Save me (гет)

Все казалось Грегу неуместным — немного душный зал, в котором тихо переговаривались незнакомые люди, его дурацкий, но единственный в гардеробе галстук и вообще сама ситуация. Оправдывая себя тем, что это первое и последнее свидание, и он пошел на него ради собственных целей, Хаус невольно вспомнил слова друга — ироничные, с легкой насмешкой, но во многом правдивые. Вспомнил он и свое, так не похожее на него, стремление быть галантным. Сам не зная зачем, он подарил розу — нежный белый цветок, осторожно приколотый Кэмерон к платью, казался теперь откровенным убожеством, что бы ни говорил Уилсон. Но Эллисон ответила вполне принятым в таких случаях, но резанувшим слух Хауса, комплиментом. С каждой минутой, проведенной в ресторане, вечер становился все более неправильным.

Хаус сосредоточил свой взгляд на «шантажистке», пытаясь разобраться, что творится в ее хорошенькой головке. Она смутилась, но, быстро совладав с собой, не отвела глаз. Впрочем, мелькнувшее на лице Кэмерон сомнение подсказало ему — она тоже очень хотела бы знать, о чем именно он сейчас думает.

Кэмерон коснулась кончиками пальцев тонких лепестков, пытаясь справиться с волнением, и улыбнулась. Искренне, тепло, по-особенному, как в последнее время улыбалась только ему. Это свидание… Она ждала его с замиранием сердца и вопреки здравому смыслу верила в то, что из этого может что-то получиться. Только бы достучаться до него, найти брешь в этой казавшейся непроницаемой броне. Вчера, когда он согласился, ей показалось, что у нее есть шанс. Крохотный, призрачный, но есть. Но сейчас, встречаясь с ним взглядом, Эллисон ощущала легкие волны паники. Пока еще слабые и отдаленные, но заставляющие подрагивать пальцы, державшие меню.

— Красивые сережки.

Растерявшись на мгновение, Кэмерон убрала волосы назад и прикоснулась к украшению. Комплимент помог вернуть едва не утраченную уверенность — слова, непривычные для Хауса, но соответствующие ситуации, делали свидание чуть реальнее. Поблагодарив, Эллисон вернулась к изучению блюд, пытаясь одновременно скрыть облегчение и собраться с духом, но следующая фраза Хауса заставила ее хрупкое равновесие разлететься вдребезги.

— Красивые туфли. Удобные? — столь явная фальшь задела Кэмерон.

Всего лишь попытка поддержать разговор, а может, подчеркнуть нелепость ситуации. Дешевая пародия, не более. Вот как он это видел. Нет Кэмерон и Хауса, просто двое, случайно оказавшиеся вечером в ресторане и старательно изображающие свидание.

— Будьте собой, — опрометчиво попросила Эллисон. — Я не жду другого, — ложь, которую она сама еще не вполне осознала.

Конечно, она ждала чего-то большего — не романтики, но попытки хоть немного приоткрыться друг другу.

— Мы в ресторане, мы нарядились, мы едим… — она надеялась услышать что-то менее «хаусовское», но он лишь подтвердил ее опасения: — Если не разговор ни о чем, тогда что?

Кэмерон молчала, не найдя нужных слов. Вернувшись к изучению списка блюд, но не в силах на нем сосредоточиться, она пыталась придумать верные слова, чтобы изменить намеченный Хаусом сценарий и не потратить вечер впустую.

Он ведь тоже был не в своей тарелке — Кэмерон это чувствовала.

Хаус осмотрелся по сторонам, словно в поисках подсказки. Все происходящее было как-то неверно. Эта девочка, доктор из его отдела, самоотверженная, в чем-то наивная и с такой трогательной улыбкой — хотя он не признался бы в этом даже под пытками, не должна выбивать почву у него из-под ног. Происходящее напоминало закравшуюся в уравнении ошибку. Исходные данные вроде бы ясны, условия задачи — тоже. И только два неизвестных — оба не такие, какими хотят казаться, какими должны быть. И если Грег делал это осознанно, то Кэмерон… Она действительно верила в то, что заинтересована в нем. И это заблуждение становилось все опаснее для них обоих. Он и сам не до конца понимал почему так. Просто нервничал, когда она была так близко, когда взволнованно вздыхала или опускала глаза, не выдерживая его взгляда. Когда раз за разом пыталась копнуть поглубже, узнать «настоящего» Хауса.

И вот очередная попытка доказать свою правоту. Она вспоминает старика Фрейда и озабоченного восьмиклассника, пытается подвести научную базу под свои подозрения, зная, что другое на него просто не действует. Но и здесь она просчиталась — сексуальные комплексы старого венца его сейчас волнуют мало, и уж точно меньше ее почему-то сбивающей с толку самоуверенности.

— Если я отношусь к тебе как к мусору, значит, ты мне действительно нравишься, — он всегда был сторонником ампутации, если дело могло дойти до гангрены.

А тут, судя по всему, был именно такой случай: она смущается, но ненадолго, и вновь смотрит на него своими ясными глазами, находит, что возразить.

Похоже, у нее на все есть ответ. Значит, придется действовать жестче. Возможно — обидеть сильнее, глубже, чем обычно. Чем хотелось бы. Но лучше сейчас, пока ее заблуждения не зашли слишком далеко. Пока не навредили ей. И не поколебали его уверенность… В чем? Он и сам не знает. Просто чувствует — этот фарс нужно прекратить. И чем скорее, тем лучше.

Он хмыкнул:

— То есть, что бы я ни делал, ты не поверишь, что ты мне не нравишься? — ему казалось, что сделать намек менее прозрачным просто невозможно.

Но, вопреки его ожиданиям, Кэмерон в очередной раз продемонстрировала чудеса своей уже хорошо знакомой ему упертости и искренне улыбнулась.

— Извините, но нет, — улыбка стала более напряженной, она чуть склонилась вперед, не разрывая зрительного контакта, и снова заговорила: — У меня есть один вечер, один шанс. И я не хочу тратить время на разговоры о вашем любимом вине и нелюбимых фильмах. Я хочу знать, что вы чувствуете, — она качнула головой, пытаясь справиться с волнением, — ко мне.

Хаус ненадолго отвел взгляд, чуть поджав губы, и вновь посмотрел на девушку — серьезно, без намека на сарказм и ехидство. Кэмерон стало не по себе.

Хаус знал, что именно должен сказать, но это оказалось сложнее, чем он представлял.

Нравилось ли ему причинять людям боль правдой, которую он узнавал легче и быстрее других? Нет. Просто не видел причин скрывать. Но здесь причины были. Хаусу, что случалось с ним крайне редко, было не наплевать на то, как сильно ранят Кэмерон его слова. Его правда. А еще… смутная тень сомнений скрывалась где-то внутри и выбивала Грегори из привычной колеи.

«Пяти лет жалости к самому себе, наверное, достаточно, — как-то некстати пронеслось в голове. — Прими во внимание, что Кэмерон, возможно, единственная женщина, которая вообще сможет тебя выносить».

Кадди и ее анализ его личности. Об этом можно было написать книгу. Эта женщина не могла не искать скрытых мотивов его слов и поступков, при этом иногда заглядывая глубже, чем хотелось бы. Но в этот раз «великая прорицательница» ошиблась. Или нет?

«Надень небесно-голубую рубашку, в ней ты выглядишь почти милым».

Она иронизировала, потому что прекрасно понимала — он не может быть милым. Не потому, что глубоко внутри скрывает свою тонко чувствующую душу, а потому что его душа зачерствела слишком давно, чтобы об этом помнить и считать хоть сколько-то важным. И Кэмерон не захочет узнать об этом, как бы не храбрилась и не убеждала себя и всех вокруг в своих чувствах. Стоит ей узнать его чуточку лучше, увидеть его ущербность, все встанет на свои места.

Он не нуждается в спасении.

Допускал ли он возможность этих отношений хотя бы мысленно? На самом деле, сейчас это было не важно. Потому что Кэмерон ошиблась. Дело было не в его чувствах, а в ней самой.

Когда Хаус заговорил, его тон был удивительно спокоен и даже мягок, словно он хотел сделать слова не такими обидными:

— Ты живешь фантазиями, считаешь, что можешь исправить все несовершенное. Поэтому ты вышла за умирающего от рака. — Сердце Эллисон болезненно сжалось, не столько от пережитого горя, сколько от безапелляционности, с которой он говорил, словно имел твердое намерение не оставить ей даже крохотной надежды. — Ты не любишь, ты нуждаешься. И теперь, когда твой муж умер, ты ищешь новый объект для милосердия. Вот почему ты здесь, со мной. Я вдвое старше тебя, я не красив и не очарователен, меня даже приятным не назовешь, — внутри что-то кольнуло, но Хаус не собирался задумываться над этим или останавливаться. — Я именно то, что тебе нужно. Я ущербный.

Это был даже не сарказм. И не попытка оттолкнуть ее любым способом. Просто сухие факты — этого всегда оказывалось достаточно.

Нужно было что-то возразить, но не находилось слов. Эллисон понимала, что Хаус окончательно подвел черту, и теперь уже ничего не исправишь. Она не сводила с него внимательного взгляда, чувствуя, как внутри разливается горечь. От его слов, от собственных ощущений. Уверенная в собственной искренности, Кэмерон вдруг почувствовала себя пойманной с поличным. Это приводило в смятение, и трудно было собраться с мыслями, чтобы ответить — было слишком обидно, что он так о ней думает, и слишком больно от того, насколько правдивыми могли оказаться его слова. А вдруг она действительно подсознательно ищет калеку — пусть страдающего не физически, но душой? Как и многие женщины, Кэмерон верила, что немного тепла и любви смогут растопить любое сердце, поэтому стремилась спасать людей от боли, которая выпадала им по жизни, и от настоящих болезней. Но Хаус не был тем, кого нужно спасать.

Она продолжала молчать, хотя следовало ответить. Ведь было же что-то еще — Кэмерон это чувствовала. Ей хотелось не только понять и помочь, но и просто быть рядом. Сердце так тревожно билось от кривящей его губы ухмылки, пронзительного взгляда, хрипловатого голоса — и было не так уж важно, какую именно гадость он в этот момент говорит.

Уилсон попросил ее быть осторожнее, потому что тоже понимал это. Но как объяснить, что сострадание здесь не главное? Как выразить словами то, что еще не готово быть сказанным? Неосознанное, неосязаемое?

Хаус снова взял в руки меню, и Кэмерон последовала его примеру. Внутри что-то оборвалось. Свой призрачный, единственный шанс — она его упустила.

Остаток вечера прошел напряженно: они не молчали, но бессмысленный разговор ни о чем угнетал Кэмерон. Ощущение безнадежности и отголосок обиды загоняли в угол — в угол из чрезмерно вежливых интонаций и до отвращения избитых фраз. Слова Хауса подействовали на Эллисон совсем не так, как он ожидал. И теперь, поддерживая показную беседу и пробуя на вкус терпкое, чуть кружащее голову вино, Кэмерон отчаянно хотела сделать или сказать что-нибудь, что исправит случившееся, сломает воздвигнутую между ними преграду. Она ощущалась почти физически, сквозь нее невозможно было прорваться, чтобы доказать, что он не прав. Не в том, что Эллисон жалела его и стремилась помочь — жалела, но не только. И да — она не всегда понимала его, но ведь хотела понять.

И она даже решилась сказать это — неуверенно отодвинув от себя почти нетронутый десерт, Эллисон наблюдала, как он расплачивался за ужин, не позволив ей даже взглянуть на счет, и подбирала слова.

— Вы?.. — начала она, незаметно зажимая в кулак лежавшую на коленях салфетку. Грегори поднял на нее взгляд и улыбнулся. Улыбнулся неожиданно искренне, так, что почти уже привычно перехватило дыхание, улыбнулся, с интересом глядя на нее и ожидая ее следующих слов. Но Кэмерон не могла найти объяснения, почему, чем вежливее и милее он становился, тем холоднее и неприступнее становилась стена отчуждения между ними. — Вы проводите меня? — выдохнула она, чувствуя, что у нее уже нет сил на этот разговор.

Хаус неуловимо почувствовал, что она сдалась. Во рту появился металлический привкус. Словно к нему вернулась горечь собственных слов. И даже мелькнула мысль о том, что, наверное, можно было объяснить все как-то иначе, чуть мягче…

— Конечно, провожу. У нас же свидание? — в голосе не слышалось и намека на издевку, но Эллисон почувствовала, как в душе что-то перегорело.

— Свидание, — кивнула она, не особо скрывая состояние внутренней разбитости.

Хаус бросил на нее внимательный взгляд, но не стал ничего говорить, поднимаясь со своего места.

— Такси? — поинтересовался он, когда они оказались на обжигающе прохладном воздухе.

— Тут недалеко, — Кэмерон махнула рукой в сторону ярко освещенного проспекта, а затем, смутившись и бегло коснувшись взглядом его трости, поспешно добавила: — Конечно, если так будет удобнее…

— Пойдем, — усмехнулся Хаус.

Какой же все-таки наивной она могла быть. Он уже давно привык к боли. От этого она не становилась слабее, превратившись в его надоедливого, но постоянного спутника. Но он научился жить с ней, научился и не стеснялся спекулировать.

— Нет, — неожиданно окликнула его Эллисон, когда Хаус уже успел немного пройти вперед. — Лучше такси.

Кэмерон уверенно зашагала к ожидающей следующих клиентов машине. Она просто не могла так больше. Пять минут в такси лучше, чем полчаса молчания с редкими, ничего не значащими фразами, похожими на одолжение. Потому что она не сможет ничего ему объяснить, не сможет переубедить. Эллисон поняла это по его улыбке. Не было сомнения в том, кем считал ее Хаус: молоденькой наивной дурочкой, мечтающий спасти всех и каждого, действительно верящей в то, что в жизни есть что-то светлое, ради чего можно и нужно жить. И самым тяжелым оказалось осознание того, что да — она действительно такая. А значит, у нее просто нет шансов. И никогда не было.

Оказавшись в салоне такси, Эллисон отвернулась к окну, так и не проронив за всю дорогу ни слова. В горле стоял ком, и она очень не хотела показывать своей слабости. Не хотела, чтобы он лишний раз убедился в верности своих выводов.

Хаус тоже молчал, но Кэмерон кожей чувствовала его взгляд, и это заставляло ее еще больше нервничать — как будто мало было напряжения от одного его присутствия. Теперь, сидя непозволительно близко, так, что можно было почувствовать запах горького парфюма и расслышать хрипотцу в дыхании, Кэмерон захотела оказаться на улице, дома, да где угодно, самое главное, чтобы там не было этой близости.

Когда машина остановилась, Эллисон поспешно, даже слишком, открыла дверь. В салон ворвался холодный вечерний воздух, и можно было спокойно вздохнуть, не ощущая головокружительного аромата его одеколона.

— Спасибо за ужин, — она нашла в себе силы улыбнуться, выйдя из автомобиля.

Как ни странно он тоже вышел, попросив водителя подождать. А потом сделал такое, от чего Кэмерон показалось, что у нее выбили почву из-под ног.

Хаус осторожно отвел назад прядь ее волос и поймал пальцами сережку.

— Действительно красивые… — задумчиво произнес он.

Эллисон растерянно смотрела на него, не понимая, что происходит. Хаус убрал руку, усмехнувшись ее реакции.

— Вот видишь, ты и сама совершенно не готова к тому, о чем просишь. Поэтому завтра ты придешь на работу, и будешь вместе со всеми злиться на своего босса-самодура, и вместе со всеми сядешь в лужу.

Неожиданно глаза Кэмерон вспыхнули, она уловила нотки странного, почти неуловимого разочарования в его голосе. И обида обернулась злостью. Эллисон сделала маленький шажок, подходя вплотную к Хаусу.

— Вы не можете знать этого, — отчеканила она. — Не можете решать за других, решать за меня. Я знаю, чего я хочу, и не смейте меня переубеждать, — голос дрогнул, несмотря на все старания быть уверенной.

Больше всего на свете она сейчас хотела найти в себе силы, чтобы не показать своей слабости. Почти до боли закусив губу, она опустила голову и судорожно втянула носом воздух, представляя, насколько жалко выглядит.

Теплое прикосновение к лицу заставило ее замереть и задержать дыхание, словно вдох мог сломать этот момент — момент, когда Хаус ее утешал.

— Не плачь, — он почти просил.

Касание было неправильным — слишком близко, слишком интимно, и Хауса захлестнуло ощущение, что он делает что-то запретное. Выражение ее подозрительно заблестевших глаз, которые Кэмерон все же подняла на него, вызвало волну непривычной беспомощности — той самой, которую он так старательно избегал. Когда кто-то оказывался слишком близко, настолько, что хочется оттолкнуть и скрыться бегством.

Хаус убрал руку, и Эллисон чуть покачнулась, словно это была ее точка опоры.

— Согласно условиям сделки — до завтра, — небрежно обронил он, собираясь уходить.

Но неловкая попытка вернуть их общение в привычное русло разбилась о сгустившееся вокруг напряжение.

— Знаете… — Кэмерон замолчала, а потом вдруг резко выдохнула, собираясь все-таки сказать то, на что не хватало сил в течение всего вечера: — Это не только жалость, — и тут же удивилась тому, насколько легко это оказалось.

Хаус молчал, опираясь на трость и глядя куда-то себе под ноги. А Кэмерон, поддавшись порыву, потянулась и мягко коснулась губами его щеки.

— Не только вы можете нуждаться в спасении, — тихо произнесла она, прежде чем застучать каблучками по асфальту, удаляясь в сторону входной двери.

На смену тяжелому, гнетущему чувству пришло непонятное ликование. Словно она действительно победила — хотя бы в этой партии. И победа пьянила больше, чем аромат его парфюма и красное вино.

А Хаус смотрел ей вслед, наплевав на счетчик такси, все еще чувствуя слабое прикосновение губ, и понимал, что еще чуть-чуть, и он бы сдался.

— Здравствуйте, я доктор Хаус.

Пациент вышел из комы, лишившись челюсти, скоро его можно будет выписывать. Это стало для Грегори своеобразным ритуалом — сказать несколько слов о диагнозе, словно таким образом он подводил черту под очередным делом.

— Как проходит дрессировка, Аннет? — не глядя на отвернувшуюся при его появлении молодую женщину в халате медсестры, поинтересовался Хаус, приближаясь к больничной койке.

— Я просто хотела проверить как он, — поспешно отозвалась та. — Я уже ухожу.

— Нет, все в порядке. Я пришел поговорить с вами обоими. Как я обычно и говорю своим пациентам: вам просто нужно сказать «нет» удушению. Я конечно извращенец, люблю, когда у меня ничего не болит... это, и еще зефирные зайчики в шоколаде.

Девушка, которая остановилась на полпути к выходу из палаты, чуть усмехнулась.

— Он не извращенец.

— Извращенец, — не согласился Хаус. — Немного. Но это должно прекратиться. Или он умрет.

— Дело не в боли, — тихо произнесла Аннет. — Дело в том, чтобы быть открытым, уязвимым для другого человека на сто процентов. Если у вас получается научиться такой глубокой степени доверия, это меняет вас, — она перевела взгляд на своего «раба».

Его глаза улыбнулись в ответ на ее слова.

— Ну, заприте его в клетке, — как-то устало и почти без сарказма предложил Хаус. — И все будет отлично, с медицинской точки зрения.

Аннет промолчала. Когда врач уже почти покинул палату, пациент окликнул его:

— Доктор Хаус, мои родители, они были здесь? Они приходили проведать меня?

Хаус еще какое-то время смотрел на него, перевел взгляд на девушку и молча вышел.

Отчего-то на душе было гадко. Не то чтобы обычно он излучал оптимизм и веселье, но найденный ответ, по крайней мере, приносил удовлетворение. Неужели загвоздка в этом дурацком деле? Когда Хаус сказал Кадди выгнать Аннет из больницы, он испытывал странное, несвойственное ему в отношении глупости других людей раздражение. Потом они сами позвали ее обратно, когда поняли, что без нее парень не может даже подписать согласие на операцию.

Об этом доверии она сейчас говорила, об этой открытости? Неспособность принять элементарное решение, абсолютная беспомощность и уязвимость не только перед своим «хозяином», но и перед всем миром — вот что это значило на самом деле.

Ситуация с родителями была такой же абсурдной. Наплевательское отношение к родному сыну было для них меньшей проблемой, чем его патологическая жажда быть униженным. Впрочем, к этому Хаус давно привык, удивить его глупостью и подлостью было сложно.

Или дело в Кэмерон?

«Некоторые отношения просто не могут сложиться», — сказал Форман.

Еще вчера днем Хаус был полностью согласен с ним. Но что-то пошло не так, поколебало его уверенность, и теперь ему срочно требовалась реабилитация. Как вариант — хорошая порция виски и проститутка.

