Камертон (гет)

В тот год Рождество было «белым» — по-настоящему белым, усыпанным снегом, от которого улицы города казались мягкими и будто бы кружевными. Уходивший год был полон усталости. Он уносил с собой в чернеющую даль только начавшего расти светового дня, всё, что было неважно; всё, о чём хотелось забыть; всё, что было обыденным, глупым, не сказочным. Праздничный город казался обманчивым и счастливым: его горящие вывески, светящиеся окна, магазины, ломящиеся безделушками и распираемые собственной суетой — всё это как будто обещало, что наступающий год принесёт с собой нечто важное. Но горожане знали, что обещания города рассеются, как дым.

— Как это глупо, — проворчал высокий молодой человек со светлыми волосами, останавливаясь возле одной из витрин. — Как это смешно. Ты правда думаешь, что во всём этом есть смысл?

— Нет, — улыбнулась его спутница. Она опиралась на его руку, но выглядело это так, как будто она делает ему одолжение. Она говорила сдержанно и тихо, но молодой человек, нахмурившись, посмотрел на неё.

— Я никогда не знаю, — сказал он мрачно, — когда ты смеёшься, а когда — нет.

— Всё потому, что я смеюсь всегда. И всегда — над тобой. Пора бы к этому привыкнуть, мой милый.

Молодой человек пожал плечами. «Что же, смейся, — подумал он про себя, краем глаза глядя на девушку. У неё были красивые зелёные волосы, влажные от намёрзшего снега и немного волнистые — как океан. — Никогда не знаешь, чего от тебя ожидать. Но, пока ты держишься за мою руку, мне совершенно всё равно, что ты говоришь».

— Ты правда всего этого хочешь? — спросил он вслух. — Праздника? Подарков? Светящихся огней города? Ты не похожа на ребёнка, которого могут порадовать все эти глупости.

— Именно: глупости, — твёрдо ответила девушка. — У нас слишком мало времени, чтобы тратить его на серьёзные вещи. Не задавай так много вопросов, пожалуйста, и следуй за мной. Или ты уже заскучал по твоей… Как же её?.. По одной из тех восторженных школьниц, которые так тобой восхищаются?

— Послушай, ты что — ревнуешь?

— Возможно!

Когда они проходили по улицам, прохожие оборачивались на них с некоторым подозрением: кто они такие? Откуда взялись? Почему так демонстративно держатся за руки, горделиво отчуждая себя от всего остального мира? Каждый в заснеженном городе знал хотя бы одного из двоих: одни знали её — Мичиру, знаменитую скрипачку, никогда не дающую интервью.

«- Ваша последняя композиция называется «Камертон». О чём она?

— Конечно же, о любви. Сочинять музыку о чём-то другом было бы дурным тоном.

— И вы посвятили её Харуке?

— Харуке? Кто такой Харука?

— Ну, как же… Тот самый молодой человек, с которым вы появляетесь везде…

— Ах, да. Конечно. Что ж, возможно, и ему тоже».

Другие знали его — Харуку, гонщика, который ещё год назад был никому не известен, и вдруг ворвался в мир автоспорта, оставив конкурентов далеко позади. Брать интервью у него было немногим лучше, чем у Мичиру:

«- Это Мичиру вдохновляет вас на ваши победы?

— Ну что вы. — Вспышка зажигалки. Несколько нервных вдохов. Ему всегда труднее, чем Мичиру, давалось держать себя в руках, когда говорить на личные темы особенно не хотелось. — Говорить о вдохновении в спорте, по-моему, неуместно.

— Тогда… Кто для вас Мичиру?

— Мне нравится, как она красит волосы. Благодаря им я всегда легко нахожу её в толпе зрителей».

«- Так всё-таки: какие чувства связывают вас с этим молодым гонщиком?

— Мне с ним не скучно».

«- Вы любите Мичиру, но вас никто никогда не видел на её концертах.

— Зачем мне на них ходить? Когда мы вдвоём, мне гораздо приятнее слушать скрипку».

Мичиру улыбнулась.

— Вот бы ты ещё что-нибудь понимал в музыке, — сказала она невинно, прильнув головой к его плечу.

