Неприятие встреч (гет)

Примечания:

плейлист: https://music.yandex.ru/users/to-sswers/playlists/1002

Никогда ведь не можешь сказать с уверенностью, какое место занимаешь в чужой жизни.

— Фрэнсис Скотт Фицджеральд

* * *

Он не понимал Лили Поттер. С самого первого дня, с самой первой встречи. Можно было сказать, что все дело заключалось в том, что он просто разучился общаться с девушками в частности и людьми в целом, а может, что он просто слишком устал докапываться до внутреннего мира каждого встретившегося на его пути человека. Причин могло быть много. И лишь одно оставалось неизменным: Лили Поттер он запомнил хорошо.

Впрочем, разве можно было начать эту историю именно так? Если кто-нибудь вдруг решил бы послушать сейчас Скорпиуса Малфоя, то можно было бы подумать, что причина его несчастий была заключена в младшей сестре его лучшего друга, но это было далеко от истины. Не в Лили Поттер была проблема.

Проблема всегда была в нем.

Он ненавидел время, в которое родился. Общество, выстроенное на устоях послевоенных ориентиров, как будто назло отвергало таких, как он: выходцев из аристократии, чистокровных слизеринцев, которые имели недюжинные амбиции и, что самое главное, недюжинные способности. Скорпиус Малфой просто с детства был приучен быть лучшим, старательным, в меру ответственным и в меру разгильдяем. Ему никогда не было трудно учиться — время в Хогвартсе пролетело бы и вовсе без забот, если бы ни одно «но» — в первую очередь он всегда был и оставался Малфоем.

Можно было подумать, что кто-то заколдовал его фамилию. Каждый раз, стоило кому-то произнести ее вслух (в том числе и ему), как все мигом переставали разговаривать и оборачивали на него то насмешливые, то презрительные взгляды. Поначалу он хотел бороться с этим неприятием, но выходило все только хуже, и в итоге Скорпиус принял для себя решение оставаться верным себе, своим ценностям и ориентирам, невзирая на то, что хочет увидеть и уже видит в нем социум.

И это было правильно, Скорпиус упорно верил в себя и свои силы. Поэтому, наверное, в конце седьмого года он принял неожиданное для окружающих, но судьбоносное для себя решение — стать аврором. Глупо было думать, что он хотел остаться простым блюстителем порядка, нет, он мечтал о большем — об очищении своего имени, о возвращении уважения к Малфоям, о… том, чтобы общество наконец увидит в нем что-то другое, чем просто склонность к темной магии. Скорпиус Малфой по-глупому верил в то, что он достоин занимать высокое положение в обществе, и видел в своем решении множество перспектив. В конце концов, главным аврором страны был Гарри Поттер, и его боялись, а его семью принимали в любой дом. Разве он не мог бы дослужиться до таких высот? Разве он чем-то хуже?

Тяжелая учеба сносилась им проще, чем упреки родных — в конце концов, дедушка и отец смирились с тем, что он не пошел ни в политику, ни в экономику; мать была довольна любым его решением, а бабушка всегда принимала сторону деда. Впрочем, Скорпиус не был особо привязан к семье, поэтому, как только он окончил университет, стал снимать небольшую квартиру на окраине Лондона.

На протяжении своей жизни Скорпиус всегда стремился исправить свое положение в обществе — он тратил на это время, силы, энергию, юношеский запал. Он видел в карьере решение всех своих проблем, а потому никогда не жалел себя: участвовал в самых трудных операциях, истощал себя до придела, тренировал физически, терпел молчаливо и мрачно незаслуженные упреки начальства, с яростью вслушивался в ехидством в их голосах, когда они были вынуждены отметить его заслуги… да, заслуги Скорпиуса Малфоя, сына и внука Пожирателей смерти.

И его жизнь могла показаться стороннему человеку тоскливой и даже неприглядной — оторванные от семьи, презираемых окружающим… что человеческого было в Скорпиусе Малфоя? Кто спасал его от того, чтобы упасть в пучину отчаянья?

В его жизни был лучший друг. Альбус Северус Поттер, пожалуй, был одним из немногих, с кем он сошелся сразу: они были схожи в плане некоторой отчужденности по отношению к собственным семьям. К тому же, каждый из них был известен еще до того, как они поступили в Хогвартс — черная молва ходила следом за их дружбой, и многие, поначалу удивлявшиеся, уже позднее перестали обращать внимание на двух слизеринцев, что вечно сидели на последних партах и развязно скалились, наблюдая за окружающими.

Альбус был его спасением от одиночества. Возможно, они не были близки, как полагается настоящим друзьям, но они оба умели понимать друг друга, а это было для Скорпиуса столь ценно, что он вряд ли был бы готов пожертвовать их дружбой ради чего-либо другого.

И в конце концов, именно Альбус стал первым человеком, который разглядел одну из главных загадок души Малфоя — он первым заметил то, как Скорпиус относился к Аиде Роули.

Сколько значимого сосредоточилось в одном этом имени! Почему Малфой так сильно любил ее? Что было в ней такого особенного? Он не знал, никогда, впрочем, не думал; Малфой просто понимал, что в его жизни есть она, и ради нее, казалось, он мог пожертвовать очень многим.

Аиду Роули он знал лет с пяти — иногда Астория шутливо говорила, что они с детства были неразлучны, и она еще тогда планировала их свадьбу с матерью Аиды, своей школьной подругой — Трейси Дэвис. Их семьи были довольны их союзом, а Скорпиус… Скорпиус был правда счастлив. Он боготворил Аиду — ее искристый смех, длинные, прямые пшеничного оттенка волосы, голубо-серые глаза, которые забавно щурились от улыбки. Аида была его маленьким лучиком солнца: непоседливым, страстным, лучившимся надеждой и верой в будущее.

— Когда мы поженимся, Скорпиус, — любила смаковать она, — давай набьем парные татуировки, словно магглы?! Или вообще — к черту эту Англию! Поехали в Италию, там так тепло и ярко!

Ему казалось, что она была влюблена в него так же сильно, как и он в нее. Аида проводила с ним все выходные, когда, во время учебы в аврорате, он все будние дни корпел над учебниками; она сопровождала его на званные вечера, блистала в красивых платьях и с помолвочным кольцом на четвертом пальце; она целовала его страстно, с мольбой придаваясь ласкам. Можно было сказать, что они даже жили вместе, и его неприметная квартирка на отшибе всегда пахла ее дорогими духами.

Скорпиусу все казалось нормальным — и ее истерики по вечерам, когда он допоздна задерживался на работе, а потом, вдруг опомнившись, трансгрессировал к себе домой, видя ее, со слезами на глазах и злой улыбкой; и ее извечное желание быть рядом с ним всегда: на работе, дома, на выходных, в будние, во время всех приемов и встреч. Малфой просто закрывал глаза на все, что, на самом деле, уже начинало раздражать. Но? Он же просто любил ее. И ему казалось нормальным жертвовать для Аиды чем-то — даже если это «что-то» было сном, восстановлением сил и просто временем, которое можно было провести с мыслями о своей жизни.

— Опять! Ты опять забыл! Мы когда-нибудь вообще сможем нормально сходить в ресторан, Скорпиус?!

— Ты опять взял работу на выходные?

— Мерлин, Малфой, почему они всегда вызывают только тебя?!

У нее была забавная привычка: всякий раз, когда она отчитывала его или даже начинала кричать от возмущения, то у нее автоматически складывались руки в замок, и Роули просто начинала ходить из одного конца комнаты в другой.

В такие моменты он все еще думал о том, что любит ее. Но с каждой новой истерикой, с каждой новой ссорой, упреком Скорпиус чувствовал, как часть его души медленно погибает, будто бы увядает. Малфою было трудно, и он разрывался.

Однажды он пробовал объяснить Аиде одну простую вещь: что он все это делает ради будущего, которое неразрывно связано с ней; что его никто не уважает, а только презирает, что у него нет имени, а значит, всего этого не будет ни у нее, ни у их детей. Ему было трудно рассказать ей, как часто он сталкивался с предубеждением, как тяжело ему было на работе, что вызывали его только потому, что хотели изжить, что никто не работает столько, как он. Аврорат мечтал его сломать, а Скорпиус — сломать их. И в этой схватке он тратил множество сил, потому, наверное, по возвращению домой, мечтал найти тишину либо понимание.

А Аида Роули, хоть и была такой же внучкой и дочкой Пожирателей, едва ли могла все это понять — для нее жизнь была беспечной и легкой, словно крылья бабочки. В Хогвартсе она всегда смеялась, задирала несчастных гриффиндорцев и пользовалось любовью преподавателей. Ей всегда было проще. Потому что она была милой, легкой на подъем, позитивной, но между тем хитрой и немного даже коварной. Аида Роули просто была тем человеком, которым нельзя бы не очароваться. А Скорпиус?..

Скорпиус всегда был другим. И, глядя на то, как она плачет, истерит, ходит взад-вперед по комнате, он думал о прошлом, не понимая, отчего в его душе так тяжело.

— Вернуться бы в Хогвартс, — невольно однажды слетело с его губ. И Аида, остановившись тогда, вперила в него злобный взгляд.

— Да, вернуться бы, — плевалась она ядом. — Ведь тогда я была Аида Роули и принадлежала только себе!

Она выглядела презабавно, и Скорпиус усмехался. От усталость у него ломились мышцы, и вообще он мечтал просто заснуть. Но их ссоры часто занимали всю ночь.

— Любовь, Аида, не позволила бы тебе владеть собой в полной мере.

— А кто сказал, что я вообще тебя любила? — и, словно ляпнув лишнее, она гордо вздернула подбородок. — Ну… тогда!

В тот момент что-то внутри Скорпиуса стало трещать по швам, а ее поцелуи вдруг стали казаться такими наигранными и пресными, что, право, Малфой начинал приходить с каждым разом все позже и позже. В каком-то смысле ему казалось, что помолвочное кольцо на ее четвертом пальце делает их обоих заложниками союза, он почему-то думал, что они будут всю жизнь, а поэтому забывал о всех ее обидных словах, ругани и недоверии.

Скорпиус Малфой просто любил. Любил так, как умел. И между тем, он все еще мечтал сделать себе имя, поэтому упорно работал над собой.

Поэтому однажды был вынужден принять приглашение в отдел разведки и уехать на полгода из Англии.

Он верил, что дома у него всегда будет его невеста, ему казалось, что им-то уже нестрашно ничего. А еще Малфой, время от времени разговаривая с отцом, решился наконец провести свадьбу. Так, в конце ноября, когда он наконец получит долгожданный отпуск после длительного задания. Обо всем этом он говорил Аиде на перроне, но она молчала, лишь приподнимая светлую бровь.

Ее длинные прямые волосы маячили перед глазами, когда поезд тронулся. Впрочем, он видел только ее спину — она не стала ждать, а просто ушла. И когда он вернулся наконец в Англию тоскливым ноябрем, то не нашел в квартире ни запаха дорогих духов, ни истеричного вопля «почему ты так долго?».

Его встретил только лишь Альбус, который и протянул ему тот роковой лист газеты, на котором черными буквами значилось: «Аида Роули и Андре Лонгботтом. Создание новой элиты? Эпохальная свадьба — неожиданная для всех».

— Знаешь, Скорпиус. Она просто тебе не подходила. Вот, что я думал, глядя на вас.

Но Малфой молчал, даже не видя перед собой друга. Его жизнь вдруг лишилась всех красок, всего смысла — будущее, имя, уважение. Зачем ему вдруг теперь это все?

И вот именно тогда вдруг в его жизнь неожиданно, будто бы даже случайно вошла сестра его лучшего друга.

Лили Луна Поттер.

Он был вдребезги пьян. Впрочем, он едва ли помнил, когда в последнее время его поведение по вечерам можно было охарактеризовать словом «трезвость». Мысленно Малфой оправдывал себя тем, что он просто устал, но право, ему прекрасно было известно, что причина крылась в той лютой, тяжеловесной боли, которая оттягивала его сердце вниз, заставляя Малфоя молиться то ли о забытье, то ли о смерти.