Но его планам вновь не суждено было сбыться. В кабинете на письменном столе диагноста ждала записка.

«Сегодня в 19.00 я буду в спорт-баре на Картер Роуд. Очевидно, что рестораны не ваша стихия. Наивно полагать, что вы придете. Но я все же позволю себе эту слабость».

Уилсон перевел взгляд с кинутого ему на стол клочка бумаги на Хауса.

— Не думал, что Кэмерон будет проявлять такую… настойчивость, — усмехнулся онколог. — Ты ей действительно нравишься, — в его голосе отчетливо слышалось удивление — показное или же нет, понять было сложно.

— Ты хотел сказать навязчивость, — отозвался Хаус, который уже стоял у окна и что-то высматривал на парковке. — Это становится проблемой, — обернулся он к другу.

— Извини, но я не буду спасать тебя от навязчивой поклонницы, — пожал плечами Уилсон, едва сдерживая улыбку. — К тому же, не думаю, что ты не сумел бы отказать так, чтобы она не поняла. А значит…

— Ты мне не нравишься.

— А?

— Ты мне не нравишься — это то, что я сказал ей, слово в слово, — закатил глаза Хаус, демонстративно раздражаясь непонятливостью друга. — А потом по полочкам разложил все ее якобы «чувства».

— Ну, видимо твой тон… — начал Уиллсон.

— Тон? — перебил его Хаус. — С каких пор ты придаешь значение тону? Перешел на другую сторону? — многозначительно поинтересовался он.

— Так ты пойдешь? — собеседник проигнорировал шпильку.

— Нет, — Хаус захромал к выходу из кабинета. — Не знаю… Нет.

— Подожди, ты сомневаешься? — не поверил своим ушам Уиллсон. — Ты сомневаешься!

Но за другом уже закрылась дверь, ответом ему послужил удаляющийся звук шагов и равномерного постукивания трости.

Хаус побарабанил по столешнице пальцами и сделал еще глоток светлого, слегка кислящего пива. В баре было не так много народа, и следить за входом не составляло никакого труда. Было бы легко ощутить порыв сквозняка, если бы открылась дверь, услышать чистый голос, который спросил бы бармена, не приходил ли сюда мужчина с тростью, и уж совсем не сложно заметить в толпе такое знакомое, обрамленное густыми каштановыми волосами лицо.

Хаус сам до конца не понимал, почему все-таки пришел. Возможно, это просто любопытство — столь свойственное ему желание разгадать чужую душу. Ведь вполне вероятно, что чувство, скребущееся где-то внутри и не позволяющее расслабиться — ощущение нерешенной загадки. Только вот головоломкой в этот раз были и его собственные эмоции. Впервые за долгое время Хаус не знал, чего действительно хочет, не знал, что будет говорить, и чего можно ожидать от этой встречи. Хотелось расставить точки над «i», чтобы вместо этого странного, неуловимого предчувствия, задевающего слишком близко, пришло понимание. Хаус не думал, чем обернется понимание. Он просто был слишком рациональным, чтобы оставить все как есть — недосказанным и непонятым.

Кэмерон опаздывала уже на полчаса. Тревога — безотчетная, смутная, еле заметно пробирающаяся своей вязкостью в мысли, не давала покоя. Звонить он не хотел до последнего. Предположение о том, что она не пришла специально, в попытке проверить его, казалась самой близкой к истине. Но только не когда речь шла о Кэмерон.

Прекращая строить теории, Хаус достал телефон — с ней вполне могло что-то случиться.

— Алло? — раздался в трубке слегка запыхавшийся, как будто сорванный голос Кэмерон, и тревога чуть отступила.

— Приглашать на свидания и не приходить на них — твоя новая тактика соблазнения? — поинтересовался Грегори, усмехаясь уголками губ и делая еще глоток из высокого прозрачного бокала.

— Хаус? — недоверчиво переспросила она. — Вы ждете меня?

— Странно, да? — это и, правда, было настолько странно, что Хаус готов был удивляться вместе с ней.

Но то, что Кэмерон, видимо, не собиралась приходить на эту встречу, было интересно и, хотя Грег никогда не признался бы в этом — немного задевало.

— Простите, пожалуйста, — Эллисон говорила тихо, видимо, держа трубку плечом, потому что было слышно ее прерывистое дыхание. — Я не думала, что вы придете, поэтому не позвонила.

Что-то в ее голосе подсказало Хаусу, что его смутное беспокойство за нее было отчасти оправдано. Кэмерон была слишком упрямой, слишком открытой и до смешного честной, чтобы просто не прийти.

— Отцу стало плохо с сердцем, предынфарктное состояние… — раздался голос на том конце трубки, и в нем было столько усталости, что Грегори тронуло смутное, не вполне осознанное желание помочь.

Просто по-человечески. Не пожалеть, а сделать что-то реальное, осязаемое.

— Ты где? В Плейнсборо? — спросил он, неловко поднимаясь со стула и бросая на стол помятую купюру, которой с лихвой хватило, чтобы расплатиться за бокал пива и на щедрые, даже слишком, чаевые — обслуживали здесь паршиво.

— Нет, его хотят отвезти в Ньюарк, — ответила Кэмерон.

Ее неестественный, почти механический голос подсказал Хаусу, что Эллисон с трудом сдерживает слезы. Он вдруг подумал, что совсем не хочет, чтобы она плакала — в прошлый раз он ощутил что-то близкое к беспомощности и открывался слишком сильно, гораздо больше, чем мог себе позволить.

— Я приеду, — пообещал он, толкая плечом стеклянную дверь бара и вдыхая холодный вечерний воздух, который вернул мыслям ясность и как будто стер следы тревоги и этого странного стремления то ли поддержать, то ли утешить эту настойчивую девочку. Ту, что стала вдруг непозволительно близкой, непрошено вторглась в его жизнь, заставив снова сомневаться в чем-то и почти сломав привычный алгоритм. — Говори адрес, — прежде, чем Кэмерон попыталась отказаться, велел он тоном, не терпящим возражений.

На главном посту небольшой больницы, расположенной на первом этаже жилого дома пахло лекарствами, болезнью и грязью. В холле Принстона всегда пахло накрахмаленными белыми халатами, кофе из автомата, и там не было этой горечи, которая першила в горле и оставляла в душе неприятный осадок, стоило окинуть взглядом полупустое приемное отделение. На жестких креслах сидели сонные, кажется, уже отчаявшиеся пациенты. Почти неестественная тишина давила на уши.

Хаус кашлянул, привлекая внимание медсестры.

— Да? — подняла на него усталый взгляд девушка в не самом чистом халате.

Грегори вдруг подумал, что не зря Кадди трясется над бюджетом и следит за персоналом. От явного раздражения в голосе девицы любому другому расхотелось бы здесь находиться, не говоря уже о том, чтобы обратиться за помощью. Но Хаусу было плевать.

— Кто у вас тут самый главный? — громко поинтересовался он, игнорируя возмущенный шик сидящей рядом женщины с недавно уснувшим ребенком на руках.

— Доктор Мартин занят, — понимая, что имеет дело с излишне настойчивым и явно хамоватым пациентом, категорично ответила медсестра и снова уткнулась в чью-то историю болезни.

— И мне абсолютно без разницы, чем именно, позовите его, — резко произнес Хаус, которому, по сути, нужно было от незнакомого врача не так много — всего лишь разрешение на перевод в другую клинику, но его остановил тихий вкрадчивый голос:

— Не кричите, — попросила Кэмерон, едва ощутимо прикасаясь к его плечу кончиками пальцев.

Даже сквозь ткань пиджака и пальто он почувствовал, как дрожат ее руки, и оглядел Эллисон с ног до головы. Простой темный джемпер, чуть великоватый ей в плечах, узкие джинсы и отсутствие каблуков делали ее похожей на подростка. Но личико, слишком бледное в контрасте со спутанными темными волосами было серьезным, а покрасневшие глаза выдавали недавние слезы.

Хаус вздохнул, отгоняя от себя мысли о тронувшем сердце сочувствии. Не то время, не то место, да и, если быть откровенным, его кандидатура на роль утешителя вызывала сильные сомнения.

— Доктор Мартин в палате с моим отцом, — нарушила короткое молчание Эллисон, старательно избегая смотреть Грегори в глаза, как будто хотела скрыть от него свою слабость.

— Пойдем, скажем ему, что если не отдаст нам старика, мы его засудим, и не видать ему лицензии как своих ушей, — бодро предложил Хаус и, прихрамывая, направился в сторону палат.

Кэмерон вздохнула и последовала за ним, не задавая вопросов, не пытаясь спорить. Она устала, была вымотана эмоционально, да и физически тоже, но чувство облегчения и благодарность росли и крепли в душе с тех пор, как Хаус ей позвонил.

Ее редко кто-то поддерживал — сильная духом, целеустремленная, она просто не нуждалась в этом. Но вот сейчас, когда помощь действительно понадобилась, когда логично было увидеть рядом друзей, более близких коллег, в конце концов, пришел он. И, несмотря на сомнения, несмотря на то, что она не могла не думать о причинах его появления, все казалось правильным. И то, что он спорит с доктором Мартином, в своей хамовато-прямолинейной манере убеждая того перевести пациента; и то как он говорит ее отцу, что все будет в порядке — спокойно, без издевки, просто как врач. Даже его молчаливое присутствие в машине скорой помощи по дороге в Принстон Плейсборо приносило облегчение и было правильным.

По дороге в больницу отец спал под капельницей, и Кэмерон лишь сильнее сжимала его руку, когда каталка дергалась на поворотах. Уже не было явных причин для сильной тревоги и слез. Эллисон смотрела в спокойное лицо отца и чуть вздрогнула, когда сидящий рядом мужчина молча накинул ей на плечи свое пальто.

— У тебя губы синеют, — вполголоса пояснил Хаус. — Если ты заболеешь, мне придется самому возиться с бумажками или прятаться от Кадди, пока ты не поправишься.

Кэмерон слабо улыбнулась, ничего не ответив, и чуть наклонила голову, вдыхая приятный запах горьковатого мужского парфюма, лекарств и едва уловимый — аромат чужого тела, чужого тепла. Она поймала себя на мысли, что очень хочет ощутить это тепло еще ближе, хочет прижаться к мужчине, хочет, чтобы он обнял ее, быть может, провел рукой по волосам… Теперь, когда первая граница эмоциональной близости была пройдена, ей хотелось большего, несравнимо большего. Ведь он приехал, помог, по-своему поддержал. Хотелось убедить саму себя, что он бы не стал делать этого просто так. Но это же Хаус. Никогда нельзя знать наверняка, что им движет.

Грегори и сам не знал, что заставило его поступить так, а не иначе. Увидев растерянную, опустившую руки Кэмерон посреди приемного покоя второсортной больнички, он понял, что не может просто вызвать скорую из Плейнсборо, попрощаться и отправиться домой. Наверное, в любой другой ситуации он бы так и сделал, но в этот раз что-то мешало — то ли память о вчерашнем вечере, оставившем в душе смутное ощущение чего-то непонятого, то ли решение пойти на второе свидание. Ему хотелось думать, что это не более чем очередная головоломка — как далеко она сумеет зайти, что он будет при этом чувствовать, как быстро она поймет, что он действительно не подходит ей…

Снова приемный покой, выбор палаты, размещение. Устроив отца на новом месте, Кэмерон окончательно успокоилась. Он все еще спал и, немного побыв рядом, Эллисон осторожно поцеловала его в щеку и выскользнула из палаты. Она не знала, покинул ли Хаус больницу — он ушел улаживать вопрос с документами и больше не появлялся. Не удержавшись, Эллисон все же поднялась на этаж диагностического отделения. Хаус был у себя — тусклый, пробивающийся из-под двери свет и невнятное бормотание телевизора служили тому подтверждением. Немного замешкавшись, Кэмерон постучала, сразу же толкнула дверь и вошла.

— Не за что, — не отрывая глаз от светящегося экрана, сказал Хаус.

Эллисон прислонилась к дверному косяку, теперь уже не моральная — физическая усталость буквально валила с ног, и улыбнулась.

— Спасибо, — сказала она, не отрывая взгляда от его профиля — чуть сведенных к переносице бровей, прямого носа, поджатых губ, щетины, покрывающей щеки и подбородок — хотелось к ней прикоснуться, ощутить такая ли она колючая на ощупь, какой кажется.

Недолго понаблюдав за ним, Эллисон хотела тихонько уйти, когда голос Хауса остановил ее:

— Ты же без машины? — его взгляд остановился на ней, заставляя сердце пуститься галопом.

Но Кэмерон уже стала привыкать к подобной реакции, училась справляться и не подавать виду.

— Да, поймаю такси, — ответила она.

— Я оставил машину на парковке, — Хаус щелкнул пультом, выключая телевизор и поднимаясь. — Рассчитывал, что ты угостишь меня пивом, — сказал он, проходя мимо.

Эллисон только усмехнулась в ответ и без лишних слов последовала за ним.

Совместное молчание постепенно становилось все более комфортным, они словно привыкали к близости друг друга, и это пугало обоих. Но если для Кэмерон это было что-то волнительное, но желанное, то Хаус пребывал в легкой растерянности — как он позволил этой девчонке так близко подобраться к нему? Нет, определенно пора было прекращать эти эксперименты. Было нелегко прервать не им начатую игру, но необходимо. И не только для собственного спокойствия, но ради нее самой. Машина остановилась прямо напротив входа.

— Хаус…

— Не повторяйся — не за что, — отозвался он, выжидательно взглянув на дверь со стороны пассажира, а затем на дорогу.

— Я хотела предложить замену, — закончила Кэмерон.

— Замену? Секс в обмен на несостоявшееся свидание?

Да, он умел быть циничным и причинять боль, она смутилась, но затем открыто, как-то обезоруживающе посмотрела на него:

— Нет, только чай.

Он засомневался. И Кэмерон успела заметить это.

— Пожалуйста, — тихо попросила она, — просто побудь рядом.

От этого настолько личного обращения что-то надломилось внутри, и Хаус рывком открыл водительскую дверь, зная, что наверняка пожалеет об этом.

Кэмерон сделала еще один ароматный глоток и невольно улыбнулась, глядя на сидящего рядом мужчину: пьющий ромашковый чай на ее кухне Хаус — это было так странно, но приятно и почти по-домашнему.

— Ты чего? — он нахмурился. — Нервное?

Эллисон не сдержала смешка и поудобнее устроилась в кресле, подпирая кулачком подбородок. Хотелось задать вопрос. Всего один, он никак не отпускал ее на протяжении всего вечера. Эллисон понимала, что этим вопросом, скорее всего, испортит тонкую, словно выдуманную прелесть момента, но оставить все как есть не могла. Слишком сильно хотелось знать, имеет ли она право на этот момент. Получит ли что-то большее… В конце концов, пусть лучше будет больно сегодня, чем завтра, когда Хаус равнодушно пройдет мимо и даже не взглянет на нее так, как сейчас, как в течение нескольких последних дней — задумчиво, с непонятным сомнением и даже как будто беспокойством.

— Почему вы пришли на свидание?

Хаус пристально посмотрел на Кэмерон — она снова перешла на «вы» и это странно кольнуло изнутри. Хотя, придерживайся она неформального общения и дальше, это причинило бы гораздо больше неудобств.

Его пристальный взгляд заставил Эллисон сложить руки под грудью, словно отгораживаясь — казалось, что он видит ее насквозь, со всеми ее чувствами, желаниями и сомнениями. Скорее всего, так оно и было. Но ей все равно хотелось укрыть от него хоть что-то. Чтобы не чувствовать себя настолько беспомощно и уязвимо, не зависеть всецело от его решения, иметь возможность как-то повлиять на него, если оно будет категоричным и не в ее пользу.

А Хаусу хотелось солгать — сказать что-то бессмысленное, отшутиться, просто уйти от ответа, ведь он понимал — она не станет настаивать. Не станет, но почувствует ложь, поймет, что за ней что-то укрылось, что-то, возможно, значимое. Ему не нужно было, чтобы она придумывала себе лишнее. Поэтому он сказал правду:

— Я не знаю.

Кэмерон чуть улыбнулась уголками губ. Это было кое-что — не много, не мало, а именно кое-что. Просто вдруг всезнающий Хаус произнес три простых слова, и внутри с новой силой разгорелась надежда.

— Наверное, мне интересно, как далеко ты собираешься зайти, — усмехнулся Грегори.

— Ровно настолько, насколько нужно, — тихо ответила Кэмерон, не отводя глаз от его лица и заливаясь нежным румянцем.

— Нужно для чего? — резковато поинтересовался он.

Она чуть дрогнула, опуская взгляд на сжатую в руках чашку.

— Чтобы быть рядом, — проговорила она.

— Зачем? — настойчиво, почти грубо спросил Хаус, но ее реакция оказалась обратной, нежели он ожидал.

Кэмерон подняла на него спокойный уверенный взгляд.

— Вы хотите это услышать? — уточнила она.

Вместо ответа Хаус поднялся из-за стола:

— Думаю, мне пора.

Кэмерон порывисто встала с кресла — неужели она все испортила? Этого следовало ожидать. Зачем только она напирала?

— Хаус, я… — дыхание перехватило, когда он подошел вплотную.

Какое-то время Хаус просто изучал ее лицо, улавливая и впитывая каждую промелькнувшую на нем эмоцию. Кэмерон боялась дышать. А потом он отвернулся, дохромал до двери, подхватил стоящую у входа трость и просто ушел.

Эллисон обессилено опустилась в кресло и закрыла лицо ладонями. Проигрывает она или ведет в этой партии? Сделала еще один шаг навстречу или оттолкнула? И хватит ли у нее сил, чтобы тягаться с ним и той болью, что давно стала частью его самого...

— Трудно сосредоточиться, когда вы так давите.

Он действительно давил на них. Напирал и злился. Понимал, как это глупо сейчас, и все равно не мог успокоиться. Те, кто поставили ему неверный диагноз пять лет назад, мыслили так же, как и эта кучка студентов — по шаблону, по схеме. Все, что не укладывалось в рамки, выходило за пределы наиболее вероятного, отметалось, игнорировалось, не бралось в расчет. Но проблема была не только в этом. Он сам облажался. Целых три дня он страдал от адской боли, мешавшей ему мыслить здраво — но это было сомнительным оправданием. Не сумев вовремя собраться, он потерял слишком многое — здоровье, нормальный сон, Стейси. Зато кое-что приобрел взамен — наркотическую зависимость, характер, который из тяжелого стал сволочным, и боль. Он познал все ее оттенки, прочувствовал каждый миллиграмм боли. Из ошеломляющей, выворачивающей наизнанку, она стала тупой и тянущей, постоянной, монотонной, не затихающей ни на минуту. Только викодин помогал ему — нет, не справиться — ненадолго забыть о ней. Заглушить боль, притупляя сознание наркотическим дурманом.

— Что вы упускаете? — повторил он вопрос, выдавая интонацией личную заинтересованность в деле.

Но Хаусу было плевать. Появление Стейси выбило его из более-менее накатанной колеи, прошлое тяжелым грузом давило на мысли, заставляя заново переживать те несколько дней, навсегда изменивших его жизнь.

— Некроз мышцы.

Ясный, чистый голос пронесся по аудитории, заставив Хауса поднять голову и посмотреть в сторону говорившей. Что-то произошло, когда их взгляды встретились. Почему-то стало легче, ненадолго, но и этого было достаточно, чтобы взять себя в руки. В голове пронеслась шальная мысль — что было бы, окажись она рядом тогда, пять лет назад? Ничего этого не случилось бы? Впрочем, это не важно. Пять лет назад она сидела в аудитории подобной этой и слушала какого-нибудь зануду-профессора, а может, уже нянчилась с умирающим мужем.

— Это не твое дело.

— Консультация не повредит, — ее губы тронула еле заметная улыбка.

Ну, конечно. Разве она могла иначе? Услышала, как он кричит на несчастных недоучек, и пришла заступиться. Попутно поставив диагноз, некогда разрушивший привычный ход его жизни.

— Умирающая мышца высвобождает миоглобин, он токсичен для почек, — сказала студентка, воспользовавшись подсказкой.

— Превосходно, — позволил себе похвалу Хаус, почти одобрительно посмотрев на девушку — возможно из нее даже выйдет толк, чтобы снова перевести взгляд на Кэмерон.

Удивительно, но он уже не впервые замечал, что она действует на него успокаивающе. Словно природный анестетик. Со светлыми, внимательными глазами и мягким голосом, в котором порой появлялись столь любимые им ироничные нотки.

