Огонь в темноте (гет)

Весть разнеслась, подобно бурной реке, разлившейся в половодье и затопившей окрестные поля и долины:

— Нуменор идет войной на Аман!

Об этом кричали птицы, не уверенные, смогут ли вырастить нынешним летом птенцов, об этом тревожно гудели шмели. Эльдар переговаривались, передавая весть друг другу из уст в уста, посылали взволнованные осанвэ родным и знакомым. Как им быть?

И все как один с надеждой смотрели на Таникветиль. Как поведут себя валар? Что станут делать? Защитят ли?

Впрочем, эти заботы мало волновали вдову Атаринкэ Тэльмиэль Лехтэ. Пока вдову. Все-таки ее не оставляла надежда, что однажды тот, кого она любит, покинет мрачные Чертоги Мандоса и вернется к жизни. А там, кто знает, может быть, они смогут и помириться? Возможно, он простит ее?

Лехтэ негромко вскрикнула и как-то совершенно по-детски сунула палец в рот. Вот ведь неловкая, умудрилась пораниться обычной стамеской! Пару тысяч лет уже с ней подобного не случалось.

Легкий, словно прозрачное облачко, вздох сорвался с губ. Как ни крути, а мысли все время возвращаются к одному и тому же. Атаринкэ. Как он там? Что чувствует? О чем думает? Не страдает ли? Последняя мысль была тяжелее всего. Хоть бы поговорить, хоть просто узнать бы! Какой уж тут Нуменор, до него ли?

За окошком, в крохотном саду, цвели яблони. Все было белым-бело, словно и не витал в воздухе запах опасности, запах смерти, что несли на своих парусах гордые потомки Тар-Миньятура. Смерти, такой чуждой и противоестественной для благой земли. А впрочем, ей ли, Лехтэ, бояться? Она с ней давно уже подружилась.

На столе по-прежнему лежала рама для зеркала, почти законченная. Оставались лишь последние несколько завитков, и узор будет завершен. Тэльмиэль чуть закусила губу, обдумывая. Что, если в другую сторону завернуть? Не по часовой стрелке, а против? Попробуем. Да, вот так. Красиво и гармонично. Теперь в орнаменте все встало на свои места. Можно и отдохнуть.

Поднявшись из-за стола, за которым работала, Лехтэ подошла к окну и распахнула створки. Вдохнула полной грудью пьянящий запах. Как хорошо! Так спокойно и мирно, что почти невозможно думать о чем-то плохом. Однако ей думается. Почти постоянно. Уже не первую сотню лет.

Сердце снова заныло. Может, повидать? Ведь если случится страшное, если валар не защитят, то как же сможет она умереть, не увидев мужа? А впрочем… Ведь она, Лехтэ, тоже попадет в этом случае в гости к Намо. Да, но ведь не факт, что они встретятся там. Нет, ехать надо сейчас, пока есть время. Только убедиться сперва, правдивы ли слухи.

Калакирья. Где-то там, в горах, стоит сейчас с лагерем брат. Как и в темные времена после гибели Древ, несет дозор. Надо ехать к нему, сперва к нему — поговорить, посоветоваться; а потом на запад. Туда, куда устремляются с давних пор, с конца Первой Эпохи, все ее думы.

Не выдержав, она уронила лицо в ладони и зарыдала.

«Атаринкэ, мелиндо, зачем ты умер? — шептала исступленно сквозь слезы. — Пусть бы жил. Пусть далеко от меня, пусть бы я тебя никогда не увидела. Но ты жил бы».

В окно влетел резкий, яростный порыв ветра, и Лехтэ вздрогнула. Пожалуй, надо будет захватить теплый плащ. И побольше лембаса.

* * *

Видимо, никуда ты, как ни старайся, от судьбы не уйдешь. Ни ты к ней, так она к тебе придет, приняв облик войны. И мнения не спросит — хочешь ли, нет ли. И куда бежала ты, Лехтэ, к чему стремилась? Добилась ли чего? Вон они, плывут от горизонта где-то там, как говорят, нуменорские корабли. Так что же теперь, умирать? А вот не страшно. Ничуточки. Только больно, что дождаться так и не было суждено.

Тяжело вздохнув, Лехтэ отложила почти законченную работу, собрала инструмент и начала одеваться. Дорожное платье, сумка, в сумке вода, лембас, яблоки. Еще кремень и нож — мало ли что. Нахмурившись, потерла лоб. Надо ли еще что-то брать? Не сообразит никак. Ну да ладно — брат, если что, подскажет.

Затворив все окна и двери, она вышла во двор и направилась на конюшню. Верный конь, Сурэ, встретил радостным ржанием. Достав кусочек яблока, протянула угощение другу и крепко-крепко обняла за шею. Погладила по шелковистой гриве.

— Ну что, поедем? — прошептала она, и голос предательски дрогнул.

Странно. Казалось бы, столько лет прошло после смерти мужа. Почему же до сих пор так больно даже думать о нем? Лехтэ вновь вздохнула и опустила голову. Сурэ ткнулся носом в плечо, словно сочувствуя.

Пора. Подготовив коня, Лехтэ вывела его в сад, и тут, в этот самый момент, послышался чей-то легкий топот, калитка отворилась, и в сад вбежала запыхавшаяся аммэ.

— Дочка! — воскликнула Линдэ тревожно и кинулась к ней.

Лехтэ немного удивленно подняла взгляд:

— Да?

Несколько долгих минут они стояли, глядя друг на друга изучающе, внимательно, потом Линдэ спросила:

— Снова в Мандос?

Лехтэ покачала головой:

— Нет. Сначала к брату. А потом в Мандос.

— Тарменэль в горах, несет дозор.

— Я знаю.

Обе говорили короткими, отрывистыми фразами, избегая при этом смотреть в глаза. Лехтэ же и вовсе этот разговор тяготил. Они не начнут, конечно же, отговаривать, но жалость, написанную на лице матери, выносить не получалось. Никак. Может, она потому и сблизилась с братом, что Тарменэль никогда не жалел ее.

— Ты уже была в этом году в Мандосе, — снова заговорила Линдэ, не трогаясь с места.

— Да, — ответила односложно Лехтэ.

А что она могла сказать? И в этом году, и в прошлом. Она ходила туда регулярно, но все равно мало. Так мало, когда фэа, все ее существо стремится туда, к нему одному. И уже неважно, что думает Атаринкэ о ней. Простил ли, нет ли. Просто хочется, невыносимо хочется быть поближе к нему. Хотя бы рядышком постоять, под стенами темницы.

Лехтэ судорожно вздохнула, подавив рыдания, и Линдэ дернулась к ней навстречу, но тут же, покачав головой, оборвала движение и отошла в сторонку:

— Беги скорей к Тару.

Лехтэ молча кивнула, села на коня и выехала за ворота.

— Лехтэ! — вдруг услышала она за спиной голос матери и обернулась на зов. — Я сказать забыла. Мой отец приглашает всех нас к себе, в Валимар.

Тэльмиэль нахмурилась. Дедушка Нольвэ зовет их? Что случилось? Праздник, о котором она забыла? Так вроде нет.

— Я приеду! — крикнула она и пустила Сурэ вперед, по улицам Тириона.

Туда, где виднелось далеко внизу, у подножия Туны, ущелье Калакирья.

И в тот момент, когда копыта коня зацокали по камням мостовой, на душе стало самую капельку легче. И сердце, кажется, болело уже не так сильно.

Она остановилась на перекрестке, закрыла глаза и подняла лицо к небу. И из-под ресниц ее скатилась слеза, а за ней вторая. Лехтэ почти до крови закусила губу и пустила коня вперед:

— Скорей! Скорей, Сурэ!

* * *

Улицы Тириона выглядели не такими, как прежде. Не такими, какими казались всегда. И так сразу не скажешь, в чем отличие, а оглянешься, и замечаешь, что фигуры напряжены, а тревожные взгляды устремлены вдаль. Вот кто-то закусывает губу и ломает руки. Дети не бегают, не галдят, и уже только поэтому кажется, будто город вымер, а хрустальные лестницы утратили свой искристый, бриллиантовый блеск и померкли. Хотя народу на самом деле на улицах и площадях — тьма тьмущая.

Лехтэ ехала, огибая спешащих в сторону городских ворот нэри, а те, завидев ее, вежливо и почтительно уступали дорогу.

По небу плыли прозрачные, невесомые облачка, фонтаны все так же били на площадях, и казалось, будто город отражается сам в себе, похожий на сон. Или Тирион тут ни при чем, и это она спит? Что ж, возможно. Как уснула с тех давних пор, так до сих пор никак не может проснуться.

Мысли Лехтэ вспорхнули птицами и устремились в прошлое. Туда, где она только что узнала о гибели мужа. Впрочем, нет, не узнала, ей никто не говорил — она сама почувствовала. Словно ниточку, струну какую-то, что связывало живое сердце и мир вокруг, в груди перерезало. И она вздрогнула в последний раз и безжалостно, неумолимо, словно зловещий рок, оборвалась. И свет померк, и днем ей стало темно, словно ночью.

И тогда присоединилась Лехтэ к тем из женщин, что живут, казалось бы, сразу в двух мирах. Или ни в одном из них не живут, так будет точнее. Мандос их не принимает, потому что роа их еще живо, а белый свет чужд им. И они бродят, подобно теням, по улицам, мыслями сами в себе. Вдовы.

Лехтэ остановилась и, подняв к глазам руку, покрутила на пальце золотой ободок кольца. Счастливы те, у кого еще осталось ради чего жить. А как быть таким, как она, кого в воплощенном мире, по большому счету, ничего не держит?

И снова тяжелый вздох. Пока она не нашла ответа.

Гул голосов на улицах то нарастал, то вдруг стихал. Мимо проехал довольно крупный отряд, и Лехтэ, вздрогнув, огляделась по сторонам, словно разом проснувшись. Надо спешить. Некогда сейчас предаваться воспоминаниям. Что, если в самом деле корабли плывут? Тогда времени мало!

Они с Сурэ наконец покинули пределы города и ускорили бег. Умный конь легко летел вперед, подобно птице. Неутомимый, быстрый. Легкий и изящный, словно выпущенная стрела. Сначала вниз, к подножию Туны, потом к устью ущелья.

Взгляд ее упал на далекие ромашковые поля. На сердце вдруг потеплело, словно его согрело чьим-то теплым дыханием. Там, в этих самых полях, под светом Тельпериона, совершился их с Атаринкэ брак. Легкая улыбка коснулась губ Лехтэ, а в глазах на короткое мгновение мелькнул отблеск света. Того самого, что так ярко сиял на лице ее в прежние годы, когда еще были живы Древа. Как давно это было. И как много ушло с их гибелью… Не перечесть всего, даже если бы захотела.

Вот травостой сменился каменистой тропкой, но верный Сурэ по-прежнему легко и уверенно бежал вперед, и ветер трепал его гриву и волосы Тэльмиэль. Горы приближались, ущелье все ширилось. Еще чуть-чуть, и впереди покажется полоска воды. И тогда настанет пора послать осанвэ брату.

А пока — вперед!

* * *

Громады Пелори по бокам высились, внушая уважение и трепет. Внушая спокойствие. Может быть, в мире и осталось всего только надежного, что этот камень? Камень, который всегда был, есть и будет. Который стоял здесь в начале времен и будет стоять еще бессчетное число лет, даже если все остальное уйдет. Уйдет ли? Кто знает…

Сурэ осторожно ступал, перебирая копытами, и Лехтэ внимательно оглядывалась по сторонам. Где-то здесь должна быть тропка, что ведет к посту. Ей уже приходилось бывать там. В те года, когда свет померк, а корабли, забрав тех, кто был ей дорог, покинули этот край навсегда. Тогда она тоже стояла где-то там, высоко-высоко, на узком карнизе, всматриваясь в темноту до рези в глазах. На что надеялась? Да ни на что, наверное. Знала, что не вернутся, как Арафинвэ, а не проводить не могла. Хотя сердце обливалось кровью. Но спуститься вниз и уйти — нет. Так еще хуже.

В этот самый момент перед мордой коня мелькнула тень, вырывая Лехтэ из паутины воспоминаний, и перед глазами ее предстал Нгилион. Телеро, давний друг ее брата Тарменэля. Они подружились тогда, сразу после Исхода, и никакие потрясения не смогли поколебать дружеский союз телеро и нолдо. Странно. Или нет?

Лехтэ улыбнулась одними губами. И хотя из глаз ее так и не ушла задумчивая печаль, однако не выразить зримо радость от встречи она не смогла. Нгилион всегда относился к ней, точно к младшей сестре. Неизменно добрый.

— Ну-ка, кто тут у нас? — спросил он, подходя ближе и приветствуя Тэльмиэль кивком головы. — Не боишься?

Покачав головой, она наклонилась и легко потрепала коня по шее.

— До страха ли теперь? — спросила вслух.

— Это верно, — не стал спорить Нгилион. — Потом бояться будем, когда все закончится. Пойдем.

Последние слова уже относились к ним обоим — Лехтэ и Сурэ. Резво спрыгнув с коня, она пошла за провожатым вслед, бросив последний быстрый взгляд через плечо на полоску воды у самого горизонта. Так ярко сверкает вода в лучах Анара!

Ущелье все больше сужалось. Они свернули с основной тропинки влево и стали забирать все выше и выше. Нгилион велел остановиться, поманил Сурэ и увел куда-то. Через некоторое время вернулся уже без коня, пояснив:

— О нем позаботятся. Это тут, рядом.

Лехтэ не возражала — знала, что это правда. Немного подобрав юбку, чтоб удобней было идти, вновь продолжила путь.

Крупные камни под ногами сменились мелкой осыпью. Бежали резво, перепрыгивая с одного более-менее устойчивого валуна на другой. Небо становилось все ближе. Нгилион то и дело оглядывался, проверяя, идет ли она, и, лишь убедившись, что все в порядке, продолжал путь.

Тропинка петляла, подобно юркой змее, и вот в один прекрасный миг за очередным поворотом она увидела не серость скал, а раскинувшуюся далеко окрест голубизну моря. Кричали чайки, и теплый, ласковый ветер обдувал лицо.

Лехтэ замерла, прикрыв глаза, и тут вдруг с противоположного края площадки послышались быстрые, чуть слышные шаги.

— Тар! — догадалась она и кинулась навстречу.

Как раз вынырнувший из-за поворота брат тоже увидел ее и распахнул объятия:

— Тэльма, сестренка!

Брат прекрасно знал, что сестра не любит свое материнское имя, и называл лишь отцовским. За много лет Лехтэ притерпелась к нему, но любить, увы, так и не научилась.

* * *

Тарменэль крепко обнял ее, и Лехтэ ощутила на миг спокойствие. Всем своим существом, всей израненной фэа.

— В Мандос? — спросил, глядя серьезно и пристально.

Лехтэ кивнула:

— Да.

Спокойно, уверенно. Тар вздохнул.

— Глупый, глупый сестреныш.

И все. А в принципе, больше ничего говорить и не требовалось. Она и так знала, что он переживает за нее, хотя и считает эти поездки пустой затеей. Зачем травить душу?

— Пойдем к костру, — пригласил он. — Напою тебя квениласом.

А костер уже и в самом деле пылал в самом центре лагеря. Яркий и жаркий. Он весело потрескивал, язычки его устремлялись в небо, и было в нем что-то вечное и обнадеживающее.