— Ты хочешь сказать, что действительно его хочешь?

— Да.

Мичиру утвердительно кивнула и указала рукой на небольшую серебряную подвеску в виде камертона, покоившуюся на алой подушечке посреди ювелирного магазина.

— Эту безвкусицу? После всего, что я тебе уже подарил?

— Да.

— После кольца от «Treasure»? И серег в виде скрипичных ключей?

— Да.

— После тех чёртовых духов, от которых у меня кружится голова?

— Да. Тебе никогда ничего не нравится…

Склонившись над подвеской-камертоном, Мичиру зачарованно смотрела на неё, как будто перед ней был магический артефакт.

— Знаешь, мне ведь не нужно многого, — сказала она. — Только то, что имеет для меня смысл. А эта подвеска имеет. Хочешь, я расскажу тебе?..

Выйдя из ювелирного магазина, Мичиру расстегнула пуговицу на плаще, и серебряная подвеска-камертон блеснула на её груди бледной искрой. Снег, лежавший по бокам дорог, переливался такими же бледными искрами.

— Ты замёрзнешь, — сказал ей Харука. Мичиру пожала плечами.

— Не всё ли равно? Я хочу, чтобы её было видно…

— В таком случае, мне придётся вести тебя куда-нибудь.

— Куда?

— Куда скажешь.

— Нет, — с нажимом поправила его Мичиру и засмеялась. — Куда ты скажешь. Ты же у нас ветер, который никому не удаётся обогнать?

Снег, искрящийся за окнами машины, сливался с огнями города. Мичиру открыла окно и, сняв перчатку, приветливо помахала светловолосой девушке, дожидавшейся зелёного сигнала светофора на перекрёстке.

— Ты решила нарушить наше слово? — усмехнулся Харука. — Кажется, мы решили, что в праздники для нас двоих никто не будет существовать: только я для тебя и ты для меня. Но я ещё раз убеждаюсь, что морская волна переменчива.

— Харука, — улыбнулась Мичиру. — Это же Усаги. И Минако. Помнишь, как вы впервые встретились в игровом центре? Мне кажется, они в тебя влюблены.

— Я обещал, что сам не влюблюсь ни в кого, кроме тебя. Но я не могу запретить другим влюбляться в меня, верно?

— Верно. А я не обещала тебе ни того, ни другого.

Харука молчал, но затормозил на перекрёстке, немного более резко, чем обычно. Положив руки на руль, он делал вид, что напряжённо смотрит на дорогу, а сам краем глаза наблюдал за Мичиру. Она, прикрыв глаза, полулежала на переднем сиденье.

«Такая спокойная. Такая непроницаемая. Морская волна».

Мичиру вполголоса напевала какую-то классическую арию. С первых дней знакомства она безуспешно пыталась приучить Харуку к своей музыке. «Она совершенно из другого мира… Зачем только придумывают глупости, что сходятся только люди, как две капли воды похожие друг на друга?»

Харука нажал на кнопку. На диске его магнитолы не было ни одной классической арии — только тяжёлый рок.

— О чём эта песня? — спросила Мичиру.

— «Я нашёл женщину, которая принесёт на мою могилу розы».

— Зачем искать женщину для того, чтобы она носила на могилу розы? Женщину нужно искать для жизни и любви.

— Есть легенда, что сердце каждой женщины на самом деле камертон, а сердце мужчины — музыкальный инструмент, и они обречены вечность искать друг друга. Кто-то находит свой музыкальный инструмент, а кто-то нет…

— Ты сама это придумала? — улыбнулся Харука. Мичиру пожала плечами.

— Возможно.

— Если ты ещё раз ответишь «возможно», — предупредил Харука, — я высажу тебя на обочину.

— Давай… — глаза Мичиру смотрели на него покровительственно и насмешливо, и Харука почувствовал, что она опять пытается дразнить его. Город расступился перед ними, и машина ехала по пустынному участку дороги, встречая удивлённые взгляды прохожих и огни домов, становившихся всё реже и реже.

— Куда мы едем? — спросила Мичиру.

— К пристани.