Покидая аудиторию, Хаус уже знал, как поступит. Появление Кэмерон, как и остальных членов команды, сыграло в этом не последнюю роль. Жизнь продолжается. Его жизнь, жизнь Стейси. Злость улеглась, оставив только неприятно скребущуюся в душе обиду, от которой ему не суждено было избавиться.

Она не имела права так поступать. Не имела права поступать с ним так, как он сам поступает со своими пациентами изо дня в день. Конечно, тот самодовольный студентишка был прав — пациент идиот. Но Хаус как никто осознавал все возможные последствия. Он врач, и должен иметь хотя бы эту привилегию: право на ту жизнь, какую посчитает приемлемой для себя. И право на смерть, если первое невозможно. У него должен быть выбор. Но Стейси лишила его выбора. Поставила его в условия, в которых он, как мог, выживал последние пять лет. В которых молоденькие идеалистки, вроде Кэмерон, могли попытаться навязать ему свою жалость. Пусть она убеждала его и себя в обратном, это не имело значения. Хаус знал, как оно на самом деле, а она ошибалась. Даже несмотря на то, что поставила верный диагноз. Ее ум вовсе не компенсировал ее неопытности, и реальный мир не применет плюнуть в широко распахнутую навстречу душу. Хаус не хотел принимать в этом участия, не хотел причинять ей боли. Да и с какой стати он вообще об этом задумывается? Сейчас у него было куда более важное дело.

Хаус достал мобильный, нашел нужный номер и нажал кнопку вызова.

— Стейси, это Грег. Завтра в десять утра у меня будет время. Проследи, чтобы твой муж не опаздывал.

Папка с новым делом сразу бросилась в глаза — привлекала внимание яркой обложкой и казалась спасением. Забыть о неудачном свидании и смутных надеждах, немного отвлечься от той лекции, влиться в привычный ритм. Кэмерон отчаянно хотела этого, и новый пациент казался отличным способом.

— Новое дело? — небрежно поинтересовалась она, забирая со стола и открывая папку.

Чейз только кивнул, погруженный в историю болезни, а вот Форман не сдержался:

— Пациент — муж бывшей Хауса.

— Интересное будет дело, — усмехнулся в ответ Чейз.

Кэмерон стояла с историей болезни в руках и не могла разглядеть ни слова анамнеза. В голове продолжали звучать скептические, с ноткой осуждения слова Эрика: «бывшая Хауса». Та, возможно, единственная женщина, которую он любил, та, которая разбила его сердце. Эллисон не знала, какими были их отношения, но почему-то ее захлестнула уверенность — это она сделала его таким. Прожженным, усталым, озлобленным на весь мир. И теперь, когда Кэмерон смогла подобраться к нему ближе, чем когда-либо смела надеяться, эта женщина появилась вновь.

И то, что Хаус берет пациента, ее мужа, говорит о многом — о том, что не забыл, что готов пренебречь собственными чувствами, о том, что возможно — до сих пор любит…

В руках появился легкий тремор, в голове — тяжесть. Кэмерон сглотнула, стараясь привести мысли и чувства в порядок. Хотелось посмотреть ему в глаза, убедиться, что он смотрит по-прежнему — проницательно и уверенно, с вызовом. Убедиться, что в его взгляде не прибавилось теплоты по отношению к той, другой. Ревность, на которую у нее не было никакого права, захватила Кэмерон. Пришлось одернуть себя, напомнить, что есть черта, пересекать которую запрещено.

Подчиненная. Всего лишь подчиненная, пытающаяся пробиться сквозь защитную стену цинизма, колких острот, показного равнодушия. Та, другая, уже не натолкнется на эту стену. Он всегда будет открыт для нее.

Открыт настолько, что по одной ее просьбе возьмется за лечение… здорового человека? Строки, которые Эллисон сумела выхватить из истории болезни, путались, но этого было достаточно, чтобы понять — загадки нет. Только муж бывшей.

— Боли в животе, раздражительность… очевидных причин нет. Есть идеи? — она фальшивила и сама это чувствовала, но увести разговор от обсуждения личной жизни Хауса стало почти жизненно важной необходимостью. Сейчас она просто не могла сделать вид, что это не задевает. — Форман, поучаствуешь, или устал, угоняя машины? — на губах чувствовалась горечь произнесенных слов.

Куда ей до его легкого, непринужденного сарказма, который всегда оборачивался неприкрытой, неприятной правдой. Это не для нее. Цинизм и равнодушие — не для нее. Он тоже не для нее — болезненно напоминает сознание, и становится еще хуже.

— Я Хаус, — попыталась оправдаться Кэмерон, отстранено понимая, что коллеги видят провал неудачной комедии. — Это смешно.

— Очень. У меня даже молоко носом пошло, — закатил глаза Форман, наспех заканчивая свой завтрак.

— Доброе утро! — нет времени собраться, приготовиться к вечной борьбе с ним — взглядами, словами, диагнозами… хватило только на прерывистый вздох. — Вы, ребята, получили новое дело? Что не так?

— В предыдущих анализах ничего, что могло бы стать причиной болей в животе и дисфории.

Это как попытка задеть и привлечь внимание. Хочется указать ему на то, что он и так знает — с пациентом все в порядке. Поймать его на слабости, доказать предвзятость, которую в другое время он бы себе не позволил.

— Значит, все. Куда пойдем? Бильярд, зоопарк? Мне-то все равно, главное — с вами.

Кэмерон почувствовала, что ее оттолкнули. Опять. Еще одно напоминание, что стена никуда не делась.

— Может, наркотики? В анализах на токсины большая доза хлоргидрата, — лениво предположил Чейз прежде, чем Эллисон успела ответить.

— Боюсь, это я виноват. Накачал его, чтобы привезти сюда. Он думает, что здоров.

— А кто сомневается? — хотя она уже знала ответ, нужно было только подтверждение, которое не замедлило последовать.

— Его жена.

Все встало на свои места. И то, что муж согласился лечиться у бывшего своей жены, и то, что Хаус все-таки взялся за это дело — увидел что-то стоящее, скрывающееся за поверхностными симптомами, или просто поверил ей на слово. Хаус никому не верит на слово — аксиома рухнула.

— Женщина, с которой вы жили? — вопрос дался трудно, но она смогла, даже изобразив подобие улыбки.

Потому что хотела увидеть реакцию, увидеть проявление эмоций — жестом, взглядом.

— Это ее индейское имя, в правах она значится как Стейси, — он остался Хаусом, и это приободрило. — У тебя есть что добавить?

— Верите ей больше, чем пациенту? — не сдержалась Эллисон. — И поэтому мы взяли дело?

— На самом деле, я слышу голоса. Всю дорогу говорят мне, что делать. С ума сойти! — достучаться не получалось, он оставался собой — слишком закрытым, слишком Хаусом, причины поступков которого она не всегда понимала.

— А как же ваш лозунг — все лгут? — не сдаваться, нельзя сдаваться, потому что сдаться сейчас, не разобраться в причинах его поступка — это шаг назад.

Она и так слишком далеко.

Впервые за сегодня он открыто посмотрел ей в глаза, и у нее на мгновение перехватило дыхание.

— Я солгал, — сказал он, возвращая своему лицу столь знакомое ироничное выражение.

Что-то вновь ускользнуло от нее, от них обоих, оставляя Кэмерон разочарованной. Она почти не слушала указаний, не расслышала, что именно ответил Хаус на шутку Чейза. Ей было все равно. Нужно было пережить этот день. Но прежде ей предстояло встретиться лицом к лицу с той, что так не вовремя появилась в жизни Грегори Хауса.

* * *

Впервые за эти два дня Кэмерон чувствовала себя относительно спокойно. Здесь, в лаборатории, вдали от всех. За это время она успела не раз сцепиться с Хаусом, снова и снова демонстрируя свою излишнюю заинтересованность. По сути, она делала то же самое, что и Хаус. Она хотела, чтобы он ошибся, а еще, чтобы эти двое — Стейси и ее муж — покинули больницу. Вчера, впервые увидев Стейси, она подумала, что уже проиграла. Яркая, привлекательная женщина держалась уверенно и даже жестко. Она подходила Хаусу. В отличие от самой Эллисон. Понимание было настолько болезненным, что она не сдержалась и допустила очередную ошибку.

«Наверное, неловко быть пациентом у бывшего бойфренда жены».

Слова сами сорвались с языка. Короткое замешательство и чуть более пристальный взгляд от Стейси не заставили себя долго ждать. Эллисон понимала, что выдает себя, но ничего не могла с этим поделать.

Следующий прокол — спор с Хаусом из-за диагностической операции. Безусловно, она спорила бы в любом случае, но определенно в ее доводах не было бы столько личного, а когда он резко, почти грубо поставил ее на место — не было бы так больно.

И вот опять.

— Вас не интересует анамнез, вы просто шпионите за своей бывшей.

Кто тянул ее за язык?

— Цель номер один — ее дневник, — съязвил Хаус вслед Форману и Чейзу, — а заодно загляните и в аптечку, — перевел он слишком понимающий взгляд на Кэмерон.

Он прекрасно знал, почему она так противится этому делу. Это было унизительно, но как бы она не старалась, не могла молчать. Кэмерон привыкла говорить правду. Наверное, в этом и была проблема. В ее простоте и открытости, в том, что она не всегда понимала его, в том, что не могла бороться на равных. У нее были только чувства. Но даже в них он не верил.

В горле неприятно запершило. Кэмерон постаралась собраться. Нет, она не будет жалеть себя. По крайней мере, не сейчас. Ничего еще не кончено. Но чувство безнадежности, охватившее ее, говорило об обратном. Слишком стремительно он отдалялся от нее. Словно ничего и не было. А было ли?..

Но ведь она почувствовала — там, на дороге, и потом — у нее дома, что он стал чуть ближе к ней. Подпустил к себе на крохотный шажок. Но ей и этого было достаточно. Кэмерон была готова бороться за него, сражаться с его болью и недоверием, со скептицизмом коллег… С кем и с чем угодно, но только не с ней. Не с той, которую он любил и, похоже, до сих пор любит. Не с чувствами к другой. К подобному противостоянию она оказалась не готова.

Ну почему она появилась именно сейчас? Кэмерон с досадой закусила губу, пытаясь хотя бы временно привести свои эмоции в порядок, и чуть не выронила колбу.

— Готовите ланч? — У нее было всего несколько секунд, чтобы собраться. — Наверное, для Марка?

Кэмерон мельком взглянула на Стейси. Снова ощутив укол ревности, Эллисон вернулась к прерванному занятию. В конце концов, эта женщина ни в чем не виновата. Ее муж умирал от неизвестной болезни, и никто, кроме Хауса, не мог помочь ему. Это Эллисон понимала. Но было еще что-то, и в Грегори, и в ней самой, что-то, заставляющее сердце Кэмерон болезненно сжиматься в присутствии Стейси, и думать, что она не исчезнет из жизни Хауса так же легко, как появилась. И уж точно — не бесследно.

— Про родителей мы знаем, а дальние родственники? Родители родителей, тети, дяди? — заговорила Кэмерон, пытаясь сосредоточиться на разговоре.

— Грег ненавидит гадать. У него же есть теория.

Вот так, безапелляционно, ни секунды не сомневаясь.

— Наиболее вероятный вариант — Альцгеймер, — Кэмерон не знала, стоит ли говорить об этом, пока анализ не подтвердит очередную догадку, но продлевать общение со Стейси не хотелось.

— Нет. У него нет нарушения памяти. Он может забыть, куда положил ключи, но это нормально.

Ее страхи и обеспокоенность были понятны, но самоуверенность раздражала. Такая знакомая самоуверенность. С другой стороны, Стейси явно разволновалась. Жизнь мужа значила для нее очень много, невозможно было этого не заметить. Это дарило слабую надежду. Кэмерон мысленно упрекнула себя в жесткосердии. Сейчас нужно было думать не о ней и Хаусе, и не о Стейси и Хаусе, а о пациенте.

— Семейный анамнез?.. — спросила Кэмерон, продолжая заниматься своим делом.

— Чего? Шизанутости? — она даже выражалась как он. — Сестра голосовала за Наддера, дважды, это все, — и шутила.

Неожиданно это обнадежило. Если Стейси, такая похожая на него, так хорошо его понимающая, ушла, если они не смогли быть вместе, тогда, возможно, Хаусу нужно что-то другое? Пусть он сам не понимает этого, но у нее будет предостаточно времени проверить и доказать свою теорию. В то время как женщина, стоявшая перед ней, была замужем.

Это придало силы. Усмехнувшись, Кэмерон сняла очки, и впервые прямо посмотрела на соперницу.

— Вы были с Хаусом, когда это случилось? — пальцы чуть сильнее сжали душку очков, выдавая волнение. — С ногой?

Стейси пристально посмотрела на нее, а затем на ее лице отразилось понимание.

— Интересуетесь им?

— У нас было одно свидание, — Кэмерон не понимала, зачем говорит об этом. С другой стороны — она не собиралась скрывать своей заинтересованности, пусть его бывшая знает, что в жизни Хауса есть что-то помимо работы, есть кто-то, кому он небезразличен. — Прошло… не очень хорошо.

— Наше первое свидание тоже, — понимающе улыбнулась собеседница. — И я не хотела встречаться с ним. А через неделю переехала к нему. На пять лет. Что вы хотите знать?

Довольно щедрое предложение. Слишком щедрое. Кэмерон втянула носом воздух. Все правильные и нужные вопросы словно разбежались. К тому же, Эллисон не доверяла Стейси. Но было то, что она всегда хотела знать.

— Каким он был до истории с ногой? — тихо спросила она.

— Таким же.

Ее ответ вызвал внутри странное чувство — смесь растерянности и беспокойства. Стейси говорила так, словно имела какие-то особенные права на Хауса, знала его лучше всех. Вполне вероятно, что так оно и было. Но тогда что значили ее слова? Что события пятилетней давности никак не отразились на Хаусе? Кэмерон не верила в это. Он никогда не был душой нараспашку — это очевидно. Но откуда такая уверенность? Как долго пробыла с ним Стейси после случившегося?

Звук распечатываемого анализа отвлек Кэмерон от размышлений.

— Он чист. Это не Альцгеймер, — сказала она, пробежавшись глазами по строчкам.

— Да, — на лице Стейси читалось облегчение. — Как я и думала.

Кивнув Кэмерон, она покинула лабораторию.

Эллисон посмотрела ей вслед, чувствуя легкое раздражение и сильную усталость. Ей не тягаться со Стейси. Она слишком хорошо знает Хауса, их слишком многое связывает. Кэмерон вздохнула и положила результаты на стол. Даже если Хаус хоть на мгновение засомневался в отношении нее — он уже забыл об этом. С другой стороны, у нее было маленькое, но все-таки преимущество: Стейси знала Хауса пять лет назад, а она — сейчас.

Нога ныла сильнее обычного. Ни викодин, ни алкоголь не смогли притупить боль.

Хаус прекрасно понимал, в чем дело. Эта боль ничто иное, как отражение. Появление Стейси — словно неловкий разрез скальпелем по едва затянувшейся, когда-то наспех заштопанной ране. Впрочем, это должно было случиться. В каком-то смысле так было даже лучше: вскрытие показало, что ткани по-прежнему воспалены; все также болит нога, компенсируя боль в сердце, которую он не готов был признавать и чувствовать. Пациент скорее мертв, чем жив.

Ничего не изменилось. Он любит эту женщину. И по-прежнему не может простить. А ситуация с Марком все усложняла и запутывала, сталкивая их лбами. С каждым новым днем Хаус все отчетливее ощущал удавку на собственной шее, которая неминуемо затягивалась при любой их встрече: не важно — прижималась она к нему в поисках помощи и поддержки, как тогда на крыше, или советовала держаться от нее подальше, как пару часов назад. Он ведь прекрасно понимал — она не бросит мужа и не отступится. Не признает себя неправой. Слишком упряма, слишком уверена, слишком рациональна — всего было слишком. Раньше он любил в ней эту черту — умение идти до конца, не бежать от проблем, не менять уже принятых решений. Сейчас Хаусу хотелось вытравить из нее это, заставить признать очевидное — она все еще любит его. Что будет дальше, он не знал, не задумывался над этим. Пока ему было достаточно признания, что это именно она разрушила их жизнь и будущее. Это было мелочно и гадко — как раз в его духе.

— Что случилось? — Уилсон опустился на соседний стул, вопросительно, с легкой укоризной глядя на друга.

— Классный медведь, очень мило, — Хаус вспомнил о словах Стейси.

Сама мысль о том, что Уилсон, пусть и символически, поддержал Марка, казалась противоестественной и отталкивающей. Он ведь его друг, верно? И не важно, что речь шла о жизни и смерти, о старой дружбе между Стейси и Уилсоном, это неприятно царапнуло изнутри, и Хаус не мог не упомянуть об этом.

— Жена меня убьет. У нас гости, она наготовила…

— Пришли результаты анализов Марка, — оборвал его Хаус, — он не отвечает на лечение.

— Мне жаль, — сказал Уилсон, сразу же забывая о семейных проблемах.

В этом был он весь — бескорыстен, самоотвержен, всегда для других больше, чем для себя. Но сейчас было что-то еще. Понимание — особенное, свойственное только им. Хаус точно знал это, потому что не заметил должной реакции на свои следующие слова:

— А я был счастлив. — Джеймс бросил на Хауса внимательный взгляд, но промолчал. — Он мой пациент. Наверное, хороший парень, даже замечательный. Может, гораздо лучше, чем я. Но часть меня хочет, чтобы он умер. Вот только не знаю… — Хаус помолчал, — это потому, что я хочу быть с ней или потому, что хочу, чтобы она страдала.

Снова это ломкое, непривычное «не знаю». Совсем как с Кэмерон. Это раздражало. Незнание притупляло способность мыслить логически, заставляло принимать неверные решения, совершать ошибки. Ошибок Хаус старался не допускать, поэтому незнание ему приходилось искоренять из себя простым и самым доступным способом — отказываться от чувств.

В этот раз не получалось.

Большой глоток джина с тоником жидким огнем прошелся по пищеводу, притупляя горечь, неправильность его слов. О таком не принято говорить — только молчать украдкой в надежде, что никто и никогда не догадается. Но Хауса это не беспокоило, уже давно, и в этом он тоже винил ее. В том, что ему было плевать на все: на себя, на людей, на боль, которую он причинял — потому что ему с избытком хватало собственной.

Это было малодушно даже для него — обвинять ее во всем, но Хаус знал, что Уилсон поймет. Поймет, как никто другой, смирится и примет таким, каков есть. В этом был главный парадокс их дружбы: Джеймс был слишком хорош для нее, даже несмотря на силу их взаимной привязанности. Но было и кое-что их объединяющее — здравый смысл. Уилсон мог сколько угодно ратовать за доброту и участие, но не хуже Хауса понимал, что добро слишком часто прикрывает корысть, а мир, по большому счету, довольно дерьмовое место.

И все же в душе друга находилось место романтике, неискоренимой вере в чудо. Иногда Хаус ему завидовал. В нем самом этого не было никогда, а то, что было, окончательно умерло пять лет назад. Оставалась только усталость. И поиск ответов — то, что по-прежнему приносило удовольствие. Головоломки. Медицинские задачки, решить которые мог только он.

Значит, этим он и будет заниматься. Решать. И не важно, каким будет исход очередного дела — он сделает все от него зависящее.

Хаус не знал точно, почему хочет этого — чтобы она поняла, кого потеряла, и, возможно, прониклась к нему особой благодарностью, или чтобы, наконец, отпустить ситуацию. Позволить хотя бы ей быть счастливой. В конце концов, Стейси заслуживала этого, как никто другой.

* * *

Кэмерон пристально следила за движениями Хауса. Она уже знала, каким будет результат, чувствовала это. Он снова окажется прав. Как всегда и во всем.

Но тогда к чему все это?

Она видела, на что он готов пойти ради той, другой. Конечно, это был не первый пациент, над которым Хаус ставил свои эксперименты, проводил тот или иной анализ против воли больного, но сейчас — Кэмерон была уверена — он делал это ради Стейси.

— Еще желтая, — невольно сорвалось с губ.

И снова этот пристальный взгляд, в котором ей все время мерещилось что-то большее. Вот именно — мерещилось. Это было то, чего она так хотела — не удивительно, что собственное воображение ей подыгрывало.

— Отойди, — его резкость в который раз вернула к реальности.

— Зачем? — бессмысленно спросила она, затаив на мгновение дыхание от его близости, и не отрывая взгляда от колбы.

Это был так странно. Последние дни ее сознание словно раздвоилось. Доктор Кэмерон занималась делом — искала ответы вместе с командой, переживала за пациента, а Эллисон не могла не думать о том, что этот случай значил для Хауса, и о нем самом, не могла забыть о неудачном свидании, и о последовавшем за ним вечере.