Она ушла от него, а мир словно остался прежним. Ничего ведь не изменилось, да? Работа, дом, сон, работа, дом, сон… бесконечная вереница примитивных вещей его жизни. Какая разница, что его вдруг от всего стало тошнить — мелочное раздражение сильных мира сего проделывало дыры в его самоконтроле, дом вдруг стал маленьким, темным чуланом, в который он возвращался поздней ночью и, не включая свет, падал на вечно незаправленную кровать, ожидая сна. Но сон не шел. Были какие-то смутные видения, которые, по сути, являлись воплощением его прошлой жизни. И вот тогда Скорпиус вдруг нашел для себя единственный способ сносить действительность. Почему-то оказалось, что без виски этот мир вдруг стал донельзя невыносим.

Это почти никак не отражалось на его жизни. Напротив, Скорпиус наконец-то начала провалиться в долгожданное небытие. Плевать, что по утрам нещадно болела голова, а тяжесть в животе зловеще предвещала последствия; плевать, что на работе он совершенно перестал проявлять инициативу и словно закапывал себя в груде бумажек, которые в лучшие времена всегда дожидались своего момента. Малфой даже начал изредка заходить в гости к родителям — Астория, нещадно броня Аиду, словно подливала топливо в его странное состояние, а Драко… он, казалось, не был ни удивлен, ни разочарован.

Ему бы хотелось относиться к жизнь так же по-отцовски философски. Но Скорпиус не умел. Для него жизнь казалась как будто даже завершенной, одно только честолюбие вынуждало его, словно заведенный механизм, выполнять ежедневные обязанности.

Он слишком много ставил на их отношения. Он слишком сильно зависел от Аиды. Он слишком… слишком открыл ей свою душу. И эта пустошь, что теперь образовалась в месте, которое целиком и полностью заполнялось ею, убивала его, сжирала начисто.

— Что, опять бухаешь? — с наигранным весельем хлопая его по спине, Альбус всегда приходил к нему, в бар, который Скорпиус никогда не менял. Потому что здесь не было никаких общих воспоминаний… потому что здесь он не обязан был думать о ней.

Малфой лишь ухмылялся криво, заливая в себя убойную порцию алкоголя, из-за чего реальность теряла четкость, а тело наполнялось эйфорийно пустотой.

Ему, право, было почти хорошо.

— И вновь я сегодня не один. Опять Лили увязалась.

Скорпиус на автомате хмыкнул, кинув лений взгляд на подошедшую к столику девушку, в которой сразу можно было узнать единственную дочь Гарри Поттера, чьи фотографии мелькали в прессе довольно часто.

— Сестренка, ты, конечно, такая прилипала, — закатив глаза, все же весело бросил Альбус, по-забавному скрещивая руки на груди.

— Мне тоже иногда хочется развеяться!

Лили Поттер улыбалась, и у нее на щеках появлялись милые ямочки. Это почему-то напомнило ему о том, что у Аиды была совершенно другая улыбка — более раскованная, полная чувств и страстей. А Лили… ну, она и выглядела как скромная, хорошая, добрая девочка. Наверное, она всегда казалось ему до приторности сладкой, вязкой, словно патока, и Скорпиус едва ли вообще мог припомнить, когда он в последний раз с ней говорил.

— Вам хорошо, вы хотя бы работаете, видите мир, а я… — она заламывала от странного волнения пальцы и смотрела только на брата.

— Никто не мешал тебе тоже найти свой путь. Ты сама выбрала неопределенный род занятий.

Может, случайно, а может, она не ожидала, что все это время Скорпиус смотрел на нее, но Малфой перехватил ее взгляд, и на дне карих, теплых зрачков он увидел странное бурление — коктейль из жалости, страха, грусти и какой-то тоски. А это почему-то поднимало в нем бурю ярости, и, утыкаясь взглядом в стакан, он перестал уже обращать внимание на милую семейную перепалку — Скорпиуса Малфоя тошнило.

Тошнило от того, что люди вокруг него были связаны какими-то отношениями: родственными, дружескими, любовными. Тошнило от того, что ему казалось, что во всем этом убогом мире только он один вел борьбу со всем одновременно. В его душе покоя не было никогда, но сейчас… сейчас там даже не оставалось самообладания, рассудительности и надежды.

Наверное, если бы он хотя бы мог возненавидеть ее, то Скорпиусу стало бы проще. В конце концов, ненависть всегда была для него живительной силой — но он не мог, потому что чувствовал свою вину, потому что одна-единственная мысль прожигала его сознание: «это я во всем виноват».

— Нет.

Чья-то теплая ладонь накрыла его сжатые в кулак пальцы, и, щурясь, он смог разглядеть сквозь белые блики бледное, встревоженное лицо Лили Поттер. Только сейчас он заметил, что они сидели одни — Альбус словно куда-то пропал. Их столик, самый дальний, находился в некотором полумраке, но даже сквозь него он мог увидеть, что она сидела уже не через два стула от него, а на соседнем, и что ее короткое фиолетовое платье обнажало длинные ноги.

Он дернулся, зарывшись рукой в волосы, и отвернулся, чувствуя некоторую сухость во рту. Из головы его вдруг сразу вылетели все образы — искрящееся лицо Аиды исчезло, и он словно вернулся обратно в свою серую действительность, ярким пятном в котором была Лили Поттер, с ее рыжими волосами и фиолетовым платьем.

— Где Поттер? — наконец спросил он, скользя по ней пустым взглядом. Веки у Лили слегка подрагивали, а рука, которой еще недавно она накрыла его кулак, теперь подпирала щеку.

Она просто пожала плечами, и тогда Малфой понял, что, скорее всего, Лили Поттер уже успела немало выпить.

— Он всегда куда-то исчезает, — обидчиво протянула она, слегка покачиваясь в такт музыке.

— В смысле, всегда?

В это мгновение она наконец подняла свои наполненные эйфорийной дымкой глаза и посмотрела на него, по-глупому улыбаясь.

— Мы так-то не первый раз уже вот такой компанией выпиваем, Малфой.

И вправду, он просто забыл. Ведь все эти дни он каким-то удивительным образом стал довольно часто натыкаться на Лили Поттер, которая вечно увивалась за братом и приходила в бар выпивать. Может, на душе у нее тоже было неважно, поэтому она так же заливала чувства алкоголем? Впрочем, едва ли Скорпиус вообще задумывался о чем-то, кроме своей боли — он даже забыл о том, что вот так вот сидит с ней невпервой в этой полумраке помещения.

— Ты ни в чем не виноват, Малфой, — заерзав на кушетке, проговорила Лили. Что-то как будто мешала ей спокойно усесться, и она то и дело приподнималась с места, тянулась к чему-то на столе, а потом плюхалась опять и поджимала губы. — Это она была недостойна тебя.

Волна тихой ярости поднялась в его груди, а лицо помрачнело. Странное дело, в эту секунду он ненавидел именно Лили Поттер, хотя бы потому, что даже Альбус не решался поднять эту тему. Все уважали его право на депрессию, а она? Что пыталась сделать она?

— И вообще, она теперь изменяла еще с Хогвартса. Ты был единственным слепцом в этой ситуации, — почти выплюнула она, и, когда их глаза, встретились, Скорпиус почувствовал, как странная дрожь пронизала его сердце — до того сложные эмоции он видел на дне ее зрачков.

— Заткнись, Поттер, — грубо выплюнул он, резко приподнимаясь с места, из-за чего голова закружилась, и он был вынужден схватиться руками за стол.

— Дурак! — громко крикнула она ему в спину, когда Малфой наконец, пошатываясь, уходил прочь или даже бежал, к себе, в темный чулан, где можно было окунуться в свои мысли, словно в нежный шелк.

Но он пришел в бар и на следующий вечер, и к нему, полчаса спустя, вновь присоединились Поттеры. Все повторялось: в какой-то момент Альбус просто уходил, и он, поглощенный воспоминаниями, возвращался в реальность только из-за Лили. А она опять была в своем фиолетовом платье, покачивала методично ногами, на которые он, даже при большом желании, не мог не бросать взгляд, и, облизывая ложку из-под мороженного, выпивала будто бы не меньше его.

Она опять говорила с ним о ней, нарушая личные границы; опять встряхивала и даже возмущалась.

— Вспомни, ты пропустил День Рождения Альбуса, потому что она так сказала… ты не пришел к нам на празднование Хэллоуина, потому что она так захотела… и потом, весь Лондон видел, как она время от время сидит с Андрэ в кафе. Все видели. Неужели ты все еще думаешь, что виноват? И любишь ее… ее?

Лили Поттер невозможно было заткнуть. Ее голос, и без того высокий, будто срывался, а грудь начинала тяжело вздыматься.

Он мало помнил ее в Хогвартсе, однако Лили Поттер всегда казалась ему образцом благоразумности. Но этот образ сейчас не вязался с тем, как отчаянно она… защищала его?

— Хватит уже обвинять себя, — тихо закончила она, и Скорпиус, неотрывно наблюдавший за ней, уже даже не испытывал ярости. Просто странное смирение — будто все так и должно было быть.

Скорпиус был вдребезги пьян. Только этим он потом мог объяснить то, что произошло в один из вечеров. А может, тут было замешено нечто большее, чем алкоголь — тоска, желание почувствовать себя цельным, возможность прикоснуться к чужом теплу, долгое отсутствие в его жизни женщины. В эту кучу объяснений можно было спихнуть множество вещей, причин, вопросов — это не отменяло одного факта.

В один из таких вечеров, когда Лили опять потягивалась за чем-то на столе, то чуть было не упала, неудачно поставив ногу на подножку стула, и его крепкие руки среагировали быстрее чем мозг: Скорпиус схватил ее за талию, слегка прижимая к себе.

Она не упала. Просто обернулась, чтобы посмотреть на его лицо, и ее губы театрально сложились в букву «о». Лили Поттер смотрела на него слишком говорящим взглядом, чтобы он не решился на эту игру — Скорпиус Малфой просто взял и поцеловал Лили Поттер.

В конце концов, она была красивой, молодой, крайне привлекательной девушкой в этом своем обтягивающем фиолетовом платье. А еще она была дочерью человека, которому он всегда завидовал и на чью высоту целился. Да и к тому же... она была такой податливой и словно жаждущей, что Скорпиусу сложно было придать себе благоразумное воздержание.

Он целовал ее и уводил за собой, в свой темный, мрачный чулан, который когда-то был пропитан сладкими духами другой и в котором все еще стояли ее баночки, лежали ее вещи.

Но в ту ночь это уже не имело значение — как и то, что тот факт, что он переспал с Лили Поттер, может косвенно повлиять на его дружбу с Альбусом. Ничто из этого Скорпиуса не волновало. Только лишь солнечный свет разбудил в его голове этот вихрь сомнений, самобичевания и презрения к себе.

Ему хотелось думать, что ночь с Лили Поттер ему привиделась; что ее красивое, обнаженное тело было не больше, чем мираж, ведь, когда он проснулся, в его комнате никого не было. Только вот нечаянно забытая заколка, валявшаяся на полу, говорила об обратном.

К тоске вдруг нечаянно примешалось желание в быстрое мгновение умереть. И уже не хотелось ни алкоголя, ни душных, темных вечеров в баре. Скорпиусу Малфою, казалось, стало еще хуже, и он, словно воскреснув, с удвоенной дозой засел за работу.

Былые мысли о величии затрепетали в нем с новой силой, но каждый раз, когда он видел перед собой Гарри Поттера или когда в очередной раз отказывался от встречи с Альбусом, он вспоминал лихой взгляд Лили Поттер, ее пухлые губы и мягкие ямочки на щеках. Она была такой трогательной, совершенно другой, не такой, какой с ним была Аида. И эти мысли были словно удавом, лишавшим его дыхания.

В конце концов, он не нашел ничего лучшего, как опять согласиться на командировку. Англия стала слишком пустым место для него, и, поднимаясь по ступеням в дом Поттеров, Скорпиус Малфой, казалось, дрожал. Ему нужно было попрощаться с Альбусом… ему нужно было, наверное, объясниться с Лили.

Поэтому, казалось, в тот момент, когда веселый Альбус вышел вдруг из комнаты за бокалами, оставляя его наедине со своей сестрой, Скорпиус был словно вынужден самой судьбой произнести то, что так и вертелось на его языке:

— Прости, что не зашел поговорить раньше.

Лили, все это время раскладывавшая журналы на столе, словно вздрогнула, остановившись. Быть может, этот разговор был ей так же неприятен, как и ему.

