следующий урок.

Первый рабочий день прошел настолько спокойно, без происшествий, что Гермиона даже не могла расслабиться, все время ожидая подвоха, но под конец абсолютно успокоилась и с легкой душой шла к своему кабинету, чтобы немного передохнуть перед ужином. В тот момент, когда ей осталось преодолеть всего лишь половину коридора, Гермиона заметила большую группу школьников, собравшихся у широкой ниши. Нехорошее предчувствие сразу же захватило ее существо, и Грейнджер нетвердыми шагами приблизилась, чтобы разобраться, в чем дело.

На небольшом свободном пятачке, который окаймлял неровный строй студентов, она увидела свою дочь, которая с решительным перекошенным лицом направляла палочку в сторону какого-то мальчика, тот же согнулся пополам, обхватив голову руками.

— Что здесь происходит?! Ну-ка расступитесь! Все направляйтесь в свои гостиные, нечего тут смотреть, — Гермиона протиснулась сквозь постепенно редеющую толпу и, поддаваясь материнскому инстинкту, первым делом кинулась к Розе. — Роза!

На веснушчатых щеках дочери она заметила высохшие соленые дорожки, волосы были взъерошены, а сама девочка пустым взглядом буравила все еще скрюченного мальчика. Убедившись, что с Розой все в порядке, Гермиона торопливо приблизилась к мальчику.

Хватило одного взгляда на его волосы, чтобы понять, кто перед ней. Гермиона ласково попыталась убрать его руки с лица:

— Ну же, Скорпиус. Что с тобой? Что тут вообще произошло?

— Скорпиус!

По коридору в развевающейся мантии стремительно шагал Малфой-старший, за ним семенил другой мальчик, видимо, друг Скорпиуса. Лицо Драко, как и всегда, было непроницаемо, только глаза выражали заметное волнение, и когда он увидел, что сын самостоятельно держится на ногах, в серых глазах отразилось облегчение.

— Я не успела разобраться, что случилось… — начала Гермиона, но Малфой, бурча себе под нос что-то про маниакальные наклонности, передающиеся по наследству, и слизней, развернул к себе Скорпиуса, не издавшего еще ни звука.

Гермиона опустилась на каменный выступ и взяла Розу за руку. Девочка как будто пришла в себя, потому что взгляд стал осмысленным. Она с тоской и раскаянием посмотрела на мать, лишь тихо сказав:

— Я не хотела. Это случайно.

— Что произошло?

— Я ждала тебя, хотела поговорить. Слонялась по коридору и незаметно для себя заплакала, а тут этот… Скорпиус, — Роза махнула в сторону семьи Малфоев: Драко стоял спиной к ним и внимательно рассматривал лицо сына, — начал расспрашивать, что случилось, а я… А я просто… Не сдержалась… Понимаешь, я….

— Это из-за того, что мы с папой разводимся? — в этот момент Гермиона была слишком поглощена дочерью и ее болью, чтобы заметить, что недовольное бурчание в стороне стихло. — Моя дорогая, иди ко мне.

Она притянула дочь к себе и обняла, почувствовав, что нуждается в этих объятиях не меньше Розы. Оторвавшись и заглянув в большие карие глаза, Гермиона произнесла с нежностью:

— По-моему, пришло время нам поговорить.

Гермиона выпрямилась и, прижав дочь к себе, как можно более участливо спросила Малфоя, ощущая свою частичную вину за произошедшее:

— Как Скорпиус?

— Будет в порядке. Я отведу его в больничное крыло, — взгляд внимательных серых глаз проводил удаляющиеся фигуры. Тяжело вздохнув, Малфой снова обратился к сыну, у которого кожа лица наполовину покрылась чешуёй: — И где только эта маленькая копия своей матери узнала про это заклинание?

* * *

В комнате профессора Грейнджер ярко алело пламя в камине, отбрасывая красные блики на сидевших рядом на диване молодую женщину и девочку, готовившуюся вот-вот стать девушкой.

— Спрашивай обо всем, что хочешь знать. Я на все отвечу, — Гермиона села поудобнее и ободряюще взглянула на Розу.

— Почему вы разводитесь?

— На этот вопрос трудно ответить в двух словах, — она вздохнула. — Так иногда случается: люди перестают любить друг друга, так произошло и с нами, — голос предательски дрогнул, но она продолжила: — Мы оба чувствовали это, но все не могли решиться поставить точку. Пойми, это не сиюминутное решение, нет, оно взвешенное. Разве папа тебе не говорил?

— Говорил, — нехотя признала Роза, которая стремилась вывести мать на разговор только потому, что желала сравнить их версии и, сопоставив их, узнать правду. Но ничего нового для себя она не услышала сейчас.

— Но мы тебя все равно любим. Я тебя очень люблю. Знаю, мы проводили не так много времени вместе, но я надеюсь, что сейчас у нас будет время восполнить все, если ты позволишь, — Гермиона приобняла Розу, прижав ее к себе. — Мне тоже тяжело. И больше всего я не хочу, чтобы наше с Роном решение негативно отразилось на тебе.

Роза молча обнимала мать за талию, вдыхая ее теплый родной запах, и неотрывно смотрела на огонь, погрузившись в свои мысли. В этот момент они обе почувствовали, что стали чуть ближе к друг другу.

— Я уже говорила, что смогу это принять. Я уже взрослая. Мне просто очень сложно поверить в то, что родители действительно расходятся, — она проглотила подступившие слезы. — Ты специально приехала в Хогвартс вместо нашего прошлого профессора трансфигурации?

— Да, мне необходима была перемена. Забыть твоего отца. Работать каждый день с ним в одном здании было бы трудно, поэтому я согласилась на предложение профессора Макгонагалл. И это хорошая возможность быть ближе к тебе.

— Я рада, что ты здесь. Если бы мы сейчас не поговорили, мне было бы в разы сложнее.

— Почему ты напала на Скорпиуса? — тихо спросила Гермиона через какое-то время, понимая, что ей надо досконально разобраться в этом, ведь она была уверена, что Малфой будет жаловаться, и она сама должна будет как-то защитить дочь в глазах Макгонагалл.

— Он не отставал от меня. Пристал и никак не хотел уходить и оставить меня в покое. Вот я и не сдержалась, — Роза опустила взгляд.

— Ты же понимаешь, что мне придется оштрафовать Гриффиндор? Дуэли в коридорах запрещены, и я, как профессор, не имею права делать исключения.

Девочка только кивнула на это. Казалось, ее мало заботило, что она лишила свой факультет очков тогда, когда они еще толком не начали их получать.

— И, пожалуйста, извинись перед Скорпиусом.

Услышав это, Роза резко отпрянула от матери и воззрилась на нее странным взглядом широко раскрытых глаз. Гермиона лишь покачала головой, терпеливо добавив:

— Он хотел тебя утешить (ей очень хотелось верить, что это действительно так), а ты напала на него. Ты не права.

— Хорошо, — буркнула Роза, но по ее тону было понятно, что она не в восторге от подобной перспективы.

Часы на каминной полке громко пробили девять часов, и их гул разнесся по комнате, отражаясь от предметов, наполнявших ее.

— Уже поздно, иди к себе в гостиную. Тебе стало легче, Роза?

— Да, мам, спасибо, — улыбнувшись вымученной улыбкой, девочка чмокнула маму в щеку и вышла из комнаты.

Гермиона тяжело упала на диванные подушки. В горле стоял ком, но она мужественно не обращала на него внимания. Собирать себя вновь по кусочкам теперь представлялось более сложной задачей, чем она предполагала. Даже поддержка Розы не сильно уменьшала ее собственную боль, все это время жившую в груди и периодически напоминавшую о себе губительным огнем, расползающимся по телу.

Был только один выход — погрузиться с головой в работу, только чтобы не оставалось ни одной свободной минутки для обдумывания чего бы то ни было, не касающегося работы. И пахать, пахать без перерыва, лишь бы не ощущать пугающую пустоту и боль в груди, пока она не утихнет. Да, только так. Нет другого выбора. Решение было принято окончательно, и Гермиона ощутила еле уловимое облегчение.

Роза лежала на своей кровати в башне Гриффиндора, тупо уставившись в красный полог над головой. Ее одолевали самые разные чувства, но в глубине души она понимала, что разговор с мамой успокаивающе подействовал на нее. Она думала, что теперь, после того, как ее родители решили развестись, она будет совершенно не нужна маме. Ведь она и раньше не так много времени проводила с ней: у неё всегда было много работы. Когда Роза увидела ее на банкете в честь начала нового учебного года, её сердце наполнилось надеждой: неужели ее мама смогла отказаться от работы в Министерстве, чтобы преподавать в Хогвартсе и больше времени проводить с ней?

Ей вдруг стало стыдно за свои мысли: как она могла думать, что мама ее не любит? Конечно, развод родителей стал для Розы ударом, ей и в страшном сне бы не приснилось, что что-то подобное могло произойти с ней, именно с ней. Но реальность оказывается более жестокой, чем все наши мечты. Единственный плюс, который она смогла найти, — мама наконец была с ней рядом, и у нее есть возможность с ней сблизиться.

Роза вдруг вспомнила, как сегодня разозлилась на этого Скорпиуса. Вот кто, спрашивается, просил его вмешиваться? Неужели она даже поплакать спокойно не может? Но мама права: ей надо извиниться перед ним, ведь, в сущности, он не сделал ничего плохого, просто переживал за нее. Однако, что-то было в этом Малфое не дающее Розе покоя. Слишком странные взгляды он на нее бросал. Она чувствовала их на себе.

«Неважно…», — подумала Роза, переворачиваясь на бок.

Завтра она пойдет и извинится перед ним.

Утром за завтраком Гермиона кожей чувствовала неловкое молчание, повисшее между ней и ее соседом. Макгонагалл сегодня не было, и она чувствовала себя очень неуютно после того, что произошло вчера, хотя на лице Малфоя не было никаких эмоций и он ничем не выражал своей неприязни, которая, как считала Гермиона, была всегда, а сейчас только усилилась. Напряжение витало в воздухе, наэлектризовывая все вокруг. Малфой время от времени бросал на нее короткие взгляды, словно хотел убедиться в чем-то.

— Как Скорпиус? — не выдержав, Гермиона заговорила первой, тем более что она и правда переживала. — Роза не хотела его покалечить, это произошло случайно, — быстро добавила она, не в силах сдерживаться.

— Если не считать того, что половина его лица покрыта чешуей, то он в порядке. Но мадам Лонгботтом сказала, что он будет в порядке, просто придется какое-то время полежать в больничном крыле.

— Я очень рада, что все обошлось. Роза хорошая девочка, обычно она и муху не обидит. Просто сейчас у нее… М-м-м… Сложный период…

Малфой ничего не ответил, лишь бросил еще один внимательный взгляд, задержавшись на мгновение на ее руках. Гермиона в недоумении перевела взгляд на руки, в которых держала вилку и нож, но ничего заслуживающего внимания там не заметила.

— А Скорипус оказался в неподходящем месте в неподходящее время, — добавила Гермиона и замолчала, заметив короткий кивок Малфоя-старшего.

— Так вы что с Уизли, разводитесь? — это было сказано нарочито равнодушным тоном, но от Гермионы не укрылся заинтересованный взгляд, которым он ее вновь окинул. Было очевидно, что все это время он хотел спросить именно это.

Гермиона резко напряглась и пожалела, что она не ежик, который может в любой момент свернуться и выставить во внешний мир колючки, чтобы ее никто не трогал. Отвернувшись и выпрямившись в своем кресле, она холодно отрезала:

— Это не твое дело.

Малфой не донес до рта кусочек омлета и впервые за два дня развернулся к ней всем корпусом, вперившись в нее проницательным взглядом серых глаз. Затем вновь посмотрел на ее руку и, чуть заметно кивнув в ее сторону, сказал:

— А кольцо тогда зачем носишь? Я все вчера слышал, отпираться бесполезно.

Гермиона посмотрела на свою левую руку, где на безымянном пальце по-прежнему блестело золотое кольцо. Она и сама не знала: наверное, самым подходящим объяснением было то, что очень сложно порвать со старой жизнью в один момент. А возможно, кольцо на пальце было свидетельством того, что официально она все еще замужняя женщина. К тому же, сними она кольцо, и на нее тут же обрушится лавина неудобных вопросов, на которые она предпочла бы не отвечать, пока это не станет необходимостью.

— Да, мы разводимся, доволен? — яростно прошипела Гермиона.

— Вполне, — Малфой равнодушно пожал плечами и вернулся к омлету с довольной усмешкой на губах.

— Только, пожалуйста, не говори пока никому. Об этом еще никто не знает. Надеюсь, тебя это сильно не затруднит? — почти язвительно поинтересовалась Гермиона, взбешенная его ответом еще больше.

— Я очень постараюсь, Грейнджер. Не думай, что ты настолько интересная, чтобы я тебя с кем-то обсуждал.

Издав нечленораздельный разъяренный звук, приглушенный только осознанием того, что ее могут услышать, Гермиона отвернулась от него, вернувшись к своему завтраку, в душе довольная тем, что он все еще считает ее скучной, — ей сейчас это только на руку.

В это же время Роза только закончила пересказывать Мари-Виктуар вчерашний разговор с мамой. По мере ее рассказа красивое лицо подруги становилось все более сочувствующим, что придавало ему еще большее очарование. Тряхнув светлыми, почти серебряными волосами, она тихо произнесла:

— Это ужасно, Роза! Что же ты будешь делать? Неужели нет никакой возможности, чтобы они снова сошлись?

Роза уронила голову на руки, запустив пальцы в густые рыжие волосы, — как будто она об этом не думала. Как только первый шок прошел, она решила во что бы то ни стало свести их снова, но с каждым днем ее решимость таяла. Во-первых, мама теперь была в Хогвартсе, что существенно осложнило бы попытки объединить родителей, во-вторых, послушав их обоих, она в глубине души поняла всю бесполезность своих попыток — этим решением двигали не эмоции, а холодная убежденность в том, что как пару их ничего больше не связывает.

— Нет, это бесполезно. У мамы в глазах все было написано. Я сказала им, что смогу это принять, но мне так плохо от этого…

Мари-Виктуар приобняла подругу, тихо шепнув:

— Все будет хорошо.

В этот момент она заметила махающего ей рукой высокого парня с ярко-голубыми волосами. Несмотря на то, что она искренне сочувствовала кузине, Мари-Виктуар не смогла побороть в себе желание встретиться с Тедди перед занятиями — у него начался последний год в Хогвартсе, поэтому они старались каждую свободную минутку проводить вместе. Сказав Розе, что встретится с ней на травологии, она умчалась навстречу любви.

Оставшись одна, Роза ощутила, что она одинока как никогда раньше: все близкие люди покинули её. Незнакомое ранее чувство, очень напоминавшее отчаяние, захватило ее. Она с тоской взглянула на преподавательский стол, где мама разговаривала о чем-то с профессором Малфоем. Эта картина напомнила ей о данном вчера обещании извиниться. Прикинув, что времени до начала первого урока ей как раз хватит, Роза схватила свои вещи и, оставив нетронутым завтрак, выбежала из Большого зала.

В больничном крыле было необычайно тихо по сравнению с гулом, стоящим за завтраком, и пусто. Только одна койка, загороженная ширмой, была, по-видимому, занята. Оглянувшись в поисках медсестры и не обнаружив ее, Роза заглянула за ширму и сразу увидела Скорпиуса. Он лежал на спине, стеклянными глазами смотря в потолок, казалось, мысли его были очень далеко. Услышав шорох, он приподнял голову, и уголки его губ чуть поползли вверх.

— Привет, — помявшись с ноги на ногу, сказала Роза, не решаясь подойти ближе. Она почувствовала себя скованно, потому что совсем не подумала о том, что скажет ему сейчас и как объяснит свое поведение.

— Привет, садись, — Скорпиус махнул в сторону стоящего рядом с кроватью стула.

Роза бросила неуверенный взгляд на его лицо — на одной половине плотным покровом лежали пропитанные какой-то мазью бинты, — и почти бегом бросилась к стулу, сев так, чтобы видеть только здоровую часть лица.

— Я пришла… Я хочу извиниться. Прости за вчерашнее. Я правда не хотела тебя калечить. Честно, — она опустила взгляд и разговаривала со своими коленками. Извиняться перед слизеринцем было сложнее, чем она думала. — Мои родители, они… Ну, в общем, они разводятся. Когда ты вчера подошел, я ждала маму.

— Я понимаю, как тебе тяжело.

Роза подняла голову, с сомнением изогнув бровь:

— Твои родители тоже развелись?

— Нет, моя мама умерла, но вряд ли это хуже развода, верно? — Скорпиус невесело усмехнулся.

Роза странно взглянула на него, неопределенно хмыкнув. Она явно не знала, как ей на это реагировать: то ли улыбнуться в ответ, то ли посочувствовать, потому что ему должно быть хуже, чем ей.

— Все наладится. Со временем, — добавил Скорпиус, потому что Роза до сих пор молчала, внимательно изучая молнию на своей сумке. — Не падай духом.

— Спасибо, я стараюсь, — только прозвучал этот тихий ответ, как над замком, гулко отражаясь от каменных стен, прозвенел звонок. — Мне пора. Выздоравливай.

Она уже шагнула к ширме, тряхнув волосами, как ее остановил внезапный вопрос, прозвучавший почти жалобно:

— Ты придешь еще?

Обернувшись, Роза встретилась взглядом с парнем. Она не горела желанием приходить сюда вновь, но просто не могла отказать человеку, который должен проторчать здесь неизвестно сколько, к тому же, он так на неё смотрел.

— Думаю, что да.

Она действительно приходила. Почти каждый день по вечерам все две недели, что он пролежал в больничном крыле, пока сходила чешуя с лица. Роза рассказывала о том, что произошло за день, как много времени она тратит на домашнее задание, подготовку книг, которые теоретически могут понадобиться перед предстоящими в этом году СОВ, и тренировки по квиддичу.

Скорпиуса не сильно волновал квиддич, но он вежливо слушал ее рассказы. Ему больше были по душе истории про занятия и домашние задания, которые иногда они делали вместе. А обсуждения многочисленных книг, которые могла предоставить школьная библиотека, доставляли особое удовольствие обоим.

— Знаешь, я у тебя никогда не вижу других посетителей, — задумчиво проговорила Роза в один из вечеров накануне его выписки, когда собирала исписанные пергаменты и перья.

— Мои друзья приходят по утрам, перед завтраком. Приносят домашнюю работу и последние новости факультета, — слегка помявшись, ответил Скорпиус. — По вечерам мне нравится бывать одному.

— Тогда я, наверное, тоже тебе мешаю? — Роза подняла голову и посмотрела прямо в серые глаза.

— Нет, — Скорпиус тепло улыбнулся, — я всегда тебе рад.

Смутившись, Роза постаралась поскорее отвернуться и, не поворачивая головы, вышла из-за ширмы, бросив напоследок, что зайдет завтра.

Всю дорогу до башни она вспоминала слова отца. Когда они стояли на платформе перед отъездом в Хогвартс, папа сказал, что ей следует держаться от отпрыска Малфоев подальше. Все эти годы она верно следовала совету: папа был для неё очень близким человеком, возможно, потому что она была единственным ребенком в семье, и вся отцовская любовь доставалась ей безраздельно. Но за последнее время она была вынуждена какое-то время общаться со Скорпиусом. Роза осознала, что он совершенно не плохой человек, а даже наоборот. Она вдруг почувствовала себя очень глупо от того, что четыре года не подпускала к себе этого, в целом, доброго мальчика, с которым они вполне могли бы подружиться. И все это только из-за неприязни отца Розы к отцу Скорпиуса. Разве это справедливо? Возможно, отец Скорпиуса в его возрасте и правда был плохишом и задирой, но Роза с трудом могла представить самого Скорпиуса, этого застенчивого парня, в подобном амплуа.

* * *

Неумолимо приближался октябрь, а вместе с ним и первый матч сезона по квиддичу: Гриффиндор-Слизерин. Роза играла за свою сборную со второго курса и очень успешно. Она впервые села на метлу в пять лет в один из тех вечеров, когда мама задерживалась на работе, и с тех пор не расставалась с ней надолго.

Выдался ясный морозный день. В неподвижном воздухе витали неуловимая прохлада и клубы пара, которые толпами выпускали студенты, спешившие занять хорошие места на трибунах. Под ногами хрустела замерзшая трава, когда Невилл с Гермионой вышли из замка в сторону игрового поля. В лице Невилла Гермиона нашла замену всем друзьям. Она подозревала, что остальным все уже давно рассказал Рон, и только Хогвартс оставался безопасным местом, в котором царило неведение относительно произошедшего. Поэтому, если у нее выдавался свободный вечер (что случалось, учитывая нагрузку, которую она на себя навалила, нечасто), Гермиона проводила его с Невиллом, или с ним и Ханной.

— Ты иди, я догоню тебя на трибуне, хочу зайти к Розе перед игрой, — с этими словами они расстались, и Гермиона повернула налево к раздевалкам.

К ее изумлению, она застала расхаживавшим перед раздевалкой сборной Гриффиндора того, кого совершенно не ожидала там увидеть, — Скорпиуса Малфоя. Было очевидно, что он поджидает Розу. Движимая любопытством Гермиона застыла за одной из трибун так, чтобы ее было не видно, но чтобы она все могла слышать. Дурацкая привычка — желание быть в курсе всего происходящего, сохранившаяся еще со школы, но она ничего не могла с собой поделать.

Через пару минут со стороны замка к раздевалке подошла Роза, не заметив мать. Ее голос разрезал ледяную неподвижность воздуха:

— Скорпиус? Что ты здесь делаешь?

Раздался хруст травы под торопливыми шагами. Скорпиус приблизился к Розе.

— Привет. Я, конечно, буду болеть за свой факультет сегодня, но я не мог не прийти и не пожелать тебе удачи.

Гермиона застыла за своим укрытием не в силах пошевелиться. Судя по воцарившемуся молчанию, Роза была поражена не меньше. Прошло несколько долгих минут, прежде чем она выдавила из себя:

— Спасибо. Это неожиданно, если честно.

Словно почувствовав, что кто-то упорно смотрит в эту сторону, Гермиона обернулась на трибуны. На противоположной стороне поля трибуны облюбовали преподаватели, среди них был и Драко Малфой, упорно и неотрывно смотрящий в сторону раздевалки Гриффиндора, которая оттуда была видна как на ладони.

Если бы Гермиона сама не слышала того, что сказал Малфой, она бы решила, что Драко науськал сына против ее дочери, чтобы сорвать матч или еще что-нибудь, как бы по-детски это ни звучало. Слишком подозрителен был его интерес к этой сцене.

Решив, что самое главное она уже услышала, Гермиона решила оставить детей одних и зашагала к трибунам, где Невилл должен был занять ей место. Он ждал ее на самом верхнем ряду, положив свои перчатки на место прямо над блондинистой головой Малфоя.

Усевшись, Гермиона взглянула на светлые волосы, маячившие прямо на уровне ее щиколоток. В неясном порыве она наклонилась и тихо, чтобы соседи не услышали, сказала:

— Я поражена, Малфой, как у тебя получилось вырастить такого сына как Скорпиус.

Драко обернулся, на его лице было написано удивление, которое он даже не попытался скрыть. Сдвинув светлые брови, он спросил иронически:

— Проявляешь чудеса наблюдательности?

— Нет, — серьезно ответила Гермиона. — Говорю, что вижу. Наверное, на него большое влияние оказывает мать, — задумчиво добавила она.

— Люди иногда меняются, — словно проигнорировав ее последнюю фразу, небрежно заметил Малфой и отвернулся.

Работать профессором в Хогвартсе оказалось не так занимательно, как предполагала Гермиона изначально, но от этого оно вовсе не становилось менее увлекательным, хотя возникающие проблемы и расстраивали. Уровень знаний учеников действительно оставлял желать лучшего, поэтому новый профессор бросила все свои силы на исправление ситуации.

С раннего утра и до поздней ночи она сидела в библиотеке, прерываясь только на то, чтобы провести уроки. Гермиона взвалила на себя колоссальную нагрузку, прикрываясь тем, что ей надо подготовить как можно больше материала для студентов, чтобы они не отставали от той программы, которую она для них составила. Постоянная работа с книгами заставила вспомнить о тех временах, когда она на третьем курсе пыталась совместить больше предметов, чем могла осилить. Примерно то же повторялось и сейчас спустя двадцать лет. Но только в этот раз сон покинул ее и не хотел возвращаться. Бессонница вошла в ее жизнь и захватила ее.

Стоило только Гермионе лечь в постель после тяжелого дня и закрыть глаза, как на нее мгновенно, словно ушат холодной воды, обрушивались мысли о разводе и о том, как все могло бы быть. От тоски некуда было бежать, она преследовала ее везде, как только Гермиона оставалась одна и ненадолго отвлекалась от работы, вновь поглотившей ее жизнь. В груди как будто зияла дыра; в одиночестве волшебница отчетливо ощущала ее, но старалась не обращать внимания.

