Демон или о том,как сгорают крылья. Перезагрузка (джен)

Илва

Сколько бы времени не прошло, с того момента как мой весьма уютный мирок разбился вдребезги, и я, так скоропостижно и безжалостно уничтожившая его остатки, подчиняясь обстоятельствам и дикой для меня логике, застыла где-то на грани своего последнего, достаточно болезненного совершеннолетия.

И вот с тех самых пор я даже и не изменилась, зато люди, окружающие меня, стремительно менялись. И менялись далеко не в лучшую сторону: те, кто изначально прятали свою гниль, обнажили ее во всей красе; а те, кто изображал мнимую добродетель, неосознанно обнажили свои изуродованные истинные лица. И эти лица преследовали меня повсюду: куда-бы мне не пришлось идти, всюду находились те, кто пытался насильно облагодетельствовать своими мнимыми благими как поучениями, так и советами.

И вот от таких «добрых» советов, и верящих в свою непогрешимость советчиков хотелось бежать. Да вот только бежать — то от них было некуда.

И вот от всего этого, да и неосознанно выбранного в спутники, когда-то давно одиночества хотелось кричать. Да вот только ни раздирающего тихого крика, ни громких немых слез у меня не было.

И чем дольше я пыталась продираться по предложенным мне не моим дорогам, тем отчетливее я стала если и не понимать, то представлять в кого меня стала превращать прогнившая система едва заболевшего общества. А превращала она меня в серую и безликую, поломанную дурным стечением обстоятельств и глупостью «новых» благородных, куклу.

Вот только вместо «серой куклы» родилось нечто «иное». «Иное», научившееся скрывать себя за идеальными масками и быстро подстраивающееся под предложенные обстоятельства. И «иное» сумевшее сохранить и открыть в немом вызове миру свою израненную и украшенную старыми и новыми шрамами душу.

И вот за эту «странность», эта «тихая» кукла, с заурядной внешностью, но выделяющаяся серо- зелеными, меняющими под настроение цвет глазами и длинными непонятно-русыми волосами, по странному стечению обстоятельств бывшая мной, и за своей спиной получившая прозвище «демон», по мимо навязанной роли шута, стала еще и своеобразным изгоем. Изгоем, с трудом вписывающимся в отведенные кем-то рамки.

И эти рамки настолько сильно давили на меня. Что порой я сама невольно начинала задыхаться от этих циничных и нелепых условностей.

И так было до тех пор, пока я не встретила тебя, моя маленькая наивная « Госпожа». А ведь ты сама была под стать своему имени «Кая» — «Госпожа»: наивная, утонченная и изысканная, еще не утратившая своего теплого и живого Света. Света, отличавшего тебя от этих глупых и обычных пустышек.

И вот, любуясь на тебе издалека, я даже и не замечала того, что ты сама стыдливо пытаешься узнать обо мне. И узнавая, ты невольно приручала меня к себе.

А ведь наше знакомство началось с того, что ты тихо подойдя ко мне скромно и почти громким шепотом спросила: «Кто ты?». — А я почти не среагировав на тебя, с привычной и едкой усмешкой все же ответила на твой вопрос: « Зови как хочешь», — чем и смутила это наивное пока еще дитя.

«Ты очень похожа на зверя, » — неуверенно начала она, -» и скорее всего на Волчицу. Можно я буду называть тебя Илва?»

Если честно, то тогда меня все это если и не смутило, то завело в тупик. А ее робкая улыбка заставила меня принять «мое» логически правильно подобранное «новое» имя. И аккуратно подбирая слова, я все же решилась ответить ей: «Называй, но от других это все же будет считаться оскорблением.

» Почему?» продолжило свой странный допрос это невинное дитя.

На что я, рассмеявшись, все же ответила: «Они — мне никто. Да и показали себя и свои «милые» маски во всей красе. А ты пока еще настоящая. Иты еще пока способна если не понять, то хотя бы принять то, что я тебе попытаюсь либо сказать, либо рассказать».

«А ты жестока» — тихо прошептала Кая, надеясь на то, что я ее не услышу. Вот только я ее, к сожалению услышала. И эти ее слова неожиданно сильно ранили меня, что я не скрывая ни разочарования, ни боли, все же пробившейся в ехидной «усмешке» все же спросила: «Хочешь, я все же попытаюсь рассказать тебе почему? И кстати ты смело можешь задавать мне свои вопросы, на которые я честно попытаюсь тебе ответить.И давай все это положит начало одной из многих немного горьких «реальных» сказок.»