Харука медленно нажал на педаль газа, с чувством затаённого вызова, брошенного не то самому себе, не то сидящей рядом Мичиру, не то зиме и всем этим людям, так интересующимся их жизнью, смотрящих на них то с восхищением, то с неприязнью, но всегда — как на пришельцев с другой планеты, как на чужих… Не как на равных себе. Стрелка спидометра плавно поползла вправо.

— Быстрее, — негромко попросила Мичиру.

— Ты, кажется, ничего не боишься.

— Я тебе доверяю.

— Уже сто двадцать…

— Сто двадцать? Ты со мной шутишь. Пытаться почувствовать скорость при ста двадцати — всё равно, что пытаться услышать всю красоту музыки, слушая её в записи.

Харука ещё раз надавил на педаль газа. Окружающий ландшафт, лицо Мичиру, небо — всё слилось перед ним, как смешавшиеся на палитре краски. «Чёрт побери, — подумал он. — Я начинаю мыслить её сравнениями. Она ведь ещё и художница… Было бы интересно, если бы что-то похожее произошло и с ней. Например, если бы она написала композицию, посвящённую автомобильным гонкам. Или мне самому… Но, если она и посвящает их мне, то никогда в этом не признается».

Держа в руках руль, Харука чувствовал себя так, как будто держит за руку безмолвное живое существо и чувствует его пульс. «Мы летим со скоростью ветра. Наверное… В любом случае, я чувствую себя так, как будто хожу по ниточке. Я опьянён, но всё ещё контролирую ситуацию. Чувствует ли она, как это восхитительно?»

Харука затормозил у причала. Мичиру смотрела на него. Её бледное лицо раскраснелось, а глаза блестели от возбуждения.

— Ещё, — только и сказала она, но Харука покачал головой.

— Нет уж, не сегодня. Я прежде всего осторожный водитель.

Мичиру вдруг приложила палец к губам. Недоумевающий Харука замолчал, и несколько минут Мичиру слушала тишину.

— У тебя так тяжело бьётся сердце, — сказала она. — По-моему, так же громко и часто, как и у меня.

— О чём это ты? — улыбнулся Харука.

— О камертонах…

В городе на них смотрели с недоумением. Всю праздничную ночь напролёт они вдвоём разъезжали по городу на машине, изредка останавливаясь, чтобы зайти в ресторан и заказать там всего ничего — пару пирожных и бутылку самого дорогого вина, которое находилось в распоряжении владельцев.

— Ты так любишь сладкое, — заметила Мичиру. — В мужчине, который любит сладкое, есть что-то доступное и беззащитное. И ему сразу хочется доверять.

— Ну, значит, на этот раз ты обманулась. Я знаю, зачем ты ищешь себе кого-нибудь «беззащитного» — тебе ведь хочется властвовать, верно? Так вот: со мной это не пройдёт.

— Уже прошло, — засмеялась Мичиру. — Без меня ты бы ни за что в жизни так не превысил скорость.

Харука засмеялся. Вдруг его смех резко оборвался. Он взял её за руку.

— Мичиру, — сказал он тихо, — ты точно ни о чём не жалеешь? Ты никого-никого не хочешь сейчас видеть, кроме меня?

— Я не хочу видеть никого, кроме тебя, — призналась шёпотом Мичиру, — уже целый год. С тех пор, как мы познакомились. Ты помнишь, как это было?

— Двенадцатого декабря, — ответил Харука. — В двенадцать часов три минуты. Ты подошла к моей машине, и, когда я опустил стекло, ты сказала: «Вы можете меня подвезти?»

«Ты спросила: «Вы можете меня подвезти?», и я ответил — «Нет». У меня не было особенных дел в тот день: просто мне хотелось поездить по окрестностям одному и почувствовать скорость. Ты только пожала плечами и, открыв дверь, села на переднее сиденье. Рядом со мной.

— Мне до пристани, — сказала ты и, скинув плащ, бросила его назад, туда, где лежали мои вещи. Продукты, из которых я собирался готовить ужин. Кофе, сахар, соус и рисовая лапша.

— Ты не боишься садиться в машину к незнакомцу? А если бы я был убийцей?