А если под утро и удавалось заснуть, ее неизменно преследовали кошмары, наполненные искаженными сценами из ее прошлой жизни.

С Розой они виделись только на уроках и в Большом зале — обе были слишком заняты: Гермиона работой, Роза — подготовкой к СОВ.

Практически каждую ночь Гермиона бродила по замку, закутавшись в халат, помня о том, что в свое время Гарри помогали от бессонницы прогулки по пустому замку. Слоняться по холодным коридорам было приятнее, чем лежать в постели в смертельных объятиях мучительных мыслей.

Впервые выйдя на такую прогулку, она почувствовала себя школьницей, нарушающей заведенные правила, но успокаивала себя тем, что она теперь профессор и ей позволено бродить по ночам. Но чувство запретного удовольствия все равно захватывало ее, стоило ей выйти из кабинета. Возможно, потому что она сама нарушала правила во время учебы, и, вопреки всякой логике, в глубине души ей это даже нравилось.

Гермиона несколько недель бродила по Хогвартсу, не встречая ни души; каким-то невероятным образом ей удавалось скрываться и от Филча. В одну из ночей в середине октября она как обычно около полуночи покинула свой кабинет и направилась в сторону Астрономической башни, предусмотрительно одевшись потеплее. Ей нравилось бывать именно там. Наверху она могла на какое-то время забыть обо всем и позволить себе побыть человеком, которого ничего не гнетет, свободной от всего.

Последние ступеньки она преодолела во все нарастающем радостном предвкушении свободы. Открыв дверь, Гермиона полной грудью вдохнула морозный воздух и от наслаждения прикрыла глаза. С башни открывался прекрасный вид на замок и его окрестности. Опершись о холодный камень, Гермиона устремила взгляд вдаль.

— Хочешь простудиться и умереть, Грейнджер?

От возникшей молчаливой идиллии не осталось и следа. Нахальный тихий голос разрушил маленький мирок спокойствия.

— Тебе назло буду жить, — Гермиона постаралась вложить в ответ всю переполнявшую ее горечь, вызванную вовсе не колким вопросом Малфоя — к нему она давно привыкла и не обращала внимания.

— На другой ответ я и не рассчитывал, — он подошел ближе и встал рядом.

Какое-то время они молча смотрели в сторону темного горизонта, где соприкасались верхушки темных силуэтов деревьев и безграничного неба. Прохладный ветер овевал лица и поднимал полы халатов.

— Не спится? — вполне дружелюбно спросил Малфой.

Вырванная из собственных мыслей новым вопросом Гермиона несколько секунд смотрела на смутно различимый в темноте профиль, прежде чем осознать, что обращался он именно к ней.

— У меня бессонница, — вновь повернув голову, просто ответила Гермиона.

— А чего не выпьешь усыпляющее зелье?

Вопрос был логичный. Но этот вариант Гермиона давно и несколько сотен раз обдумала. Она не хотела привлекать чужое внимание к своим проблемам, а если бы она попросила профессора зельеварения — то есть Малфоя, — об усыпляющем зелье, то это неизбежно вызвало бы вопросы. А котел и ингредиенты для приготовления зелий Гермиона в Хогвартс не взяла.

— Спокойной ночи, Малфой, — с этими словами она развернулась и покинула башню. Лучшей тактикой для ухода от ответа было в прямом смысле уйти. Особенно когда подходящий ответ так и не нашелся.

На следующее утро за завтраком, уже собираясь встать из-за стола, Малфой обернулся к Гермионе и протянул ей небольшую стеклянную бутылку, до краев наполненную светло-фиолетовой полупрозрачной жидкостью. Отличница внутри сразу же подсказала: «Усыпляющее зелье».

Но почему он это делает?

— Оно сильно действует. Принимай понемногу, — добавил он и встал.

Несколько секунд Гермиона ошарашенно переводила взгляд с бутылочки, стоящей около ее тарелки, на дверь, за которой скрылся профессор зельеварения, пытаясь понять, как ей следует отреагировать на такой подарок.

«Может, и правда люди меняются», — пронеслось в голове.

После этой ночи Гермиона впервые за полтора месяца смогла спать спокойным глубоким сном, не боясь, что он превратится в очередной кошмар.

* * *

Как-то утром в конце октября Гермиона неспешным шагом шла к себе в кабинет — выдалось свободное утро без уроков. Около двери кто-то окликнул ее и положил теплую ладонь на плечо. Повернувшись на сто восемьдесят градусов, она сразу встретилась взглядом с радостными ярко-зелеными глазами, пронизывающими до глубины души.

— Гарри!

Гарри Поттер улыбнулся, наклонился и крепко обнял подругу. Издав вздох облечения, Гермиона прикрыла глаза и обвила руками его шею в ответ.

— Я не ожидала тебя здесь увидеть, — она отстранилась и потупила взгляд.

Гермиона намеренно избегала общения с друзьями, потому что она была уверена (и в этом ее было не переубедить), что друзья будут осуждать их решение. Особенно она не знала, как на это отреагирует Джинни, которая, хоть и отзывалась иногда довольно колко об их браке, все же была очень рада иметь сестру в лице Гермионы. Как она восприняла от брата новость о разводе? Этого Гермиона не знала.

— У меня ежегодная лекция по ЗОТИ для студентов старших курсов, — Гарри улыбался. В его лице не было и тени презрения, которого боялась Гермиона, и это успокаивало. — Я специально приехал пораньше, хотел увидеться с тобой.

Инстинктивно ощутив неуловимую напряженную угрозу в его словах, Гермиона сама напряглась, но виду не подала, лишь кивнула в сторону своего кабинета. Гарри упал в кресло перед широким столом из темного дерева, Гермиона опустилась в кресло напротив.

— Давно я здесь не был, — протянул он, оглядываясь по сторонам. Затем его взгляд остановился на сосредоточенном лице подруги. Гарри подвинулся чуть вперед и спросил: — Как ты тут?

— Неплохо. Мне все нравится. Даже кажется, что мы с Розой стали ближе друг другу, — доверительно добавила она.

Гарри кивнул и опустил взгляд, внимательно изучая свои ботинки, а затем продолжил:

— Гермиона, мне очень жаль, что у вас все так сложилось с Роном, правда. Джинни первое время очень переживала. Мы все, — решительно добавил он, подняв голову и посмотрев в карие глаза. — Ты ничего не писала. Мы решили, что лучше всего дать тебе возможность пережить все в одиночестве, но… напиши ей. Она переживает. Джинни.

Было видно, что Гарри нелегко давался этот разговор. Всегда трудно говорить о том, что тебя беспокоит, особенно тяжело, когда речь идет о разводе твоих самых лучших друзей. Гермиона понимала чувства Гарри и не осуждала его за то, что за два месяца они не попытались связаться с ней и поддержать. В конце концов, она сама постаралась сжечь все мосты, чтобы было проще смириться со случившимся.

— Я все понимаю, Гарри. Я напишу ей. Сегодня же.

Гермионе показалось, что Гарри с облегчением выдохнул. Похоже, он боялся, что она заупрямится, как это нередко бывало, когда Гермиона твердо решала действовать по определенному сценарию, ее было не сдвинуть с проложенной мысленно дороги.

Лицо Гарри озарилось улыбкой. Он провел рукой по непослушным волосам. Но уже через секунду снова помрачнел, сдвинув брови. Похоже, что серьезный разговор только ожидал их впереди.

— И еще, Гермиона, — как можно медленнее протянул Гарри, — Комиссия Министерства по бракоразводным процессам назначила дату, когда вам необходимо будет явиться, чтобы подписать все необходимые бумаги и… Таким образом…

Гарри умолк, вновь вперив взгляд в свои ботинки.

Гермиона резко выпрямилась, словно по ее телу прошелся электрический разряд, и застыла в своем кресле, забыв, как шевелиться. Конечно, за все это время она писала Рону раз или два, спрашивая, занимается ли он их разводом, но не предполагала, что это произойдет так скоро. И теперь она не знала точно, радует это ее или пугает. Подавленные чувства вновь начали подступать к ней, тонкими струйками мрачных мыслей скапливаясь в голове.

— Эта дата. В общем, это будет завтра, — неуверенно добавил Гарри, не получив реакции на свои слова. Сказав это, он протянул ей какой-то сверток.

Резкий звон школьного колокола потряс комнату, в которой царило гробовое молчание.

— Ты прости, мне уже надо спешить. Надо найти Макгонагалл. Гермиона, я… — Гарри не мог подобрать подходящих слов, которые бы выразили всю полноту испытываемого им сожаления, но она поняла его без слов. Что-то невыразительно промычав в ответ, она кивнула.

Хлопнула дверь.

Гермиона пустым взглядом смотрела на пергамент в своих руках. Он был сложен в несколько раз и перевязан ленточкой. На следующий день ей предстояло увидеть Рона. Что она почувствует? Скучала ли она по нему все это время или только по близкому ей человеку, который ушел из ее жизни? Или ей просто не хватало прошлой жизни, где у нее была полная семья, дом, работа?

За ужином в тот же день Гермиона старательно избегала взгляда Гарри и первой покинула Большой зал, попросив Макгонагалл заменить ее на завтрашних уроках, потому что ей необходимо будет вернуться в Лондон на один день. Минерва Макгонагалл поняла ее без поясняющих вопросов, дополнив свое согласие сочувствующим взглядом, от которого Гермионе стало еще больше не по себе.

Оказавшись в одиночестве в своей комнате, она почувствовала, что ручейки тревожных мыслей стали мощнее, а вокруг ее воображаемых ног уже собралось небольшое озеро отчаяния. Игнорируя все это, твердо решив держать себя в руках и не расслабляться, по крайней мере, до вечера завтрашнего дня, Гермиона забралась в постель.

На следующий день Гермиона шла по знакомым коридорам Министерства магии с тяжелым сердцем, которое тем не менее бешено билось в груди. В дальнем конце коридора она увидела высокую знакомую фигуру. Сердце застучало еще яростнее, норовя удариться о грудную клетку. В ушах зашумела кровь.

Рон мерил шагами расстояние от одной стены до другой. Все в его поведении выдавало внутреннее беспокойство: не каждый день разводишься. Гермиона сама испытывала те же чувства, но внутренняя уверенность в том, что она все делает правильно, вновь проявившись, дала ей дополнительные силы сделать шаг навстречу неизвестности.

— Привет, — голос словно принадлежал какой-то незнакомой женщине, настолько неестественно и глухо он прозвучал. Гермиона не знала, как им лучше поздороваться: можно ли им обняться или достаточно просто приветствия.

Рон, похоже, думал о том же, потому что сначала дернулся в ее сторону, а потом резко опустил протянутую руку и произнес:

— Привет.

Неловкое молчание усугублялось тем, что служащие этого отдела с нескрываемым любопытством посматривали на них. Еще бы: пару месяцев назад Гермиона исчезла из Министерства магии и отправилась преподавать в Хогвартс. Это вызвало определенные пересуды, подкрепляемые тем, что ни Гермиона, ни Рон не комментировали ситуацию. Со временем все прекратилось, но их совместное появление в этом коридоре дало новый толчок слухам.

— Как Роза? — наконец нарушил молчание Рон.

— Прекрасно. Учится, делает успехи в квиддиче, они выиграли первый матч, — озираясь по сторонам, Гермиона заламывала пальцы.

Она уже раскрыла рот, чтобы что-то добавить, как открылась дверь и в щелку выглянула маленькая волшебница, приглашая их внутрь. Внутри у Гермионы все ухнуло и нервно задрожало. Рон взглянул на жену. Их взгляды встретились. Но никто из них не решался первым заходить. Не разрывая зрительного контакта, Рон протянул ей руку, как будто им снова восемнадцать и впереди их ждет счастливое будущее. Хотя оба прекрасно знали, что ждет их за дверью. С благодарностью Гермиона взяла его за руку и первая шагнула в полутьму кабинета.

Через час она вышла из него свободной молодой женщиной в одиночестве (Рон остался попросить служащих о конфиденциальности) и поспешила к лифту. Ей не терпелось поскорее оказаться на свободе, вдохнуть свежий воздух. Сегодня все официально закончилось. И хоть все было правильно, на душе скребли кошки, не давая расслабиться.

Всю обратную дорогу Гермиона старательно игнорировала свои мысли, делая вид, что их не существует, а она сама чувствует себя легко и прекрасно.

* * *

В своей комнате в Ховартсе Гермиона подошла к старинному комоду, чтобы, как обычно, переодеться перед сном, но заметила в углу бутылку с огневиски, которую она купила в Косом переулке несколько месяцев назад, решив, что если боль будет нестерпимой, она сможет заглушить ее, как маглы, — напиться. Сейчас бутылка блеснула в свете настольной лампы, и Гермиона вдруг почувствовала, насколько она устала притворяться сильной, делать вид, что ее все это не трогает, в то время как внутри все бурлит и стонет. Сегодня она оставила позади огромный этап в своей жизни, и пока сделала только маленький шажочек в будущее, согласившись на место преподавателя Хогвартса. Встретит ли она еще когда-то человека, которого сможет полюбить, или ей суждено до конца своих дней быть одиноким профессором трансфигурации? Не об этом она мечтала всю свою жизнь.

Одновременно осознав все эти мысли, Гермиона почувствовала, как водоворот непрожитых, подавленных эмоций обрушился на нее со всей силой, затапливая все существо, снося на ходу все выстроенные за эти месяцы плотины, защищавшие ее от губительных мыслей, тянущих на дно.

Поколебавшись еще мгновение, она протянула руку к бутылке и поставила ее на маленький кофейный столик перед диваном. Достала бокал, скинула верхнюю мантию, оставшись в строгом костюме. Она уже потянулась левой рукой к пробке, как заметила на руке обручальное кольцо, которое до сих пор не сняла. Решительным движением стянув его с пальца, она положила его на середину столика, быстро плеснула янтарной жидкости и залпом выпила ее, почувствовав, как она обжигает горло, как по телу разливается приятное тепло.

Раз в жизни Гермиона Грейнджер решила проявить слабость: резко наполнив стакан снова, она откинулась на подушки и прикрыла глаза.

* * *

Драко Малфой бодрым шагом шел по коридору. Ему совершенно не нравилась эта долгая прогулка из подземелий до кабинета профессора трансфигурации, но выбора у него не было — ведь Грейнджер не явилась сегодня за журналом. Приблизившись к двери, он остановился и осторожно постучал. Никакого ответа. Вздохнув, он снова постучал чуть громче. Отчаявшись получить ответ, Малфой приоткрыл дверь и зашел:

— Грейнджер? Ты где? Я принес тебе журнал.

Он уже хотел было положить эту злосчастную книжонку на стол и вернуться в подземелья, как из соседней комнаты раздался отчетливый звон стекла. Заинтригованный — чего-чего, а подобного звука в этой комнате он никак не рассчитывал услышать, — Малфой шагнул в сторону приоткрытой двери и, стукнув по дереву один раз, вошел.

Его глазам предстала беспрецедентная картина, еще долго не выходившая из его сознания и поразившая до глубины души, хотя некоторые и сомневались в том, что она у него существует. Гермиона Грейнджер с блаженной улыбкой на лице полусидела-полулежала на диване, откинувшись на подушки и держа в высоко поднятой руке пустой бокал. На столе перед ней стояла бутылка с огневиски, заполненная лишь наполовину.

— Мерлина ради, Грейнджер, что ты делаешь? — в его голосе звучало искреннее удивление.

Гермиона резко повернула голову, качнув ей больше, чем надо, и постаралась сфокусировать затуманенный взор на новоприбывшем. Наконец, догадавшись по цвету волос, кто перед ней, она широко улыбнулась и воскликнула:

— Малфой! Ты очень кстати. Будешь?

Она указала на бутылку на столе.

— Черт возьми, никогда бы не подумал, что такой правильный преподаватель, как ты, способен на нечто подобное. Этот день войдет в историю, — язвительно ответил Малфой, но все же опустился на диван, приняв наполненный бокал. — Что празднуем? Все твои ученики получили высший балл за домашнюю работу, и ты решила это отметить?

Вместо ответа Гермиона мрачно покачала головой и указала пальцем в сторону стола. Присмотревшись, Малфой увидел золотое кольцо, одиноко лежавшее на краю и готовое в любой момент упасть и затеряться, ознаменовав тем самым окончательный разрыв с прошлым.

— Все кончено. Ты как-то спрашивал, почему я его ношу, думаю, что теперь понятно, почему я его все же сняла, — глухим голосом слегка сумбурно прокомментировала Гермиона.

— Что ж, тогда я готов отпраздновать такое знаменательное событие, — с этими словами он сделал большой глоток.

Невесело усмехнувшись, Гермиона последовала его примеру. Она молча смотрела на вновь опустевший бокал, чувствуя, как хоронит внутри себя боль под горячей обжигающей жидкостью, обещавшей ей сегодняшнюю ночь без гнетущего чувства одиночества, которое она так усердно игнорировала все эти месяцы.

К глазам внезапно подступили слезы жалости к самой себе, и только гордость и сидящий рядом Малфой не дали ей возможности выпустить на волю рвущиеся изнутри соленые океаны. Тогда она, в надежде освободиться от душащего давления, заговорила. Сначала медленно, как будто теперь было трудно вспомнить, что происходило в ее жизни последние шестнадцать лет, но затем все быстрее и все более сумбурно рассказывать о том, что так давно гнетет ее, подавляет любые попытки избавиться от боли раз и навсегда.

Малфой сидел рядом, внимательно слушая и методично отхлебывая новую порцию виски. Его глаза изучали разгоряченное лицо, покрывшуюся красными пятнами бледную шею. Он понимал. Он был один из немногих людей, кто действительно мог понять ее чувства, но не мог ей сказать об этом, поэтому лишь ограничивался неопределенными замечаниями, подозревая, что Гермионе совершенно не нужны его ответы. Что она просто впервые нашла слушателя, который слышит ее. Не перебивая. Не вставляя советы. Просто слушает.

— Иногда я думаю, что все могло пойти по-другому тогда, — говорила Гермиона, не уточняя, что она имеет в виду под «тогда». — Но я все равно люблю Розу, — горячо добавила она так, как будто это должно было объяснить все высказанное раньше, — конечно, люблю. У тебя есть сын, тебе должно быть знакомо это чувство.

— Да, — поддакнул Малфой, делая еще один глоток.

На столе стояла пустая бутылка огневиски.

Внезапно Гермиона замолчала. Она сидела, подперев голову рукой, лицом к лицу к Драко Малфою, который внимательно смотрел в окно за ее спиной на появившиеся за те часы, что они просидели в душной комнате, наполненной жаром камина, звезды. Он перевел взгляд на сосредоточенное, даже в том состоянии, в котором они оба находились, лицо, когда Гермиона замолчала.

Они встретились глазами. И какое-то мгновение изучали затуманенным взором друг друга. То, что произошло в следующее мгновение, ни один из них не мог впоследствии объяснить. Возможно, это было влияние алкоголя, а возможно, им обоим внезапно стало холодно в той прогретой комнате, от того, что душевное тепло не восполнить с помощью открытого огня.

Резко. Одновременно подавшись навстречу друг другу, их губы слились в требовательном настойчивом поцелуе, который с каждой секундой углублялся все больше. В беспорядочном хаосе руки бродили по незнакомым доселе телам, изучая их. Лаская.

Гермиона ощутила, как твердая рука обхватила ее за шею, а другая рука легла ей на талию, забравшись под блузку. Она чувствовала, как чужие пальцы нежно выводят круги на коже, ни на секунду не отрываясь от губ. В какой-то момент сознание покинуло ее, полностью отдавая тело во власть незабываемых ощущений, разжигающих огонь и нестерпимое желание внизу живота.

Это казалось таким естественным, что она не стала сопротивляться, когда почувствовала, что ее груди больше не касается ткань блузки. Наоборот. Гермиона только ближе притянула Малфоя, углубляя поцелуй и помогая ему освободиться от мешавшего и такого ненужного жилета. Быстрее. Резче. Глубже.

Мужские руки в беспорядке водили по оголившемся округлым местам, спускаясь все ниже, двигаясь все настойчивее.

Гермиона выгнулась навстречу, когда Малфой требовательно сжал ее ягодицу. И только в момент, когда его рука двинулась дальше, коснувшись резинки на ее трусиках, внезапная мысль, резкая и ясная, словно молния, поразила ее, заставив разорвать поцелуй и вскарабкаться повыше на диване.

Ее грудь тяжело вздымалась, Малфой тоже глубоко дышал, не отрывая от нее голодного взгляда, полного необузданного желания. Но выдвинутая вперед рука остановила его от дальнейших попыток.

— Это все неправильно, — чувствуя необычайную ясность в голове, проговорила Гермиона.

Все еще не успокоив дыхание, Малфой кивнул и, быстро собрав вещи, покинул ее, снова оставив в полном одиночестве. В смятении, ощущая в груди бешено бьющееся о ребра сердце, Гермиона переводила взгляд с места, на котором секунду назад сидел Малфой, на кольцо на столе, пустые стаканы и часы на каминной полке, показывающие время далеко за полночь. С трудом оторвав руку от оголившейся груди, Гермиона со стоном повалилась на подушки.

Проснувшись утром, Гермиона с трудом раскрыла глаза и несколько секунд внимательно рассматривала комнату, словно первый раз в ней очутилась. Мысли окутал густой туман. Приложив руку ко лбу, Гермиона подтянула ноги к себе и села, облокотившись на подушки, отчаянно пытаясь понять, почему она спит на диване.

Осознание накатывало быстрой волной, затапливая еще не до конца проснувшееся сознание пониманием произошедшего. Чувство стыда захватывало душу — вся еще не утихшая боль после расставания, ставшая уже слишком хорошей знакомой, отходила на второй план, предоставляя место новому всеобъемлющему чувству.

Почти в ужасе Гермиона закрыла глаза руками и застонала, словно умирающий лев, побежденный в схватке не на жизнь, а на смерть. В голове трепетала одинокая мысль: «Как я могла такое допустить?».

Подняв взгляд, она смотрела на каминные часы, показывающие восемь утра. Пора. В это время она обычно выходила на занятия… Ужас, охвативший ее душу, усилился — распить почти бутылку огневиски в одиночестве в середине учебной недели! Неприятное холодное липкое чувство собиралось в неприятный комок в груди. Она не знала, от чего чувствует стыд сильнее: от своего непрофессионализма (ведь раньше она считала, что скорее умрет, чем поведет себя непрофессионально, но, как показала недавняя практика, нет ничего невозможного), или от того, что произошло тут вчера…

«Хоть одно радует — до выходного осталось всего два дня», — подумала Гермиона. Обычно она ждала выходные только для того, чтобы загрузить себя дополнительной работой, но теперь к этому примешивалась еще и жажда немного остудить горящий праведным огнём стыд.

В конце концов, она, Гермиона Грейнджер, справлялась и до сих пор в состоянии справиться и не с таким. А об этом ужасном недоразумении лучше забыть навсегда и больше не возвращаться к этой теме.

«Буду общаться с Малфоем только по рабочим вопросам», — твердо заявила Гермиона сама себе, выходя из кабинета.

Идти на завтрак и сидеть рядом с ним было невыносимо, поэтому она решила отправиться до уроков в учительскую, где никого рано утром не бывает, а уже оттуда невидимой тенью проскользнуть на занятия. И, если ей повезет, есть шанс не встречаться с Малфоем до самого ужина, а то и до следующего утра.

Очевидно, Малфой мыслил примерно в том же направлении, потому что он был первым, кого Гермиона увидела, едва зайдя в теплую комнату, освещенную пылающим из камина пламенем. Драко стоял, как обычно около шкафа с книгами и разглядывал древние фолианты, содержащие в себе информацию, не годящуюся даже для хранения в Запретной секции.

Гермиона храбро шагнула вглубь комнаты и села около камина — Малфой обернулся на скрип двери и заметил ее появление. Только гордость и хваленая гриффиндорская стойкость заставили ее оставаться на месте и вести себя как ни в чем не бывало.

Но сделать это оказалось куда труднее, чем казалось на первый взгляд. Очень трудно было не замечать присутствие человека, который практически с самого пробуждения нахальным образом захватил все мысли и не давал ни единой возможности задуматься о чем-либо, не связанном со вчерашней ночью.

Гермиона то и дело отвлекалась от журнала, который держала в руках, и бросала короткие взгляды в сторону стеллажа с книгами. Ей хотелось бы заглянуть в мысли Малфоя и понять, о чем он думает. Может, его мучает то же, что и ее? Может, если бы они обсудили произошедшее и вслух произнесли, что оба думали — что это была катастрофическая ошибка, которая не должна была происходить, — им двоим стало бы от этого легче?

Она металась внутри, не способная сосредоточиться на списках учеников. Странно, но в поведении Малфоя она не заметила терзающей ее нервозности — он невозмутимо листал страницы книги с таким видом, будто нашел в ней ответы на все главные вопросы.