Мешали сосредоточиться и мысли об отце. Она заходила к нему каждый раз, как выдавалось свободное время. Его состояние было стабильно, но сердце по-прежнему наполнялось тревогой и щемило в груди от страха возможной потери.

— Думаете, от лампы что-то изменится? — спросил Чейз.

— Органическая химия — больше света, быстрее окисление. Вспоминаешь?

Жидкость стала прозрачной, подтверждая его правоту.

Кэмерон уже не слушала назначений — она знала их наизусть. Ненадолго задержав взгляд на Хаусе, она последовала за коллегами. Очень некстати, очень не вовремя вместе с искренним восхищением его умом появилось понимание одной простой вещи — он не просто симпатичен ей, не притягивает сложностью своего характера и проблемами, она действительно влюблена. Может быть, даже больше, чем готова признать. И теперь у нее остался только один выход — пережить эту любовь. Справиться с собой. Ведь он — и в этом Кэмерон больше не сомневалась — любит другую.

Хаус тяжело оперся о стол в лаборатории, медленно выдыхая. Он сделал это. Поставил диагноз, решил задачу.

В этот раз не было удовлетворения, не было короткой вспышки радости, не было тщательно скрываемого от всех облегчения. Только разочарование, тупой занозой засевшее в груди. Стейси любит этого парня. И хотя это совсем не значит, что она больше ничего к нему не испытывает, это же Стейси… она не меняет своих решений. Как и он сам.

Новые симптомы не заставили себя долго ждать — словно его решение отпустить смело последний барьер, устранило то, что мешало ему разобраться. Будто загвоздка была не в самой болячке, а в его нежелании лечить Марка. Возможно, именно так оно и было, но Хаус не собирался копаться в этом. Диагноз поставлен, и на этом все — его участие в этом деле, как и в любом другом, окончено. К тому же, психология его поступков — излюбленный конек Уилсона, не стоило лишать друга такой радости.

Острая перемежающаяся порфирия. Не самый лучший диагноз. Не то, что можно исправить, о чем можно забыть через пару недель. Теперь ей придется жить с этим. И это не злой рок, и даже не ирония судьбы — просто жизнь, полная чудовищных случайностей. Стейси — красивая, сильная духом женщина снова будет вынуждена проводить дни и ночи напролет в больнице, утешать, успокаивать, принимать сложные решения. И она справится, безусловно.

А может, в этом-то и была насмешка судьбы? Испытывать на прочность тех, кто может держать удар. Мутузить до тех пор, пока не удастся нокаутировать. Хаус кривовато усмехнулся собственным мыслям. Ничего не выйдет. Только не со Стейси, которая готова взять в свои руки абсолютно все — даже жизнь и смерть. Которая одной росписью перечеркнула их совместное будущее и, скорее всего, спасла ему жизнь. Точно так же, как сейчас Марку.

«Он простит».

Эти два слова причинили Хаусу больше боли, чем все, что она говорила раньше. Хотя все ее слова были правдой. Просто это ничего не меняло. Он понимал это и пять лет назад. А простить не смог.

Чертово упрямство. Он мог бы быть счастлив с ней прямо сейчас...

Но, похоже, эту часть Хауса можно было только ампутировать — еще тогда, вместе с ногой, а изменить нельзя.

Спустя пару часов вид обнимающейся на больничной кровати пары уже не вызывает должных эмоций. Ему жаль того, что упущено. Глухая, обволакивающая разум и притупляющая чувства тоска действует не хуже викодина.

Ностальгия. Сожаление о том, чего нельзя изменить. В этот раз он сам отдал ее этому парню. Ему уже не будет хуже, а она… после всего, что ей пришлось пережить, она, наверное, заслужила лучшего.

Привычное чувство необходимости, которое не отпускало уже пять лет и обострилось за последние несколько дней, неожиданно ослабло. Он любил ее, и это никуда не ушло, но сумел принять верное решение — хотелось бы надеяться, что верное.

Было и еще кое-что. Смутное, неуловимое, но беспокоящее Хауса на протяжении этих дней. Стейси была стихией, и после нее остались руины. Разрушения, с которыми он сжился, к которым почти привык. Хаус не сомневался, что с ней было нечто похожее. Конечно, у нее не болела нога, но душа наверняка. И тогда она нашла Марка. Надежного и заботливого, того, с кем не нужно было сражаться или что-то доказывать. Того, кто любит без всяких условий и всегда «простит»… Будет вот так обнимать даже после того, как она рисковала его жизнью, доверившись своему бывшему. Было в этом что-то… знакомое? Близкое?

Хаус никак не мог понять. Или же не хотел этого делать. Не хотел рушить еще одну жизнь. Не имел на это права. Хотя, кого он обманывает? Плевать он хотел на чьи-то там права. Он беспокоился о ней, и это делало ситуацию неудобной и неправильной. Его не должны заботить ее чувства, ревность, которую она так хотела и не могла скрыть. Вся сложность заключалась в том, что она отказывалась понимать очевидное — победа станет сокрушительнее самого жестокого поражения. И все, что ему остается — уберечь ее от этой ошибки. Даже против ее воли, и может быть, в какой-то незначительной мере, его собственной…

— Доктор Хаус? — Грегори слегка вздрогнул и обернулся. — Как он?

Он видел, что она пришла совсем не за этим — просто набирается храбрости.

— Отлично.

Эллисон показалось, что он посмотрел на нее теплее, чем обычно, и мягче, чем хотелось бы. Чем должен был. Она ненадолго отвела взгляд, собираясь с духом, а Хаусу отчего-то захотелось, чтобы она промолчала, чтобы не нашла в себе сил сказать то, зачем пришла. Сейчас было не лучшее время выяснять их несуществующие отношения. Впрочем, Хаус не был уверен, что оно вообще когда-нибудь наступит — так будет лучше не только для нее, но для них обоих.

— Я думала, вы настолько зациклены, что неспособны любить, — слова давались ей с трудом, но она как всегда шла до конца — по-своему, без напора, мягко, но настойчиво, а Хаус не мог оторвать взгляда от ее глаз — пытался прочесть, разгадать, додумать. Это уже переходило границы жалости, было чем-то большим. — Я ошибалась. — Не должна была молодая девушка, у которой впереди целая жизнь, любить его, стареющего калеку со сволочным характером. — Просто вы не смогли полюбить меня. — Он всегда считал, что она склонна делать поспешные выводы. — Это ничего. Я рада за вас.

Только она могла выворачивать душу наизнанку, не отводя глаз. Честная, бескомпромиссная, как-то отчаянно смелая, она всегда говорила то, что думала, и делала то, что считала правильным.

Решилась признаться ему в любви. Странно, но это не вызывало в Хаусе насмешки, только сожаление — не до конца понятое и осознанное. Просто он не тот, кто ей нужен, а ему... он и вовсе ни в ком не нуждается. Разве что в Уилсоне — чтобы было кому отвезти домой после очередной гулянки, да в Кадди — чтобы продолжать заниматься тем единственным, что по-прежнему приносило удовлетворение. Только вот... Вид ее удаляющейся фигурки как-то неправильно, болезненно тронул сердце. Никакого отражения. Не было игры, фальши, масок, не было сильного соперника — только маленькая храбрая девочка, решившаяся на любовь к «чудовищу».

Хаус снова перевел взгляд на палату Марка, скользнул взглядом по прижимающейся к мужу Стейси, и, отвернувшись, пошел в свой кабинет. Слишком много чувств для одного дня. Настолько, что в иной ситуации ему хватило бы лет на пять. Хаус неопределенно хмыкнул — наверное, так оно и было. Чертовы мозгоправы во главе с Уилсоном были бы счастливы.

Хаус толкнул тростью стеклянную дверь. Включив приемник, он подошел к окну и раздвинул жалюзи. За окном был ливень. Дождь, кантри и разбитое сердце — Джеймсу должно понравиться. Как и принятое Хаусом решение поступить правильно. Можно было пойти прямиком к другу, но Хаус ждал кое-кого, и она не замедлила появиться. Он действительно хорошо ее знал.

Хаус приглушил музыку, выжидательно глядя на Стейси.

— Ты его вылечил, — недоверчиво произнесла она, словно сама не верила в это.

Что ж, она тоже изучила его вдоль и поперек.

— На здоровье, — Хаус развел руками, приближаясь к столу и к ней.

— Спасибо. — Она помолчала. — Ты был прав…

— Он поправится, — он кивнул, понимая, что она имеет в виду совсем другое.

Просто уже не был уверен, что хочет это услышать.

— Нет, насчет меня. Я тебя не забыла. — То, что он и так знал, произнесенное вслух, прозвучало как приговор. Недомолвки таили в себе надежду, открытый разговор подводил черту. — Ты был единственным, и ты всегда им будешь, — она улыбнулась, пытаясь сдержать эмоции, но получалось не слишком хорошо. Стейси ненавидела быть слабой, хотя и не боялась этого — в отличие от него самого. — Но я не могу быть с тобой.

Он ведь знал это, даже где-то понимал, но все равно не мог промолчать:

— Я тот самый. Но ты хочешь другого, который по определению никогда не станет мной, — это был даже не вопрос, скорее попытка убедиться в том, что правильно ее понял.

— Прекрасно, что ты всегда считаешь, что прав. И ужасно, что ты действительно почти всегда прав, — она немного помолчала и чуть приблизилась. — Ты талантливый, веселый, необычный, сексуальный. Но с тобой мне было одиноко, а с Марком — всегда тепло.

— Ясно, — Хаус кивнул.

Он действительно понимал, о чем речь. Просто от этого не становилось легче. Он неотрывно смотрел в глаза Стейси, когда она потянулась, чтобы поцеловать его. В какой-то момент ему показалось, что она готова сдаться, но она лишь мягко коснулась губами его щеки. Грегори закрыл глаза на секунду, наклоняясь к ней, наслаждаясь коротким и недостаточным моментом близости, вдыхая такой до боли знакомый и уже как будто чужой запах волос и кожи. Ему не хватало ее невыразимо сильно, пусть он не всегда находил в себе силы признаться в этом.

Он ощутил сковывающий холод, когда она отстранилась и, ненадолго задержав взгляд на его лице, ушла. Давно он не ощущал свое одиночество так остро. Смирившись с ним за эти годы, он почти полюбил свою изолированность от внешнего мира. Ему нравилась роль наблюдателя, циничного скептика с холодным умом и трезвым взглядом на жизнь и окружающих его людей. Но только не сейчас… Сейчас, как возможно никогда раньше, ему захотелось тепла. Того самого тепла, о котором совсем недавно говорила Стейси. Бескорыстного, ничего не требующего взамен, способного залечить душевные раны и унять боль.

Хаус пытался отогнать от себя странные, очевидно вызванные разговором со Стейси, мысли.

Но от этого они становились только навязчивее. Не помогли и слова Кадди о том, что Стейси взяли на работу в больницу, а значит, он вынужден будет ежедневно встречаться с ней лицом к лицу, каждый раз переживая все это заново. Снова сомневаться и принимать непростые решения — пытаться что-то изменить или держаться в стороне. И он уже дал свое согласие.

Оказался бесполезен и алкоголь, который он плеснул себе в стакан сразу по возвращении домой. Ровно, как и попытка опереться на больную ногу, сделать нормальный человеческий шаг. Боль пронзила тело, колено подогнулось, и Хаус рухнул на кресло.

Когда должного облегчения не принес даже викодин, Грегори сделал то, от чего хотел уберечь себя, ее... особенно ее.

С неожиданной легкостью поднявшись, Хаус схватил трость и вышел из дома.

* * *

— Привет, пап, — мягко улыбнулась Кэмерон, присаживаясь на край кушетки.

Она уже навещала его сегодня, но сейчас это было необходимо в первую очередь ей самой. Почувствовать себя нужной, позаботиться о ком-то и ощутить заботу в ответ. Без условностей и недосказанности.

Отец всегда был одним из самых близких ей людей, возможно, самым близким. Мама часто была занята на работе — эффектная и успешная, строгая и слегка отстраненная, в детстве она казалась малышке Эллисон почти недосягаемой. Кем-то, кем можно восхищаться, поставить на пьедестал, но приблизиться — лишь условно.

Так оно и вышло — Джон обожал Маргарет, готов был носить ее на руках, но именно дочь стала главной женщиной в его жизни. Все нерастраченное тепло и нежность он отдавал ей, поэтому даже мысль о том, чтобы потерять его, вводила Кэмерон в ступор, пугала до дурноты.

— Мама уже была? — спросила она, взглянув на приборы и перелистывая взятую в регистратуре карту.

Монитор выдавал стабильный, ровный пульс, и, судя по результатам анализов и исследований, отец быстро шел на поправку. Хоть одна радостная новость за этот показавшийся бесконечным день.

— Забежала ненадолго, — кивнул Джон. — У них там опять какая-то супер важная выставка, — он добродушно хмыкнул. — Передавала тебе привет. Спрашивала, приедешь ли ты на ужин, просила позвонить.

— Позвоню. Насчет ужина не уверена... не сегодня, — пробормотала Кэмерон, опустив карту на колени, и перевела взгляд за окно, на пестреющую зонтами улицу.

Погода была под стать настроению. Это оказалось сложнее, чем Кэмерон представляла — словно подаренную в бессмысленном порыве частичку души вернули обратно. Извинились и отказались, а душа так и осталась нецелой, покалеченной, кровоточащей. Для Кэмерон всегда было важно ощущать собственную полезность — она старалась быть среди первых в университете, чтобы оправдать надежды родителей, а потом вышла замуж за умирающего — потому что он был одинок и нуждался в ней. А теперь ей ясно дали понять — ты не нужна. Не нужны твои жалость и сочувствие, не нужна твоя слишком наивная для реальной жизни любовь. Больно задевало и то, что нужна была другая, — холодная и похожая на него. Обиду пришлось проглотить — она застревала комом в горле и мешала говорить, улыбаться, притворяясь, что все в порядке.

— Элис, — давно забытое обращение и беспокойство в отцовском голосе заставило поежиться: она и забыла, как это — быть маленькой девочкой Элис, а не ответственным доктором Кэмерон, — ты выглядишь расстроенной. У тебя все в порядке? — он всегда был внимательным к ней.

А еще проницательным.

— Да, все хорошо, — слабо улыбнулась Кэмерон — она ненавидела ему врать, и взяла отца за руку, с удовольствием ощущая теплоту кожи и ровный пульс. — Просто тяжелый день. Новый пациент, сложный диагноз…

Отец легонько сжал ее пальцы, подбадривая.

— Да, кажется, твой начальник упоминал об этом.

— Хаус? — вырвалось против воли.

Кэмерон была почти уверена, что это не он. Не мог быть он. Просто она слишком часто произносила это имя — вслух и мысленно, а еще, кажется, продолжала слепо на что-то надеяться. Все же Хаус был прав — она просто дурочка.

— Он, — кивнул отец, чуть более пристально взглянув на дочь. — Почему ты так удивилась?

— Нет, просто… — она пожала плечами, пытаясь не выдать себя, — это не в его духе. Чего он хотел?

Ей просто необходимо было понять, что значит для него происходящее. Разгадать игру Хауса и сделать следующий шаг. Или это не игра? Обычное проявление вежливости? Вежливость и Хаус — Кэмерон едва не рассмеялась, неожиданно понимая, что слишком взвинчена. Покорность судьбе и спокойствие оказались не более чем удобной иллюзией.

— Проверил, что назначали, поинтересовался, как дела, — пожал плечами Джон. — Кажется, он неплохой парень. И он нас здорово выручил.

— Он сволочь, поверь мне.

Кэмерон прикусила язык, но было слишком поздно. Отец покачал головой и понимающе хмыкнул. Слишком много эмоций. Он очень хорошо знал свою девочку.

— Он тебе нравится, — утвердительно произнес он.

Кэмерон задержалась с ответом, не зная как лучше поступить — признаться или все отрицать.

— Я ему не нравлюсь, — наконец, обронила она, передернула плечами и отвернулась.

Все равно скрывать что-либо от отца было совершенно бессмысленно.

— Я бы так не сказал, — заметил Джон, внимательно изучая профиль дочери.

Не то чтобы он был в восторге от подобного увлечения — Хаус был почти вдвое старше Эллисон и, судя по всему, действительно был тем еще засранцем, но дочка слишком долго никем не интересовалась.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Кэмерон, стараясь не выдать серьезности положения, с одной стороны, и пресечь на корню любые надежды — с другой.

— Я мужчина, Элис, — усмехнулся Джон, — и могу отличить вежливость от личной заинтересованности.

— Честно говоря, для Хауса даже вежливость это уже слишком, — сказала Кэмерон, ощущая одновременно и неловкость, и облегчение от представившейся возможности выговориться. — Но ты ошибаешься. Он четко дал понять это. Я слишком обычная для него, молодая и наивная. Он не верит, что из этого может что-то получится. И мне он тоже не верит, — Кэмерон отвела взгляд.

— Ну, может быть, в этом и кроется проблема, — сказал отец. — А насчет простоты… Ты знаешь, что я ухаживал за твоей мамой больше трех лет, прежде чем она согласилась выйти за меня? За это время она встречалась с разными парнями. С особенными, как ей казалось, — с яркими выдающимися личностями…

— Почему она передумала? — вырвалось у Эллисон.

Она впервые об этом слышала.

— Не знаю, может, просто устала от сложностей, а я со своей простой любовью пришелся как раз кстати. Мне бы хотелось так думать, — отец улыбнулся.

Кэмерон порывисто обняла его, утыкаясь носом ему в шею.

— Ты самый лучший, — искренне сказала она.

— Ну-ну, — Джон тихонько рассмеялся, поглаживая ее по спине, — и смотри мне — не вздумай расклеиться, — он приподнял ее лицо за подбородок, когда дочь отстранилась. — Пусть он расстраивается и кусает локти. Потому что тебя нельзя не любить.

— Ну да, — Эллисон закатила глаза и хмыкнула, представив кусающего локти Хауса. — Я люблю тебя, пап, — она вздохнула.

Пусть ненадолго, но стало легче.

— Я тебя тоже. Езжай домой, — погладив ее по щеке, сказал Джон.

— Тебе не будет скучно? — засомневалась Эллисон, которая действительно хотела побыть наедине со своими мыслями.

— Твоя мать принесла мне целую стопку журналов. Так что мне будет, чем заняться. Давай, иди. Твой усталый вид меня расстраивает, а мне нельзя расстраиваться, — с деланной строгостью напомнил он.

Эллисон улыбнулась. Она не устала, она вымотана и вывернута душой наизнанку. Это пройдет.

— Да, поеду, — согласно кивнула она, целуя отца в щеку и поднимаясь.

В раздевалке оказалось пусто, а чуть позже на улице — холодно и сыро. Раскрыв зонт, Кэмерон не спеша шла к автобусной остановке и старалась не думать. О том, как завтра будет смотреть в глаза Хаусу, о том, зачем вообще решила снова поднять эту тему именно сегодня, о том, сможет ли отпустить так просто, как хотелось бы…

Ни о чем не думать.

Родная квартира встретила темнотой и каким-то тоскливым одиночеством. Одиночество хотелось чем-нибудь разбавить, и Кэмерон налила в бокал немного вина. Заливаться алкоголем в пустой квартире — это так по-хаусовски. Она не похожа на него. Она знала, что он не смог бы избавить ее от одиночества, даже если бы захотел. Она смогла бы избавить его. Но этого не захотел он…

Звонок в дверь стал неожиданностью. Рука дернулась, и на ковер выплеснулось несколько капель бордо. Неожиданно для себя Кэмерон тихонько ругнулась и пошла открывать. Наверняка соседка сверху — ей вечно что-то надо. Хуже, если мама — компания пришлась бы некстати. Хотя, это вряд ли — когда мама занята своими проектами, ей мало до кого есть дело.

— Теперь мы знаем, в чем дело — у тебя атрофирован инстинкт самосохранения, — низкий с хрипотцой голос обрушился на нее, почти оглушая, стоило распахнуть дверь.

— Хаус… — пробормотала она, чуть не поперхнувшись его именем.

Не давая ей опомниться, он сделал шаг и оказался вплотную к Кэмерон.

— Ты задавалась вопросом, на сколько тебя хватит? — пристально глядя ей в глаза, спросил Грегори.

— Что?.. О чем вы? — она попыталась отодвинуться, хоть немного прийти в себя, но его ладонь легла на талию, заставляя вздрогнуть всем телом и обмереть.

Он наклонился, так низко, что она могла слышать его тяжелое дыхание, различить в нем слабый запах алкоголя.

— О том, что я не изменюсь, не стану лучше. О том, что буду продолжать хамить и издеваться, может быть, даже изменять. Может быть, с проститутками, — чеканя каждое слово, жестко проговорил он. — А ты будешь это терпеть. Сколько сможешь, конечно. Так ты задавалась вопросом — на сколько тебя хватит?