— В любом случае, чтобы убить меня, у тебя сейчас слишком заняты руки, — ответила ты. — Не забывай смотреть на дорогу, гонщик, а то мы во что-нибудь врежемся и умрём в один день. А чтобы умереть в один день, надо сначала пожить вместе — долго и счастливо.

— Умереть в один день с такой красивой девушкой — это не так уж и плохо, — ответил я. «Раз уж ты села ко мне сама, — подумал я, — то почему бы и не сказать, что я думаю?» Я часто говорил красивым девушкам такие малозначительные комплименты. Они от них здорово смущались и становились ещё красивее. Я часто приглашал их проехаться со мной на машине. Ты была первой, кто пригласила себя сама.

— И кстати, — добавила ты, — ты мне совсем не незнакомец. Просто ты смотришь только на спидометр… А я каждый день выхожу из консерватории и вижу, как ты садишься в машину, трогаешься с места и летишь, как ураган. Поэтому я и назвала тебя гонщиком.

— Ты тоже мне не совсем незнакомка, — ответил я. — Я был пару раз на твоих выступлениях.

— Неужели ты так любишь скрипку?

— Терпеть не мог. Пока не услышал, как она может звучать в твоих руках. А в первый раз я просто пришёл посмотреть на девушку с зелёными волосами.

— Ах, да, — сказала ты. — В числе твоих поклонниц недостаёт только девушки с зелёными волосами. И что — им всем нравится, как ты водишь?

— Да. Но иногда они ужасно пугаются. Всё дело в том, что когда я еду, мне хочется стать ветром. Я пытался заниматься бегом… Но только за рулём почувствовал, что могу летать.

— А мне вот не нравится, — сказала ты, как будто и не слышала моих слов. — Если ты хочешь стать ветром, то почему бы не попробовать это сделать? Но ты довольствуешься тем, что разъезжаешь в черте города… Слегка превышая скорость.

Я не знал, что ответить, и ты не дала мне времени собраться с мыслями.

— Спасибо, — сказала ты и, выскочив из машины, заглянула ко мне в приоткрытое окно. — Я обращусь к тебе, когда мне снова надо будет на пристань.

Я смотрел тебе вслед. Твои волосы развевались на ветру, сливаясь с видневшейся впереди полоской моря».

— Ты можешь почитать мне вслух те стихи, которые написал для меня? — спросила Мичиру.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела, — улыбнулась Мичиру. — Тетрадь у тебя в машине.

— Почему ты думаешь, что они для тебя?

— Так значит — нет? — её голос неожиданно стал серьёзным. Харука испугался. В начале знакомства они могли не говорить серьёзно ни минуты, но в последнее время в словах Мичиру, даже в её улыбке всё чаще проглядывала задумчивая, едва уловимая грусть. Харука хорошо знал, что есть такой предел, за которым шутки становятся правдой.

— Послушай сначала, — попросил он и, закрыв глаза, стал тихо читать по памяти:

Ты — весна в моих объятиях,

И, когда стоишь напротив,

Я хочу одновременно

Петь и умереть от счастья,

Перемешанного с болью,

Ведь любить тебя —

Почти что

Летний жар держать в ладонях.

Харука замолчал.

— Смотри, — сказал он, кивая на замерших посетителей кафе. — Они все прислушиваются к нашему разговору.

— Пускай, — пожала плечами Мичиру. — Люди часто прислушиваются к свисту ветра. Или к пению океана. Это не значит, что ветер и океан существуют только для них. Я боюсь, что океан и ветер вообще не замечают человеческого существования.

Харука продолжал читать.

Ты молчишь, и в моём сердце

Дует злой ноябрьский ветер

И становится всё крепче.

Сквозь распахнутые дверцы

Поникает в моё сердце

Холод злой зимы суровой.

По утрам напоминаешь

Ты растрёпанное солнце:

Будишь, греешь, спать мешаешь,

Будто луч зари бессонной,

Розовой и воспалённой,

Напролёт всю ночь мечтавшей

И решившей вдруг под утро

Заглянуть ко мне бесстыдно

В приоткрытое оконце.

Я могу задёрнуть шторы,

Провалиться в тьму пустую.

Только помни: в те минуты

Я мечусь, как хлопья снега

Бьются в судорогах бури.