В тот момент, когда Гермиона уже не могла выносить тяготящей ее тишины и уже была готова заговорить с Малфоем, чтобы покончить с этим раз и навсегда, дверь снова скрипнула, и в учительскую вошел сияющий радостной улыбкой Невилл.

— Доброе утро! Что-то у тебя какой-то больной вид, Гермиона, с тобой все нормально?

— Да, все хорошо, — Гермиона почувствовала, как на щеках выступил легкий румянец, и покосилась в сторону Малфоя: заметил ли он?

Но он даже не смотрел в ее сторону. Пожав плечами, Невилл подошел к нему и о чем-то заговорил.

Начинать разговор при Невилле было, разумеется, невозможно. Этот день обещал остаться в ее памяти как один из самых мучительных для ее совести дней жизни. Гермиона разочарованно посмотрела на часы, считая минуты до звонка, когда она сможет ретироваться из учительской, не привлекая излишнего внимания.

Приняв смелое решение о том, что она должна поговорить с Малфоем, Гермиона бросила все силы на осуществление задуманного. В этом виделась прекрасная возможность на какое-то время занять голову, в которой до сих пор витала навязчивая мысль о разводе, словно стервятник кружась в ее сознании, готовая в любой момент броситься на нее, как только все отвлекающие мысли наконец иссякнут и она сама потонет в навалившемся на нее одиночестве. Но возможности поговорить с Малфоем все не возникало. В тот четверг он не явился на ужин. И в последующие дни такой возможности не представилось: рядом всегда присутствовали или другие профессора, или ученики, или она никак не могла найти самого Малфоя. Гермиона даже дважды приходила в его кабинет, но его там не было.

В воскресенье, в которое должна была состояться первая вылазка в Хогсмид, Гермиона как обычно завтракала в Большом зале, мысленно прикидывая, какой объем работы она сможет успеть охватить сегодня. Прошла почти неделя после официально оформленного развода. Как бы это парадоксально ни звучало, Гермиона чувствовала, что огромный камень с ее души свалился именно тогда, когда она рассказала обо всех переполнявших ее чувствах Малфою. Она наконец смогла вздохнуть с облегчением, а мысли, высказанные вслух, уже не казались такими страшными, когда Гермиона иногда возвращалась к ним. Но она продолжала загружать себя работой просто так, по привычке.

— Гермиона? Ты меня слышишь? — из размышлений вырвал голос Невилла, который, свесившись через кресло, требовательно махал рукой над ее тарелкой.

— А, Невилл, прости. Я задумалась, — извиняющимся тоном ответила Гермиона и откусила еще кусочек тоста.

— Может, сходим в Хогсмид? Выпьем сливочного пива как в старые-добрые? Помнишь, как мы с отрядом Дамблдора собирались в Кабаньей голове? — проговорив это, Невилл осекся и бросил быстрый взгляд на свою подругу. Но ее лицо оставалось непроницаемым.

— У меня очень много работы… — начала Гермиона.

— Давай! Ты уже так давно не отдыхала, надо же делать перерывы, — что-то новое, необычное блеснуло в его глазах, когда он это говорил, и вызвало непроизвольное любопытство. — Ханна сегодня, тем более, весь день занята.

— Ну-у-у, вообще, я думаю, что не сильно отстану от своего плана, если сегодня устрою себе небольшой выходной, — улыбнулась Гермиона. Ведь, если задуматься, она работала без перерыва два месяца, параллельно переживая, возможно, один из самых сложных периодов в своей жизни.

«Небольшой отдых я точно заслужила», — подумала она.

— Отлично, буду ждать тебя в холле, — с этими словами Невилл поспешно свернул газету, которую все это время держал в руке, и поднялся из-за стола.

Через полчаса они встретились около высоких дубовых входных дверей. Сегодня студенты проявляли какой-то повышенный интерес к Гермионе: где бы она ни оказалась, школьники напряженно провожали ее взглядами, хоть и делали вид, что заняты совершенно другим. Профессор трансфигурации все никак не могла понять, чем вызвана такая популярность, ей казалось, что за время, проведенное ею в Хогвартсе, ученики привыкли к ней. Но может, ей только так казалось?

Невилл немного нервно улыбнулся ей:

— Ну что, пойдем?

Гермиона кивнула, и они спустились по ступеням на замерзшую траву, которая хрустела под каждым их шагом. Холодный ветер трепал полы мантии и играл с волосами. Стайки студентов спешили мимо них: старшекурсники как-то вяло плелись позади третьекурсников, которые в радостном возбуждении, весело переговариваясь и смеясь, спешили по дорожке, ведущей в Хогсмид. Многие с любопытством поглядывали на Гермиону, перешептываясь между собой. Два профессора повернули в ту же сторону.

— Я давно не спрашивал, как ты? Ты все работаешь и работаешь, — непринужденно проговорил Невилл.

— У меня все хорошо. Но работы правда очень много. Думаю, что в скором времени я ее закончу и у меня наконец-то появится свободное время, — совершенно без радости в голосе ответила Гермиона.

— М-м-м, а как Рон? Ты все время здесь, а он в Лондоне, вы часто общаетесь?

Вопрос, конечно, был логичный. Гермиона до сих пор ничего так и не сказала Невиллу. Но скрывать и дальше не было никакого смысла. Все уже решено и даже официально оформлено. К тому же, прошло уже какое-то время, Гермионе уже стало легче, не так больно, а со временем это и вовсе пройдет.

«Невилл всегда был твоим другом», — услужливо напомнил внутренний голос.

— Слушай, Невилл, я должна тебе кое-что сказать. Давно должна была сказать, но не могла раньше. Пойми меня правильно, пожалуйста, я все равно считаю тебя своим другом, просто некоторые…

— Я знаю, Гермиона, — перебил Невилл. Гермиона ошарашенно взглянула на него широко раскрытыми глазами и сдвинула брови к переносице, поэтому он добавил: — Все уже знают. Вы главная новость воскресного «Пророка».

Невилл вынул из кармана мантии газету, которую сворачивал, уходя с завтрака. Чувствуя, как сердце с каждым ударом все сильнее стучит в груди, Гермиона вырвала газету из его рук и развернула ее на первой полосе. Заголовок, напечатанный большими буквами, кричал на читателя: «БРАК ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ ГАРРИ ПОТТЕРА ЗАКОНЧИЛСЯ РАЗВОДОМ». Подзаголовок давал недостающее, видимо, по мнению редактора, уточнение: «Гермиона Грейнджер развелась с Роном Уизли». Далее следовала большая статья, которая заняла аж два листа («Интересно, кто такой осведомленный о подробностях моей личной жизни», — невольно пронеслось среди гневных мыслей о том, что теперь каждый житель Магической Британии в курсе ее развода.) Но ответ не заставил себя ждать — на второй странице под последним предложением курсивом шла изящная подпись: «материал подготовлен и написан Ритой Скитер».

— Снова Скитер! Радует только, что хоть что-то в мире есть постоянное, — воскликнула Гермиона, чувствуя, как ее затапливает холодная ярость. Ей нестерпимо захотелось вернуться назад во времени и сдать эту сующую нос в чужое грязное белье журналистку в руки правосудия. Или так ее проклясть, чтобы она забыла, как пользоваться своим противным Прытко пишущим пером.

— Откуда она об этом узнала? Я так понимаю, вы с Роном никому особо не говорили, — Невилл озадаченно смотрел на статью.

— Хотела бы я это знать, — протянула Гермиона и мысленно начала перебирать всех, кому было известно о ее разводе.

Где-то на краю сознания промелькнула мысль, что, несмотря на всю щекотливость ситуации, она впервые за эти два месяца чувствует себя по-настоящему живой. Она снова ощущала какие-то другие эмоции, кроме апатии, тоски, постоянной боли внутри, сбивающейся в комок и мешающей дышать. Гермиона как будто впервые с августа смогла глубоко вдохнуть морозный освежающий воздух, пропитать им легкие и получить неподдельное удовольствие. Ярость и злость помогли вспомнить забытые ощущения, и теперь она хотела бы ощущать только эту свободу от прошлого.

За этими мыслями они дошли до деревушки. Туда-сюда по главной улице спешили школьники, потерявшие интерес к Гермионе. Они толпились группами около Зонко и Сладкого королевства, кто-то заходил в маленькие магазинчики. Громкие возбужденные голоса слышались со всех сторон. Среди толпы Гермиона с некоторым удивлением заметила Розу в компании Скорпиуса Малфоя. Перед глазами невольно предстала картина, как она сама столько лет назад, будучи школьницей, гуляла по этой улице в компании Рона и Гарри. Как же все тогда было проще. Ведь если не считать постоянной борьбы с Волан-де-Мортом, у них было вполне обычное счастливое детство. И все эти моменты Гермиона тщательно берегла в своей памяти.

Но Роза со Скорпиусом? Раньше она не замечала, чтобы они проводили вместе время. Хотя она была так занята своими планами и борьбой с самой собой, что вообще мало что замечала. Но Малфой? Малфой… Неожиданная мысль озарила ее.

Невилл повернул к «Трем метлам». Гермиона последовала за ним, на ходу прикидывая вероятность такого развития событий.

— Гляди, Гермиона! Она, похоже, к тебе, — раздался над ухом голос Невилла.

Он указывал рукой на рыжую сипуху, севшую на вбитый в землю деревянный колышек и теперь требовательно протягивающую лапку. Большие глаза совы светились раздражением от того, что медлительные люди осложняли ей работу, потому что Гермиона с трудом отвязала письмо.

— Я не знаю эту сову, — протянула она, заходя в паб за Невиллом.

На конверте небрежной рукой было выведено: «Гермионе Грейнджер». Это был, несомненно, почерк Рона. Заинтригованная она побыстрее раскрыла конверт и развернула письмо.

Привет!

Гермиона, очень спешу. Ты уже видела воскресный выпуск «Ежедневного пророка»? Если нет, обязательно посмотри (не знаю, насколько быстро дойдет письмо).

Мы с Гарри уже занимаемся этим. Связались с главным редактором «Пророка». Оказалось, что он не знал об этой статье, или только говорит, что не знал. Я сам уверен, что этот гад все прекрасно знал. Рита шпионила за сотрудницами Комиссии по бракоразводным процессам ради сенсационного материала.

Пишу тебе, чтобы ты не волновалась, знаю, как ты не любишь, когда лезут в чужую личную жизнь. Я разберусь с этим. В этот раз Рите не отвертеться.

Как Роза? И твоя работа?

P.S. Отправляю с дежурной совой. Свою отправил Гарри.

Рон.

— Ну что там? — спросил Невилл. Они уже сидели за столиком, а перед ними стояли две кружки сливочного пива.

Вместо ответа она протянула письмо. Ничего конфиденциального в нем не было, а Невиллу точно можно доверять.

— Наверное, можно было ожидать чего-то подобного от Скитер, — неуверенно проговорил Невилл, закончив чтение. — Что случилось между вами?

Тяжело вздохнув, Гермиона приосанилась, сделала большой глоток сливочного пива и кратко пересказала свою жизнь за последние три месяца, не сильно вдаваясь в подробности.

— Ну и дела… — протянул Невилл. Было очевидно, что его глубоко поразил развод Рона и Гермионы. Он относился к тому небольшому числу людей, которые считали, что противоположности притягиваются — взять хотя бы его самого и Ханну Аббот: много ли между ними общего виделось окружающим? И, тем не менее, они уже не первый год вместе и счастливы. К тому же, к семье у Невилла было совершенно особое отношение, и такие события, как развод, совсем не укладывались в его картину мира.

— Так иногда случается, — просто ответила Гермиона. Рассказав всю историю вновь, она решила, что та действительно больше не причиняет той жгучей боли, что раньше. Это ее очень радовало, потому что давало надежду на полное исцеление души — время лечит.

Задумчиво потягивая пиво, Невилл попытался перевести разговор в плоскость их каждодневной преподавательской рутины, но Гермиону вновь охватило желание остаться наедине с самой собой. Уже не для того, чтобы бежать от собственных мыслей, а только для того, чтобы обдумать, как статья Риты Скитер отразится на ее профессиональной деятельности. Как отреагируют ученики на ее новый статус?

Когда Невилл предложил ей прогуляться за перьями, Гермиона ответила:

— Я, пожалуй, не пойду. У меня достаточно перьев. Лучше вернусь в Хогвартс и закончу работу.

Она поднялась вслед за Невиллом, но накидывала мантию и заматывала шарф очень медленно, как будто неохотно.

— Увидимся позже, — собравшись первым, Невилл махнул рукой на прощание и скрылся за входной дверью.

Гермиона не сдвинулась с места. Напротив, она проделала все телодвижения в обратном порядке — сняла мантию и шарф, — и опустилась на стул. Ей совершенно не хотелось никуда идти. Подперев щеку рукой, она стала внимательно изучать полупустой бокал.

* * *

Было уже около одиннадцати вечера, когда Гермиона приблизилась ко входным дверям Хогвартса. Вокруг царила непроглядная тьма, окутывая холодным полотном все вокруг. Ледяной, пронизывающий до костей ветер завывал в ушах. Опустевший двор школы казался одиноким и унылым. Дорогу освещал тусклый месяц, окруженный холодным светом загоравшихся звёзд.

Пустые школьные коридоры встретили ее оглушительной тишиной. Портреты, как и подозревала Гермиона, уже давно спали, поэтому она не решилась воспользоваться светом палочки, пока не отошла от них на приличное расстояние. Она уже была в нескольких сотнях метров от своего кабинета — путь ей освещал мерцающий холодный огонек на конце палочки, — как вдруг увидела, как какая-то высокая фигура спрыгнула с каменного подоконника, неожиданно возникнув прямо перед ней.

— Мерлин, — встревоженно прошептала Гермиона, поднимая палочку повыше, чтобы рассмотреть лунатика.

К ее немалому изумлению это оказался Драко Малфой. Слегка бледнее обычного, он держался гордо и отчужденно, как и всегда. Гермиона никак не могла понять, что он здесь делает в такой поздний час. Ей казалось, что все эти несколько дней Малфой намеренно избегал ее общества. Но…может, ей это только казалось? К немалому удивлению Гермионы, он сказал:

— Я ждал тебя. Искал в Хогвартсе, но наткнулся на Лонгботтома. Он мне сказал, что видел тебя последний раз в Хогсмиде. Я решил дождаться тебя и поговорить.

Заинтригованная и совершенно обескураженная таким ответом на ее немые вопросы, Гермиона не смогла ничего сказать в ответ, ожидая продолжения. Ее не покидало смутное ощущение нереальности происходящего.

«Малфой ждал меня? Ну и бред…», — мелькнуло в мыслях, сразу же потонувших в звучном голосе профессора зельеварения. Без привычных еще со школы скучающих и медлительных ноток он казался даже приятным.

— Это не я рассказал все Скитер. Я имею в виду информацию в статье.

Его лицо в плящущем свете на конце волшебной палочки оставалось непроницаемым, невозможно было угадать, о чем он думает и что побудило его на подобную откровенность. Явно это нечто должно было существовать, иначе зачем бы он сидел несколько часов в коридоре, поджидая ее? Но сейчас было не время думать об этом. Просто отметив эту странность про себя, Гермиона впервые заговорила:

— Я знаю. Я думала, что это был ты, — призналась она, смотря прямо в серые глаза — в них не отразилось ничего, — учитывая наши прошлые взаимоотношения, это было логично предположить, — Гермиона тактично сделала паузу, выделив, что это все в прошлом, и она сама готова смотреть в будущее. — Но Рон мне сообщил, что Скитер все узнала через Комиссию по бракоразводным процессам.

Бледные губы тронула еле заметная полуулыбка, сразу скрывшаяся за маской безразличия. В большие окна лился лунный свет, очерчивая их тени на противоположной каменной стене. Они застыли посередине коридора друг напротив друга. Никто не решался нарушить воцарившуюся хрупкую тишину.

Гермиона понимала, что они все выяснили и она теперь может спокойно вернуться в свой кабинет, или же…она может наконец закрыть вопрос, терзавший ее последние несколько дней. Но решиться на него вот так, неожиданно, оказалось сложнее и еще более неловко, чем она думала. Одно только воспоминание о ночи среды покрывало ее щеки легким румянцем. Малфой тоже медлил.

Наконец — гриффиндорка она или нет — Гермиона заговорила:

— И еще, Малфой. Насчет того, что случилось в среду…

По лицу собеседника пробежала тень заинтересованности, похоже, его даже забавляла ее попытка вывести его на этот неловкий разговор.

— …я хотела сказать, что все это было чудовищной ошибкой. В смысле, мы оба просто выпили немного лишнего, — впервые в жизни Гермиона чувствовала, что ей невыразимо сложно придать своим смущенным чувствам словесную форму.

— Забудь, Грейнджер, — небрежно бросил Малфой. В его тоне сквозила показная безразличность к такому пустяку. — Ничего же не было.

— Ну, да, — тихо добавила Гермиона; ей показалось, что в ее ответе даже промелькнула еле уловимая досада. Румянец проступил ярче, и она от души понадеялась, что Малфой этого не заметил.

Она отвернулась и подошла к окну. Желание возвращаться в кабинет пропало окончательно — там всегда было пусто, как бы она ни старалась придать комнате уюта, Гермиону не покидало тяжелое чувство одиночества в ней. Может быть, компания Малфоя была не самой приятной, но… Но он же ждал ее, чтобы объясниться по поводу статьи. Наверное, она все-таки необъективна к нему, и люди действительно меняются.

— М-м-м, как прошла неделя?

Этот вопрос мог показаться нелепым (неужели непонятно, что неделя была просто ужасна?), если бы Гермиона отчаянно не желала ухватиться за любую ниточку, чтобы продолжить разговор и не возвращаться к себе. Поэтому она сдержала язвительный ответ, к тому же голос Малфоя звучал вполне миролюбиво.

— Скажем так, бывало и похуже.

Малфой уже открыл было рот, чтобы что-то добавить, но внезапно до их слуха долетело эхо веселых голосов. Знакомых голосов. Гермиона встретилась взглядом с серыми глазами, пытаясь понять, узнал ли он? По слегка озадаченному виду, она поняла, что узнал. Неудивительно. Ведь это был голос его сына, и ее дочери. Они явно приближались.

Не сговариваясь, они поспешили, шурша мантиями, к двери, ведущей в давно не использующийся класс. Едва за ними закрылась дверь, голоса стали более отчетливыми и даже можно было различить слова.

Прильнув ухом к двери, Гермиона осознавала в глубине души, что поступает некрасиво и правильнее было бы выйти и отругать дочь за появление в коридоре после отбоя. Но в голове сразу же всплыл тот факт, что она староста и могла пребывать вне факультетских помещений дольше остальных учеников.

После того, как Гермиона сегодня увидела Розу гуляющей по Хогсмиду в компании Скорпиуса Малфоя, она никак не могла взять в толк, что их связывает. Спросить напрямую она не могла: они с Розой так и не стали достаточно близки, чтобы обсуждать ее личную жизнь. Гермиона не хотела нарушать ее границ, но материнские чувства взяли верх — должна же она знать, что происходит в жизни Розы. Судя по сосредоточенному лицу Малфоя, он думал о том же.

— …этот год реально сложнее предыдущих, особенно трансфигурация…

— …мама хочет повысить уровень наших знаний, чтобы легче было на СОВ…

-…СОВ даже важнее ЖАБА…ты видела…

Голоса затихли.

— Похоже, наши дети неплохо ладят, — неуверенно протянула Гермиона. — Даже дружат.

— А что мешает нам? — вдруг спросил Малфой, впившись в Гермиону взглядом.

В сущности, никаких причин, которые бы мешали им с Малфоем дружить, не существовало. Детские обиды остались давно позади, вопрос чистоты крови уже мало кого волновал, и даже такой сноб, как Малфой, похоже, стал придерживаться другого мнения на этот счет. Скорпиус был тому живое подтверждение. Да, у них была одна неловкая ситуация, которая могла бы затруднить все… Но, с другой стороны, этот вопрос они закрыли, сойдясь на том, что «ничего не было». Поэтому это уже не препятствие. Гермионе нравилось общаться с Невиллом, но у него была Ханна, и вечера он предпочитал проводить с ней. Гермиона понимала, что это совершенно естественно, но получалось так, что в самый одинокий для нее момент дня — вечер — она снова оказывалась в полном одиночестве. Компания Малфоя, тоже державшегося от всех отчужденно, возможно, была бы вполне неплохим решением… Если подумать.

Гермиона расслабила лоб, стерев с него появившиеся морщины, и улыбнулась:

— Ничего.

Малфой улыбнулся в ответ. Это была странная улыбка. Гермиона не назвала бы ее теплой в том понимании этого слова, которое она вкладывала в него обычно, но улыбка была определённо теплее его вечной ухмылки. Часто он теперь будет так ей улыбаться?

Драко протянул ей руку с бледными длинными пальцами, и Гермиона пожала ее.

В полумраке гостиной, где пару месяцев назад разыгралась неловкая сцена между двумя людьми, сидели эти же люди, друг против друга, склонившись над широкой шахматной доской. За окном в веселом танце кружили снежинки на фоне черного бархатного неба. Пламя в камине озаряло сосредоточенные лица, согревая их своим теплом.

— Да! — воскликнула Гермиона и широко улыбнулась, беззастенчиво радуясь своей очередной победе.

Они с Малфоем вот уже вторую неделю вели между собой небольшой чемпионат, безоговорочным победителем в котором оставалась Гермиона, которая проиграла всего одну партию, и то, как она себя успокаивала, лишь потому, что отвлеклась на разговор. С тех пор она перестала поддерживать беседу, полностью погружаясь в игру, чтобы не подрывать впредь своего авторитета.

В волшебные шахматы она так хорошо играла благодаря стараниям Рона, который ее этому учил не один год. Еще несколько месяцев назад она бы и взглянуть на них не смогла, но теперь не только смотрела, а еще и играла. В душе Гермионы пылала благодарность бывшему мужу за то, что он все-таки научил ее, и она теперь могла проучить Малфоя, который заявлял, что прекрасно играет в шахматы с детства.

— Всего-то в какой-то там… атцатый раз, — бросил Малфой в ответ на радостный клич Гермионы.

— А ты завидуешь? — хитро улыбнулась она. Ей нравилось безобидно поддразнивать его. С некоторых пор между ними царило полное взаимопонимание.

Малфой, к удивлению Гермионы, в общении оказался приятным и начитанным молодым человеком. Неудивительно, что книги стали самой излюбленной темой для их разговоров. Хотя, припоминая школьные годы, она никак не могла вспомнить в своей любимой школьной библиотеке фигуру Малфоя. Но его знания говорили за него, поэтому Гермиона сделала вывод, что у него дома было большое собрание книг.

Они говорили о воспитании детей, о сложности роли родителя, но никогда не переходили невидимой границы, которую оба провели, границы, ведущей в глубины личной жизни каждого. Им хватало простого поверхностного общения, безопасных тем, которые не могли бы задеть ничьих чувств и воспоминаний, способных отравить необременительное общение.

— Не дождешься, Грейнджер, — в тон ей отвечал Малфой.

О том, что произошло между ними в этой самой комнате, они оба не вспоминали между собой, тактично избегая этой темы. Что делало общение еще более легким.

«Кто бы мог подумать, что между нами когда-нибудь могло возникнуть взаимопонимание», — иногда думала Гермиона.

— Ты на Рождество остаешься в Хогвартсе? — меняя тему, спросила Гермиона. Ее взгляд был устремлен прямо на расслабившегося в кресле профессора зельеварения, устремившего свой взгляд на горевшие поленья.

— Да, мы всегда со Скорпом здесь на Рождество, — ответил он и, помолчав, добавил: — Жду не дождусь этих каникул. Последние недели семестра самые тяжелые.

Гермиона была с ним не согласна, но ничего не сказала. После внезапного решения попробовать наладить отношения с Малфоем она забросила свою яростную видимость активной работы, потому что понимала, что подготовленного ею материала и так более чем достаточно, но также и для того, чтобы освободить время для проведения вечера с Малфоем.

Поначалу они оба чувствовали себя скованно. И начинали с малого: были внимательны друг к другу за завтраком, останавливались в коридоре для того, чтобы переброситься словечком, даже однажды сходили вместе в Хогсмид. Удивительно, но это дало результат! Через пару недель они совершенно свободно держались друг с другом. И вот теперь в конце каждой недели собирались у кого-то из них в комнате, чтобы провести вместе время.

— А я к Поттерам поеду, — сообщила Гермиона, вспоминая письмо, полученное только сегодня утром. — Завтра провожу Розу и на «Рыцаре» доберусь до Лондона.

