Ночь в Скайхолде (гет)

Как же звездно над головой… Яркие, пушистые и такие близкие, словно пришитые на бархат бриллианты, как на платье какой-то орлесианки, что я видела днём в тронном зале. Но, в отличие от нее, небо хотелось обнять целиком, упасть в него, лететь далеко-далеко, пока не станешь звездой сама.

Пальцы обожгло холодом — Скайхолд вырос высоко в горах, снег лежал вокруг даже летом, так что истинной темноты в долине не бывало… и истинного тепла, о чем напомнила мне стена моей башни. Если уж спускаешься из покоев не так, как положено леди, Инквизитору, Вестнице Андрасте и тэйрне, то негоже забывать о своем пути, отвлекаясь на окрестные пейзажи.

Стены крепости уже начали восстанавливать, но до моей стороны руки рабочих пока не добрались, так что можно было по-прежнему перебираться, цепляясь за выщербленные камни. В башне, где ночевал Каллен, крышу тоже так и не восстановили, и впервые мне подумалось, что есть в этом что-то романтичное — лежать в постели и смотреть на звёзды. А холод… от холода спасала магия крепости.

Командора в комнате не было, но снизу, из люка, который парой часов ранее я видела с другой стороны, лился неяркий оранжевый свет — похоже, мой генерал ещё работал. Во мне смешались гордость и досада: более верного человека, который умудряется сделать так много, сложно было бы найти… но вот прямо сейчас я бы предпочла, чтобы он все-таки отдыхал немного побольше. Здесь, в своей комнате.

Прикинув, стоит отвлекать его или подождать, я выбрала в пользу второго. Может быть, ему и осталось-то закончить пару дел, а я буду мешать? В конце концов, если сесть на кровать, то мимо Каллен точно не пройдет. А если он застрял надолго, то я спущусь чуть попозже. Когда преодолею внезапно поднявшую голову робость — не один он никак не мог поверить…

На этот раз комнату я осматривала куда внимательнее и даже видела изменения. Трещину в стене теперь прикрывал стяг с символом Инквизиции — мне даже стало интересно, замазали ли ее рабочие, как это было в коридорах, или просто прикрыли? Одежда с кресла исчезла, зато рядом с ним появился сундук — видимо, туда вещи и откочевали. И, готова была поспорить, сложены они там были максимально аккуратно — как бумаги на столе, как покрывало на кровати.

В прошлый раз я этого не заметила, но кровать оказалась жёсткой. Не доска, конечно, но баловать себя командор Инквизиции не торопился — интересно, из идейных соображений или по привычке? Возможности-то были, Жозефине только намекни… Я как-то пожаловалась на сквозняки — сама виновата, не закрыла ни один из балконов, и ветер разнёс по комнате отчёты, которые я читала перед сном. Буквально через два дня у меня появилось тяжеленное пресс-папье и плотные портьеры.

Размышляя о всякой ерунде и осматриваясь, я, кажется, задремала, потому что появление Каллена пропустила — вздрогнула, когда он коснулся моей щеки, распахнула закрывшиеся глаза и неожиданно смутилась. Я-то хотела прийти сюда, а он? Может, он устал, спать хочет, а тут такой сюрприз.

— Я не ожидал тебя увидеть, — он улыбнулся и присел рядом.

— Я… испугалась ночевать одна, — пробормотала я и опустила голову. Это было правдой, но… не до конца. — Слишком много сегодня вспомнилось, опять кошмары вернутся.

— Я думал, тебя от кошмаров охраняет твой демон, — чуть удивился Каллен. Похоже, мое появление и правда было не очень своевременным. Я все-таки подняла глаза — и так глупо себя чувствовала, не хватало ещё и выглядеть ребенком, — и согласилась:

— Обычно да, но… если я мешаю, могу уйти.

Но даже не дернулась, чтобы встать. Мой командор все равно тут же перехватил меня за руки, вроде и ласково, но цепко, прижал одну к своей щеке и прошептал:

— Не уходи. Я не надеялся тебя сегодня увидеть и очень рад, что ошибся.

