Реки растают (гет)

Июль

Она уснула за считанные минуты, пока он был в душе. Привычно свернулась клубочком, даже не сняв платья; только и успела, что распустить волосы. Темной волной они разметались по подушке, и еще вчера он бы сел на корточки перед постелью и аккуратно поправил их. А сейчас не мог этого сделать, потому что она стала казаться ему небезопасно хрупкой. Просто стоял в дверном проеме и смотрел, так ни на что и не решившись. В недалеком прошлом он вот также смотрел за тем, как она спит на его постели, и не знал, как поступить правильно: разбудить или просто прикоснуться. Выбрал второе, и она убежала в слезах.

— Максим, — прошептала вдруг Маша во сне и вытянула правую руку вперед.

Обручальное и помолвочное кольца напомнили ему о том, что он дал клятву оберегать ее и заботиться, никогда не предавать, быть в горе и радости. Беременность в еще не исполнившиеся девятнадцать к какой категории стоило отнести? Максим подошел ближе, а после все-таки сел перед постелью и взял Машу за руку. Она не проснулась, но почувствовала его прикосновение, и перехватила пальцы покрепче.

Соболев закрыл глаза и медленно выдохнул, мысленно считая до десяти. Это всегда его успокаивало и помогало привести мысли в порядок. Сейчас, правда, нужного эффекта достичь не удалось: слишком о многом он сейчас думал. Прежде всего о том, конечно, может ли получиться достойный отец из человека, который никогда не был достойным сыном.

Максим еще раз прокрутил в памяти сегодняшний вечер, от которого он не ждал ничего особенного — свадьба и свадьба, к тому же, Артем женился во второй раз.

— Максим, я беременна.

На Машу были обращены взгляды Риты и Артема, а еще Кирилла и Лейлы; сама же она со страхом и волнением смотрела мужу в глаза. Тарелка с недоеденным тортом стояла в стороне, а за столиком повисла та самая тишина, от которой хотелось спрятаться и зажать уши руками. Музыка играла где-то на периферии, смеялись дети. Дети. Ребенок. Максим отвел взгляд от жены, потому что не знал, что хочет сказать, но зато точно знал, что хотят услышать от него другие.

— Так, значит, я буду отцом?

Маша выдохнула и кивнула. Краски медленно возвращались на ее лицо. Рита счастливо захлопала в ладоши, Лейла посмотрела на будущую маму с нескрываемым умилением. Один только Артем привычно сверлил Максима глазами.

— Как ты себя чувствуешь? — пространно спросил Соболев у жены. Сейчас это беспокоило его больше остального. — Голова не кружится? Не тошнит?

Маша рассмеялась и пододвинула тарелочку с тортом обратно. Вопрос Максима развеселил не только ее, но и остальных, и напряжение тут же рассеялось.

— Еще рано для всего этого, — объяснила Маша и отправила в рот кусочек торта. — Пока что мне очень сильно хочется сладкого.

— Значит, будет девочка? — спросил вдруг Кирилл. — Я об этом от кого-то слышал.

— Это не обязательно девочка, — авторитетно заявила Рита. — Прав ты, Кирилл, или нет, покажет только время. Я очень рада за вас, ребята. Вы будете отличными родителями!

Отличные родители… Какие они? Прошло уже несколько часов с тех пор, как Рита сказала это, и Максим не мог перестать задаваться целой плеядой вопросов. Можно ли его родителей назвать отличными? Отец заставил его жениться обманом, а мама поддержала эту ложь. Кажется, не дотягивают. А что насчет родителей Маши? Окулов-старший заключил с Максимом пари, особенно не думая о том, чем это могло закончиться. Кажется, это тоже не эталон. Но разве и его собственные родители, и родители Маши не действовали, в итоге, во благо детей?

Максим отпустил Машину ладонь и обхватил голову руками. Давно он не был в таком тупике. Даже когда разрывался между чувством долга и любовью к собственной ученице, было не так паршиво, как сейчас. Соболев снова тяжело вздохнул, а потом вдруг понял, что Маша проснулась. Продолжала лежать клубочком, но теперь смотрела на него и грустно улыбалась.

— Тебе чего-нибудь хочется? — Максим часто задавал жене этот вопрос, но сейчас он обрел новый смысл. — Я закажу.

Маша покачала головой, продолжая смотреть на него.

— Максим, — наконец произнесла она, — а чего хочется тебе?

— Я бы выпил кофе.

Она усмехнулась и села на постели. Волосы длинной каштановой волной упали ей на спину.

— Я не об этом, — объяснила Маша. — Я беременна, и что ты хочешь в связи с этим?

Вопрос показался Максиму странным, но он ответил так, как думал:

— Хочу, чтобы с тобой все было в порядке. Беременность — это стресс для организма, мне нужно будет приглядывать за тобой гораздо лучше.

Он взял ее за руку и поцеловал костяшки. На Машу это всегда действовало, вот и сейчас она резко втянула воздух в грудную клетку. Вверх по запястью побежали мурашки. Максим больше всего остального хотел склониться над женой и поцеловать ее так, как она любила, но боялся причинить боль.

— Аборт.

Максиму сначала показалось, что он ослышался. Так тихо, почти невесомо это было произнесено. Но Маша повторила еще раз, уже гораздо громче:

— Аборт, — она больно сжала его пальцы. — Ты хочешь, чтобы я сделала аборт?

О том, что беременность можно прервать, Максим даже не думал. Новость о том, что Маша ждет ребенка, не привела его в восторг, а по-настоящему взволновала и в чем-то даже напугала. Он размышлял о том, каким будет отцом, как придется менять быт, а еще о том, что нужно будет бросить курить. Так много мыслей, но ни одной об аборте, ведь это их ребенок. Нежданный, но все равно их.

— Я бы никогда так с тобой не поступил, — медленно проговорил Максим и в порыве положил руку Маше на живот, хоть и знал, что пока там ничего не почувствует. — Я не ждал этого, думал, мы еще какое-то время побудем вдвоем, но раз это случилось сейчас, значит, будешь очень молодой мамой, а я не таким молодым отцом.

Теперь, когда они остались вдвоем и могли поговорить, слова давались Максиму легко. Под Машиным взглядом, который всегда давал ему ощущение, что он находится дома, все начинало казаться правильным и простым. Он вспомнил о Рите, которая родила ребенка без мужа, в незнакомом городе, совсем недавно лишившись всей своей семьи. А теперь она была счастлива и заражала этим счастьем всех, кто находился рядом.

— Я узнала всего несколько дней назад, — рассказала Маша. — Извини, я очень испугалась, не знала, как рассказать. Мы никогда не обсуждали детей, и я не знала, как ты отреагируешь.

— Моя реакция на свадьбе была не такой, какая могла бы тебя порадовать, — Максим решил быть честным. — И сейчас, пока ты спала, я много думал. Это будет нелегко, маленькая, но мы справимся. Разве что я так и не уверен, что смогу стать нормальным отцом.

Маша взяла его за руку и потянула наверх. Теперь Максим лежал над ней, опершись рукой о постель. Одни карие глаза смотрели в другие. С нежностью и любовью. И, самое главное, с доверием.

— Ты — лучший муж, — прошептала Маша. — Ты не можешь быть плохим отцом.

Она приподняла голову и коснулась своими губами губ Максима. Ее безотчетная нежность всегда обезоруживала его, он не мог сопротивляться ни этим чувствам, ни этим ощущениям. Соболев тыльной стороной ладони провел по внутренней стороне Машиного бедра, и она развела ноги. Дыхание сбилось, красивое коктейльное платье очень быстро оказалось на полу. Туда же полетела футболка Максима.

— Маша, ты уверена, что можно?

Она засмеялась. Максим никогда еще не был таким сомневающимся и таким трогательным одновременно.

— Конечно, нет никаких ограничений, — ответила Маша спустя несколько секунд и перестала улыбаться. — Я очень сильно люблю тебя и хочу, чтобы ты был со мной.

— Маленькая, — прошептал он, как молитву, — так и будет. Всегда.

* * *

Ночью он долго смотрел на нее. Перебирал влажные после душа волосы и вдыхал их тонкий цветочный аромат. Маша казалась Максиму чудом, потому что только она была способна заставить его чувствовать. Он никогда не любил до нее и точно знал, что не смог бы полюбить после. Конечно, прошлая его жизнь совсем была не похожа на ту, которой он жил сейчас. Конечно, порой Максиму было невыносимо трудно. Конечно, Артем толком не верил ни в него самого, ни в этот брак. Но Максим был уверен, что нет такой преграды, споткнувшись о которую, их семья с Машей перестанет существовать.

Он никогда не давал обещаний, которых не собирался выполнять, поэтому, пообещав своей жене вечную любовь, собирался сделать все, чтобы именно так все и было. Маше не о чем было беспокоиться, пусть, может она и не осознавала, какую власть имела над Максимом.

— Моя девочка, — прошептал он в темноте, нежно целуя спящую жену в щеку, — у нас все будет хорошо.

Из октября

— Максим Михайлович, ваше положение крайне незавидное.

Но он не хотел это слушать. Хотел, чтобы его, наконец, оставили в покое и дали нормально выспаться. Последние три дня стали адом; промозглая камера в следственном изоляторе — это, интересно, какой круг по Данте?

— В нашей стране действует презумпция невиновности, — зачем-то произнес Максим, хотя адвокат это прекрасно знал и без него. — Пока моя вина не будет доказана в суде, никто не может называть меня преступником.

Белоснежная рубашка адвоката показалась Соболеву издевательством: сам он не видел чистой одежды с тех пор, как сюда попал.

— Несомненно, вы правы, но даже этот факт не облегчает тяжесть той ситуации, в которую вы попали. И я хотел сказать вам это в первый день, но решил повременить. Максим Михайлович, то, что вы женились на своей бывшей ученице — это отягчающее обстоятельство.