До вечера еще оставалось время, однако небо постепенно начинало темнеть. Пока еще незаметно, но с каждой минутой все сильнее и сильнее. Сегодня она, наверное, вряд ли продолжит путь — брат не отпустит. Если только корабли окажутся совсем близко. Кстати, о кораблях…

— Ну что, идут? — спросил Нгилион, вешая котелок над огнем и подбрасывая свежих веток.

Тар кивнул, подтверждая:

— Идут. Уже прошли треть пути. Отсюда их пока не видно, но там, — тут он сделал выразительный жест, указывая пальцем наверх, — заметно хорошо. Ни с кем не спутаешь.

— Большой флот?

— Большой.

Разговор прервался. Мужчины смотрели в темнеющий горизонт, размышляя о чем-то, Лехтэ тоже думала.

Думала о том, что время пока есть, но завтра утром она покинет гостеприимный лагерь и тронется в путь. На запад, туда, где стоят, избегаемые даже ветрами и птицами, Чертоги Намо. Самый свет там, кажется, светит не так ярко, напоминая больше серую мглу. Причем всегда, в любое время года и дня.

Лехтэ поежилась. При мысли о Мандосе мороз вдруг пробрал до костей. Стало так тоскливо и бесприютно, словно она утратила роа и теперь вынуждена скитаться по свету. Но если ей даже думы так тяжелы, то каково ему там, внутри? Месяц за месяцем, год за годом? Подумать страшно. Если б могла она, если б только могла хоть как-то поддержать. Помочь, утешить. Если ему это надо. А если не надо, то просто посмотреть хотя бы.

Лехтэ тяжело вздохнула, и мужчины поспешили сунуть ей в руки квенилас и пирожок.

— Откуда? — с легким изумлением спросила Лехтэ, разглядывая мягкий, поджаристый и очень вкусный, надо полагать, пирог.

— Жена прислала, — с оттенком гордости ответил довольный Нгилион.

— Где она теперь? — спросил Тар, беря вторую кружку и садясь рядом с Лехтэ.

Телеро неопределенно махнул куда-то на запад:

— Отправил в Валимар, подальше отсюда. Кто знает, чем оно все закончится.

Ответа не последовало. В общем, все и так были согласны с Нгилионом, так зачем отрицать очевидное?

— Покажешь мне? — спросила Лехтэ, имея в виду нуменорские корабли.

Брат кивнул:

— Поедим и сходим.

* * *

А закат меж тем все темнел и темнел. Тарменэль и Нгилион хмурились, и Лехтэ предпочитала не донимать их пустыми расспросами. Обоим имеется, о чем подумать. Так зачем мешать?

Можно было подумать, что море вымерло. Даже острый эльфийский взор не мог различить ни дельфинов, резвящихся в воде, ни спины кита. Лишь чайки время от времени, как вчера, как сто лет назад, кричали громко и мерзко. Словно хотели предупредить о чем-то.

Лехтэ опустила взгляд и посмотрела в огонь. На душе лежал вполне ощутимый, тяжелый камень. Он давил на сердце, мешал нормально дышать, и его нельзя было вытравить ни разговорами, ни шутками, ни веселым смехом.

С востока вновь подул пронзительный, холодный ветер, и Лехтэ поежилась, закуталась плотнее в плащ. Тарменэль доел наконец и встал. Подал руку.

И они пошли. Пошли вперед, а затем все выше и выше, по петляющей, словно лента, узкой тропе. Путь этот Лехтэ был знаком. Знаком хорошо. Тогда, когда провожала мужа…

С губ ее сорвался судорожный вздох, и брат, обернувшись резко, бросил:

— Не думай об этом.

Понял. И, конечно, он прав. Дорога трудна, не хватало еще разбиться.

Ветер все крепчал, становился пронизывающим. Чем выше они поднимались, тем становилось труднее дышать. Но, странное дело, именно тут, на высоте, успокаивалось ее сердце и гораздо меньше металась фэа.

Они поднялись на крутой утес, окаймленный узким карнизом, и Лехтэ, откинув массу волос с лица, спросила:

— Где?

Брат вытянул руку, указывая направление:

— Там.

Лехтэ сощурилась, всматриваясь вдаль. И действительно, разглядела. Темные точки кораблей. Нуменор.

— Я не понимаю атани, — сказала задумчиво. — Никогда не могла. Зачем?

Помолчала, все так же глядя за горизонт.

— Нет, — сказала наконец. — Не могу понять.

— И не надо, — ответил брат, обнимая ее одной рукой.

Становилось зябко. Лехтэ подумала, что, несмотря ни на что, уж Чертоги Намо наверняка уцелеют, а с ними те, кто там обитает. Даже если погибнет вдруг все остальное на благой земле, то фэа Атаринкэ ничего не грозит. И эта мысль вселяла спокойствие, как ни странно.

Он был для нее теперь, словно огонь в ночи. Ее любимый супруг, ее мелиндо. Тот, кого она потеряла, не успев долюбить. И неважно уже, по чьей вине. Важно лишь, что это неотвратимо, словно рок. Словно разлив реки по весне в горах. Ничего не изменишь. Но он, его фэа, то, что от него теперь осталось, занимает все ее мысли. И она идет и идет за этим огнем в кромешной мгле, не слыша шорохов, не слыша криков ночных птиц или рыка хищников. И пения, ласкового и нежного, тоже не слыша.

— Я иду к нему, — сказала она решительно и тихо.

А зачем кричать?

— Только утром, — так же непреклонно ответил брат.

Лехтэ ничего не стала говорить, а просто склонила голову.

Тарменэль взял ее за руку, и они пошли. Вниз, в лагерь. Туда, где уже собирались возвращающиеся из дозора эльдар. Туда, где по-прежнему жарко пылал костер. И где ей предстояло прожить время до утра. Так много, если разобраться.

И так невыносимо мало.

* * *

Воины подходили и один за другим докладывали. Почему-то к Тару. Никогда раньше Лехтэ не задумывалась, кто он. Считала, что рядовой воин. Ан нет. Командир отряда? Новым взглядом смотрела она на знакомого, казалось, до мелочей, такого привычного и родного старшего брата. Серьезный, собранный. Кратко, отрывисто отдает распоряжения, объясняет что-то. Непонятно что. Лехтэ не вникала. Не слушала. Все равно в делах военных она ничего не смыслит.

Она сидела на принесенном снизу одним из дозорных бревне, смотрела в огонь и думала об увиденном. Обо всем.

Так странно. Могла ли она подумать, выходя замуж, какая именно жизнь ее ждет? Да и не только ее — всех их. Гибель Древ, Исход. Войны, которым, казалось, не будет конца. Вереницы фэар, следующих одна за другой в Мандос. Осиротевшие семьи. Не только она — много таких. Так много! И так больно и горько думать обо всем этом. Она потеряла только двоих, и то свет не мил, а кому-то не повезло больше.

— Тэльма, — позвал ее брат и присел рядом. — Ты бы поспала.

— Не хочу, — мотнула она в ответ головой. — Не спится.

Несколько необычайно длинных секунд Тар молчал, и наконец бросил:

— Я сейчас. Подожди.

Встал и полез в сумку. Достал травы. Понятно, хочет сделать ей отвар. Что ж, Лехтэ не против. Травы помогут ей уснуть, ведь силы завтра понадобятся.

В небе ярко сиял Исиль, и все чистое и светлое, все радостное, что было в той ее прежней жизни, казалось сном. Таким счастливым и беззаботным, что чудилось, все произошло не с ней, а с кем-то другим. С другой Лехтэ. Ведь эта, нынешняя, не умеет петь. Не умеет смеяться и радоваться. И сомнения берут — а умела ли. Мелиндо. Сын. Один за другим. Все, с кем связывала столько надежд, кто был настоящим и будущим. Ничего не осталось. Никого. Все рухнуло и погребено под обломками.

Исиль светил пронзительным, больным светом. Хотелось вцепиться в волосы и завыть, но Лехтэ держалась. Еще только истерики ее им тут и не хватало.

Тар вновь присел рядом и протянул ей чашу. Пахнуло ароматом трав. Лехтэ пригубила.

— Вкусно, — прокомментировала она и глотнула еще.

Брат вздохнул.

— Я не смогу оставить пост, чтоб проводить тебя.

— Не надо, — покачала головой она. — Я справлюсь.

— Тебе тяжело.

— Не первый год.

— Это верно.

Снова у костра повисло молчание. Ветер крепчал, и Тар снял с плеч еще один плащ:

— Надень, а то замерзнешь ночью.

Спорить она не стала. Допила отвар, закуталась поплотнее и улеглась у огня, закрыв глаза.

Волны шумели, разбиваясь о скалы далеко внизу, и казалось, что мир вот-вот перевернется и опрокинется в бездну. Или у нее просто от отвара кружится голова?

Сердце билось ровнее, спокойнее. На разгоряченный разум наползал туман, поглощая мысли и чувства. Лехтэ вдруг показалось, что она слышит смех, но вот чей, никак не может понять.

И провалилась в сон.

На востоке постепенно разгоралась заря. Золотая, нежная. Выглянув осторожно из-под синего покрывала моря, Анар осветил морскую гладь и Пелори почти до самых вершин. Лехтэ пошевелилась, ресницы ее дрогнули. Открыла глаза.

— Ясного утра, — услышала голос Нгилиона.

— Ясного утра, — отозвалась, вставая.

— Привет, сестреныш.

Это уже был брат. Обернувшись, она увидела, как Тар легко спрыгнул с какой-то скалы. Опять из дозора. Ясно.

Ничего не сказав, улыбнулась и протянула руку. Тарменэль поймал ее пальцы и сжал. Посмотрели друг другу в глаза, и брат кивнул. Все ясно, так ведь? Сейчас, с утра, она чувствует себя немного лучше. И кто знает, что послужило тому причиной? Яркий свет Анара или крепкий сон, а может быть, осознание того, что сегодня она отправится в путь. Туда, где уже три тысячи лет обитает ее супруг. И где на самом деле, по ее глубокому убеждению, ей самое место.

Взгляд Лехтэ вновь упал на золотой ободок кольца, сверкавший на пальце. Самое дорогое, что у нее есть. Ни за что на свете, ни за какие сокровища мира на согласилась бы она расстаться с ним.

В памяти всплыли горячие ласки, что дарили они с Атаринкэ друг другу. Такие беспечные и такие юные. Такие счастливые.

Подобные мысли согревали душу, озаряя темноту фэа золотым, вечным светом. И они, как ни странно, не причиняли боли. Было так легко вообразить, будто то, что хранят воспоминания, и есть настоящее, осязаемое, а то, что происходит вокруг — дурной сон. И что этот сон не имеет никакого отношения к реальной действительности.

Посреди площадки все так же весело потрескивал огонь и варилась в котелке каша. Аромат плыл, волнуя воображение, и Лехтэ подумала, что пора бы ей встать и привести себя в порядок.

— Куда идти? — спросила обоих сразу.

— Я покажу тебе, — отозвался Тар.

Она вернула ему плащ, поблагодарив от души, и они пошли. Недалеко, всего-то за поворотом. Однако там, оказывается, бил родник, только звук его заглушал морской прибой.

Брат вернулся в лагерь, а Лехтэ умылась холодной водой, а потом встала и стояла так некоторое время, вглядываясь вдаль. Поселиться бы здесь, раз уж в Мандос ей хода нет. Поставить домик, встречать закаты с восходами. Ото всех подальше. Никого не видеть. Ей среди толпы тяжело. Здесь — привольно. Мирно.

Лехтэ вздохнула. Что ж, пора идти. Ее ждут. И пыхтит наваристая, пышная каша.

Десяток шагов — и она снова в лагере. Тарменэль протянул тарелку и ложку. Лехтэ села на бревно и попробовала. Взяла кусок румяного, воздушного хлеба.

— Вкусно, — сказала она, принимаясь есть.

Мужчины смотрели с умилением, словно на больного ребенка, который начал вдруг выздоравливать. Лехтэ посмотрела на них вопросительно и пожала плечами. Те переглянулись весело и присоединились к завтраку.

Члены отряда уже успели разойтись по своим постам. Последним попрощался, закончив с едой, Нгилион.

— До встречи, Тэльмэ, — произнес он, заплетая волосы в косу. — Надеюсь, мы все переживем эти дни.

И ушел. Повисло молчание.

— Нгилион прав, — проговорил Тар, все так же задумчиво посмотрев в огонь. — Мы можем только делать то, что в наших силах, и верить в лучшее.

Лехтэ кивнула. У них тут свои заботы. Которые, кстати, касаются и ее безопасности тоже. Не стоит им мешать.

— Мне пора, — сказала она, вставая и возвращая тарелку. — Спасибо за все.

— Я провожу тебя.

Безапелляционно. Твердо. Значит, спорить нет смысла. Хотя времени у брата мало — это видно. Вон стоит, тревожно вглядываясь в даль. Пока еще чистую. Но если подняться повыше, то, возможно, она увидит их. Даже не доходя до вчерашней площадки. Корабли Нуменора.

Значит, надо спешить. Подхватив сумку, она споро закинула ее на плечо и, взяв за руку брата, пошла за ним вниз.

Та же тропка, вот только обратно идти труднее. Камешки так и норовят выскочить из-под ног. Как они ходят тут каждый день? Подумала и покачала головой. Еще один пункт к списку того, что ускользает теперь от ее понимания.

Ущелье темнело по мере того, как они спускались. Склон становился все более пологим. Появились первые жиденькие островки трав. Пришли.

Внизу ее уже ждал Сурэ. Увидев, заржал радостно, и Лехтэ обняла коня за шею. Полезла за яблоком.

— Здравствуй, малыш, — поздоровалась и поцеловала в нос.

Тар стоял, и было видно, что размышлял о чем-то.

— Все будет хорошо, — попробовала успокоить.

Тот вздохнул:

— Хотел бы верить.

В конце ущелья блестела под солнцем узкая полоска воды, окаймленная темными громадами скал.

— У меня нет выбора, — наконец сказал он, нахмурившись. — Приходится отпустить. Но мне неспокойно.

— Брат…

— Неспокойно, Тэльма. Поэтому обещай, если что, прислать осанвэ. Сразу.

— Хорошо.

Они обнялись, и Лехтэ вскочила на коня. Пора отправляться.

— До встречи! — махнула рукой.

— До встречи! — ответил брат.

И Сурэ полетел, словно выпущенный из пращи камень, на запад.

* * *

Казалось, что в воздухе звенит напряжение. Густое, гулкое. Упругое, словно туго натянутая струна. Оно разлито в воздухе, и кажется, будто его можно пощупать руками.

Лехтэ спешила. Застоявшийся Сурэ весело, бодро летел вперед, высекая искры.

Травы густели. Ущелье постепенно расширялось, пропуская внутрь каменных стен все больше света. Вот дохнуло ароматом трав, и Лехтэ остановилась, позволив себе прикрыть глаза и вдохнуть полной грудью. Пряный, сладковатый запах с легкими нотками горечи. Вдруг невыносимо захотелось сойти с коня, упасть лицом в землю и лежать так, лежать… Как хорошо и мирно. Зачем ей все? Зачем тревоги и хлопоты? Лечь, и никогда не вставать. Пусть бы только вот так же светил Анар, пели птицы. Пусть бы пчелы гудели, перелетая с цветка на цветок, напевая вечную, верную песню. Слиться. Раствориться среди воды и трав, среди воздушных потоков. И самой, быть может, стать таким вот потоком. И лететь, и лететь куда-то. Высоко-высоко, в небо. Где нет страданий.