— Мне жаль... что произошло тогда… я не знаю, как сказать об этом Альбусу.

— Зачем? — ее спина резко выпрямилась, а взгляд словно отяжелел. — Зачем моему брату вообще что-либо об этом знать? И… мне казалось, что мы оба мысленно решили сделать вид, что ничего не было вовсе.

На мгновение ее голос оборвался, и она, по-новому взглянув на него, спросила невольно:

— Или я ошибаюсь?

Но ему нечего было сказать. И Скорпиусу казалось, что лучшим решением сейчас была тишина. Все прошло легче, чем он ожидал. Все закончилось лучше, чем он рассчитывал.

Однако? Что-то было такого в ее голосе, в ее тоне, в ее позе, когда она провожала его на пороге, что Малфою показалось, будто все стало еще хуже, чем было. Словно он сам вдруг стал причиной того странного выражения на ее лице.

— Лили. Все же нормально, да? — невольно спрашивал он, заглядывая в глаза, которые убегали от него с решительным стремлением.

— Да, — говорила она.

Но в глазах ее ему чудилось другое.

Для него время ощущалось по-странному глупо: то месяца пролетали, не оставив после себя ни одного воспоминания, то тянулись так безнадежно долго, словно время исчислялось в каких-то совершенно иных единицах измерения. Однако рано или поздно это все равно должно было произойти — полгода бегства от страны, людей и себя подошло к логическому завершению, и Скорпиус вновь стоял возле знакомой центральной части магического Лондона, и в руках его сиротливо покачивался чемодан.

Весна искрилась в чистых окнах ухоженных домов, зелень источала приятный аромат, но его все еще по привычке тошнило, когда он шел по расчищенной мостовой, отчаянно стараясь не ударяться своим плечом о тела других людей.

В общем и целом — идти ему было некуда. К родителям Скорпиус никогда не спешил, Альбус, очевидно, был еще на работе, а соваться в дом Поттеров просто так… что ж, по определенным причинам ему этого совсем не хотелось. Несмотря на полгода рационализации и попыток забить воспоминания, в его голове образовалась странная каша из мыслей: то он думал, словно по странной привычке, об Аиде-еще-Роули, то его кидало в полумрак комнаты, к фиолетовому платью, которое накрепко зацепило его сознание.

Результат бегства был плачевным. Скорпиусу не стало легче. Он даже не научился заново дышать.

Квартира на отшибе Лондона встретила его едким запахом пыли, но он не сморщился — Скорпиус давно перестал испытывать бытовые неудобства. Та мясорубка, через которую он прошел в Мексике, прибавила ему шрам на лице и уничтожила любой конформизм. Теперь Малфою, казалось, что он был не убиваем и выходило так, словно так же теперь думали в аврорате.

Его впервые встречали на перроне. Вместо презрительности в глазах его коллег вдруг появилась угодливость. И только потом Скорпиус Малфой узнал, что слава о нем шла впереди него самого — то, с какой отчаянностью боролся он с подпольной мафией, отравлявшей умы глупых волшебников, видимо, вызывало в их трусливых натурах восхищение, смешанное со страхом.

Но… выходило странное — Малфой не испытал ни счастье, ни радость, когда сам Гарри Поттер подошел к нему и пожал руку, по-забавному щурясь. Мистер Поттер что-то говорил, и до него доносились только отрывки фраз о званном вечере в его честь, о том, что все гордятся уроженцем Англии.

Малфой слушал. Но совершенно не слышал. Его извечная подруга, тошнота, подкатывала комком к горлу, и Скорпиус даже не мог ничего сказать.

Ему было тошно. Грустно. Может, немного одиноко. Он окидывал свою безжизненную комнату взглядом, полным бессмысленности, и почему-то вспоминал ярко-рыжие волосы Лили Поттер. Они горели огнем перед его взором, заслоняя искрящиеся глаза Аиды.

В конце концов…

— Мерлин, Малфой, все твои планы осуществлялись! Ты чего такой мрачный? — насмехаясь, бросал ему Альбус. Его слова шли в унисон с мыслями Малфоя, поэтому-то отвечать было трудно, а еще труднее — смотреть по сторонам, оглядывать толпы разодевшихся волшебников и испытывать странного рода ненависть.

Здесь были все те, кто его ненавидел и не признавал. Здесь была его семья, и было видно, что Драко Малфою совершенно некомфортно. Здесь был Гарри Поттер, был Андре Лонгботтом и его… красавица жена, которая улыбалась точно так же, как и тогда, когда стояла рядом с ним. На ее четвертом пальце все еще было платиновое кольцо, но уже не его, и в ней, право, почти ничего не изменилась.

Ему хотелось взвыть, хотелось просто подойти к ней и спросить простое: «Какого хрена ты пришла на мое торжество, блядь?». Но слова не слетали с его уст, а ярость потухала так же быстро, как и поднималась в душе.

— Альбус, правда ли, что ходили какие-то слухи… — он отчего-то запнулся. Может, дело было в том, что его взгляд деланно случайно был пойман цепким взглядом Аиды, а может, Малфой просто совершенно не отдавал себе отчета в том, о чем хотел спросить. — … об Аиде, когда мы с ней уже встречались?

Поттер присвистнул лихо, проследив за его взглядом, и, резко закрыв ему обозрев, прямо посмотрел на друга.

— Да вроде нет.

— Но твоя сестра говорила о другом, — упрямо протянул Малфой, смакуя каждое слово. Почему-то именно сейчас ему хотелось подтвердить свою ненависть, найти ей достойное оправдание.

— Что? Лили? — Альбуса это только раззадорило, и он по-забавному прикусил губу. — Давай-ка у нее и спросим.

И не успел Малфой опомниться, как Альбус круто развернулся и направился куда-то в сторону, схватил Лили Поттер за рукав платья и потащил за собой. У нее на лице был коктейль эмоций — непонимание, раздражение и что-то странное, неподдающиеся описанию, то, чего Скорпиус совершенно не понимал. И стоило Лили Поттер только оказаться перед его лицом, как это что-то словно начало шириться в размерах, сметая все — она посмотрела на него, прикусив губу, и в глазах ее он словно увидел ту ночь. Она отпечаталась во всем ее лице, оставляя невидимый для других шрам, но он-то видел его, чувствовал, буквально мог ощутить, не касаясь.

— Что там за слухи ходили об Аиде в Хогвартсе? — беспечно поинтересовался наконец Альбус, крадя ее внимание у Скорпиуса.

Лили посмотрела на брата и побледнела. С силой дернув свою руку, она выпрямилась, поглаживая тонкими пальцами свои запястья, и, не смотря ни на кого, вдруг оскалилась:

— Слухи всегда ходят. И обо всех.

— Ну в общем ничего нового, — покачивая головой, тянул Альбус, — моя сестренка известная сплетница, Малфой. Может, эти слухи ты и пускала? — говорила он с весельем.

Но Лили весело не было. И, казалось, Малфой физически мог ощутить, как ей хочется со всей дури впечатать лицо Альбуса в свой кулак. В ней поднималась буря, но на лице лишь дернулась бровь, когда она вызывающе посмотрела на них.

— Было дело.

— Что? — тупо переспросил Скорпиус, слегка склонив голову, которая уже начинала кружиться.

— Я пускала о ней слухи, — чеканила она красными губами, которые кривились… будто бы от боли. — И о вас пускала. О ваших с ней отношениях. И делала это постоянно, слышишь, Малфой? П-о-с-т-о-я-н-н-о. Кто знает. Может, это я стала причиной, почему она вдруг переключилась на удачно — так странно удачно — подвернувшегося мистер Лонгботтома?

Фужер в его руке треснул, и он буквально почувствовал, как белоснежный рукав рубашки мокнет, как кровь тонкой струйкой стала проделывать дорожку к запястью. Тошнота внутри него отступала, и появилось что-то новое, странное, необъятное — мучительно желание уничтожить человека, стоявшего перед ним.

— Какого черта, Поттер?

Но она уже его не слушала, развернулась, взмахнув рыжими волосами, и быстрым шагом вышла из зала. Сотни глаз были устремлены на них, но Малфоя это не волновало — он хотел броситься следом, остановить ее, прижать к стене и выпытать из нее признание, хотел…

— Не глупи, Скорп.

Надежная рука Альбус схватила его за локоть раньше, чем он двинулся.

— Моя сестра просто идиотка. И, кажется, она просто тебя ненавидит. Отсюда несет всякий треп. Забей, Малфой.

Но это была не ненависть — ее странное выражение лица. Это было что-то большее, и этот вопрос мучал Скорпиуса, заставлял вспоминать Хогвартс, вскрывать свои воспоминания, нагнаивать старые раны.

Лили Поттер. Чертова Лили Поттер. Звезда Гриффиндора, образец рассудительности — она то холодно взирала на него, когда Скорпиус приезжал к ним на каникулы, то о чем-то шепталась за его спиной, криво скалясь. Он не понимал ее, совершенно не знал.

И это по-настоящему начало мучить его больной рассудок. Мысли, словно идеально выправленная рота, маршировали по его черепной коробке, делая кульбит, отсекая реальность от сознания. Нигде покоя не было, и даже на работе, в своем новом кабинете Скорпиус Малфой закрывался от всех и прятался в глубине своих рассуждений.

Прятался. Точно. Прятался. Пока буря сама не нагрянула на его порог — пока пшеничные волосы вновь не появились перед его глазами, а искрящиеся глаза не впились в его лицо с забавной, ненужной тоской.

— Как ты, Скорпиус?

Ее голос не был полон эмоций: в нем не было ни привычного раздражения, ни страсти, ни радости. Она вся стала словно сосуд, из которого вылили остатки жидкости — Аида Лонгботтом лишилась доли своего очарования, и это вернуло его к реальности быстрее, чем любые потуги его коллег.

— Пожалуй, пребываю в состоянии, при котором совершенно не хочу видеть тебя. Осознаешь?

— Малфой…

— И это я еще мягко сказал. Какого черта, Роули? Беги к своему муженьку, думаю, он явно чувствует себя потерянным без твоих извечных нотаций. Или постой… ему ты мозг не трахаешь с таким же постоянством, как мой?

Скорпиус хмыкнул, отвернувшись от нее, от ее глаз, волос, губ, от своих воспоминаний. Он проживал эти полгода, взращивая собственное кладбище в душе. А теперь покойник стучался к нему с того света.

Но Малфой хотел жить, ему не хотелось обратно. А еще, правда, ему хотелось понять очевидно, но все равно неясное — почему?

— … что было не так? Когда ты познакомилась с ним?

Аида молчала, бросая липкий взгляд на его новый кабинет. Жалела ли она, что не дождалась того мгновения, когда имя «Малфой» стало не ругательством, а именем нарицательным?

— Ты просто ублюдок, Малфой. Мог бы уехать в эту свою Мексику года так три назад. Мог бы бросить вызов этой всратой системе раньше!

— Что опять не так, Аида?

— Все! Все не так, придурок! — ее голос сорвался на крик, а глаза отяжелели от боли. — Ты был идеальной партией, кроме разве что одного — ты никогда со мной не был. Все твои мысли были только о тебе, о твоей карьере, о твоем будущем…

Скрипнув громко стулом, Скорпиус резко поднялся с места, испытывая до поражающего похожие эмоции, что и тогда, когда Лили Поттер плевалась ядом ему в лицо.

— Врешь, и сама знаешь, что врешь. Я строил наше будущее. И думал о нас с тобой. Это ты не дождалась, это ты до последнего паразитировала на мне. А потом появился мистер Лонгботтом, у которого было все то, что я тебе обещал раздобыть. Поэтому переключилась, да? Да, впрочем, плевать. Скажи мне только одно: как давно это произошло?

Ее тяжелое дыхание вздымало грудь, но она больше не казалось ему такой красивой, как раньше. Ничто теперь в ней не вызывало в нем трепет или нежность, только вязкую обиду, которая наполняла его сердце до краев.

— Мерлин, неужели я могу наконец сказать это так спокойно? — тихо прошептала она. — Неужели я могу наконец признаться тебе, что никогда особо и не любила, что ты просто был удачный вариант, ровно до тех пор, пока не появился кто-то лучше. Моя мать всегда учила меня ценить себя и свое тело. Поэтому я и отдавалась только лучшим. А Андре, да… он оказался лучше тебя, вот и все. Поэтому я ушла к нему почти сразу, как только у меня появилась возможность уйти от тебя без скандала.