Соболев вскинул голову, и адвокат инстинктивно отшагнул назад. Такого затравленного взгляда он не ожидал.

— Делайте, что хотите, но имя моей… бывшей ученицы не должны полоскать на заседаниях. И не смейте ее вызывать.

Максим вышел из-за стола и ударил кулаком по двери. Конвойный окинул его равнодушным взглядом и вывел из такого же серого, как и все здесь, помещения. Уже в камере Соболев смотрел на свои руки и видел на безымянном пальце то, чего на нем уже не было.

Свое обручальное кольцо.

Примечания:

Группа автора ВК: https://vk.com/tayana_nester

Июль

Карина села за стол и посмотрела сначала в панорамное окно, за которым виднелся городской горизонт, и только потом — на бывшего мужа. Она не стала снимать солнцезащитные очки, видимо, опасаясь, что ее узнают, а потому Максим не видел ее глаз. Но подозревал, что Карина смотрела на него с беспокойством. Еще бы — он позвонил ей спустя много месяцев и сказал, что нуждается в разговоре с той, кто слишком хорошо его знает.

— Макс, — привычно протянула Карина Филатова — после развода она взяла свою прежнюю фамилию, потому что Максим был против того, чтобы она оставалась Соболевой, — ты мне очень польстил, когда сказал, что я хорошо знаю тебя. Разве этот почетный статус не принадлежит Артему Казанцеву?

Максим сцепил пальцы в замок и покачал головой. Казанцев, конечно, был его лучшим другом, но только Карина видела бывшего мужа разным.

— Карина, — отчего-то голос Соболева стал хриплым, — скажи, ты когда-нибудь хотела стать матерью?

Она как раз пила воду и едва не поперхнулась ей. Максим и раньше задавал шокирующие вопросы, но не настолько.

— Тебе не кажется, что этот вопрос был гораздо уместнее, когда мы были женаты? — привычно попыталась отшутиться Карина, но Соболев был слишком серьезен. — Нет, Макс, никогда. Есть женщины для любви, а есть для карьеры. Может быть, однажды у меня будет ребенок, но не сейчас. А почему ты спросил?

Вслух Максим еще ни разу не произносил этих слов. Сейчас они казались слишком тяжелыми, чересчур объемными:

— Маша беременна.

Карина вздохнула, будто сказанное тяжелым бременем упало на ее плечи. Максим не знал, о чем она думала, потому что знал ее гораздо хуже, чем она знала его. По правде говоря, он так и не смог толком объяснить себе, зачем пригласил бывшую жену на разговор. Соболев не особо нуждался в советах Карины, грядущее отцовство пугало его куда меньше, чем в первый день, когда он о нем узнал. Просто… Просто это было слишком неожиданной новостью, и ее хотелось с кем-то разделить.

— Я уверена, что Артем сказал тебе, что ты не отец.

И Казанцева Карина, хоть и встречала его пару раз в год, тоже знала неплохо. Именно это он и сказал июльским хмурым утром, когда Максим курил в терминале внутренних вылетов. Маша с Ритой сидели в каком-то кафе и весело обсуждали покупки для малыша. Артем, по привычке, восторгов не разделял.

— Макс, Артем слишком сосредоточен на твоих прошлых грехах, — примирительно произнесла Карина. — К тому же, ты женился едва ли не со скандалом, на юной девочке, которая прежде читала тебе стихи Есенина у доски. Казанцев все-таки учитель, теперь еще и директор.

— Карина, — практически огрызнулся Соболев, потому что никак не ждал, что она вдруг начнет оправдывать Артема, о котором он вообще не планировал разговаривать, — я тоже учитель.

Предательская память тут же услужливо подсунула воспоминание, пронизанное визгом Ларисы Юрьевны. «Вы — не учитель, Максим Михайлович. Вы — педофил, и я добьюсь, чтобы ноги вашей не было ни в одной общеобразовательной организации», — кричала она на всю учительскую, собрав толпу зевак-учителей. Соболев и без этой чудесной женщины знал, как сильно проебался во всей этой истории с Машей, но педофилом он не был. Он любил ее, любил по-настоящему, и раз это чувство было взаимным, кто мог ему противостоять?

— Ты тоже учитель, я знаю, — все тем же примирительным тоном, который уже стал раздражать, продолжила Карина, — но по меркам моральных устоев очень… специфический. Речь, впрочем, не об этом. Артем сказал это не со зла, но то должен понять, что ребенок — это уже новый уровень семейной жизни. Красивых картинок в социальных сетях может поубавиться.

— Кто бы говорил о картинках! — уже совсем грубо стал огрызаться Максим. — Что ты хочешь от меня услышать? Да, я не был готов к тому, что Маша забеременеет. В будущем, конечно, мы бы стали родителями, но сейчас… Ей еще девятнадцать не исполнилось!

Карина скрестила руки на груди. Она была актрисой — прежде разношерстных мелодрам, которые двадцать четыре на семь крутили по телеканалам, но в последний год ей предлагали уже куда более серьезные роли в большом кино. Ее работа состояла в том, чтобы показывать самые разные эмоции, и она с этим блестяще справлялась. А еще Карина умела считывать эмоции с лиц других людей, поэтому сейчас четко видела проступившее во взгляде Максима отчаяние.

— Почему-то я уверена, что ты даже и не думал об аборте, — тихо проговорила Карина. — Для тебя ведь немыслимо так поступить с ней, верно? — Максим кивнул, и она улыбнулась. — Видишь, это уже говорит о многом. Я не мать, Макс, у меня нет детей, но я точно знаю, что любому ребенку нужны любовь и забота. Неужели вы с Машей не сможете обеспечить малыша этим? Я сомневаюсь.

— Маша теперь кажется мне такой хрупкой… Знаешь, будто вся она сделана из тончайшего фарфора, — признался Максим и улыбнулся. — А я все пытаюсь найти в ней какие-то изменения, но все как будто по-старому.

— Маленький срок? — догадалась Карина.

— Да, еще даже трех месяцев нет. Карина, — Максим хотел было взять бывшую жену за руку, но в последний момент передумал, — спасибо, что ты согласилась на эту встречу. Это мне помогло, правда.

Она мягко улыбнулась, радуясь, что Максим сейчас не видит ее грустных глаз. Маше Соболевой повезло: ее любят так искренне и безотчетно, как никто никогда не любил саму Карину. Она долгие годы была женой Максима, она знала (по его же словам) его, как никто другой, но настоящей семьи у них никогда не было. А еще Маше Соболевой всего девятнадцать лет, а Карине — уже тридцать один. Будет ли она хоть когда-нибудь так счастлива?

— Не могу сказать, — вернулась Карина к разговору, — что я сказала что-то сверхполезное, но я рада, что тебе стало легче.

— Тогда я поеду, нужно еще заскочить в университет, — сказал Максим, встав из-за стола. — До свидания, Карина.

Она помахала ему рукой:

— Пока-пока!

А после подозвала официанта, чтобы заказать вино, но все-таки смогла вовремя остановиться и попросила кофе.

Из октября

Рита обняла Артема со спины. Он вздрогнул, но тут же улыбнулся. От Риты привычно пахло цветами и совсем немного — корицей. Хорошо, что хотя бы в их доме все было по-прежнему спокойно.

— Чем дольше я смотрю на эту фотографию, тем сильнее мне кажется, что эта девушка похожа на Машу, — призналась вдруг Рита, вглядываясь в экран его смартфона. — Глаза только совсем другие.

— Ты не одинока в своих ощущениях, — подтвердил Артем. — И правда, очень похожа.

Они почти не говорили о том, что случилось, а еще старались об этом не думать. Рита, потому что ей было слишком больно за Машу; Артем, потому что желание свернуть другу шею довлело над всеми остальными эмоциями.

— Это ведь нелепая ошибка, верно? — спросила Рита с отчаянной надеждой.

— Я не знаю, Рита, — покачал головой Артем, вспоминая то, как орал на Максима в телефонную трубку. — Теперь этим вопросом будут заниматься другие люди.

Рита отошла от мужа и села на краешек дивана. Перед ее глазами до сих пор стоял безжизненный взгляд Маши и слышался ее голос, потерявший всякие краски. «Это не правда, это не правда», — все твердила она, комкая пальцами рубашку Максима.

— Где она сейчас? — спросил Артем, безошибочно угадав, о ком думала сейчас его жена. — В Москве?

Это было самым страшным, потому что никто не знал, где Маша. Она не брала трубку, не появлялась в их с Максимом квартире, не вернулась к родителям в Новосибирск. Юля Маленкова, с которой они особенно сильно сдружились в Москве, как и Игорь Северцев, ничего не знали о ее местонахождении. Правда, Маша оставила на столике в гостиной записку, состоявшую всего из трех слов: «Не ищете меня».

А поверх этого клочка бумаги лежало ее обручальное кольцо.

Примечания:

Группа автора ВК: https://vk.com/tayana_nester

Июль

Редких встреч с матерью Максим не любил и всячески старался их избегать. В прошлый раз, когда она была в Москве, Соболев удачно уехал на конференцию молодых ученых в Сочи. Сейчас же никакой командировки не было, к тому же, Максим находился в отпуске, и его мать об этом прекрасно знала.

Наверное, это странно — в тридцать один год избегать собственных родителей, но уже много лет он жил такой жизнью и, кажется, по-другому больше не умел. Отца Максим вычеркнул из своей жизни сразу же, как смог разобраться со своей частью бизнеса — такая желанная, такая важная месть. С матерью он так поступить не смог и всегда, когда видел ее, чувствовал тяжелый груз вины.

Даже сейчас Максим смотрел в ее карие глаза — такие же, как у него самого, до мельчайших охровых крапинок, и чувствовал себя неуверенно и неуютно. Его мать время будто совсем не тронуло время, а его самого оно изрядно помотало.