— На сколько потребуется, — дрогнувшим голосом ответила Кэмерон, понимая, что не может сейчас нормально соображать — мысли путались в голове от его близости, от его напора, от его жестоких, но правдивых слов.

И неожиданно она разозлилась. Он хотел напугать ее, хотел, чтобы она сдалась. Потому что сам не мог принять решение. Внутреннее ликование смешалось со злостью и вполне понятным страхом, превратившись в безумный коктейль и придавая Кэмерон сил. Она вздернула подбородок и с вызовом посмотрела на Хауса.

— Я буду терпеть столько, сколько нужно, чтобы вы поверили, что я не предам, — чеканя слова, сказала она. — Я знаю, что у вас всегда были другие женщины. Такие же, как вы. Но к чему это привело? Что…

Он с силой привлек ее к себе, закрывая рот поцелуем. Он хотел, чтобы она замолчала. И он хотел ее. Ее тело, душу, ее чистой любви, которую непременно втопчет в грязь. Эта уверенность причиняла боль и приводила в бешенство, заставляла чувствовать острее, чем когда-либо.

— Ты просто дура, — в сердцах произнес Хаус, отстраняясь от нее и убирая руки, — я сломаю тебе жизнь.

— Прости, но это не твое дело, — на удивление ровно проговорила Эллисон, хотя казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. — Эта жизнь — моя, и только мне решать, что с ней делать, — и прежде чем он успел еще что-то сказать, обвила его шею руками и сама потянулась к его губам…

Кэмерон никак не могла отвести взгляда от Хауса. Прижавшись щекой к подушке, она смотрела на его темнеющий в полумраке профиль, и гадала, о чем он сейчас думает. Считает ли случившееся ошибкой? Может быть, размышляет над тем, как сообщить ей, что это больше не должно повториться? От этой мысли противно засосало под ложечкой. Кэмерон шевельнулась, нарушая повисшую в комнате тишину. Он слегка повернул голову, мельком взглянув на нее, и снова уставился в потолок.

«Черт, ну не молчи же», — мысленно простонала Эллисон.

Сама она не решалась заговорить. Да и что сказать? Что ей было хорошо? Это очевидно. Щеки порозовели — она не помнила, чтобы прежде так громко требовала продолжения. Ощущение невозможности происходящего будоражило и подстегивало, как и привкус победы, отчего-то горчивший на губах.

Хаус сел в постели, и она вздрогнула, сердце болезненно сжалось. Если он сейчас молча встанет и уйдет — она не переживет этого. И дело было вовсе не в гордости, хотя Кэмерон никогда не бегала за мужчинами. Они бегали за ней — ухаживали, дарили цветы, говорили красивые слова. Кэмерон не верила словам, она предпочитала поступки, и не только по отношению к ней. Эллисон нравились умные, самодостаточные мужчины, которые не тяготились одиночеством и имели хоть что-то за душой. Не так давно Хаус говорил о том, что она выбрала первого мужа из жалости. Но он не знал, что Майк был лучшим студентом потока, интересовался всем на свете, и что ни разу Кэмерон не заскучала рядом с ним.

— Я могу воспользоваться твоей ванной? — спросил Хаус.

У него был непривычный тон — спокойный, без издевок и ехидства. И Кэмерон понятия не имела хорошо это или плохо.

— Конечно, — хрипловато ответила она, приподнимаясь на локте. — Через гостиную, первая дверь направо. В ящике под раковиной есть чистые полотенца.

Он молча кивнул и поднялся, не удосуживаясь чем-либо прикрыться. Кэмерон проследила за ним взглядом, после чего откинулась на подушки и невидящим взглядом уставилась в потолок. Как вести себя в подобной ситуации? Ведь это не просто очередной ухажер, это Хаус. Что значили его спокойствие и невозмутимость? И главный вопрос — что дальше?

Кэмерон почувствовала себя школьницей и невольно усмехнулась этой мысли. Хватит. Она не ребенок, а Хаус как никто другой может видеть ее слабость и неуверенность. Эллисон поднялась с кровати и обернулась простыней. Пройдя на кухню, она налила себе стакан воды и выпила ее маленькими глоточками, набираясь храбрости. Еще немного подождав и по-прежнему не включая свет, она вышла в гостиную и прислушалась — из ванной доносился звук льющейся в душе воды.

Подбадривая себя, Кэмерон медленно приблизилась к ванной комнате и осторожно нажала на ручку — не заперто. Выдохнув сквозь стиснутые зубы и отметая трусливое желание вернуться в постель, Эллисон открыла дверь и юркнула внутрь.

Если Грегори и заметил ее появление, то не подал вида. Сквозь запотевшее стекло она видела силуэт его поджарого тела, по которому струилась вода. Эллисон слегка поежилась, чувствуя, как руки покрываются мурашками, а внутри, словно в противовес этому холоду, наливается пульсирующая теплота и тяжесть.

— Ты что-то хотела? — И снова его голос ненадолго вывел ее из равновесия.

Мысленно приструнив себя, Эллисон улыбнулась и сделала пару шагов в сторону душевой кабины, дверь которой он приоткрыл.

— Подумала, что могла бы присоединиться, — стараясь, чтобы голос звучал уверенно, сказала она.

— Хм, — Хаус опустил взгляд вниз, на свою ногу, — не думаю, что готов к таким упражнениям.

Кэмерон смутилась.

— Прости, я… — она запнулась, чувствуя себя идиоткой и отступая. — Я просто не подумала…

Ухмылка Хауса стала шире, заставляя ее замереть на месте в растерянности. Сделав одно неожиданно ловкое движение, он шагнул из кабинки и, поймав Эллисон за запястье, втянул ее внутрь…

Вода заливала глаза, дезориентируя в пространстве, его близость и дыхание на щеке, его руки развязавшие простынь и вышвырнувшие ее наружу, приводили в смятение не только мысли, но и чувства. На мгновение она потерялась в сумбуре собственных эмоций, растворилась в этих восхитительно-возбуждающих ощущениях, не желая быть найденной.

Хаус осторожно убрал мгновенно намокшие пряди назад, обхватывая лицо Кэмерон ладонями и прижимая ее спиной к кафельной плитке.

— Ты так долго не протянешь, — сказал он, пристально глядя ей в глаза.

Кэмерон и сама не до конца верила, что это вызывающая улыбка, тронувшая губы, принадлежит ей.

— Я буду стараться, — пообещала она, обвивая руками его плечи и притягивая еще ближе к себе.

Их губы встретились, и в этом уже не было неловкости, настороженности первого раза. Они продолжали исследовать друг друга, но делали это со все нарастающей жадностью. Как бы банально это не звучало, Хаус был прекрасным любовником — впрочем, в его опытности она никогда не сомневалась. Он был напорист и в то же время заботлив, это сводило с ума, заставляя изнывать от желания. Обхватывая его одной ногой и держась рукой за поручень, Кэмерон откинула голову назад и сладко застонала, чувствуя, как он проникает в нее. Губы Хауса на ее шее, плечах и груди. Его язык, выводящий узоры на бледной коже, так резко контрастирующей с его собственной — смуглой, с землистым оттенком. И щетина, она была именно такая, как ей казалось — колючая, жесткая — и это царапающее ощущение словно поддразнивало ее, не давало забыться, заставляло хотеть большего...

— Я так понимаю, ты не останешься, — проговорила Кэмерон, отпивая из кружки свежезаваренный чай и наблюдая за тем, как он одевается.

— Предлагаешь заказать лимузин и нарисовать плакаты? — Хаус приподнял правую бровь.

Кэмерон тихонько фыркнула.

— Заботишься о моей репутации или о своей?

Он промолчал, накидывая на плечи пиджак и направляясь в холл. Кэмерон последовала за ним.

— Даже не надейся на поблажки, раз спишь с начальником, — заявил он вместо прощания.

Кэмерон подошла вплотную и поправила воротник его рубашки.

— И в мыслях не было, — сказала она. — Но завтра мне действительно придется задержаться — мне нужно застать Мидлтона — он наблюдает отца, а его смена заканчивается утром. Но ты можешь не стесняться и проехаться по мне, как того пожелаешь.

— Сделаю все возможное, — пообещал Хаус, едва заметно отстраняясь.

Но Кэмерон успела поймать его за лацканы пиджака и, приподнявшись, коротко поцеловала в губы.

— Не сомневаюсь, — усмехнулась она, — до завтра.

Он ушел, а она еще долго не могла пошевелиться, глядя на закрытую дверь. Их прощание вышло таким будничным, что отчего-то казалось неправильным. Хотелось догнать его, объяснить, что именно для нее значило случившееся, и как больно ей будет, если это не повторится, если для него это всего лишь способ отомстить или забыться. Усилием воли Эллисон развернулась на пятках и пошла обратно в гостиную, где осторожно, словно боялась расплескать что-то внутри, опустилась в кресло. Она вскинула голову, когда на смолкшей к ночи улице загудел мотор, зашуршали об асфальт шины отъезжающего автомобиля, — звук взметнулся вверх, а затем стих, постепенно удаляясь, оставляя ее один на один с мыслями о нем и еще такими свежими воспоминаниями. Слегка нахмурившись, Эллисон о чем-то напряженно размышляла. Постепенно на ее лице проступала решимость, которая обернулась спокойной уверенностью, когда она вновь посмотрела на притихший в чернильных сумерках город. Морщинки на лбу разгладились, пальцы перестали теребить край халата, Кэмерон сложила руки на коленях и легонько кивнула, словно в подтверждение собственных мыслей.

Она сама выбрала этот путь и теперь должна быть очень сильной. А еще должна сделать так, чтобы он сам захотел вернуться.

* * *

Тишина раздражала. Обступив Хауса со всех сторон, она воздвигла барьер между ним и внешним миром, заставляя снова копаться в том, о чем он предпочел бы не думать. Правильно ли он поступил? Стоило ли возвращаться в ее квартиру на следующий вечер? И на следующий, и еще раз… Теперь он бывал у Кэмерон с завидной регулярностью. Она не препятствовала, встречала его с улыбкой, обнимала и тянулась к губам, полностью открываясь ему, даже не пытаясь скрыть свою уязвимость. Он не привык к такому. Никаких игр, полунамеков, двуличности. Никаких?.. Даже в этом Хаус не был уверен. Что если это часть какого-то плана? Плана по завоеванию упрямого самодура. Хаус усмехнулся. Стоило ли усложнять и искать скрытые мотивы там, где их, скорее всего, не было?

Но еще больше его интересовало другое. То, как Кэмерон держалась в рабочее время. С азартом игрока он ждал ее промахов — украдкой брошенных взглядов, случайных касаний. Ничего. Абсолютно. Она спокойно поддерживала установленный официальный тон. Даже когда они случайно оказывались наедине. Приходилось признать — она держалась даже лучше него самого. Иногда он давил — говорил жестче, чем следовало, сквернословил, отпускал сальные шуточки. Она оставалась собой — закатывала глаза, неловко защищалась, переглядывалась с Чейзом и Форманом. Как ей это удавалось? Загадка. Хаус любил загадки. Он все чаще сомневался, что Кэмерон так проста, как ему когда-то казалось.

Должно быть поэтому он едва ли не каждый вечер наведывался к ней, усаживался в облюбованное кресло и, цедя алкоголь, наблюдал за ее легкими движениями, слушал ее голос, изредка вставляя ехидные и не очень реплики, а потом тяжело поднимался и подходил вплотную, не без удовольствия отмечая, как вспыхивают ее глаза и розовеют щеки. Он ласкал податливое женское тело, изредка позволяя ей брать верх, и, прищурившись, наблюдал за тем, как она дает выход своим эмоциям, растворяется в них.

Она ему нравилась. Сейчас он был готов признать это. Эта девочка разжигала в нем любопытство, забавляла и волновала, как женщина. Хрупкая и ранимая на вид, она могла быть неожиданно сильной и прозорливой. Он открывал новые грани ее характера, и это увлекало его, с каждым разом — все сильнее. Так неловко и спонтанно начатая им партия становилась все более непредсказуемой. Привязаться самому едва ли было лучшей идеей, чем привязать ее к себе. Но время шло, и, пустив все на самотек, Хаус чувствовал, что все сильнее вязнет в этих недоотношениях, изначально обреченных на провал.

А ведь была еще Стейси. Его Стейси. Та, которую он продолжал любить на протяжении последних пяти лет. Каждый раз встречая ее в больнице, поддевая и поддразнивая, навязываясь в компанию и стараясь зацепить побольнее, он чувствовал этот колючий комок в груди. Он никуда не делся, но странным образом притупилась боль. А рядом с образом эффектной брюнетки непрошено маячил другой — более светлый, теплый, почти раздражающе мягкий. Но иногда раздражение сменялось другим чувством, которое беспокоило Хауса.

Короткий стук в дверь заставил Хауса поднять взгляд и внутренне подобраться. В кабинет, не дождавшись разрешения, вошла Кэмерон.

— Я принесла результаты МРТ. В правом полушарии мозга затемнения — возможно, абсцессы, — она прошла к негатоскопу и прикрепила снимок.

Да, Хаусу определенно нравилось, как она держалась. Вела себя сдержанно, ничем не выдавая собственных чувств и того, что было между ними. Порой ему даже хотелось, чтобы она прокололась и дала слабину. Тогда изощренная игра, в которой они оба стихийно принимали участие, стала бы еще интереснее.

С некоторым трудом поднявшись с кресла, Хаус сделал несколько тяжелых шагов, оказавшись слишком близко к ней. Услышал прерывистый вздох и со странным для себя удовольствием ощутил ставший знакомым запах ее волос. Нехотя бросив взгляд на снимок, он сделал неутешительный вывод:

— Мозг парня скоро превратится в кашу, если срочно что-нибудь не сделать. Либо рак, либо инфекция. Поставим на инфекцию — ее проще и безболезненнее проверять. Дайте широкий спектр.

Дело не вызывало особого интереса. Жар, абсцессы и повышенный уровень лейкоцитов позволяли поставить только один диагноз. Зато интерес вызывало то, что Кэмерон пришла консультироваться, несмотря на довольно очевидное решение.

— Это девушка, — сухо заметила Эллисон, убирая снимок в папку с делом.

— Не важно — проблема с мозгом, а не с гениталиями.

Она едва заметно поморщилась, но промолчала.

— Какие планы на вечер? — хотелось вывести ее из равновесия, чтобы она потеряла самообладание, смутилась.

Ей удавалось слишком хорошо притворяться. Нужно было напомнить и себе, и ей, что это он контролирует ситуацию, а ей положено волноваться.

Кэмерон посмотрела на него, и ее взгляд потеплел. На мгновение Хаус вновь увидел ту девушку, с которой почти каждый вечер ложился в постель.

— Есть предложения? — отвечать вопросом на вопрос — его привычка.

Она перенимала их постепенно, по одной, медленно, но верно подстраиваясь под него. Ему и это нравилось. На самом деле, нравилось ему в ней и этих ломаных отношениях слишком многое.

Грегори усмехнулся. Обычно обсуждение планов они откладывали до конца рабочего дня, когда диагностический отдел пустел, и никто не мог увидеть или услышать их. Иногда он просто заваливался к ней без предупреждения, а она — странное дело — будто только этого и ждала.

Если нарушение привычного алгоритма и смутило ее, она не подала виду, принимая и поддерживая новое правило игры. Вдруг еще сильнее захотелось нарушить все к чертям. Хотя это и могло стать проблемой для них обоих.

— Возможно.

Они стояли слишком близко. Он медленно наклонился к ней, давая время отстраниться.

Эллисон не пошевелилась, даже когда он накрыл ее губы своими. Ей не верилось, что это происходит здесь, в его кабинете, посреди рабочего дня, когда в любой момент может кто-то зайти. Как только ее губы дрогнули в ответ, он прервался. Хаус сделал два спасительных шага назад, и в его взгляде промелькнуло странное, победное удовлетворение.

Тишину нарушил цокот тонких каблуков по полу, слишком близко к двери кабинета. Она не стала даже стучать. Кэмерон почувствовала, как к щекам приливает кровь, понимая, что не готова посмотреть в глаза этой женщине — проницательной, как сам Хаус, и сделать вид, что все в порядке. Потому что ни черта не в порядке — он выбил почву у нее из-под ног этим странным поцелуем, и она понятия не имела, как это понимать.

— Я помешала? — Стейси вскинула брови и замерла посреди кабинета, внимательно глядя на опустившую взгляд Кэмерон.

— Мы уже закончили, — сухо обронил Хаус.

Эллисон едва заметно улыбнулась — игра продолжается. Вновь почувствовав себя участницей привычного спектакля «Между мной и Хаусом ничего нет», она собрала бумаги и, коротко кивнув Стейси, вышла из кабинета. Пьянящее чувство победы грело изнутри — Хаус начал позволять себе что-то вне стен ее квартиры.

— Все-таки она очень милая, — вполне искренне произнесла ей вслед Стейси, без приглашения опускаясь в кресло напротив Грегори.

— Ты таких на завтрак ешь, — прищурился Хаус.

Уорнер усмехнулась одними губами и сцепила сложенные на коленях руки в замочек. Грегори прекрасно знал этот защитно-оборонительный жест. Он, вообще-то, знал всю Стейси, как никто другой.

— Мы едем в Балтимор.

— Мы? — стоило больших трудов изобразить крайнее недовольство.

Работать со Стейси было, вопреки ожиданиям, не трудно. Когда Кадди сказала ему, что взяла ту юристом, первой реакцией были злость и раздражение. Не хотелось видеть эту женщину, причинившую когда-то немало страданий, все еще вызывающую слишком теплые чувства, каждый день. Гораздо проще было сказать Кадди «нет» и снова забыть, но Хаус не искал легких путей.

Очень скоро он понял, что вместо ожидаемой боли испытывает интерес. Странное желание доказать ей, себе и всем вокруг, что Стейси Уорнер по-прежнему его любит. Ужалить посильнее, словно в отместку за последние пять лет. С крайней неохотой Хаус признавался лишь самому себе, что в этом была немалая заслуга Кэмерон. Если бы не эта упрямая девчонка с ее неуместными чувствами, ему было бы гораздо хуже.

— Ну, это не я выписала женщине с сердечной недостаточностью Виагру, так что, да, мы едем вместе.

Она была равнодушна и сдержана — Хаус насквозь видел и ее, и то, насколько показным было это равнодушие. Ее пугала предстоящая поездка и перспектива провести с ним время наедине, вдали от мужа. Проблемы с Марком, о которых Хаус, несомненно, догадывался, видимо, стали серьезнее, и теперь защита Стейси ослаблена, как никогда. Должна выдаться очень интересная командировка…

Однако приближающаяся победа в этой жесткой игре не приносила радости, не разжигала азарта. Тщательно скрываемая усталость Стейси вызывала лишь сожаление и толику раздражения. Мысль о том, что она все-таки сдастся ему и признает чувства, радовала не так, как прежде.

— У меня, очевидно, нет выбора.

— Очевидно, — кивнула Уорнер, вставая с кресла.

Хауса кольнуло ощущение, что она приходила не только для того, чтобы предупредить о поездке в Балтимор. Просто не решилась сказать… Что может быть такого, о чем Стейси не решается говорить ему?

Перед тем, как выйти, она обернулась. Грегори спокойно встретил проницательный взгляд и заинтересованно подался вперед.

— Что у тебя с этой девочкой?

Девочка… Молодая, привлекательная, влюбленная и доверчивая. Да, «девочка» — очень подходящее для нее слово. Быть с ней, ломать ее и ее жизнь — это эгоизм в той степени, на которую он не знал, что способен. А интерес Стейси — если он вызван ревностью, то самым правильным ответом будет:

— Мы трахаемся иногда и скрываем это, — правда сорвалась с губ легко, без заминки.

Стейси удивленно вскинула брови, и на миг в ее глазах промелькнуло удивление, словно она поверила.

— А что, так заметно?

Она знала его слишком хорошо. Усмехнулась и закатила глаза. Дверь закрылась.

Слишком хорошо, но недостаточно, чтобы поверить. Просто очередная шутка закоренелого циника, с которым она делила постель и жизнь когда-то. Не более.

Грегори закинул в рот таблетку викодина и прикрыл глаза. Признавать не хотелось, но, кажется, он запутался в своих же чувствах и начатых им самим играх. И был лишь один человек, который иногда мог быть удивительно проницательным и полезным в таких ситуациях…

— Хаус! — голос Кадди не предвещал ничего хорошего.

Либо погонит в клинику, либо будет занудствовать на тему предстоящих разборок в Балтиморе. Работать не хотелось, выслушивать занудство тем более, поэтому Хаус поспешил скрыться в так кстати подъехавшем лифте.