«А начну я эту сказку с того, что попытаюсь показать тебе то, как я вижу этот мир!» с приглушенного крика, все же начала я.

А затем перейдя на громкий шепот начала свой далеко не легкий рассказ

—

Знаешь, моя маленькая Госпожа, сама реальная жизнь, уничтожившая все свое волшебство, и давшая место уродливому колдовству, далеко не сахар. А мой мир — мир безжалостных и бесчувственных взрослых, научил меня одной вещи: выживать. Выживать любой ценой.

И как бы ни прискорбно мне это признавать: я все же научилась выживать.

-Как? — с затаенным в голосе и ужасом и любопытством, все же решилась спросить меня Кая, моя маленькая и наивная госпожа, бывшая тогда маленькой русоволосой девочкой с глубокими каре-зелеными глазами.

И тогда, глядя в ее наивные глазки, я как бы нехотя, с привычной тягуче горькой насмешкой все же ответила ей:

— Я просто научилась носить маски и улыбаться.

— Улыбаться? — все также недоверчиво спросила Кая.

-Да, улыбаться. — Достаточно зло ответила я. И, не дав ей задать очередной вопрос, резко, чуть- ли не срываясь то ли на рык, то ли на крик продолжила свою темную исповедь. -Улыбаться. И в своей немного фальшивой и немного приевшейся улыбке скрывать искренний оскал. Оскал, который вынужденное окружение принимает за «искреннюю» улыбку.

— И почему? — снова резко перебила меня моя маленькая госпожа. И не дав мне раскрыть рта, резко и чуть капризно продолжила — Почему ты считаешь свое окружение вынужденным?

Наверное, потому — сначала немного задумчиво, а потом немного насмешливо продолжила я, — что в нем есть такие… такие упрямые «почемучки». — И резко повернулась к всхлипывающей Кае.

И это произошло впервые за всю мою полночную исповедь. И тогда же я впервые увидела в ее глазах свое отражение. Отражение темноволосой то ли девушки, то ли женщины с серо-зелеными глазами и не сходящей с губ то ли кривой улыбки, то ли приклеенным к этим самым губам оскалом.

И то что я увидела и то, что невольно отразилось в ее глазах, заставило меня продолжить мою злую сказку в надежде на то, что эта маленькая Госпожа не осудит меня.

И тяжко вздохнув, я все же продолжила: — Наверное, я сама считаю, свое окружение вынужденным по той простой причине, что не я его выбирала. И что среди этих озабоченных и пустых кукол, по ошибке названных окружением мне просто не уютно и скучно.

— А ты жестока. — Снова перебила меня Кая. — И почему ты, находясь с одной из таких глупых кукол, рассказываешь все это?

— Считай, что мне просто так захотелось, — немного резко ответила я. — Да и к тому же мне нравиться то как ты со мной разговариваешь. Ведь разговор с тобой, моя маленькая Госпожа, выматывает меня намного меньше, чем нахождение в толпе, окружающей меня, и мое собственное, отчасти добровольное, и от части принудительное одиночество.

— Так ты одинока? — теперь уже нерешительно перебила меня Кая.

— Нет, я не одинока, глупышка, — как-то невесело ответила я сама. А затем также невесело продолжила: — Знаешь, а ведь от всего этого, став немного старше, никуда не денешься. А осознав всю эту дикую безысходность, начинаешь понимать что, взрослея, ты отбрасываешь свои собственные желания и начинаешь притворяться.

-А ты притворялась? — с какой-то затаенной горечью спросила меня Кая.

-Да, Кая, мне достаточно часто приходилось притворяться. И поверь мне, если бы у меня была возможность, то я бы этого даже и не делала. Ведь некоторые глупышки, такие как ты, заслуживают честности. Вот только взрослых никто никогда не спрашивает, хотят они притворяться или нет.- Тяжко вздохнув, все же произнесла я.

— И все — таки ты странная, — то ли восхитилась, то ли изысканно оскорбила меня моя маленькая невольная то ли слушательница, то ли собеседница.

— И кстати кто ты? — запоздало поинтересовалось у меня это наивное и доверчивое создание. — Ты знаешь мое имя, но тебя я здесь вижу впервые! — чуть возмущенно крикнула Кая.

— Забавно то, что ты только сейчас об этом меня спросила. — Ехидно произнесла я, и пока меня снова не перебили, поспешила продолжить. — Кстати, моя маленькая Госпожа, ваша семья и ваше сиятельное окружение окрестили меня «Демоном», но на самом деле меня зовут Илва.

— Илва — чуть изумленно повторила за мной Кая. — Неужели та самая, Илва, о которой шепотом говорит вся верхушка «моего» общества.