— Если честно, я надеялась, что увижу здесь твою жену, — она решила начать с признания. — Рядом с тобой.

Максим сцепил руки в замок. Машу знакомить с родителями он не собирался, да и она, если уж совсем смотреть правде в глаза, не горела особым желанием.

— Вижу, что ты, как обычно, не настроен на разговор, — произнесла вслух совершенно очевидную вещь мама. — Не знаю, о чем ты думаешь, Максим, но не забывай, что время жестоко поступает с теми, кто не ценит родных.

Он вскинул голову и посмотрел на мать со смеющейся в глазах иронией. В глубине души Максим знал, что она права, но еще он помнил о том, сколько таких душевных разговоров между ними было, и к чему они, в итоге, привели.

— На днях прочитал одно занятное исследование, — решил все же вступить в диалог Максим. — Оказывается, процент детей, отказавшихся от родительской любви, — он произнес последнее слово с такой интонацией, будто речь шла о чем-то неприятном, — достаточно велик.

Мама, на которую он был слишком сильно похож, усмехнулась.

— Все совершают ошибки, Максим, — напомнила она. — Я соглашусь с тем, что поступила с тобой слишком жестоко в прошлом. Сыграла на твоей сыновьей любви, буквально подтолкнула к свадебному алтарю, но…

Конечно! Всегда есть это чертово «но», благодаря которому мать умудрялась оправдывать ошибки: и свои, и отца, и самого Максима.

— Мы с отцом обеспечили твое благосостояние, но упустили момент, когда ты вырос, — она горько покачала головой, предаваясь воспоминаниям. — Свадьба с Кариной для твоего отца стала способом нового развития компании, для меня же — шансом тебе помочь. Те девочки, Максим, с которыми ты развлекался в школе… Ни к чему хорошему бы это ни привело.

Максим удивленно изогнул брови. С такими откровениями мама в Москву еще не приезжала.

— Ты слишком большое значение придаешь моему сексу с одноклассницами, не находишь?

Она ожидаемо поморщилась, Максим ожидаемо усмехнулся. Чего мать ждала? Что он покорно опустит голову вниз и покается за прошлое?

— Насколько мне известно, жизнь Алены Хабаровой пошла по наклонной, — ввернула в разговор и без того ему известный факт мама. — На свадьбе она смотрела на тебя с такой болью…

Она и потом смотрела на Максима с болью и разочарованием, когда уезжала из отеля, в котором он ее трахал. Что это меняло?

— Алена вообще не к месту в этом разговоре, мама, — устало произнес Максим. — Хотя бы потому, что жизнь ее пошла по наклонной как раз после свадьбы, которую ты считаешь моим спасением. А от чего ты меня спасала, мама? Извини, я так и не понял. От полигамии? Тогда у меня для тебя новости из раздела «не очень»: с Кариной мы протянули без измен всего лишь год.

Он понимал, что таких подробностей можно было избежать: матери незачем знать, с кем он там и когда изменял Карине. Она искренне верила в то, что женитьба поставит крест на его практически потребительском отношении к девушкам. Так, впрочем, и случилось спустя несколько лет — когда он встретил Машу.

— Теперь прошел год со второй твоей свадьбы, — некстати заметила мама и посмотрела на него с подозрением. — Надеюсь, ты не совершишь прошлой ошибки.

— Я никогда не любил Карину, — напомнил Максим. — И вообще никого никогда не любил, кроме Маши. Предать ее — значит, расписаться в собственном ничтожестве.

Его даже передернуло от подобной мысли. Но раз мать решилась на подобное предупреждение, значит, он производил впечатление крайне ненадежного человека. Максим почему-то снова вспомнил об Алене: он стал ее первым мужчиной, он велел ей не влюбляться, он отказался от нее буквально следующим же утром. И пусть ему вот-вот должно было исполниться всего восемнадцать, что это меняло? Ничего.

— Мне хочется верить, что ты будешь счастлив, — тихо произнесла мама. — Для родителей нет ничего важнее, чем счастье собственных детей.

Эти слова расходились с делом, но Максим не стал спорить. В конце концов, у них с матерью просто разное понимание счастья.

— Было бы здорово, мама, если бы ты тогда просто со мной все обсудила. Просто один разговор — и все. — Максим улыбнулся, но улыбка была рассеянно-горькой, почти что вымученной. — И правду о той истории с твоей болезнью я тоже хотел бы узнать от тебя. Может, ты поступало во благо, но все эти годы, пока я не встретил Машу, меня мотало из стороны в сторону. Я был женат на Карине, я был сыном важного отца, студентом лучшего вуза, учителем статусной гимназии… Но главное, самое главное, мама — все это время я был один. Вряд ли так выглядит счастье твоего ребенка, — он сделал паузу и улыбнулся уже по-настоящему. — Зато теперь я знаю, как никогда не поступлю со своим ребенком, каких ошибок ни за что не совершу.

Он не хотел рассказывать о том, что скоро будет отцом. Это только их с Машей дело, это только их ребенок. Но отчего-то Максиму захотелось уколоть мать хотя бы тем фактом, что внука (или внучку) ей никогда не увидеть.

— Ты уже совершаешь ошибку, Максим, — мама, впрочем, никак не показала, что ей больно. — За тебя сейчас говорит твое любимое желание отомстить и ударить по самому больному. Пока не отпустишь его, так и будешь ходить по одному и тому же кругу, да и Машу свою в него затащишь.

Месть? Максим давно уже не думал ни о какой мести, а жил обычной, размеренной жизнью. Мама снова ошибалась.

— Мне уже пора, — сказала вдруг она, взглянув на наручные часы. То, что с самого начала казалось Максиму пыткой, неожиданно подошло к концу. — Папа просил передать…

Он среагировал мгновенно: поднял ладонь вверх, будто приказывая замолчать. Но мама продолжила:

— … если ты будешь нуждаться в нас, мы всегда рядом. Если тебе понадобится помощь, ты ее получишь.

Если бы Максиму было семнадцать, он бы в запале воскликнул, что никогда больше не будет нуждаться в родителях, что их помощь ему не понадобится. Но Максиму тридцать один, и в глубине души он знал, что в словах матери есть правда: время жестоко обходится с теми, кто разбрасывается родными.

Именно поэтому он произнес в ответ всего два слова:

— Хорошо, спасибо.

И не ошибся.

Из ноября

— Как вы, Максим Михайлович?

Каждый раз адвокат задавал этот вопрос, каждый раз Соболеву хотелось огрызнуться в ответ. Все очевидно, зачем спрашивать?

— Лучше скажите, что там с моим делом? Уже ноябрь.

Уже выпал снег. Впервые Максим видел, как танцующие кружевные хлопья опускались на землю, через грязное окно с толстой решеткой. Из-за снегопада в камере стало совсем темно, тусклая лампочка не спасала. Читать при таком освещении оказалось невозможным, поэтому Максиму оставалось только думать обо всем, что произошло. Стоит ли говорить, что ни к чему хорошему это не привело?

— Я работаю, — отчеканил адвокат. — Следствие в некоторой панике.

— Почему?

— Ну, когда над душой стоит Оболенский, да еще и ваш отец… Сами понимаете, ситуация непростая, — мужчина достал из кармана пиджака изрядно помятый клочок какой-то тетрадки и протянул Максиму. — Впрочем, я хотел сказать не это. Ваш друг передал мне эту записку и обручальное кольцо.

Максим развернул листочек и недоуменно взглянул на адвоката.

— При чем тут я?

Теперь удивляться пришлось адвокату.

— Кольцо вашей жены, записка — от нее же, с просьбой не искать.

Соболев покачал головой и отдал жалкую бумажку обратно.

— Это писала не Маша.

— С чего вы взяли?

Максим устало вздохнул. Он так долго не произносил ее имени, что теперь чувствовал странную боль на кончике языка. Объясняться было необязательно, но он все же тихо сказал:

— Если автор записки просит его не искать, здесь ошибка. Слово «ищите» пишется через букву и, это очевидно хотя бы потому, что в этом конкретном случае ударение падает на второй слог. Только круглый идиот ударную гласную напишет с ошибкой. Так что здесь, скорее всего, некая претензия о том, что кто-то кого-то не ищет. Но дело даже не в этом.

— А в чем?

— Это писала не Маша, — повторил Соболев. — Это совершенно очевидно.

— Вы это поняли по ошибке?

— По почерку, — объяснил Максим. — Я с девятого класса проверял Машины тетради и даже если сильно захочу не забуду того, как она пишет.

Адвокат нахмурился, а после посмотрел на Максима не то растерянно, не то испуганно.

— Если это писала не ваша жена, то кто?

— Понятия не имею, — ответил Соболев, и вдруг внутри у него все похолодело. — Стоп. Кольцо, где оно?

Пока адвокат доставал украшение из кармана, Максим уже понимал, что оно будет Машино. Их кольца были сделаны на заказ, таких больше ни у кого не было.

— Это ее кольцо, но не ее записка. — Максим сжал украшение в ладони. — Где она? Где Маша?

Адвокат тяжело вздохнул и пожал плечами:

— В том-то и дело, Максим Михайлович, никто не знает.

Из декабря

И без того неприятный разговор обретал все новые и новые обороты. Удивительно, как быстро стерлись все границы, как от былой субординации не осталось и следа. Диалога не получалось, и пора уже было расходиться, но никто из собеседников не желал останавливаться. Никто, кроме Артема.

— Ваши крики, — в своей привычной назидательной манере начал он, — ни к чему не приведут. И не решат ни одну из существующих проблем.

— Проблем они не решат, — тут же услышал в ответ Казанцев, — но это вы превратили всю эту ситуацию в отвратительный базар!