Лехтэ вздрогнула, словно очнулась от глубокого сна. Оглянулась по сторонам с легким недоумением. Кажется, успело пройти с полчаса, пока она тут стояла. Сурэ косился, оглядываясь через плечо темным глазом.

Лехтэ вздохнула. Наклонилась и потрепала по шее.

— Едем, едем, — успокоила его. — Уже.

Вперед! Вон, виднеется уже далеко впереди Тирион. Склоны Туны ложатся под копыта коня.

— Но мы их объедем, — говорит Лехтэ и забирает вправо.

Умное животное послушно поворачивает. Путь их длинен. Если повезет — доберутся к вечеру.

Густой травостой ложится под ноги. Похож на волны. На бескрайнее море, что раскинулось от края до края. И они рассекают его, подобно ладье, и пыльца от травы, от цветов оседает на копытах коня, на юбке Лехтэ. Ветер играет волосами, гладит пушистые метелки трав.

Лехтэ кажется, будто что-то ее толкает в спину. Словно невидимая рука. И она не в силах противиться той настойчивой воле. И спешит, направляя коня.

Но пора отдохнуть. Не ей — Сурэ. Она не устала. Доехала до ручья и затормозила.

— Пить хочешь? — спросила, наклонившись к шее.

Конь заржал. Спрыгнув на землю, дала коню остыть и повела на водопой. Отпустила пастись, а сама уселась на берегу, глядя в воду. Есть не хотелось, но поесть надо. Силы понадобятся.

Достав лембас, откусила кусочек, запила прохладной, чистой водой. Убрала. Опустила ладони в воду и долго смотрела, как течет ручей, огибая пальцы.

Облака отражаются, и если присмотреться, то можно угадать. То листок, то заяц. Формы причудливые и каждый раз новые.

А вода так манит. Словно шепчет о чем-то. Так тихо и ласково. Если лечь вот так…

Снова вздрогнула. Ей спешить надо!

— Сурэ! — позвала она, и конь примчался. Отдохнувший, довольный. Полный сил.

— Пора, — сказала она, погладив по шее.

Тот кивнул, будто бы соглашаясь, и Лехтэ легко взлетела ему на спину. Надо же, не растеряла навыков. Отчего-то сама удивилась. И тронулась в путь.

Тириона за спиной уже не было видно. И все ближе и ближе становился Лориэн.

А там и до Мандоса рукой подать.

* * *

Туман наползал, стелясь по земле. Тонкими языками, чем-то напоминающими отдаленно змей. Он клубился, закручивался в спирали, танцевал у копыт Сурэ, и умный конь беспокойно ржал.

— Хорошо, — уговаривала его Лехтэ, гладя по шее. — Все хорошо.

Тот в ответ косился с ясно читаемым недоверием, но все же шел.

Незаметно, неуловимо сменился пейзаж. Василек и вербейник теперь росли реже, зато стали встречаться маки.

Вдалеке послышался шум.

«Река», — поняла Лехтэ.

Порожистая в верхнем течении, достаточно бурная. Через реку был перекинут деревянный мосток. Когда-то прочный. Давно. Теперь шаткий. Это видно. Бобры с осами постарались. Несколько досок тоже следовало бы заменить, но никак. Может, после?

Лехтэ дрогнула. После Нуменора. Починят, конечно же. Как иначе. А пока…

Она спешилась и ступила на деревянный настил. Доски скрипнули. Лехтэ сжалась. Еще шаг. Как вернется, сообщит мастерам. Видно, давненько этой дорогой никто не ходил.

Под ногами ревела, прыгая по камням, вода. Если мост упадет, к мужу она попадет досрочно.

Страшно. Странно, в детстве, в юности, в далекие годы, которые теперь ей казались сном, она свободно бегала, гуляла здесь. А теперь дрожит. Каждый раз. Словно хищная пасть разверзлась и стремится поглотить ее. Там, на том берегу.

Шаг, один за другим. Мосток пружинит, поскрипывает. Сурэ прядет ушами, пофыркивает. Но идет. Умница.

Вот почти дошли. Слышно пение соловьев. Теплый ветер доносит странные сладковатые запахи. Сонные. Вот только ей уснуть не хватало.

Прибавив шаг, Лехтэ перебралась на противоположный берег и вздохнула с облегчением. Обернулась к коню.

— Мы дошли! — объявила радостно.

Конь заржал и толкнул в плечо носом. И они пошли.

Пошли медленно, оглядываясь по сторонам. Маки гуще и гуще. Настоящие поля. Широкий алый ковер. Тисы, сосны и кадры мрачно высятся по сторонам, подобно стражам. Нависают над головами. Давят. Соловьи поют, но в их пении тоже чудятся печальные нотки.

Туман все гуще. Ивы полощут в озерах длинные косы. От сладких запахов все сильнее кружится голова. Лехтэ вздрагивает, прогоняет дурман. Хочется вдохнуть полной грудью. Но воздух не свеж, нет. Он напоен запахами.

Сумрак сгущался, наползал тяжелым, бархатным покрывалом, и Лехтэ никак не могла понять, как давно она идет. Сколько времени?

В просветах тумана видны фигуры. Не эльдар, нет. Прозрачные духи. Они танцуют, поют, будто стремясь перепеть соловьев. Сурэ жмется к ней, и Лехтэ поглаживает коня.

— Все хорошо…

А сама так ли сильно уверена в этом?

Как же страшно. Она прибавляет шаг. Уже почти бежит. Остаются позади светлячки, яркие звезды, спрятанные Вардой на дне озер. Все это сейчас не привлекает Лехтэ.

Сурэ спешит за своей хозяйкой, тревожно всхрапывая.

Раздвигаются кусты, Лехтэ вздрагивает и видит, как на поляну выходит медведь.

Раздается крик. Чей же он? Кто кричит? Неужели она?

Тут нога ее цепляется за некстати подвернувшийся камень, и Лехтэ падает. Лежит, не шевелясь. Медведь подходит, обнюхивает ее, встает на задние лапы. Подает руку.

Лехтэ даже головой тряхнула, чтоб отогнать наваждение. Ну какую руку? Лапу, конечно же. Просто лапу. Ухватившись, она поднялась и сказала:

— Спасибо.

Медведь склонил голову, лизнул в нос и ушел. Вот так вот.

— Идем, Сурэ, — позвала она.

Из туманов Лориэна вырвались уже под вечер. С западного края наползала заря, а путь их меж тем еще не был кончен. И надо бы отдохнуть. Недолго. Хоть полчаса.

Отойдя подальше, Лехтэ отпустила коня пастись, а сама упала в траву и смотрела на небо, где постепенно одна за другой зажигались звезды.

Интересно, как там Нуменор? Подошли ли к берегу уже их мрачные корабли, или в пути еще? Кто б сказал…

А впрочем, не все ли равно. У нее сейчас есть дела поважнее.

* * *

До сих пор она никогда не обращалась к Намо с подобной просьбой — пустить ее повидаться с мужем. Просто приходила и стояла, глядя на стены. Высокие, мрачные стены, что прячут того, кто ей так дорог.

Он ей дорог. А она ему? Что думает о ней Атаринкэ, пребывая там, за гранью жизни? О чем думает? Что вспоминает?

Вспоминает ли, как был счастлив, пока черная тень не наползла на Аман, закрыв небо, погасив свет и украв у них у всех будущее?

Слышишь ли ты свою жену, мелиндо? Чувствуешь ли сейчас ее плач? Видишь, как вздрагивают плечи, и как отирает она глаза, не стыдясь слез?

А впрочем, чего стыдиться? На многие лиги вокруг пустота, никого нет. Ни нисси, ни нэри. Никого, кто пришел бы и потревожил покой.

Только ветер протяжно поет в кронах да качаются ветки. Наползают тени. Густые, черные. Горы гигантскими провалами темнеют на западе, и надо спешить, ведь в темноте передвигаться опасно.

Проворно вскочив, Лехтэ крикнула:

— Сурэ!

И послышалось вдалеке негромкое ржание. Умный конь примчался, покивал головой. Снова птицей взлетела Лехтэ ему на спину, и они поехали. На этот раз не спеша, выбирая дорогу.

Через луга тянулась узкая тропка. Прямая, словно стрела. Или как копье. Оно летит, выпущенное умелой, сильной рукой, и горе тому, кто посмеет встать у него на пути.

Небо темнело. Черное покрывало наползало, укрывая дома, реки, горы. Звезды сияли все ярче и ярче. Звезды, которые она помнит совершенно иными. Другие цвета, другой рисунок созвездий. Под другими небесами были счастливы они с Атаринкэ, и тот Аман, та Арда безвозвратно ушла. Скрылась за поворотом, словно пороги на бурной реке, словно плотина или пестрое разнотравье. Скрылось, и не вернется уже никогда. А если вернется, то это будет уже нечто другое. Другая судьба. Другое счастье. Счастье ли? Да и они с мужем станут к тому времени совершенно другие. Уже стали. Какие? Можно ли угадать? Да и надо ли? Не проще ли оставить бесплодные размышления и предоставить жизни течь своим чередом? Может и проще. А ведь думается. И ничего ты с этим не поделаешь, Тэльмиэль Лехтэ. Сердце бьется, стучит, норовя вырваться из груди при одной мысли о том, что однажды она увидит его. Во плоти. Может увидеть. Сама мысль так сладка! Словно сказочный сон. Она зовет и манит. Как тот огонь свечи, что сверкает впереди во тьме, указуя путь. И она идет за ним. Все идет и идет. И не обращает внимания на усталость.

* * *

Теперь приходилось быть вдвойне осторожными. Равнины, луга закончились, и потянулся каньон.

В дневное время, когда ей случалось проезжать тут, от величественного зрелища невозможно было оторвать глаз. Казалось, вся красота мира сошлась, чтобы воплотиться в оранжево-красных скалах, обрывистых и крутых.

Если бы у нее имелось время и не было бы коня, с каким удовольствием побродила бы она по здешним холмам и скалистым уступам, в глубоких пещерах и по берегам реки, прорезавшей каньон в самом сердце и упрямо стремившейся на запад, к морю. Словно было ей, воде, куда стремиться и чего ждать. А впрочем, ей — есть.

Камешек мелькнул прямо перед мордой коня темной тенью, подскочил и затих. Сурэ всхрапнул, и Лехтэ, наклонившись, погладила его по шее. Огляделась настороженно. Теперь красота гор и скал была скрыта от чуждых глаз ночным пологом. Позади слышались странные шорохи и тихий рык. Сурэ вновь принялся тревожно прядать ушами. В вышине, на фоне черного неба распласталась тень, и конь, заржав, рванул с места, почти галопом пустился вперед.

Лехтэ испуганно прижалась к шее Сурэ, вцепившись в гриву. Что, если с ними что-то случится и она упадет? Или конь поранится? Второе пугало гораздо сильнее первого. Ей-то что, помучается немного и все. Зато уж потом все страдания фэа будут закончены. Для нее. Нет, нарочно смерти она не искала, но и не бегала от нее. Придет — и отлично. Она встретит ее, распахнув объятия, словно доброго друга. Поговорит с ней. Зато потом отдохнет.

Тэльмиэль вздохнула мечтательно. Кажется, столько лет прошло. Не сотни — тысячи, а фэа никак не может обрести покоя. Видно, впрямь бессмертие эльдар — их проклятие. Или ошибка Единого, которую он, молодой творец, допустил по неопытности. Зато потом уж на людях исправился. И чему атани завидуют? Возможности вечно мучиться, не находя места? Песку, что течет сквозь пальцы, и точно так же утекают их силы, жизни и сама Арда? Ей не понять.

Бег замедлился. Сурэ вновь пошел шагом. В стороне, справа, мелькала серебристой лентой река. Берег между водой и камнями узкий. Один неверный шаг — и ты искупаешься. Прямо так, с конем и в одежде.

Брат сказал бы, что им стоило подождать до утра, и тогда уж продолжать путь. Она и сама так думала. Но не могла медлить. Не в этот раз. А отдохнуть надо. Не сейчас — потом. Пока только подкрепит силы. Все же ела, а последний раз в обед.

Дав команду коню, Лехтэ остановилась и достала из сумки лембас. Откусила кусочек, за ним еще один. Убрала. Вот теперь хорошо. Полной грудью вздохнула.

Воздух опять стал соленым. Близилось море. Вновь. Скалы стали ниже. Острый взор эльдиэ различал на камнях чахлые травки, которые, впрочем, не становились гуще.

Близился Мандос. Дыхание мрачных чертогов уже отчетливо ощущалось в воздухе. Словно небо давило, а воздух стал гуще.

Стал гуще, и уже не проникал в легкие. Тэльмиэль беспокойно оглядывалась, боясь пропустить. Так всегда. Безотчетный страх, которому она потом никогда не могла найти объяснения.

Хотелось спать. Силы уходили. Хотелось лечь и лежать ничком. А может, это сказывалась усталость?

Лехтэ спешилась, отпустила Сурэ пастись. Здесь, где он мог найти траву и воду. А сама пошла. Вперед, тяжело переставляя непослушные ноги. То и дело останавливаясь и прислушиваясь. Не раздастся ли где-нибудь поблизости звук? Рев зверей или шаг эльдар? Нет. Вокруг тишина. Звуки тонут в безвременье. И она, Лехтэ, сколь ни ходит сюда, никак не может привыкнуть.

В вышине блеснуло, и она, остановившись, подняла голову. Странно. Небо светлело. Но не с востока, что было б естественно, а с центра. Прямо над головой, в зените, показалось и стало шириться светлое пятно. Все ярче и ярче. Все больше размером.

Голова Лехтэ закружилась, и она осела на землю, упав без сознания.

И в этот самый миг раздался плач. Непонятно только, мужской или женский. И если б кто вдруг оказался рядом, он бы, конечно, удивился. Очень.

Тирион за спиной — яркий свет, веселье и жизнь. Мандос — смерть. Коротко и ясно. Неотвратимо.

«Вот и совершила этот путь в очередной раз, — подумала Лехтэ, открывая глаза. — Преодолела».

Вокруг было… странно. Будто туман пришел с моря. Густой, молочно-белый. И не было уже ни земли, ни трав, ни камней под ногами. Неба и звезд тоже не было. Ни ночь, ни день.

Лехтэ огляделась с интересом и легким недоумением. Без страха и трепета.

— Где я? — спросила вслух. У кого — непонятно. На расстоянии вытянутой руки не наблюдалось ни единой фигуры. А дальше все терялось в белесой мгле.

Протянула руку. Туман раздался. Опустила — сомкнулся снова. Стало любопытно. А страха — ничуточки.

— Где же я? — повторила она.

В памяти всплыло белесое пятно над головой, что она, Лехтэ, успела заметить. Теперь белое — все.

Уже не в первый раз она посещает чертоги скорби, и никогда прежде подобного не случалось. Так что изменилось?

— Вот теперь ты мыслишь в правильном направлении, — раздался голос. Словно из ниоткуда. Суровый и мрачный, как сталь. Безразличный, и потому жутковатый. Но голос этот она тем не менее узнала сразу:

— Намо!

