Вот почему я тобой дорожу (гет)

donʼt turn away

& leave me to plead

in this hole of a place

cause what if I never break?

Lights by Interpol

Сознание медленно возвращается к ней, принося с собой ощущение пальцев, перебирающих ее волосы и гладящих щеку. Рей ничем не выдает своего пробуждения, продолжая держать глаза закрытыми, а дыхание ровным.

Даже со всей его силой, со всеми способностями, он не должен узнать те вещи, которые она не хочет ему открыть. И он, казалось бы, не замечает ее уловки, может, отчасти из-за подсознательного желания верить, что она спит, ведь ему самому от этого легче.

Но она чувствует, как он шевелится, чувствует, как склоняется над ней и его пальцы проводят по ее щеке и гладят нижнюю губу. Он не закрывается, как следовало бы, но даже с сочащимися из него сквозь Силу мыслями, похожими на кровоточащую рану, она бы знала, что он хочет поцеловать ее, судя по одним лишь жестам.

Он много чего хочет.

Чуть больше чем за десятилетие безжалостное пустынное солнце Джакку выжгло из нее мягкость, испарило в раскаленном душном воздухе. Она — прагматик, и она выживет. То, чего нельзя избежать, следует перетерпеть. И она не думает, что может избежать этого.

Позволяя векам тихо дрогнуть, она поднимает их, словно потревоженная ото сна. Кайло Рен, без маски, стоит на коленях у ее постели и смотрит ей в лицо. Его собственное, казалось бы, выглядит стойко, но его глаза, темные, кажутся такими огромными и глубокими, и его палец замирает на ее губах, словно стежок поперек ее рта. Ее желание, она чувствует его, как кровь из открытой раны, и еще его тоску, в чем-то отчаянную, несмотря на то, что внешне он не шевелится и остается невозмутим.

Нет, этого нельзя избежать.

— Все в порядке, — бормочет он, правда, не в ответ ее мыслям. Рей научилась ставить в голове преграды, гораздо более совершенные, чем он представляет. Ей интересно, что бы он сделал в противном случае, узнав. Узнав, как сильно ей не хочется этого, желал бы все еще, желал бы удерживать ее Силой и всей его немалой физической силой? Причинить ей боль, заставить ее…

Потаенная пронизывающая ярость его желания почти наполняет воздух электрическим потрескиванием. Уверенности нет. Но оно не стоит того, решила она для себя, пока остаются сомнения. Если это должно случиться, она предпочла бы, чтобы это случилось так, тихо и спокойно, когда его низкий голос и бездонные глаза до странности нежны.

Он неуверенно наклоняется вперед и целует ее с той же нежностью, широкая ладонь обхватывает ее лицо, чтобы держать ее лежащей смирно для него. Чужой рот неумело прижимается к ней, не двигаясь, словно он не совсем понимает, что есть поцелуй и чем ему следует быть. Может, не знает. Нервозность, которую она чувствует в нем, прячет под собой все остальное, вынуждает ее думать, что он никогда не делал этого раньше.

Она разжимает губы ради вздоха, и он будто бы что-то уясняет для себя, добавляя немного нажима и проникая языком в ее рот. Зарываясь пальцами в ее волосы, он сжимает их до боли, пока теряет себя в поцелуе, пусть не с умением, но с энтузиазмом пробуя ее на вкус. Слишком много языка. Рей начинает казаться, что она может подавиться. Для предотвращения столь недостойного исхода она подается навстречу своим языком, показывая ему, что делать, и, возможно, знаменуя первый раз в его жизни, когда он последовал чьим-то наставлениям.

Вероятно, это ошибка, показывать ему даже столь много, делая собственный опыт на малейшую долю менее неприятным. В придачу, это добавляет первые трещинки на стену ее бесстрастности. Маленькие частички, что начинают вкрадываться, ощущения, которые больше чувствуются, чем происходят наяву — они воспринимаются охотнее, чем терпение, вещи, наподобие его мягкого дразнящего дыхания на лице и его тепла, накрывающего ее.

Вещи вроде его восприятия, его вкуса, его возбуждения, тоски и страха — все они окружают ее, пока от них не начинает кружиться голова. Его руки повсюду, большие, тяжелые, теплые и неловкие. Они задерживаются на ее лице, плечах и шее достаточно долго, чтобы принять их за угрозу, прежде чем опуститься ниже и сжать ее груди через ткань туники, в которой она спала.

Туника принадлежит ему. От нее пахнет им, и сейчас это причиняет неудобство так сильно, как никогда.

Он стонет ей в рот, стоит ее соскам напрячься против воли под напором его рук. С просыпающимся ужасом она осознает, что ощущения ей приятны, что ее тело отвечает его прикосновениям, пусть на это тоже нет ее воли.

Она не хочет этого. Она не хочет это чувствовать, не хочет реагировать.

Не хочет наслаждаться этим.

Но это не имеет значения. Чужие руки двигаются независимо от ее воли, ее контроль уступает инстинкту, и она приподнимает бедра, чувствуя его возбуждение, когда он вплотную прижимается к ней, чувствуя, как от контакта ее наполняет удовольствие. Яркий всполох его взбудораженных ощущений настигает ее сквозь Силу, она слышит это в его сдавленном выкрике. Он двигается над ней, и она ненавидит себя за судорожный вздох в ответ. Это не… Были другие, другие неизбежные вещи, что ей пришлось перетерпеть и пережить, и это нормально, это в порядке вещей, но оно просто… неожиданное. Задевающее глубже, чем раньше.

Ей ненавистно это.