— Я прошу подбирать выражения, — одернула острую на язык собеседницу Рита. — В конце концов…

Ее совершенно бесцеремонно перебили, но не словом — жестом. Слишком знакомым, уверенным жестом, который несколько десятков раз Маргарита Юрьевна Одинцова видела на своих уроках. На мгновение она замерла, потому что недавнее прошлое как-то резко о себе заявило.

— Не могу сказать, что согласен с формулировкой, — размеренным тоном, о каком Артем только мог мечтать, проговорил Игорь Северцев, — но зато согласен с ее сутью. Может у вас, у взрослых, — он неодобрительно покачал головой, — принято решать чужие проблемы, засунув в них нос поглубже, но не кажется ли вам, что чужая семья должна быть неприкосновенна?

Артему тут же вспомнилась весна прошлого года, когда Маша и Максим примчались в Новосибирск, чтобы реанимировать его после расставания с Ритой. Был ли он им благодарен? Да, но, по правде говоря, случилось это много позже. Сразу же, увидев лучшего друга и его раздражающую жену, Казанцев восторгов не испытывал.

— Тут другое, — произнес он не то для Игоря, не то для себя самого. — Максим под следствием, а Маша вообще непонятно где. С ней могло случиться все, что угодно.

Юля Маленкова, которую Артем знал совсем плохо (но знаний было достаточно, чтобы считать ее крайне неприятной девицей), переглянулась с Северцевым (их явно связывала не только память об учебе в 11Г), раздражающе медленно заправила длинный локон за ухо, в котором сверкало штук десять маленьких колечек, и, наконец, произнесла:

— С Машей все в порядке. Она жива, прекрасно себя чувствует и все еще ждет ребенка.

Рита как-то странно вздрогнула. Игорь и Юля не обратили на это никакого внимания, но зато это увидел Артем. Он слишком хорошо знал свою жену и понял, что Рита почувствовала себя уязвленной: свой секрет Маша доверила не ей, а Маленковой. Границы их искусственной дружбы, которой все время мешали остатки субординации, проявились как никогда прежде.

— Максим под следствием, ему и так слишком сложно, а тут еще и Маша исчезает. Узнайте на досуге, — с нескрываемой обидой в голосе произнесла Рита, — хоть немножко ей его жаль?

Но Артем думал совсем о другом.

— Это ты, да? — он вперился взглядом в Маленкову. — Ты написала ту записку с ошибкой? По-твоему, это смешно?

Но Юле не было смешно. Она встала из-за стола, Северцев сразу поднялся за ней. По их взгляду ничего невозможно было понять, разговор окончательно закончился — совершенно ничем.

— Это не смешно, — процедила вдруг Юля, — просто я безграмотная. Спросите у Максима Михайловича, он должен об этом помнить.

* * *

Июль

— Как там дела у мадам Соболевой?

Рита неодобрительно покачала головой, отключила телефон и забралась под одеяло. Артем, когда она выходила из спальни, чтобы поговорить с Машей, крепко спал, а вот теперь отчего-то проснулся.

— Никак не возьму в толк, — пробормотала Рита и положила голову ему на грудь, — в чем сложность называть ее по имени? Просто Маша.

Казанцев фыркнул. Он сам никогда не считал себя простым человеком и искренне верил, что обладал чутьем в безликой толпе с легкостью обнаруживать себе подобных. Так вот Маша Соболева могла характеризоваться каким угодно словом, кроме слова «просто».

— Иногда я до сих пор удивляюсь, как они ловко провернули с Максимом эту историю, и все сошло им с рук, — протянул Артем, аккуратно перебирая Ритины волосы. — Посуди сама: они долго встречались, Максим совершенно спокойно уволился, потом женился, и устроился работать в тот вуз, куда поступила его дражайшая жена. Никакого волчьего билета в профессии, никакой шумихи. Одна лишь Лариса Юрьевна что-то попыталась сделать.

Рита отстранилась от мужа, приподнялась на локтях и посмотрела на него непонимающим, но цепким взглядом. Сейчас в ней говорила не забота о Маше, отнюдь — это верещал ее собственный жизненный опыт, о котором Артем непозволительно часто позволял себе забыть.

— Надеюсь, Рита, ты понимаешь, что я — не только друг Максима, я еще и директор школы. Той самой школы, в которой училась Маша Окулова. Той самой школы, в которой ее учитель…

— Стоп. — Рита вытянула руку вперед, призывая мужа остановиться. — Во-первых, директор школы ты только в школе, а вне ее стен — ты обычный человек, ты просто Артем Казанцев. Во-вторых, раз уж зашла речь о том, что там происходило в школьных стенах, позволь напомнить — ты стал директором уже после того, как уволился Максим. Все между ними с Машей тогда уже случилось. И ты не мог ничего изменить.

Казанцев как-то зло и нервно усмехнулся. Его собственное подсознание, совершенно не церемонясь, всколыхнуло в памяти несколько особенно ярких картинок из прошлого. Артем понимал: пора жать на стоп и заткнуться. А потом, быть может, поцеловать Риту и забыть об этой их стычке. Но остановиться было почему-то титанически сложно.

— Может, мы просто перестанем о них говорить? — предложила вдруг Рита и упала спиной на постель. — Каждый раз, когда ты слышишь Машино имя, Артем, мы оказываемся на грани скандала.

— Это неудивительно, учитывая ее «заслуги» и тотальное отсутствие мозгов у Соболева, — в очередной раз не сдержался Артем. — Черт, прости, ты права.

Но красная черта в Ритином понимании уже была пройдена. Она закрыла глаза и проговорила, едва слышно:

— Несколько раз я думала о том, что это какой-то твой личный триггер, но никак не могла взять в толк, как ты можешь быть связан с чем-то подобным. И только пару дней назад я вспомнила о ней.

Артем непонимающе посмотрел на жену, совершенно не чувствуя никакого подвоха. Обычно интуиция начинала вопить в нем, когда на горизонте мельтешило что-то опасное, но здесь она отчего-то промолчала.

— И о ком же ты вспомнила, моя радость? — совершенно расслабившись, поинтересовался Артем и, склонившись над Ритой, поцеловал ее в плечо.

— О Дарине. — Имя прозвучало почти как выстрел на поражение. — Скажи честно, Артем, когда ты с ней переспал, ей хоть исполнилось восемнадцать?

* * *

Декан пожал Максиму руку и по-отечески улыбнулся. В глубине души он не одобрял все, что олицетворял некогда его успешный выпускник, но прекрасно понимал — Соболев слишком хороший преподаватель, чтобы его терять. В конце концов, та девочка, что выскочила за него замуж — она ведь сделала это еще до поступления. С таким же успехом в университете, на его родной кафедре мог появиться самый обычный молодой аспирант, успевший обзавестись женой, которая тоже здесь учится. И, положа руку на сердце, стоило признать — подобное вполне может произойти между теми, кто увлечен литературой, которая дурманит разум трепетных душ.

— Я рад, что вы меня услышали. — Максим склонил голову в поклоне — старая привычка еще со студенческих времен. — И что не будет проблем.

Декан вновь улыбнулся.

— Какие могут быть проблемы, Максим Михайлович? Дети — это прекрасно!

«Но только не когда их заводят почти такие же дети», — пронеслось в его голове.

— Но, Максим, теперь ты должен услышать меня не как декана, а как человека, который знает тебя много лет.

— Я вас внимательно слушаю, — совершенно спокойно кивнул Соболев, но по его резко вскинутой голове декану быстро стало понятно, что он сможет говорить ровно до того момента, пока Максима это будет устраивать. — Вы же знаете, что я всегда прислушиваюсь к вам.

— Отрадно слышать, — мужчина откашлялся. — Максим, я рад, что ты счастлив в браке с этой девочкой, но ребенок — это совершенно иная ответственность. В вузе быстро найдут новую тему для сплетен, о вас забудут — не успеет кончиться первая учебная неделя. Но… — Он посмотрел на Максима взглядом, от которого его прошибло ознобом. — Ты готов стать отцом? Хорошо ли ты в себе разобрался? Твоя ветреная натура…

Соболев дернулся, но промолчал.

— Насколько ты уверен в том, что этот брак тебе не наскучит? Или, что бывает — ведь это жизнь, ты не встретишь очередную молоденькую девочку, с которой у тебя завяжутся отношения? Извини меня, этот разговор ужасен, с какой стороны не взгляни на него, но я надеюсь, что ты меня услышишь, а после прислушаешься к самому себе. Девочка еще так молода, у нее вся жизнь впереди. Ты уверен, что не разрушишь ее?

Максим вцепился пальцами в подлокотники кресла и глубоко вдохнул. Декан все же позволил себе лишнего, но не хотелось с ним скандалить, в том числе и по причине преклонного возраста.

— Я вас услышал. Спасибо.

Не дожидаясь ответа, он быстрым шагом пересек кабинет и покинул его, надеясь, что не сорвется. Попытался представить себе улыбающуюся Машу, но перед глазами только мельтешили какие-то яркие пятна. Максим остановился посреди коридора, закрыл глаза и медленно растер виски. Вспыхнувшая головная боль обещала стать проблемой на весь оставшийся день.

К тому же, в его сознание пытался пробиться какой-то тонкий, незнакомый голосок.

— Извините, — Максим, наконец, понял, что голос был реальным и теперь извинялся. — Не подскажите, где находится приемная факультета гуманитарных наук? Мне нужно занести оригинал аттестата, а я плутаю по этажу уже минут десять!

Соболев открыл глаза. Голос принадлежал невысокой девушке, вероятно, абитуриентке, раз речь шла об оригиналах документов. Она рассеянно хлопала глазами и прижимала к груди красную папку для бумаг.

— Дойдете до конца коридора, там будет лестница, подниметесь на пятый этаж, первый кабинет слева, — совершенно без эмоций ответил Максим и махнул рукой в нужную сторону. — Всего доброго.