В тоне Лехтэ прорезалась веселая ярость. Сколько времени она провела у порога мертвых, проливая слезы. И ни капли сочувствия или жалости! Так что изменилось?

— Чего ты хочешь? — спросила она.

Намо не появлялся, но Лехтэ это ничуточки не смущало. Не хочет показываться, и не надо. Она и с пустотой прекрасно поговорит!

— Не я хочу, — снизошел до ответа вала. — Ты. Прежде ты не просила меня впустить тебя внутрь. Наоборот, умоляла выпустить твоего Атаринкэ в мир живых. Теперь же ты желаешь иного, и я услышал твою мольбу.

— Я пока ни о чем не просила тебя, — решила внести ясность Лехтэ.

Она действительно не помнила за собой такого.

— Тебе и не надо, — был ответ. — Фэа твоя кричала и плакала, растревожив всех обитателей Чертогов и моих майяр. Я услышал ее беззвучный вопль и решил впустить тебя. Ненадолго — предупреждаю сразу.

Туман вокруг будто начал редеть. Проступили неясные контуры скал позади, камней под ногами. До конца, впрочем, дымка еще не рассеялась. Впереди темнел провал входа в Мандос.

— Ну, а купол этот, — добавил Намо, — был необходим, чтобы живое роа твое могло войти. Теперь ты готова.

Лехтэ уронила лицо в ладони и некоторое время просто стояла. Вот так просто? И не понадобилось никаких слов, просьб, никакой мольбы. Хотя нет, Намо говорит, что мольба была, и какая причина у нее не верить? Тем более, что это правда — душа болела, металась весь день, сжимало сердце. И раз Намо услышал это, как вопль фэа, да будет так.

— Я готова, — сказала твердо, подняв взгляд.

— Хорошо, — отозвался Намо, выступив вперед уже во плоти. — Пойдем.

* * *

Некоторое время назад

Темное море с шумом билось о подножия скал, словно стремясь прорвать преграду и вырваться на свободу. Ветер крепчал, и редкие эльдар, оказавшиеся на улице, спешили укрыться в домах, в тепле и безопасности родных жилищ.

Впрочем, это еще не было бурей.

Ильмарин на вершине Таникветиль казался окутанным серой, звенящей от напряжения пеленой. Манвэ стоял, глядя на виднеющиеся вдали суда, и все больше мрачнел.

— Что видел ты в будущем, Намо Мандос? — спросил он, и хотя голос его звучал бесстрастно, однако можно было расслышать в нем при желании и вой северной вьюги, и рев урагана, и жаркую, сухую песню пассатов.

Нуменор. Все-таки дерзнули прийти атани, соблазненные сладостными речами Саурона, в Благую землю.

Намо нахмурился:

— Я видел катастрофу, Сулимо, ее несут на своих парусах корабли людей. Но не она беспокоит меня, хоть и принесет неисчислимые беды.

Повисло молчание. Долгое и звенящее. И можно было подумать, что Стихиям некуда торопиться, что впереди у них целая вечность, когда могут не торопясь они размышлять и вершить дела, как давно привыкли.

— Что ты видишь? — прозвучал тот же самый вопрос.

— Искажение, — вновь заговорил Намо. — Горе эльдар увеличивает его, и если станет слишком велико, то в момент катастрофы может уничтожить Аман.

В голосе Намо, текучем и плавном, явственно ощущались пески безвременья, влажность туманов. На лице, похожем на лица эрухини и одновременно совершенно ином, отличном от них, не читалось ни забот, ни гнева. Только взгляд, пронзительный и острый, выдавал работу мысли.

— Что ты видишь? — спросил в третий раз Манвэ, и на этот раз было понятно, что спрашивает он о чем-то другом.

О чем же? Окажись поблизости смертный или же эльда, ему не удалось бы уразуметь ровным счетом ничего. Но тот, к кому были обращены слова, прекрасно понял их смысл и заговорил, отвечая:

— Я уже начал отпускать фэар тех, кто готов к вторичному воплощению. Искажение от горя пошло на убыль. Но есть еще те, кого я отпустить не могу. Пока не могу. И чаши весов колеблются.

— Кто же, например? Кого имеешь в виду ты, Владыка Судеб? Говори прямо.

— Пламенный и его Дом.

— И что же ты намерен сделать? Я не хочу идти на крайние меры.

Вопрос прозвучал, но с ответом Намо не торопился. Вдалеке раздался крик чайки, и Манвэ повернул голову, глядя на мечущуюся в небесах птицу.

— Тэльмиэль скоро придет ко мне. Я собираюсь позволить ей войти в Мандос и повидаться с мужем. Это может решить проблему.

Очередная волна с оглушительным ревом далеко внизу разбилась о камни. Напряжение сгустилось, и казалось, что его можно было черпать ложкой. Послышался раскат грома, и Манвэ ответил:

— Действуй.

* * *

Ранее в Мандосе

Холодно и уныло. Бесконечные переходы, коридоры… Очередной поворот — и снова серый промозглый туман. Но это лучше, чем комната исцеления его фэа. Намо и его майар поработали на славу, сделав, казалось бы, невозможное. Чертог, где находилась фэа Атаринкэ, содержала все, что в той или иной степени раздражало Искусника.

Но сегодня был особый день — первая прогулка, как назвал это событие майа, снявший чары на двери и выпустивший Куруфинвэ-младшего на просторы Мандоса.

Когда бесцельное хождение по бесконечным коридорам окончательно надоело Атаринкэ, он попробовал избавиться от общества неустанно сопровождающего майа. Конвоир был опытен, и побег пресек на корню. С другими фэар видеться также не дозволялось.

Со временем такие прогулки участились, но возможности повидать братьев у него по-прежнему не было. Порой до него долетали отголоски осанвэ, но Искусник не мог даже определить, кто именно хотел с ним поговорить. Лишь одно он выделял среди прочих. В нем не было ни ярости, ни гнева, только безысходная тоска и безграничная любовь. Лехтэ… неужели она тоже попала в Чертоги?

Наконец Атаринкэ добился права на аудиенцию Намо. Ему повезло, своим единственным разрешенным вопросом он удивил владыку Мандоса. Он не поинтересовался, как души братьев, не захотел и узнать, будет ли ему дозволено возродиться, нет. Искусник хотел быть уверен, что его любимая не находится в этих унылых залах, а продолжает жить в Амане. Ответ успокоил мятежную фэа Атаринкэ, и он без лишних препираний позволил увести себя в свою комнату.

* * *

Никогда еще вот так не приходилось им шагать рядом. Она и Намо. И не ходить бы впредь. Но что поделать, если иного способа попасть внутрь нет?

Как же холодно. Точнее, зябко. Словно изморось по коже. Пробирает до костей, проникает в кровь, в сердце. Холод и пустота. Интересно, это потому, что она живая, или фэар тоже ощущают подобное? Спросить бы у кого. У кого же? А не у кого. У мужа с сыном не спросишь, а Намо… Ну нет, уж лучше она и дальше останется в неведении.

Лехтэ с нескрываемым любопытством огляделась по сторонам. Туман впереди рассеялся окончательно, оставшись только с боков и позади, а впереди темнел вход.

Сердце дрогнуло, но Лехтэ, подавив трепет, сделала решительный, твердый шаг. Затем еще один.

«Смелая эллет», — пошутил бы муж в былые времена. Или глупая? А впрочем, может, это синонимы?

Глубоко вздохнув, Лехтэ безотчетным движением сжала в кулаке ворот платья. Как тут пусто и бесприютно! Фэа вздрогнула и зашлась в беззвучном плаче. Как же он тут? С его-то характером!

За сына, как ни странно, она не боялась. Не переживала. Просто сердцем чувствовала, что с Тьелпэ все хорошо и ему тут спокойно. Что он доволен. Может, сын таким образом посылал ей весть? Муж — другое дело. При мысли об Атаринкэ душа рвалась. Так где же он? Где ты, мелиндо? Я тут, я пришла!

Где-то в отдалении мерцали золотые блики. Фэар, как догадалась Лехтэ. Все вокруг казалось размытым, расплывчатым. Нереальным. Расстояния терялись, и было совершенно неясно, сколько же им до тех бликов идти. То ли пару минут, то ли несколько месяцев.

Было темно. Непроглядно даже. Гигантские своды исчезали в вышине. Чернота вокруг казалась абсолютной, но, странное дело, видно при этом все было совершенно отчетливо. И толстые витые колонны, и камень пола. Едва взгляд падал на определенный участок зала, как Лехтэ начинала различать детали. Поворачивала голову — и все исчезало.

Фэа различала безмолвный крик. Словно птица плачет в лесу надрывно. И не было, совершенно не было никаких сил выносить, слушать это. Разве это возможно — так страдать?

Лехтэ вначале ускорила шаг, затем побежала. Все быстрее и быстрее. Туда, где виднелись фэар.

Золотые блики ускорили движение, начали метаться. Лехтэ споткнулась о собственный подол, подобрала юбки и побежала вновь.

И вдруг остановилась, натолкнувшись на стену. Прозрачную, но от этого не менее прочную.

— Это лишь преддверие, — послышался голос Намо. — Дальше живые пройти не могут. За стеной — фэар. Это все, что я могу сделать. Ищи своего мужа. Если он здесь, если не скрылся, то увидишь его.

Лехтэ вздрогнула. Она смотрела, с трудом воспринимая слова Намо. Искать Атаринкэ? Но зачем же? Вон он. Вон там, левее, на расстоянии полета стрелы. Как поняла, она сама не знала. Ведь все фэар похожи внешне одна на другую. И тем не менее была уверена — это он.

Ударив ладонью в стену, Лехтэ рванулась, но наткнулась на преграду. И тогда закричала что было сил:

— Атаринкэ! Мелиндо!

* * *

— Поторопись, Куруфинвэ Феанарион, к тебе пришли! — вид майа, стоящего на пороге, был серьезен и строг.

Искусник молча направился к выходу, и явно удивленный этим фактом сопровождающий решил уточнить:

— Даже не спросишь — кто?

— А смысл? Сейчас узнаю, — не желая выдавать свое истинное состояние, невозмутимо ответил тот.

— Ты-то узнаешь, а вот гость может и ошибиться, — покачал головой конвойный. — Что ж, тем хуже для нее будет.

Куруфинвэ понял, что они на месте, когда обнаружил прозрачную, но даже на вид крайне прочную стену… а за ней… Его фэа заметалась, желая оказаться по ту сторону барьера, пусть даже это и означало бы для него окончательную смерть.

Жена узнала, потянувшись своей фэа к его. Атаринкэ подлетел к стене, стараясь хоть немного продержаться в привычном Лехтэ облике.

«Как же тебе одиноко, родная! Не плачь, радость моя, я все равно с тобой, не плачь».

Осознание, что Лехтэ сейчас так близко и одновременно так далеко, рвало фэа на части. А в следующий миг страшная догадка буквально пронзила Атаринкэ — любимая вошла в Мандос, а значит, теряет силы, находясь с ним.

«Нет, Намо, не выйдет у тебя заполучить и ее в свою коллекцию фэар моей семьи», — подумал Искусник и потянулся к жене, отдавая все, что только мог. На миг ему показалось, что Лехтэ ощутила его поддержку и даже немного успокоилась.

* * *

Фэа мужа метнулась к преграде. Очень быстро. Почти мгновенно. Лица, увы, было не разобрать, да и сами контуры оставались размытыми, все время менялись. Все верно, ведь это не роа. Те, дальние фэар, принадлежавшие другим эльдар, имели форму шара. Почти все. Фэа Атаринкэ тоже. Однако теперь, когда он стоял в нескольких дюймах от нее, по ту сторону прозрачной преграды, фэа его начала принимать форму тела. Зыбкого, колеблющегося. Черты лица будто скрыты были за мутным стеклом. И все же облик был уже привычный, знакомый.

— Мелиндо, — снова прошептала Лехтэ, и голос ее сорвался.

Она положила ладонь на преграду, и почти мгновенно рука Атаринкэ коснулась ее с другой стороны.

— Мелиндо…

Ресницы Лехтэ дрогнули, по щеке покатилась слеза. Следом вторая. Фэа мужа, до сей поры светившаяся ровным золотым светом, теперь замерцала тревожно, он ударил кулаком в преграду, и в ту же секунду залы Мандоса огласил крик. Больше, правда, похожий на рык. Отчаянный, яростный. Лехтэ всхлипнула, еще раз ударила ладонью по прозрачной стене, словно надеялась, что удастся ее прорвать. Но стена не поддавалась. Тогда она ударила еще раз, и еще. А потом, опустившись без сил на колени, уперлась в преграду лбом и зарыдала. Надрывно, горько. Она уже не пыталась сдерживать слез, и они все текли и текли неудержимым, бурным потоком, стремящимся все смести со своего пути.

Фэа мужа металась с той стороны преграды, Лехтэ рвалась ей навстречу, и все била и била кулаками в стену. Конечно, без толку. Преграда стояла, как монолит. А за спиной Намо равнодушно, спокойно взирал на происходящее. Но Лехтэ уж точно не замечала его. Все, что она видела в данный момент, на чем был сосредоточен взор и все мысли — это фэа по ту сторону преграды. Любимый. Муж.

А тот, успокоившись наконец, опустился на корточки, положил ладони на преграду, в том самом месте, где и она касалась ее. И тогда Лехтэ ощутила волну тепла. Даже нежности. Словно первый цветок, показавшийся из-под снега, вдруг пригрелся в лучах весеннего солнышка. Ласкового и доброго. И тогда цветок распустился. И вместе с ним точно так же распустилась фэа Лехтэ. Ожила и согрелась. Потянулась к солнышку всем существом, каждым дрожащим, трепетным лепестком.

— Атаринкэ, мелиндо, — прошептала она, жадно вглядываясь в родные черты.

Точнее, конечно, в контуры фэа, но сейчас это было одно и то же. Для нее.

Она смотрела, и видела его, когда он был живым. Себя вместе с ним. Как она бежит к нему навстречу. Смеющаяся. Бесконечно, до боли в груди счастливая. А под ногами расстилаются ромашковые поля, и Лехтэ старается бежать так, чтоб по возможности не замять цветов. Тщательно выбирает место, тропки.

Над головами сплавилось серебро и золото. Смешение Света. Оно слилось в одно. Нечто новое. Чудное. Хочется петь, или, по крайней мере, просто смеяться. И Тэльмэ смеется, не сдерживая порыва. И когда наконец добегает до Атаринкэ, он подхватывает ее и начинает кружить. В тот момент они еще не были женаты. Как давно это было. И словно вчера.

Лехтэ вдруг тряхнула головой, словно очнувшись, и поняла, что все виденное только что она передавала все это время осанвэ. Мужу. Она подалась вперед, пытаясь угадать, что он чувствует, но, увы, ничего не смогла понять. Только волна тепла, что до сей поры исходила от его фэа, усилилась, и Лехтэ ощутила мощный, уверенный поток любви. Его ни с чем невозможно было спутать. Такие знакомые ощущения! Она купалась в них тогда, давно, в Эпоху Древ. Потом были горе и расставание. И гнев, и боль. Но все потом. А до той поры была чистая, такая искренняя и безудержная любовь.

И теперь была тоже. Именно ее ощущала Лехтэ, стоя в шаге от фэа мужа и не имея возможности коснуться ее.