Малфой знал, что Роза уезжает на каникулы. Они обсуждали это на прошлой неделе. Гермиона с Роном решили, что было бы справедливо, если бы он смог провести время с дочкой на каникулах, учитывая, что Гермиона каждый день видела ее в Хогвартсе. На прошлой неделе Гермиона все никак не могла решить, стоит ли ей вместе с Розой ехать в «Нору», как ее просила Роза, или нет. Тогда Малфой убедил, что ей нет надобности ехать самой, ведь ее, по сути, больше ничего не связывает с этой семьей. Гермиона согласилась с его аргументами, но внутри чувствовала более серьезную причину — она не была уверена в том, что сможет вынести присутствие Рона каждый день и возможное осуждение и холодность миссис Уизли. Было принято решение, что Гермиона останется в Хогвартсе, поэтому, услышав, что она решила уехать к Поттерам, Малфой искренне удивился и даже приподнялся в кресле, чтобы спросить.

— С чего это вдруг ты решила ехать на Рождество в Лондон? — его тон звучал нарочито беззаботно.

Не почувствовав этого, Гермиона ответила:

— Джинни сегодня прислала письмо, они меня приглашают. И я очень соскучилась по ним.

Малфой ничего не ответил и перевел взгляд на пляшущее веселое пламя. Возникшую тишину нарушал лишь приятный треск поленьев. Красные блики огня играли на бледном островатом лице, но ни один мускул не дрогнул под внимательным взглядом Гермионы.

— А почему вы со Скорпом не ездите на праздник в Мэнор? — спросила Гермиона, желая продолжить разговор.

— У нас с отцом расходятся взгляды на воспитание моего сына, — ответил Малфой, делая акцент на слове «моем». Он говорил серьезным тоном, явно сообщавшем, что он не хочет развивать эту тему. — А что, у Поттера трое детей? — улыбнулся он, смотря ей в глаза.

Гермиона уловила в звуке его голоса знакомые нотки, с которыми они обычно общались — шутливо-заинтересованные. Улыбнувшись в ответ, она ответила:

— Да. Стал интересоваться жизнью Гарри?

— Мерлиновы штаны! Разумеется, нет, просто представляю, как весело ему живется с тремя детьми и женой под одной крышей… — он сделал многозначительную паузу.

— Тебя послушаешь, так дети и жена — это что-то ужасное.

— Вовсе нет, но у всего должны быть пределы, — добавил Малфой полушутливым-полусерьезным тоном.

Примечания:

Глава должна получиться очень большой, поэтому я ее разделю, чтобы было удобнее читать)

Надеюсь, вам понравится ❤️

На следующее утро все ночные переживания показались Гермионе совершенно необоснованными. Скорее всего, это было всего лишь следствием усталости после семестра упорной работы, долгой дороги в совокупности с необычными обстоятельствами, в которых ей придется встретить это Рождество.

Считанные дни до праздника Поттеры и Гермиона безвылазно провели в доме номер двенадцать на площади Гриммо, изредка выходя на улицу слепить снеговика из неожиданно выпавшего снега. Зима, как и осень, была довольно холодной, но ярко светящее солнце, хоть и не грело, но все-таки давало достаточно тепла и света, чтобы не впадать в уныние. И Гермиона не впадала. Лишь изредка, когда она оставалась наедине с собой и не была занята племянниками, у нее появлялось смутное чувство неуютности, потерянности. Гермиона чувствовала себя загнанной в угол своими противоречивыми чувствами, в которых ей было не под силу разобраться. Да и времени для этого у нее тоже не было.

В рождественское утро Гермиону разбудил непослушный лучик солнца, пробравшийся сквозь щелку в плотных шторах и начавший играть с непослушными прядями волос, упавшими на закрытые веки и черные ресницы. Сладко потянувшись, Гермиона прикрыла глаза и глубоко вздохнула. На какое-то мгновение ей показалось, что терзавшее ее все эти дни чувство испарилось без следа, давая возможность полностью отдаться празднику. Но это была ошибка. С лестницы послышались громкие дробные удары босых ног по ковру, слегка приглушающему этот топот. Братья наперегонки спешили в гостиную к елке, громко и возбужденно переговариваясь между собой. Это явное присутствие детей в доме напомнило Гермионе о ее собственном положении — молодой разведенной женщины, вынужденной проводить Рождество вдали от своего ребенка. Почему-то именно в этот момент она осознала, как ей не хватало Розы. Как было важно все эти годы видеть ее улыбку, когда она точно так же, как Джеймс и Альбус, бежала в гостиную, где уже обычно сидели Гермиона с Роном, чтобы дать возможность дочке первой открыть подарок.

Да, прямо сейчас, в Норе, за десятки миль от Гермионы, Роза сбегала по лестнице, может, уже не так возбужденно и радостно, как еще лет пять назад, но все же быстро, чтобы присоединиться к остальным членам семьи. Приятное блаженство, охватившее Гермиону после пробуждения, исчезло без следа; улыбка завяла на губах. Ей вдруг захотелось остаться в кровати вместе со своим одиночеством и не спускаться в гостиную к остальным. Но врождённое чувство «правильности» авторитетно заявило, что это будет неуважительно по отношению к хозяевам, которые изо всех сил старались все эти дни помочь ей разделить атмосферу семейного праздника с ними.

Неохотно, ленивыми движениями Гермиона натянула на себя халат и спустилась вниз, в гостиную. На пороге ее оглушил чистым радостным голосом Джеймс, воскликнувший:

— Но у Альбуса больше!

Обычные препирательства братьев, веселящие Гермиону последние несколько дней, вдруг не подарили ей возможность со снисходительной улыбкой наблюдать за ними, но наоборот, вызвали неожиданный прилив раздражения. Подавив в себе это чувство, она натянула улыбку и громко произнесла:

— Счастливого Рождества!

— Счастливого Рождества! — нестройных хор звонких голосов слился в режущую обострившийся слух Гермионы какофонию.

Джинни мимоходом обняла подругу и поспешила к Лили, которая самостоятельно открывала свой первый рождественский подарок, — такое Джинни не хотела пропустить. А помнила ли сама Гермиона, как Роза впервые открыла свой рождественский подарок? В глубинах своей памяти она не смогла откопать этот момент. Делает ли это ее плохой матерью? Все праздники, проведенные за шестнадцать лет с Роном и Розой, слились для Гермионы в один большой калейдоскоп разноцветных вспышек, быстро сменяющих друг друга образов. Но ничего отчетливого. Лишь ощущение радости, близости.

Усиленно делая вид, что ничего необычного не происходит, Гермиона опустилась на колени перед своими подарками. Внимание привлек маленький завернутый в серебристую бумагу сверток с запиской, написанной незнакомым по прежним праздникам почерком. Неизвестно почему сердце пропустило один удар. Она сразу же догадалась, от кого был этот подарок. Только один человек обладал таким тщеславием, чтобы завернуть подарок в бумагу, которая должна понравится не получателю, а дарителю. Но в глубине души Гермиона подозревала, что опознала его не только по бумаге: шестое чувство подсказало ей, что это от него. Поттеры были слишком заняты друг другом, чтобы заметить изменившееся лицо Гермионы.

Внутри была средних размеров записная книжка, разделенная на какие-то отделы, в которые Гермиона решила не вникать сию минуту. Ее внимание привлекла записка, в которой была всего одна строчка: «Чтобы твое бесконечное планирование уроков стало еще приятнее». Неясное тепло разлилось по телу. Ей действительно было приятно получить подарок от Малфоя. Ведь это было знаком того, что их отношения окончательно перешли в плоскость дружбы, в которой не осталось места для воспоминаний о былой вражде.

Из этих мыслей ее вырвало очередное эмоциональное восклицание Джеймса и смех Гарри Поттера. Испытанное в кровати желание остаться в ней до конца праздника трансформировалось в Гермионе в нечто похожее на отвращение ко всему происходящему. Она понимала, что это было жестокой неблагодарностью с ее стороны испытывать нечто подобное, но Гермиона никак не могла его в себе задушить. Она испытывала отвращение не к Поттерам, так искренне выражавшим своим счастливые эмоции, а к самой ситуации. Она, как жадная до сыра мышь, увидела впереди возможность провести праздник так, как привыкла, но время, проведенное с Поттерами, отчетливо показало, что так, как она привыкла, больше не будет — ловушка уже захлопнулась. И был только один способ выбраться…

В этот момент все встали, чтобы идти на кухню к праздничному завтраку. Гермиона поднялась и решительным шагом подошла к Джинни, отведя ее в сторону. Она уже готова была все высказать, но нечто ее остановило. Веселые карие глаза Джинни так и светились испытываемым ею счастьем. Эта картина ослабила отвращение к ситуации, которая, как ей казалось, имела только один выход. Но вдруг это не так? Она дает слишком большую волю эмоциям. Так нельзя.

Да, она лишена общества Розы, но у нее все еще есть семья. И Поттеры — часть этой семьи. Она просто не имеет права портить им праздник.

— Что, Гермиона? Ты так смотришь на меня, — беззаботно напомнила Джинни о том, что она все еще ждёт.

— А? Да ничего, — Гермиона вымученно улыбнулась. — Пойдем вниз.

Но окончательно чувство безысходного внутреннего одиночества, неуютности и отвращения никуда не исчезло. За внешней веселостью Гермиона была глуха к тому, что происходило вокруг нее, и только отчаянно пыталась разобраться в собственных чувствах.

Через несколько мучительных дней гадкое чувство только усилилось и достигло своего апогея в день перед Новым годом. К этому моменту Гермиона несколько сотен раз убедилась в том, что и дальше быть в доме Поттеров, при всей ее благодарности к ним, она просто не способна. Это выше ее сил. С каждым днем она все отчетливее чувствовала, что ей здесь не место, она лишняя.

Утром после очередных разборок с самой собой было принято окончательное решение. Гермиона нашла Джинни на кухне, где та внимательно просматривала кулинарную книгу.

— Джинни? Мы можем поговорить?

— Да, но давай побыстрее. Я до сих пор не выбрала, что буду готовить сегодня вечером. Ты бы что хотела?

Гермиона почувствовала, как внутри все сжалось от этого вопроса и прямого взгляда карих глаз. Она знала, что сейчас выражение в них резко изменится, а ее ответ на вопрос станет и вовсе не нужен. Но сказать надо. Сглотнув, слегка охрипшим голосом она ответила:

— Меня не будет на сегодняшнем празднике.

Как и предполагала Гермиона, выражение устремленных на нее глаз резко изменилось. В них появилось удивление и недоверие.

— Ты…ты же это не серьёзно? Как это не будет?

— Я возвращаюсь в Хогвартс.

Ладошки вспотели от прилагаемых усилий для того, чтобы заставить голос оставаться ровным и спокойным. Не дав Джинни что-то добавить, Гермиона продолжала:

— Я вам с Гарри очень благодарна за возможность разделить семейную атмосферу праздника вместе с вами. Я знаю, что вами двигали лучшие мысли, — Гермиона подошла ближе и положила свою ладошку на крепко сжатую в кулак руку подруги, — я правда не могу остаться. Я чувствую себя лишней…

— Но ты не лишняя…

— Не перебивай меня, пожалуйста. Я знаю, что вы хотели как лучше. Я благодарна вам за это, я вас всех очень люблю, но я не могу, — она хотела сказать «…в этом доме и одной лишней минуты», но вовремя решила, что это может прозвучать слишком грубо. Вместо этого она сказала: — Не могу остаться. Правда. Прости меня.

Джинни выглядела ошарашенной. Она несколько раз открывала и закрывала рот, плотно сжимая губы. Наконец, нахмурив лоб, она ответила:

— Но что ты будешь делать в Хогвартсе?

Гермиона лишь пожала плечами и сказала, надеясь, что ее голос будет звучать вполне беззаботно:

— Работать. Мне будет полезно побыть одной. Правда.

— Ты точно уверена в том, что хочешь уехать? — Джинни все еще недоверчиво глядела на подругу.

— Точно.

Через два часа, простившись со всеми, Гермиона вышла на пустую площадь Гриммо. Уже начинало смеркаться. Прощание вышло более тяжелым, чем предполагала Гермиона, но так было лучше. Как только за ней закрылась дверь, у нее возникло ощущение, что ей развязали тугие путы и сейчас она с наслаждением потирала освобожденные запястья, вдыхая запах независимости. Да, ей грозило одиночество, но она все равно предпочитала его чувству загнанности в угол. Одиночество уже было знакомым и привычным.

«Ночной рыцарь» доставил ее к воротам школы около восьми вечера. До Нового года оставалось целых четыре часа. Более чем достаточно времени, чтобы прийти в себя и разложить вещи.

Пустынный двор школы, покрытый не тающим на солнце слоем хрустящего белого снега, показался роднее и приятнее, чем в любой другой день. Как удивительно быстро, всего за один семестр, Хогвартс смог стать ей вторым родным домом. Хотя почему вторым? Разве у нее был второй? Нет. У нее теперь был только один дом — Хогвартс. И сейчас Гермионе это показалось самым прекрасным.

Часы пробили одиннадцать, когда Гермиона вышла из ванной и переоделась в простое серое платье для празднования Нового года. Вещи уже давно лежали на своих местах. На рабочем столе расположилась подаренная Малфоем записная книжка. Малфой! Ей совершенно необязательно праздновать Новый год в одиночестве. В Хогвартсе был человек, с которым сейчас Гермионе было бы комфортнее всего. Да, он, конечно, будет с сыном, но компания отца-одиночки все равно была лучшей перспективой, чем шумное семейство Поттеров на контрасте с одинокой Гермионой.

Взяв бутылку шампанского, Гермиона вышла из кабинета и спешно направилась в подземелья. Ее размашистые шаги отдавались гулким эхом в пустых коридорах, отражаясь от каменных стен и разнося звук во все стороны.

Перед самой дверью, ведущей в знакомый кабинет профессора зельеварения, Гермиона притормозила. Сердце шумно стучало в груди от быстрого шага и от предстоящей встречи. Но за дверью было тихо. Рука сама потянулась к медной ручке, нажала на нее и открыла дверь.

В первую секунду ее ослепило яркое пламя камина, расположенного прямо напротив двери. В кресле, повернутым ко входу в пол-оборота, обтянутом зеленой кожей, сидел Малфой. Рукой он подпирал голову, устремив внимательный взгляд серых глаз прямо перед собой. Челюсти были крепко сжаты, губы сложены в одну прямую линию. Похоже, он что-то напряженно обдумывал. Другой рукой он держал граненый бокал с янтарной жидкостью внутри, переливающейся в свете пламени.

При открытии дверь скрипнула, что заставило молодого человека отвлечься от мыслей и поднять голову. Выражение лица Малфоя, когда он увидел нарушителя спокойствия, не изменилось, но в глазах мелькнуло недоумение:

— Грейнджер?

— Сюрприз! — Гермиона подняла руку с шампанским быстрее, чем следовало, и широко улыбнулась.

— Ты наговорила Поттеру гадостей, и он, не выдержав этого, выгнал тебя накануне праздника? — Малфой саркастически изогнул бровь. Лицо его сохранило серьезное выражение, но в глазах плясали радостные огоньки, а уголок рта чуть пополз вверх.

— Ты как всегда любезен, — съязвила Гермиона, но улыбка все не угасала. Она опустила руку и оглянулась по сторонам в поисках затихшего Скорпиуса. Но комната была пуста. В ней были только они. Карие глаза встретили ясный, слегка колкий взгляд серых глаз, внимательно наблюдавших за Гермионой.

— Ты что-то потеряла? — уже не так насмешливо спросил Малфой, следя за ее мечущимся взглядом.

— А где Скорпиус? Я думала, что ты праздники проводишь с ним.

— Только Рождество, — Малфой протянул руку и взял бутылку шампанского, крепко сжатую в руке Гермионы. — Новый год он проводит обычно с другом, в гостиной Слизерина. Этот год не исключение. Он уже взрослый и совершенно не обязан тухнуть тут со мной.

— Значит, ты каждый год остаешься один под Новый год?

— Только второй год. Но я привык.

Гермиона почувствовала, как в груди поднялась теплая волна нежности к этой одинокой фигуре, склонившейся над бокалами. Такой одинокий. Казалось, в ней впервые проснулось любопытство: что произошло в его жизни за эти годы? Она знала, что у Малфоя были разногласия с отцом относительно воспитания Скорпиуса, и он редко с ними общался. Но она ничего не знала и даже не слышала о жене Малфоя — где она? Почему он живет здесь, в Хогвартсе? Или он тоже в разводе?

Отметив галочкой в голове решимость рано или поздно выяснить ответы на эти вопросы, Гермиона вернулась в реальность и приняла протянутый бледной рукой бокал.

Малфой бросил быстрый взгляд на часы. Стрелка неумолимо приближалась к двенадцати. Тик-так. Тик-так. Мгновение. Двенадцать.

— С Новым годом, Грейнджер!

— С Новым годом.

Последние дни каникул у Гермионы прошли в Хогвартсе. Практически все свободное время она проводила в компании Малфоя. Невилл, как и собирался, на праздники уехал с Ханной в Лондон, а со всеми остальными профессорами была слишком большая разница в возрасте, которая мешала простому общению вне обязанностей преподавателей.

Твердая решимость Гермионы перейти рубикон во взаимоотношениях с Малфоем пока никак не смогла себя проявить. Он с ловкостью змеи изворачивался из любых разговоров, которые слишком близко подходили к, по его мнению, запретным темам. Но рассуждения об абстрактных семьях и семейных отношениях прочно закрепились между ними, и в один прекрасный день Гермиона была намерена перевести эту тему в более интимное русло.

В последний день перед началом нового семестра они сидели в гостиной Малфоя перед горячим пламенем камина, вновь углубившись в тему семьи. Вино уже давно текло по венам, разгоняя кровь и призывая к настойчивым действиям. Буквально перед тем, как спуститься в подземелья, Гермиона прочла письмо от Розы (она писала о том, как они с отцом проводили последние свободные деньки, и о том, как она соскучилась по маме), настроение было приподнятое, и Гермиона решила идти в активное наступление на стену молчания, отделявшую ее от сокровенных мыслей Малфоя. Сейчас или никогда…

— …хуже всего, когда семья рушится разводом. Я его пережила. Надеюсь, что это так, во всяком случае. А ты как это пережил?

Худая фигура Малфоя, еще секунду назад расслаблено сидевшего в кресле, внезапно вся напряглась, словно невидимая рука сильно сжала его мертвой хваткой. Он повернул голову и впился настороженным взглядом в теплые глаза Гермионы, которая сама затаила дыхание, ожидая, что он сделает дальше.

Малфой как-то нервно откашлялся и сглотнул. Наклонившись вперед всем корпусом, он поставил локти на колени. Тонкие пальцы вертели в руках бокал. Прежде чем начать, он еще раз взглянул на Гермиону. Она молчала, не сводя с него любопытных глаз. Холодные серые глаза смягчились.

Гермиона не знала, что он для себя решил, но что бы это ни было, она была этому рада, ведь в следующую секунду он сделал шаг вперед, к ней, по мостику, соединявшему пропасти их личных тайн.

Все это заняло лишь пару секунд, но ей показалось, что прошла целая вечность. Наконец, Малфой заговорил:

— А я не переживал.

Гермиона округлила глаза, подалась всем телом вперед, словно желая увидеть в его лице опровержение. Но его лицо было серьезным, даже печальным. Светлые брови были нахмурены, а челюсть крепко сжата. Серые глаза в упор смотрели ей в лицо и, видимо, неприкрытое удивление, написанное на нем, заставило его снова заговорить.

— Я вдовец, — тихим голосом добавил Малфой. Перед этим он вновь откашлялся, но это не помогло, ответ все равно был произнесен хриплым голосом.

— О, Малфой, мне очень жаль. Я…я не знала, — Гермиона несколько раз мысленно чертыхнулась и прокляла себя за то, что вообще решила начать этот разговор. Только слепой не заметил бы, что ее собеседнику говорить об этом было до сих пор трудно.

— Да, ты не знала, — горько усмехнулся он.

Гермиона решила было, что надо бы подыскать другую тему для разговора. Но она не знала, что сокрушительный удар, который она нанесла несокрушимой ранее стене молчания, был решающим. Стена разрушилась. А спрятанные и бурлившие за ней все это время эмоции наконец нашли выход наружу.

— Мы поженились очень рано. Практически сразу после Битвы за Хогвартс, — начал Малфой, устремив взгляд в огонь, как будто там он снова видел и проживал картины из своего далекого прошлого, — я не хотел этого брака, но отец настаивал. Не мне тебе рассказывать, что после окончания войны не так-то много чистокровных волшебников осталось на свободе. Астория показалась родителям идеальным вариантом в сложившихся обстоятельствах…

Опершись руками о колени, Гермиона затаила дыхание и не сводила глаз с собеседника. Она еще никогда в жизни не видела его таким, как будто маска, которую он носил круглые сутки, приподнялась и из под нее выглянул живой человек с живыми эмоциями.

— …Через год у нас родился Скорпиус, — внезапно в серых, обычно холодных колючих глазах, появилась удивительная нежность.

Ничего подобного Гермиона никогда и не надеялась увидеть в Малфое. Даже после того, как они стали ближе общаться, Малфой все равно продолжал оставаться для нее холодной глыбой льда. Но взволнованный голос, которым он рассказывал о том, как в его семье появился сын, красноречивее любых слов говорил о том, как Малфой любит своего сына и гордится тем, что он у него есть, хоть ни слова об этом и не было сказано.

— Когда Скорпиус начал взрослеть, отец решил, что его следует воспитывать так, как в свое время воспитывали меня, а до меня еще десятки поколений Малфоев. Но Астория была против. Наверное, именно тогда я впервые посмотрел на нее по-другому, ведь я тоже хотел воспитывать сына иначе, хоть тогда так и не смог признаться в этом отцу, — при этих словах необычный блеск сверкнул в глазах Малфоя, а все лицо еще больше смягчилось. На губах расцвела улыбка. Гермиона впервые видела его улыбку, настоящую, искреннюю, хоть и с привкусом горькой печали. — Да, наверное, тогда, — добавил он, — мы уехали из Малфой-Мэнора. Нельзя было оставаться в доме, где мой отец все время третировал мою жену. Я не мог этого допустить, хоть открыто тогда еще не противостоял ему. Несколько лет жили в Лондоне, я даже, кажется, говорил тебе. Астория знала, что нас женили не по любви. Но, если я так никогда и не смог полюбить ее…

В этот момент Гермиона решила, что он лукавит. По ее понятиям человек не мог не любить другого человека, когда даже после его смерти говорил о нем с такой неподдельной нежностью, а глаза сверкали, как снег на ярком солнечном свете.

— …я ее безмерно уважал и ценил за то, что она делала для меня и для сына. Даже когда болезнь уже брала свое и Астория таяла на глазах. Родовое проклятье. Такое не редкость в чистокровных семьях. Она умерла шесть лет назад, — взволнованный голос дрогнул и стал тише. Он продолжил хриплым шепотом, так что Гермионе пришлось наклониться еще ниже, почти касаясь его плеча, чтобы расслышать, что он говорил, но Малфой, казалось, этого не заметил. Его взгляд был устремлен на посеревшие поленья. Тяжелые сцены из прошлого плясали перед ним. — Да, шесть лет.

Малфой замолчал. Гермиона напряженно всматривалась в незнакомое ей доселе помрачневшее лицо. Маска спала. Гримаса затаенной боли выступила вперед. Ей даже показалось, что в глазах блеснули слезы, но вполне возможно, что это было лишь отражением резвого огня, а может, Малфой вспомнил о том, что Гермиона все еще здесь, и подавил их. Но этот вид сгорбившейся спины, прижатой к бледной щеке руки, поддерживающей подбородок... Пустой или чересчур переполненный различными, неожиданно охватившими эмоциями взгляд.

— Что…что было дальше? — Гермиона с трудом смогла узнать собственный голос, охрипший после долгого молчания, когда наконец решила попросить его продолжить рассказ.

Она не узнала, какую гамму чувств, подавленных за эти годы, пережил Малфой за последние полчаса. Как будто тяжкий груз, который он тащил на себе сквозь года, не разрешая себе обернуться, посмотреть со стороны на все прошедшее и отпустить прошлое. Вздрогнув от голоса Гермионы, Малфой посмотрел на нее, приподняв уголки губ. Он глубоко вздохнул и выпрямился в кресле. Глоток согретого пламенем вина был неприятен, но необходим.

Малфой больше не смотрел в камин. Он повернул голову и остальную часть истории рассказывал уже Гермионе:

— Мне было тошно в толпе волшебников, когда я потерял одну из твердых опор моей жизни — Асторию. Поэтому я старался избегать остальных. Только раз я появился в Министерстве Магии, это было связано с завещанием жены.

Гермиона вдруг нахмурилась. А ведь действительно, она уже вспоминала об этом во время учебного года. Она случайно видела Малфоя на работе шесть лет назад. Ее еще тогда удивил его мрачный вид.