Девушка застенчиво — слишком застенчиво — улыбнулась ему и принялась рассыпаться в благодарностях. А потом вдруг спросила:

— А вы… Вы преподаете на факультете?

— Преподаю. — Максим окинул девушку взглядом гораздо более внимательным, чем прежде. — Учебный год еще не начался, вы пока что еще не поступили, но я, пожалуй, дам вам один совет. Думайте об учебе — и не более. Вход в этот вуз непрост, а вылететь можно по щелчку пальцев. Всего доброго.

— До свидания, — пискнула девушка и поспешила к лестнице.

С чувством выполненного педагогического долга Максим спустился на первый этаж и набрал номер Маши.

Два месяца — и все будет кончено.

Тридцатое сентября

Кажется, об этом рассказывала Лейла. Кажется, на свадьбе Риты и Артема. О том, как Кирилла арестовали на ее глазах. Кажется, в конце Лейла добавила, что иногда, просыпаясь, все еще слышит, как щелкает застежка наручников на его руках.

Теперь она и сама будет это слышать. И вряд ли хоть когда-нибудь забудет, как это выглядит.

— Позвони родителям, — совершенно спокойно давал последние наставления Максим, совершенно не обращая внимания на то, что за его спиной стоят два совершенно незнакомых человека. — Потом Артему. И Карине, у тебя есть ее номер.

Маша безучастно кивнула. Инстинктивно она накрыла рукой живот — чувствовала опасность. Максим смотрел на нее, не отрывая глаз от ее лица, как будто хотел запомнить каждую мелочь. От этого его взгляда хотелось не плакать, но выть. Но Маша не могла позволить себе такой слабости. Она — будущая мать, ей нужно беречь ребенка, а для этого придется позаботиться о себе.

— Я этого не делал, — твердо, будто аксиому произнес Максим. — Пожалуйста, поверь мне.

— Я тебе верю.

Дверь захлопнулась. Маша так и продолжила стоять в коридоре. Несколько слезинок все-таки скатились по ее щеке — и неудивительно. Только что с Максимом они обменялись вежливой ложью.

Июль

За почти целый год брака с Максимом Соболевым некогда Маша Окулова, а теперь тоже Соболева (она так и не привыкла к новой фамилии и не всегда с первого раза понимала, что зовут именно ее) научилась по одному только взгляду или взмаху руки своего мужа угадывать его настроение. Сейчас, например, Соболев был практически в ярости и хлопнул дверцей машины с такой силой, что на приборной панели тут же вспыхнул какой-то датчик.

Маша даже не вздрогнула. Она мимолетным взглядом окинула Максима и, ничего не сказав, вперилась взглядом в лобовое стекло. Мягко заурчал двигатель, машина тронулась вперед. В тяжелой тишине, которая мешала думать и практически не давала нормально дышать, Соболевы провели практически всю дорогу до дома. Лишь за два поворота до жилого комплекса, в котором Максим купил квартиру той весной, когда оставил Машу и никак с ней объяснился, напряжение как будто бы спало.

— Декан беспокоится за тебя, — совершенно невпопад бросил Соболев и с силой вцепился в руль. — Это прямо-таки трогательно.

— Я сама за себя беспокоюсь, — не стала ничего утаивать Маша и посмотрела на все еще совершенно не дающий о себе знать живот. — Не знаю, есть ли что-то более нервное, чем беременность.

Максим усмехнулся и, припарковав машину, наконец посмотрел на жену.

— Дело не в беременности, — с долей отрешенности в голосе объяснил он. — Он не считает меня надежным человеком. Думает, я падок на молоденьких девочек.

Вот теперь Маша вздрогнула. Левой рукой она инстинктивно прикоснулась к обручальному кольцу, но впервые ее прошибло осознание: если Максим захочет с ней развестись, никакие клятвы и украшения его не остановят.

— Я тебя люблю, — произнесла Маша, почему-то не решаясь на него посмотреть, — а раз так, значит, я тебе верю.

Соболев же не спешил рассыпаться в ответных признаниях. Он невидящим взглядом смотрел куда-то вперед и долго-долго крутил в руках ключи от машины. Максим не хотел этого признавать, но декан задел его за живое.

— Маш, — произнес он вдруг с такой усталостью, что ей стало не по себе, — я бы не посмел жениться на тебе из-за каких-то мимолетных чувств. Пока мы не встретились, любовь казалась мне чем-то эфемерным, чем-то таким, что бывает только в книгах. И я совершал ошибки. У меня было много женщин, была жена. И все это осталось в прошлом. Я люблю тебя. — Маша уже было расслабилась, как вдруг Максим ударил по рулю с такой силой, что взвизгнул клаксон. — Но как меня заебало, Маша, что буквально все вокруг сомневаются во мне. Артем, Рита, мои родители, твои родители, а теперь еще и декан!

Щелкнул ремень безопасности, и Маша, заметно осторожничая, перебралась к мужу на колени. Руль больно упирался ей в спину, и Максим сдвинул водительское сиденье назад. Однажды они уже так сидели — в тот вечер в Новосибирск неожиданно нагрянула Карина.

— Может, они и сомневаются в тебе, — шепотом произнесла Маша и ослабила узел на его галстуке, — но только потому, что не знают тебя настоящего. Знаю только я.

Сейчас ей было плевать, что Артем, например, знаком с Соболевым целую жизнь, а потому наверняка знал о нем то, что Маша узнать никогда сможет. Куда важнее то, что в эту минуту Максим — ее Максим — рядом, а значит, все остальное, как и прежде, теряет какое-либо значение.

— Я не могу без тебя, — повторила она свои же слова из прошлого. — И никогда больше уже не смогу.

В тот вечер — два года назад — поцелуи Максима были горькими от сигарет и отчаяния, и он просил Машу остаться с ним. Теперь просить было не нужно — она его без остатка, они — семья.

— Идем домой? — Максим прикоснулся к Машиным губам, и она вдруг покачала головой, а потом стянула галстук с его шеи. — Мы на парковке.

Но она его даже не стала слушать. Пуговицы на рубашке Максима предательски затрещали, когда Маша, не справившись с ними, дернула полы рубашки на себя.

— Пять минут — и мы будем в квартире, — Максим перехватил Машины руки и предпринял очередную попытку ее образумить. — К тому же, это…

«… может быть небезопасно», — хотел сказать он, но не успел. Щелкнув пряжкой его ремня, Маша посмотрела на Максима взглядом, от которого у него перехватило дыхание. Его руки оказались на ее бедрах, с обманчивой ленью забрались под тонкую ткань летнего платья, а после задержались на белье — всего на мгновение. Треск разорвавшего кружева, пьяный взгляд Маши — и Максим, наконец, резко опустил ее на себя.

И понял, насколько этого ему не хватало: глубоких, размашистых толчков, тяжелых Машиных всхлипов и ее царапин, укусов на его коже. Между ними не должно быть никаких полутонов. Все между ними должно быть выкручено на максимум, до недоступного для большинства предела. И поэтому сейчас Максим снова и снова глубоко насаживал всхлипывающую Машу на себя. Она прижалась к нему и целовала-целовала-кусала его шею, чувствуя себя одинаково пьяной и счастливой. Толчки становились все быстрее, руки Максима на Машиных бедрах сжимали нежную кожу все сильнее.

Маша знала — останутся синяки, но ей было плевать. Все, о чем она могла сейчас думать — это лишь о том, что хочется еще. Что ей мало. И Максиму было тоже мало.

Он как смог заправил мятую рубашку в брюки, накинул на Машины плечи свой пиджак и, переплетя их пальцы, повел в сторону дома. Никаких разговоров между ними не случилось: ни в подъезде, ни в лифте, ни даже в коридоре их квартиры.

Маша просто дождалась, когда ее муж закроет дверь, бросила его пиджак куда-то в сторону, а потом, сгорая от взгляда невыносимо карих глаз, опустилась перед ним на колени. Максим подушечкой большого пальца обвел контур ее губ, а потом сделал то, чего она ждал, и Маша жарко застонала от удовольствия, когда почувствовала, как он грубо намотал ее длинные волосы на свою руку.

Это была единственная боль, которую она могла от него вынести.

Но не единственная, которую он ей причинит.

Двадцать девятое августа

— Мне сложно согласиться с тем, что ради любви приходится идти на такие большие жертвы, Максим Михайлович.

— Значит, вы имеете право с этим не соглашаться.

Лукавая улыбка и развязавшаяся лента в темных волосах.

— Вы все же должны заняться своей диссертацией. Тема слишком хороша, чтобы от нее отказываться, Максим Михайлович.

— Вы так думаете?

Свет несколько раз моргнул, а потом и вовсе погас.

— Я уверена в этом.

Десятое сентября

— Почему ты здесь?

Максим пропустил ее волосы сквозь пальцы и сел на пол рядом с диваном. Маша лежала на спине, под пледом, и ее лицо казалось излишне бледным.

— Сегодня совсем плохо, — едва слышно прошелестела она, кутаясь в плед, хотя в квартире было жарко. — Решила немножко полежать здесь, думала, ты скоро приедешь. А уже одиннадцать…

Он отбросил плед в сторону, встал и осторожно взял Машу на руки. Она переживала, что поправилась, а Максиму вдруг показалось, что она, наоборот, стала легче.

— Где ты был? — все-таки решилась спросить Маша, когда он опустил ее на прохладные простыни. — Я не смогла до тебя дозвониться…

Она говорила еле слышно, делала длинные паузы между словами, то ли от того, что была сонной, то ли потому, что все еще плохо себя чувствовала.

— Телефон сел, — Максим лег рядом с Машей и крепко ее обнял. — Прости, маленькая. Пока не пройдет эта идиотская конференция, не будет никакого покоя. Может, вызовем доктора? Ты совсем бледная.