Я — зима, пустыня смерти,

Я — больной осенний холод.

Как бы ни был путь твой долог,

Приходи ко мне во вьюги,

Приноси себя и лето:

Я без вас не существую.

— Как ты думаешь, — спросил Харука, — мог бы я посвятить такое стихотворение кому-то ещё?

— Конечно, мог бы, — сказала Мичиру, но её рука мягко стиснула руку Харуки. — Потому что я совсем не «растрёпанное солнце», мой милый. Посмотри на меня получше…

Ночь продолжалась. Бесконечное путешествие на машине продолжалось тоже.

— Ты ещё не хочешь спать? — спросил Харука. Мичиру покачала головой.

— Я не устала. Когда ты рядом, мне совсем не хочется спать…

Уличный музыкант с тоской проводил их взглядом. Мичиру мягко дотронулась рукой до плеча Харуки.

— Останови…

Выглянув из окна, Мичиру поманила к себе музыканта и, вложив ему в руку несколько купюр, попросила:

— Сыграйте нам «Камертон».

— «Камертон»? — с удивлением переспросил тот.

— «Камертон», — повторила Мичиру. — Последняя композиция Мичиру Кайо. Вы должны были её слышать по радио.

Музыкант взял в руки скрипку, а его любопытный взгляд скользнул по фигуре сидевшего за рулём Харуки.

— Так это вы та самая парочка, которая всю ночь напролёт ездит по городу и швыряется деньгами?

— Возможно, — улыбнулась Мичиру. Когда она подняла стекло, Харука ничем не выдал, что от этого ответа — «возможно», который сначала выводил его из себя, теперь его сердце, рухнув, полетело куда-то вниз: как будто во время гонок его автомобиль вылетел на обочину.

— У тебя такой принцип, — спросил он вслух, — никогда и никому ни за что не открывать правды?

— Какое им дело? — вопросом на вопрос ответила Мичиру. — Это наша жизнь, и любой в ней — лишний. Я никого не хочу видеть. Я никого не хочу слышать. Я всю жизнь искала кого-то вроде тебя… И вот. Мы рядом. Почему мир не смолк?

— Но ведь мы знаменитости. Своего рода…

— Конечно. Ты помнишь, как это произошло?

«После того, как мы расстались на пристани, я думал, что больше никогда тебя не увижу. Мне хотелось открыть дверь, крикнуть тебе вслед что-нибудь, что могло бы тебя задержать, но я не смог. Не смог, хотя у меня был приличный повод: ты забыла свой плащ на заднем сиденье в машине. Каждый раз, когда я пытался сближаться с людьми, получался один снежный ком из непонимания, которое росло день ото дня и становилось всё глубже, глубже и глубже. В конце концов я решил, что проще никогда и никого не пускать в свою жизнь, и чем более поверхностны мои связи с внешним миром, тем лучше. На обочине дороги я заметил Усаги.

— Харука, — попросила она. — Подвези меня.

— Садись, солнышко.

С ней было просто и легко: достаточно было наговорить приятной ерунды, и она расцветала. У Усаги был молодой человек, и мы оба знали границы, которых переходить не стоит. Это не мешало ей восхищаться мной, а мне — подвозить её к дому и одновременно непрестанно возвращаться мыслями к девушке с зелёными волосами. «Девушка с зелёными волосами, — подумал я. — Это почти что поэма».

«Я думал, что ты больше не придёшь, но ты пришла. На Рождество. И принесла с собой зелёную еловую ветку.

— Если ты пришла за плащом, — сказал я, протягивая тебе его через порог, — то вот он. С праздником.

Ты взяла плащ и, отодвинув меня в сторону, прошла в комнату.

— Где у тебя тут вешалка? — спросила ты. — Мне холодно, и я бы не отказалась от кофе.

Я хотел ответить, что не приглашал тебя, но вместо этого пошёл варить кофе. Выглянув в комнату, я увидел, как ты ставишь посреди стола еловую ветку в вазе.

— Я никогда ещё не видела такого унылого Рождества, — улыбнулась ты. — Чтобы узнать тебя получше, надо было проникнуть в твой дом. Здесь мрачно, как в склепе.