Стремительно приближающийся цокот каблуков по кафелю дал понять, что сбежать не удастся. Двери приветливо разъехались вновь, стоило Лизе приблизиться.

— Ты скрываешься от меня, Хаус, — подозрительно сощурилась начальница, заходя в пустую кабинку и нажимая кнопку первого этажа.

— У тебя сегодня слишком глубокое декольте — не хотел создавать излишнее сексуальное напряжение. Ну, вот как сейчас, когда мы…

— Как пациент? — оборвала его Кадди.

— Странные затемнения на МРТ. Поспорил с Форманом, что это рак мозга, иду к Уилсону за подтверждением, чтобы сделать биопсию, а Форман пока дает широкий спектр антибиотиков — совсем этот нигер от рук отбился, и…

— Только попробуй делать биопсию без подтверждения! — возмутилась Кадди, игнорируя тот факт, что лифт уже доехал до первого этажа.

Хаус ткнул тростью в нужную ему цифру и спародировал негодующие интонации босса:

— Дослушаешь ты меня сегодня хоть раз до конца, женщина?

Лиза только закатила глаза. Бодаться с Хаусом — часть ее работы, и ко всем его выходкам она уже давно привыкла. На самом деле, даже была рада, что с появлением Стейси они не исчезли и не участились. Хотя касаться этой темы все равно не хотелось.

— Стейси предупредила тебя о Балтиморе?

— Уже упаковал фен — там влажно, а мои волосы нуждаются в чутком уходе.

Кадди невольно улыбнулась. Хаус, воспользовавшись заминкой и тем, что лифт привез их на этаж онкологии, поспешил ретироваться, совершенно не желая обсуждать свою работу, поездку в Балтимор и, тем более, Стейси.

— Хоть раз в жизни поведи себя по-взрослому, Хаус, — донесся из закрывающегося лифта строгий голос с просительными нотками. — Не совершай глупостей и не делай гадостей — она старается для тебя и для больницы.

Слова Кадди о глупостях и гадостях заставили задуматься, к какой же из этих двух категорий относится то, что скорее всего произойдет в командировке. Однозначного ответа не находилось, поэтому, приготовившись к анализу собственных поступков доморощенным психотерапевтом, Хаус без стука толкнул дверь кабинета лучшего друга.

— Эй, Уилсон, как ты относишься к раку мозга?

Онколог тяжело вздохнул, поднимая взгляд от истории болезни, в которой что-то писал до появления Хауса.

— Крайне отрицательно. А что, кто-то из твоих пациентов болен?

— Скоро мы это выясним, — оптимистично заявил диагност, опускаясь на кожаный диванчик и с удобством устраивая больную ногу на журнальном столике.

Уилсон слегка нахмурился, чувствуя, что Хаус недоговаривает, и возможный рак мозга нового пациента — слабое прикрытие для его появления.

— Выкладывай.

— Что?

— Хаус, когда ты приходишь сюда с таким довольным видом, я пугаюсь, потому что это значит только то, что ты кому-то здорово нагадил или собираешься это сделать, и хочешь похвастаться. Выкладывай.

— Обязательно все опошлять и выставлять меня гадом? — показательно оскорбился Грег, закидывая в рот таблетку викодина.

Уже вторую за полчаса, а нога все ныла и ныла. Словно в ней были сконцентрированы все сомнения и даже, как ни странно, чувство вины.

— Никто не выставляет тебя гадом больше, чем ты сам, — парировал Уилсон. Хауса он знал достаточно хорошо, и была лишь одна причина, чтобы он сразу не перешел к делу. — Ты что, сомневаешься в чем-то? — спросил Джеймс.

Разговор становился все интереснее. Последний раз он видел Хауса в подобном замешательстве, когда Кэмерон позвала того на свидание около месяца назад.

— Да, — вдруг совершенно серьезно согласился Грегори. — Я сомневаюсь. Сомневаюсь, сразу же после приземления самолета в Балтиморе Стейси на меня накинется или все-таки выждет некоторое время для приличия.

Уилсон почувствовал ложь. Даже не ложь, а желание скрыть какую-то часть правды.

— Странно, но Стейси задала мне сегодня тот же вопрос.

— Обсуждаешь меня у меня за спиной? Еще друг называется…

— Мне жаль тебя разочаровывать, но в этой больнице твой кабинет не является сосредоточением всех интриг и сплетен.

Уилсон вернулся к заполнению истории болезни. На некоторое время в кабинете повисло молчание. Хаус раздражался, злился и пытался сдержать так интересующий его вопрос. Джеймс выжидал момента, когда друг дойдет до нужной кондиции, чтобы раскрыться в обмен на информацию о Стейси.

— Ладно, — вздохнул Хаус, морщась от того, что ему приходится сдаться. — Черт с тобой. Что она сказала?

Уилсон умехнулся.

— Что боится оставаться с тобой наедине. Спросила, имеет ли этот страх основания. Думает, что ты на нее накинешься.

— Чушь, — фыркнул Грег. — Она боится сама не сдержаться.

— То есть, ты не накинешься? — скептически поинтересовался Уилсон.

Хаус на мгновение задумался. Скребущееся внутри чувство требовало, чтобы он сказал правду. Потому что Уилсон знает его и может, вдоволь позанудствовав, помочь прийти к какому-то решению. Чувство боролось с желанием сохранить все в тайне. Желанием оставить свой эгоизм и свою связь с Кэмерон секретом. Этот секрет будет придавать их отношениям особенную горчинку и интерес. Их отношениям… Это нельзя назвать отношениями. Особенно, если в Балтиморе он или Стейси не смогут совладать с собой, и случится то, что должно было случиться, как только она появилась в Принстоне. Тогда придется втоптать чувства Эллисон в грязь, как он и обещал ей в ту ночь. Только вот делать этого совсем не хотелось…

— Нет, не накинусь, — мотнул он, наконец, головой. — У меня, знаешь ли, новая подружка, жизнь налаживается… Да и Марк скоро встанет с инвалидной коляски, а драться с ним я не хочу.

— Новая подружка? — перебил Уилсон. — Какая-то из твоих шлюх согласилась на регулярные контакты?

— Ну зачем же ты так про Кэмерон, — осуждающе протянул Хаус и прищурился, наблюдая за реакцией друга.

Тот некоторое время молчал, и на его лице постепенно удивление сменилось недоумением, потом отразились усталость и раздражение.

— Хаус, — вздохнул он. — Хватит выкручиваться и врать, ради Бога. Хочешь помучить Стейси — вперед, я тебе мешать не собираюсь, но прикрываться таким способом…

— Я серьезно.

Уилсон внимательно посмотрел на него, ища подвох, пытаясь понять смысл этой лжи. Но упрямые части головоломки никак не хотели складываться. Это было настолько абсурдно, настолько не вписывалось в жизнь Хауса, что могло оказаться правдой. Вот такой — не вписывающейся и нелогичной, и оттого пугающей для Хауса правдой. И все-таки, решить, что Хаус лжет, было проще. Это же Хаус.

— Супер. И как вы сошлись?

Грег замялся. Вопрос был ожидаем, но ответ на него он так и не придумал. Что сказать? «Мне было больно и охренительно одиноко, и я пошел к ней»? Не то.

— После того свидания… появилась Стейси, и… я был зол и немного пьян, а она — так настойчива в своем желании обжечься.

— И все это время вы были вместе? — недоверчиво уточнил Джеймс. — Скрывались?

Хаус только кивнул. И в этот момент Уилсон был чрезвычайно близок к тому, чтобы поверить. Он даже сумел порадоваться — впервые за пять лет у Хауса завязались отношения. Отношения, настолько его зацепившие, что он не хочет ехать в Балтимор и рисковать ими. Впору отправить Кэмерон букет цветов за такое продвижение в нелегком деле спасения души Грегори Хауса. Однако Хаус оставался Хаусом. Поверить ему просто так было бы, по меньшей мере, глупо.

— Приходите к нам на ужин, — предложил Уилсон. — Джули будет рада, что у тебя кто-то появился.

Грегори фыркнул.

— Она порадуется только тому, что я буду донимать кого-то, кроме тебя, и у нее будет больше времени, чтобы донимать тебя самой.

— Не уходи от темы, иначе я могу подумать… — его прервали стук в дверь и появившиеся в дверном проеме Чейз и Форман.

— Хаус! Вы нам нужны, — с непробиваемой серьезностью заявил Форман. На его лице отражалась тревога.

Чейз был менее сдержан:

— У пациентки печень отказывает — антибиотики не действуют, жар усилился. Это точно не рак мозга, но и не инфекция, а если инфекция, то устойчивый штамм, и широкий спектр…

— Я понял, — перебил его Хаус, тяжело поднимаясь с дивана. — Прости, Джимми, люди умирают, пока мы тут болтаем.

— Так вас с ней ждать на ужин или нет? — вслед ему спросил Уилсон.

Хаус замер, положив руку на дверную ручку. Это было обязательством. Спать вместе, скрываясь ото всех, — это одно, пойти на ужин в качестве пары — совсем другое. И Грегори не был уверен, что хочет этого с Кэмерон.

— Конечно! — бодро ответил он, кивая ребятам, чтобы выметались из кабинета. — Назначь на следующий вечер после поездки в Балтимор — мы с удовольствием.

Закрыв дверь, Хаус захромал по коридору.

— Что там было в крови, помимо повышенного уровня лейкоцитов?.. Токсины были? — тростью вызывая лифт, поинтересовался он.

— Нет, не было, — покачал головой Чейз и не удержался от вопроса: — С кем вы идете на ужин к Уилсону?

Грегори усмехнулся его любопытству.

— Помнишь бывшую подружку Формана? Горячая такая…

— Заткнитесь, Хаус, — поморщился невролог и сменил тему: — Повышенные ферменты печени говорят о том, что долго она не протянет. Это не аутоиммунное, но тоже системное. Возможно…

Хаус забрал у него папку с историей болезни и результатом анализа. Короткого взгляда хватило, чтобы определиться с дальнейшим лечением.

— Сделайте биопсию печени, дайте жаропонижающие, чтобы у нее мозг не перегрелся, и приходите, когда будет что-то, помимо «возможно, это системное», — сказал он, заходя в лифт.

Дело стало чуть интереснее, разговор с Уилсоном помог прояснить мысли, и обе таблетки викодина, наконец, подействовали. Почему-то хотелось, чтобы поскорее настал вечер. И это никак не было связано с тем, что он поедет к Кэмерон. Наверное…

Это продолжалось уже больше месяца. Он приходил к ней, целовал ее, иногда в его ласках появлялось чуть больше нежности, чем обычно, но на этом все. На работе они были чужими людьми. Даже оставаясь до утра, он предпочитал заехать к себе домой, прежде чем отправиться в клинику.

Но не это задевало Кэмерон. Конспирация не вызывала особых неудобств, в отличие от отчужденности и холодности, деланного равнодушия, которое пропадало, как только он переступал порог ее квартиры. Нет, он не становился домашним и милым, он был собой — язвительным, циничным сухарем, который находил тысячи новых способов, чтобы изводить ее, но все же он был другим. Смотрел иначе, иначе прикасался, позволял себе небольшие слабости — показать собственную усталость, на считанные мгновения скинуть приросшую к лицу маску и просто помолчать, лениво перебирая пряди ее волос. Это была особая близость. Редкие моменты, хрупкие, звенящие, которые она берегла и которыми дорожила. Эллисон рассчитывала, что они будут случаться чаще, помогая ему почувствовать себя комфортно в ее доме, рядом с ней.

Ей самой было слишком, даже пугающе хорошо. Она уже не реагировала на его ехидные замечания, научилась отвечать на выпады мягкой улыбкой, чтобы на считанные секунды увидеть его растерянность, входила во вкус, обезоруживая его заботой и лаской, а порой — и не менее метким ответом. Он не давал ей расслабиться, и это ей тоже нравилось. Кэмерон любила тяжелые случаи, но даже больше них она любила его — странного мужчину с тростью и искалеченной душой, ее наставника, босса, а теперь и любовника. Чувство росло и крепло, невзирая на любые обиды, сомнения, на вкрадчивый страх, постепенно овладевающий ею, стоило ему не прийти. Оно растекалось теплой лавой внутри, когда он проявлял столь редкую для него заботу — мимоходом спрашивал об отце, называл ее дурой и отпаивал горячим чаем с травами, после того как она в тонком плащике выскочила на холод и замерзла до синюшных губ. Оно жалобно скреблось внутри, когда рядом появлялась она — та, что была причиной всего — его отчужденности, неуверенности, того, что продолжал держать на вытянутой руке. Причина, у которой было имя — Стейси.

Эллисон не могла не замечать взглядов, которыми они обменивались, безобидных и не очень шпилек в адрес друг друга, обоюдное желание ужалить, чтобы привлечь внимание. На душе становилось тяжело и она предпочитала удаляться под любым предлогом, чтобы не чувствовать себя униженной. Она обходила стороной этаж, на котором сидел их новый юридический консультант, могла отложить или вообще пропустить обед, если в столовой оказывалась Стейси. Это было глупо и не в ее правилах — бежать от проблемы, но в этом случае она почти ничего не могла. Единственный существовавший выход ее не устраивал, хотя Кэмерон не исключала и его, чувствуя, как перехватывает дыхание от одной только мысли об этом. Но Эллисон знала, что просто не сможет терпеть, если будет уверена, что надежды нет. Она умела идти к своей цели, отбросив излишнюю щепетильность, но хвататься за соломинку было не в ее правилах.

Сегодня что-то изменилось. Дело было не только в том инциденте в его кабинете, но и в задумчивых взглядах Хауса, которые она периодически ловила на себе. Что это могло значить? Кэмерон не знала. Но ждала его с особым волнением в этот вечер. А что, если он не придет? Придет. Внутри появилась странная уверенность. А еще этот вечер будет отличаться от других, Кэмерон это чувствовала. Хотя бы потому, что он заговорил о «планах на вечер». Для любой нормальной пары этот разговор стал бы обыденным, для них это был большой шаг вперед. Нет, он и прежде мог спросить, будет ли она дома, не собирается ли к родителям или какое вино купить, но в этот раз Кэмерон почудилось в его вопросе нечто иное, и она надеялась, что не ошиблась.

— Ты ушла на пятнадцать минут раньше, — с порога сказал он, заходя в квартиру и снимая пальто.

— Мне льстит твое внимание, — ее глаза смеялись, когда она потянулась, чтобы легонько прикоснуться к его щеке губами.

Он напрягся, как, впрочем, и всегда, но сейчас Кэмерон показалось, что это хороший знак. Как и его рука, словно бы невзначай скользнувшая по ее пояснице.

— Придется сдать тебя Кадди, — хмыкнул Хаус, проходя в гостиную и опускаясь в кресло.

Кэмерон вдруг почувствовала себя уютней в собственном доме. В последнее время, когда это кресло пустовало по вечерам, ей становилось не по себе.

— Сделай одолжение, — сказала она, проходя на отгороженную барной стойкой кухню. — Есть хочешь? — приоткрывая крышку одной из кастрюль, спросила Кэмерон.

Она никогда особо не тяготела к готовке, но время от времени ей хотелось побаловать себя чем-нибудь домашним. Это напоминало об их с отцом совместных трапезах, когда мама задерживалась допоздна, и им приходилось самим придумывать себе что-то на ужин.

— Уверена, что это безопасно? — поинтересовался Хаус.

— Абсолютно точно нет, — она откупорила бутылку вина, а ему налила купленный им же пару недель назад скотч. — Но я думала, ты любишь риск, — Кэмерон приблизилась, подавая ему бокал с выпивкой.

Он перехватил ее за запястье, притягивая к себе и заставляя опуститься на здоровую ногу.

— Не уверен, что настолько, — сказал он, пристально глядя на нее.

Убрав прядь волос ей за ухо, он провел костяшками пальцев по скуле, заставляя Эллисон шумно вздохнуть и поежиться от пробежавших по спине мурашек.

— Так куда бы ты хотела пойти? — как ни в чем не бывало, спросил Хаус, откидываясь в кресле.

— Мне все равно, — она пожала плечами. — Только бы не в ресторан, — ее глаза лукаво блеснули.

— Плохие воспоминания? — с деланным сочувствием спросил Хаус.

— О да, последний парень был просто ужасен, — фыркнула она.

— Приставал? — поинтересовался Грегори.

— Наоборот! — возмущенно сказала Кэмерон, после чего тихонько рассмеялась, потянулась, чтобы коротко поцеловать его в губы, и поднялась.

— Вот же сволочь, — слегка прищурившись, сказал Хаус, наблюдая за тем, как она хлопочет на кухне.

— Все так говорят, — кивнула Кэмерон, откидывая на дуршлаг макароны. — Но я до сих пор сомневаюсь, — она вскользь посмотрела на него и принялась раскладывать еду по тарелкам.

«Зря», — промелькнуло в голове у Хауса и от этой мысли стало тошно.

— То есть тебе все равно… Как насчет стриптиз-бара? Гонок? Петушиных боев? — спросил он, пытаясь отвлечься от самокопания и постоянного анализирования ситуации.

Кэмерон обернулась, взглянув на него чуть более внимательно.

— Мне, правда, все равно, — сказала она.

— Демонстрируешь широту взглядов? — хмыкнул Хаус.

— Нет, просто хочу быть рядом.

Такой простой ответ. Бесхитростный и, кажется, вполне откровенный.

— Боюсь, тебе придется быть рядом с еще парочкой куда менее приятных людей, — сказал он.

— Менее приятных, чем ты? — усмехнулась Кэмерон. — Думаю, что смогу справиться. Кто это будет?

— Уилсон с женой.

Кэмерон едва не выронила тарелку из рук.

— Ты серьезно?

Хаус пожал плечами.

— А почему нет? Или ты имеешь что-то против бедняги Уилсона?

— Нет, конечно, нет, — Кэмерон поспешно отвернулась, пытаясь спрятать счастливую улыбку, которую не сумела сдержать. — Можешь садиться, — сказала она, кивая на накрытый стол.

— И когда мы идем? — когда они уже принялись за еду, спросила Эллисон.

— Скоро, — Хаус потянулся за солонкой. — Сразу после того, как я вернусь из Балтимора.

— Из Балтимора?

— Да, мы летим туда со Стейси, сдать отчет по страховке. — Он даже не смотрел на нее, хотя, казалось бы, сейчас должно было произойти самое интересное.

Что именно она скажет? Как отреагирует?

Хаус оторвал взгляд от тарелки и перевел его на Кэмерон. Ничего особенного ее лицо не выражало. Она все также методично наматывала макароны на вилку. Может быть, слишком долго — словно никак не могла остановиться. Эллисон замерла в какой-то момент, осторожно выпустила вилку из рук и встретилась с ним взглядом.

— Понятно.

Больше она ничего не сказала, только в уголках ее губ залегла горькая складка.

— Кэмерон?

Эллисон чуть вздрогнула и обернулась, пожалуй, слишком резко. Невольно поморщившись, попыталась придать своему лицу привычное выражение вежливой приветливости. С тех пор, как Хаус уехал, это требовало определенных усилий. Все требовало усилий. Она даже двигалась медленнее, словно боялась неосторожным движением навредить — себе или окружающим. Хорошо, когда удавалось сохранять эту приглушенную пустоту внутри, в противном случае в голове появлялась неприятная тяжесть, или того хуже — в груди снова начинало саднить. Боль тонкой иглой засела прямо в сердце — если соблюдать установленные правила, просто знаешь, что она там есть, стоит эти правила нарушить — все летит к чертям, приходится стискивать зубы и сжимать кулаки, чтобы не застонать.

— Я уже иду, — сказала, прочистив горло, и быстро отвела взгляд.

Это, как и внутреннее напряжение Кэмерон, не ускользнуло от внимания Чейза. Эллисон никогда не отводила взглядов — она смотрела прямо и открыто, показывая, что ей нечего скрывать и что в ответ она ждет той же честности. Что-то изменилось. Но когда именно? Роберт не мог назвать точную дату и время, но начало перемен в ее поведении совпадало сразу с двумя событиями в ее жизни, и, немного подумав, он отринул одно из них, как возможную причину.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказал он. — Выглядишь уставшей и дерганной. Теперь, когда не нужно приглядывать за отцом, а Хаус свалил из города, ты вполне можешь позволить себе лишний выходной. Я прикрою.

Она посмотрела на него так, будто впервые за сегодня увидела.

— Спасибо за предложение, — чуть улыбнулась кончиками губ.