Я кивнула смущенно и внезапно разозлилась сама на себя. Когда Зевран, пусть и для дела, меня чуть ли не лапал, я не смущалась. От постоянных намеков Ванды только отмахивалась как от комаров, а они были куда неприличнее. На попытки целовать мне руки тоже научилась реагировать равнодушно. Так что со мной сейчас?

В полумраке мне показалось, что Каллен улыбнулся, как-то так понимающе, но никак отреагировать на эту улыбку я не успела. Он решил за нас обоих и вышел из этого неловкого момента самым правильным образом — поцеловал. Любые сомнения, которые ещё могли бы у меня остаться, тут же развеялись, и ответила я, кажется, даже немного с излишним пылом. Но мой командор против явно не был.

Когда мы все же смогли оторваться друг от друга, я обнаружила, что сижу уже не в неудобной позе на кровати, а на коленях у Каллена — и даже под угрозой смерти не могла бы сказать, кто был инициатором этой метаморфозы. Но отыгрывать обратно не собиралась: теперь можно было обнять любимого мужчину, очертить пальцем линию его бровей, коснуться кончика носа, погладить колючую щеку. Я изучала его лицо, как слепая — на ощупь, а Каллен улыбался, поглаживал по спине и иногда чуть поворачивал голову вслед моей руке, чтобы поцеловать ладонь.

Чуть осмелев, я наклонилась ближе и осторожно провела языком по шраму на губах, а потом прикусила его. К моему удовольствию, Каллен вздрогнул и чуть сжал руки, поймал мои губы и перехватил инициативу — и теперь это оказался совсем другой поцелуй, более горячий и страстный. И при этом не менее нежный: мой командор легко прикусывал мои губы и тут проводил языком, сглаживая ощущения, пальцами разбирал прядки моих волос, не позволяя отстраниться, ласкал сквозь рубашку спину, и от его прикосновений по коже пробегали мурашки, отдаваясь в кончиках пальцев иголочками жара, словно я собиралась колдовать… но пока что колдовали скорее надо мной. В голове не осталось ни одной мысли, только от прикосновений мягких, теперь совсем не обветренных губ под веками вспыхивали искры.

Закончился этот поцелуй внезапно и резко, Каллен отстранился, на мгновение отвёл глаза, а потом прижал меня к груди и немного судорожно вздохнул. Только в этот момент я почувствовала, как колотится мое сердце — в унисон с его, быстро-быстро, и услышала свое же хрипловатое дыхание. И снова смутилась — на этот раз капитально. Он ведь взрослый мужчина, и я сама пришла посреди ночи в его спальню… вспыхнуло воспоминание о том, как он прижимал меня к этой кровати в прошлый раз. Но помимо смущения я вдруг ощутила желание повторить.

— Прости, я… — прошептал Каллен, и я тут же прижала палец к его губам.

— Только не извиняйся. Мне понравилось, — не без смущения признала я. И сразу же перевела тему, пожаловалась: — У тебя доспехи жёсткие.

— Да, я не успел снять, — пробормотал он. Мне ужасно не хотелось вставать, но стоило, пожалуй, немного остыть.

Доспехов оказалось даже больше, чем я ожидала. Сначала Каллен снимал их спокойно, с сосредоточенным лицом, а потом поймал мой взгляд и неожиданно смутился и отвел глаза. Я задумчиво предложила:

— Может, и остальное снимать? Ты же не спишь в сапогах и штанах?