Она покачала головой, а потом закрыла глаза. Через несколько минут, когда Маша уснула, Максим, двигаясь так тихо, чтобы она не услышала, встал с постели. Нужно было зарядить телефон, доделать парочку документов для грядущей конференции… Максим не успел закончить свой список, потому что вдруг услышал:

— Не уходи.

Максим обернулся. Маша все еще спала и сжимала пальцами одеяло, которым он заботливо ее накрыл. Наверное, ей просто что-то приснилось.

Но уйти он так и не решился.

Второе сентября

— Как там дела с вашей диссертацией, Максим Михайлович?

— Она пока все еще на стадии принятия решения о том, стоит ли сейчас за это браться.

Тринадцатое сентября

— Как все прошло?

Спустя три дня Маше наконец-то стало легче. Она даже смогла приготовить ужин, правда, это было до того, как Максим написал, что поел на банкете в честь закрытия конференции. И что вернется поздно.

— Гораздо лучше, чем я ожидал.

Он коротко поцеловал ее в макушку, и Маша услышала едва уловимый, но все-таки терпкий запах алкоголя.

— Я рада, что все удалось, — она искренне улыбнулась. — Сделать тебе чай или кофе?

— Уже поздно. Я в душ, а потом, может, ляжем спать?

Маша на автомате кивнула. Ей все еще было грустно от того, что она перестала быть частью университета, о котором так долго мечтала. Академический отпуск — это, конечно, временно, но сейчас в вузе было как будто слишком много интересных событий.

— Я быстро, — Максим еще раз поцеловал ее — на этот раз в щеку и отдал свой телефон. — Брось на тумбу, пожалуйста.

Маша почти так и сделала, но телефон в ее руке неожиданно завибрировал входящим сообщением.

Это было слишком здорово, чтобы перестать улыбаться. P.S. Пиджак верну во вторник.

Спокойной ночи, Максим Михайлович.

Семнадцатое сентября

— Еще раз спасибо.

Максим взял в руки протянутый ему пиджак, от которого теперь пахло ее духами.

— Вам спасибо за вашу помощь в организации конференции.

Он отошел к кафедре, а она пошла за ним.

— Что-то еще?

Максим обернулся через плечо и снова обратил внимание на ленту в ее волосах. Слишком яркая деталь, чтобы проигнорировать ее.

— Ничего. — Снова очередная лукавая улыбка. — Жаль только, что мы не познакомились раньше.

Девятнадцатое сентября

Маша щелкнула зажигалкой, а потом зажала рот руками, чтобы Максим не услышал, что она здесь даже не плачет, а по-настоящему воет. В раковине, отдавая остатки аромата приторно-сладких духов, сгорала длинная атласная лента.

Тридцатое сентября

По-настоящему она заплакала уже ночью, когда, открыв глаза после коматозного сна, в который провалилась почти сразу же, как поговорила с Артемом, поняла, что Максима нет рядом. Его подушка стала практически ледяной. Маше казалось, что она больше не слышит его запаха.

Вскочив с постели, она села на пол перед туалетным столиком и свалила с него себе под ноги несколько флаконов туалетной воды. Нажимая на дозатор снова и снова, Маша втягивала в себя сложный аромат, но он отчего-то не оседал в ее памяти. Она несколько раз брызнула туалетной водой на волосы, потом на руки, на шею. И все это время продолжала плакать.

И плакала почти до самого утра.

Весь этот долгий месяц она чувствовала, что теряет Максима. И теперь, когда его больше не было рядом, ей будто бы больше нечего было бояться. Все самое страшное случилось в жизни Маши Соболевой уже во второй раз. Разница была лишь в том, что теперь Максим не появится на ее Последнем звонке. Не будет долгого разговора в кабинете литературы. Поцелуев, объятий, цветов.

А будет теперь расследование. И будет суд.

Дрожащими руками Маша вбила пароль от телефона (face-id ее ожидаемо не узнал). Нужно было позвонить отцу — в Новосибирске утро в самом разгаре, пора начать хоть что-нибудь делать. Но вспыхнувшее вверху дисплея уведомление заставило Машу замереть.

На ушко всему журфаку

М.М. Соболев задержан по подозрению в превышении должностных полномочий и…

Она не стала читать дальше, потому что и так знала, в чем обвиняли Максима.

К сожалению, теперь это знал и весь вуз.

Пятое августа

Противно тикающие в кабинете часы настырно показывали половину второго, в то время как Артему казалось (и искренне верилось), что дело шло уже к вечеру. Первый рабочий день после отпуска — это всегда плохо, но сегодняшний понедельник побил вообще все рекорды по отвратительности. Казанцев ненавидел встречаться с родителями, но все началось именно с этих встреч, на которых от него все чего-то хотели: перейти в класс получше, попасть в эту школу без прописки, поменять классного руководителя — и так до бесконечности. Особенно раздражали жалобщики; учебный год еще не начался, а они уже чем-то недовольны.

Когда (ему казалось, что прошла целая вечность) Артем смог выйти из кабинета, даже Наталья Владимировна — секретарь учебной части сочувственно ему улыбнулась. За прошлый учебный год они все же смогли сработаться, а потому относились друг к другу с должной теплотой.

— Так, — Артем опустился на стул, — Андрееву из «а» класса переводим в «г» по заявлению матери, а Мельников совершает путешествие в обратную сторону. Завтра на десять пригласите классных руководителей пятых классов, а на одиннадцать — десятых. И уточните у начальника хозчасти, когда он будет готов предоставить мне смету расходов на новый учебный год.

Наталья Владимировна, почти без остановки кивая, вбила необходимую информацию в свои заметки. Артем пробежался глазами по планеру, чтобы точно ничего не забыть, а потом спросил:

— Из департамента не звонили?

Секретарь фыркнула.

— Нет, там все еще наверняка в отпуске! Прохлаждаются до последнего.

Казанцев скептически изогнул бровь и покачал головой:

— Увы и ах, Наталья Владимировна, ваши представления далеки от реальности. Поверьте мне, как бывшему работнику департамента образования.

Женщина нахмурилась и пробормотала, что все время забывает о том, что Артем Валерьевич «из этих там командиров».

— Да, не всем эти люди приятны, — развел руками Казанцев, — но это не отменяет главного: когда из департамента позвонят по поводу лицензии, сразу мне сообщите. Это сверхважно.

— Как будто я когда-нибудь хоть что-нибудь… — Наталья Владимировна практически оскорбленно обожгла директора взглядом, но осеклась. — Да, я все сообщу.

Артем пожелал секретарю хорошего дня и вышел из приемной. Во всех кабинетах окна были открыты настежь, кроме тех, в которых уже копошились вернувшиеся из отпуска учителя. Казанцева, впрочем, интересовал один-единственный кабинет.

— Думала, ты и не зайдешь, — улыбнулась ему Рита, когда он закрыл за собой дверь. — Субординация, все такое.

Он пожал плечами и совершенно непедагогично уселся прямо на парту.

— Это в прошлом году между нами был служебный роман, — напомнил Артем и невесомо коснулся Ритиного плеча, — а теперь мы женаты.

— Не все в курсе событий, — отозвалась она и перехватила его теплую руку. — Это к лучшему; не хочу сплетен.

Артем согласно кивнул, но нахмурился. Несколько раз они с Ритой заводили этот разговор и редко, когда он не заканчивался почти что скандалом. Хотя, казалось бы, пустяк — она наотрез отказалась брать его фамилию.

— Я люблю тебя, — с непоколебимой уверенностью произнес Артем. — И готов защитить от любых сплетен, тем более, все же я имею определенную власть.

— Артем… — Рита тяжело вздохнула и встала из-за стола. — Мы обсуждали это, и я…

— Мы не будем больше говорить о твоей фамилии, — перебил ее Казанцев. — Просто хотел, чтобы ты еще раз поняла — я не допущу, чтобы хоть кто-нибудь тебя обидел.

Ее напряженные плечи опустились, и короткий вздох вырвался из грудной клетки. Сейчас Артем смотрел Рите в спину и, не видя манящих голубых глаз, думал о том, что быть ее мужем оказалось сложнее, чем ему представлялось. Рита привыкла быть одна много лет, и ее непрошибаемая самодостаточность, бесконечные попытки сделать все самой, единолично разобраться в том, что неплохо было бы обсудить, порой ставили его в тупик. Порой Артему казалось, что ссоры между ними рождаются на пустом месте — как будто просто для того, чтобы быть.

— Я люблю тебя, — отзеркалила Рита его признание, пусть и спустя несколько минут. — Может, заберем детей у твоей мамы и поедем не домой, а где-нибудь поужинаем?

Теперь, уже глядя мужу в глаза, она сделала несколько медленных шагов ему навстречу и улыбнулась, когда Артем за талию притянул ее к себе, чтобы поцеловать.

— Она попросила, чтобы они погостили у нее подольше, — напомнил Казанцев. — К тому же, эта святая троица на даче.

— Тогда, — Рита практически хищно улыбнулась и взяла Артема за руку, — может, поможешь мне в лаборантской?

Его невозможно зеленые глаза вспыхнули.

— В школе полно людей.

Рита покачала головой и, усмехнувшись, через голову стянула с себя футболку.

— Ну и что?

* * *

Утреннее солнце путалось в Машиных волосах, и Максим был готов поклясться, что готов смотреть на это целую вечность. Этой вечности, впрочем, сейчас у него не было, зато была работа, которая требовала его присутствия. Отпуск закончился, и университет ждал Максима Михайловича Соболева в своих стенах.

— Я проспала? — Маша испуганно распахнула глаза и села в постели, пожалуй, слишком резко.

— Маленькая, — Максим подхватил ее под спину и помог лечь обратно, — ты не спала почти всю ночь, тебе нужно поспать еще. Желательно, несколько часов.