На мгновение он опускает лицо к изгибу ее шеи, тяжело дыша ей в кожу, его губы накрывают местечко, где бьется пульс, посылая мучительно-сладкую дрожь по ее телу. И затем он отдаляется, глядя на нее сверху вниз через темноту, такую плотную, что ей едва видно его, такую плотную, словно он — ее часть.

— Я не собираюсь делать тебе больно, — говорит он негромко, и потом: — Я не хочу делать тебе больно.

Но все является тем, чем кажется на самом деле. Ей хочется открыть свой разум, хочется бросить ему в лицо ненависть и отвращение и заставить слова «не делай» отдаваться эхом в его голове, словно они — его собственные… Но даже сделай она это, он испытывает вовсе не такие чувства, не только такие…

Она не хочет, чтобы он ее трогал. И еще она не хочет, чтобы он прекращал.

И он не прекращает. Не прекратил бы, даже умоляй она его, во всяком случае, в том она убеждает себя, несмотря на всю искренность в его голосе. И даже если… Ох, даже если бы он остановился, она бы пожалела об этом, пожалела о потере прикосновений грубых рук к ее голым ногам, рук, взявшихся за подол туники и задирающих его ей на живот. Что-то загорается внутри, что-то, напоминающее желание и унижение, неотличимые друг от друга, когда она вдруг понимает, насколько мокрая сейчас, какой он обнаружит ее секундой позже.

Но сомнения опять заставляют его медлить. И с его поцелуем, она осознает, что он не представляет, что делать дальше. Его пальцы без остановки выводят круги внизу ее живота, оставляя жар на своем пути, и она почти слышит, как он пытается уговорить самого себя скользнуть ими ниже. И, должно быть, находит, наконец, убедительный аргумент, потому что его рука в конечном счете пробирается между ее бедер, но резко отдергивается, словно обжегшись, едва дотронувшись до нее там.

Ей отдается его неподдельный шок от ее влажности, ее жара. А еще его смущение и его бездумная всеохватывающая нужда.

— Рей, — имя слышится как проклятье или просто звучит именно так. — Ты такая… Я… Ты… Я хочу…

— Я знаю, чего ты хочешь, — она не может удержать себя от шепота, поэтому шепчет. Ему хочется быть глубоко внутри ее тела, так же, как она была в его разуме, хочется проникнуть в самое ее средоточие и узнать самые сокровенные страхи, как она узнала его собственные. Хочется до боли держать ее под собой, хочется, чтобы это был акт власти и контроля над ней, когда в действительности у него самого нет самоконтроля.

Он что-то чувствует к ней, приходит понимание. То, что не должен, то, что течет сквозь Силу от него к ней и заставляет ее поражаться, как он выдерживает, всегда разрываясь надвое. И временами он действительно не может. Временами он мечтал прийти к ней, совсем как сейчас, и сегодня позыв оказался неодолим.

Пока она осознает все это, он возится со своей одеждой. На нем сложные многослойные одеяния, но он не кажется сильно стесненным, снимая их, едва ли его вообще может что-то смутить, пока он освобождает себя от всего, что бы он там ни носил под своим облачением — ей безразлично, и она определенно не собирается спрашивать. И когда его член, горячий и твердый, резко и глубоко вторгается в нее, она уже так промокла, что ему едва ли требуется подготовка, чтобы войти в нее полностью.

Она коротко втягивает воздух, потому что внутри слишком узко, а он такой большой, и ей больно — и он вдыхает резко, потому что она узкая, а он гораздо больше, и это совсем не больно. Оно отчетливо приходит к ней через Силу или через Связь, что они разделяют, или понемногу от того и другого, потому что, в конечном счете, это одно и тоже. Его ошеломляет то, как хорошо внутри нее. Он до безумия хочет входить в нее снова и снова, но знает, если сделает это, все закончится. Его злит, злость без всякой причины разливается внутри от мысли, что она оказалась для него первой, но не он — для нее.

Наконец, он начинает двигаться, и причина проста: сдерживаться выше его сил. И она обхватывает ногами его бедра, потому что ей тоже не удержаться. Это больно, но больно в хорошем смысле, смысле таком нежно-остром, что почти приносит наслаждение, разгораясь в ее венах под каждое его движение. Его толчки бесцеремонны и беспорядочны, но это неважно — он кончает внутри нее, едва начав.

Она знала, что так и будет. Как и он сам. Тепло его разрядки заполняет ее, пока он сбивчиво дышит ей в ухо, простонав ее имя как молитву, раньше казавшуюся проклятьем. Она так и осталась узкой и неудовлетворенной, но согретой теплом и странным проникновенным ощущением, которому у нее нет имени.

Она не думала, что будет так. Она вообще не думала о таком раньше. Но что же тогда? Ее взгляд устремляется в темноту потолка, пока она лежит, размышляя.

Она не жертва, определенно. Никогда не была. Она — та, кто выживает, вот и все, даже сейчас, особенно сейчас. И еще, она в какой-то мере возлюбленная, почему-то пробегающая пальцами по его волосам, как прежде он по ее, с тем чувством, с которого и начались все проблемы. Она… не чувствует того отвращения — не то, что была бы должна — от семени, наполняющего ее и стекающего по бедрам.

Она все еще ненавидит его, ненавидит это, если бы не факт, что чувствовать его в себе оказалось для нее гораздо более непостижимо, чем чувствовать его в своей голове.

Кайло Рен накрывает ее собой, сердце так сильно колотится в его груди, что она может ощущать это кожей, легкие с трудом втягивают воздух, и Рей знает, он считает, что случилось нечто прекрасное. Ей хочется думать — он ошибается, но она знает, что в чем-то он прав.

И это ненавистно ей вдвойне.