Снег (джен)

Ночью шёл снег, падал крупными хлопьями, укрывая серую землю и сухую траву. Рождество давно прошло, но растяжки гирлянд всё ещё опутывали стены и фонари. Там справа, у ворот, две лампочки не горели. Бальдр так долго наблюдал, что успел запомнить все детали.

В утреннем молочном тумане тускло мигали жёлтые огоньки. Тоскливо, а вовсе не радостно. Впрочем, праздник как-то быстро прошёл и совсем не запомнился, лишь картинка за окном сменила цвет. Коричнево-серый стал белым.

В комнате с белым потолком и бледно-голубыми стенами всё навевало тоску. Будто зима не осталась за стеклом, а пришла и сюда. Пустота, одиночество и снег — ничего больше. Никаких эмоций, никаких чувств, кроме скуки и усталости.

Он, наверное, должен злиться на маму и на врачей, и на себя тоже. Но было просто всё равно. Бальдр даже дни перестал считать, когда-то после Рождества. Когда-нибудь его отсюда выпустят. И почему-то мысль об этом не приносила радости. Из-за этих дурацких таблеток всё стало безразлично. И то, что нравилось раньше, стало неважно, неинтересно. Даже рисунки не получались. Словно все краски потускнели и выцвели, а полупустой альбом валялся в тумбочке вместе с карандашами.

Мама принесла книжку: он раньше читал, а теперь сложно стало сосредоточиться: мысли разбегались, словно стайка испуганных рыб.

Бальдр отошёл от окна и повертел в руках толстый переплёт, провёл пальцем по золотым буквам. «Гарри Поттер и Орден Феникса». А он ведь так ждал новую книгу! Теперь же ничего не радовало. Он как будто лишился какой-то части себя и не знал, станет ли всё по-прежнему когда-нибудь.

В окно пялиться надоело, Бальдр упал на кровать и рассеянно потянул нитку из толстого шерстяного одеяла. Светло-серого и унылого, как сегодняшнее утро. Как каждое утро здесь. Скоро на завтрак позовут, а потом дадут таблетки. После все усядутся в круг перед теликом. Будут рассказывать, как докатились до жизни такой. Парни постарше станут травить похабные анекдоты и обсуждать медсестёр. Бальдр давно не слушал: пялился в пол или на свои кроссовки. Анекдоты повторялись и истории тоже, вот только своя так и не складывалась. Так как он докатился до жизни такой? В четырнадцать лет оказался в психушке.

Память подсовывала туманные обрывки. Кажется, тогда была осень. Во дворе пёстрым ворохом кружились листья. И ветер завывал за окном, трепал бело-синий тент продуктовой палатки и гонял по асфальту сор и пивные пробки. На столе валялись разбросанные учебники и тетрадки, а в гостиной бормотал телевизор.

Бальдр бродил по квартире в сумерках. От света голова болела, да и просто так лучше. По кухонному столу покатились рассыпанные таблетки. Сперва он считал, а после, кажется, просто уснул. Дальше — провал.

Очнулся в больнице, а за окном уже было светло. Похоже, и вовсе наступил другой день. Мама, заплаканная и бледная, держала за руку. И даже его не ругала, только всё время спрашивала, зачем он это сделал. И врачи спрашивали. А Бальдр не знал, просто не знал и всё. И хотел ли он этого на самом деле, тоже не знал.

Его оставили в больнице, хотя он очень просился домой. И мама выглядела виноватой и, кажется, испуганной. Было снова темно, когда они прощались. И страх накрыл тяжёлой волной, словно душным и тёмным одеялом.

— Ты самое дорогое, что у меня есть, — сказал мама, прижав его к себе, и поцеловала в лоб.

Бальдр даже не обнял в ответ: не было ни сил, ни желания. Лишь тихо обронил:

— Прости, — но, она, наверно, и не услышала.

После перевели в другую больницу, в психушку. Мама ничего не объясняла, но Бальдр сам понял. С ним что-то не так и, наверное, очень давно. Иногда он сам от себя уставал и от этих, вечно кипящих в душе эмоций. Разве человек может бороться со штормом? Вот и он не смог.

Снова мучили вопросами люди в белых халатах. И казалось, что все они на одно лицо. Бальдр мотал головой. Сказал, что просто перепутал таблетки. Хотел, чтобы поскорее отстали.

Вначале он пытался разобраться. До того, как его накачали лекарствами, и все эмоции и чувства выключило, как по щелчку. Наверное, он со всем этим просто не справлялся. Со школой, домашкой, экзаменами и сотней тысяч маминых претензий и требований. И если бы его спросили раньше, хоть кто-то спросил, тогда бы Бальдр, пожалуй, готов был это обсудить. Но вряд ли кого-то волновало, что творится у него в душе. Папа — человек по ту сторону монитора. И у него другая семья, в которой нет ему места. Мама… О, она всегда рядом, и её слишком много, но слышит она только себя.