— Наверное, все-таки да. — Теперь уже как-то неуверенно произнесла я.

— Расскажи мне о том, как же ты стала такой. — С тихим любопытством попросила меня Кая. — Я больше не буду перебивать тебя.

— Хорошо, — как-то быстро сдалась я. — Ведь до рассвета еще далеко, и я могу позволить себе снять, хотя бы одну из приевшихся мне самой масок.

— И что бы ты, моя маленькая Госпожа, хотела бы услышать от меня? — немного заинтересованно спросила ее я.

И она, воспользовавшись моим разрешением, все же задала самый болезненный для самой меня вопрос: — Илва, ты, правда «Демон»? — И пока я ее не перебила задала еще один не менее странный для аристократки вопрос: — Как ты стала такой?

— Я не «Демон». Но если это сиятельное общество видит других так, то я им и буду. — Немного резко отрезала я.

— А стала я такой не за один день. Каждый прожитый день что-то ломал во мне, а дикие дети и холодные к бедам других взрослые обнажали передо мной другую, более грязную правду. Правду, скрытую за лохмотьями кристально чистой лжи. Лжи, в которую иногда так хотелось поверить. Вот только этой слепой веры у меня и не было. И пока другие верили в эти ванильные сказки, мне самой оставалось терпеть. И я, сжав зубы и спрятав когти, и натянув фальшивую и немного безумную улыбку, терпела…

— Почему? — с ноткой то ли сочувствия, то ли испуга перебила Кая.

И я не обратив внимание на вопрос Госпожи, и собрав разбегающиеся мысли, нехотя продолжила свою ночную исповедь.

— Терпела, только из-за того, что мне не хватало уверенности в своих собственных силах. И если этой уверенности нет, то и нет твердой решимости, что-то изменить.

А отсутствие этой треклятой решимости позволяют прорасти когда-то брошенным и спрятанным где-то глубоко в душе семенам гнева, разочарования, злости и ненависти. И прорастая эти семена, медленно разрушали то, что я кропотливым трудом и непомерной для себя ценой создала ранее.

— Так вот как ты стала « Демоном» — снова перебила меня Кая.

— Я не «Демон». Хотя стоя на краю между долгом, совестью и стремлением выжить — я все же своими собственными необдуманными действиями и поспешными решениями сожгла не только свою душу, но и свои эфемерные «светлые» крылышки. Ведь то, что было внутри, уже с трудом соответствовало идеалам «больного» общества.

И как только это самое общество снова подтолкнуло меня к краю, то в тот же миг ко мне пришло одно достаточно необычное и в то же время горькое осознание. Осознание того, что, то новое содержание, вместо того чтобы полностью уничтожить меня, придает мне сил. Сил двигаться дальше и безжалостно вырывать у других то, что по праву боли и терпения должно было быть моим. — Достаточно резко и зло продолжила я.

А вот спокойно закончить эту затянувшуюся исповедь мне не дали тихие всхлипы Каи, в которых я сама с трудом расслышала просьбу продолжать.

И я, подчинившись сиюминутному порыву, со злой горечью продолжила свою далеко не сказочную исповедь.

— Знаешь Кая, а ведь ты первое создание тенью которого я сама лично готова стать. И ты — первая, кто все же попытался меня понять.

И я ценю это. Ведь сейчас я могу убрать глубоко внутрь свои острые шипы. И у меня нет стремления доказать этому гниющему миру и тяжело заболевающему «обществу», то что я могу больше. И, наконец, находясь рядом с тобой, я все-таки поняла, что я нашла свое заветное место под солнцем. И моим солнцем, а не тусклой лампочкой стала ты — маленькая и наивная Кая.

И вот это случайное признание, прервал неожиданно доверчивый и открытый жест моей маленькой Госпожи. Жест говоривший, красноречивее слов: « Я принимаю тебя».

И тогда, потеряв все вертевшиеся на языке слова, и подчиняясь своим желаниям, я позволила себе прижаться к пока еще детской руке.

И тогда же я, впервые за все, то время, что я провела с этой малышкой, начала понимать одну простую, и в то же время сложную вещь. Вещь — смысл, которой заключался в том, что даже если эта серая и отчасти гнилая реальность уничтожает крылья и убивает в тебе мечтателя, всегда найдется тот, кто в нужное время протянет тебе руку. Тот, чью руку ты, несмотря на собственные убеждения, решишься принять. И примешь, оставляя в дань своему прошлому немые слезы, и снова обретая то подобие надежды, которое казалось бы было безвозвратно утрачено.