Он заправил вьющийся темный локон Маше за ухо и, склонившись, коротко поцеловал ее. Ночь действительно выдалась непростой — нагрянувший токсикоз давал о себе знать.

— Ты позавтракал? — Маша беспокоилась о нем даже тогда, когда ей самой было плохо. — Во сколько вернешься?

Максим бросил взгляд на запястье. Что ж, у него было еще минут десять, которые он мог позволить себе остаться рядом с женой и не опоздать при этом в университет.

— Я сделал омлет, — он взял ее за руку и поднес тонкие пальцы к губам. — Оставил тебе, но, если от яиц тебя снова начнет воротить, я сварил еще и кашу. Только обязательно поешь. Не забывай рекомендации врача.

От одного только упоминания яиц Маша побледнела. В последние три дня ее тошнило практически от всего.

— Знаешь, — едва слышно пробормотала она, — я сама себе отвратительна. Почему ты все еще не сбежал?

Максим запрокинул голову и захохотал. В такие моменты он вспоминал, насколько все-таки юной была Маша, и какие совершенные глупости одолевали ее сомнениями.

— Скажи мне, куда ее от тебя сбегу? — Он вновь склонился над ней и прошептал:

— Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить⁽¹⁾.

Она закрыла глаза и улыбнулась. Из сотен стихов, что Максим знал наизусть, он выбрал именно то, что написано Мандельштамом.

— Ты помнишь? — спросила Маша и крепко сжала его руку. — Тот урок, да?

— Разве можно его забыть? — вопросом на вопрос ответил Максим. — Ты читала мне Мандельштама прямо на уроке, и это было домашнее задание вашему классу, но для тебя оно стало чем-то большим.

— Я хотела, чтобы ты понял, что я люблю тебя, — Маша прижалась к нему, вдыхая чудесный аромат его туалетной воды, в который больше не вплетался запах сигарет — Максим бросил курить, когда узнал, что у них будет ребенок. — Признаться самой было страшно.

— Маленькая, я все чувствовал, всегда.

Максим не поцеловал ее сейчас только потому, что прекрасно понимал, что опоздает в деканат на чертову планерку. Оторваться от Маши слишком сложно, особенно когда она вот так льнет к нему, особенно когда ее сухие губы касаются его шеи, особенно когда ее руки нежно оттягивают его волосы назад.

— Постараюсь вернуться как можно быстрее, — наконец, он отпустил ее. — Поспи и позавтракай.

— Буду скучать по тебе, — прошептала Маша.

— Ты и не заметишь, что меня не было, — отшутился Максим и вышел из спальни, поправляя съехавший ворот рубашки и почти что развязанный Машей галстук — она делала это каждый раз. Милая, забавная привычка.

* * *

Очередная международная конференция, которая должна была состояться в конце сентября, деканом преподносилось как событие, по меньшей мере, уровня Олимпиады. Он добрых полтора часа размахивал положениями, приказами, справками и списками заданий. Чем эта конференция отличалась от всех остальных, впрочем, понятнее не стало.

Максим с интересом рассматривал содержание секции, за которую придется отвечать ему. Ничего особенного, разве что подготовки будет, действительно, многовато. И если декан не успокоится еще больше будет суеты.

— Последнее, коллеги, и расходимся! — Спустя еще час где-то там забрезжил свет в конце этого совещательного туннеля. — В этом году мы снова организуем предуниверсарий. Как показала практика прошлого года, наши первокурсники остались довольны.

Кто-то рядом с Максимом хохотнул. Предуниверсарием декан называл странную практику шатаний первокурсников по вузу за две недели до первого сентября. Преподаватели вводили их в курс дел, читали какие-то вводные лекции, а бывшие школьники испуганно хлопали глазами. Маша в прошлом году в этом не участвовала — они с Максимом были на отдыхе.

— Список зачисленных можете получить в учебном офисе, — закончил-таки декан, не особенно заинтересовавшись тем, что новость о предуниверсарии никого не вдохновила. — Всего доброго, коллеги!

До своей аудитории Максим добрался в компании чопорной преподавательницы древнерусской литературы. Ввиду преклонного возраста она не принимала участие в предуниверсарии, но это не мешало ей критиковать саму идею подобного мероприятия. Что до самого Соболева — он не видел особенной разницы, когда начнется эта возня с первокурсниками — в сентябре или за две недели до. Встреча все равно неминуема, так что философствовать особенно было не из-за чего.

— Максим Михайлович! — у самых дверей его окликнула сотрудница учебного офиса, кажется, Анна Владимировна. — Постойте, пожалуйста. — Из увесистой папки она достала целую кипу листов, скрепленных степлером. — Список всех ваших групп, включая первый курс. А еще, — на свет появился еще один лист, — ваши лекции для предуниверсария.

Соболев пробежался взглядом по темам и рассмеялся. Да, во многом преподаватель древнерусской литературы была полностью права.

— Благодарю вас, Анна Владимировна, — Максим окончательно вспомнил имя сотрудницы. — Всего доброго.

Уже в самой аудитории он внимательно рассмотрел списки. В группе, в которой училась Маша, теперь не было ее имени, и Максим вновь задумался о том, правильно ли он поступает. Не украдут ли эта беременность, а потом и ребенок, весь этот брак и домашняя рутина лучшие ее годы? Нет, все правильно. Маша родит и вернется в университет, если захочет. Если нет — это ее выбор. Задача Максима — сделать ее самой счастливой.

Список первокурсников пока ему ни о чем не говорил. До встречи с ними оставалось еще целых полторы недели.

Седьмое декабря

Максим крутил в руках почти пустой флакон своих духов и смотрел на него, как на ценный артефакт. Адвокат не понимал, в чем дело, и смотрел на своего подзащитного со странным удивлением.

— Когда я уезжал, бутылочка была почти полной, — объяснил Максим, перехватывая его взгляд. — Удивительно.

— Может, вы ошибаетесь?

— Нет, я точно помню.

Соболев зажмурился, и перед его глазами болезненным созиданием возник Машин образ. Как она, свернувшись клубочком на полу, вся в слезах, снова и снова брызгает в воздух его туалетную воду. Ее страдания — его худший кошмар.

— Ее не будет на процессе? — спросил Максим, напоминая о главном своем условии.

— Да. Доктор выписал нужное заключение, и Мария Алексеевна сейчас находится в стационаре.

Максим удовлетворенно кивнул. Хорошо, что с ней все порядке. Он медленно переоделся. Кипенно-белая рубашка, его любимый черный костюм, ремень с дурацкой, сложной застежкой, на которую Маша все время ворчала, когда торопилась. Как много они спешили, как далеко убежали и ни разу не оглянулись! Максим надел пиджак, сел на жесткий, но уже такой привычный стул и закрыл глаза.

Сегодня тот самый день, когда все медленно, но верно начнет двигаться в сторону завершения этого дела. Соболев уже ни на что не надеялся. Он просто хотел, чтобы все побыстрее закончилось.

— Вы готовы? — Адвокат внимательно посмотрел на Максима — снизу вверх и обратно. — Кажется, да. Тогда будем выходить.

Соболев поднялся на ноги, взъерошил волосы, в ожидании конвойного начал поправлять одежду и вдруг понял, что в кармане пиджака что-то лежит. Очередной выдох замер в легких, потому что Максим вдруг достал свое обручальное кольцо и сложенный вчетверо тетрадный листок в линейку. Машиным почерком на нем было написано: «Прочти, когда засомневаешься».

— Засомневаюсь в чем? — сам у себя спросил Максим и покачал головой.

Если он начнет сейчас читать записку от Маши — это его уничтожит. Он предатель, а значит, должен ее отпустить. Она больше не должна страдать по его вине.

— Кольцо лучше надеть, — посоветовал адвокат. — Это будет подтверждением того, что вы…

— Да, я понял, — перебил Максим, не дожидаясь, пока тот закончит чем-то вроде «до сих пор любите свою жену». — Но обойдусь без этого.

Соболев бросил кольцо обратно в карман, а листочек оставил на столе. Когда он вернется сюда после суда, Машиной записки уже не будет.

1) Осип Мандельштам "Я наравне с другими хочу тебе служить

Вернуться к тексту

Август

В глазах Риты Артем вместо такой привычной ему нежности сейчас видел один только

колотый лед. Длинные белокурые волосы каскадом упали на спину, пальцы нервно

принялись отбивать какой-то ритм. Казанцев обогнул стол и поставил перед женой

стакан воды.

— Я в порядке, — Рита отодвинула стакан с такой силой, что он опрокинулся. Но ни

она, ни Артем не придали этому значения. — Скажи, Артем, а ты не думал

пригласить в школу свою бывшую жену? Как там ее, Юля?

Она прекрасно знала, как зовут его бывшую жену. Артем вдруг поймал себя на мысли, что многим своим словам Рита придавала излишнего драматизма. Ссоры ее будто подпитывали.

— Она не учитель русского языка, — пытаясь сохранить остатки самообладания,

ответил Казанцев. — Может, сама пойдешь на эту должность?

Рита дернулась, как будто ее ударили.

— Ты сама начала этот разговор, — напомнил ей Артем. — Хотя, это все же сложно

назвать разговором: ворвалась сюда, начала кричать…

— Извини, но мне сложно поверить, что из той огромной стопки резюме, которую я

видела на столе, ты не нашел ни единого кандидата на собеседование! — продолжала все больше распаляться Рита. — Если ты так нуждаешься в Дарине, ты

мог сказать мне об этом. Ты должен быть со мной честен, Артем, а иначе все это

не имеет никакого смысла.

Она встала из-за стола и смерила Казанцева тяжелым взглядом.