Командор вскинул голову и посмотрел на меня так ошарашенно, что я и сама удивилась. А потом поняла, что только что предложила ему окончательно раздеваться… после такого поцелуя… И вообще, мы поцеловались сегодня первый раз, а я уже пришла ночевать, и как объяснить? Я просто полежать, я не ради секса? Или промолчать, и он подумает… Создатель знает что он подумает…

Кажется, лицо у меня вспыхнуло так, что осветило комнату, и, не выдержав, я уронила голову на руки и простонала:

— Я не это имела в виду… то есть… — а если он обидится, если я скажу, что не за этим? — Демоны Тени, какая же я идиотка…

Долгое мгновение стояла тишина, а потом Каллен, успевший совершенно бесшумно подойти, отвёл мои руки от лица, легонько поцеловал в кончик носа и попросил:

— Давай обойдёмся без демонов? Я пока привык только к одной, но, если честно, прямо сейчас предпочел бы обойтись и без нее тоже.

Я замерла от удивления — «пока»? «сейчас»? — и даже забыла, что только что смущалась. Каллен, сидевший передо мной на корточках, поднялся, потянул меня за руку и шепнул:

— Иди сюда, — и обнял, когда я послушно встала. Доспехов на нем уже не было, только тонкая рубашка, так что теперь я чувствовала и жар его тела, и биение сердца так, словно никаких преград между нами не было. Сам он вздохнул, провел рукой вдоль позвоночника, огладил плечи и коснулся губами щеки в коротком, совершенно целомудренном поцелуе. — Я буду рядом, чтобы ни один кошмар не посмел испортить твой сон. И не сделаю ничего того, что ты не хочешь.

— Я… не знаю, чего хочу, — тихо проговорила я, уткнувшись ему в грудь. Кожа пахла какими-то цветами, маслом, самую капельку — мускусом, и мне вспомнилось, что я уже ощущала этот аромат, в палатке Каллена, в Убежище. На мгновение я потерялось в этом запахе, и захотелось коснуться его обнаженной кожи — ещё раз! — пройтись пальцами по всем его шрамам и поцеловать каждый из них, но… я не решилась даже пошевелиться.

Мой командор снова поцеловал меня, на этот раз куда менее невинно, за ушком, спустился чуть ниже, к шее, но я не успела ни напрячься, ни сомлеть — чуть отстранился и пообещал:

— Мы обязательно узнаем. А пока ложись. Стоя спать не очень удобно.

— Ты проверял? — поддела я, с благодарностью поддерживая другую тему.

— Мне не раз доводилось стоять на посту, — напомнил Каллен, и я с притворным ужасом поинтересовалась:

— Неужели вы спали на посту, командор?

— Только никому не говорите, леди Инквизитор, — он тихо рассмеялся, чуть подтолкнул меня к кровати и повторил: — Ложись.

А я снова замялась. Опустила голову и, снова чувствуя себя полнейшей, глубочайшей идиоткой, чуть запинаясь, признала:

— Мне… не во что переодеться. Я забыла об этом подумать.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещал он. — Раздевайся пока, я отвернусь.

Когда он все-таки вернулся к кровати, я уже закуталась в выданную рубашку, одеяло и с удовольствием намотала бы на себя ещё пару слоев ткани… или убрала их все — чтобы лучше, всем телом, чувствовать эту мягкую кожу, расцвеченную паутинками шрамов, негромкое дыхание, в котором самым удивительным образом слышалась улыбка, тепло. На мгновение мне показалось, что тепла как-то даже слишком много, особенно для человека, который даже накрываться одеялом не стал, хотя принес для себя второе. Я приподнялась на локте и внимательно посмотрела на Каллена — теперь уже без всякой нежности, как на пациента. Глаза казались усталыми, но довольными — и, несмотря на это, под ними залегли тени; пульс то становился быстрее, то чуть замедлялся, и я не могла понять, была ли тому причиной я или лириум… не желая гадать, я тихонько спросила:

— Как ты себя чувствуешь?

— С тобой рядом — гораздо лучше, — уверенно отозвался Каллен, тоже приподнялся на локте, так что мы оказались нос к носу. Чтобы скрыть смущение, я чуть недовольно согласилась:

— Со мной всегда лучше, но я не об этом…

Командор, явно не желающий вдаваться в подробности, совершил стратегический ход и закрыл мне рот поцелуем, опрокидывая обратно на подушку. Я и не подумала сопротивляться, сразу сдавая оборону, провела рукой по обнажённому плечу и почти мгновенно забыла, о чем вообще спрашивала… Каллен снова первым взял себя в руки, отстранился и чуть хрипловато пообещал:

— Все хорошо.