— Здесь просторно, — ответил я. — И что до меня, то мне здесь вполне уютно. Мне здесь очень даже хорошо одному.

— Да? — ты удивлённо приподняла брови. — Тогда я могу уйти…

— Уходи.

— Счастливого Рождества, Харука.

Я сидел, молча прислушиваясь к твоим шагам, которые становились всё дальше и дальше и скоро зазвучали в полуденной тьме коридора.

— Не уходи. — Я не выдержал и, последовав за тобой, удержал тебя за руку. Ты не ответила ни слова. Не обернулась. Не вскрикнула от неожиданности. И тогда я понял, что ты знала заранее каждый мой шаг».

«Мы сидели на полу и пили кофе, скрестив ноги, как турки. Свет был погашен, и нам было видно, как город переливается разноцветными огнями.

— Мы ничего не знаем друг о друге, — сказал я, почувствовав привычный приступ неловкости и досады — ещё большей от того, что я начинал понимать, до какой степени мне была нужна эта едва знакомая девушка. — Мы встретились случайно, вчера, на улице. И тебе так хорошо и спокойно со мной вдвоём?

— Харука!.. — засмеялась ты и положила голову мне на плечо. — Но ты прав, нам надо узнать друг друга получше, а времени совсем немного. Надо спешить.

— Зачем? Куда?

— На эти два вопроса я пока не могу тебе ответить. Давай лучше другие.

— Хорошо. Сколько тебе лет? Что ты любишь?

— Девятнадцать. А тебе?

— Двадцать два. Ты не ответила на второй вопрос.

— Люблю музыку. Море. Живопись. Поэзию английских романтиков.

И вместе с дыханием у меня вдруг вырвалось:

— А я люблю тебя, Мичиру».

«С тех пор мы встречались. Время от времени. Иногда каждый день, проводя по много часов вместе, делясь самым сокровенным, как будто желая в кратчайший срок возместить долгие годы несостоявшегося знакомства. Иногда ты пропадала и неделю не появлялась. Когда я звонил, голос у тебя был усталым и отрешённым. «Оставь меня, — слышалось в нём. — Мне хочется побыть одной. Не беспокой». Каждый раз, когда мы встречались, я боялся, что этот раз последний и, провожая тебя до дома, старался запомнить черты твоего лица — до мелочи. До деталей. Чтобы навсегда сохранить в памяти и не забыть.

— Харука, — сказала однажды ты, стоя на пороге своего дома. — У меня есть для тебя одно предложение. Не хочешь об этом подумать?

— Да? И какое же? — спросил я, подделываясь под твой всегдашний лживо-поверхностный, немного насмешливый тон. Ты вдруг склонилась ко мне (ты стояла на ступеньке, чуть выше) и обвила меня руками — так внезапно, что у меня перехватило дыхание, как на крутом повороте дороги».

«После этого случая мы с тобой впервые поссорились.

— Мне? Участвовать в гонках? Это немыслимо!

— Но почему? Почему?

Ты стояла напротив, скрестив руки, как будто я тебя оскорбил.

— Да потому, что почему я должен связывать себя с чем-то одним? Я вовсе не хочу быть гонщиком… Всё это так, не всерьёз. Передо мной все дороги открыты…

— А может быть, ты просто боишься? Боишься на самом деле стать ветром?»

«Тот день я помню, как сегодня. Мой первый заезд. И ты на трибуне — в лёгкой летней шляпе, притягивающая к себе все взоры. «Это твоя девушка, Харука?» «Тебе повезло». «Ты хоть знаешь, что она знаменитая скрипачка?» От досады мне хочется стиснуть зубы. К тому моменту я уже знал о тебе всё, и мне совсем не хотелось, чтобы все они обсуждали то, как мне повезло. Повезло — когда ты приходишь первым. Повезло — когда не сорвался с пропасти, а удержался на самом её краю. Повезти может в игре, в бою или в скачках. А в любви повезти не может. «Да» или «нет». Либо вы подходите друг другу, либо нет, как два куска пазла. Я слышу за спиной разговоры, но не оборачиваюсь.