Однажды в детстве он гулял с отцом по берегу моря. Серое небо застилало солнце, и в какой-то момент волны загудели, словно трубы, и обрушались на несчастные булыжники. Тогда ему казалось страшным то, с какой стремительностью в природе ясная погода сменяется ненастьем, и то, как сильно это напоминало ему собственные вспышки агрессии, которые накрывали его ревущей волной.

А теперь он думал, почему чувства настигают его словно с запинкой. Почему, глядя на нее сейчас, Скорпиус ничего не испытывает?

— Кто вас познакомил, а? — лениво протянул Скорпиус Малфой, холодно глядя в свое прошлое.

— Что? — удивлению ее не было предела. Может, она хотела, чтобы он начал брезжить слюной, а может, чтобы накинулся, обнажая душу, сердце, тело. — Это была случайность. Однажды, когда ты уехал, я пришла на вечеринку Лили Поттер. Ты же знаешь, у нее всегда собиралась вся элита магического мира.

Летние солнце жарило беспощадно, но в густой зелени это уже не ощущалось так убийственно, как в докучливом, суетливом Лондоне. Именно поэтому, наверное, на лето Поттеры всегда перебирались в свой летний дом — чтобы спрятаться от гудящей теплоты и смердящего города. Всякое лето Скорпиус проводил у них бывало неделями, а иногда и целыми месяцами, поэтому, конечно, никто не удивился, когда он появился на пороге их деревянного дома. Альбус встретил его с поразительным радушием, а Лили Поттер не повела даже бровью.

Когда-то давно, в прошлой жизни, они каждый вечер жарили мясо на костре и купались в близлежащем озере, напивались до веселого состояние и танцевали под луной. Да, так было раньше, и тогда, в том далеком прошлом, Скорпиус с радостью принимал участие в этом незатейливом веселье.

А сейчас его тошнило от всего, и он в одиночестве бродил в густой зелени, и, добредая до забытого пирса, окунался в прохладную гладь воды.

Луна отражалась отчетливо и вокруг было светло почти так же, как днем. Не было никого — и Скорпиус наслаждался своим одиночеством, смакуя его под водой, ныряя и выбираясь наружу, наслаждаясь прохладой.

Зачем он приехал сюда? Чего искал? Ответа не было, и он продолжал нырять, пересекать границу между сушей и водой с упоительной легкостью.

И, когда вдруг Скорпиус Малфой задержался под водой больше обычного, он неожиданно для себя почувствовал, что был на этом пирсе уже не один.

На мостике, свесив в воду ноги, сидела задумчивая Лили Поттер, и когда он вынырнул, у нее от ужаса исказилось лицо, а ноги резко приподнялись так, чтобы вода больше не касалась бледной кожи. В ее лице опять появлялось то непонятное, странное выражение, вытравляющее в нем Аиду с ее искрящимися глазами, заполняющее его внутреннее пространство по-новому.

Это что-то, неподдающиеся описанию, вдруг стало ему таким очевидным и понятным, что он даже позволил себе ухмыльнуться.

Ах, Лили Поттер, образец рассудительности. Она была в него влюблена настолько глупо и очевидно, что было даже странно, как не понял он этого раньше, как не увидел в ее теплых, карих глазах такую сумасшедшую бурю эмоций. И все это — была ли это месть? Свела ли она их, как говорила, или только пыталась обратить на себя внимание?

Лихое настроение овледло им полностью, и, медленно подплывая к ней, Скорпиус почти что ощущал себя хищником.

— Что… я… Я уйду, — запинаясь, мямлила она, и ее длинные ноги были уже готовы вскочить, когда Скорпиус приблизился к ней вплотную и положил руки на мост, приподнимая свое тело так, чтобы быть с ней одного роста.

Ее холодные ноги касались его груди и таким образом были словно захвачены в плен, отчего лицо у Лили стало совсем растерянным.

— Любим играть по-взрослому, а, Поттер? — с нотками стали спросил Скорпиус. — Любим играть в человеческие жизни… или в сваху?

— Причем здесь вообще я? — словно загнанный в клетку зверь, она защищалась до последнего, и глаза ее поразительно сверкнули. — Это всегда был только ее выбор.

— Да, но бывает так, когда человек словно пытается сплести чужие жизни. Знакомо?

Оперевшись на мост, он вынудил Лили слегка двинуться назад, и встав наконец ногами на поверхность, Скорпиус посмотрел на Поттер сверху-вниз, прожигая взглядом. Много было в ее лице, много отчаянного, болезненного, влюбленного. Это «много» никогда им не замечалось. Поэтому она захотела наконец обратить его внимание?

Подав руку, Скорпиус дернул Лили на себя, заставляя встать, но напрасно она думала сбежать — его руки крепко держали ее плечи.

— Только, Поттер, за играми следует расплата. А чем ты готова заплатить?

Они целовались довольно страстно для людей, у которых, казалось, была обоюдная неприязнь, тошнота, депрессия и что-то еще. В его голове мысли сметались, комкались, превращались в один безжизненный шар, который не катился по черепной коробке, а прилипал к ее стенкам.

Это чувство потерянности сменялось интересом.

Да, было по-настоящему забавно его открытие — и не менее забавно было то, что ему совершенно не претило от осознания, что кто-то тоже его любил.

Тайно. Безответно. Мучительно. Долго.

И что этим человеком была не Аида Роули, от которой у него когда-то сводило нежностью сердце.

Им всегда была она.

— Она опять пришла без Малфоя, — громко влетело в ее ухо. — Может, наша вечная парочка наконец разошлась?

Лили резко крутанулась, кинула холодный, цепкий взгляд в сторону забитого алкоголем столика и увидела, точнее, сразу же наткнулась на стройную, беспечную фигурку, и странный порыв зависти опять захватил ее.

Она пришла одна. Без него. В который раз Лили так коротала вечера, лелея тщетную надежду хотя бы одним глазком увидеть его? Хотя бы просто подметить затаившуюся на дне зрачков усталость, увидеть, что брови его на протяжении огромного количества времени прибывают в нахмуренном состояние, и опять понять для себя, что он все еще живет тем, чем жил всегда: работой, Аидой Роули и тщеславием.

Этими моментами, наверное, Лили Поттер только и жила, но эта стерва лишила ее даже этих мимолетных встреч — она забрала у нее Скорпиуса безвозвратно и по-собственнически цепко. А он просто по-глупому любил ее, Лили Поттер была в этом уверена.

Но ее уверенность в их отношениях в угоду тайной радости трескалась всякий раз, когда Лили подмечала, как странно заинтересовано смотрит Аида Роули на стоявшего в отдалении Андре Лонгботтома, и что-то страшное поднималось в ее душе, словно приговаривая: «Почему бы не столкнуть две судьбы?».

— Мюриэль, запиши, пожалуйста, — скрестив руки, бормотала Лили, — что на следующий вечер мы опять должны позвать Андре. И… сделай, будь добра, так, чтобы он перестал уже садиться за мой столик… Возможно, стоит… — ее цепкий взгляд прошелся по табличкам, спотыкаясь на вензеле «А и Р», — кажется, за северным столиком он еще не сидел, да?

В такие моменты, когда алкоголь прорывал оковы ее совести, Поттер готова была смеяться до боли в желудке — ей казалось, что в своих тонких пальцах она держит хрупкие струны судьбы. Ведь как по-другому она могла объяснить то, что видела — беспрецедентное, неизбежное сближение человека, которого при ином раскладе она хотела просто отравить.

Аида Роули купилась на слюнопускание Андре сразу. И поначалу Лили Поттер это безумно веселило.

Но в итоге… в итоге ей захотелось захлебнуться от того нещадного потока слез, который она пролила, глядя на Скорпиуса Малфой — ее дорогого, горячо любимого Скорпиуса Малфоя, который молчал, когда Аида говорила; который смотрел на нее нежным взором; который ласково поглаживал ее запястья.

Но что-то в душе Лили Поттер навсегда раздвоилось, и стоило только слезам высохнуть, а глазам приобрести нормальный оттенок, как она продолжала делать то, что делала до этого: сталкивала Аиду с Андре, подсаживала их вместе, убирала вокруг них людей, лишь бы они могли побыть наедине, устраивала вечеринки чуть ли не каждую неделю.

Иногда ей казалось, что она больная стерва, что она — буря, которая уничтожает окружающих людей, что Скорпиус Малфой никогда ее не простит, не поймет, если узнает вдруг, что она сделала все возможное для того, чтобы судьбы двух раньше безразличных людей накрепко переплелись.

Глупая-глупая Лили Поттер. Сколько слез она пролила в день, когда случилось неизбежное — свадьба Андре и Аиды. Сколь сильное страдание поднялось в ее душе, когда она услышала от Альбуса, что Малфой наконец вернулся в Англию и узнал обо всем.

Она ненавидела себя, проклинала свое мелочное желание разрушить то, что выглядело таким крепким и нерушимым. Но где-то там, в глубине душе красным маячило: «Давай, Лили Поттер, у тебя наконец-то появился шанс».

Ах эта ужасная, оттягивающая нервы безответная любовь. Да и любовь ли это была? Для Лили, у которой границы нормального и аморального существовали бок о бок, все переплелось.

Хотя… ведь все, право, начиналось так невинно — красивый одноклассник ее брата, приезжавший к ним на каникулы. Вот, кем поначалу был Скорпиус Малфой. Но чем старше она становилась, тем сильнее испытывала странное притяжение — не во внешности его было дело, не в том, что он чем-то напоминал ей отца, и загвоздка заключалась даже не в том мрачном амплуа, что окружало его.

Все дело было в его личности как таковой. Скорпиус Малфой с его горящим взглядом, с его скрытным, на первый вид тихим характером был такой же неукротимой силой, как и она. Казалось, Лили раскусила его почти сразу — увидела в нем борьбу, желание прославиться, стать уважаемым в обществе. Эти чувства намертво впечатались в его глазах, и она хорошо запомнила тот день, когда Малфой, наперекор всей профессуры, пришел на экзамен, чтобы доказать, на что была способна его воля.

Наверное, именно тогда Гарри Поттер и сказал на семейном обеде, что от Скорпиуса Малфой стоит ожидать многого.

Но отец… отец заметил это так поздно! Лили видела его потенциал с самого начала, и она любила его силу. Любила потому, что, безвольная от природы, паразитировала за счет других.

И все ведь было хорошо — одно время он был свободным, и Лили могла смело предаваться своим мечтам. Ровно до тех пор, пока его руки не обвили, словно силки, тонкие пальцы мисс Аиды Роули, у которой в глазах было что угодно, кроме любви.

Может быть, Поттер стоило порадоваться за того, чье счастье она ставила порою даже выше своего; может, ей нужно было всего лишь забить подростковую ревность и принять для себя очевидное: ее Скорпиус Малфой совсем не ее и что нити, связывающее их, лишь у нее в голове.

Ей нужно было смириться. Просто жизненно необходимо. Только вот сама Аида Роули будто была против этого, поэтому, наверное, без зазрения совести закатывала скандалы. Лили слышала, как ругались они за закрытой двери в их загородном доме; видела, как нарочито небрежно она общается с ним на публике; чувствовала, что таким убитым Малфой был далеко не из-за того ада, что творился у него на работе. С каждым днем Лили Поттер осознавала очевидное: Аида губит его. И, право, кто бы мог переубедить ее, что она выступает не как благодетель, а как тщеславная душа, считавшая, что может беспечно играть судьбами других?

Расплата наступила для нее стремительно — любимый Скорпиус Малфой страдал, и, увязываясь за братом, она видела только новый виток разложения, а не успокоительное воскрешение, о котором так долго мечтала.

Во всем этом была виновата она. Во всяком случае, ей почему-то так думалось, и, напиваясь рядом с ним, Поттер трясла его мысли, трогала его за руки, обращал внимание на себя, лишь бы взгляд у Скорпиус не был таким пустым, а лицо — безжизненным.

— Ты лучше, чем считаешь, — шептала она, наблюдая за тем, как голова Скорпиуса умиротворенна лежала на столике.