Я не поверила и все-таки поделилась силой, уж лишним это точно не будет. Он на мгновение прикрыл глаза, а потом с тоской проговорил:

— Я не хочу, чтобы ты уезжала. Особенно на Глубинные тропы.

— Я тоже, — признала я. Но мы оба знали, что все равно поеду.

Сквозь отверстие в потолке на нас смотрели звезды, и думать об этом не хотелось. Хотелось прижаться крепко-крепко, разделить еще один поцелуй и закрыть глаза. День выдался нелегким.

* * *

Звёзды весело подмигивали с неба, и она задумчиво наблюдала за ними, сидя на зубце одной из башен. Отсюда открывался прекрасный вид на казармы, в которых сейчас укладывались спать солдаты Инквизиции. За звёздами по небу тянулся едва заметный шлейф прошлых воплощений; если же перевести взгляд на горящие теплым оранжевым светом окна, можно было заметить хрустальное облачко смеха, алый дурман вожделения, зеленоватое марево зависти — лёгкой, не злой. Это было странно: всю вечность своей жизни она видела только темные эмоции. Если уж зависть — то до смерти, если вожделение — то до греха. Чужие мечты проходили мимо нее, не оставляя следа, только темные страсти оседали пеплом на губах, заставляя цинично усмехаться.

Когда все изменилось? Десять лет назад, когда она только обрела новую хозяйку? Раньше, когда видела, как старый, призвавший ее в этот мир маг разговаривает со своей внучкой? Или позже, когда оказалось, что не только одна юная, куда младше ее, девочка готова с демоном… подружиться? Она видела удушливую ненависть Фенриса и такую же, только еще и обиженную, как у ребенка, ненависть Андерса, гнев Хоука… и в то же время — пробегающее щекоткой по коже любопытство Мерриль, заботливость Варрика. Она видела, как похоть, иногда пробивающаяся наружу через самоконтроль Антиванского Ворона, менялась на… симпатию? привязанность? Как остывала ненависть в глазах седого эльфа, сменяясь терпимостью и привычкой — когда-то давно, на Глубинных тропах, она и не рассчитывала, что сумеет добиться хотя бы таких результатов.

Здесь, в этой крепости, все было иначе. Тепло Варрика казалось совсем домашним, вихрь эмоций Сэры совсем не отдавал страхом, который она испытывала к другим демонам, магам и даже здешнему духу, этому мальчишке. Это было неожиданно и неожиданно приятно — быть своей даже для малознакомых… друзей? Ей нравилось спокойное и сосредоточенное доверие кунари — ровно такое же, как и ко всем остальным, то есть не полное, но и не пустое. Это была странная смесь, не похожая ни на облако, ни на дымку, скорее — на паутину, от которой в разные стороны ползли нити личных связей и интересов. Ей нравилось искристое самодовольство Дориана, щедро приправленное золотым благородством и чувством долга, которые он умело маскировал под насмешками.

Но больше всего ей понравилась чистая, неразбавленная влюбленность, которую она однажды заметила во дворе крепости. Она любовалась этим чувством — незамутненным прошлыми ошибками или виной, светлым, сладким… пока не заметила, как это розоватая дымка следует за ней по пятам. Не за прекраснейшей леди Инквизитором, не за строгой, закованной в доспехи благородства Искательницей, не за очаровательной и смешливой золотой леди, держащей в своем кулачке половину благородных семейств Тедаса, а за ней — демоном желаний. Желаний, редко бывающих благородными, плата за которые вовсе взимается грехами и кровью. Десять лет назад она бы выпила эту влюбленность, закусила бы рожденной на ее месте страстью и отбросила бы оставшееся в сторону.

Сейчас… сейчас она злилась.