За спиной ожила доселе неподвижная фигура Намо, сделав шаг вперед. И Лехтэ поняла, что их время выходит. И тогда она попыталась передать в ответ все, что чувствовала. Всю боль от его смерти, всю свою любовь. Всю радость, испытанную теперь. Пусть не может она коснуться его и обнять. Пока. Но она его видит, и это огромное, ни с чем не сравнимое счастье.

— Атаринкэ! Мелиндо!

Она вновь ударила в преграду рукой, рванулась навстречу.

И, конечно же, стена стояла, как прежде. Несокрушимая, как крепости нолдор Первой Эпохи. Которых, правда, сама Лехтэ никогда не видела. Словно стены Ангбанда.

Странно, но на душе у нее и правда после короткого свидания стало легче. Поселилась убежденность, что он любит ее. До сих пор любит. И ждет встречи, как и она. Когда-нибудь. И разве можно, в самом деле, иначе истолковать его поведение?

Лехтэ вытерла наконец остатки слез, улыбнулась и подалась навстречу. Постаралась передать осанвэ:

/Люблю тебя. И жду встречи/.

И мир словно закружился, похожий на огромный, сверкающий кокон. Пронизанный радостью, пронизанный светом. И в центре кокона Атаринкэ и Лехтэ. Они двое. Держатся за руки. И больше нет никого. И так тяжело, невыносимо разомкнуть руки и уйти. Но ничего не поделаешь. Уйти надо.

/Я приду еще! Обещаю! / — успевает послать осанвэ она, прежде чем мир обрушился и Лехтэ потеряла сознание.

Она не видела этого, но Намо подошел, поднял Лехтэ на руки и вынес за пределы мрачных стен, уложив на траву.

— Еще долго продержалась, молодец, — проговорил он.

Подошел Сурэ. И тогда Намо Мандос, развернувшись, ушел обратно внутрь мрачных чертогов, оставив Лехтэ на попечение ее коня.

А та спала. И спала до тех пор, пока лучи рассвета, осторожно выглянув из-за деревьев, не коснулись ее лица.

Тогда ресницы Лехтэ дрогнули, и она открыла глаза.

* * *

И слышалась Лехтэ дивная музыка. Сон или явь? Не понять никак. Будто все бежит и бежит она по цветущему лугу, как в том осанвэ, а вокруг все залито золотым светом. Не Светом Древ, нет, но чистым, расплавленным, первозданным золотом, мерцающим и искрящимся, которое сто крат, в миллион раз красивее того, погибшего. И которое живое, настоящее.

Под ногами цветы. Не ромашки, а незнакомые. Белые, отдаленно напоминают лилии. Красоты удивительной. Кажется, нет и не будет никогда ничего подобного в воплощенном мире.

И Лехтэ бежит, бежит вперед, а на сердце так легко и радостно. Точно знает она, что ее ждут, хотя пока еще не видно никого впереди.

Под ногами цветы, и она касается лепестков босыми ногами, не приминая, однако. И такую нежность ощущает всем сердцем, всем исстрадавшимся существом, что хочется купаться в этом потоке любви, смеясь, и плавать. Играть и кружиться.

И тогда в любовь вплетаются нотки веселья и лучистой, искрящейся радости. Лехтэ начинает кружиться, танцевать, подняв руки к небу. Юбка платья надувается колоколом, темные пряди волос падают на лицо. Она хохочет, убирает их, и в ответ слышит будто бы голос мужа. Он что-то говорит ей, но Лехтэ никак не разберет, что именно.

Вот танец заканчивается, она падает, но не на землю, как следовало бы ожидать, а в чашу цветка. Того, что похож на лилию. А другие цветы, что росли на поле, поднимаются вдруг в воздух и начинают кружиться, танцевать вокруг Лехтэ. Она улыбается, закрывает глаза, и слышит колыбельную. Ту самую, что поют родители всем эльфятам. И в этот момент снова раздается голос мужа, уже громче, и теперь она может разобрать слова. Два слова всего:

«Люблю. Жди».

Что это было? Ответное осанвэ мужа? Лехтэ села, зевая и потягиваясь со сна, потирая в раздумьях лоб. И в этот самый момент, все еще на границе сна и яви, словно ветер донес до нее отголосок эха. Далекого эха.

Короткое слово: «да».

* * *

Очень странно чувствовала себя, пробудившись, Лехтэ. Странно и непривычно. Точно сдернули с глаз прозрачную, пыльную пелену. Она и сама не смогла бы толком объяснить, что именно изменилось, но звуки как будто бы зазвучали громче, а краски — ярче.

Глубоко вздохнув, села, с легким изумлением оглядываясь по сторонам. Убрала с лица непослушные пряди. Как тогда, в осанвэ. Нет, цвета в преддверии владений Намо не стали в самом деле живее и ярче. Все так же травы словно бы подернулись серой патиной, и не слышалось пения птиц. Не журчал ручей. На первый взгляд, не изменилось ровным счетом ничего. И все же, все же…

И тем не менее, несмотря ни на что, Лехтэ отныне совершенно иначе воспринимала мир. Уж в этом она была абсолютно уверена.

Нет, смеяться или танцевать ей по-прежнему не хотелось. Однако внутри, где-то очень глубоко, в самом центре фэа, наступил покой. Гармония. Словно чаши весов после длительного колебания уравновесились. И она с удивлением прислушивалась к давно забытому ощущению. Так странно. Неужели все, что требовалось, это один раз повидать мужа? Или дело в разговоре? В уверенности, что он до сих пор любит ее? И даже обещает прийти? Конечно же, потом. Не сейчас, но по возрождении? Ведь когда-то оно случится?

Лехтэ встала, сделала шаг. Оглянулась, будто ожидала за спиной кого-то увидеть. Но там, естественно, не было ни души. Тогда она вытянула руку и некоторое время ее разглядывала. С удивлением, словно первый раз в жизни увидела. Потом вздохнула глубоко и подумала, что пора, пожалуй, возвращаться домой, в Тирион. Как дела там?

Лехтэ вздрогнула, нахмурившись. Вероятно, корабли Нуменора как раз пристали к берегам Амана. Или вот-вот пристанут. Пожалуй, надо спешить.

Но зачем ей спешить и куда, и что она будет делать, приехав в Тирион, она и сама не могла бы сказать, если б кто спросил. Но спрашивать было некому.

Лехтэ медленно подошла к Сурэ, обняла за шею, прижалась щекой крепко-крепко, и умный конь в ответ тихонько заржал. Словно вел разговор. Или подбадривал.

Оглянувшись назад, Тэльмиэль посмотрела на стены Мандоса. Они уже не казались страшными, как совсем недавно, но унылыми и безжизненными. Обыкновенными. И при мысли о тех, кого там оставила, при мысли о муже, накатила грусть. Но другая. С этой тоской было можно жить. Она то и дело напоминала о себе легким покалыванием внутри, в самом сердце, в глубине фэа, но уже не давила, не сводила с ума. Не душила безжалостно.

Опустивши голову, все стояла и стояла Лехтэ. Довольно долго. А потом подняла взгляд, обратившись к востоку. И нахмурилась.

— Я вернусь! — пообещала, бросив вновь прощальный взгляд назад, на стены темницы. И взлетела на коня легкой птицей.

Пора возвращаться.

Возвращаться пора, и ничего ты с этим не сделаешь, не попишешь. Как река течет вперед, оставляя саму себя позади, роняя по дороге прозрачные слезы-капли, так неслась теперь вперед Лехтэ. Или назад? Ну, это смотря откуда и как считать. Живые должны думать о живом. Вот так. Жестоко. Так птица в поднебесье летит, оставляя позади лиги, оставляя часть своей души. Сдаться, лечь на землю, свернуться клубком и уснуть куда как легко. А ты попробуй выживи, когда сердце разбито, а впереди не видно ничего, за что стоило бы зацепиться и к чему хотелось бы стремиться. Это гораздо труднее. И чем-то напоминает мужество. Самую малость.

Лехтэ ехала по ущелью, любуясь теми самыми красотами, о которых вспоминала ночью. Надо, непременно надо будет вернуться сюда. Быть может, с братом. Вернуться и полазить, осмотреть тут все до последнего камушка. До чего заманчиво! Впервые за долгие годы, за тысячи лет, в глазах Лехтэ загорелся огонь. Конечно, еще лучше было бы приехать сюда с мужем. Живым. Но, увы, это нереально. По крайней мере — пока. А это значит, что надо выстраивать ситуацию, а вместе с ней и всю жизнь, исходя из имеющихся на руках данных. Исходя из возможностей.

Конь легко, стремительно бежал вперед. Вот закончилось ущелье и начались луга. Прямая стрела тропинки летела вперед, указуя путь. От оков и тьмы Мандоса к жизни, к свету. В Тирион.

Лехтэ притормозила, остановив коня, и в этот самый момент позади раздался грохот. Обвал? Да нет, не похоже. Будто… будто бы великаны переговариваются на непонятном для простых эльдар языке.

Налетел резкий порыв ветра, растрепав волосы, и опять ей послышалась в ветре этом чья-то речь. Лехтэ бессознательным движением убрала их и вдруг подумала, а не связано ли это с валар? Или майяр? В конце концов, много ли они знают о Стихиях? Да полно, много ли они знают о самих себе?

Лехтэ тряхнула головой и вновь пустила коня.

Мягкие, ласковые травы серебрились, клоня пушистые головы под порывами ветра, волнами убегая вперед. Впереди показался Лориэн, и Лехтэ, нахмурившись, стиснула зубы. На этот раз она не дрогнет! Ни за что на свете.

Перейдя на шаг, Сурэ, чуть храпя, пересек границу. С первого взгляда казалось, будто ничего не изменилось. Все так же, как прежде, наползал туман, а в воздухе витал сладковатый запах. Все так. Другой, наверное, была сама Лехтэ. Ни трепета фэа, ни дрожи в сердце. Ничего похожего на этот раз не было.

Как странно все же. На протяжении жизни с разными мыслями приезжала она сюда, с разными чувствами и ожиданиями. И всегда Лориэн был иным, не таким, как прежде. Веселый и страшный, равнодушный и жалостливый. Каждый раз она находила для себя что-то новое. И быть может, действительно невозможно место это исследовать до конца?

Вот запела в траве камышовка, и Лехтэ невольно остановилась послушать. Как странно, до сих пор с утра она нигде не слышала птичьего пения. Замолкли, словно перед бедой.

Вздрогнув всем телом, Лехтэ обратила взор на восток. И ей показалось, будто из-за гор наползал туман. Или в небесах отражалось нечто? Эфемерное, призрачное. Паруса в небе в отсветах пламени. Реальное или нет? Может, чья-то шутка? Что она предвещает?

Сердце вдруг зашлось в беззвучном плаче, фэа словно обдало холодом. Сейчас сделает короткий привал, чтобы Сурэ мог отдохнуть, и дальше в путь!

* * *

Конечно, можно было проехать еще чуть-чуть, пока не покинут Лориэна, и отдохнуть там. Но зачем же? Она не сдастся!

Из чувства протеста перед самой собой, перед собственным страхом остановилась она на берегу озера и сошла с коня. Сурэ, ткнувшись мордой в плечо, пошел пастись, Лехтэ же, устроившись у воды, достала лембас и откусила.

Как ей дальше быть? Как жить? Чем заниматься? Обещание Атаринкэ вернуться вселяло надежду, но до тех пор надо было как-то пережить время. Бездну времени. И кто знает, насколько она окажется глубока? Нет, без дела нельзя. Такого, чтоб захватило с головой и не оставляло бы места для печальных мыслей. Резьба по дереву… эту работу Тэльмэ любила, но она не давала пищи уму. Нет, тут нужно искать другое.

Лехтэ задумчиво откусила кусочек лембаса и вновь уставилась на воду. Там плыли облака, и можно было подумать, что, сделав всего один шаг, сразу же попадешь на небо.

За спиной раздалось ржание, и Лехтэ в шутку крикнула, обернувшись:

— Не волнуйся, Сурэ, я не собираюсь топиться.

Конь как будто успокоился, но подошел ближе и посмотрел задумчиво. И то верно, пора ехать дальше. Лехтэ встала, вздохнула, переплела волосы и села верхом. И все повторилось сначала. Точнее, продолжилось. Снова бег, задорное ржание и ветер в лицо.

Вот остался позади Лориэн, и Лехтэ без сожалений обернулась, провожая его взглядом. Из мира мертвых в мир живых. Возвращение. И Лориэн своего рода граница между двумя мирами. Пока ты там, среди трав и туманов, ты не принадлежишь ни тому, ни другому. Ни жизни, ни смерти. Ты словно застрял в паутине, и хорошо, если есть силы вырваться. А если чуть зазеваешься, то он поглотит тебя без остатка. Твои мысли, твои желания, твои сны.

Лехтэ вздрогнула и пустила коня быстрее, в галоп. Как бы то ни было, как бы ни металась, ни страдала ее фэа, мыслей и чувств она никому не отдаст. Они тоже часть ее существа. Часть жизни. Уж какой ни на есть, а вот так.

Мост приближался, и Сурэ, взяв хороший разбег, легкой стрелой перелетел на другую сторону. Получилось!

— Молодец, Сурэ! — воскликнула Лехтэ, и конь радостно заржал.

Ветер сменился и теперь толкал в спину. Лехтэ чудилось, словно под копытами коня дрожит земля. Мелкой, рваной, словно судорожной дрожью. Вероятно, казалось. Снова чудились в шуме ветра непонятные голоса. Мощные, трубные. Грозные. Они то стихали, то нарастали, становясь почти нестерпимыми, и тогда она с трудом удерживалась, чтоб не заткнуть уши.

Все вперед и вперед. Тут почудилось Лехтэ, будто кто-то зовет. Словно сердце потянуло назад. И вдруг так нестерпимо захотелось развернуть коня и лететь назад, на запад, расправив крылья. Куда угодно, только дальше от Туны, которая уже показалась впереди. Подальше от Тириона!

Удивляясь самой себе, Лехтэ тряхнула головой, отгоняя непонятное наваждение, и продолжила путь.

Впереди творилось непонятное. Странное. Словно гул нарастал, двигаясь вперед мощной лавиной. Что происходит?

Сурэ устал, Лехтэ видела это. Пустив коня шагом, она начала подниматься на холм, к Тириону. Ничего, сейчас поднимется и с высоты поглядит, что происходит.

Спешившись, она хлопнула коня по крупу:

— Беги домой! Отдыхай, а я сейчас приду. Скоро.

Соседи позаботятся о коне. У них договоренность на этот счет. Сама же она, проводив взглядом Сурэ, побежала скорее к восточным воротам. Если оттуда должна прийти беда, то и ответ надобно искать там.

И в самом деле, чудится ей или нет, что земля дрожит, вибрирует под ногами?

* * *

Нет, не чудится. Теперь она видит совершенно отчетливо. Ощущает всем телом, каждой клеточкой существа. Земля дрожит. Вибрирует все быстрей и чаще. Словно надрывно, надсадно дышит. Слышен гул в горах. Обвалы. И невозможно ошибиться. Что происходит?

Ни разу за всю ее жизнь не случалось подобного. Слышалось эхо, и ветер ревел все громче и громче.

Лехтэ бежала, подобрав подол платья. Бежала так быстро, как только могла. Ветер швырял в лицо сорванную с деревьев листву, трепал волосы. То и дело со всех сторон слышался то ли треск, то ли стон. В громовых раскатах теперь отчетливо можно было расслышать гнев. Чужую речь. Слов не разобрать, но ошибиться нельзя. Уже нет. Что происходит?!