Эмоции — тоже под запретом. Ведь существовала опасность забыться. Эллисон даже не пыталась разбираться — почему так. Почему не было даже проблеска надежды на хороший исход. Наверное, она просто верила Хаусу. Он говорил, что будет больно, и никогда не бросал слов на ветер. Не имеет никакого значения, что поездку придумал не он, что накануне отъезда был так обезоруживающе нежен и остался до рассвета. Все это для него — лишь миг. Там, в Балтиморе, рядом с ним женщина, которая давно и прочно вошла в его жизнь, расположившись со всеми удобствами. Можно было называть себя последней дурой или ревнивой истеричкой, можно было даже переставить слова в произвольном порядке — от перемены мест слагаемых ничего не менялось. Эта поездка не закончится ничем хорошим, именно это знание то жаром, то холодом обдавало изнутри.

— Я так понимаю, это нет? — уже в спину ей поинтересовался Чейз.

— Обойдусь, — получилось грубовато, но ей нужно было отвязаться от проявившего неожиданно настойчивый интерес к ее личной жизни коллеги.

— Тогда, может… — Роберт замялся, а Кэмерон все же оставила дверную ручку, которую сжимала в руке все это время, и медленно обернулась. — Сходим куда-нибудь после работы? Пропустим по стаканчику?

Какое-то время Эллисон молчала, глядя на Чейза в упор и думая совсем не о его предложении. О том, о чем думать не стоило вовсе. Это смешно… Хаус ведь даже смску ей прислал — как она просила. Нет, не смешно. Жалко и глупо. Эллисон выдавила улыбку.

— Почему бы и нет.

Роберт шутил. Рассказывал что-то с преувеличенным энтузиазмом, время от время поглядывая на нее с явным интересом — словно пытаясь «прощупать», разгадать, что именно творится у нее на душе. Она вдруг подумала, что они чем-то похожи с Хаусом — чем-то едва уловимым, не столь очевидным, ощутимым разве что на уровне интуиции.

Усмехнулась устало. Опять Хаус. Все это время она думала именно о нем, не услышав и половины из того, что сказал Чейз. О Хаусе и о том, что не стоило соглашаться. В конце концов, что она пытается доказать? И кому — себе или ему?.. Ему же наверняка плевать. Ну, пошла она выпить с коллегой. Разве это предательство? А его поездка в Балтимор со Стейси — предательство?.. Только им двоим известно доподлинно, что произошло, произойдет или происходит в Балтиморе в эту минуту, пока она натянуто улыбается байкам Чейза, делая осторожные глотки терпкого красного вина.

— Эй, — осторожное прикосновение кончиками пальцев к запястью. — Ты что-то совсем загрустила, — похоже даже на искреннюю тревогу или заботу.

Кэмерон выдавила улыбку и сделала еще глоток.

— Устала. Отец, и последнее дело вышло… напряженным.

— Всю дорогу врать жене… — Роберт попытался изобразить понимание, но Кэмерон видела, что он не впечатлен.

Не потому, что по натуре был циником, скорее уже привык. И понимал гораздо больше, чем хотел показать. Первые признаки зарождающегося цинизма, который со временем пустит глубокие корни в его душе, отравляя и примиряя с действительностью. И все же было в Чейзе что-то, что заставляло ее думать — он не сломается. Очерствеет со временем, станет жестче, резче, решительнее, но не сломается.

А Хаус — сломался?.. Дурацкий вопрос и какой-то неудобный, неловкий. Кэмерон тряхнула головой, отгоняя противное ощущение вместе с защемившей сердце, никому не нужной нежностью, и снова попыталась сосредоточиться на собеседнике.

Определенно — он мог бы ей понравиться. Обаятельный, умный парень, и очень хороший врач. Он не был таким образованным, как Форман, или таким гуманным, как она, но было в нем что-то… та самая интуиция, «озарение», на которое вряд ли был способен расчетливый ум Эрика и ее сострадание к пациентам.

— Ты, правда, вернулась на работу за свидание с Хаусом? — вопрос обжег и вернул ее на мгновение в тот болезненно-долгий вечер.

Кэмерон замялась ненадолго и провела пальцем по ободку бокала.

— Да, — легкая улыбка тронула губы.

Она не должна была показать чувств, ничем не должна была себя выдать. Было трудно говорить об этом. Еще труднее будет сказать, что все ограничилось одним свиданием. В горле встал комок. Перед глазами мелькали их совместные вечера: чаще спокойные и домашние, почти семейные, за ужином, вином и разговорами, выбирались они редко — обычно в отдаленные от работы места. Все было даже лучше, чем хорошо, она не смела надеяться, что будет так… И нельзя сказать, что вдруг стало плохо. Но женская интуиция и безотчетный страх настойчиво нашептывали, что поездка в Балтимор ничем хорошим не закончится.

— И как он?

— В постели? — грубо отшутиться не вышло.

Чейз вопросительно изогнул бровь. Он вроде бы и не верил ей, и в то же время смотрел слишком пристально, находясь, кажется, на грани того, чтобы поверить, а затем сделать и следующий шаг — он ведь парень сообразительный. Быстро поймет, что к чему, и отчего она сама не своя с самого отъезда Хауса.

Нужно было срочно исправлять ситуацию.

— Шутка, Чейз. Было интересно, и вне работы он чуть мягче, но в целом — такой же. Угостил ужином, отвез домой, и все.

— Не хотелось повторить? — Слишком настойчиво для него.

Кажется, она действительно облажалась, выдала себя пошлой шуткой, на которую в обычное время была не способна. А Чейз оказался достаточно проницательным, чтобы уловить это несоответствие и почувствовать фальшь. И что теперь делать? Кэмерон лихорадочно искала пути отступления.

А как поступил бы Хаус в подобной ситуации?

— Очень хотелось, но он отказался, — она вздохнула с наигранной грустью — даже сильно стараться не пришлось, и пожала плечами.

Чейз фыркнул и расслабился.

— А как насчет того, чтобы продолжить нашу встречу в более подходящем месте? — он улыбнулся чуть смущенно. — Тут неподалеку есть милый ресторанчик — хорошее меню и хорошая музыка, чуть больше уединения…

Он говорил о том же ресторане, куда они ходили с Хаусом — стало сразу понятно. Поблизости подходящих под это описание мест больше не было. Иронично. Да, именно так — иронично. Шоу должно продолжаться…

«Красивые туфли, удобные?»

Так что же, все это, все, что было между ними — фарс? Пустышка? Блажь?.. Его или ее — уже не важно. Она просто не видит очевидного, не хочет видеть. И вот судьба дает ей очередную подсказку. Или оплеуху — как посмотреть.

Пауза определенно затянулась. Кэмерон подняла взгляд на терпеливо ожидающего ее ответа Чейза.

— Ну, так что? — мягко спросил он.

Оказавшись дома Эллисон налила себе вина — хотя, кажется, его и так было слишком много в этот вечер. Устроившись в кресле, она с мучительным сомнением посмотрела на мобильный, который держала в руках. Позвонить ему? Уже поздно, а она и так не раз выставляла себя перед ним влюбленной идиоткой. Почти отложив телефон, Эллисон вдруг передумала и с решительностью, которой не чувствовала, набрала номер. Плевать. Почему из них двоих только он может делать то, что вздумается?

Хрипловатый голос на том конце трубки отозвался горячей волной в груди.

— Хаус? — Черт, почему у нее сипит и срывается голос, словно она бежала стометровку?

Грегори кашлянул, прочищая горло. Эллисон невольно задержала дыхание и замерла, в ожидании его слов.

— Завтра перезвоню, — суховато сказал он.

Внутри все оборвалось.

— Кто там? Опять твои…

Окончание фразы, сказанную до боли знакомым, чуть раздраженным женским голосом, Кэмерон не услышала — связь прервалась. Какое-то время Эллисон сидела, не шевелясь. Потом медленно поставила на столик бокал — не хотелось собирать осколки по всей комнате.

Она никогда не думала, что способна на такие эмоции. Оказалось — способна. Закричать, разбить первое, что попадется под руку, зарыдать в голос… сделать хоть что-то. Но она не могла. Словно застыла. Замерзла изнутри. Пусть она ожидала чего-то подобного, ждать и получать — разные вещи. Как удар под дых, только хуже… гораздо хуже.

* * *

Следующий день прошел как в тумане. Вопросы Формана, взгляды Чейза, новое дело — все мимо. Она кивала и отвечала невпопад, тщетно пытаясь сконцентрироваться хоть на чем-то, кроме звенящей пустоты внутри и впивающейся в виски пульсирующей боли.

Вечер принес неожиданный сюрприз — Хауса на пороге ее квартиры.

— Ты… — словно захлебнувшись, Эллисон запнулась и замолчала, теряясь в собственных ощущениях.

— Многообещающе, — хмыкнул он и подошел вплотную. — Ты действительно не знаешь, для чего придуман глазок?

Она прерывисто вздохнула и попыталась незаметно отстраниться, понимая, что совершенно не готова ни к этой встрече, ни к этому разговору. Медленно, словно не могла решиться, подняла взгляд. Сердце предательски защемило — соскучилась.

Он изучал ее лицо с педантичной тщательностью. Что он хотел в нем найти?.. Что бы не хотел — не находил, в этом Кэмерон была почти уверена.

— Я думала, твой самолет завтра утром, — она все же сделала небольшой шаг назад и обхватила себя руками.

— Рейс отменили, пришлось переигрывать, — говоря это, он не спускал с нее глаз.

Кэмерон отчего-то чувствовала себя застигнутой врасплох. Словно у нее в шкафу был припрятан любовник, и он мог выскочить в любой момент и заорать «Сюрприз!». Абсурдность нарисованной воспаленным воображением картинки отрезвила. В конце концов, это не она, а он… Мысль об этом мгновенно отозвалась внутри тянущей болью. Это придало необходимой решимости.

— Нам нужно поговорить, — твердо сказала Кэмерон.

Он словно только этого и ждал. Мгновенно преодолев ту минимальную дистанцию, которую ей с таким трудом удалось установить между ними, буквально сгреб в охапку. Чуть запрокинул голову назад, глядя на нее сверху вниз каким-то лихорадочным, требовательным взглядом. Эллисон окончательно растерялась, сбитая с толку его поведением и мгновенным откликом собственного тела. Вязкий, тягучий жар разлился внутри, обдавая горячей волной щеки и сжимая внутренности. Внизу потянуло сладко и остро.

Нет, так нельзя, она не должна. Будет только хуже… Кэмерон попыталась выставить вперед руку, но Хаус перехватил ее и завел ей за спину.

— Потом, — сказал он и одним рывком прижал ее к себе, разом оборвав бессвязный поток мыслей в ее голове.

Опустив взгляд на ее губы, словно нарочно растягивая момент, он, наконец, впился в них требовательным поцелуем и с неожиданной силой впечатал Кэмерон в стену собственным телом. Две тонкие руки взметнулись вверх, пальчики запутались в жестких волосах. Эллисон выгнулась, стараясь прижаться еще теснее, захваченная врасплох каким-то почти первобытным желанием. Его властный тон и порывистые движения не оставляли места сомнениям, и она отмела их с какой-то отчаянной решимостью. Все, что она хотела сейчас чувствовать это его жадные поцелуи, покрывающие шею, его язык на разгоряченной коже, его руку, нашедшую и сжавшую грудь под футболкой, пальцы, теребящие сосок... С губ сорвался и гулким эхом прокатился по квартире протяжный стон. Это возбудило еще сильнее. Обхватывая Хауса ногой, Эллисон терлась об него, словно мартовская кошка, начисто забывая об условностях. Пальто, рубашка и брюки полетели на пол, ее собственная футболка оказалась отброшена в угол коридора, мягкие домашние штаны нетерпеливо спущены вниз. Волосы падали на лицо, мешая ей, и она отбрасывала их рукой, в спешке расстегивая лифчик… Отдаться ему здесь и сейчас — желание красной точкой билось в голове, посылая электрические импульсы по всему телу. И он охотно брал то, что ему предлагали, брал собственнически и без оглядки. Сминал грудь, целовал, ласкал пальцами и языком, срывая с губ новые стоны и всхлипы. Он проникал в нее на всю длину, прямо здесь, в коридоре, развернув лицом к стене, до синяков сжимая ягодицы и продолжая наращивать темп. Она рвалась под ним, изнывала, всем телом подаваясь назад, чтобы почувствовать его как можно глубже, вобрать в себя целиком, кусала ладонь, чтобы не кричать и кричала, не разбирая собственных слов…

Когда первая волна оргазма схлынула, Хаус ненадолго прижался лицом к влажной шее, а потом взял за руку и повел за собой.

— Нам обоим не помешает душ.

Она кивнула, избегая встречаться с ним взглядом. Ей не было стыдно, нет. Эллисон никогда не страдала ложной скромностью, но прекрасно понимала, что сейчас, возможно, совершает одну из самых больших своих ошибок. И потом, он ведь никогда не был… таким. Что это могло значить? Кэмерон еле слышно вздохнула. Как же она устала гадать.

В ванне она взяла инициативу в свои руки. Оказавшись в тесноте душевой кабины, медленно, не торопясь, намылила каждый сантиметр поджарого обнаженного тела, плавно проводя по шее, груди, плечам, животу, опускаясь на колени, она делала это с какой-то особой, почти ритуально тщательностью. Полуприкрыв веки, он не спускал с нее глаз. Вода быстро смывала пену, но Кэмерон не спешила подниматься. Он провел ладонью по ее волосам, очертил контур лица и слегка потянул вверх за подбородок, но она мягко отвела его руку. Он хотел что-то сказать, даже открыл рот для этого, но глухо застонал и откинулся спиной на холодный кафель, ощутив прикосновение ее губ и языка, пальцы запутались в отяжелевших от воды волосах…

После душа они оказались в спальне. Кэмерон куталась в халат и глядела в окно, сидя на краю кровати. Хаус не нарушал воцарившейся в комнате тишины — гадать не хотелось, спрашивать не имело смысла. Она скажет сама и довольно скоро — он был уверен.

— Знаешь, — подтверждая его мысли, заговорила Эллисон, и он отчего-то напрягся — ее голос был задумчивым и каким-то слишком бесстрастным, — Чейз пригласил меня на свидание. В тот же ресторан, что мы ходили с тобой тогда… — Она не стала пояснять, когда это, тогда — он и так понял. — Забавно правда? — она обернулась и странно посмотрела на него, безрадостно улыбнувшись одними губами.

Хаус неопределенно пожал плечами. Он слишком устал от драм. Устал от наплыва эмоций, ненужных и почти неконтролируемых.

— Что ж, там отлично готовят морепродукты, — хмыкнул он и прикрыл глаза.

Какое-то время она продолжала смотреть на него, не шевелясь, точно переваривая смысл сказанных им слов. Потом отвернулась, бледные пальцы скомкали край простыни.

— Я хочу, чтобы ты ушел.

Слова прозвучали неестественно громко, и Кэмерон почувствовала, как они душат ее саму. Она сглотнула. Внутри в панике металась та, что ненавидела саму себя и готова была на все, чтобы забрать их обратно, но Эллисон осталась неподвижна.

Скрипнула кровать. В коридоре раздались шаги, звук непродолжительной возни, бряцнула пряжка от ремня, стукнула трость. Дверь захлопнулась, заставив Кэмерон вздрогнуть всем телом. Она вытянулась, словно по струнке, не в силах сделать нормальный вдох, а затем резко согнулась пополам и разрыдалась.

Она попросила уйти. Осознание того, что он сам вновь все испортил, грызло изнутри противным чувством сожаления. И, как всегда, этому сожалению противостояла привычная, равнодушная стена рациональности. Ей будет лучше без него. Пусть не сразу, через время, когда чувства пройдут, но ей станет лучше. Работать некоторое время, возможно, будет трудно, но она сильная, она справится. Он убеждал себя в этом, где-то в глубине души понимая, что ему самому без нее будет только хуже. Это понимание он всю ночь заливал виски — к утру и от того, и от другого почти ничего не осталось…

— Ты что, пил всю ночь? — голос Кадди был отвратительно громок и резок.

Хаус поморщился и ткнул палкой в кнопку вызова лифта.

— Знаешь, все эти юридические разборки на самом деле проходят веселее, чем я думал, — попытка скрыться в открывшейся кабине не увенчалась успехом — начальница увязалась следом.

— Выглядишь отвратительно.

Хаус снял солнечные очки, скрывающие воспаленные глаза, и встретил взгляд, привычно смешивающий осуждение и беспокойство. Лиза всегда очень забавно пыталась до него достучаться.

— Ты сегодня очаровательна, как никогда. Новое дело? — папка в ее руках с пометкой диагностического отдела спасла от необходимости искать другую тему, чтобы перевести разговор.

— Новое заявление об уходе.

Лифт остановился, но Хаус не сдвинулся с места.

— Чейза окончательно достали мои домогательства? — отчаянная попытка отшутиться.

Он уже успел заметить имя на папке. И мысли, множество самых разных догадок, начали расползаться, как тараканы при включенном свете, — ни одну из них не удалось ухватить. Она не могла уйти. Не могла! Не должна была…

— Кэмерон утром уволилась.

Кадди прикоснулась к его руке, заставляя перевести взгляд на нее. Волнение — вовсе не за карьеру доктора Кэмерон. Двери закрылись, кабинка лифта слегка дернулась и плавно поехала вниз, так и не дождавшись новых пассажиров.

— Наведи порядок в своем отделе. — Строгий образ начальницы, теплое прикосновение пальцев при передаче злосчастной папки. — Второе увольнение за месяц — это уже перебор.

Листая на ходу папку, Хаус тяжело шел по коридору туда, где привык получать ответы на незаданные вопросы. «По личным причинам»… «без дополнительных выплат»… Зная Кэмерон, можно быть уверенным, что шкафчик уже пуст, а коллеги обняты на прощание. Внезапно он разозлился. Она же ничего не объяснила, в конце концов. Просто взяла и ушла. Это было так на нее не похоже, так неправильно, что выбивало из колеи и заставляло злиться еще сильнее — бессильно и глупо.

Дверь кабинета Уилсона открылась практически пинком.

— Эй, Уилсон, как прошли выходные?

Друг поднял усталый взгляд.

— Думал, ты уйдешь в викодинно-алкогольный загул минимум на два дня.

Хаус дохромал до дивана и привычно закинул больную ногу на стол, поверх папок с историями болезни. Осмотрел знакомый кабинет и только через пару минут позволил себе встретиться глазами с Уилсоном. Тревога — как же он устал, что все о нем так беспокоятся. Было бы проще поступать, как сволочь, если бы не было этой странной, лишней заботы буквально двух-трех людей в его жизни.

— Почему это я должен был уйти в загул?

— Что произошло в Балтиморе? — вопросом на вопрос — бесконечные попытки достучаться и разгадать.

Хаусу это нравилось.

— У нас был один номер на двоих, если ты понимаешь, к чему я, — понизив голос до шепота, сообщил Грегори и подмигнул.

— Хватит корчить из себя идиота. Вчера звонила Стейси, спрашивала, не у меня ли ты, и все ли с тобой в порядке.

— И? — Хаус поморщился.

Вот только внезапно пробудившихся чувств Стейси ему сейчас и не хватало.

— Ты бегаешь от нее. Она расстроена.

Уилсон ткнул на клавишу телефона. По комнате разнесся голос с автоответчика:

— Нам нужно было поговорить после Балтимора, но я просто так проторчала полчаса в машине возле его дома. Если знаешь, где он — перезвони…

Воцарившаяся следом тишина давила. Чувство вины перед Стейси скреблось где-то внутри, но не перекрывало горечь, появившуюся вчера после слов Кэмерон. Хаус подумал, что влюбленная глупенькая Элис безоговорочно поверила бы, скажи он, что в Балтиморе ничего не было. Он вдруг поймал себя на мысли, что давно про себя называет ее по имени. И это, наверно, означало, что они зашли далеко. И было правильно остановиться сейчас, пока это возможно.

Грегори прикрыл глаза и откинулся на спинку дивана. Нога болела сильнее обычного.

— Я был с Кэмерон.

Уилсон странно на него посмотрел. В этот раз — поверил. Не стал искать подвоха, издевки, шуток и отговорок.

— Слышал, она опять уволилась. У вас это игра такая? Она увольняется, а ты бежишь приглашать ее на свидание, чтобы она вернулась?

Было бы гораздо легче, если бы это была игра.

— Так будет лучше, — туманное оправдание, брошенное вполголоса.

Джеймс тяжело вздохнул и на мгновение скрыл лицо в ладонях. Как ни странно, больше всего в этой ситуации ему было жаль Кэмерон — отчаянно храбрую девочку с большим сердцем, которая повелась на харизму циничного гения, и вполне закономерно оказалась преданной и брошенной. Хаус выглядел достаточно хмурым, чтобы понять — больно он ей сделал достаточно.

— Тебе лучше? Стейси, которая не находит себе места?

— Эллисон.