— Харука? Этот никому неизвестный новичок? Он не выиграет…

«Ну, конечно, — я презрительно улыбаюсь сам себе. — Я уже у вас выиграл. Я стану ветром. Я спокоен, я совершенно спокоен. Вот только почему у меня так дрожат руки?»

Я не могу видеть этого наверняка, но мне кажется, что я чувствую на себе твой взгляд. Я ловлю себя на мысли, что я начинаю думать и поступать, как ты».

Ночь близилась к своему исходу, а Харука и Мичиру всё ещё не возвращались домой. Праздничная суета на последнем издыхании всё ещё тщилась казаться живой.

— Ты не хочешь узнать своё будущее, Мичиру? — спросил Харука, проходя мимо шатра гадалки. Мичиру улыбнулась и покачала головой. «Как же ты суеверен где-то в глубине души», — подумала она с нежностью.

— Может быть, мне оставить тебя одного? — спросила она, когда Харука взял её за руку.

— А разве моё будущее не твоё? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Мичиру. — Вполне возможно. Но, если бы ты видел, как много молодых людей ходят на мои концерты… Иногда среди них попадаются и очень красивые.

— А я думаю, что они просто глупы, — мрачно засмеялся Харука. — Что они могут чувствовать к девушке, которую видят впервые в жизни и только со сцены? Разве они могут понимать тебя и то, что ты вкладываешь в свои мелодии? А если они думают, что понимают, то мне жаль их: они просто глупцы.

— Неужели ты ревнуешь?

— Ревную? Нет, ничуть. Просто мне… неприятно, когда тобой восхищается кто-то ещё.

— Харука, — подумав, сказала Мичиру. — Мне кажется, я всё-таки не пойду туда.

— Что? — удивился тот. — Неужели ты принимаешь предсказания всерьёз? Ведь это всего лишь игра.

— Как узнать, что в жизни «всего лишь игра», а что нет?

Харука остановился. Рассветало, и на лицо его спутницы падал розовый луч рассвета.

— Мичиру, — сказал он тихо, — если тебя что-то волнует…

— Нет. Я только хотела спросить, что бы ты делал, если бы сегодня был последний день твоей жизни?

— Я бы провёл его с тобой.

— Правда? Зачем?

— А что я ещё мог бы делать?

— Вокруг целый мир…

— Боюсь, что мне наплевать на него, когда рядом со мной есть ты.

— Харука, — спросила Мичиру, когда они вдвоём возвращались домой. — Она предсказала тебе удачу? В завтрашнем заезде?

Харука молчал, и Мичиру мягко коснулась его руки, лежащей на руле.

— Что? Неужели нет? Да как она могла? Ты же не будешь ей верить?

— Она сказала, — через силу произнёс Харука, — что завтра меня будет ждать опасность…

— Опасность? — повторила Мичиру. — Тогда я поеду с тобой.

— Ты так меня любишь?

— Нет, просто мне скучно всегда оставаться зрителем…

— Мичиру, не шути, — попросил я. Мы замолчали, и стало так тихо, что я слышал, как тикают часы у кого-то из нас на руке.

Перед тем, как сесть в машину, Харука заключил Мичиру в объятия. По рядам зрителей пронёсся тихий шёпот. Эти несносные скрипачка и гонщик. Мичиру и Харука. Целый год отрицавшие, что между ними что-то есть. Харука поднял голову и снисходительно обвёл взглядом ряды зрителей.

— Господи, — вздохнул он. — Какое праздное любопытство.

— Праздное, — повторила Мичиру. На её глазах засверкали слёзы — совсем как снег прошлой ночью. Совсем как серебряная подвеска-камертон у неё на груди. Харука окаменел.

— Может быть, ты наконец скажешь мне всё? — зашептал он, склонившись над Мичиру. — Кто ты такая? Почему ты нашла меня? Почему… так поспешно? Почему ты сегодня поехала со мной? Уж точно не из-за какого-то предсказания…

— Из-за предсказания, — улыбнулась Мичиру и смахнула рукой набежавшие на глаза слёзы. — Но не из-за твоего. Знаешь, вот уже много лет подряд мне снятся сны… Что мне осталось жить до этого Рождества. До этого самого, которое только что кончилось. И про камертоны… Я не придумала эту легенду, Харука, она сама мне приснилась. Я долго наблюдала за тобой. Я узнала о тебе больше, чем ты думаешь.