— Скорпиус — это все, что у меня тогда осталось. Я не помирился с отцом, напротив, я сказал ему тогда, что буду продолжать воспитывать сына, как хотела Астория. Вернуться в родной дом я не мог, а оставаться в Лондоне, где все напоминало о жене, было тоже невозможно. Мы уехали. А когда Скорпу исполнилось одиннадцать, и он должен был отправиться в Хогвартс, я решил устроиться профессором зельеварения. Мне не нужны были деньги, я хотел быть ближе к сыну, — он этого не сказал, но Гермиона почувствовала, что потерять еще одну опору в своей жизни Малфой был просто не в силах. Он так любил сына. Он хотел быть ближе к нему. Гермиона ясно ощутила острый укол совести, ведь сама она многие годы делала все, чтобы быть подальше от дочери, хотя она и любит ее всем сердцем. Что же она за мать? Что за человек?

Воцарилось молчание. Малфой вновь перевел взгляд на огонь, но на этот раз он был вполне осмысленным. На его губах блуждала загадочная, почти потусторонняя улыбка, обращенная к каким-то его мыслям. А Гермиона молчала, потому что все не могла решиться заговорить на волновавшую ее в этот момент тему. Она все подбирала слова, которыми могла бы начать ответную исповедь, но ход ее мыслей оборвал тихий, уже не хриплый, но от этого еще более интимный голос:

— Знаешь, я никогда ни с кем раньше об этом не говорил. Мне…мне даже стало легче, — он посмотрел прямо в карие глаза. Маска, сброшенная на время, снова ползла по его лицу, но теплые огоньки благодарности в серых глазах еще не успели погаснуть, — спасибо, Грейнджер, — почти прошептал он.

— Я… — начала было Гермиона.

Но дверь раскрылась нараспашку и в комнату влетел Скорпиус. Вся его одежда и застрявшие в светлых волосах комья снега кричали о том, чем этот молодой человек занимался с друзьями во дворе на ночь глядя. На губах его цвела неувядающая улыбка, а лицо светилось изнутри. Как только он заметил Гермиону, то притормозил и перевел взгляд с нее на отца, потом на свои промокшие ботинки.

— Простите. Я не знал, что вы здесь, профессор Грейнджер.

— Ничего страшного, — Гермиона проворно вскочила с кресла, в душе радуясь, что не начала нового разговора. — Уже поздно, мне пора идти.

Уже в коридоре до нее полностью дошло значение только что произошедшего события. Точка невозврата в их отношениях была пройдена. Пока было непонятно, что будет с ними дальше, но одно было несомненно: тысячи километров, разделявшие их, сократились. Малфой прошел по мостику над пропастью к середине и теперь дожидался там Гермиону.

Она снова задумалась о том, что хотела ему сказать перед уходом. Она может доверять ему. Точно может. Ведь именно он в одиночку, теперь она это твердо знала, вырастил такого сына как Скорпиус. Это был самый главный залог ее доверия. Да и вообще. Сегодня вечером она посмотрела на него совершенно другими глазами, как будто раньше и вовсе его не знала. Саркастичная глыба льда умела тонко чувствовать, любить, переживать. Невероятно! В сущности, Гермиона, конечно, и не знала его все эти годы, тем большей загадкой он представлялся ей сейчас.

Но перед этим она должна шагнуть к нему по шаткому мостику доверия, соединившего их, чтобы оказаться лицом к лицу. Она чувствовала, что должна поделиться тем, что тоже долгие годы гнетет ее. Как жаль, что каникулы закончились и теперь выбрать время для откровенного разговора будет трудно. Но Гермиона найдет возможность; шестое чувство подсказывало, что это очень важно.

— Роза! — воскликнула Гермиона, стараясь перекричать толпу школьников, покидающую Большой зал.

— Привет! — Роза подбежала и за руку потащила мать вверх по мраморной лестнице, пытаясь поскорее вынырнуть из подхватившего их человеческого потока.

Наконец, они резко повернули в пустой коридор. Тогда Роза ослабила хватку и крепко обняла Гермиону.

— Я скучала, — прошептала она. — Не хотела этого делать при всех, -добавила она смущенно.

От этих слов что-то нежно защемило у Гермионы в груди. Все-таки это приятно — иметь любящего ребенка. Она встретилась с обращенным к ней ясным взглядом дочери, взглядом точно таких же глаз, как ее собственные. Чуть склонившись, Гермиона чмокнула рыжую макушку и, приобняв, увлекла Розу вперед по коридору к ее кабинету.

— Мы с папой несколько раз были в Лондоне, ну, я писала тебе, — без промедления затрещала Роза — еще одна общая черта, правда, скорее не с Гермионой, а с Роном, но тем лучше для нее. Гермиона не раз слышала, что ее занудству нет предела, а способность вот так легко болтать ни о чем до сих пор была ей не свойственна. — Но я не говорила, кажется, что мы часто заходили к дяде Джорджу. Ну, чтобы просто было, что рассказать при встрече, сейчас в смысле. Мне показалось, что у папы какие-то дела с дядей Джорджем. Правда, я так никак и не смогла связать мракоборцев и магазин шуток, может, у тебя есть идеи?

Гермиона отрицательно покачала головой. Роза продолжила рассказывать о каникулах, проведенных с отцом и его семьей, но Гермиона почти не слышала. Почти инстинктивно она задумалась о том, как отдел мракоборцев, которым она руководила до того, как вышла в отставку, может быть связан с «Волшебными Вредилками Уизли»? Или просто Роза что-то не так поняла?

Работа в очередной раз перетянула внимание Гермионы на себя, заставив ее забыть о том, что ее уже не касается то, что происходит в Отделе Магического Правопорядка. Роза, видимо, почувствовала, что мама ее почти не слушает, поэтому, остановившись на полуслове, вопросительно посмотрела прямо ей в лицо.

— Прости, дорогая. Я просто задумалась о…о том, что думают обо мне твои бабушка с дедушкой, — быстро сориентировавшись, Гермиона перевела разговор в другое русло, тем более что этот вопрос ее тоже волновал.

Она не общалась с семьей Уизли уже больше полугода. Последний раз они виделись весной прошлого года на семейном праздновании Пасхи. Гермиона старалась не думать о том, как к ней теперь относится миссис Уизли. В Артуре она была уверена: он понял ее и принял ее решение. Но этого нельзя было утверждать о Молли. Для нее семья всегда была чем-то незыблемым. И даже несмотря на свою любовь и хорошее отношение к ней, Гермиона не была уверена, что Молли спокойно воспримет развод сына.

Роза наморщила лоб:

— Да, в общем-то, наверное, ничего особенного. Они просили меня передать тебе их поздравления с праздниками. Вообще-то бабушка просила написать об этом в одном из писем, но я как-то об этом забыла. А почему ты спрашиваешь? Думаешь, они бы изменили к тебе отношение только из-за того, что вы с папой развелись?

— Нет, я так не думала, — слукавила Гермиона, улыбнувшись. — Как Рон?

— Неплохо. Он много работает, насколько я поняла. Кстати, он живет практически все время в Норе, я тебе говорила?

Брови Гермионы поползли вверх от удивления. Ничего подобного ей Роза раньше не говорила. Да и зачем Рону жить в Норе, если их бывший семейный дом стоит свободным: она же в Хогвартсе. Хотя… Неожиданная мысль показалась ей вполне логичной. Рон всегда был неравнодушен к еде, а рядом с его мамой точно можно было не бояться умереть от голода. Но, с другой стороны, когда они жили вместе, Гермиона практически не готовила, разве что только по праздникам. С чего бы ему сейчас переезжать в Нору, если годы до этого Рон самостоятельно готовил? И снова вопрос без ответа.

— Нет, ты не говорила.

Роза плюхнулась в кресло перед камином, стоявшее рядом с диваном в кабинете Гермионы, и подобрала ноги под себя. Гермиона растянулась на диване, вытянув вперед уставшие за день ноги.

Зимой пламя в камине горело без перерыва. Холодные каменные стены не давали никакого тепла, горячее дыхание огня было единственным спасением от замерзания насмерть в постели.

За окном кружили в танце снежинки. Снег, не переставая, падал с неба уже несколько дней. Сугробы во дворе Хогвартса увеличивались с каждым днем, давая первокурсникам раздолье — играть в снежки при каждом удобном случае. Так много снега здесь выпадало далеко не часто.

— Как твоя подготовка к СОВ? — спросила после минуты молчания Гермиона.

— Нууу…у меня готов план подготовки. Я занимаюсь по нему практически каждый день. Я все распределила так, чтобы часы оставались еще для внеклассного чтения и немного свободного времени.

— Вы общаетесь с Мари? — внезапно решила спросить Гермиона. Она никогда не говорили с Розой о ее друзьях и подругах. Раньше на это у нее не хватало ни времени, ни сил, а после того, как она стала профессором в Хогвартсе, ей казалось, что они недостаточно близки для того, чтобы разговаривать на эти темы.

Но Роза, очевидно, совершенно так не думала, потому что без тени смущения или недовольства ответила:

— Да, конечно. Но она практически все свое время проводит с Тедди. Ты бы видела их в Норе. Они не отлипали друг от друга! И это при том, что они и так здесь все время в Хогвартсе вместе. Я все понимаю, он выпускается, и со следующего года у них все изменится. Но у всего же должны быть пределы! — эта маленькая речь была произнесена с затаенной яростью в голосе, но без обиды.

Чувствовалось, что хоть Розе и не очень приятно, что подруга почти забыла о ней, она не очень сильно об этом переживает. Видимо, ее успокаивает тот факт, что этот год для Тедди последний, и шестой курс они проведут, как и всегда до этого, вместе. Но, может, не только это было причиной такого удивительного спокойствия Розы. Может, у нее был рядом человек, который мог заменить Мари-Виктуар…

Не успела Гермиона додумать эту мысль, как Роза уже ее подтвердила:

— …к тому же, у меня есть Скорп. Ты даже не представляешь, как с ним бывает интересно. Мы часто переписывались во время каникул, и он… — Роза оборвала себя и пристально посмотрела на Гермиону, ожидающую продолжения. — Он писал мне, что ты провела каникулы с профессором Малфоем, это так? — резкий тон звучал почти, как обвинение. Но через мгновение Гермиона решила, что ей показалось, потому что Роза тут же мягким голосом добавила: — А как же Поттеры? Ты хотела провести время с отцом Скорпиуса?

От удивления Гермиона даже не нашла, что сразу же ответить. Какой-то уж слишком странный оборот принял их разговор. В голову заползли мысли о допросах. Но, тряхнув головой, Гермиона переключила внимание на поиск подходящих слов для ответа.

— Я же тебе писала. Мне было необходимо доделать работу здесь, а у Поттеров я никак не могла сосредоточиться. У них же Лили маленькая, ты же знаешь. Чересчур шумно. И да, мы часто встречались с Малфоем, в смысле, с профессором Малфоем.

Роза бросила на нее почти подозрительный взгляд, сильно сузив глаза. Она долго и упорно изучала лицо матери, как будто силилась прочесть затаенные мысли Гермионы, которые могли бы дать ответы на ее непроизнесенные вопросы. От этого взгляда по спине Гермионы поползи непрошенные мурашки. Чего же она хочет от нее добиться?

Наконец, Роза отвела глаза и заговорила о том, как соскучилась по Джеймсу. Но Гермиона вновь почти не слушала ее. Ее мучил вопрос: что же такого Роза хотела разглядеть в ней? И почему такой резкий тон проявился именно в вопросе о Малфое?

* * *

Время стремительно спешило в раскрытые и теплые объятия весны, постепенно пробуждающейся ото сна природе. Белые сугробы во дворе посерели и опали под собственным весом. Там, где снега было меньше, уже появились первые проталины, сквозь которые проглядывала прошлогодняя засохшая трава и давно опавшие и загнившие листья.

В Хогвартсе стало заметно теплее; ученикам уже не приходилось, дрожа от холода и плотнее закутываясь, стремительно перебегать во время перерывов из кабинета в кабинет. Каменные стены впитывали недостаточно солнечного света, чтобы дарить тепло окружающим, но достаточно для того, чтобы не замораживать их.

В конце февраля Гермиона и Малфой вместо того, чтобы сидеть в надоевших кабинетах, стали гулять по ночному замку, погруженному в приятную для их слуха тишину. За день они успевали переброситься лишь несколькими словами во время завтрака и ужина, а вечера посвящали проверке домашних заданий и контрольных своих студентов. Но ночь была полностью в их распоряжении. И Гермиона с радостью отдавала законные часы для отдыха Малфою, с которым ей было приятнее, чем с кем-либо еще проводить время.

Рухнувшая стена, защищавшая душевное спокойствие и самые нежные чувства, на которые только был способен ее новый друг, дала Гермионе возможность посмотреть на него другими глазами. Малфой совершенно не изменился в отношениях с другими преподавателями и студентами, но в ее присутствии, Гермиона видела это отчетливо или же просто очень хотела видеть, у него как-то по-особенному загорались глаза. Как прирученный дикий зверь, никогда и близко никого не подпускавший к себе, Малфой признал в Гермионе человека, достойного быть посвященным в тайны его души, сокрытые от всех остальных, что ей очень льстило.

Как-то вечером они прогуливались по пустым коридорам, постепенно все ближе подходя к Астрономической башне. Малфой рассказывал о сегодняшних успехах Розы на его уроке и пророчил ей высокий балл на СОВ. Гермиона слушала его невнимательно. С самого начала его рассказа ее все не покидала мысль, которая уже много месяцев и даже лет словно червь настойчиво изъедала ее мысли, заставляя думать только о ней. Какое-то время назад ей удалось усмирить ее. Но после того, как Малфой раскрыл перед ней то, чем он никогда и ни с кем не делился, а сама Гермиона убедилась, что она может доверять ему, этот гнусный червяк вновь взял верх в борьбе за свободу ее мысли.

С каждым днем ей казалось, что Малфой, как никто больше, лучше всего походит на человека, с которым она может поделиться тем, что ее терзает уже шестнадцать лет. Он пришел из другого мира. Все это время его не было рядом с ней. Он сможет понять ее и посмотреть на все ее глазами.

— …тебе повезло быть ее мамой. Но что с тобой, Грейнджер? Или от гордости не знаешь, что и сказать? — вполне добродушно усмехнулся Малфой, обернувшись на нее.

Гермиона с затаенной надеждой встретила этот взгляд. Ей нужно было еще раз убедиться в том, что она права и в этих глазах не увидит презрения, которого опасалась от близких, поэтому и молчала все эти годы. Глубокий вздох. Назад пути уже не будет. Не обязана же Гермиона Грейнджер быть во всем такой уж правильной и идеальной?

— Да, мне повезло, — Гермиона отвернулась и шагнула в сторону, к окну. Прислонившись лбом к приятной прохладе камня, она сказала, стараясь сохранять спокойный тон: — Я… м-м… Хочу тебе рассказать кое-что, — она сделала паузу и, не оборачиваясь на застывшего за ее спиной Малфоя, продолжила: — Мы с Роном поженились так рано только потому, что я забеременела. Буквально через пару месяцев после окончания Хогварста. Мы хотели пожениться, но когда-нибудь потом. В будущем. Он… мы решили оставить ребенка. Что могло быть естественнее? Это было очень правильное и логичное решение. Я согласилась с ним…

Перед ее мысленным взором всплыла давно забытая картина из прошлого. Как в один солнечный день в конце августа она зашла в как всегда захламленную комнату Рона в Норе, чтобы сказать, что у них будет ребенок. Гермиона думала, что никогда не забудет его ошарашенной физиономии, но вот уже много лет она совершенно не вспоминала об этом. Она отчетливо видела, как вихрь эмоций, которые Рон никогда не умел скрывать, пробежался по его лицу, снеся детское выражение беззаботности и оставив после себя почти воинственное упрямое выражение. Как он тогда уверенно говорил о том, что они теперь просто обязаны пожениться раньше. Что так будет лучше и правильнее для всех. Но лучше ли для нее? Ее собственное «да» эхом прозвучало в ушах.

Видение длилось всего секунду. Гермиона продолжила:

— Но я не знаю. Все это время меня мучит, что моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Лучше? Не знаю. Но мне всегда так хотелось строить карьеру, быть полезной волшебному сообществу, а в тот момент мне казалось, что все мои мечты разрушились, словно карточный домик, а меня саму заключили в тюрьму на пожизненный срок. И виной всему был еще не родившийся человек, — до Гермионы вдруг дошло, как ужасно прозвучали ее слова, поэтому она почти отчаянно добавила: — Я люблю Розу! Я знаю, что звучит все так, как будто нет, но я люблю ее и …

— Ты жалеешь о том, что она у тебя есть? — голос Малфоя достиг слуха Гермионы словно издалека, хоть он и стоял буквально за ее спиной.

Гермиона снова погрузилась в свое видение. Она снова смотрела в упрямое и решительное выражение такого знакомого лица, в первый раз пытаясь понять: а смогла бы она тогда отказать ему? Если бы было возможно вернуться в тот день, она бы смогла сказать Рону «нет»? Мысли и чувства спутались в тугой узел. Но смутное ощущение обволакивало теперь всю ее внезапно расцветшим осознанием — она бы не смогла ему отказать.

Да и жалеет ли она по-настоящему о том, что у нее есть дочь? Тут даже не надо было и думать! Она прекрасно знала ответ: она бы ни за что не захотела расстаться с дочкой.

— Нет! — сказала она вслух. — Я не жалею. Но я была плохой мамой. Мои амбиции в тот момент были важнее для меня. Я не бросила работу в Министерстве. Мне кажется, я даже стала работать больше, чем до этого. Карьера была очень важна для меня, а ребенок… да, я вышла на работу через пару месяцев после рождения Розы. Все время с ней возился Рон, он…

Новое осознание с еще большей силой поразило ее. Настолько, что Гермиона вся выпрямилась и посмотрела прямо перед собой, но не видела темный школьный двор. Перед ее мысленный взором, словно в замедленной съемке, проносились бесчисленные картины того, как Рон всегда был готов заменить ее. Она видела, как в первые годы жизни дочери приходила домой и только тогда узнавала о том, что Роза заболела. Рон всегда с таким справлялся сам или с помощью Молли, но никогда не отвлекал ее от работы во время рабочего дня. Рон всегда готов был взять дополнительные выходные, чтобы отвести маленькую Розу к подружкам на день рождение. Он первый увидел, как она пошла. Учил играть в квиддич. Читал ей сказки перед сном, когда Гермиона была слишком уставшей, чтобы сделать это самой.

Милый, родной, такой знакомый Рон вдруг предстал перед Гермионой в совершенно другом свете. Он столько делал для их семьи. И никогда, ни разу за все шестнадцать лет не сказал ей и слова в упрек, всегда поддерживал ее и ее амбиции. И как она только могла хоть на секунду задуматься о том, что Роза и Рон в какой-то степени помешали исполнению ее планов?!

Краска залила лицо Гермионы. Ей стало невообразимо стыдно за свои мысли. И в то же время тяжелый камень упал с ее души; то, что столько лет не давало покоя, вдруг рассыпалось на тысячи осколков, оставив после себя лишь приятное освобождение. Хоть и смешанное с горьким чувством вины.

Малфой, очевидно, заметил ее покрасневшие щеки, потому что в следующую секунду она почувствовала неуверенное прикосновение к своему плечу. Сразу было заметно, что этот человек не привык утешать других. Но Гермиона была и этому рада.

Она обернулась и сквозь тонкую пелену слез облегчения и злости на саму себя встретилась с внимательным взглядом Малфоя, который постарался вложить в него столько сочувствия, насколько был способен. Грустно улыбнувшись, Гермиона сказала:

— Я подумала о том, что Рон всегда помогал мне. Он брал все заботы о Розе на себя, — о том, что она чувствует себя виноватой перед бывшим мужем, а чувство вины перед дочерью достигло своего апогея, Гермиона благоразумно решила промолчать. Все же у нее была гордость. — Поэтому мы с Розой так далеки друг от друга. Я ее не знаю. Очень люблю, но не знаю. Ни что у нее на душе, ни ее целей, желаний. Я плохая мама. Особенно, если меня сравнивать с таким внимательным отцом, как ты, — усмехнувшись, Гермиона приложила все силы, чтобы сдержать слезы.

Малфой слушал ее все это время, не перебивая, наоборот, он давал ей возможность полностью высказаться. Он не предполагал услышать нечто подобное, но ничем не показал ни удивления при этом откровенном разговоре, ни своего легкого внутреннего замешательства. Почувствовав, что Гермиона полностью высказала все, что было у нее на душе, он ответил:

— Вовсе ты не плохая мама. Ты признаешь, что была неправа, признаешь свою ошибку. А раз ты это делаешь, значит, ты готова ее исправить. А это уже немало, —он говорил тихо, но голос звучал убедительно. Так, чтобы наверняка добиться понимания того, что он имеет в виду, от Гермионы.

Не ожидая подобного ответа, она несколько секунд не знала, что сказать. Много раз прокручивая в голове, как она кому-то рассказывает о том, что ее столько времени мучило, после ее исповеди, по ее сценарию, слушатель должен был разразиться длинной речью, в которой еще больше обвинял бы ее в несправедливости и эгоистичности. Поэтому ответ Малфоя, такой легкий, простой и…логичный, озадачил ее.

— Да, ты не самый замечательный родитель, по сравнению со мной, — на этих словах он самодовольно улыбнулся, но Гермиона почувствовала, что он это не всерьез, просто хотел разрядить напряженную обстановку, поэтому поддакнула.

— Ну, конечно, куда мне до тебя?

— Вот и я о том же. Но, в принципе, у тебя ничего не потеряно. Ты всегда можешь сблизиться с Розой, — добавил он уже более серьезным тоном. — Я не говорю, что это будет легко. Но вам обеим это нужно. Она тоже любит тебя.

На секунду воцарилось молчание. Гермиона отвернулась и принялась внимательно осматривать чернеющие пики деревьев Запретного леса. Пока неожиданный звук, похожий на подавленный смешок, не заставил ее обернуться. Карие глаза сузились, пристально изучая прямую фигуру, которая так и лучилась торжеством, как будто какая-то тайна мира внезапно стала известна лишь ему одному.

— Что?

— Хм-м, ничего такого, — усмехнулся Малфой. Но, видимо, сдерживать эту уникальную истину он был не в силах, потому что добавил: — Ты мне уже просто, похоже, частично рассказывала эту историю. Уже давно. В твоем кабинете, под огневиски. И мне вспомнилось продолжение того вечера… — и он замолчал, многозначительно посматривая на все сильнее краснеющую подругу.

— О, Мерлин! — почти простонала Гермиона. — И ты решил напомнить мне об этом прямо сейчас? Когда я перед тобой душу выворачиваю?

Ее праведный гнев был вполне справедлив, но злилась она вовсе не на непочтительное отношение Малфоя к ее истории, потому что она прекрасно знала, что это было не так, и он ее понял. Но на то, что он напомнил о той памятной ночи, о которой они не вспоминали несколько месяцев, делая вид, что тогда ничего не произошло.

— Я просто подумал, что тебе нужно мое дружеское «плечо» в этом контексте. Если что, я к твоим услугам, — ухмылка все не слезала с его губ.

Издав нечленораздельный грозный звук, Гермиона от души ударила его ладошкой в грудь, словно она была вчерашняя школьница, а не профессор Хогвартса, при этом повторяя:

— Какой же ты несносный! Удивительно несносный!

Увернувшись от второго удара, Малфой почти рассмеялся. Это длилось всего секунду, так что Гермиона не была уверена, что ей не показалось. Но он был. Чистый и звонкий. Это был первый раз, когда она услышала его смех.

Второй раз за последние пару месяцев этот человек удивил ее. Не только тем, что, оказывается, умеет смеяться, как и все другие люди, но больше всего тем, что он смог услышать ее и подбодрить.

Несмотря на скомканность этого откровенного разговора, Гермиона чувствовала, что ее шаг по мостику доверия был сделан. И теперь они стояли вместе, лицом к лицу, над пропастью непонимания, лежащей под ними, вполне осознавая, что, если их мостик когда-нибудь порвется, они полетят вниз вместе.

В конце марта в школьном дворе остались только мокрые лужицы. Тонкая пленка льда на озере давно потрескалась и утонула в холодной воде, оставив после себя лишь редкую рябь, образованную крохотными островками помутневшего ледяного стекла. Звонкая капель стала главной темой общего хора, звучавшего и эхом отдававшегося во всем Хогвартсе.

Бледный солнечный диск все чаще появлялся из-за серых облаков, согревая своими лучами замерзшую землю. Но студенты, не доверяя этому теплу, редко выбирались позаниматься уроками на школьный двор, предпочитая ему уютные гостиные. Он оставался пустынным большую часть дня. Лишь изредка монотонный голос капели нарушался нестройным хором школьников, спешащих в перерыве с урока на урок.

Ночи с каждым днем становились короче. Яркая луна врывалась холодным светом в пустые коридоры Хогвартса, освещая дорогу двум плутающим в темноте фигурам. Малфой и Гермиона только удлиняли свои прогулки. Казалось, они боялись, что им не хватит времени, чтобы наговориться друг с другом обо всем, что им хотелось обсудить. Но не произнося больше ничего особенно личного и волнующего, они безмолвно проникались все большим пониманием жизни и сущности друг друга. Ни один из них не смог бы выразить этого словами, но каждый чувствовал, что еще никто до этого не ощущал их так. Или это было так давно, что они уже успели об этом забыть. Нечто особенное, неуловимое начинало витать в воздухе, стоило этим двоим встретиться в полутьме.