— Ты сильнее, чем думаешь, — говорила она мысленно, видя, как Малфой приходит к ее отцу для обсуждения очередного дела.

Может, эта глупая уверенность и была причиной, по которой однажды все ее мечты стали явью? Чем еще могла заслужить Лили Поттер объятия человека, о котором мечтала, казалось, всю жизнь?

«Будь стойкой, Лили, и не проси больше», — думала она всю ночь, лежа рядом с ним, наблюдая, как лунный свет скользит по его спящей фигуре.

Будь незаметной. Скрывайся. Прячь эмоции, сотри эту любовь. Лили выбила внутри себя эти аксиомы уже очень давно, но именно сейчас, когда она добилась, казалось, того, о чем желала, что-то внутри нее начинало разрушаться. Как можно было прятать нечто такое, что приносило ей столько боли?

— Лили. Все ведь в порядке? — спрашивал он, и Лили чувствовал, как его тяжелый взгляд блуждает по ее телу, и перед ним Поттер ощущала себя словно душевно обнаженной.

Как можно было это таить? Эту боль от осознания, что человек, который наполняет твою жизнь смыслом и дыханием, в тебе не нуждается совсем?

— Да, — твердила она, словно мантру.

И он уехал. Как у Скорпиуса все было просто: хочешь — сиди за работой, словно за каменной стеной; хочешь — сбегай, куда глаза глядят. А Лили сбежать не могла. Она проживала свой ад наедине с собой и тоскливо глядела, как зима сменяется весною, но в душе ее наперекор природы возрождения не было.

Терпению ее, казалось, постепенно наступал конец, и каждый раз, стоило ей услышать от отца новости об очередных успехах Малфоя, Поттер думала лишь о том, что он всегда получал то, чего хотел, и будто бы сама судьба оберегала его от плохого. А Лили… что было у нее?

«Давай, Лили Поттер, бери его, пока он никому не принадлежит», — шептала змеиный голос внутри, но глаза ее видели, куда обращался взгляд Скорпиуса Малфоя, кого он с поразительной легкостью находил в толпе. И злость, неутихаемая, слившаяся в диком экстазе с ревностью, болью, несбыточными надеждами, прорывала коконы ее молчания, и Поттер плевалась ядом, словно профессионал.

— Я пускала о ней слухи, — говорила она уверенно, видя, словно наяву, Хогвартс и женский туалет, в котором она вечно декларировала ужасные вещи об Аиде Роули.

— И о вас пускала. О ваших с ней отношениях. И делала это постоянно, слышишь, Малфой? П-о-с-т-о-я-н-н-о, — обнажала душу Лили, скалясь, вспоминая, как много было проронено ею в гостиной Гриффиндора и как часто она смаковала любую грязную подробность их свиданий, потому что… потому что, да, черт возьми, ей было больно смотреть на его счастливое и ее лукавое лицо, потому что она считала это несправедливым. И, будучи ребенком, не находила ничего лучше, кроме как опуститься до грязных трюков.

— Кто знает. Может, это я стала причиной, почему она вдруг переключилась на удачно — так странно удачно — подвернувшегося мистер Лонгботтома.

Это был плевок в его душу, и Лили видела, что он достиг цели. Потому внутри нее наперебой с сожалением крутилось чувство удовлетворения.

Наконец она высказала то, о чем у нее так долго болела душа. Наконец она могла не таить очевидного: однажды Лили Поттер просто захотела, чтобы он все-таки стал ее. И что любовь у нее была не жертвенная, всепрощающая, а эгоистичная и жестокая. Так порицайте же ее, и, ты, Малфой, в первую очередь. Ненавидь, но вспоминай; проклиная, но думай.

И этими мыслями было заполнено ее надломанное сознание, где рядом с сожалением о прошлом стояло гордо и неприступно осознание, что она поступила, как того требовали обстоятельства. В конце концов, Лили Поттер просто была маленькой, трусливой гриффиндоркой, которая боялась получить отказа и скрывала свои чувства ото всех. И в тот момент, когда наконец пожелала освободиться и от них, и от лика Скорпиуса Малфоя, он вдруг появился на пороге их загородного дома. Так, словно ничего между ними не было — ни ночи, ни яростных признаний, ни чувства пустоты.

Что искал он здесь? Утешения? Покоя? Или новой ссоры? Лили боялась найти ответ на свой вопрос, а потому избегала — уходила от него в лес, плутала, а потом, ближе к вечеру, наведывалась на печально забытый пирс, чтобы предаться мыслям, чувствам, несбыточным желанием и чувствовать своего рода успокоение.

Но даже здесь он в итоге настиг ее. И когда его сухие губы целовали ее, Лили чувствовала ни с чем несравнимый трепет. И тем больнее было тогда, когда, отстранившись, Скорпиус Малфой посмотрел на нее взглядом, в котором было много всего не того:

— Можно ли тебя понять, Лили Поттер?

«Можно ли тебя простить, Лили Поттер? Можно ли оправдать?», — вот, что он вкладывал в свой вопрос. И Лили не знала. А потому ей хотелось плакать, что она и делала, когда Скорпиус круто развернулся и пошел медленной поступью обратно в дом. А Лили, как всегда неотрывно следившая за ним, вдруг улыбнулась сквозь слезы какой-то кривой улыбкой, и подумала, что он стал слегка похрамывать после возвращение из командировки.

И ведь так было всегда — она замечала мельчайшие колебания его души, изменения в поведении, эмоциях. Лили готова была терпеть его отлучки из-за работы, его постоянные разъезды и усталость. Все это она видела с детства в лице своего отца, и потому это совершенно ее не смущало.

Но она совершенно не была готова к его презрению. К тому, чтобы он вдруг совершенно перестал на нее смотреть, даже хоть как на сестру Альбуса Поттера.

Глупый игрок. Ей нужно было играть свою роль до последнего, а Лили просто взяла и вывалила — вывернула душу наизнанку. Зачем?

Лили не стало лучше. Она не почувствовала себя счастливей. И когда Скорпиус Малфой вновь пришел в их дом, внутри нее крошились остатки самообладания.

— Вот, я опять уезжаю, — говорил он с картонной улыбкой, и Альбус, весело подтрунивая над ним, легонько хлопал того по спине. — Не вернусь раньше декабря, наверное. Решил попрощаться.

С чем сравнима была буря в ее душе? Разве могла быть природа столь разрушающей, как это глупое чувство, вшитое венами в ее кровеносную систему. Лили молчала, боясь захлебнуться от собственных эмоций, проклиная и свои остатки надежды на невозможное, бессмысленно пошла вслед за ним, чтобы, как это было принято, опять проводить его до ступенек крыльца и понаблюдать за тем, как его высокая фигура скрывается за поворотом.

— Осуждённому на смерть и то дают право на последнее слово, — тихо говорила она, подавая Скорпиусу его мантию. — Ты не дал даже этого.

Малфой посмотрел на нее тяжелым взглядом, накинув на плечи мантию, и, медленно выпрямившись, отвел наконец взгляд.

— И что же ты можешь мне сказать, Лили Поттер?

Тяжелый воздух наполнял легкие свинцом, и в этой предлетней неге, казалось, не было ничего живого — природа умирала под натиском бушующей жары, а Лили умирала под давлением чувств, воспоминаний и ощущения вины.

Да. Наверное, она была виновата. Может, она не была права, когда решила, что может просто взять и поиграться в чужие жизни. Но разве… во всем виновата только Лили Поттер? Разве Аида Роули не сама приняла эти ухаживания?

Лили могла многое сказать в свою защиту. И слова громоздились возле ее уст. Но, увы, с них слетело самое бессмысленное и непонятное, то, что в силу обстоятельств легко можно было взять и растоптать:

— Я люблю тебя.

А ответом ей был только шелест ветра и его слегка прихрамывающий шаг.

Да, он опять уходил куда-то, а она опять провожала его тоскливым взглядом.

И что делать, если именно в такие моменты в ее жизни наконец появилось что-то неподдельно искреннее и ценное?

— Этот новый год опять в одиночестве? — шутливо тянул Гарри Поттер, лукаво посматривая на свою дочь. — Когда ты уже приведешь сюда своего жениха, Лили?

Альбус засмеялся в голос, и Лили почувствовала острое желание ударить того в бок. Обычно в такие моменты всегда выручала мама — она приструнила братьев, давая младшей Поттер выдохнуть. Но минул уже третий год с ее неожиданной кончины, и Лили была вынуждена отбиваться самостоятельно.

— Почему в одиночестве, папочка? — вяло ковыряюсь вилкой в тарелке, бросила Лили. — Ты же будешь со мной.

— Не получится, милая. Меня вызывают на работу.

Лили тоскливо улыбнулась, заламывая рукав идеально отглаженной рубашки, и стоило отцу только замолчать, как привычные мысли волной накрыли ее. Она думала, думала, будто по привычке, о нем. Может, жизнь ее была столь неинтересной, что других объектов для смакования просто не оставалось, но… нет, в этот раз ей действительно приходилось думать о Скорпиусе Малфое, и, томно вздыхая, мечтать сбежать к себе в комнату, чтобы достать уже порядком потрепанную коробку, где грудой лежали его письма.

Первую такую весточку она получила спустя две недели после того, как он в своей излюбленной манере уехал от нее. Малфой не писал ничего осмысленного — только плеяда личных замечаний о жизни людей вокруг него, щепотка надежды на скорейшее возвращение и нечаянно брошенный вопрос: «Как ты?».

Она думала, что это сон. Но сжимая белый лист пергамента, Поттер только сильнее падала в недры своих чувств, строча ему ответ. И вот так вот робко, непостоянно между ними возникла переписка — иногда они закидывали друг друга парочкой писем в течение двух недель, а иногда от него не приходило ни единой вести на протяжении месяца. Поначу Лили грустила. Потом злилась. А затем просто приняла неизбежное — в конце концов, она научилась его ждать еще в далеком Хогвартсе и сейчас это вряд ли можно было назвать проблемой.

Лето сгорело в пожаре ее неразделенных чувств, и ему на смену пришла осень. Не сменилось только внутреннее ощущение Лили Поттер, которая понимала — за этими письмами стоит что-то важное, но в них самих не было того, чего так жаждало ее сердце. Малфой никогда не говорил о том дне, не вспоминал о ее признании и не спешил сделать свое.

Он, наверное, просто решил избрать извращенную пытку для ее истерзанной души — ведь как по-другому можно было назвать то внимание, что свалилось на нее? Лили так привыкла быть невидимкой в его жизни, что о большем уже никогда не просила. И ей было горько от неизвестности и его непостоянства. Но еще совсем немного — от себя самой, ведь Лили так больше и не решалась поднять эту тему вновь.

И опять внутри нее появилось что-то, похожее на сожаление, ненависть к себе или просто горечь. Опять дни ее стали тянуться, словно безвкусная жвачка, и Поттер, правда, не ответила, если бы кто-нибудь спросил у нее — как так получилось, что осень неожиданно сменилась декабрем и уже подходил к концу этот бессмысленно наполненный до краев болью год?

В ее глупой жизни не было места ни празднику, ни веселью, и она только картонно улыбалась на вопросы родных, втайне радуясь, что этот новый год проведет в тотальном одиночестве, наедине с собой и мыслями, которые можно было смаковать, уже даже наслаждаясь собственным низложением.

Наедине со своими мечтами о нем, о его красивом теле и глазах, которые всегда смотрели вскользь.

Глупая Лили Поттер. Она беспощадно напивалась шампанским под веселые маггловские песни, раздававшиеся из старого приемника. В этих песнях жизнь была легка и сравнима с мыльными пузырями, но Лили едва ли могла этим очароваться. Улыбаясь криво, опрокидывая в себе очередной глоток, она просто бессмысленно валялась на кушетке в гостиной, водя носком по ковру.

Может, ей не стоило признаваться? Не говорить бы вообще ни о чем — зашить свой рот, и навсегда довольствоваться тишиной, молчанием. И плевать, что от внутреннего раздрая у нее летит к чертям крыша, плевать, что ее перестало радовать то, без чего когда-то не виделось жизни.

Лили Поттер — взрослый, совершеннолетний человек с мыслями заблудившегося подростка. Она отражение несостоятельности и покинутости: ни дум о себе, ни грез о будущем. В ней была только безотчетная тяга к вымерщвлению здравого смысла.