Она злилась на идиота, который осмелился вообще посмотреть в сторону демона, словно их Церковь не учила, что демоны — суть зло и порок, и любой благоразумный мужчина должен держаться от них подальше. Она даже отвела его к дневнику такого же идиота, который уже успел связаться с танцовщицей похоти… это было показательное чтиво — но он не проникся.

Она злилась на его глупую настойчивость, на его молчаливые взгляды, на благородное — куда уж благороднее! — решение отступить и не мешать даме сердца развлекаться как она пожелает, хоть бы и с другими мужчинами…

Но больше всех она злилась на себя — на то, что не может просто выкинуть жалкого смертного из головы, на то, что перестала флиртовать с другими, на то, что не уходит с крепостной стены, хотя на Скайхолд уже опустилась ночь, и ее лучшая подруга, ее хранительница и ее… та, кто сумела показать этот мир… она могла бы нуждаться в своем демоне. Не нуждалась, уж это почувствовать было легко, но ведь могла бы…

И еще она злилась, потому что точно знала, что у окна погрузившейся во мрак казармы стоит один мечтательный идиот и смотрит прямо на нее, хотя увидеть маленькую кошку в темноте человеку не под силу.

* * *

«Разведчики докладывают, что венатори основательно к чему-то готовятся. Что у них на уме — пока не знаем, но они ослабили Завесу по всему Южному Тедасу. Следует ликвидировать вражеских магов и проникших в наш мир демонов, дабы предупредить новый разрыв катастрофических масштабов».

«Соловей» — не имя, лишь позывной, но мало найдется в южном Тедасе людей, готовых проигнорировать приказ, им подписанный. Это, в определенном смысле, власть — пусть и тайная, но нужна ли иная той, кто привык стоять за левым плечом?

Пламя пляшет на кончике фитиля, подсвечивая ровные строчки букв, складывающихся в слова, слова — в приказы, приказы — в паутину, что удержит огромную организацию столько, сколько это будет необходимо. И нет никому дела до того, что удержит саму паучиху, когда в сердце умирает надежда, когда любовь сломана, а вера предана. Пламя не выхватит этих мыслей, не известит других, не даст рычага влияния. И утешения — не даст.

Медальон, такой маленький, что можно спрятать в складках мантии, такой огромный, как сама любовь, такой тяжелый, как отчаяние… ложится в руку, ласкает ее гладким серебряным боком, приоткрывает их общую тайну. Портрет-миниатюру, с которого ласково улыбается темноволосый, сероглазый мужчина. Тот, кому нет дела до ее позывных и прозвищ, тот, кто никогда не откажет в помощи. Тот, кто может согреть этой ночью.

Тот, кто может не вернуться из своего долго путешествия.

Ее глаза сухи, она разучилась плакать. А капли, стекающие на письмо — всего лишь свечной воск. Ведь свеча может позволить себе плакать в любое время. Вот только приказ придется переписать…

Улыбка обещает. Вернуться, любить, быть рядом, даже если далеко. Так никогда не мог бы улыбаться Создатель — и хорошо, потому что она не готова больше поверить в Создателя. Но ему — ему она верит. И улыбается в ответ.

Надо просто немного подождать, и он обязательно вернется. В конце концов, теперь у них есть леди Инквизитор, и до сих пор ей удавалось даже невозможное — и она обещала…

* * *

На крыше самый высокой башни Скайхолда сидел дух сострадания, слушал пение Мариден Сладкоголосой и улыбался луне. Он не слишком хорошо понимал то, что чувствовал в душах других. Иногда это были странные желания и страхи, иногда — слишком запутанные, когда можно было бы проще. Но сейчас он был рад — три клубка медленно распутывались и обещали стать радостью.

* * *

— Мы вернёмся, — твердо обещает леди Инквизитор. — Вместе.

Тайный канцлер серьезно кивает, потому что верит. Потому что нельзя не верить.

Демон довольно щурится, радуется тому, что за ней не следит пара серых глаз… и предвкушает возвращение.