Гермиона притворила за собой дверь кабинета; она собиралась на ужин и рассчитывала встретиться там с Малфоем, чтобы обсудить их планы на вечер. Но стоило ей сделать шаг в сторону коридора, ведущего в Большой зал, как она столкнулась лицом к лицу с взявшимся из ниоткуда предметом своих недавних мыслей.

— О, Мерлин! — от неожиданности она отскочила в сторону и больно ударилась о ручку двери. Метнув на него недовольный взгляд и потирая ушибленный локоть, Гермиона как можно более язвительным тоном спросила: — Тебе обязательно так подкрадываться?

— Разумеется, — знакомая усмешка тронула тонкие губы. — Но я не хотел тебя пугать. У меня есть идея, чем можно заняться вместо ужина.

В чем бы эта идея ни состояла, Гермиона заранее была настроена против нее. Она не страдала безумной тягой к еде, как ее бывший муж, но именно сегодня она пропустила обед — ее задержали непроверенные контрольные студентов — такова была расплата за вечера и ночи, проведенные без сна, но в приятной компании. И Гермиона с радостью шла на эти жертвы. С Малфоем она чувствовала себя такой…спокойной, как будто все ее проблемы временно отступали на второй план и больше не имели никакого значения. Это было странно, но чертовски приятно.

Но именно сегодня ей не хотелось жертвовать нормальным распорядком дня профессора Хогвартса, ведь она пропустила обед. И больше всего ей хотелось сейчас очутиться в Большом зале и съесть все, до чего она могла бы дотянуться, и побольше.

— А мы можем этим заняться после ужина? — спросила Гермиона, решительно шагая по коридору в сторону Большого зала.

Малфой степенно шел рядом, но услышав ее реплику, никак не вязавшуюся с его планами, остановил за руку и чуть притянул ближе к себе.

— Нет. Пойдем. Я хочу тебе кое-что показать — очень красивое место. Неужели ты поставишь свой физический голод превыше голода духовного? — патетично, с расстановкой спросил он.

— Сегодня да.

Малфой театрально возвел глаза к небу.

— Потерянное поколение, — пробурчал он. — Если тебя это успокоит, я захватил кое-что из еды. Как чувствовал, что в тебе проснется натура Уизли.

Сдерживаясь изо всех сил, чтобы не ответить в том же тоне, и постоянно напоминая себе, что она взрослая женщина, которая не должна реагировать на подобные провокации, Гермиона все же изогнула бровь и с сомнением покачала головой.

— Вот, — Малфой продемонстрировал обычный маггловский рюкзак, только значительно уменьшенный в размерах настолько, что умещался в кармане его мантии, — заклятие уменьшения и незримого расширения. Довольна?

— Более чем, — вполне успокоившись, ответила Гермиона. — И куда мы пойдем?

— Полетим, — поправил он.

— А без этого не обойтись?

— Нет, так намного быстрее. И сделай мне одолжение, хватит пререкаться. Если хочешь, можешь полететь на моей метле со мной. Ты не пожалеешь, когда увидишь то, что я хочу тебе показать.

— Я все-таки совершенно не горю желанием лететь куда бы то ни было.

Благоразумно оставив ее реплику без ответа, Малфой продолжал спускаться по мраморной лестнице, уже освещенной внизу светом луны, проникающим сквозь открытые главные двери. Проходя мимо Большого зала, из которого доносился гул сотен слившихся воедино голосов студентов, Гермиона с грустью взглянула на столы, ломившееся от превосходных кулинарных талантов эльфов-домовиков. Но все-таки стойко последовала за своим провожатым дальше, на улицу.

Призвав к себе метлу заклинанием, Малфой обернулся на Гермиону, стоящую рядом с ним, обнимая себя руками, — прохладный вечерний ветер легонько приподнимал полы длинной мантии, — и неприязненно осматривая заброшенные темные неприветливые лужайки, покрытые неровным покрывалом серебряного света. Усмехнувшись, он ловко схватил подлетевшую метлу. Оседлав ее, он вновь обернулся к Гермионе.

— Ну, садись и держись за меня.

Опасливо косясь на метлу — с ними у нее так и не возникло доверительных отношений — Гермиона перебросила ногу через древко и неуверенно обхватила Малфоя за талию.

— Она нас выдержит?

— Выдержит. Ты не такая уж и тяжелая, я уверен.

Резко оттолкнувшись от земли, Малфой выровнял метлу и направил ее в противоположную сторону от замка. Желая разогнаться чуть сильнее, он пригнулся к древку, и Гермиона была вынуждена проделать то же самое. Щекой она прижалась к приятной мягкой ткани его мантии, прикрыв глаза, чтобы привыкнуть к новым ощущениям. В нос ударил терпкий запах с цитрусовыми нотками. Против воли Гермиона сделала глубокий вдох, наслаждаясь этим ароматом и близостью с его обладателем.

Метла наклонилась к земле, заставив Гермиону открыть глаза. Оказывается, они летели низко над озером так, что в воздух поднималась россыпь холодных капель, водопадом падающих на них. За гладко прилизанными прутьями метлы оставался четкий след на воде, расходящийся в противоположные стороны маленькими волнами.

Они летели навстречу посеребренному полотну лунного света на высокой скорости, заставляющей Гермиону сильнее сжать кольцо рук, обвивающих худую фигуру Малфоя. Она чувствовала, как быстро вздымалась и опадала его грудная клетка, словно после быстрого бега. В любой другой ситуации она бы задумалась об этом, но сейчас ее слишком переполнял восторг от полета.

Все то время, что Гермиона была волшебницей, она так ни разу и не смогла получить удовольствие от полета на метле, но именно сейчас, именно с этим, на первый взгляд, самым неподходящим человеком, она, наконец, смогла прочувствовать саму суть этого действия, впервые в жизни поняв любовь всех ее близких к этому опасному транспорту. Подставить лицо прохладному ветру. Ощутить полную свободу от закона земного притяжения. Ощутить легкость. Это было похоже на то чувство, которое испытываешь, застывая над высоким обрывом, когда смотришь вдаль и именно в этом моменте чувствуешь полную свободу от всего. Тебе хочется прыгнуть в нее, раствориться в ней, но у людей нет крыльев. Как раньше она не могла рассмотреть всю прелесть этого? Или дело было в человеке, который смог ей это показать?

Гермиона перевела взгляд на спину, облаченную в черную мантию, прямо перед собой. Она сливалась с окружающей их темнотой, и только светлые волосы как будто светились в лунном свете. Невольно улыбнувшись, она плотнее сжала талию Малфоя, случайно забравшись кончиками пальцев под его распахнутую спереди мантию и ощутив его тепло.

Малфой направил древко вниз, к земле. Волшебная, почти таинственная атмосфера была разрушена резким снижением. За широкой спиной перед собой Гермиона так и не смогла разглядеть их конечную цель.

Ей оказался холм на другой стороне озера. Ловко спрыгнув с метлы и галантно подав руку, Малфой оказался прямо за спиной Гермионы. Его холодные руки легли ей на глаза.

— Малфой, что ты…

— Ш-ш-ш, — Гермиона почувствовала его горячее дыхание около своего уха, — подожди, — прошептал он, — я хочу, чтобы ты увидела все с правильного места. Иди аккуратно, вперед.

Подчиняясь его голосу, она сделала несколько неуверенных шагов вперед, куда ее подталкивала его высокая фигура. По расчётам Гермионы, она должна была подходить прямо к обрыву над озером. Безотчетный страх охватил все ее существо, она вдруг вспомнила, что до этого были годы, когда они с Малфоем совершенно не ладили. Что, если все их взаимное расположение друг к другу было лишь игрой ее воображения? Она уже хотела было начать сопротивляться и скинуть его руки, как внезапно он сам разжал их и поддержал ее, чтобы она не потеряла равновесие.

— О-ох…

Гермионе не хватило бы всех слов в мире (а знала она немало и на разных языках), чтобы описать восторг, охватившей ее перед раскинувшейся, словно у ее ног, панорамой.

«Это самое красивое, что я когда-либо видела в своей жизни», — эта мысль со скоростью молнии пронеслась у нее в голове и потонула в новом приступе восторга, когда Гермиона чуть склонила голову и посмотрела вниз.

Замок Хогвартс, словно великан вдалеке, резко выступал вперед на фоне шотландских холмов и светился одновременно тысячей огней, отбрасывая ослепительный свет на зеркальную поверхность озера. Такой знакомый, отсюда он казался чужим, но прекрасным творением художника, по прихоти которого были рассыпаны горсти отраженных звезд-окон. Ярким сверкающим пятном, выступающим на раскинувшуюся внизу картину, были огни Большого зала. Около шпилей башен и каменных стен клубились темно-синие облака, принимая причудливые формы, создавая иллюзию оправы драгоценного блистающего камня — самого замка. Завершал необычайную картину серебряный холодный свет луны, придающий всему таинственное сияние.

— Малфой, это…это самое прекрасное, волшебное… — Гермиона попыталась подобрать слова, но не смогла их найти.

С трудом она оторвала взгляд и обернулась на следящего за ней профессора зельеварения. На его лице играла довольная искренняя улыбка. В глазах горел тот же огонек восторга, что и в ее, еще больше сближающий их.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Я сам испытывал нечто подобное, когда в первый раз прилетел сюда. Да и до сих пор тоже… — он замолчал, обдумывая что-то. — Ты, кажется, хотела есть?

Гермиона проследила за его рукой и впервые заметила, что на засохшей траве лежал плед, на котором было несколько сэндвичей. Благодарно взглянув на Малфоя, она присела и жадно принялась за еду.

— Мне было очень…м-м…одиноко в первые годы преподавания. Я часто брал метлу и летал по окрестностям. В Хогвартсе у меня не было такой возможности. А это место…я люблю этот замок. Отсюда он выглядит еще прекраснее…торжественнее. Моя любимая тайная площадка для наслаждения.

— Тебе всегда нравился Хогвартс? — спросила Гермиона, откусывая еще кусочек от сэндвича.

— Нет, — Малфой покачал головой и усмехнулся, — но только на первых курсах.

— Что больше всего ты запомнил из учебы в Хогвартсе?

— Ты хочешь знать? — светлые брови взлетели вверх; Малфой скептически покосился на Гермиону.

— Ну, конечно. Раз мы говорим о школьных годах.

— Для меня навсегда самым красивым моментом будет Святочный бал…

— Я даже догадываюсь почему, — вполголоса прокомментировала Гермиона, припоминая, как в тот год вся мужская половина Хогвартса сходила с ума по девушкам из Шармбатона.

Пропустив ее колкость мимо ушей, Малфой продолжал, словно завороженный, изучая лицо сидящей рядом Гермионы, иногда переводя взгляд на замок, лежащий внизу.

— …представляю, как в тот год Хогвартс весь светился праздником. Отсюда, должно быть, открывался невероятный вид. Но даже не видя его тогда со стороны, я им восхищался. Я помню, как был украшен Большой зал, когда мы в первый раз за вечер вошли в его двери. Я помню тебя. Помню, как ты прошла мимо меня вместе с Крамом. Все такая же, как всегда, но при этом совершенно другая. Я тогда впервые посмотрел на тебя другими глазами, — Малфой подвинулся чуть ближе к Гермионе.

Она заметила это движение, но не стала отодвигаться, она слушала его, внимала каждому слову. Почему-то сердце пропустило удар, а затем пустилось в дикий пляс. Ей казалось, что от того, что она сейчас услышит, будет зависеть все. Гермиона не могла оторвать взгляда от блестящих почти потусторонним светом серых глаз, смотрящих прямо в ее душу, читая ее как раскрытую книгу, позволяя ей сделать то же самое.

— … ты была очень красивая. Но дело даже не в этом…ты… Крам…я следил за тобой весь вечер и… — он так и не закончил свою мысль, и эти слова повисли в воздухе, но Гермиона позже догадалась обо всем сама; ей не нужны были слова.

Сейчас она лишь смотрела в глаза напротив. Она чувствовала, как краска залила ее щеки, и от души радовалась тому, что сейчас было достаточно темно для того, чтобы он этого не заметил. Малфой протянул руку и накрыл своей ладонью ее. Не разрывая зрительный контакт, Гермиона переплела свои пальцы с его — тонкими и холодными. От затылка, по позвоночнику пробежал табун мурашек. Подвинувшись поближе, она отвела глаза и положила свою голову на плечо Малфоя, устремив взгляд на постепенно гаснущие огни Хогвартса.

Глубоко вздохнув, потому что сердце бешено, неизвестно по какой причине, колотилось внутри, она полностью отдалась во власть чувствам этой странной ночи. Теплое волнующие чувство разливалось в ее душе.

Она не знала, что в этот самый момент в сердце Малфоя распускается от долгого сна весна, твердо желая пустить корни и захватить в свою власть всю душу этого невыносимого человека.

Утром Гермиона проснулась с неясным, но сильным чувством, что прошлой ночью была не просто встреча двух добрых друзей, коллег, бывших врагов…кого угодно. Это было нечто необыкновенное, неуловимое, но в то же время очень знакомое. Ощущения, которые она знала, но с которыми уже давно попрощалась и больше не надеялась их испытать.

Тем более, так скоро после развода.

Но всколыхнувшееся в ее душе чувство уже распускало первые нежные лепестки. Это был неопровержимый факт, который Гермиона не могла отрицать. Хотя и не могла подобрать подходящих слов, описывающих ее состояние. Возбуждение? Нетерпение? Ожидание чего-то? Все это было не то. Этого было недостаточно.

Гермиона медленно шла в перерыве между уроками из своего кабинета в учительскую. На ее губах играла беспричинная глупая улыбка, временами волшебница посматривала на спешащих мимо нее студентов. Но ее взор был затуманен, она не видела, что происходило перед ней, мысленно заново проживая прошедший вечер. По этой причине она не с первого раза услышала, как ее требовательно зовут: «Мама».

Словно очнувшись ото сна, Гермиона с трудом узнала в сидящей на каменном подоконнике девушке свою дочь. Следуя совету, данному ей Малфоем месяц назад, Гермиона активизировала свои силы на сближение с дочерью и, надо сказать, достигла некоторых успехов. Роза даже доверила ей тайные планы на будущее Мари-Виктуар и Тедди, желая узнать ее мнение. Но именно сейчас Гермиона была мысленно слишком далеко, чтобы быстро распознать подозрительный взгляд дочери, который она на нее бросила, стоило ей обернуться.

— А, Роза. Это ты, — Гермиона, мягко улыбнувшись, перевела взгляд на соседа Розы: — Доброе утро, Скорпиус.

В ответ он промямлил что-то вроде положенного ответа на это приветствие. Парень был явно больше увлечен изучением выражения лица своей подруги, чем желанием нормально ответить.

— Ты какая-то странная. Что-то случилось? — Роза в упор смотрела на застывшую перед ней Гермиону.

— Нет, что ты. Все в порядке, даже отлично… — Гермиона снова улыбнулась; взгляд ее стал задумчивым. — Мне… мне надо идти в учительскую, — немного погодя, добавила она.

Роза проводила мать внимательным, даже подозрительным взглядом. Глаза ее сузились, на лбу появилась морщинка. Сделав нетерпеливый жест, она резко обернулась к Скорпиусу, все время следившему за ее движениями:

— И что это, по-твоему, было?

Скорпиус сделал паузу, прежде чем ответить.

— Думаю, э-э… что ничего особенного, — медленно проговорил он. — Она же у тебя часто бывает занята. Вот и сейчас была погружена во что-то.

— Может, ты и прав, — согласилась Роза, тряхнув рыжими волосами.

Но на душе у нее было неспокойно. Она была абсолютно уверена, что раньше уже видела такой же блуждающий отсутствующий взгляд, беспричинную улыбку, рассеянность. Это было ей очень знакомо. Она практически каждый день видела подобное, но никогда она не замечала такого поведения у Гермионы. Дело было не в работе, и Роза это точно знала. Но напрашивающийся вывод ее не радовал, наоборот, он порождал в ней смятение, тревогу, подозрение и… ревность.

В учительской никого не было, когда Гермиона вошла туда. Во всяком случае никого, кого бы она надеялась и хотела увидеть. Против воли это вызвало вздох разочарования. Она не сразу заметила Невилла, притаившегося за стопками книг и свитков. Кивнув ему, она подошла к своему столу, но, не успев присесть, заметила маленький аккуратный кусочек пергамента. Перевернув его, она прочла всего две строчки:

«Встретимся сегодня около озера. Буду ждать около 00:00»

Подписи не было, но Гермиона и без нее прекрасно знала, кому принадлежал этот мелкий почерк. Улыбнувшись, она прикрыла глаза и неосознанно прижала записку к груди. В этот самый момент Невилл, украдкой наблюдавший за ней, тоже не смог сдержать улыбки. Ведь только слепой мог не заметить, что расцветало в душе у этой молодой женщины. И кажется, он даже догадывался, кто был тому причиной. Но он резко опустил голову, потому что Гермиона, видимо, опомнившись, осмотрелась по сторонам, чтобы удостовериться, что никто не видел ее реакции.

Ровно без пяти минут двенадцать Гермиона вышла из своего кабинета. Она поплотнее закуталась в мантию от резкого порыва ветра, когда выходила из приоткрытых главных дверей Хогвартса. Смешанные чувства, испытываемые ею весь этот день, достигли своего пика, обострились. Кровь шумела в ушах, мешая сосредоточиться на чем-либо. Где-то в глубине души она подозревала, что это удивительное нечто, заставляющее ее испытывать странное чувство невесомости, уже давно зрело в ее душе, но вечер накануне заставил его расцвести.

Она еще издалека разглядела вдали высокую фигуру, мерящую шагами узкий берег озера. Непонятно почему задержав дыхание, Гермиона ускорила шаг. Малфой тоже ее заметил и пошел ей навстречу.

Луна была скрыта за облаками, потому все было погружено в серый сумрак, лишь слегка освещаемый холодным мерцающим светом звезд. Но даже в темноте Гермиона рассмотрела, как блеснули глаза Малфоя при приближении к ней.

— Привет.

— Привет, — весь день она хотела поговорить с ним, обсудить вчерашний вечер, убедиться в своих подозрениях или наоборот развеять их, но именно сейчас Гермиона не могла подобрать никаких слов, чтобы начать этот разговор. Издалека до нее донесся голос Малфоя:

— Прогуляемся вокруг озера?

Они часто гуляли поздними вечерами, иногда молча; бродили в тишине, наслаждаясь обществом друг друга. Гермиона никогда не чувствовала, чтобы эта тишина давила на нее. Однако, в тот момент, когда бы ей меньше всего хотелось ощущать неловкость, она ее ощущала.

Казалось, оба собирались что-то сказать друг другу, но не могли заговорить о том, что их волновало, а вести разговор на отвлеченные темы было глупо. Неразрешенный вопрос невидимым призраком витал между ними, постоянно напоминая о себе и еще больше нагнетая обстановку.

Они начали одновременно. Еще больше смутившись — все это было совершенно несвойственно Гермионе и она это прекрасно понимала, но никак не могла взять себя в руки, то самое «нечто» в присутствии Малфоя мешало трезво думать, — и Гермиона предложила ему начать первым.

— Я…м-м…я хотел поговорить с тобой о вчерашнем вечере, — голос его звучал ровно, Малфой всегда удивительно ловко владел собой, ничего не выдавало бушующего внутри волнения, — можно говорить откровенно? Мы же оба взрослые люди. Пусть намеки и прочая чепуха в этом же духе остается молодежи.

Гермиона почувствовала, как ее сердце затрепетало внутри грудной клетки, словно крылья пойманной бабочки. Она подспудно знала все, что он хотел ей сказать, но сгорала от нетерпения услышать все от Малфоя.

Влюблялась Гермиона раз или всего два в своей жизни. Причем со вторым она прожила под одной крышей шестнадцать лет. Любовь никогда не вписывалась идеально в ее жизнь. Крам жил в другой стране, был старше, вызывал страшную ревность Рона, что мешало их дружбе в тот момент, и к тому же, в сущности, она сама была в этот момент ребенком. Затем Рон. Парень, за которого она вышла замуж, потому что забеременела, и тогда это мешало уже ее карьере.

Если рассматривать голые факты, то все было именно так. В какой-то момент, уже после развода, Гермиона решила, что любовь просто ей не подходит: бывают же люди, неспособные прочувствовать жалость или наоборот неспособные на жестокость. С присущей ей твердостью логики Гермиона сделала вполне закономерный вывод, основанный на ее личном жизненном опыте, что любовь, как чувство, просто противоречит ей, ее характеру, и уж наверняка будет мешать ее планам по жизни.

Но вот, так скоро после окончания отношений длиною в шестнадцать лет Гермиона снова чувствовала ее. Она не могла ошибиться, хоть и ощущала нечто подобное всего два раза в жизни, она была абсолютно уверена, что это «нечто», захватившее ее, — любовь. Это и пугало, и притягивало с одинаково устрашающей силой…

— … я хотел тебе это сказать, но не решился. Не зря я не попал на Гриффиндор, — усмехнулся Малфой, но смешок вышел немного нервным. — Я не просто так вспомнил Святочный бал. Тогда я не просто впервые посмотрел на тебя другими глазами, в тот день я почти влюбился в тебя, Грейнджер…

Луна лишь на мгновение выглянула из-за облака, осветив своим холодным серебряным светом школьный двор, и вновь нырнула за него. Но этого мгновения хватило, чтобы Гермиона увидела, как Малфой стоял совсем близко к ней, с идеально прямой спиной и смотрел прямо в глаза, в ее душу. В его серых глазах не было привычного холода, обращенного ко всему миру, лишь какое-то теплое непонятное выражение и волнение — маска спала.

— …Это звучит очень невероятно, я понимаю это, поэтому хочу все объяснить. Я полюбил тебя, Гермиона, и любил все эти годы. Конечно, я знал, что между нами никогда ничего не могло бы быть, всегда столько стояло между. Я ни на что не надеялся. Но в этом году мне выпал уникальный шанс, я понял это, когда узнал, что ты разводишься. Я не случайно попал и на Слизерин, а там принято быть амбициозным и добиваться своих целей, — Малфой улыбнулся одной из своих самых теплых улыбок, даже в темно-сером сумраке ночи Гермиона почувствовала это. — Ты, конечно, не цель. Для меня ты дороже любой цели, — добавил он.

Гермиона слушала его, не перебивая. Сердце лихорадочно билось в груди, ударяясь о грудную клетку. Бешено стучала жилка на виске, мешая сосредотачиваться на словах, которые лились на нее нескончаемым водопадом, смывающим своим потоком все условности, разделявшие их все эти годы, те, что остались. Она чувствовала, что Малфой искренен, ей не нужно было даже его подтверждение, все было в нем, в его голосе — ровном и чистом, но в некоторых нотках угадывалось хорошо скрытое от глаз волнение. Она поражалась его самообладанию.

— Я хочу быть с тобой… — он сделал паузу.

— Драко… — начала было Гермиона.

Но тут же почувствовала на своих губах холодные чуть дрожащие подушечки его пальцев, и сразу же зазвучал яростный приглушенный голос:

— Подожди. Дослушай меня до конца. Я хочу, чтобы ты дала мне ответ только когда будешь абсолютно уверена в нем. Обдумай все хорошо. Я не собираюсь давить на тебя или, тем более, настаивать. Мы взрослые люди, у нас устоявшаяся жизнь, у обоих почти взрослые дети. Я это все понимаю… — почему-то на последнем слове всегда ровный невозмутимый голос чуть дрогнул.

Гермиона чувствовала справедливость его слов. Особенно, когда услышала замечание про детей. Конечно, она, как мать, которая решила во что бы то ни стало построить доверительные отношения с дочерью, в первую очередь, должна подумать о ней и как ее решение отразится на Розе. Гермиона всегда так поступала: сначала все обдумать, а уже потом действовать. Она решила поступить так и сейчас, несмотря на яростный протест сердца, которое требовало дать незамедлительный ответ и раскрыть свое сердце этому человеку. Разве у нее могут быть какие-то сомнения в нем? В его искренности? И как Роза может плохо отреагировать на возможную перспективу отношений ее матери с коллегой по работе, если будет знать, что она, Гермиона, при этом будет так счастлива, как ей сейчас подсказывало сердце? Нет, конечно же, нет.

Все эти мысли со скоростью света пронеслись в голове Гермионы. Малфой не отрывал глаз от ее лица, она чувствовала его внимательный выжидающий взгляд. Он шагнул еще ближе и склонился над ней. Гермиона почувствовала его горячее дыхание на мочке уха и ощутила табун мурашек, побежавший по коже.