Ведь так? Да, правда? Как по-другому можно описать то, чем занималась она сейчас?

Звонок в дверь вошел в диссонанс с веселой песенкой на фоне, и, глупо улыбаясь, Лили едва шевельнулась, чувствуя, как болит голова и как же невыносимо хочется просто заплакать.

Но она не стала этого делать, ей почти даже было интересно: неужели отец вернулся пораньше? Или Альбус решил заглянуть на чай? Впрочем… стали ли бы они звонить в свой собственный отчий дом?

Только на пороге, запорошенным снегом, стояла ни ее семья. Высоким изваянием над ней возвышался Скорпиус Малфой, и пар, исходивший из его рта, словно говорил, что он живой человек, а не пьяная галлюцинация.

Лили смутилась, почувствовав, как затрепеталось сердце, а руки пронзила мелкая дрожь. Много невысказанного громоздилось возле ее губ, но она молчала, замерев на пороге. Всего полгода назад они стояли здесь почти в той же позе, но ее обуревала ярость, сожаление и желание оправдаться.

А сейчас от этого бездонного колодца эмоций осталась лишь бьющая по перепонкам тоска.

— Пустишь? — просто спросил Скорпиус Малфой, и это почти разозлило ее. Ведь у Скорпиуса Малфоя, право, все всегда было так легко, когда она ломалась надвое от сомнений и отчаянья.

Лили молчала, смотря на него, и даже тепло, исходившее от камина, не грело ее, не создавало душевного кокона, в котором можно было спрятаться и отречься от всех своих эмоций и дум. Она молчала, но ее говорящий взгляд неотрывно наблюдал за непрошенным гостем, и пить уже совершенно не хотелось.

В принципе… ничего больше не хотелось так же сильно, как просто взять и поцеловать его после стольких месяцев разлуки.

— Не поеду больше в командировки, — кинул он небрежно. Ссутуленный, Скорпиус восседал на соседнем диване, поддавшись чуть вперед, неотрывно вглядываясь в свои скрепленные руки. — Надоело разъезжать.

Ей казалось, что он говорил не то, что хотел, поэтому Лили считала оправданным оставлять слова его без ответа. Его письма, грузом лежавшие на сердце, заставляли Поттер попросту робеть, а напоенное алкоголем тело едва ли спасало ситуацию.

— Надоело убегать, — не выдержав, сказал он, и наконец его серые глаза встретились с ее карими, и Лили могла вдоволь насладиться той бурей эмоций, чувств, перипетий, что скрывало некогда безмятежное море. — И от тебя бегать надоело тоже. Может, поговорим?

Руки ее резко вжались в колени, и почему-то Поттер казалось, что сейчас ей читают приговор, оттого веселая маггловская музыка, все игравшая на фоне, казалась до боли смешной и ни к месту.

— Нечего мне тебе говорить, — с большим волнением шептала Лили, чувствуя, как подступают к глазам слезы. — Нечего, нечего, слышишь?! Я сказала все, что могла, не жди от меня большего.

Руки, отчаянно цеплявшиеся за край домашнего халата, напряглись еще сильнее, когда он поднялся и вдруг подошел напрямик к ней. Внутри нее волнение проделывало дыры в остатках чувства гордости, но внешне… внешне дела обстояли еще хуже, и она чувствовала, как отчаянно метались ее глаза от лица к Скорпиусу к своим рукам, и этот жест, наверное, был красноречивей всего.

— Почему ты никогда не признавалась раньше? — задумчиво спросил Скорпиус, — почему мы не общались еще в Хогвартсе?

Злая ухмылка змейкой скользнула по ее губам, и Лили, не выдержав, наконец поглядела на него искоса, но не переводя взгляд.

— Потому что ты всегда таскался за одной только Аидой Роули. Потому что отчаянно от нее зависел, а я не была дурой, чтобы вмешиваться в чужой рай. Потому что, Скорпиус, любила тебе любовью, которая не требует ничего взамен, а оттого и страдала. И потому в итоге воспользовалась возможностью вас разлучить — мне надоело любить просто так.

Странная злоба накатывала на нее, когда Лили видела, что Скорпиус остается спокоен, что безмятежную гладь его моря даже не штромило. И эти дурацкие американские песни на фоне… почему они пели о новом годе так легко, словно впереди вас будет ожидать сплошная радужная перспектива? Для этого дня нужно было сочинить что-то тяжеловесное и вязкое, такое, что чувства всколыхнутся, а воспоминания в момент промелькнут перед глазами.

— Так давай я дам тебе что-нибудь взамен?

Тяжелые настенные часы отбивали убогую полночь, но Лили не отвлекалась на посторонние звуки — сердце, годами жившее скрытыми чувствами, вдруг встрепенулось, словно в надежде, и она поддалась вперед, к Скорпиусу, падая в свое искушение.

Они вновь целовались, но это уже было не так, как в том полумраке бара. Поцелуй был нежным и полным странных надежд, которые невозможно было выразить.

Могла ли она действительно довериться тому, что испытывала?

Могла ли она наконец получить плату за свое ожидание?

— Тебе придется отдать мне всего себя, Скорпиус.

* * *

Он не понимал Лили Поттер. И ему, правда, хотелось никуда уходить, а скорее просто обернуться и еще раз посмотреть в эти наполненные блевотным отчаяньем глаза. «Я люблю тебя», — говорила она, а ему было то ли тошно, то ли страшно, и Скорпиус уходил, ведомый скорее непониманием, чем отвращением.

Отрезвление не наступило даже тогда, когда Англия была уже далеко позади, и, казалось, он мог наконец спокойно выдохнуть. Но нет, проклятая Лили Поттер словно въелась в его кожу, смешалась с кровью и омрачала его мысли. И ему казалось несправедливым, что, похоже, только один он только и может, как вспоминать их последнюю ночь — не поэтому ли он взял и написал ей письмо, полное бессмысленных рассуждений и попыток спрятать настоящую причину, которая до эгоистичного была проста и глупа: Скорпиус Малфой не хотел терять внимание Лили Поттер.

Но между тем ему все еще казалось неправильным отвечать на ее чувства. Потому что в мыслях и сердце его все еще была тень Аиды Роули, и Скорпиус думал, что это странно — любить кого-то кроме нее.

Одиночество мучило его ночами. Подкрадывалось незаметно, душило в своих объятиях, и после нестерпимой агонии он видел во снах своих фиолетовое платье, мелькавшее в черным, мрачных холлах Малфой-мэноре, о котором он не думал уже очень давно.

Кем была Лили Поттер?

Определенно, она была просто странной сестрой его лучшего друга. Но с каждым днем ему казалось, что… Скорпиус видел в ней нечто большее, и ее грусть в глазах, ее странное выражение, ее любовь становилась для него отдушиной. Значит, его можно было любить? И кто-то действительно мог столько ждать одного его, Скорпиуса Малфоя, у которого тогда еще не было ни имени, ни славы, одни лишь беспощадные попытки прорваться… дорваться до мира.

Она ждала его, когда Аида устраивала скандалы.

Она как будто верила в него, когда Роули просто от него ушла.

И эти мысли не давали ему покоя. Опять полюбить кого-то? Вновь стать зависимым? Это пугало Скорпиуса, и он постарался разрушить то, к чему сам приложил руку — ее последнее письмо лежала нетронутым недели с две, а потом в душе его случился какой-то переворот, и Малфой прочитал его залпом, мечтая наконец ответить ей по существу, написать то, что уже начинал скрывать он.

В конце концов проблема всегда была в нем, и сейчас Малфой это понимал как никогда. Потому что слова не обличали и доли той гаммы чувств, что разъедала его.

Слова не помогли ему даже тогда, когда он сидела возле нее и видел ее волнение, отчаянье, внутренний мятеж.

Что он говорил? Что Скорпиус даст ей что-то взамен? Глупо это, наверное. У него вроде как ничего не осталось после Аиды Роули — она высушила его до дна: одни лишь разочарования, сомнения и тревожные воспоминания прошлого… можно ли это предложить Лили Поттер? Нужно ли?

— Тебе придется отдать мне всего себя, Скорпиус.

И она говорила слишком серьезно для человека, который еще недавно плевался ядом и избегал его.

Лили Поттер слишком сильно смаковала свои чувства, и Малфою казалось, что она не понимает, чего просит — ведь он весь состоит из малодушного тщеславия, скрытой агрессии и горьких амбиций.

Он просто сломанный механизм, который отчаянно нуждался в одном: в понимание.

Нужно ли это все Лили Поттер? Готова ли она была выдержать весь вес этой громадины?

— Но и я буду требовать не меньшего, — лишь сказал он.

А в душе ему было так же волнительно, как и ей, потому что, кажется, он вновь собирался наступить на одни и те грабли; кажется, он вновь собирался поверить кому-то и готов был предложить свое терпение, время и то величие, которое, Малфой верил, однажды точно к нему придет.

Кажется, он вновь готов был полюбить.

Примечания:

это могло быть концом, но..

Однажды жарким летним вечером, когда духота в больнице достигла своей апогеи, а раны его ныли так, что он почти скрежетал зубами, Скорпиус сказал ей довольно тихо, чтобы посторонние люди, скрытые ширмами, не услышали его слов:

— Лили, давай поженимся.

Лили, такая уставшая, с тряпкой в руке, вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и посмотрела на него слегка удивленно, сдувая прядь волос с лица. С того дня, когда он сидел подле нее и думал о том, что сможет полюбить ее, минуло уже полгода, и на улице сверкало ильское солнце. Ослепительное, но совершенно не радовавшее его.

Она смутилась. Он видел это по тому, как дернулся ее подбородок, а рука сильнее сжала тряпку. Теперь он знал Лили от и до, понимал, когда она была зла, а когда — неимоверно счастлива. Ее безмолвие он тоже читал теперь как открытую книгу, и их бесчисленные встречи, проходившие в звонкой тишине захламленной комнатки, скорее напоминали панихиду.

В этих встречах Скорпиус видел смысла более, чем в своих почти десятилетних отношениях с Аидой. С Лили все действительно было по-другому, и она по-настоящему умела ждать. Она умела смотреть на него так, как никто другой, и порой для Малфоя было настоящая пыткой заглядывать в эти карие глаза, ведь ничего утаить от них нельзя было.

Лили видела, что его шаткое положение героя было слишком непрочным; она чувствовала, что Скорпиус по-прежнему не ощущает ни уважения, ни хотя бы терпения по отношению к себе. Она видела и злилась. И это забавляло его, казалось, впервые кто-то настолько серьезно воспринимал то, что он прятал, лишь бы не услышать насмешки.

И с каждым днем он чувствовал, что взгляд его ищет ее рыжие волосы в толпе; что уши его напрягаются, когда кажется, словно где-то раздается ее мелодичный, звонкий голос. Скорпиус Малфой просто тонул в ней, будто в трясине.

— Не знаю… можем ли мы… в такое время? — робко тянула она, пробуя свои слова на вкус. Они ей явно не нравились, поэтому, резко привстав, Лили посмотрела на него сердито. — Ты шутить надо мною, да?

От больничного запаха у него чесался нос, но, будучи обездвиженным, Скорпиус не мог позволить себе такой роскоши. Поэтому он просто лежал, наблюдая за ней и ее эмоциями, которые чередовались в красивом лице и отражали сразу все: тоску, жажду жить и затаенное счастье.

В такое время… «Лили, — хотелось сказать ему, — разве мы виноваты в то, что стали жить в эпоху перемен? Разве наша вина, что мир горит, взрывается, рушится, что в Англии, как оказалось, ничего прочного нет, и угар революции может снести даже такой столп, как власть. Разве мы виноваты?».

— Разве мы должны лишить себя маленького счастья из-за того, что живем на фоне человеческого разрушения? — шепнул наконец он, когда Лили, присев рядом, стало вытирать уже его лоб.

Лицо у нее было грустное и тоскливое. И, всматриваясь в него, Малфой мысленно восстанавливал события минувших дней в голове: всего шесть месяцев назад они целовались под тихие шаги приближающегося нового года и тогда казалось, что самая главная проблема в его жизни — это ответ на вопрос «может ли Скорпиус Малфой еще кого-нибудь полюбить?».