Захотелось остановиться, обратить лицо к небу и закричать. Закричать долго, мощно. Выплеснуть все напряжение из глубины фэа, рвущее ее и без того истерзанное существо на части. Но нельзя.

Прохожих было мало. Мужчины спешили, бежали кто на восток, как и она, а кто на запад. Иные с оружием, иные с инструментом. Кто-то, заметив, окликнул ее, прокричал что-то в спину. Лехтэ не поняла. И останавливаться не стала.

Вот и ворота впереди показались. Закрыты. Странно.

Взбежав по лестнице на дозорную башню, она перегнулась через парапет и оглядела склон Туны.

Войска! Немного, похоже на передовой отряд. Смертные. Воины Нуменора?

Конечно, они, ибо кто ж еще. Впереди в венце Ар-Фаразон. На лице решимость и гнев. На иных лицах страх. Оглядываются испуганно. Чего испугались? Или кого? Манвэ?

Ну да, это он. Его голос. Теперь Лехтэ наконец поняла. Потерла лоб. Словно туман впереди рассеялся. Как тогда, в преддверии Мандоса.

Под ногами тряхнуло, что-то громко, натужно скрипнуло. Застонало. Лехтэ вскрикнула и схватилась за парапет. Пелори задрожали, и вниз посыпались камни. Крупные. Прямо на головы захватчикам. Нуменорцы бросились врассыпную, но уйти им было не суждено. Уже нет.

Земля дрожала теперь непрерывно. Вздыбливалась волнами, словно море в шторм. Или Лехтэ только казалось?

Камни сыпались все чаще и гуще. Вот последнего нуменорца из тех, кто дошел до Туны, накрыло обвалом, и Лехтэ бросилась, не досмотрев, вниз.

Твердь снова вздыбилась, бросившись навстречу. Лехтэ упала, но тут же вскочила снова. В последний момент увернулась от камня. Успела. Надо спешить! Куда? Неважно! Лишь бы дальше отсюда, раз даже надежные, прочные постройки нолдор не выдерживают.

Она побежала, не глядя по сторонам, не выбирая дороги. Куда? Сама не знала. Без всякой цели. Туда, где казалось не столь опасно, где с неба падало меньше камней.

В реве ветра слышались ярость и имя Единого. После надо будет узнать у дедушки. Он скажет.

Дедушка! Лехтэ, вздрогнув, остановилась. Ведь он же звал! Она должна была сейчас быть в Валимаре! В безопасности. Глупая. И даже не вспомнила.

В плечо ударило, и Лехтэ отпрыгнула в сторону. Огромный камень. Нельзя стоять! Когда же кончится обвал? И как там Сурэ?

Она побежала, свернув в сторону дома. Крыши рушились, придавленные булыжниками. Тут и там в стенах зияли провалы. В воздухе витала пыльная взвесь, и Лехтэ то и дело терла глаза. Пыталась разогнать пелену руками, да, конечно, без толку. Снова тряхнуло сильнее прежнего, и она упала. Лежала так недолгое время, пытаясь понять и собраться с мыслями. А после снова вскочила и побежала.

Вот и дом впереди. Где же конь? Не видно Сурэ! У соседей темно. Ушли, взяв его с собой? Хорошо бы, тогда он вернется после. Выживет. Ее друг.

В ветре ей послышался зов. Зов не валы, нет. Голос эльда. Мужской. Чей? Кто зовет ее? Или чудится?

Как на западе там? То же самое? Или тихо все? Устоял Мандос? Устоял, должно быть. А как же иначе?

За спиной упало, свалившись, дерево. Едва успела она! Еще бы чуть-чуть, и не миновать беды.

Знакомый сад впереди. Ее ворота. Скорей туда! Вдруг Сурэ там все же?

За спиною слышался непонятный гул, нарастая. Остановившись, Лехтэ обернулась и, схватившись за голову, закричала. Приросла к земле, не в силах пошевелиться.

Гигантская волна, размером едва ли меньше самих Пелори, шла на город. Темная, страшная. Гигантские валы сметали все на своем пути. Накрывали поля, деревья, стены и башни.

Лехтэ вскрикнула от ужаса, представив, что было бы, не будь гор. Ведь Пелори наверняка смягчили удар. Нужно было бежать, спасаться, но Лехтэ, не в силах, будто приросла к месту.

Наконец, огромным усилием воли, она сделала шаг. Назад, к ограде. К дому. За ним еще один.

Как смогут спасти ее хрупкие стены, она не думала.

Перекрывая бурю, раскатился крик:

«…Отрекаюсь от власти над Ардой!..»

Почудилось или нет? Земля стонет. Ветер сгибает до самой травы вековые деревья. Рушатся дома.

Мама!

Лехтэ закричала, широко распахнув глаза, не мигая от ужаса.

Мамочка, зачем мне все это? Зачем я живу? Не проще ли…

Додумать мысли она не успела. Огромная балка, сорвавшись, полетела, подхваченная порывом ветра. Минуты, казалось, растянулись на века, складываясь в года, в столетия.

«Прости, Атаринкэ, что была тебе плохой женой…»

Волна все ближе. Вот уже подступила к самому дому. Еще чуть-чуть… Когда ее накроет, то что ее сможет спасти?

И в этот самый момент огромный кусок стены рухнул прямо на нее, придавив.

И наступила темнота.

«Мелиндо», — была последняя мысль прежде, чем угасло сознание.

И гигантская волна накрыла, наконец, маленький домик Лехтэ, поглотив без остатка.

* * *

Ветер ревел, будто стремясь опрокинуть Таникветиль в бездну. Море бросалось грудью на скалы, рассыпаясь мириадом пенных жемчужных брызг.

Мачты нуменорского флота у берегов Амана казались темным лесом на склоне горы. Темным и мрачным. Черно-золотые тучи знамен заволокли небо, и день, казалось, померк.

— Искажение Арды все еще слишком велико, — говорил Намо, и голос его, перекрывая вой бури, казался ревом тысячи труб. — Я сделал что мог, но этого мало!

Огромная молния ударила в берег. Туда, где еще совсем недавно покачивались на лазурных волнах корабли-лебеди.

— Да будет так. Преступления людей переполнили чашу терпения Творца, — отозвался Манвэ, нахмурив брови.

И обратил лицо к небу, воззвав к Единому:

— Пусть же Эру сам решит судьбы людей, своих детей, судьбу всего Нуменора и его преступного властителя Ар-Фаразона. Отрекаюсь от власти над Ардой!

И содрогнулись в этот самый миг горы до самых корней, до глубин Арды. Вниз, в ущелье, посыпались камни.

И отверзлась бездна.

И благой Аман был вынесен за пределы Арды.

И очертания мира изменились навсегда.

* * *

Немногим ранее. Мандос.

— Рад видеть тебя, Куруфинвэ Атаринкэ Фэанарион, — прошелестел Намо. — У меня для тебя есть новости. Скоро ты будешь вместе со своей женой.

— Приветствую вас, Властелин уныния. Неужели я так надоел тебе и твоим прихвостням, что ты готов меня отпустить? — весьма едко ответил Искусник.

— Увы, но нет, твоя фэа еще не готова к воплощению. Я лишь пришел сообщить, что твоя супруга скоро поселится в моих владениях…

— Что ты хочешь? — тут же перебил Намо Атаринкэ. — Ты ведь за этим пришел. Так говори.

— Что ты так располыхался-то, не пойму я никак, — по-прежнему миролюбиво спросил владыка Мандоса. — Погостите у меня эпоху и вместе выйдите.

— Нет. Лехтэ не должна здесь оказаться. Твои условия, Намо.

— Разобьешь сильмариллы вместо своего отца?

— Не смогу.

— Значит, скоро твоя ненаглядная будет рядом, но не вместе с тобой, ты же знаешь правила.

— Я не знаю про эти камни ни-че-го! С тем же результатом можешь попросить это сделать Тулкаса, — прокричал Искусник.

— Убедил. А на колени встанешь?.. Не ожидал, вот уж удивил ты меня. А говорят, вы непокорные. Выходит, и из вас можно сделать ручных и послушных псов, — Намо со скорбным участием глядел на стоящего перед ним на коленях Атаринкэ. Однако, встретившись с его взглядом, замолчал и отшатнулся.

И в этот миг Искусник ощутил фэа любимой. Собрав все силы и призвав свой огонь, он оттолкнул Лехтэ, не дав пересечь роковую черту. Его фэа осталась на страже, дожигая себя, но не позволяя душе любимой расстаться с телом.

— Ах ты наглец! — вскричал Намо, но было поздно. В полуразрушенном Тирионе Тэльмиэль Лехтэ открыла глаза. — Будешь сидеть тут до полного исцеления! И никаких больше встреч.

* * *

Боли не ощущалось. Наоборот, было хорошо. Так легко и мирно, как не случалось, наверное, уже очень давно.

Роа Лехтэ не чувствовала. А фэа… Фэа покачивалась посреди бескрайнего золотого моря, словно кто-то бережно и ласково держал в руках и баюкал.

Золото сверху, золото снизу. Нежный, мягкий золотистый свет со всех сторон. Словно лодочка мягко качается на волнах. А она, Лехтэ, лежит на дне ее на спине и смотрит в небо.

Или гамак. Гамак в саду. Привязан между деревьями. А над головой плывут облака. Пушистые, мягкие. Теплый ветер, запах меда и трав. Кружит голову и хочется петь. И на фэа так хорошо, словно не было за всю ее жизнь ни печалей, ни горестей. Не было, и не будет уж никогда. А будет лишь пение соловья, да цветение яблони, да весна круглый год.

Фэа Лехтэ нежилась, наслаждалась. Впитывала золото, купаясь в нем. Хотелось распахнуть глаза и вдохнуть полной грудью. Но увы, ни глаз, ни груди не было. И это единственное, пожалуй, что огорчало.

Слышался голос. Успокаивающий, ласковый. Словно кто-то мягко журил, как непоседливого котенка, что запутался в клубке ниток, и гладил по голове. Шептал на ухо нежности. Убаюкивал. И мягко уговаривал на что-то, ласково, но настойчиво подталкивая. Атаринкэ. Муж. Она узнала его. Снится ей он или в самом деле говорит с ней? И о чем?

Этого Лехтэ никак не могла понять. Куда она должна идти? Назад? Как будто бы. А зачем? Ей ведь и здесь так хорошо!

А потом появился совсем другой голос. Второй. Настойчивый, грозный. Он звал совершенно в другом направлении. И Лехтэ вдруг поняла. Узнала Намо. Так значит…

Мысль никак не укладывалась в сознании. Выходит, она умерла? И слышит зов… Тот самый зов.

И что ей делать теперь?

Лехтэ стояла, с растерянностью оглядываясь по сторонам. Куда же ей? В Мандос?

Она сделала движение. Первое, неуверенное. И тут поняла, что никак не может продолжить. Словно какая-то невидимая сила сопротивляется, не пуская ее. Отталкивает назад. В голосах их, и Намо, и мужа, слышен гнев. Или даже спор? Не с ней ругаются, вовсе нет. Друг с другом.

Но как же быть? Если ей туда нельзя, значит, надо назад? А где ее тело? Что с ним?

И едва она успела подумать, как туман стал постепенно рассеиваться, и она услышала дивное, волшебной красоты пение. Ничего подобного не приходилось слышать ей за всю длинную жизнь. И если вернется в роа, то не услышит уж никогда больше, ибо ухо воплощенных, смертное или нет, не может уловить и воспринять всю полноту, всю гамму этой чарующей музыки. Пения. И кто же поет?

Лехтэ огляделась, ища родной дом. Вот он. Картина резко приблизилась, увеличившись, и она увидела руины Тириона. Разрушенные дома, упавшие башни. Не все, но многие, очень многие. Мокрые улицы, мостовые. Остатки воды, что пришла неумолимо, уничтожая и разрушая, и скоро схлынула, оставив изломанные фонтаны, статуи, растерзанные тела.

Лехтэ вскрикнула испуганно. Да ведь это она. Ее дом, что частично обрушился. Ее тело. Изломанное, неловко лежащее. Словно брошенная как попало кукла.

А рядом с нею… Да, вот брат. Неловко держит за руку, на щеках слезы. Ни разу еще не видела она, как Тарменэль плачет. Сердце Лехтэ зашлось в беззвучном рыдании. На руках и ногах ее раны, множество переломов. Внутри же роа… Теперь она видела. Ужасающе ясно, отчетливо. Внутри сломаны ребра, и органы превратились в кровавую кашу.

Рядом с братом Арафинвэ. Нолдоран. Интересно, что он делает здесь? И как оказался?

А рядом с ними… Лехтэ сначала не поверила было увиденному. Но нет, тут ошибки быть не могло. Сама валиэ Эстэ склонилась над ней, а с ней рядом девы-майяр.

Лехтэ метнулась вперед, подлетела ближе. Так вот кто пел! И хотя их губы не шевелились, фэа ее была уверена. Это они! Эстэ складывала руки, ноги ее. Возвращала им прежний вид и форму. И в тех местах, которых касались руки валиэ, зарастали страшные, тяжелые раны, с которыми, конечно, не смогли бы справиться целители-эльдар. Ни вместе, ни поодиночке. Лучшие из них и то спасовали бы.

В руках дев-майяр была чаша с чистейшей, прозрачной ключевой водой. Вот одна из дев взяла в руки цветок и опустила в чашу. Цветок растворился. Истаял без следа. Как удивительно. Удивительно и красиво. Зрелище завораживало, и Лехтэ не могла оторвать от него глаз.

Тут вдруг снова послышался голос мужа. Словно ласково, но настойчиво ее подталкивал. Куда же? А вон туда. В то самое роа, что лежало теперь на земле, исцеленное руками валиэ. Без малейшего следа былых ран. Без проломленного виска. Роа цело, словно в момент творения.

В этот момент Эстэ встала, взяла из рук служительниц чашу и, склонившись, дала выпить Лехтэ. Та подчинилась, не приходя в сознание.

— Дальше пусть все идет своим чередом, — сказала валиэ. — Выздоровление роа не должно слишком опережать выздоровление фэа. Но опасность позади. И если Тэльмиэль захочет, она будет жить.

Вновь туман затянулся, и Лехтэ заметалась испуганно. На раздумья времени уже не было. И хотя она не слышала больше зова Намо, но отчетливо знала, что если она захочет, Мандос примет ее.

Но не хочет, кажется, кое-кто другой. Настойчиво, неумолимо отталкивал ее Атаринкэ, не пуская. Преграждая путь. Лехтэ всхлипнула, пряча подальше страх. Выходит, дальше жить? Да, мелиндо?

И сопротивление прекратилось. Это «да», поняла она. Согласие. Что ж, Атаринкэ прав. Наверное. Значит, жить.

Лехтэ вздрогнула, попытавшись руками прикрыть глаза, вскрикнула, и вдруг поняла, что слышит этот крик. Отчетливо слышит ушами роа.

И открыла глаза.

Кто кричал? Этого Лехтэ поначалу не могла понять. Никак. Просто стало вдруг непривычно и так тяжело думать.

Анар светил в окошко ярко и радостно. Тарменэль бросился к ней и склонился. На лице — счастье. На лице и в глазах. Огромное, словно море, и такое же глубокое.