Он прошептал:

— Но чтобы тебе легче думалось…

В следующую секунду горячие губы Малфоя накрыли губы Гермионы, сминая их в поцелуе. Дыхание перехватило. Она застыла от неожиданности лишь на мгновение, только мгновение, потому что в следующее она раскрыла в ответ губы, полностью отдавая себя во власть давно не испытанных сильных чувств. Сердце сильнее забилось в груди. По телу побежала мелкая дрожь. Словно электрический импульс прошел через губы, обнажая чувства и ощущения, делая беззащитной душу, открыл ее, обезоружил малейшее сопротивление, да ей вовсе и не хотелось сопротивляться. Ведь именно сейчас так хорошо, так все правильно, как давно уже не было.

Ее руки обвились вокруг шеи Малфоя. Гермиона почувствовала, как он сильнее притянул ее к себе, углубляя поцелуй. Воздух в легких почти закончился. Но ни один из них не спешил разорвать поцелуй. Каким, в сущности, совершенно не нужным казался для них окружающий мир. Для них в эту секунду существовали только они одни. Их губы, слившиеся в поцелуе. Крепко сжатые руки где-то под мантиями друг друга. Все остальное было неважно. Слишком хрупким и неустойчивым казался им этот украденный у судьбы момент общего счастья.

В голове уже начал появляться туман, когда они все-таки разорвали поцелуй, но не отстранились друг от друга. Малфой бережно держал стройное тело в кольце рук, прижимая к себе; лбом он соприкасался с горячим лбом Гермионы, как лебедь, наконец нашедший свою пару. Их губы находились в паре миллиметров друг от друга.

Губы Гермионы изогнула легкая улыбка, уголки поползли вверх, смеясь, она сказала чуть охрипшим голосом:

— Это так ты не будешь давить на меня?

Она почувствовала, как его губы тоже расплылись в ответной улыбке.

— Ну, мне просто показалось, так тебе будет проще думать.

— Может, ты и прав, — Гермиона сократила разделявшее их расстояние и прижалась в быстром поцелуе к его приоткрытым губам.

Отстранившись, она обняла себя руками и поплотнее закуталась в мантию. Ее взгляд изучал лицо Малфоя, бледно освещенное лунным светом. На нем застыло почти блаженное выражение, которого она никогда не видела до этого ни у одного человека. На губах по-прежнему играла улыбка. Глаза блестели, отражаясь в ее собственных и сливаясь в ореол света, окружающий их.

Почему-то этот пронизывающий до глубины души взгляд слегка смутил Гермиону, и она, отступив на шаг, сильнее поежилась и сказала:

— Может, пойдем в школу? На улице все-таки еще прохладно.

— Пойдем.

Малфой протянул ей свою ладонь.

— Я все еще просто пытаюсь облегчить тебе задачу, — сказал он с вполне невинным видом.

Рассмеявшись, Гермиона взяла его руку. Их холодные пальцы крепко переплелись. Большой палец Малфоя несколько раз нежно провел по тыльной стороне ее ладони, задерживаясь на костяшках.

Они неспешно двинулись к дверям Хогвартса. Вокруг царила благословенная тишина. Облака, скрывавшие от земли луну, расступились, давая ей возможность полностью заливать своим холодным светом лежащий под ее ликом мир. Дул холодный северный ветер.

Уже на подходе к стенам древнего замка до слуха Гермионы и Малфоя долетели приглушенные голоса студентов, доносящиеся откуда-то сверху. Не обратив на них ни малейшего внимания, они отворили одну из створок и скрылись в темноте.

Как быть, если человек, которого ты полюбила, совсем тебе не подходит во всех отношениях с точки зрения твоих близких, да и просто знакомых людей? Будешь ли ты бороться за свое будущее счастье или побоишься осуждения друзей, родных? Но ведь ты сама не из тех, кто сдается перед первым препятствием! Ты привыкла храбро сражаться за то, что тебе дорого, за то, что очевидно стоит того для тебя. А стоит ли? И что все-таки скажут Рон, Гарри и Джинни? Как отреагирует Роза?

Все эти и подобные мысли роились в голове у Гермионы Грейнджер последние несколько дней. Ее светлое чувство наивной влюбленности было омрачено необходимостью решать насущные вопросы. Сердце упорно боролось за независимость, старалось впервые в жизни громко заявить о себе и взять инициативу в свои руки, но разум с не меньшим упорством противостоял ему. Гермиона всю жизнь руководствовалась доводами рассудка и логикой при принятии решений и не намерена была сейчас изменять своему правилу.

Поэтому мысли продолжали, словно мухи, жужжать в голове, перетягивая на себя все внимание. Сидела ли она в Большой зале на завтраке, разбирала домашние задания учеников, вела урок — стоило ей на секунду потерять концентрацию, и вопросы вновь всплывали в ее сознании.

Малфой, похоже, был настроен вполне серьезно в своем намерении не мешать ей принимать взвешенное решение, потому что все эти несколько дней они встречались только в Большом зале, и Гермиона была этому даже рада. Присутствие профессора зельеварения сверх этого могло бы пошатнуть превосходство разума над сердцем, а Гермиона совсем не хотела потом разочароваться в своем выборе.

Больше всего ее беспокоила реакция близких ей людей на это событие. Как они воспримут ее решение быть с Малфоем? Примут его? Это было совершенно необычно для нее, потому что всю жизнь ей было, в сущности, наплевать на мнение окружающих, хоть в глубине души ее и задевало их поведение. Было ли это результатом долгой совместной жизни с человеком, который бы точно не одобрил такой союз, или же за эти годы сама она изменилась — Гермиона не знала. И это мучило ее.

Помимо Рона, ее волновала реакция Розы. Девочка только пережила (Гермиона очень надеялась, что Роза уже справилась с этим) развод родителей, и тут ее мать обрела в сердце новую любовь. Сможет ли она понять ее? Принять Малфоя? Осознает ли, что она, Гермиона, не станет любить ее от этого меньше и что их отношения не изменятся? Больше никогда. Это для себя Гермиона решила твердо. Что бы ни случилось, она должна сохранить доверительные отношения с Розой. Она слишком долго пренебрегала обязанностями матери и теперь была совершенно не намерена что-то менять в своем поведении по отношению к дочери. Даже ради того, чтобы обрести собственное счастье.

Или все-таки может? Нет, это невозможно. Гермиона еще до того, как осознала свою любовь к Малфою, решила для себя, что просто не создана для любви, и смирилась со своей участью. Что ж, если ничего у них не получится. Она сможет принять и это. Главное — не потерять свой ориентир для жизни. А ориентиром Гермионы отныне была семья в лице Розы.

Но неужели нельзя совместить личное счастье и близость с дочерью? В тот вечер, когда она была готова ответить Малфою взаимностью вслух, а он ее остановил, Гермиона за долю секунды решила, что Роза вполне одобрила бы ее решение. Ведь она тоже хотела бы, чтобы ее мама была счастлива. Но теперь Гермиона начала в этом сомневаться. В конце концов, она же еще ребенок, а ревновать родителей после развода к их новой любви это абсолютно нормально. Но есть же дети, которые этого не делают, хоть Гермиона и не была лично знакома ни с одним таким примером, но искренне верила, что они существуют.

Несколько дней Гермиона провела в бесплодных попытках отыскать какое-то решение мучившей ее проблемы. Она не могла найти себе места. Она чувствовала, что ее сердце уже давно все решило за нее, но это не соответствовало доводам рассудка, поэтому Гермиона сомневалась… До тех пор, пока не вспомнила, как когда-то давно еще ее мама рассказывала ей о женщине, некоей миссис Бейтс, у которой был сын и которая после развода с мужем удачно вышла замуж второй раз, а ее сын принял нового папу. В этой истории мальчик был младше Розы, и дети различались по полу, но тем не менее, она вселила в Гермиону некоторую уверенность, успокоив разум тем, что все может сложиться очень даже хорошо. А если даже и нет, ну кто в самом деле сказал, что существуют неразрешимые ситуации? Она найдет выход, если все пойдет совсем не так, как она рассчитывала.

Так Гермиона приняла решение.

Она улыбнулась своим мыслям, предвкушая приятный вечер. На секунду откинувшись в кресле, Гермиона резко выпрямилась и написала короткую записку. Привязав кусочек пергамента к лапке сидящей на столе совы, Гермиона встала и открыла окно, выпустив птицу на улицу.

Солнце садилось за горизонт, опаляя красным пламенем зеленеющие холмы. На ярко-синем небе не было ни облачка и только с севера наступали черные грозовые облака. В воздухе пахло свежестью и приближающимся дождем.

«Похоже, что мы сегодня вряд ли погуляем во дворе. Будет гроза», — подумала Гермиона.

Она вернулась к своему рабочему столу и обвела взглядом комнату. Такой милой ее сердцу она стала за это время. В ней она провела последние месяцы, возможно, одни из самых трудных в жизни, Хогвартс в прямом смысле стал ее домом. И вот теперь эта комната станет свидетельницей начала нового этапа в жизни Гермионы.

Сердце в нетерпении билось в груди, давая понять, что оно одобряет принятое ею решение. Гермиона снова улыбнулась, с трудом сдерживая желание рассмеяться в голос. Все существо ее трясло от нервной дрожи, пронизывающей тело, как бывает, когда предвкушаешь волнующее событие, которое должно расставить все точки над «i».

Она уже хотела было пройти в соседнюю комнату и попытаться успокоить себя чтением до времени встречи, как неожиданно раздался требовательный стук в дверь, нарушивший безмятежный ход мыслей Гермионы. Не успела она ответить, как в комнату без приглашения влетела Роза.

Щеки ее пылали, глаза метали молнии, рыжие волосы были слегка взлохмачены, а грудная клетка тяжело вздымалась и опускалась — было ясно, что девочка бежала. Ее взгляд остановился на взволнованной Гермионе. По какой-то необъяснимой причине у самой Гермионы внутри все похолодело от этого взгляда.

* * *

За час до произошедших событий Роза вышла из своей спальни в башне Гриффиндора, намереваясь встретиться со Скорпиусом до ужина. Она уже дошла до середины лестницы, как услышала приглушенные девчачьи голоса.

Сложно описать, какому испытанию своей твердости духа подверглась Гермиона Грейнджер за последние полгода. Сначала разрыв с мужем, развод, а затем и это — потеря единственного человека, который стал ей настолько близок за последнее время.

Ее душевные страдания после развода с Роном были сильные, она действительно долго не могла прийти в себя и принять новое положение вещей и, возможно, долго бы еще не могла все это осознать, если бы не своевременная помощь Малфоя. Но даже когда она еще не получила от него поддержки, в глубине души Гермиона чувствовала, что все происходящее к лучшему, она ощущала глубокое облегчение после нескольких лет притворства и теперь могла лишь с благодарностью вспоминать проведенные вместе годы. Сейчас же она не могла надеяться, что у нее появится подобная база для утешения себя. Она понимала, что поступила так, как и должна была, и что другого выхода у нее просто не было (семья все-таки должна быть всегда на первом месте, даже когда страдает личное счастье), но все же Гермиона хорошо сознавала, как сделала больно, и эта мысль вовсе не служила ей утешением.

На следующий же день за завтраком Гермиона втайне надеялась увидеть в своем соседе хоть малейшую перемену к лучшему с ней отношению, хотя бы то, что он понял ее мотивы, но разочаровалась в своих надеждах, едва войдя в Большом зал. На привычном месте слева от нее сидел как ни в чем ни бывало Невилл, а по правую руку от директорского кресла профессора Макгонагалл сидел с непроницаемым лицом Малфой, который даже не взглянул на Гермиону, когда она приблизилась к преподавательскому столу. Весь его вид не говорил абсолютно ни о чем: ни гнева, ни затаенной обиды, ни разочарования, лишь напускное безразличие, которое ранило много сильнее любых других выражений чувств.

В тот день Гермиона постаралась повторить то, что так хорошо удавалось Малфою, — скрыть свои собственные чувства, но, по всей видимости, ей это не особо удалось, потому что стоило ей опуститься в кресло рядом с Невиллом, как он тут же ее спросил:

— Между вами что-то произошло? Поругались?

В голосе Невилла было столько искреннего участия, а взгляд, которым он посмотрел на нее, был таким понимающим, что Гермиона не без труда подавила в себе приступ раздражения, вызванный его словами. О чем, а вот об этом она не хотела говорить ни с кем и тем более за завтраком.

— Нет, вовсе нет, — она постаралась улыбнуться, — я как раз хотела спросить тебя, с чего вдруг Малфой пересел. Может, я ему наконец надоела со своими вечными разглагольствованиями о работе? — Гермиона постаралась весело рассмеяться, но смех вышел натянутым, а в глазах читались такая боль и опустошение, что даже наивный Невилл не мог этого не заметить. Но он промолчал и, отвернувшись, с усердием принялся за овсянку.

Не только Невилл тогда заметил перемену в поведении Гермионы. Со своего места в зале Роза неусыпно наблюдала за преподавательским столом с того момента, как ее мама появилась на завтраке. Она видела очевидную разницу в поведении: еще несколько дней, да что там дней, буквально вчера она прямо-таки светилась изнутри, а сейчас сидела, опустив голову, безучастно ковыряясь в тарелке, поглощенная собственными явно не веселыми мыслями.

Роза ощутила безмолвный укор совести, и в ней родилось подозрение, что все вчерашние увещания матери насчет ее деловых отношений с профессором Малфоем — чистая выдумка, но, переведя взгляд на самого профессора, уже не была в этом так уверена: такой у него был спокойный и безразличный вид. Но легкое подозрение, закравшееся в душу, никуда не уходило, а только усилилось, когда, почувствовав на себе чей-то тяжелый взгляд, Роза обернулась и встретилась глазами со Скорпиусом. Он с явной укоризной посмотрел на нее и выразительно качнул головой в сторону преподавательского стола. Розе не требовалось дополнительных пояснений, чтобы понять, на что намекает ее друг. Вспыхнув от справедливости этого осуждения и злясь на саму себя, Роза отвернулась и возобновила свои наблюдения.

Похоже, что никто, кроме них, не заметил ничего странного в поведении Гермионы Грейнджер. Жизнь текла как обычно, своим чередом, какие бы мрачные и тяжелые события ни происходили в жизнях отдельных представителей рода человеческого. Время неумолимо спешило вперед, обещая смягчить в будущем боль, столь остро ощущавшуюся в настоящем.

Чувствовала это и сама Гермиона и только на это и надеялась. У нее не было другой поддержки, на которую она могла бы рассчитывать. Ни к кому из друзей обратиться за помощью, даже просто в том, чтобы ее выслушали, она не могла, потому что это значило бы фактически признаться в том, что Роза была права, а в том, что такой разговор так или иначе дошел бы до ее ушей, она не сомневалась. А этого Гермиона во что бы то ни стало хотела не допустить.

Ей пришлось остаться со своей болью один на один. Не одну ночь она провела без сна, заново проживая счастливые моменты, проведенные вместе с Малфоем, но они только больше отравляли и так отравленную душу, потому что теперь каждое воспоминание сопровождал потухший взгляд Малфоя, когда тот понял, что она отказывает ему. Но не думать об этом было еще большей пыткой, потому что все мысли так и стремились к пагубным воспоминаниям, как мотыльки в ночи на свет.

Немалым утешением для нее было еще большее сближение с Розой. Теперь она часто приходила к ней по вечерам. Ее дочь была, как никогда раньше, покладистой и притихшей, чего Гермиона никак не могла для себя объяснить, да и не очень старалась, больше погруженная в собственные невеселые мысли, чтобы понимать слегка странное поведение другого человека.

Роза видела (и с каждым разом только больше убеждалась в том, что она была тогда все-таки права), как страдает ее мама, но никак не могла облегчить ее боль. Это значило бы пройти против самой себя, допустить, что место отца в ее жизни может занять совершенно чужой человек, пусть даже и профессор Малфой, отец ее лучшего друга. Все внутри Розы восставало от такого исхода, а вспыльчивость, унаследованная от отца, только усугубляла положение.

Часто, собравшись вместе у Гермионы в гостиной, Роза залезала с ногами на диван и, положив голову матери на колени, предавалась невеселым мыслям, корила себя за свое предубеждение против каких-либо изменений в ее жизни, пыталась смириться с муками совести; в то время как сама Гермиона, рассеяно проводя рукой по рыжим волосам, думала и пыталась примириться мыслями с том, чего лишилась.

В глубине души Гермиона очень хотела верить, что со временем они оба смогут преодолеть это взаимное отчуждение и холодность в их отношениях с Малфоем и снова стать друзьями. Ведь менять место работы она совершенно не планировала и прекрасно знала, что сам Малфой не готов будет расстаться с сыном, поэтому еще как минимум два года им придется провести вместе, как коллегам. И за это время, она надеялась всей душой, они смогут наладить взаимоотношения. Но надежда эта была призрачной, потому что, по наблюдениям самой Гермионы, Малфой вовсе не желал сближения с кем-либо вообще, а тем более с тем, кто сделал ему так больно, пусть и против воли. Он уже пять лет работал с Невиллом бок о бок и о каких-то очень дружеских отношениях между ними не шло и речи. Конечно, сама она совсем не похожа на Невилла, но в этой ситуации, это даже было плохо. Разум понимал это слишком хорошо и постепенно душил в сердце Гермионы эту безумную надежду. Нет, не было никаких предпосылок к тому, чтобы им снова с Малфоем сделаться хотя бы друзьями.

Апрель прошел у Гермионы в тяжелых раздумьях, в попытках примирить безумные желания сердца с холодными доводами рассудка, в попытках самой немного прийти в себя и оправиться от боли. Время лечит, и Гермиона вновь смогла в этом убедиться на собственном опыте. Спустя месяц она смогла без сильных новых ударов для себя вспоминать о том, что произошло между ней и Малфоем. Внутренняя агония, в которой она каждый день сгорала, а за ночь возрождалась вновь, уступила место удрученной меланхолии. Гермиона научилась жить со своей болью, привыкла к ее каждодневному присутствию в своей жизни.

Приближался май, а с ним и пасхальные каникулы — счастливая возможность сделать перерыв в работе и подготовиться к надвигающимся экзаменам. Погода с каждым днем становилась все светлей и теплей. Свежая трава покрыла весь школьный двор, а вместе с ним и ближайшие холмы, еще несколько дней назад удручавшие своей серостью и жухлостью. На деревьях проклевывались почки, грозя в ближайшие недели покрыть все в округе зеленой паутинкой листьев. Вместе с новой зеленью на улице появились все возрастающие по количеству группки студентов, выходившие погреться на теплое весеннее солнышко.

Возможно, только пятый и седьмой курс радовались происходящим переменам меньше остальных, ведь с каждым днем к ним все ближе были выпускные экзамены. А в такие хорошие дни невозможно было заставить себя сидеть за книгами в библиотеке или в гостиной вместо того, чтобы выйти на свежий воздух и насладиться теплом.

В один из таких дней Гермиона, к своему изумлению, получила письмо от Рона. Они не виделись и не переписывались со дня их развода, и она терялась в догадках, что могло его заставить написать ей.

«Доброе утро, Гермиона! (надеюсь, что письмо придет именно утром и ты успеешь послать мне ответ незамедлительно)

Как у вас дела в Хогвартсе? Как Роза? Догадываюсь, что безвылазно сидит в замке и готовится к экзаменам, прямо как ты в её возрасте: что бы тогда ни происходило в нашей жизни, ты никогда не забывала об учебе.

У нас все хорошо, не волнуйся. Пишу тебе не потому, что что-то случилось. Я сейчас в Норе вместе с Поттерами, и они все вместе шлют тебе привет. Мои родители тоже.

Ты прекрасно знаешь, что я не мастер писать письма, это совершенно не моя сильная сторона, поэтому я сразу перейду к делу. Мне очень надо с тобой встретиться. Может, ты сможешь, если не сильно много работы, выбраться в Хогсмид в какие-то из ближайших выходных? Напиши мне день. Все подробности при встрече.

Рон

P.S. Пришли, пожалуйста, ответ как можно скорее, желательно, с моей совой, чтобы я успел подстроить свои планы».

Это коротенькое письмо чрезвычайно заинтриговало Гермиону и было, собственно, первым за долгий месяц душевных переживаний, что искренне поглотило все ее внимание. Что такого хочет рассказать ей или обсудить с ней Рон, если решил с ней увидеться?

Работа теперь не отнимала большую часть жизни у Гермионы, поэтому она тут же написала пару строчек в ответ и отправила его. К счастью, ближайшее воскресенье было не за горами и все тайны скоро должны были стать явью.

Единственное, что ей теперь предстояло решить с самой собой, — как вести себя с Роном? Спустя довольно много времени после развода и принимая во внимание то, что, в целом, он прошел относительно безболезненно для обеих сторон, ничьи нежные чувства тогда не были затронуты, были задеты только основы их жизни и братская привязанность друг к другу. Может, Рон снова хочет быть ей другом? Может, прошло уже достаточно времени для того, чтобы им можно было, не вызывая взаимной боли, возобновить их теплую дружбу, которая с успехом существовала столько лет до этого? Сама Гермиона чувствовала, что очень бы этого хотела. Конечно, она не сможет обсудить с ним все то, что терзает ее в последний месяц, но сам факт того, что между ними будет сделан первый шаг навстречу друг другу, принесет частичное облегчение.

Все эти рассуждения с самой собой привели к тому, что в назначенный день Гермиона вышла из своего кабинета с почти легким сердцем, невольно содрогаясь внутри при мысли о предстоящей встрече. Да, она волновалась. Что, если все ее мысли не имели ничего общего с реальностью, а Рон лишь хотел обсудить с ней свои мысли насчет того, с кем летом останется Роза, например?

Предмет своих последних мыслей Гермиона увидела в школьном дворе. Роза сидела под буком около озера, наблюдая, как перед ней маячит из стороны в сторону Скорпиус, что-то отчаянно пытаясь ей доказать, судя по выражению его лица, и явно не находя в ней отклика.

— Неужели ты не понимаешь, что так не может продолжаться, Роза? Ты не видишь, что происходит? — раздавался возмущенный, звенящий негодованием голос Скорпиуса.

Гермионе жаль было видеть, что они ссорятся, на протяжении всего месяца она неизменно замечала в классе недовольное выражение лица обоих, стоило им на уроках взглянуть в сторону друг друга (перемирия длились слишком недолго); в целом, сама она одобряла их дружбу и не раз пыталась вывести Розу на разговор о том, что между ней и Скорпиусом происходит, но она всегда сводила все в шутку.

По мере приближения к «Трем метлам» Роза со Скорпиусом исчезали из мыслей Гермионы, освобождая место все возрастающему волнению. Рон расположился прямо напротив входа, за маленьким столиком у стены. Он приветливо махнул ей рукой и, поднявшись ей навстречу, широко улыбнулся:

— Рад тебя видеть. Классная погода, верно?

— Да, ты прав, — Гермиона чувствовала себя слегка неловко от того, что не знала, как ей продолжить разговор, но пока она размышляла, Рон спросил:

— Ты же будешь сливочное пиво? Я уже заказал нам.

— Спасибо, — Гермионе показалось, что повисла неловкая пауза, поэтому, стараясь ее поскорее заполнить, она чуть поспешнее, чем следовало бы, выпалила: — Видела Розу по дороге сюда.

Она бросила взгляд на Рона, но он сидел с таким простодушным видом, явно не замечая ее скованности, что не удержалась и рассмеялась. Лед, сковывавший их общение еще с того вечера, как они решили закончить шестнадцать лет отношений, наконец был сломлен под натиском искреннего смеха.

— Странно немного, правда?

— Да, — с улыбкой согласилась Гермиона.

Она сделала глоток пива и посмотрела на Рона. Он совершенно не изменился за это время, может, только стал лучше спать, потому что круги под глазами, ставшие привычными в последние месяцы их брака, ушли.

— Как поживаешь?

— У меня все хорошо. Я…я об этом как раз и хотел с тобой поговорить, — Рон слегка замялся, но подбодренный внимательным взглядом бывшей жены, продолжил: — Я хотел бы, чтобы наш дом остался тебе и Розе.

Такого поворота событий Гермиона никак не ожидала. Неужели он вызвал ее только затем, чтобы поговорить о недвижимости? Да и на что ей в самом деле дом, в котором все будет напоминать о Роне и их неудачном браке? Она попыталась высказать свои возражения, объяснить свое положение:

— …в конце концов, я пока работаю в Хогвартсе и, при желании, вообще могу здесь жить постоянно. Тебе нет нужды уступать мне дом. Я думала, что Роза приедет к тебе туда на летние каникулы.

Рон лишь покачал головой в ответ на ее возражения. Но в этом не было ничего удручающего, наоборот, он даже, казалось, был доволен тем, что делает это.

— Это как раз второе, что я хотел тебе рассказать. Ты сейчас очень удивишься, я представляю, но мне бы…мне бы хотелось, чтобы ты поддержала мое решение, — он сделал паузу и взглянул на Гермиону, чтобы удостовериться, что полностью завладел ее вниманием. — Я увольняюсь из Министерства.