И поначалу он действительно сомневался. Заглядывая в карие глаза, он видел восхищение, любовь и цепкую привязанность. Лили никогда не говорила о своих чувствах вслух, но ее легкие касания его рук, объятия после долгих разлук и хрупкая улыбка, расцветавшая на бледных губах, говорили об этом больше, чем любые слова.

Она не жила с ним. И никогда не приходила к нему без проса — обычно Лили Поттер скромно дожидалась Малфоя в кафе возле его дома, и, видя сквозь стекло, как он приближается, она слегка привставала с места, чтобы убедиться в этом полностью. И, когда Скорпиус заводил ее к себе, она всегда ждала его указаний, словно боясь хоть как-то нарушить его жизненный уклад.

И это было забавно. Ровно до тех пор, пока Малфой просто не понял, что эта скромность скорее напоминает страх. Но его она боялась? Что он уйдет так же неожиданно, как и пришел?

— Не жди меня в этой проклятой кафешке, — не выдержав, однажды сказала он. Они опять бессмысленно валялись на кровати, и приятное молчание разливалось по комнате. Наконец-таки Скорпиус Малфой чувствовал то, чего так долго ждал — покой. Но покой, лишенный одиночества, — это и было то, чего ему никогда не могла и даже не старалась дать Аида Роули.

— Мне ждать тебя в приемной аврората? — шутливо протянула она. У Лили была забавная привычка — она любила изучать его шрамы, расспрашивать о каждом, а потом мечтательно водить по ним пальцем. Что витало в этой голове в такие мгновения? О чем она думала? Мечтала?

Порой ему казалось, что он так и не смог раскрыть ее до конца, что где-то внутри у Поттер было целое кладбище невысказанных слов и спрятанных надежды, которое Скорпиус изучал почти самозабвенно.

— Жди меня здесь.

Их маленький хрупкий мир был надежно защищен их обоюдным молчанием — никто во всем мире, наверное, не мог даже подумать о том, какие странные отношения связывали их.

Никто бы никогда не уличил в них влюбленных. Скорпиус просто не хотел огласки, Лили… наверное, она боялась осуждения со стороны близких. В любом случае никто из их семей так и не узнал ни о их ночных свиданиях, ни о странном чувстве, зарождающемся в грудной клетке.

Лили Поттер была хорошей девочкой. Она уходила от него до полуночи, чтобы у родителей не возникало вопросов; исправно игнорировала присутствие Скорпиуса Малфоя на семейных торжествах. А потом, незаметно для остальных, сжимала его руку и тащила к себе в комнату. Никто даже не замечал их отсутствия. Либо же никто просто не связывал их вместе.

Так они и жили, и Малфой понимал, что другой жизни ему в общем-то и не нужно. С Лили Поттер он исследовал грани своих чувств и ей же был благодарен за то спокойствие, что она привносила одной лишь своей хрупкой улыбкой.

А потом в один из наполненных любовью и нежностью вечеров Скорпиус Малфой был срочно призван в аврорат для подавления восстания сбежавших из Азкабана преступников и примкнувших к ним чистокровных.

И Скорпиус выполнял свое поручения, где-то внутри по-новому ломаясь надвое. Потому что истреблял тех, к кому и сам принадлежал. В его душе с невероятной скоростью разворачивалась трагедия, но внешне он был сдержан и суров. И ему казалось, что одним своим повиновением он выказал преданности больше, чем любой другой из авроров, но… его опять не поняли. И вместо героя Скорпиуса Малфоя на арену опять вышел презираемый сынок Пожирателя смерти.

Это душило его, мучило. И, не жалея себя, он вновь рвался в бой, забывая, как и раньше, про сон, голод и душевные терзания, которые крошили его воспоминания, оставляя только самые мерзкие. Скорпиус Малфой не возвращался домой. Скорпиус Малфой не искал встреч с Лили Поттер. Он вообще, казалось, о ней напрочь забыл, потому что какая-то тупая животная ярость захватила его сознание, когда на его руках умирали отпрыски благородных родов, с которыми он знался еще с детских лет.

О чем думало Правительство, выбирая такие жесткие меры? Что оно хотело от него? Для Скорпиуса это не была революция. Для него это была война, война личная, которая с плоскости поля битвы переходила в душу, вызывая там раздрай. И между тем он все еще повиновался, не видя для себя другого выбора: ведь Скорпиус Малфой клялся восстановить свое имя. Он мечтал возвести свою семью на пьедестал величия. Так как… как он мог разрушить все прямо сейчас?

Для него бой прервался неожиданно. Однажды истощение привело к тому, что он не увидел летевшее в него заклятия, и Скорпиус упал лицом в грязь, полностью обездвиженный и молчаливый.

Его выносили последним. Наверное, его бы и вовсе оставили там умирать, но только вот Скорпиус Малфой, напрягая волю и свою отчаянную жажду жить, всеми силами пытался привлечь к себе внимание — то шевелением ноги, то скрежетом пальцев по асфальту. Впрочем… не было ли это просто следствием привычки жить? Разве те несчастные, сбежавшие из Азкабана, не действовали по той же причине, сбегая от неминуемой смерти?

— Я ждала тебя. Как ты и просил — на квартире, — вот, что сказала она ему, когда спустя несколько дней и посещения Альбусом Скорпиус лежал, покинутый всеми, в общей палате, скрываясь от внешнего мира только блевотно белыми ширмами.

И Малфой молчал, заглядывая в ее бездонные глаза, видя там сумятицу из боли, нежности, тревоги и жалости. В этих глазах было много всего. Поэтому он, как и всегда, не мог выдержать ее взгляда. Ведь Скорпиус Малфой действительно совершенно позабыл обо всем, и потаенный страх, что, может, ему было просто хорошо с Лили, но это… никакая не любовь, закровоточил новой раной.

— Ты хорошая девочка, Лили Поттер, — только и ответил он, почувствовав, как в момент она приблизилась к нему и стукнула со всей силой кулаком по плечу. — Боишься остаться у меня на ночь, лишь бы не вызывать беспокойство у родителей… и боишься не выполнить моих просьб. Слишком хорошая для той, кто любит эгоистичной любовью. Ты ведь так называла свои чувства?

Но вместо упреков, ярости, обидный слов — всего того, без чего не обходилась его ссора с Аидой, — Лили только потупила взгляд, а потом посмотрела на него затравленно и все равно с жалостью. И она все приходила к нему. Молчаливо и тихо, Лили Поттер, словно наперекор его словам, показывала миру, что между ей и Скорпиусом Малфоем действительно что-то есть, ведь иначе зачем ей перевязывать раны, отогревать его конечности, которые все еще были обездвижены, и обмывать видимые кусочки тела?

И Скорпиус каялся: ему было тошно от того, что наговорил, поэтому, наверное, молчал в ответ, изучая ее ровное, бледное лицо, чтобы однажды выпалить как-то даже беспечно:

— Лили, давай поженимся.

Ему все еще нечего было ей предложить, и его все еще гложили обида, самобичевание, тщеславие. Да к тому же… Скорпиус Малфой еще был злым на язык, и он все еще сомневался во многом. Кроме одного. С приходом в его жизнь Лили Поттер, он наконец обрел то, чего искал, и мир даже на полгода показался ему сносным.

Но? Имел ли он право обременять ее своей фамилией? Мог ли он взять и так намеренно разрушить ее жизнь?

— Разве мы должны лишить себя маленького счастья из-за того, что живем на фоне человеческого разрушения? — говорил он, а сам будто не верил в свои слова.

С его стороны все это было эгоистично, и, будь он на ее месте, наверное, отказал. Только Лили Поттер была явно отчаяннее него, поэтому, бросив на него цепкий взгляд, задумчиво прикусила губу.

— Придется рассказать Альбусу, что все это время мы были вместе, — тянула она, неуверенно смотря на него, и Скорпиус, черт побери, видел, что она просто пытается найти в себе здравый смысл.

— Ты права. Наверное, глупо все это затевать, когда Малфои вновь перестали быть в почете, а сам я прикован к кровати и не могу даже тебя обнять.

И Скорпиус почти улыбнулся ей, зная, правда, зная, что так правильно и что он — падающий. Зачем кого-то тащить с собой на дно?

— Ты встанешь, Скорпиус, — сказала она так уверенно, что он бы вздрогнул, если бы мог. А пока он просто опять посмотрел в наполненные тоскливой дымкой карие глаза и думал о том, что ради нее одной можно было действительно встать и пойти дальше, найти в себе силы бороться и… перевернуть весь этот чертовый мир, показать ему, что Скорпиус Малфой будет идти до самого конца.

— Да. Ты встанешь, — повторила она, улыбаясь. — И ты опять пойдешь сражаться. Забудешь про меня, как всегда, на время, чтобы потом прийти и преподнести победу, которую добыл даже не для меня. Вот тогда мы поженимся, Малфой. Тогда я пойду за тобой.

Ее грустная улыбка говорила о многом: она знала, что ее оставят опять, что как только придет время, Скорпиус Малфой опять от нее уйдет, забудет, не оставив после себя ни записки, ни смятых простыней. Он уйдет, чтобы восстановить внутри себя механизм, безнадежно испорченный времени; уйдет, потому что душа его, ищущая покоя, всегда была мятежным духом, который этот покой никогда не найдет.

«Ты уйдешь», — вот, что говорили ее глаза. Только… сам он в этом не был так уверен. Разве можно забыть того, кто смотрит так, будто верит? Так, будто будет ждать, несмотря ни на что?

Но вместо тысячи слов о той нежности, что заполняла его внутреннюю пустоту, Скорпиус просто кивнул.

По-слизерински сухо.

По-малфоевски безразлично.

Она боялась спугнуть то маленькое счастье, которое в какой-то момент поселилось внутри. Боялась, что будет просить слишком много, бессмысленно ожидать и требовать того, чего ей никто никогда не даст.

Лили вступала в их отношениях аккуратно и будто бы даже смущенно, когда внутри нее с попеременным успехом спорили отчаянье и желание вступить в свое собственное, единоличное правление. Может, она врала себе, и никакая ее любовь не эгоистичная, а очень даже напуганная, глупая и робкая? Потому, в противном случае, почему она всегда боялась все испортить, сделать не так, уничтожить в его глазах некоторые зачатки интереса?

Она врала окружающим: отец не знал, куда она уходит после шести, братьям, наверное, это было неинтересно, подруги… что ж, даже им Лили не смела рассказать о том, что было для нее так ценно. Ей казалось, что стоило только признаться миру о том, что Скорпиус Малфой вдруг стал ее, как мир сделает все, чтобы их разлучить. И Поттер, право, чувствовала себя настоящей преступницей — ведь кто еще и почему так тщательно скрывал себя и свою любовь от всего мира?

— Скорпиус, чего ты так отчаянно добиваешься?

Это был ее любимый вопрос. Она мечтала спросить его об этом еще в Хогвартсе, когда видела, с каким рвением он выбивал себе статус и пытался прижиться в обществе. И вот, спустя столько лет, она лежала, положив свою голову ему на грудь, и могла задать вопрос, чтобы разбередить старые раны и всколыхнуть темноту, которой была овеяна комната.

Но Малфой только хмыкал, откинув руку за голову.

— Иногда мне кажется, что я уже забыл, чего так отчаянно желал когда-то. Но потом я прихожу на работу и вижу их взгляды… тогда все становится на свои места.

— Они никогда не примут тебя, — убежденно шептала Лили, и глаза ее становились печальными.

В этих тихих вечерах, нарушаемых единичными вопросами, была сосредоточена вся ее жизнь; в этих выкраденных у самой судьбы встречах теперь заключалось все ее существование. И Лили боялась, что реальность все-таки огреет ее обухом по голове, заставив признать очевидное: как бы она ни любила его, как бы ни металось ее сердца в потугах облегчить его боль, Скорпиус Малфой должен пройти свой путь сам. И, возможно, этот путь и будет тем, что разведет их навсегда.

В правильности своих мыслей Лили убедилась лишь тогда, когда он перестал приходить к ней в кафе. Ее съедало любопытство, тоска и даже в некотором роде злость. Он не присылал за ней даже патронуса, не объяснял своего отсутствия, и, дойдя до апогея, Поттер сделала то, чего так раньше боялась — она наконец пришла к нему на квартиру, в ожидании хотя бы мимолетной встречи, которая могла расставить все точки над «i».