— Сестра, — срывающимся голосом прошептал Тар и взял ее ладонь в свои руки.

— Где я? — спросила Лехтэ, оглядываясь по сторонам.

Точнее, попыталась спросить и попробовала оглядеться. Конечно же, у нее мало что получилось — она сейчас была слабее котенка. Но Тар ее понял.

— Ты дома, сестра, — ответил он и широко, радостно улыбнулся. — У себя дома.

И оба замолчали. Чувствовали, что слова в такую минуту совершенно излишни. Это небо, что раскинулось сейчас за окном, и золотой свет Анара, и вот эта листва над головами говорили за них гораздо лучше, чем они сами при всем желании могли бы сказать.

И еще яблони. Это надо же! Лехтэ сначала не поверила своим глазам. От удивления даже слегка приоткрыв рот, смотрела она на цветущий сад за окном. Сквозь бури и катаклизмы. Сквозь наводнение и землетрясение. Выстояли. Смогли. Все так же гордо растут и тянутся вверх, готовясь прославлять весну, прославлять лето. Прославлять саму жизнь, такую интересную и многообещающую.

— Удивительно, — прошептала Лехтэ.

Брат проследил за ее взглядом и согласно кивнул:

— Да, это чудо.

Отойдя ненадолго, он вернулся через пару минут с какой-то чашей.

— Вот, смотри, — сказал ей решительно, — это надо выпить. Целитель оставил.

Лехтэ в знак согласия прикрыла глаза. Она по-прежнему еще мало что могла понять. Но надо — значит надо.

Подойдя ближе, брат встал на колени и помог ей приподнять голову. Поднес чашу к губам.

Напиток оказался терпким и приятным на вкус. В нем ощущался тонкий вкус рябины и луговых трав, запах меда и свежесть ветра. И вкус росы. Если, конечно, у росы мог быть вкус. Но сейчас Лехтэ точно знала — мог. И этот вкус такой же неповторимый, как вкус самой жизни.

Она допила все до последней капли, облизнулась довольно и улыбнулась светло и ясно. Откинулась на подушки, и Тар поспешил устроить ее поудобнее.

Теперь у нее хватало сил на то, чтобы действительно оглядеться. Лехтэ лежала, оказывается, в своем доме. В том самом, что был ей домом долгих две эпохи. В своей спальне. Все те же занавески и салфетки на столе. На стене картины из дерева.

— Она цела, — заговорил брат, перехватив ее вопросительный взгляд, и принялся объяснять. — Уцелели спальня, кухня и гостиная. Однако часть дома, увы, разрушена.

Лехтэ вновь кивнула, давая понять, что слушает его со всем возможным вниманием, и тогда Тар принес стул и устроился уже более основательно. И продолжил рассказ. Точнее, начал сначала.

— Понимаешь, — говорил он, с ноткой легкой задумчивости глядя в окно. — Я искал тебя. Мне было тревожно. От родных я знал, что до Валимара ты не доехала. Еще нет. Но тогда где же ты? Флот приближался, и мы получили, наконец, приказ оставить пост.

Тирион нолдор почти все покинули по приказу короля. Почти все. И все же я решил искать тебя именно там. Слал осанвэ, но ты не отвечала. Я спешил. Надо было успеть перехватить тебя до того, как нуменорцы высадятся. Но я не успел. Катастрофа настигла раньше.

Брат нахмурился, и сердце Лехтэ дрогнуло. Если он был рядом с Тирионом в момент катастрофы, значит, подвергался такой же опасности. И Тар подтвердил ее предположение:

— Я сам спасся чудом. Наверное, только благодаря упрямству. Мысль, что без меня ты умрешь, не давала мне сдаться. Ведь ты была совсем одна, да еще в таком состоянии!

Брат с силой сжал пальцы в кулак, и Лехтэ, потянувшись, ласково накрыла его руку своей. А Тар словно ее не видел. Перед глазами его снова стояла гигантская волна, и он один на равнине. И только мысль, что где-то в городе сестра, что он нужен ей, поддерживает силы и дает возможность бороться.

— Едва волна схлынула, — заговорил он вновь, по-прежнему глядя невидящим взглядом куда-то в сад, — я бросился тебя искать. Трудно передать, что именно я увидел. Все ужасные разрушения.

Брат моргнул и перевел, наконец, вновь осмысленный взгляд на Лехтэ.

— Об этом потом, — в конце концов сказал он, и она кивнула едва заметно, соглашаясь. — Не нужно тебе пока такого знать. Скажу лишь, что я вовремя нашел тебя. Часть дома обрушилась, и я бы ни за что не смог сам вытащить тебя из-под завала, если бы не помощь проходившего мимо целителя.

Лехтэ вздрогнула. Она помнила, как именно выглядела в тот момент, и хорошо сознавала, что именно должен был почувствовать ее несчастный брат. В тот момент, когда увидел ее.

— Жизнь в тебе едва теплилась. Лишь эльфийский слух мог услышать биение твоего сердца. Тот целитель, что был со мной, из последних сил поддерживал в тебе тот слабый, трепещущий огонек жизни, не давая угаснуть. А я…

Тар вздохнул тяжело и запустил руку в волосы. Лехтэ ждала. Она уже догадывалась, что именно он сейчас скажет.

— Я послал осанвэ королю.

— Арафинвэ? — уточнила она.

Хотя вопрос, в общем-то, был излишним. Другого у нолдор не было. Давно уже.

— Да, нолдорану, — подтвердил Тар. — К кому же еще я мог обратиться? Родня далеко. Их в Валимаре я не мог беспокоить. И сообщить подобные новости тоже не мог. Да и чем бы они помогли?

На подоконник опустился воробей и заглянул в спальню темным любопытным взглядом. Тар продолжал:

— Арафинвэ, уточнив детали, сорвался с места и поехал в Лориэн просить Эстэ. Послать в тот момент было некого. Только ехать самому. И скоро она пришла.

— Я видела ее, — подтвердила Лехтэ и взглядом указала вверх, на потолок, — оттуда.

Снова счастье засветилось в глазах Тарменэля. Кажется, мысленно он переживал тот момент, когда валиэ исцелила раны Лехтэ. И позже, когда сестра открыла глаза.

— Тогда остальное ты знаешь, — произнес брат и встал, чтобы поправить Лехтэ подушки. — Она пришла и совершила чудо, собрав тебя заново. А потом пошла к другим эльдар. К тем, кто не успел, подобно большинству, покинуть город, и попал в беду. А теперь…

Тарменэль встал и хотел закрыть окна.

— Нет, не надо, — запротестовала Лехтэ, — я так посплю.

— Ну хорошо, — согласился Тар. — А когда проснешься, то придет лекарь. А я тем временем тебе сварю бульон. Спи, сестреныш. Спи. Теперь все у нас с тобой будет хорошо. Настолько, насколько это возможно.

* * *

Лехтэ закрыла глаза и погрузилась в сон. На этот раз мирный и радостный, светлый. Дающий силы.

И снились ей цветы. Наверное, в этом не было ничего удивительного. Цветы яблони. И Лехтэ, усевшись на привязанные к ветке высокой-превысокой яблони качели, каталась, взлетая при этом до самого неба. И голова слегка кружилась от радости и первозданного, безграничного счастья. И синь неба била прямо в лицо, заставляя жмуриться от удовольствия. Лехтэ смеялась, а качели взлетали все выше и выше, и от ощущения полета перехватывало дыхание.

А еще ей слышался чей-то смех. Отдаленный, долетавший до Лехтэ лишь в виде эха. Наверное, именно поэтому она не сразу его узнала. А узнав, вздрогнула и принялась искать взглядом. Мелиндо! Где же он? Но, увы, найти никак не получалось. Только голос и ощущение нежности и тепла. Лехтэ купалась в этом ощущении, прикрыв глаза, и можно было подумать, будто фэа парит. Парит где-то очень высоко, распластав крылья. Так парят орлы, ловя потоки воздуха. Свободные и сильные. Счастливые. Хозяева собственной жизни. Своей судьбы.

Открыв глаза, Лехтэ даже не сразу поняла, явь ли это уже или продолжение сна. Точно так же виднелось в окне бездонное синее небо, и в небе этом парил орел. Было тихо. Не пели птицы, не стрекотали кузнечики. Лехтэ лежала, устремив взгляд в окно, и на бледных пока еще губах ее играла улыбка. На губах и в глазах.

В это самое мгновение отворилась дверь, и вошел Тарменэль с чашей в руках. По комнате поплыл восхитительный, густой запах бульона, и Лехтэ, невольно сглотнув слюну, поняла, как сильно проголодалась.

Живот ее голодно уркнул, и брат улыбнулся. Подошел ближе и, поставив чашу на стол, помог Лехтэ принять полусидячее положение.

Голова ее немного кружилась. Первое время. Через несколько минут, впрочем, она привыкла.

— Целитель предупреждал, что так будет, — откликнулся брат. — Он сказал, что зайдет через полчаса, так что поешь, пока есть время.

Лехтэ с готовностью протянула руку и взяла чашу. Отпила глоток. Брат ей помогал, придерживая за донце, но в целом Лехтэ справлялась сама. Причем вполне уверенно. Этот факт несказанно обрадовал Тарменэля. Впрочем, даже такой нехитрый процесс отнял у Лехтэ много сил. Поэтому она, допив свой обед, вновь охотно улеглась на подушки.

— Сыграешь потом? — спросила она брата.

— Конечно, — согласился охотно тот.

Помимо прочих достоинств, Тар неплохо играл на арфе. Куда лучше сестры. И хотя знаменитым музыкантом он, конечно, не был, тем не менее игра его доставляла родичам несказанное удовольствие. И, конечно же, обе сестры Тара: и старшая Миримэ, и младшая Тэльмиэль — охотно танцевали под его игру.

Сейчас, конечно, о танцах можно было только мечтать. Лехтэ чувствовала свое состояние и понимала, что, несмотря на вмешательство валиэ, встанет еще не скоро. Ну что ж, да будет так. И в самом деле, ведь ей никто не мешает, прикрыв глаза, воображать себя танцующей. Или же просто вспоминать один из тех танцев, что она танцевала вдвоем с Атаринкэ.

При мысли о муже сердца ее самым краем крыла коснулась грусть. Словно нежным, пушистым перышком мазнула и скрылась, растаяв вдали. Конечно, гораздо приятнее было бы потанцевать с ним вживую, по-настоящему. Но вполне может быть, что однажды это желание еще сбудется. А раз так, то пока надо всего лишь подождать. Чуть-чуть. И не торопить события. Все придет в свое время.

Чуть заметно вздохнув, Лехтэ обвела взглядом комнату и улыбнулась Тару, смотревшему на нее немного встревоженно.

— Все хорошо, — сказала она, и Тар расслабился.

А ведь им в скором времени предстоит много работы. Домик надо будет восстановить. Она ведь должна по-прежнему где-то жить. И по-прежнему в дом отца ей хода не было. Нет, не потому, что родичи бы ее не приняли. Конечно, нет. Напротив, неоднократно звали. Но вернуться в дом отца она не могла, потому что у нее есть муж. Возможно, этот шаг ничего и не значил бы, но сама Лехтэ ему придавала значение. Но уж с домиком ей отец поможет. И отец, и брат. Да и вся остальная родня.

Отворилась дверь, и в комнату вошел целитель. Нет, прежде Лехтэ его не видела, ведь Тирион велик. И все же отличало его что-то. Быть может, выражение глаз, или особенный наклон головы. Словно изучал ее и все-все примечал.

Тар обрадовался, поднялся навстречу.

— Мастер Итарион, — приветствовал он его. — Alasse. Рад видеть.

— Я тоже, — ответил целитель. — Ясного утра. Ну, как настроение?

Последние слова его относились уже к Лехтэ. И та рассказала. Честно, ничего не утаивая. В разговоре с целителем скрытность непозволительна. Конечно, если ты намерен поправиться. Лехтэ собиралась. Теперь да. Твердо и уверенно. Бесповоротно.

* * *

Указания Итариона Лехтэ порадовали. Лежать, побольше есть и набираться сил. Не так уж и сложно. Осмотрев ее, он заявил, что выздоровление продвигается хорошо, а роа и фэа пребывают в гармонии.

— Головокружения пройдут не сразу, — напутствовал он. — Как и слабость. Я оставлю вот тут на столе отвар — выпьешь вечером. И вот эти капли. Десять капель на чашу воды. Пить дважды в день — утром и вечером.

Он поставил на стол к отвару еще один флакончик темного стекла.

— Гулять ей можно? — спросил Тар с волнением, ясно читаемым на его лице.

— Не только можно, но и нужно, — отозвался целитель. — Где еще и поправляться эльдиэ, как не в саду, среди цветов.

Глаза Тара осветились радостью. То ли у него был план какой-то особенный, то ли просто разрешение для него было знаком того, что Лехтэ действительно пошла на поправку. Для нее самой, кстати, тоже.

Итарион попрощался, пообещав зайти завтра, а Тар спросил, присев на край ложа:

— Что ты хочешь на ужин?

Лехтэ честно задумалась. Об изысках организм пока и не думал, но вот чашу квениласа она бы выпила с удовольствием, и притом с большим. И еще каши хотелось. Жидкой, теплой. Ароматной.

Сглотнув набежавшую слюну, она озвучила пожелания брату. Тот серьезно кивнул:

— Хорошо, сделаем. Ну что, теперь пойдем гулять?

— Конечно, пойдем! — поддержала Лехтэ.

Она тут же сделала движение, намереваясь встать, когда брат предостерегающе махнул рукой:

— Подожди!

Поднявшись на ноги, он взял одно из кресел и вынес в сад. В окно Лехтэ видела, как он поставил его под деревьями, а затем вернулся.

Взяв сестру на руки, Тарменэль вынес ее и усадил в кресло. Вынес плед и укрыл заботливо.

— Спасибо тебе, — поблагодарила Лехтэ, глядя брату в глаза.

И во взгляде этом содержалось больше благодарности, больше слов, чем было высказано до сих пор. В самом деле, разве может язык, пусть даже такой совершенный, как язык эльдар, подобрать правильные, подходящие слова, чтобы выразить благодарность за любовь и заботу? За то, как болит и обливается кровью братское сердце при взгляде на сестру? За все то, что он делает для нее, и еще сделает в будущем? Нет таких слов, а те, что есть, никогда не отразят полноту эмоций. Поэтому теперь Лехтэ просто протянула руку и сжала пальцы. И светло улыбнулась.

— Как хорошо, — прошептала она, глядя по сторонам.

Все, буквально все, на что падал взгляд, поражало своей красотой и гармонией. И эти яблони, усыпанные крупными белоснежными цветами. Такими душистыми! И этот плед на ногах с легким растительным орнаментом по краям. Она сама его вышивала долгими летними вечерами, когда нужно было хоть чем-нибудь занять руки. Хотя бы руки, если уж не получалось занять голову. Но вот рисунка она тогда и сама не замечала, как это ни странно. Только сейчас по-настоящему увидела. И удивилась.

А еще, конечно, вон тот забор. Чуть покосившийся под недавним напором камней и воды. Теперь камни убраны, но выровнять его пока не успели. Но до чего хорош! Так бы любовалась и любовалась.

Тут со стороны улицы послышались шаги, калитка распахнулась, и в сад Лехтэ вошел Арафинвэ. Увы, но приветствовать его должным образом она не могла. Но тот, кажется, и сам все понимал, потому что поспешил сделать предостерегающий жест, чтоб не вставала.