За неделю «до» Бальдр вернулся с занятий по музыке. Чёртова скрипка! Он даже пару раз «забывал» её в парке, но какой-нибудь дурак всегда возвращал. Кроме уроков и летних экзаменов, чтобы перейти в старшую школу, нужно было ещё готовиться к концерту. Мама хотела всего и сразу. Зачем долбить билеты, если до экзаменов ещё целых полгода?! И оценки оказались недостаточно высоки. Теперь-то уж она могла официально выносить мозг. Похоже, она хотела, чтобы им с первого класса выставляли баллы. Да, вероятно, тогда бы Бальдр свихнулся раньше.

За ужином она опять нудела о школе, а Бальдр кивал, не слушая.

— Не хочу больше ходить на музыку, — выдал он, дождавшись паузы.

— В каком это смысле не хочешь? — мама возмущённо ткнула вилкой воздух. — Последний год остался! Я что, зря столько денег потратила и сил, между прочим? Нет уж, доведи дело до конца.

Бальдр закатил глаза. Ну, конечно, будто она угробила на это половину своей жизни! На проклятые гаммы и Грига.

Едва зародившийся протест потонул в бурном потоке маминого возмущения.

— Другие дети бы ещё «спасибо» сказали, не то, что ты, неблагодарный!

Бальдр поднялся из-за стола и повторил одними губами: «неблагодарный». Громко хлопнул дверью в свою комнату. Как же надоели все эти правила! Будто бы это её жизнь! Однако он смолчал и в этот раз тоже. Мама всегда слышит только себя, а виноват окажется он, как обычно. Когда они ссорились, Бальдр просил прощения, а мама, нет, никогда. Она ведь не может быть не права.

В тот вечер Бальдр расколотил скрипку о стену. Прежде чем… Прежде чем нажраться маминого снотворного. Хотел ли он этого на самом деле? Ответ на этот вопрос так и не удалось найти в запутанных закоулках сознания. В тот момент он точно ни о чём не думал. А после, когда смотрел на часы, считал, что всё будет не по-настоящему. Как будто уснёшь и проснёшься в каком-то другом, хорошем дне.

В клетке бледно-голубых стен пришло осознание, какой же он на самом деле дурак. И всё произошло бы по-настоящему и навсегда, если бы мама в тот вечер не пришла с работы раньше.

* * *

Прошло целых три месяца, прежде чем ему позволили вернуться домой. Мама наготовила кучу всякой еды и разговаривала таким ласковым тоном, словно он до сих пор болен. А вечером Бальдр слышал, как она беседовала по скайпу с отцом. Такое событие нельзя было пропустить! Бальдр стоял под дверью и слушал.

— Это всё ты виноват!

— Разве? У меня двое нормальных детей. Видно, проблема в тебе.

Бальдр горько усмехнулся, покачав головой. В этом они оба. Она — идеальная, никогда ни в чём не виновата. А он — предатель и лжец. И, верно, всегда таким был. В этом огромном мире нет совсем никого, кому можно доверять.

Бальдр вернулся в свою комнату и лёг на кровать. Если бы он был взрослым, то уехал бы куда-нибудь далеко-далеко. Может, стал бы путешественником или писателем. Завёл бы собаку и научился водить. Как жаль, что это случится ещё не скоро.

Когда мама зашла в комнату, Бальдр притворился спящим. После разговора с отцом она явно не духе, а слушать в очередной раз какой же он козёл, не хотелось. Бальдр уже и сам всё понял. В этот раз она оказалась права.

Дождавшись, когда в квартире станет тихо, Бальдр осторожно выглянул за дверь. Свет в её комнате погас, значит, спать легла. Оделся он быстро и, затаив дыхание, щёлкнул рычажком замка. Кажется, не услышала. Лифт не стал вызывать, спустился пешком, чтобы не шуметь.

На улице было безветренно, тихо, а под звёздами, ярко проступающими на тёмном небе, искрился снег. Бальдр сгрёб пригоршню с засыпанной скамейки и с любопытством наблюдал, как холодный комок превращается в воду. Зима ему всегда нравилась больше других времён года. Дарила ощущение чего-то нового, радостного и праздничного. Только сейчас почему-то не вышло. Наверное, от того, что праздник давно закончился. А, может, из-за этих проклятых таблеток…

Поначалу всё время хотелось спать. Если он перестанет их принимать, станет прежним? Раньше Бальдр думал, что всего слишком много и чересчур. Но теперь, нет! Уж лучше чувствовать хоть что-то, чем полную пустоту. Гнев, боль, хоть что-то, чтобы понять, что всё ещё жив, и мир вокруг реальный, а не затянувшийся белый сон. Зима не может длиться вечно.

Одинокая снежинка осела на рукаве, и Бальдр улыбнулся, шагнув к фонарю. Аккуратно поднял руку, рассматривая тонкий кружевной узор на зелёной ткани куртки. Это ведь хороший знак? Загадал и сдул, пока не растаяла. «Пусть скорее придёт весна».