Если до этого Гермиона и была удивлена, то теперь ее изумление возросло в тысячи, миллионы раз, достигло размеров Вселенной. Она была просто поражена и несколько секунд не могла ничего сказать. Она лишь смотрела на Рона широко раскрытыми глазами, застыв в таком положении, что кружка со сливочным пивом, крепко сжатая в ее руке, на несколько секунд повисла в воздухе.

Сам же Рон, казалось, был очень доволен эффектом, который произвели его слова, потому что широко улыбался, глядя на ее реакцию.

— Но, Рон…тебе же нравилось работать мракоборцем… А Гарри? Он знает? И чем же ты будешь заниматься? — все это выпалила Гермиона на одном дыхании, как только вновь обрела способность говорить.

— Я уже несколько недель совладелец магазина «Волшебных вредилок Уизли». Мы с Джорджем долго это обсуждали, несколько месяцев, и вот пару недель назад подписали бумаги, — при слове «Джордж» в голове Гермионы как будто загорелась лампочка — Роза ведь не раз говорила ей, что во время последних каникул часто видела Рона с Джорджем, как будто они что-то решали вместе. Но тогда она это отнесла к каким-то делам Министерства с магазином Джорджа. А вышло-то, оказывается, совсем по-другому. И возможно, куда лучше, судя по счастливому лицу Рона, который продолжал:

— …это как раз и причина того, почему я предлагаю тебе наш дом. Мне куда удобнее сейчас будет пожить в Косом переулке, поближе к магазину, пока я не войду полностью в курс всех дел. К тому же, я думаю, Розе полезно почаще бывать с мамой, — на этих словах Рон многозначительно покосился на Гермиону, которая не могла подавить в себе открытую искреннюю улыбку.

«Ну хоть у него, слава Мерлину, все хорошо», — пронеслось в голове.

У нее не было больше аргументов для протестов, и она согласилась с тем, что их с Роном дом останется у нее.

— Я только думала, что Роза приедет к тебе туда на пасхальные каникулы… — начала было Гермиона, но ее перебили.

— Она должна приехать, конечно, мы уже столько не виделись. Ко мне в Косой переулок или в Нору — пусть сама решает. Но только никаких возражений я не приму.

Гермиона вновь послала Рону благодарную улыбку. В этот самый момент она чувствовала только искреннюю благодарность бывшему мужу за все, что между ними было и за то, что он делает для нее сейчас.

— Мы с Джорджем задумались над такой возможностью еще давно, до нашего развода даже, — сказал Рон, отвечая на вопрос Гермионы о том, когда же он решил сменить, да еще так резко, место работы. — Я не решался на это раньше, потому что знал, что ты бы не была в восторге…

— Почему это я… — перебила его Гермиона, но осеклась, задумавшись над тем, что, пожалуй, действительно не была бы сильно восторге в тот момент от смены мужем места работы. Она хорошо относилась к начинанию Джорджа и Фреда, но тогда была сильно раздражительна, слишком поглощена своей неудовлетворенностью в семейной жизни и неурядицами на работе, что вряд ли бы одобрила решение Рона. Поэтому для восстановления справедливости, добавила: — Да, пожалуй, тогда бы я вряд ли хорошо это восприняла.

Она чуть смущенно улыбнулась в ответ на безоблачную улыбку Рона.

— Я тоже так думал, не хотел тебе добавлять причины для недовольства, потому молчал. Ну, а после уже нашего развода решил воплотить это свое желание в жизнь. Тем более, что я думаю, что с этой работой, когда она войдет в привычное русло, у меня даже появится больше времени для Розы, когда она будет приезжать на каникулы.

Это удивительное самоотверженное желание Рона сделать для нее приятное, облегчить ей жизнь в тот момент, когда она сама в упор не желала замечать ничего хорошего, не могло не тронуть Гермиону. Она только в очередной раз убедилась в том, какой он заботливый отец и муж, пусть уже не для нее, но для кого-то другого в будущем. Благодарность, появившаяся полчаса тому назад, засияла внутри нее с новой силой. Все ее самые смелые надежды и ожидания от этой встречи подтвердились. С сегодняшнего дня в их взаимоотношениях начинается новая эра, эра бескорыстной и крепкой дружбы людей, связанных навек не только общим ребенком, но и общей искренней привязанностью друг к другу.

— Ох, Рон. Я так рада, что у нас сохранились такие хорошие отношения, — вдруг тихо сказала Гермиона. Повинуясь непонятному порыву, она встала со своего места навстречу поднявшемуся Рону и крепко обняла его.

— Я тоже, Гермиона, — он обнял ее в ответ.

Именно в этих дружеских объятиях Гермиона вдруг почувствовала, как ей их не хватало. Как ей не хватало этой безмолвной поддержки, которую она могла получить от Рона. Светлые чувства переполняли все ее существо, впервые осветив пустынную черную дыру в ее душе с момента злосчастного объяснения с Малфоем. Она прикрыла глаза, боясь спугнуть внезапно обрушившееся спокойствие и радость.

В этот самый момент входная дверь гулко хлопнула, заставив Гермиону открыть глаза и посмотреть в ту сторону. Она стояла как раз лицом к двери и за плечом Рона могла видеть окно, мимо которого стремительным шагом прошел высокий худой блондин с непроницаемый лицом, который только что стремительно покинул паб.

Она не знала, сидел ли Малфой все время в «Трех метлах» во время ее разговора с бывшим мужем, или пришел только что и, увидев ее в объятиях Рона, решил уйти. Гермиона вообще не рассматривала посетителей. Радость внезапно омрачилась осознанием, что он мог принять этот жест дружеского расположения за нечто большее. Ей очень хотелось кинуться вслед за ним и все объяснить, но она прекрасно понимала, как это будет глупо с ее стороны и что это совершенно бессмысленно, да и совершенно неважно. К чему им эти ненужные объяснения? Подавив в себе это желание и вымучено улыбнувшись Рону, Гермиона вернулась на свое место.

Май в ослепительном блеске сверкал в ярких лучах солнца, затмевая собой все прочее. Не проходило ни одного дня, который бы школьники, оставшиеся на пасхальные каникулы в Хогвартсе, а их было большинство, не провели на свежем воздухе: нежась на солнышке или отдыхая в тени, готовясь к предстоящим экзаменам или наблюдая за гигантским кальмаром. Многие босиком с наслаждением гуляли по траве, чувствуя, как она маленькими колючками впивается в стопы, но и это было приятно после такой долгой и холодной зимы.

Гермиона проводила Розу почти неделю назад, но время каникул уже было на исходе. Прощаясь, она видела по лицу девочки, по ее приподнятому настроению, что оно явно было вызвано не только приближающимися выходными, а в большей степени тем, что она только что заключила очередное перемирие со Скорпиусом. Все это время Гермиона не отчаивалась узнать, что же такое между ними происходит, попыталась она и в тот раз.

— Ничего страшного, мам. Не забивай себе этим голову, — скороговоркой ответила ей Роза, переведя предупреждающий взгляд на стоящего невдалеке мальчика.

Гермиона готова была поручиться, что после того, как поезд скрылся вдалеке, Скорпиус готов был к ней подойти и что-то сказать, он уже сделал шаг, но, одернув сам себя, пожелал ей хорошего вечера и заспешил в сторону школы.

Как бы ни тревожило ее это странное поведение Розы и ее друга, сама она не могла долго об этом думать. Всю эту неделю Гермиона возвращалась к своей давней мысли о том, что она не создана для любви. Ей сложно любить, даже больно, это всегда приносило ей лишь одно несчастье. А склеить по кусочкам разбитое любовью сердце — очень сложно. Почти невозможно.

Еще больше убеждалась она в правильности этих мыслей, когда замечала холодное равнодушие Малфоя по отношению к ней. Она не могла его осуждать за это, потому что могла себе без особого труда представить, как ему самому больно, но от этого не становилось легче переносить его ледяную любезность. Он никогда не был с ней груб, ничем не выказал обиды, но его холодность, официальность заставляли держаться на расстоянии и обижали больше любой грубости.

Как бы это глупо ни прозвучало, но в глубине души Гермиона продолжала надеяться на то, что между ними что-то изменится. Хотя не призналась бы даже самой себе в том, что такая надежда действительно жива в ней.

Малфой так и остался сидеть по правую руку от директорского кресла, предоставив Гермиону компании Невилла, с которым она и попыталась сблизиться. Конечно, он не мог в полной мере возместить ей потерю самого Малфоя, но воскресные вечера в компании Лонгботтомов приносили ей определенные крупицы радости.

Невилл видел, что что-то изменилось: это было заметно по тому, как порой он застывал, не донеся до рта вилку, когда замечал короткий, холодный, ничего не выражающий взгляд, брошенный мимоходом Малфоем. Но Невилл ни о чем не спрашивал (за это Гермиона была ему безмерно благодарна), только всеми силами вместе с Ханной пытался отвлечь Гермиону от невеселых мыслей.

А после почти счастливого дня, проведенного в компании Рона, Гермиона еще более воспрянула духом на своем одиноком пути, по которому ей отныне суждено было следовать. С каждым днем убеждаясь в правильности своего решения, она решила заключить свое сердце в непроницаемую броню, чтобы больше никто не смог ее заставить изменить намеченное.

Пусть без семейного счастья, пусть без любовного счастья вовсе, но она постарается быть довольной хотя бы тем, что имеет, что смогла сохранить. У нее по-прежнему были друзья, которые пусть бы не смогли теперь ее понять в главном, все равно оставались друзьями, и Роза. Это уже немало.

Да…это все правильно, но как полностью выкинуть из сердца того, кого видишь каждый день? Этот контраргумент всплывал в ее голове каждый раз, но Гермиона была уверена (пусть и не сердцем), что это обстоятельство не помешает ей постепенно забыть Малфоя окончательно. Прошло еще слишком мало времени. Пока еще рано делать выводы. Чувства поостынут, а мучающая ее пустота отойдет на второй план.

Так должно произойти. Просто обязано!

Если же не получится... Может, во всяком случае, она научится с этим жить.

* * *

С такими мыслями бродила Гермиона по вечернему Хогвартсу, как некогда гуляла с Малфоем. Она безучастно глядела на улицу, где по синему небу, словно белые разводы на поверхности воды, плыли облака, пронизанные косыми лучами заходящего солнца.

Она не заметила, как дошла до совятни. Поднявшись наверх, она прошла к окну и, опершись о холодный камень, смотрела вперед на черные пики взмывающих вверх черных деревьев Запретного леса.

Гермиона не сразу заметила, а скорее даже не заметила, а почувствовала легкий, но ощутимый укол в плечо:

— Ай! — отскочив, она поняла, кто был тому причиной. Белая сова Розы сидела на подоконнике, выпучив свои большие глаза и недовольно ухая. — Ой, я тебя не заметила.

К лапке совы была привязана маленькая записка. Гермиона удивилась, потому что совершенно не ждала ничего от Розы — она ехала на слишком короткий срок к Рону, и они условились, что Роза не будет тратить время на написание писем, а потратит их на общение с отцом.

Отвязав кусочек пергамента и поблагодарив птицу лакомством за работу, Гермиона принялась читать.

Записка содержала всего несколько строк:

«Мам, я знаю, что мы договорились не писать, но дело срочное. Я хочу извиниться. Прости меня, пожалуйста, если можешь. Я не знаю, что на меня нашло и почему вела себя так в последние недели. Скорпиус все время говорил мне, что я не права, но я не хотела слушать. Кое-что изменилось, но мы это обсудим позже. Я все поняла! То письмо, которое я написала тебе после расставания с папой, все еще в силе. Если еще не поздно, я хочу, чтобы ты была счастлива.

Люблю тебя.

Твоя Роза»

Свернув записку, Гермиона нахмурилась и устремила свой взгляд на улицу, не замечая ничего вокруг.

Любопытство, терзающее Гермиону с того момента, когда она увидела сову дочери, возросло до невероятных размеров, захватив все ее существо. Она решительно не понимала, что все это значит. О каком письме идет речь? Письмо. Роза говорит, что она должна была его получить в тот день, когда они с Роном решили разойтись.

Письмо…

Напрягая память, Гермиона облокотилась о теплый камень. Руки непроизвольно комкали записку. На лбу появились морщинки.

«В тот день я была в «Дырявом котле», — строго сведя брови к переносице, Гермиона вдруг охнула и поднесла руку к губам.

Ну конечно! В тот день в конце августа, когда профессор Макконагалл предложила ей место преподавателя. Она проплакала всю ночь и, когда под утро пришло письмо, не могла найти в себе сил просмотреть его. Оставила на столе, а сама спустилась вниз, где встретила директора Хогвартса. Но что она с ним сделала потом?

Перед мысленным взором Гермионы отчетливо возникла картина того дня, как она вернулась в номер почти осчастливленная предстоящей переменой и, совершенно забыв о письме от Розы, кинула его в чемодан вместе с другими вещами. В чемодан!

«Мерлин! Хоть бы оно до сих пор было там», — только эта мысль вертелась в ее голове, когда она опрометью кинулась вниз из башни.

Скорей. В ее кабинет. Призрачная надежда, возникнувшая под влиянием последних слов Розы о том, что она хочет видеть маму счастливой, разбудили в Гермионе самые безумные желания, неотрывно связанные в ее сердце с именем Драко Малфоя. Боясь сильнее в это поверить, а потом обмануться, она спешила со всех ног по коридорам вперед.

Все это время в чемодане еще оставались несколько стопок книг, которые Гермиона не смогла разместить на полках. С совершенно не присущим ей неуважительным отношением к книгам она перевернула все в чемодане от излишней спешки, только затруднив себе поиски.

Сгорая от нетерпения, Гермиона стала выкидывать на свою кровать по одной книге. Даже поранилась об острый лист внезапно раскрывшейся книги, но не обратила на это ровным счетом никакого внимания. Все остальное отошло на задний план, потеряло всякий смысл. Ею владела лишь одна мысль, которую она должна была во что бы то ни стало проверить. Сердце лихорадочно билось в груди, заглушая своим стуком все другие мысли.

Наконец, она увидела вожделенный белый лист пергамента, сложенный в несколько раз. Достав его, Гермиона, тяжело дыша, держала в руках, как будто не верила, что нашла. Но это длилось лишь секунду, уже через мгновение она подрагивавшими руками развернула письмо и стала жадно пожирать глазами содержимое.

Кровь шумела в ушах, мешая сосредоточиться, поэтому она должна была перечитывать строки по несколько раз, чтобы их смысл достиг ее сознания. Но по мере того, как непрочитанная часть письма становилась все короче, а сердце стучало только отчаяннее, Гермиона не могла понять, какие чувства ею владеют. Все смешалось в разноцветный клубок эмоций. Она не знала, что предпочесть: рассмеяться от внезапно заполнившего ее счастья, или расплакаться от полноты чувств.

Решение, возникшее в голове, было не тем и не другим, но самым лучшим и разумным, что она сейчас способна была выдумать. Пробежав напоследок письмо еще раз, чтобы убедиться, что она не приняла желаемое за действительное, Гермиона выскочила из своего кабинета, видя перед собой теперь одну цель, — тяжелая дубовую дверь, ведущую в кабинет профессора зельеварения в подземельях.

Она не была там уже полтора месяца, но сейчас это было неважно. Она вернет то, что чуть не потеряла навсегда. Каких бы усилий ей это ни стоило, она это сделает. В конце концов, она же Гермиона Грейнджер. Разве у нее когда-нибудь не получалось добиться поставленной цели?

Никогда!

Но к ее разочарованию, дверь в кабинет оказалась запертой, и, прислушавшись, Гермиона поняла, что там в действительности никого нет. Это открытие немного поубавило в ней счастья, но так как оно и без того лилось через край, это лишь чуть отрезвило ее. Решив, что Малфой, должно быть, уже направился на ужин, Гермиона поспешила к Большому залу.

Пробегая по коридору, она услышала чьи-то приближающиеся шаги и заставила себя умерить шаг и немного поправить взлохмаченные волосы: если это студент, то ему совершенно не следует видеть свою преподавательницу в таком возбужденном состоянии, а если это… Малфой, то тем более нужен опрятный вид.

Но из-за поворота появился Скорпиус. Под мышкой у него была зажата книга, похоже было, что мальчик решил ее занести в свою комнату перед ужином. Увидев Гермиону, он остановился и поздоровался, с интересом рассматривая ее странный вид: чуть взлохмаченные волосы, горящие глаза, тяжелое дыхание.

— Скорпиус! — Гермиона никогда еще не была так рада его видеть — вот кто самый подходящий помощник в поисках его отца. — Ты не видел профессора Малфоя? У меня к нему срочное дело.

Он явно сомневался. Еще полтора месяца назад отец взял с него обещание, что он никогда и ни под каким видом не выдаст его местонахождение профессору Грейнджер. Но она так смотрела на него, таким умоляющим взглядом, как будто ее жизнь зависела от его ответа. Поколебавшись еще пару мгновений, он сказал:

— Около часа назад он взял метлу и куда-то полетел. Я не знаю куда, — честно добавил Скорпуис.

Тень пробежала по лицу Гермионы: где ей найти Малфоя, если он решил полетать по окрестностям Хогвартса, если только… Ну конечно! Где еще ему быть? Только на том месте, которое он однажды показал ей. Больше негде.

Бросив мальчику слова благодарности, она уже хотела было кинуться навстречу своей судьбе, как ее внезапно остановил настойчивый возглас:

— Профессор Грейнджер!

Гермиона остановилась и, обернувшись, выжидающе посмотрела на него. Весь ее вид кричал о нетерпении, но он, казалось, этого не замечал.

— Профессор Грейнджер, — повторил Скорпиус, — Роза она…поверьте, она все по…

— Я все знаю, Скорпиус, — улыбнулась Гермиона.

— Знаете?

— Она сегодня мне написала и даже упомянула о том, что ты пытался меня защищать в ваших спорах на этот счет, — при этих словах парень заметно смутился, — я надеюсь, что теперь все будет хорошо. Ты что-то еще хотел сказать?

— Нет, больше ничего, — растерянно ответил он.

Кивнув, Гермиона поспешила наверх, прочь из подземелий, растя в душе надежду на то, что отец мальчика окажется таким же покладистым сегодня. Но даже ее сердце, которое в эту секунду готово было поверить во что угодно, сомневалось, что Малфой окажет ей подобный прием.

Впервые с тех пор, как она прочитала послание Розы, возникли сомнения в том, что все удачно сложится при личной встрече. Но нащупав в кармане то самое письмо, которое она сунула туда на автомате, Гермиона ощутила, как оно придало ей сил.

Выскочив на школьный двор, она порадовалась тому, что приближается ужин и никого не было у входа в Хогвартс, потому Гермиона могла беспрепятственно осуществить свой замысел. Заклинанием она призвала метлу Розы. Мысленно для себя еще по дороге решив, что идти пешком немыслимо — слишком долго: что, если Малфой уже улетит к тому времени? Ради собственного счастья она готова была даже воспользоваться метлой, к тому же, ее последний опыт с этим средством передвижения был крайне удачным.

Она летела над зеркальной гладью озера, озаренного красными лучами солнца, освещавшего легкую рябь воды. В ушах звучали заветные слова из письма:

«Я желаю тебе только счастья…»

»…мы же все равно будем семьей? Я знаю, что да…»

»…если ты когда-то встретишь кого-то, я совершенно не буду возражать…»

Это разрешение соединить свою жизнь с тем, кого она полюбила, было для Гермионы самым драгоценным сокровищем, которое она когда-либо получала. О большем счастье она теперь и не мечтала. Она не знала, что заставило Розу внезапно изменить свое решение, хотя до этого она отчетливо давала понять, что не может себе представить свою маму с кем-либо еще, но была благодарна любому обстоятельству, которое помогло ей самой стать такой невероятно счастливой.

Теперь ее страшило только предстоящее новое объяснение с Малфоем. Внезапно сердце сковал проявившийся страх — а вдруг он уже разлюбил ее? И она опоздала. Гермиона чуть не слетела с метлы, задумавшись об этом и потеряв контроль. Восстановив равновесие, она постаралась отбросить прочь эти мысли. Даже если это и так, она должна хотя бы попытаться все исправить.

С каждым метром ее волнение лишь усиливалось, достигнув своего апогея, когда она заметила одинокую фигуру, сидящую, свесив ноги над обрывом, спиной в сторону замка и лицом к заходящему солнцу. Сердце забилось сильней, а в груди все нервно задрожало от предстоящей встречи.

Вот она опустилась на землю и твердо встала на обе ноги, а он даже не обернулся. Может, не услышал? Или не хочет ее видеть. Не глядя опустив на траву метлу, Гермиона подошла на несколько шагов ближе, позвав:

— Драко.

В ответ не раздалось ни звука. Малфой по-прежнему, сгорбившись, сидел, устремив взгляд в сторону от Хогвартса. Но в тот момент, когда Гермиона хотела продолжить свои попытки, он ответил:

— Я смотрю, мой сын все-таки выдал те… вам, где я. Что же случилось, профессор Грейнджер?

Голос звучал холодно и безучастно, но это ничуть не потушило огонь, с каждой секундой разгоравшийся в душе Гермионы все сильнее. Безумная надежда, вспыхнувшая всего час назад, сейчас полыхала неутихающим костром в ее душе, давая силы действовать. Она сделает все, что от нее зависит, чтобы все исправить.

Она опустилась на колени сразу же за его спиной и тихо начала:

— Драко, я знаю, что ты злишься, но выслушай меня, прошу, — он ничего не ответил, но Гермиона заметила, как напряглась его спина, больше не от слов, а от тона, нежного тона, пронизанного горячим чувством, которым они были сказаны.

Она набрала в легкие побольше воздуха, попутно успокаивая дыхание.

— Я люблю тебя. Я любила тебя все это время, но не могла об этом сказать. Пожалуйста, пойми меня. В тот день, когда я хотела ответить тебе взаимностью, ко мне пришла Роза и она… Из ее слов мне стало ясно, что, если в моей жизни кто-то появится, она его…тебя... ни за что не примет. Я знаю, знаю, что сделала тебе бесконечно больно, но мне тоже было больно. Даже больше, потому что ты не хотел меня слушать.

Я все это знаю. Драко, я только об одном тебя прошу, не отворачивайся от меня сейчас. Пожалуйста, — она почти прошептала последнее слово. — Если твои чувства не изменились, ответь.

Гермиона говорила быстро, но в ее словах сквозили прошедшая боль и надежда на грядущее счастье. Она почти готова была расплакаться, пока говорила, настолько сильно была захвачена чувством.

Договорив, Гермиона словно оцепенела. Неосознанно рвала напряженными пальцами свежую зеленую траву, сосредоточившись лишь на широкой спине человека, сидевшего всего в метре от нее. Жизнь внутри нее остановилась, как будто кто-то поставил ее на паузу в ожидании ответа, который должен решить ее судьбу.

Очень долго, слишком долго, как показалось Гермионе, ничего не происходило. Малфой не двигался, даже не дышал, словно весь превратился в натянутую струну, застывшую, чтобы через мгновение порваться.

Он обернулся неожиданно. В его лице не было и тени прежней отчужденности.

Их взгляды встретились, и Гермиона увидела в его глазах именно то, на что надеялась — ответный огонь, ответное чувство, столь жестоко потушенное ей самой месяц назад. Серые глаза вновь наполнились теплотой, а на губах заиграла недоверчивая улыбка.

Малфой ничего не сказал, лишь протянул руку, коснувшись щеки Гермионы, — она почувствовала, как по коже приятным покалыванием прошелся ток от его прикосновения, — дальше на волосы, он провел несколько раз по ним рукой, не разрывая зрительного контакта; он наклонился ближе, так, что сбивчивое дыхание обоих смешалось в единое. Его рука переместилась на затылок Гермионы, в одно мгновение притянув ее ближе, заставив сократить ничтожное расстояние, разделявшие их губы.

— Ты прощаешь меня? — еле слышно прошептала Гермиона в перерыве между поцелуями.

Этот вопрос заставил Малфоя остановиться. Обеими руками он взял ее лицо и притянул чуть ближе к себе, холодная кожа приятно охлаждала разгоряченные щеки.

— Я не хочу думать об этом, не сейчас, — так же тихо прошептал он, смотря в карие глаза сверху вниз, — сейчас важно только то, что ты рядом. Мы вместе. И я хочу начать все заново, с тобой. С чистого листа.

— С чистого листа… — словно эхо повторила Гермиона.

И именно в эту секунду, на том самом месте, где началась их любовь, она возродилась вновь. Но в этот раз все будет по-другому, в этом Гермиона была уверена. Сияние серых глаз, неотрывно следящих за ней, подкрепляло ее уверенность.

Примечания:

На этом заканчивается эта история. Спасибо всем, кто читал и переживал за героев)

Спасибо моей дорогой бете, ее помощь неоценима!