— Alasse, — поприветствовал он. — Как твои дела?

— Alasse, — улыбнулась Лехтэ в ответ. — Гораздо лучше. Выздоравливаю быстро.

— Так уж и быстро? — поднял брови король, а в глазах его зажегся лукавый огонек. Было видно, что и сам он рад тому, что предстало его глазам.

— Конечно, настолько, насколько это возможно, — поправилась Тэльмиэль. — Я могу уже улыбаться и говорить, и петь, и слушать пение птиц. А совсем недавно даже дышать не могла. Однако…

Тут она погрустнела, и тень печали снова легла на чело. Арафинвэ нахмурился и сделал было движение вперед.

— Я в порядке, — заверила его Лехтэ. — Вот только на фэа все еще тяжело. Вот здесь, в том самом месте, где бьется сердце. Понимаешь…

Как объяснить, что есть та печаль, которая будет с ней навсегда, и никакие отвары не смогут ее убрать, или притупить боль? Печаль, которую навевают мысли о прошлом? О счастье, которое она потеряла, о любимых глазах? Как все это объяснить?

Но король понял. Может быть, потому, что и сам испытывал нечто подобное?

— А нужно ли нам забывать? — спросил он серьезно, глядя Лехтэ в глаза. — Лишь благодаря нашей памяти мы те, кто мы есть. И, как бы ни было тяжело, именно она придает нам сил. А иначе ради чего жить?

Оба замолчали, думая над собственными словами. Пытаясь смириться с ситуацией, не заглядывая в будущее. Найти себя. Не самая легкая в этом мире задача. Как река, которой предстоит проложить новый путь. А ничего не поделаешь — надо. И берега каменисты. Но, конечно, эльдар куда сильнее реки. И она найдет, за что уцепиться. И справится. Конечно, справится. Сможет дальше жить.

Перед глазами Лехтэ, словно отрывок из волшебного, дивного сна, предстало видение. Вот распахивает она дверь, а на пороге стоит Атаринкэ. Бледный, взволнованный. Вот она закрывает лицо руками, говорит что-то. А муж кидается к ней, обнимает. Дождалась? Нет, дождется в будущем. Надо только чуть-чуть потерпеть, чтоб прошло время. Ровно столько, сколько отмерено им судьбой, ни больше, ни меньше. И тогда увиденное случится. А пока пусть сияет ей огонь. Огонь надежды. Словно лучик от свечи в кромешной тьме.

Они молчали, и в молчании этом было больше гармонии, больше поддержки и понимания, чем во всех словах мира.

— Поправляйся, Тэльмиэль, — сказал Арафинвэ. — Очень рад за тебя. За вас обоих.

— Спасибо, государь, — отозвалась Лехтэ.

Арафинвэ, сжав плечо ее на прощание, ушел. А брат, сходив в дом за арфой, сел поблизости, под одним из деревьев, и заиграл.

Заиграл тихую, лиричную, напевную музыку. Под которую так хорошо кружиться, хоть одному, хоть с кем-то в паре. Весной, когда белый цвет облетает с листьев, оседая на платье, на волосах, на руках и ресницах. Музыка льется, обнимает и обвивает. И они кружатся, глядя друг другу в глаза, и в целом мире нет никого счастливей. Нет, и не было никогда.

Снова встало перед глазами видение. Атаринкэ обнимает ее, говорит что-то. А потом подхватывает и несет в спальню. И в распахнутое окно видны сады. Чудятся или нет? Цветут, вот как сейчас, и аромат окутывает, плывет, проникая в каждую клеточку. И дарует наслаждение и утешение. И даже если это всего лишь сон, то это самый красивый, самый чудесный и желанный сон на свете.

* * *

Поправлялась теперь Тэльмиэль быстро. Всего несколько дней прошло, а она уже могла сама вставать, без поддержки, и подходить к окну. К дальнему, откуда была хорошо видна улица. И по этой улице шли нолдор, возвращаясь в дома. Бродили потерянно среди руин, хватались за головы. Но потом, погоревав немножко, брались за дело. И не только мужчины, но и женщины. Разбирали завалы, чинили ограды и приводили в порядок палисадники. Конечно, процесс едва начался, но Лехтэ ясно видела, как совсем скоро из руин встанет вновь хрустальный, белокаменный Тирион. Еще лучше прежнего. В конце концов, нолдор они или нет?

О случившемся в Альквалондэ вести пока приходили смутные. Говорили, что город просто-напросто смыло практически подчистую. Другие же утверждали, что не все так страшно. Впрочем, основная масса телери еще не успела, в отличие от тирионцев, вернуться домой — предстояло еще разобрать завалы в ущелье Калакирья.

Лехтэ стояла, смотрела на город, окутанный белой строительной пылью. Город, поднимающийся из руин. Совсем как она сама. И в эти самые дни она любила Тирион сильнее, чем когда-либо прежде, чувствуя в душе особое родство с ним. И сердце радовалось, билось часто-часто, а на губах ее играла светлая, чуть мечтательная улыбка.

Впрочем, сил пока еще было мало, и потому Лехтэ, постояв немного, возвращалась в постель. А потом приходил брат и нес сестру в сад. И в саду, под яблонями, фэа Лехтэ выздоравливала гораздо быстрее, чем в каком-либо ином месте. А вместе с фэа набиралось сил и крепло роа.

В город скоро вернулись птицы, и одна из них, опустившись на ветку прямо перед глазами Лехтэ, посмотрела на нее внимательно черным глазом, чуть качнула головой, будто приветствуя, а потом запела, весело выводя незатейливую, но такую красивую, жизнеутверждающую, ликующую песню. Словно радовалась тому, что осталась жива и смогла вернуться домой, в родной сад. И сердце Лехтэ живо отзывалось, вторило ей. И все вокруг — и Анар над головой, проливающий щедрый свет на израненный город, и эти деревья с чуть шероховатой корой, которой так приятно касаться руками, и нежная зелень трав — все казалось ей сейчас необыкновенно красивым, гармоничным и правильным. И даже частые мысли о муже не вызывали больше черной тоски, но лишь светлую грусть. И, быть может, то короткое слово «жди», прозвучавшее вслед, оказывало свое благотворное действие, или же видение, что пришло ей вскоре после возвращения из небытия, а возможно, и то и другое, однако Лехтэ снова хотелось жить. Жить и познавать мир. Она была теперь готова к этому. Словно проснулась поутру, сбросив липкие путы ночного кошмара. И хотя тоска по любимому никуда не ушла из сердца, она изменилась, став не преградой ей на жизненном пути, но опорой. Той силой, что поддерживает и помогает идти вперед.

«Как так произошло? — размышляла Лехтэ. — Почему?»

Но ответа она найти не могла. Пока не могла. А впрочем, не очень-то и искала. И не все ли равно, отчего любовь вдруг стала вновь созидающей, а не разрушающей силой? Главное, что она с ней и идет рука об руку, поддерживая на особенно крутых и опасных жизненных поворотах и склонах.

Силы возвращались, вливаясь в роа, разбегаясь по самым мелким жилочкам и уголкам тела. Вот уже Лехтэ могла с поддержкой брата гулять по саду, ощущая босыми ногами живительную свежесть и прохладу земли, когда почувствовала серебряный укол осанвэ. Чей-то зов. Осторожный и словно чуть вопросительный. Судя по всему, собеседник не был уверен, сможет ли она поговорить. Лехтэ откликнулась, ответила на осанвэ, и оказалось, что не напрасно. Мириэль Териндэ. Вот кто звал ее.

/Alasse, милая, — приветствовала ее мать Фэанаро. — Как ты чувствуешь себя?/

И Лехтэ рассказала. Охотно, отвечая на попутно возникающие вопросы. Говорить осанвэ и одновременно ходить ей было пока тяжело, поэтому она села, и уже сидя продолжила разговор. Она виделась с королевой всего лишь однажды, когда пришла в Чертоги Вайрэ посмотреть на знаменитые гобелены, и теперь живое участие знаменитой мастерицы было очень приятно. Словно весточка прилетела, легким перышком сев на плечо. Весть из прошлого. Или из будущего? А какая разница? Только в вести этой Лехтэ чудилось, что все у нее будет хорошо. Не сейчас, конечно, но потом точно. И от вести этой становилось светло и радостно на душе. А подумай отчего — и сама не знала. Просто хотелось улыбаться и жмуриться, подставив лицо лучам Анара.

«Мелиндо, слышишь ли там, в Чертогах Намо? Я жива! И, Эру, как же это прекрасно!»

Разговор с Мириэль, довольно продолжительный, завершился, и тогда из дома вышел Тар и протянул Лехтэ стакан яблочного сока, ее любимого, и пышную сдобную булочку.

Как всегда, устроившись под деревьями, Тар заиграл. Лехтэ ела, запивая нежную сдобу сладким соком, и смотрела, как опускается за горизонт ладья Ариэн, расцвечивая небо оттенками золотого и алого.

В этот момент калитка распахнулась и вошла Анайрэ.

— Здравствуй, Лехтэ, — поздоровалась она. — Здравствуй, Тар.

Брат кивнул, не прекращая играть, а жена Нолофинвэ, точнее, его вдова, замерла, слушая напевную песню арфы, чуть печальную и невероятно светлую. И такая же светлая грусть отразилась на лице Анайрэ. Чуть вздохнув, она произнесла:

— Спрашивать, как чувствуешь себя, не буду — сама вижу. И очень рада за тебя.

Они еще помолчали, а потом гостья, на прощание кивнув, ушла, осторожно притворив калитку. А Лехтэ, допив сок, откинулась в кресле и подумала, что Анайрэ, пожалуй, ничуть не легче сейчас, чем в недавнем прошлом самой Лехтэ.

Солнышко тем временем окончательно опустилось за горизонт, и Тар, завершив игру, уже встал, собираясь вести сестру в дом, когда с улицы раздалось веселое ржание. Оба вздрогнули, обернулись к калитке, и на лицах их появилась радость.

— Сурэ! — воскликнула Лехтэ, подавшись вперед.

А конь тем временем, перемахнув забор, подбежал и ткнулся в ладонь Тэльмэ носом. Та погладила его, обняла за шею и подумала, что теперь уж точно желать больше нечего. Из того, о чем можно мечтать сейчас, в нынешних обстоятельствах. Ведь какая ни на есть, а имеется крыша над головой, и заботливый брат, и еда, и вода. И даже вот, друг вернулся. А что до остального… Тут только остается ждать. Ждать и верить, что однажды желания сердца осуществятся. И Атаринкэ перешагнет порог.

Что они еще будут счастливы. И не в прошлом, о котором так приятно вспоминать, а в будущем.

И что это будущее у них, у нее еще есть. Обязательно.

* * *

Атаринкэ не мог сказать, сколько прошло времени в мире живых с того памятного разговора с Намо. Его фэа, почти обессилевшая и даже немного угасшая, равнодушно пребывала в предоставленной ей палате. Ничто не вызывало интерес.

Однако вдруг тонкая золотая нить соединила миры и поделилась так необходимым сейчас Искуснику теплом. Его вспоминали живые.

Время шло, и фэа Куруфинвэ стала прежней, а он смог ощутить, что вспоминает любимая, и потянулся в ответ. Атаринкэ постарался передать Лехтэ всю свою любовь и свое огромное счастье от того, что она жива. Именно Искусник постарался показать своей Тэльмэ, что в мире есть много прекрасного и удивительного, что ждать его совсем не обязательно в унынии и тоске.

Едва Лехтэ поправилась, она вновь отправилась на запад, к Мандосу. Конечно же, теперь в сопровождении брата. Да и не отпустил бы он больше ее одну.

Они ехали, и дорога казалась веселее и проще, чем в прошлый раз. Чем те многие и многие поездки, что она совершала прежде, одна.

Оставались позади луга, реки. Когда доехали до мостка, то Тар, спешившись, починил его. Лехтэ все порывалась помочь, но брат вполне справился сам. И тогда сестра, решив не мешать, занялась обедом.

Кони мирно паслись, а Лехтэ, глядя в небо и жмуря от удовольствия глаза, все сидела и думала. Думала о том, как ему, должно быть, тяжело там, в Мандосе. Ее мужу. Одиноко и холодно. Неуютно. С его-то характером! И как жаль, что она совершенно не может ничего сделать для него. Ни обнять, ни сказать слова утешения. В те далекие уже года, когда он был жив и дела у него шли в Эндорэ прекрасно, она об этом не думала. Но теперь то и дело возвращалась мыслями, начинала корить себя. И хотя понимала, что ничего исправить не в силах, однако все равно думала. Ведь так хотелось полететь вперед, словно птица, и обнять, прижать к груди упрямую голову.

Хотя… Лехтэ вздохнула и опустила взгляд. Настроение померкло, словно тучка набежала и скрыла солнышко. Это ведь только ее желания. А в сущности, если задуматься, то что она о нем знает? Не о том юноше, за которого выходила замуж, и даже не о том, кого провожала в Эндорэ, а о том, кем он стал? О лорде Куруфине. Еще позволит ли. Даже если б ей и удалось оказаться рядом, то где гарантия, что не оттолкнул бы? Впрочем, то, что произошло во время свидания в Мандосе, вселяло надежду. Надежду на то, что сомнения ее напрасны. А даже если и нет, то что бы это изменило? Да ровным счетом ничего. Она ведь любит его любым, каким бы он ни стал сейчас, и еще станет в будущем.

Тучки рассеялись. Тем временем брат закончил работу, и они, пообедав, продолжили путь.

Лориэн миновали без приключений, и к утру следующего дня прибыли на место.

Конечно, внутрь Мандоса ее никто не пустил. Ни одну, ни вдвоем с братом. Лехтэ стояла, опустив голову, уперевшись ладонями в холодный камень стен, и так хотелось заплакать. Но слез не было. Наверно, выплакала все.

Брат неслышно подошел и положил руки Лехтэ на плечи.

— Пойдем, сестреныш, — проговорил он тихо. — Не рви себе сердце. Ведь какая, по большому счету, разница, внутри ли ты или за несколько лиг? Ведь если мыслями ты с ним, то он наверняка чувствует. И ты дождешься его выхода — я помогу тебе.

Лехтэ обернулась и посмотрела на брата. И улыбка, пока еще робкая, коснулась побледневших губ. А Тар продолжал:

— Я уже и снаряжение взял. У нас есть горы, и вместе исследуем их. И эту, что ближе всех, и остальные. Все до единой! А там, глядишь, и время пройдет, и твой Атаринкэ вернется.

— Ты так думаешь? — спросила Лехтэ с надеждой в глазах.

— Я уверен, — ответил он твердо.

И тогда она, опустившись на колени, коснулась лбом холодного камня стен.

— Я не знаю, приду ли сюда еще, мелиндо, — проговорила она. — Не уверена, есть ли смысл, раз меня не пускают. Но мои мысли с тобой. И я жду тебя. И неважно, сколько лет пройдет и эпох. Ты только возвращайся ко мне. Однажды. Хоть когда-нибудь…

* * *

Шли годы, столетия, завершалась еще одна эпоха… Счастливые отголоски фэа Лехтэ все чаще долетали до ее мужа, что по-прежнему был заперт. Он сошел бы с ума, не будь у него твердой уверенности, что нужен там, среди живых.