— Я люблю тебя, — медленно произнес он, пытаясь сдержать свой гнев. — И раз я

говорю тебе эти слова, значит, я предельно честен. Но я устал, Рита, мне

попросту осточертело, что ты стала видеть повсюду мои романтические поползновения

в сторону Дарины. Да, я знаю ее с детства, да, она моя подруга, но теперь она —

просто хороший учитель, в котором нуждается наша школа.

Артем еще не успел договорить, когда понял — Рита ему не поверила, или он просто произнес не те слова, в которых она нуждалась.

— Это все очень трогательно, — зло ответила она после долгой паузы, — вся эта история. Но, Артем, позволь мне напомнить, что ваша дружба с детства, а также наличие у тебя беременной жены, не помешали вам переспать.

Он долго молчал. Настолько, что тишина в кабинете стала практически осязаемой.

— Я жалею о том, что рассказал тебе об этом, — наконец, медленно произнес Артем. — Это было ошибкой.

* * *

Максим уже почти был готов нарушить обещание, которое дал сам себе, тем более, ларек, где наверняка обнаружится пачка его любимых сигарет, удобно расположился в десяти шагах от клиники. Соболев в сотый раз за последние несколько минут бросил

обеспокоенный взгляд на часы и услышал вдруг долгожданный хлопок дверей.

— В следующий раз, — он двинулся Маше наперерез и мягко обнял ее лицо своими руками, — я пойду с тобой.

— Абсолютно исключено, — категорично ответила она и улыбнулась. — Извини меня, я завалила доктора дополнительными вопросами, поэтому задержалась. Ты не опоздаешь?

Но Максиму было все равно опоздает он или нет. Все его внимание занимала сейчас Маша.

— Ты в порядке? — Максим продолжал вглядываться в ее лицо, будто они не виделись много месяцев. — С ребенком все хорошо?

Маша видела в искрящихся глазах Максима страх и совершенно не поддающееся анализу обожание. Она накрыла своей рукой его ладонь, которой он прикасался к ее щеке. Кожей Маша чувствовала толстый золотой ободок его обручального кольца.

— Все в порядке, — твердо проговорила она в ответ. — Со мной все хорошо. С ребенком все хорошо.

Максим на секунду закрыл глаза и выдохнул.

— И откуда взялась эта дурная привычка — ходить по больницам одной? — уже расслабившись, спросил он. — Я чуть не сошел с ума, пока ждал тебя.

Соболев взял жену за руку, и вместе они двинулись к машине. Маша, не переставая улыбаться, в очередной раз попыталась объяснить причину одиноких походов в клинику.

— Когда мама водила меня ставить прививки, я рыдала, отпугивая весь медперсонал. Мама злилась, врачи злились тоже. Это был дурдом, пока однажды она не привела меня в поликлинику, и вдруг ей позвонили. Мама вышла из кабинета, врач поставил мне укол, и я даже не шелохнулась. Одной мне спокойнее.

Максиму сложно было это принять. Он хотел заботиться о Маше, он считал правильным держать ее за руку во время любых медицинских исследований.

— О чем ты говорила с доктором?

— О разном, — Маша пожала плечами. — Сначала я, конечно, долго хвасталась ей, что сегодня меня не тошнит. Кажется, я даже смогу приготовить тебе нормальный ужин.

Они уже возвращались домой, когда прозвучали эти слова. Максим безжалостно опаздывал на первый день предуниверсария, но, к счастью, смог договориться, что на первые пару часов его заменит другой преподаватель.

— Я женился на тебе не для того, чтобы ты стояла у плиты, — напомнил Соболев. — Мне неважно, будет ли ужин. Раз ты сегодня так хорошо себя чувствуешь, может, вечером мы погуляем?

— Конечно, — тут же согласилась Маша, которая последнюю неделю не могла нормально выйти на улицу, а только и делала, что лежала. — Во сколько ты вернешься?

— Около шести.

Максим остановил машину у их дома. Он не сомневался в том, что Маша в состоянии

самостоятельно дойти до квартиры, но все равно вышел, чтобы самому ее

проводить. Пусть это и означало, что он опоздает еще сильнее.

— Я люблю тебя, — прошептала Маша через порог, когда Максим уже практически закрыл за собой дверь. — Я очень сильно тебя люблю.

Она знала — она просто не могла не знать, что может быть с ним после этого шепота и этих слов, а еще взгляда — Маша обожгла его хуже огня.

— Опоздаешь, — только и успела сказать она, когда Максим вернулся в квартиру, громко хлопнув дверью.

* * *

Он опоздал почти на три часа, но ни секунды об этом не пожалел. Хрупкая, идеальная Маша — его Маша — Максим все еще слышал ее рваные всхлипы в своей голове, пусть уже и был далеко от дома. Перед тем как выйти из машины, он привычно поправил галстук и сделал глубокий вдох. Предуниверсарий, кажется, мог вымотать все нервы у преподавательского состава.

Соболев окончательно убедился в этом, когда преподаватель древнерусской литературы чуть ли не бросился ему на шею с приветственными объятиями.

— Прости, что все затянулось, — извинился Максим, бросив беглый взгляд на группу испуганных недошкольников-недостудентов, которые разномастно расселись по всей аудитории. — Есть что-то, что я должен знать перед началом?

Коллега коротко кивнул.

— Ребята они неплохие, кажется, пусть и какие-то чересчур зашуганные. Савелич предложил всем кураторам предуниверсария подключить их к подготовке к конференции. Говорит, свежее дыхание нам не повредит.

Чего-то такого и стоило ожидать от декана, который никогда не отказывался от нестандартного решения проблем (пусть некоторые из них и не возникли бы, не прояви он излишнюю активность).

— Что ж, — Максим пожал коллеге руку и устало улыбнулся, — раз нужно свежее дыхание, значит, начнем дышать.

Он уверенно пересек небольшую аудиторию (поточки для предуниверсария предпочитали не использовать) и остановился в полуметре от первой парты. Место за кафедрой сейчас казалось Максиму излишне официальным.

— Добрый день! — громко произнес он, и периферийный шум тут же стих. — Меня зовут Максим Михайлович Соболев, до первого сентября я буду вашим куратором в группе предуниверсария. Все волнительное для вас уже позади: вы сдали экзамены и

поступили в наш вуз; впереди — самое интересное.

Он, не оборачиваясь, подцепил пальцами список группы и пробежался по нему взглядом. Это были все еще безликие имена и фамилии, которые Максим не мог связать с ребятами, которые сидели перед ним.

— Давайте поступим следующим образом, — он хлопнул в ладоши и улыбнулся. — Вы представитесь: имя, фамилия, немного расскажете о себе и своих интересах, в том числе и тех, что лежат в области академических достижений.

Вчерашние школьники, пусть и были немного напуганы подобным интерактивом, все же многое смогли о себе рассказать. Система предуниверсария была построена в какой-то степени хаотично, так как в одну группу собирали ребят, которые первого

сентября окажутся в совершенно других коллективах.

— … и стать главным редактором российского Vogue, — закончила свою речь бойкая девушка с россыпью матовых веснушек на красивом лице. — Как вам, Максим Михайлович?

Соболев изогнул бровь, и парни за последней партой хохотнули.

— Весьма долгоиграющий, полный амбиций план, — ответил Максим. — Вы молодец, Полина.

Та стала улыбаться еще шире и опустилась на свой стул с таким выражением лица, будто все задуманное уже осуществилось. Оставалась еще одна девушка — она почему-то казалась Максиму смутно знакомой.

— Меня зовут Саша Хабарова, — представилась она и тряхнула копной длинных, темных волос, в которые, кажется, была вплетена лента. — Я поступила на образовательную программу «Филология». Сфера моих научных интересов — Булгаков, а если еще точнее — музыкальная мифология в его произведениях.

Она говорила тихо, и в этих словах не было той вдохновляющей экспрессии, что была у Полины, а еще она смотрела на Максима уверенным взглядом и ни разу не отвела глаз. И он вспомнил, почему она кажется ему такой знакомой.

— Александра правильно ли я помню, что некоторое время назад вы спрашивали у меня дорогу на факультет? — уточнил Максим, отчего-то не переставая вглядываться в ее лицо.

— Да, Максим Михайлович, — улыбнулась девушка, но в ее глазах не было ни намека на эту улыбку, — вы посоветовали мне думать только об учебе.

— Как и любому студенту, — парировал Соболев, вспоминая, как в прошлом такие резковатые реплики ему на уроках в девятом классе бросала Маша. — Спасибо, Александра. Тема музыкальной мифологии кажется мне интересной, к тому же, я думал написать подобную диссертацию.

Девушка снова улыбнулась и отточенным движением руки заправила выбившийся локон за ухо. Вот теперь ее карие глаза засияли.

— Кто знает, Максим Михайлович, быть может, это будет коллективный труд. — И она уже почти села за парту, как вдруг добавила: — Только, прошу, не называйте меня Александра. Я Саша, в том числе и по паспорту.

Седьмое декабря

Юля изо всех сил попыталась сделать вид, что все в порядке, но глаза выдали ее. Маша приподнялась в постели и взяла подругу за руку.

— Что случилось? Что-то произошло на процессе?

Она не могла больше об этом думать, у нее не осталось никаких сил — ни душевных, ни физических. Маша не могла вспомнить, когда в последний раз улыбалась. Несмотря на беременность, она постоянно худела, и вот-вот должна была достигнуть

критического состояния. И пусть за нее боролось так много людей — это ничего не

значило, ведь рядом не было Максима.

— Он не взял записку, оставил ее на столе, — Юля протянула подруге телефон с открытым чатом. Адвокат Максима продолжал набирать какое-то сообщение. — И кольцо не стал надевать.

Маша заблокировала экран, так и не став ничего читать.

— Может быть, — прошептала она с таким отчаянием в голосе, что Маленкова была готова завыть,— он просто больше меня не любит.