Но это все стало таким бессмысленным, когда Лили Поттер узнала о том, что пытались так долго скрыть: группа мятежников попыталась захватить Парламент в заложники, в попытках сместить власть. И эта группа мятежников ни кто иная, как сбежавшие из Азкабана, чистокровные и «бывшие». Им, как оказалось, тоже хотелось жить, но им никто жизни не обещал, поэтому группы авроров с самозабвением были брошены защищать столпы власти в этой несчастной, маленькой стране.

Лили осталась одна. Отец больше не возвращался домой, Альбус, наверное, все время проводил в нарядах в больнице св. Мунго, а Джеймс уже давно не жил в Англии. Но если о своей семье она могла узнать хоть что-то, то о Малфое ответом ей была давящая на уши тишина. Было больно признаться себе, что поиск его — это нарушение тех границ Малфоя, которые она так лелеяла. Лили боялась стать Аидой Роули номер два в своей назойливости, поэтому успешно тушила пожар внутри себя, но сейчас… у нее больше не оставалось сил просто сидеть и ждать его, уповать на судьбу или на еще кого-то.

Она знала, что должна была найти. И Лили его нашла. Он лежал в самой обычной палате, что вызывало в ней львиную долю ярости — он, Скорпиус Малфой, прославивший Англию на весь мир, был среди всех: рядовых, ничтожных, неизвестных, — и за ним совершенно никто не ухаживал. И ведь ему было плохо. Лили видела, что его обездвиженность — это не совсем нормально; она чувствовала, что он сломлен и разбит, что эта война для него будто бы гражданская, потому что он стоял против тех, кем был сам.

«Я так долго тебя ждала», — хотелось ей сказать.

«Я совершенно сошла с ума от ожидания нашей встречи», — вторило ее сознание.

Но она не решилась, промолвив только избитое:

— Я ждала тебя. Как ты и просил — на квартире.

В этих словах было слишком много личного, потерянного, показательного — ведь она нарушила свои обеты ради него; ведь она переступила через робость и смущение, чтобы оказаться тут. Но Скорпиус только смотрел на нее нечитаемым взглядом, и Лили в который раз убеждалась в очевидном: она так и не смогла пробраться в его сердце. Оно остается закрытым для нее. И, черт побери, за это время Скорпиус ведь даже не вспоминал ее, правда? Он совсем ее позабыл.

И он язвил ей в ответ, насмехался, пытался задеть, но Лили видела, как в глазах штурмует море, как его словно настегают те не выстраданные эмоции в бою. И она простила ему все еще до тех пор, когда он вдруг бросил:

— Лили, давай поженимся.

Ее маленькое счастье, казалось, могло разбиться от малейшего ветерка. А он напускал на нее шторм, ни капли не смущаясь. И между тем, Лили не была совсем уже дурой — она знала: их тянет друг к другу неизбежно, между ними точно что-то есть, но судьба их незавидная и глупая, от нее можно было ожидать решительно всего.

— Ты встанешь, Скорпиус. Да. Ты встанешь. И ты опять пойдешь сражаться. Забудешь про меня, как всегда, на время, чтобы потом прийти и преподнести победу, которую добыл даже не для меня. Вот тогда мы поженимся, Малфой. Тогда я пойду за тобой.

Может, ей хотелось не этого; может, он тоже мечтал о другом. Но бушующий шторм судьбоносных событий подхватывал их на лету и разбивал о глыбы неизбежности и фатальности. Но в конце концов, Лили Поттер умела ждать, как ни кто иной, а Скорпиус Малфой — сражаться. А из этого ведь могло получить что-то толковое… ведь так?

И он ушел. Спустя неделю Скорпиус Малфой вновь ринулся в бой, не предупредив ее, и Лили молчаливо наблюдала, как колдомедики снимают пастельное белье и раздвигают ширмы. И она знала, что все происходит точно так, как должно, поэтому не противилась.

Поэтому перестала его искать. И, помогая Альбусу перевязывать раны в госпитале, она будто бы уже ни на что и не надеялась вовсе. Ее жизнь закрутилась в вихре стонов, криков, проклятий, домогательств и веселых свистов. Иногда она почти ненавидела людей, ненавидела их за слабость, за боль и малодушие, все эти липкие касания, шепот — «красавица» — прокуренным голосом. Лили ненавидела это все, ненавидела до боли в запястьев и скрежета зубов. Ее спасала одна лишь мысль: где-то там борется за свое величье человек, которого она любила столь же сильно, как ненавидела всех остальных.

Поэтому Лили Поттер сносила все молча. Она даже не кричала, когда в один из ясных дней крыша больницы с громким хлопком обвалилась вниз, и все, что она ощущала, как болит у нее нога и как трудно, просто невозможно ей было дышать от запаха крови, от звуков плача, криков, в котором ужаса было столько, что можно было намотать его на каждую конечность своего тела.

Это было последнее, что успели сделать мятежники, прежде чем Скорпиус Малфой с группой авроров вышли на их логово — заваленная плесенью и пылью, старая усадьба Лестрейнджей. Лили, пребывавшая в беспамятстве не знала этого, но уже много после ей рассказывали, что небо над Лондоном сделалось вдруг черно-серым от выбросов магии. Громкий свист раздавался над городом, и сигнализации гудела зловеще и буйно, так, что всем, прятавшимся в в подземельях, казалось, что их жизнь оборвется, что всему вдруг настал конец.

Никто не знал толком, что произошло в той старой усадьбе. Может, помогло Скорпиусу то, что он был чистокровным волшебником, а значит, знал многое из того, о чем не было известно остальным. Может, он просто воспылал такой яростью и ненавистью ко всему, что был готов уничтожить весь мир. Да и неважно это было Лили Поттер, она просто знала: в тот день он доказал каждому, что имя Малфоя чего-то стоит; в тот день, погребая свою душу под обломками воспитания, он выказал свою преданность новому миру.

Лили вчитывалась в расплывчатые заголовки газет, видела его лицо на всех первых разворотах, и внутри нее образовывался ком. Что мог чувствовать Скорпиус? Ей было страшно думать об этом. Но к страху примешивалась и боль, когда, лежа в палате, она читала краткие записи его биографии. Там было много всего: Хогвартс, факультет Слизерин и… Аида Роули, которая вдруг скоропостижно потеряла своего жениха в этой суматохе и жизненной мясорубке.

Она давала интервью, говорила о том, какой Малфой был прекрасный во всех отношениях, как много он работал. Аида говорила многое из того, чего Лили не могла ей простить, потому что она-то, в отличие от всего этого гребаного мира, знала, как паразитировала за счет Скорпиуса Роули, как она его губила, унижала.

А что выходило сейчас? Весь мир, кажется, замер в ожидании воссоединения такой красивой пары с такой роковой судьбой, которая перетерпела все: и боль разлуки, и горесть расставания, и войну.

— Где он? — тихо спрашивала Лили у Альбуса, чувствуя, что у нее опять совершенно нет сил, чтобы молчать.

— Не знаю, Лили. Малфой словно куда-то исчез… после того дня.

— Поищи его в объятиях Роули, — яростно кидая газету в сторону, чуть ли не кричала Лили, испытывая боль за все: рухнувшие надежды, тягостное ожидание, отсутствие ответа на свои чувства.

Мир ликовал и ждал его возвращения, а Лили Поттер клялась, что больше никогда с ним не заговорит. И вот неожиданно для всех Скорпиус дал разгромное интервью в Пророке, где обличал несостоятельность современной системы, несправедливость по отношению к бывшим, отсутствие социальной справедливости и равенства. Он говорил много правильных, нужных слов, но он так и не пришел к ней, из-за чего Поттер меняла свою любовь на разрушительную ярость.

Она больше никого не хотела ждать. Лили думала, что поступает правильно, собирая чемодан и покупая путевку в Италию. В конце концов, у нее был неплохой учитель по неприятию встреч, и она следовала его заветам, словно помешанная. Здесь, на Ривьере, не было зимних холодов, не было ощущения приближающегося Рождества. Здесь вообще ничего не было, и она радовалась, словно маленький ребенок, получивший долгожданную свободу от всего и всех.

Свобода длилась недолго. Чувства накатили на нее, словно гигантский снежный шар, который сминает любую рациональность, и Лили вновь опустилась в свои мысли, смакуя каждую искорку боли.

Она любила его, это была правда.

И сейчас она страдала от этой любви. Сейчас она думала, что ее опять не выбрали, и, может, это не было правдой в полной мере, но иногда Лили казалось, что лучше бы все было именно так. Ведь тогда, возможно, она смогла бы похоронить свои чувства под плотным слоем забвения.

Когда ей начинало казаться, что это была единственная правильная мысль за все ее годы жизни, он неожиданно пришел к ней, взявшись словно из ниоткуда.

На нем был черная мантия, выделявшаяся на фоне беспечных волшебников, а его слегка похрамывающая походка бросилась в глаза ей сразу — в конце концов, у нее была удивительная способность видеть его везде и всегда, чувствовать его присутствие каждым миллиметром своей кожи.

— Я ждал тебя, — говорил он, и глаза его были наполнены бесконечной плеядой смыслов и чувств.

Лили смотрела на зарево, разливавшееся над морем, и боялась словами испортить то неловкое, трепетное, что буквально плескалось в воздухе.

И тогда его прорвало. Скорпиус многое говорил ей — о том, что потерял смысл; о том, что разругался со всеми родными, близкими, со всеми, кто был связан с «бывшими» или Слизерином.

Он говорил, что уничтожил свою жизнь и разочаровался в том, что видел. Говорил, что нигде не находил покоя. И в момент, когда отчаянье дошло до апогея, он вспомнил ее слова.

— Лили, я не смог принести тебе победы. Я не добыл для тебя ровным счетом ничего. Я оставил после себя выжженное поле в этой долбанной Англии, и я пошел искать тебя. Как единственную часть своей жизни, в которой был смысл и что-то еще… понимаешь?

Людей вокруг уже не было, и они были единственными в этом безумном мире, кто оставался возле моря в закатных сумерках. Кто-то смеялся звонко на яхтах, чинно проплывавших мимо, откуда-то доносились звуки оркестра и веселого цокота каблуков. Вокруг них трепеталась жизнь. Жизни не было только в них двоих.

И Лили думала, думала о многом в этом момент, но прежде всего — о нем.

— Аида вновь свободна, Скорпиус. Ты был у нее, да?

Тоска сковывала сердце, и Лили чувствовала, что испытывает бессмысленную ревность. Ведь, кажется, он все еще был не ее?

— Мне не нужна никакая, Аида. Может, жизнь все это время пытается сказать, что мне нужна ты, Лили Поттер?

Он коснулся ее запястий, на которых была целая вереница шрамов, он переплетал их пальцы, касаясь их губами, он делал многое в эту ночь, но самое главное Скорпиус сказал ей тогда, когда солнечный свет поднимался над пространством.

— Когда я очнулся после битвы, я не мог ходить. И я долго валялся в кровати, набираясь сил, чтобы выйти в мир. Сначала я хотел найти тебя, но мне страшно было показаться тебе на глаза, Лили. Во мне ведь что-то надломилось, понимаешь? И я ждал, ждал долго, выстраивал внутри себя новые стены, чтобы ты не чувствовала моей пустоты и не пыталась ее заполнить, ведь, Лили, ты нужна мне не для этого — ты нужна мне просто потому, что ты — это ты. И потому, что тебя саму я бы мог ждать очень-очень долго, если бы точно знал, что наша встреча на перекрестке жизни гарантирована. В конце концов, я сломлен, Лили, и я понимаю, что у меня ничего нет: мне не хочется даже возвращаться обратно. И если ты откажешь мне, я пойму, да. Но… памятую твои слова, я же сделала все, как ты тогда сказала. Поэтому, может, давай поженимся, а?

«Наверное, это не будет нашим спасением», — думала Лили, робко улыбаясь.

«Наверное, мы никогда не привнесем покой в свои жизни», — рассуждал Скорпиус, целуя ее в висок.

Но во одном их мысли совпадали: в этом огромном мире, сотканном из страданий, неожиданных встрясок, отчаянья и ненависти, боли и бездонного ужаса существовать всегда проще, когда тебе было, кого ждать.

Когда у тебя был тот, в кого хотелось верить.

Примечания:

А ждать порою бывает невыносимо пусто, так?