Уилсон замер, наконец, сопоставив все известные ему факты с теми, о которых он мог только догадываться. Какое-то время в кабинете висело напряженное молчание. Уилсон в упор разглядывал друга, а тот усиленно делал вид, что чихать на это хотел.

— Хаус, ты идиот.

Вполне ожидаемый, скорее всего, даже справедливый диагноз

— Ей так будет лучше, — упрямо процедил диагност, обжигая друга злым взглядом.

Потому что они зашли слишком далеко, потому что позже расставаться было бы еще больнее, а ей куда больше подходит Чейз — и по возрасту, и по характеру.

Друг молчал, перекатывая в ладони ручку. Он привык, что у Хауса странные, противоречащие логике мотивы, и поступки — во вред себе или другим, а зачастую и то, и другое разом. Однако последние недели он был… спокойнее обычного. Реже злился, больше шутил. Неужели это влияние молодой и настойчивой доктора Кэмерон?..

Телефонный звонок заставил вздрогнуть.

— Доктор Уилсон, звонили по поводу страховки вашей пациентки с раком легких…

Пока Уилсон записывал за секретарем информацию, раздался скрип двери — Хаус предпочел уйти от дальнейших объяснений.

— Ну и сколько человек вы угрохали, пока меня не было? — Грегори закинул пальто и сумку на вешалку возле двери.

Форман и Чейз, что-то бурно обсуждавшие до его прихода, резко оборвали диалог и, проигнорировав вопрос, задали свой:

— Почему ушла Кэмерон?

Причем задали на удивление синхронно, так что, похоже, и сами почувствовали себя по-дурацки.

— А она вам не сказала? Улетела с любовницей на Гавайи — дико ей по этому поводу завидую, между нами говоря, — не желая продолжать общение, Хаус направился к двери своего кабинета и, скрывшись за ней, первым делом закрыл жалюзи.

Опустившись в кресло, он откинулся на спинку и, прикрыв веки, прислушался к диалогу за стеной.

— Получается, что даже Хаус не в курсе, — сказал Чейз, — ну, или делает вид, что не в курсе. По крайней мере, я был прав, когда говорил, что с ней в последнее время что-то не так…

— Если кто-то тебе отказал, это еще не значит, что с ним что-то не так, — фыркнул Форман. — Возможно, ей уже давно предлагали место получше. Без всякой… нервотрепки. — Красноречивая пауза заставила Хауса усмехнуться.

Чейз продолжал говорить что-то еще, но диагност уже не слушал. Откинувшись на спинку кресла, он вертел в пальцах таблетку викодина и размышлял. Отказала, значит. Отказала Чейзу, собрала все вещи и документы буквально за пару часов. Кэмерон обычно долго обдумывает и вынашивает решения…

Когда спустя минут десять он вышел из кабинета и направился к лифтам, Форман и Чейз даже не попытались его остановить или хотя бы окликнуть, молча проводив босса недоуменными взглядами.

— Опять сбегаешь? — теплый и чуть хрипловатый от курения голос остановил его возле выхода на парковку.

— Вы с Кадди сговорились и подкарауливаете меня по углам? — вышло грубовато, и он даже не удосужился повернуться к ней лицом — просто чуть замедлил и без того тяжелый шаг.

— Я просто хочу попрощаться.

Она обошла его сама и посмотрела прямо в глаза. Сожаление и странная нежность, отдавшаяся внутри забытым теплом.

— После Балтимора… я ожидала каких-то действий.

Хаус усмехнулся. Стейси осталась такой же — у нее всегда есть запасной план.

— Они были.

Уорнер как-то горько, но понимающе улыбнулась.

— Видимо, не в мою сторону.

— Видимо.

Молчание напрягало. Он торопился уйти, а она не хотела отпускать вот так — скомкано и не ясно, оставляя вопросы.

— Мы с Марком уезжаем — нашли реабилитационный центр поближе к старому дому.

— Здорово, — вдруг странная искренность в голосе.

Он хотел, чтобы у нее все было хорошо. Потому что без него у нее и правда все будет хорошо. С правильным мужчиной.

— Прощай, Хаус.

Она коротко поцеловала его в щеку и на несколько бесконечных секунд прикоснулась пальцами к сжимающей трость руке.

— Прости меня.

Он знал за что. За то, что когда-то изменила его жизнь и снова ворвалась в нее без спроса сейчас.

Цокот каблуков раздавался на парковке еще несколько секунд. Хаус стоял и слушал, пока он не стих. А потом быстрым шагом направился к машине. Никаких сожалений о прошлом — он и так потратил на это пять лет.

* * *

Звонок в дверь не стал для Кэмерон неожиданностью, как и то, что звонившим оказался Хаус — и не только потому, что она предусмотрительно заглянула в глазок. Она словно бы ждала этого.

Им нужно было поставить точку. Ему — для формальной очистки совести, ей — чтобы собрать остатки собственного достоинства, заставить постоянно ноющее сердце умолкнуть и идти дальше с поднятой головой к новой жизни. Жизни без Принстон Плейсборо, без работы в команде одного из лучших в мире диагностов, без него.

— У тебя появилась дурная привычка. — Она все-таки чуть вздрогнула и внутренне подобралась, оказавшись под прицелом льдисто-голубых глаз. — Ты бежишь от проблем.

Он заявил это с таким самодовольным видом, что Кэмерон вдруг стало смешно. Но закатывание сцен и истерик плохо уживалось с вялой попыткой сохранить лицо. Нервную улыбку пришлось проглотить, отчего в горле встал комок, который мешал дышать и еще почему-то — думать. Хаус стоял на расстоянии вытянутой руки, все еще свежи были воспоминания о его грубоватых ласках, о той особой близости, что была между ними, и в то же время она точно знала, что не позволит ему прикоснуться к себе. Эта будет та черта, за которой для нее ничего не останется — кроме унижения. И еще зависимости — от его присутствия, взгляда, прикосновений…

— Забавно слышать это от тебя, — тихо сказала она и скрестила на груди руки.

— Я могу хотя бы узнать причину?

Он не пытался приблизиться, едва переступив порог, но звука его голоса и взгляда было достаточно, чтобы заставить ее тело мелко дрожать. Он не должен был это заметить, не должен был знать, насколько ей тяжело. Несмотря ни на что, в нем еще оставались — и Кэмерон в это упрямо верила, не могла не верить — душевное благородство и теплота. Хаус был способен если не на жалость, то на сожаление. Но жалеть ее он не будет. Черта с два. Кэмерон приподняла подбородок и посмотрела на мужчину в упор.

— Я тебя обманула, — раздельно проговорила она.

— Если ты имеешь в виду Чейза, то я точно знаю, что ничего не было — австралиец не умеет держать язык за зубами. Тогда к чему все это?

— Действительно, к чему? — Кэмерон горько улыбнулась и вся как-то обмякла, опустив взгляд. — Я обманула тебя не в этом, — сказала она, — а в своем обещании. Обещала, что все стерплю, но не смогла. Ты был прав, — она подняла глаза на него, уже не пытаясь ничего скрывать, — я слабачка. И по праву слабого я сдаюсь. Не могу и не буду тягаться с твоим прошлым, с твоими женщинами, со всей этой болью в тебе… — Он сощурился, пристально глядя на нее, а она продолжила на полтона тише, выдавая главную и самую ранящую из причин: — Не могу и не стану прощать предательство.

Хаус молчал, словно не зная, что возразить. Кэмерон ненадолго прикрыла глаза и тихонько выдохнула сквозь стиснутые зубы — оказывается, она не только слабачка, но еще и дура. До последнего на что-то надеялась, хотя не признавалась в этом даже себе. Надежда обратилась в прах, сердце сдавило, и все, чего она хотела — чтобы он ушел. Тогда она сможет дать волю слезам, разбить что-нибудь, наконец, или напиться в хлам, позвонить Чейзу и трахнуться с ним, сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя такой раздавленной, такой никчемной. Она ведь сильная, она это точно знает, ей говорили.

— То есть ты абсолютно уверена, что у меня был секс со Стейси в Балтиморе?

Прямой вопрос полоснул по открытой ране. Она сжала кулаки, понимая, что начинает злиться, нет — ненавидеть того, кто продолжал пытать ее бессмысленными вопросами.

— Скажи, что это не так, и завтра я приду на работу, — отчеканила она.

Хаус чуть склонил голову на бок, по его губам скользнула то ли улыбка, то ли усмешка — всегда было трудно определить, и от выражения его лица у Кэмерон защемило в груди. Сердце забилось где-то в горле, ладони похолодели.

— А с чего ты взяла, что я возьму тебя обратно? — на полном серьезе поинтересовался он, в пару шагов преодолевая расстояние между ними и притягивая ее к себе за талию. — Дура, — беззлобно и с каким-то едва уловимым облегчением сказал он.

И тогда Кэмерон, которая все это время стояла не шевелясь, словно боясь поверить, шумно выдохнула и прижалась к нему всем телом. По щекам поползли слезы, ноги ослабели, а дышать стало легко-легко…

Дверной замок противно щелкнул, отрезая для Стейси пути к отступлению. Теперь придется поговорить, ответить на все вопросы, не сломавшись при этом. Она внутренне напряглась, гадая, что он спросит сначала.

— Мне нужно знать, что происходит.

Ему и, правда, нужно. Иначе не прояснить ситуацию, не сложить все элементы головоломки вместе, не понять, что делать: оставить все, как есть, или изменить ситуацию в корне. Внутри шевельнулось противное тянущее чувство — в Нью-Джерси осталась Кэмерон. Кэмерон, которая там, в Принстон Плейсборо, вместе с коллегами боролась за жизнь пациента. Ждала. Даже на прощание она не подала вида, как расстроена этой поездкой, была мила, нежна и заботлива, как всегда. Очаровательно попросила позвонить ей, когда доберется. Хаус надеялся только, что короткого смс ей хватило.

А Стейси… еще одна загадка, которую нужно разгадать. Оставленный кулон — это мелочь. Но именно мелочи все и решают, в них кроется суть. Нужно ли ему, чтобы она сдалась и признала чувства, чтобы совершила ошибку? Нужна ли ему она сама — несчастная, вынужденная вернуться под его напором, уже испытавшая когда-то на себе всю тяжесть и горечь отношений с ним?.. Хаус не знал. Снова, как и с Кэмерон, не знал ответа. Это раздражало, заставляло срываться и давить на нее еще больше. Потому что в этот раз он не может пустить все на самотек.

Стейси бросила на него вопросительный взгляд. Они оба прекрасно понимали, о чем он, но нет — она вынуждала произнести вслух. Слова, после которых объяснений уже не избежать.

— Когда ты ссоришься с Марком и начинаешь избегать меня, мне кажется, что… что… — он не мог подобрать слов.

«Что у меня есть шанс?» — вряд ли можно сказать что-то более унизительное.

— Что я чувствую свою слабость и не хочу, чтобы ты был рядом, опасаясь эксцессов? — Хаус отвык, чтобы за него так метко заканчивали предложения. Отвык от ее прямоты, так похожей на его собственную, отвык от практически дословного прочтения каждого его поступка. И вдруг остро ощутил, как скучал по ней. Все пять лет.

— Именно. Номер в отеле…

— Может плохо закончиться, — она вновь не дала договорить.

Плохо — это если она изменит мужу, видимо. Хаус хмыкнул.

— И как нам быть?

Внимательный взгляд. Она тоже не знала, как ей быть. Тоже запуталась, продолжая метаться между ним, тяжелым и болезненным чувством, и ставшей привычной, удобной любовью Марка.

— Наши отношения это зависимость. Они как… как…

— Хороший наркотик? — пытаясь помочь, он провел самую простую для себя аналогию. Она покачала головой — единственная женщина, которую ему интересно было разгадывать. Раньше была единственной…

— Они как карри-виндалу, — от привычки говорить метафорами он тоже отвык.

Когда-то она подхватила ее от него самого.

— Он вызывает зависимость?.. — Хаус сделал два тяжелых шага, проходя, наконец, вглубь номера.

Стейси не отступила — напротив, сама начала приближаться.

— Ты резкий, ты всех раздражаешь, бьешь наповал, как… карри-виндалу. Когда любишь карри, это терпимо, — она говорила, внимательно на него глядя, а расстояние между ними все сокращалось, становясь опасно малым. — Однако если карри слишком много, ты просто сожжешь себе все нёбо, и еще очень, очень долго не захочешь его видеть. Но однажды проснешься и подумаешь… как же я соскучилась по карри.

Лишь договорив, она шумно выдохнула и опустила голову. Была не в силах видеть его победную полуулыбку и насмешку в глазах — кого пыталась обмануть…

Хаусу вдруг стало ее жаль — столько дней он ждал этого признания, вынуждал ее сказать, что она по-прежнему испытывает к нему чувства, и теперь, сломавшись, она выглядела такой несчастной и виноватой перед собой, что хотелось утешить.

Он протянул руку и, прикоснувшись к лицу, заставил посмотреть ему в глаза. Сейчас ему было плевать на все — на игры, на собственное решение сдержаться и данное Уилсону обещание, на Марка… даже на Кэмерон. Хотелось окунуться в это с огромным трудом забытое чувство заново, почувствовать любовь этой женщины.

— Ты сволочь, — не обвинение, лишь усталая констатация факта.

Она сдалась и сказала ему об этом. Сказала, что он нужен ей — пусть даже сволочь. Они оба умели читать между строк и слышать непроизнесенное вслух.

— Я знаю, — он привычным жестом обхватил ее за талию, притягивая чуть ближе к себе.

Поцелуй был осторожным, медленным, словно первым из-за неловкости, на самом деле — это был шанс остановиться для них обоих. Они не остановились. Хаус целовал ее собственнически, понимая, что, несмотря на условности, она по-прежнему принадлежит ему, и все ждал, когда пройдет стянутая в комок боль в груди, когда она сменится пьянящим чувством победы. Комок никуда не девался, наоборот — тяжело заворочался где-то за ребрами, и от этого тщательно скрываемая боль хлынула наружу, словно кровь из расковырянной раны. Эта женщина, которую он теперь целовал, когда-то и правда разбила ему сердце. Сейчас, когда все забылось и сердце будто бы зажило, было крайне глупо снова возвращаться в прошлое. Заставлять ее перевернуть свою жизнь и подхлестывать азартом себя, думая, что будет, как прежде.

В прикосновении теплых губ стала ощущаться горечь.

Когда Стейси обвила руками его шею, прижимаясь теснее к телу, Хаус отстранился. Она непонимающе смотрела, но от этого взгляда, как ни странно, чувство вины даже не шевельнулось. Они не успели совершить ошибку и перейти черту. Просто выяснили все для самих себя. Стейси — что все еще хочет Хауса, а сам Хаус — что ему не нужна старая любовь, которая не загладит боль первой попытки.

— Не нужно, — он сделал шаг от нее.

Во взгляде вспыхнула злость.

— Ты издеваешься?! Всю дорогу вынуждал меня признаться, а теперь, добавившись цели, откидываешь в сторону?

— Получается, что так.

Он сделал это не из мести, хотя так и скажет Уилсон, он сделал это, потому что правда не знал — хочет ли, нужно ли… Теперь знает.

Стейси поджала губы и скрестила руки на груди. Хаус видел обиду в каждом жесте и слове. Обиду, которая пять лет грызла его самого. Обиду, которая была бы в их отношениях все равно, даже если бы они сейчас сошлись вновь.

— Ты поддалась только потому, что поругалась с Марком. Вы помиритесь. И ты бы пожалела, если бы сегодня… что-то произошло.

Они оба знали, что он прав. Сам Хаус знал, что тоже бы пожалел. Ничего бы не закончилось хорошо, и в любом случае не было бы счастливого воссоединения. Только вот смотреть в глаза Кэмерон по возвращению домой было бы труднее.

И теперь они — просто бывшие, проверившие прежние чувства на прочность. Чувства все еще были, и были дороги им обоим, но уже ощутимо подгнили и, по большому счету, сменились новыми — к Марку и… Хаусу не хотелось этого признавать, но и к Кэмерон. Двум циничным, сильным и резким людям нужны были другие — мягче и податливее, способные прощать и уступать.

Резкий звонок заставил их вздрогнуть.

— Хаус! — немного взволнованный голос Эллисон в трубке отозвался теплотой в груди.

Боль отступила, прекратив распространяться по телу и вдруг смягчившись. И тогда все окончательно встало на свои места.

— Завтра ровно в девять и ни секундой позже, — как ни в чем не бывало заявил Хаус, отстраняясь, и потянул ее за собой вглубь квартиры, — ты растеряла все права на привилегии.

— Нет, — твердо сказала Кэмерон, кусая губы, чтобы глупо не улыбаться, и все еще боясь поверить.

— Нет? — Хаус обернулся, вопросительно вздергивая бровь.

— У меня есть еще одно условие, — с так хорошо знакомым ему упрямством заявила она.

Хаус отпустил ее ладонь, проведя кончиками пальцев вверх по руке, слегка сжал плечо, скользнул по шее и, обхватив темноволосый затылок, притянул к себе.

— Мошенница… — пробормотал он прямо ей в губы.

Кэмерон судорожно вздохнула и прикрыла веки.

— А разве кто-то обещал, что будет легко?

— То есть ты не собираешься объясняться? — подвел итог непродолжительной дискуссии Форман.

Кэмерон неопределенно пожала плечами и загадочно улыбнулась — уже не в первый раз за это утро. Чейз был на удивление молчалив, почти не участвуя в импровизированном «допросе», лишь задумчиво поглядывая на подозрительно довольную Эллисон.

— Итак, у меня еще есть шанс спасти вчерашнего пациента или возьмемся за свежачок?

Хаус появился, как всегда неожиданно, заставляя всех, кроме Эллисон, внутренне подобраться.

— Женщина, тридцать семь лет, внезапная хорея. Мы провели ряд обследований, — деловито начал Эрик, — но…

— Не вываливай на меня все так сразу, — закатил глаза Хаус, который все это время смотрел на Кэмерон — она, в свою очередь, смущалась, чуть розовела, но продолжала улыбаться. — Вот, чуть не забыл, — Хаус вытащил из кармана расческу и, мгновенно ее узнав, Кэмерон почувствовала, как ее щеки заливаются уже вполне ощутимым румянцем. — Я бы мог сказать, что ты забыла ее у меня, но так как у меня мы почти не бываем, то получается, что я ее спер.

— Хаус, — с упреком произнесла Кэмерон.

И то личное, что прозвучало в ее обращении, произвело на Формана и Чейза куда большее впечатление, чем появление пресловутой расчески. Глаза ребят округлились, и они в молчаливом изумлении переводили их с босса на Кэмерон и обратно.

Хаус невозмутимо пожал плечами.

— Я хотел заказать баннер, но ты же знаешь, какая у врачей зарплата.

— Вы что, спите вместе? — вырвалось у Чейза.

— Фу, как некрасиво, — демонстративно поморщился Хаус, — мы же не какие-то животные! Мы с доктором Кэмерон встречаемся, — он довольно улыбнулся, демонстрируя, сколько радости ему доставляет этот факт, ну или та щекотливая ситуация, в которую он поставил Эллисон.

— Не уверен, что хочу подробностей, — брезгливо поморщившись, заявил Форман.

— Не суди о том, чего не знаешь, — Хаус многозначительно повел бровью.

— О Господи! — бросив папку на стол, Кэмерон вскочила на ноги — когда она просила рассказать об их отношениях, то вовсе не имела в виду цирк, где ее выставят на посмешище. — Ты неисправим, — она стремительно пошла к выходу.

— Ну, наверное, за это ты меня и любишь, — самодовольно заявил Хаус.

Кэмерон замерла, затем медленно обернулась.

— Очень может быть, — глядя на него в упор, вполне серьезно и искренне сказала она.

А затем, проигнорировав ошарашенные взгляды коллег, с победной улыбкой на губах вышла из кабинета. Она шла по коридору легкой, размашистой походкой, сама не зная куда и зачем, а внутри все вибрировало от переполняющего ее чувства. Чувства, которое не отпускало с того самого момента, как она поняла, что нужна ему. И она была готова на многое, чтобы сохранить его на долгое, долгое время…

Хаус проводил Эллисон задумчивым взглядом.

— Это все какой-то бред, — пробормотал Чейз.

— Завидуй молча. — Хаус поднялся. — Пациентке МРТ, кровь на токсины и накачайте ее уже векуронием, а то дергается, как на электрическом стуле, — прибавил он, направляясь к своему кабинету.

Повернувшись к команде спиной, он невольно ухмыльнулся. Рука привычно потянулась за таблетками, но так и не достигла цели, замерев на полпути.

«Очень может быть».

Хаус мотнул головой, снова хмыкнул. Почему-то он даже не сомневается, что эта девочка еще не раз его удивит... Впрочем, она уже давно перестала быть просто «этой девочкой». Она стала Эллисон. Его Эллисон.