— Хватит, — тихо произнёс Харука. — Мне неинтересно, как ты меня нашла и зачем. Год назад меня ещё это беспокоило. Сейчас нет. Так что там с твоими снами? Что тебе снилось? Почему ты не решила выяснить всё до конца? Что именно должно было с тобой случиться?

— Не знаю, — ответила Мичиру. — Мне было не до того, чтобы это выяснять… Я решила, что если времени осталось так мало, я лучше потрачу его на то, чтобы найти тебя. Помнишь, я спрашивала тебя, что бы ты стал делать в последний день своей жизни?

— Помню, — мрачно ответил Харука. — Вместо того, чтобы сказать, что ты боишься смерти, ты целую ночь напролёт морочила мне голову, так ведь? Но мне всё равно, что тебе снилось, слышишь?

— Харука, — сказала Мичиру. — Нам самое время в путь…

— Я представляю, что о нас сегодня напишут в газетах, — сказала Мичиру, когда Харука — молчаливый, замкнувшийся в себе, мрачный, обогнул очередной поворот дороги. — Харука Тено и Мичиру Кайо наконец официально признали, что они вместе… И фотографии. Много фотографий, где мы вместе. Знаешь, сегодня мне всё равно, кто и зачем интересуется нашей жизнью. Их любопытство столько времени мучилось от голода. Пусть оно теперь насытится.

— Как называлась твоя последняя композиция? — спросил Харука.

— «Камертон».

— «Камертон», — повторил Харука. — Сердце-камертон, которое тянет, неумолимо влечёт к другому сердцу, которое звучит в одной с ним тональности. Как давно ты начала писать музыку, Мичиру?

— Ты можешь догадаться сам, — загадочно сказала она.

— Каким же образом?

— Какой была первая композиция, с которой я выступила на сцене?

— «H.T.»

— Ну вот, — засмеялась Мичиру. — А ты делал вид, что совсем ничего обо мне не знаешь…

— Харука! — вдруг закричала Мичиру. — Позади тебя!..

Харука резко свернул вправо, прежде чем успел увидеть и почувствовать, как мимо него пронёсся автомобиль — в решающем, роковом сантиметре.

— Харука… — шёпотом произнесла Мичиру. Они молча смотрели друг другу в глаза.

— Они сумасшедшие? — первой нарушила молчание Мичиру. — Эти твои соперники?..

— Не знаю. Но с недавних пор мне стали завидовать многие… А сегодняшнее твоё появление рядом со мной должно было разжечь их зависть в разы.

— Как думаешь, — спросил Харука, немного помолчав, — что-то могло случиться со мной… сейчас?

— Мне кажется, кто-то собрался прийти последним сегодня? — спросила Мичиру, но Харука видел, как от её лица отхлынула кровь.

— Нет уж, — сказал он, стараясь не выдавать своего волнения. — Я буду первым… Но обещай, что потом сыграешь мне обе моих любимых вещи: «H.T.» и «Камертон».

— Я так и не вручила тебе вчера подарок, мой милый, — сказала Мичиру. — Закрой глаза.

Харука зажмурился, и ловкие руки Мичиру надели ему на шею что-то холодное, но лёгкое, висящее на тонком шнурке из кожи.

— Скрипка, — сказал он, разглядывая подвеску на свету. — Спасибо, Мичиру, но обычно мужчины не носят украшений.

— Это не украшение, это талисман, — возразила Мичиру. — Чтобы ты никогда не забывал, что наши сердца бьются в одной тональности…

— Ну, да.

Харука коротко засмеялся и подхватил Мичиру на руки.

— Хватит с меня твоей мистики. Вчера ты говорила что-то о предсказаниях. О последнем дне жизни. Но я жив, и ты жива. Но мы живы. Посмотри за окном. Там встаёт рассвет нашей новой жизни.

— Знаешь, что я подумала Харука? — тихо произнесла Мичиру. — Если мы одно целое. Если я — это ты. То, быть может… Моё сердце-камертон привело меня к тебе, потому что что-то могло случиться с тобой?

2019