Лида (гет)

Праздничный сервиз с птицами, кружевная скатерть ручной работы, бумажные цветы в вазе... Всё такое чужое, что мне не то чтобы страшно, но дико, и поневоле хочется придумать какую-нибудь отговорку и улизнуть. Знали бы вы, что приветливые взгляды жгут меня побольнее калёного железа, глядишь, и не разговаривали бы со мной так вежливо. Знали бы вы, что творится у меня в голове, тотчас же выставили бы за порог, как волка прогоняют из курятника.

Может быть, рассказать вам?

Мелко подрагивающие руки наливают заварку. Она слабенькая и бледная, как щёки девчушки, сидящей напротив меня за столом. Уверен, что это даже не чай, а какая-нибудь ромашка, мята или другая тошнотворная хрень. Я улыбаюсь и пью. Вкус на удивление сладкий, и на мгновение тревожное чувство несоответствия обстановке, холодной рукой копающееся во внутренностях, ненадолго отпускает меня.

Ненадолго.

— Скажите, Сергей, — дрожащая рука с сиреневыми венками неловко поправляет очки, — а кем вы работаете?

Кем я работаю? Прикинь, старичок, лаборантом. Что ж Лида тебе ничего не сказала... И как мне теперь выкручиваться? Глупо молчу, думая, какую мне ложь выбрать — топорную и близкую к истине или позаковыристее.

— Я... самозанятый, — ляпаю наугад. Старик-профессор с уважением кивает. Небось подумал, что я какой-нибудь фрилансер-программист-компьютерщик или ещё какой кабинетный чёрт, хотя одна моя рожа со шрамами должна была бы натолкнуть его на мысли, что «холодно», «холодно», холоднее некуда. Лида смущённо розовеет. Мы переглядываемся. «Не время», — пытаюсь сказать ей взглядом. Когда-нибудь в другой раз — но только не сейчас, не в этот приятный, обманный и хрупкий, но тёплый миг. Сегодня не время для правд.

— Надо же как, — кивает головой худенькая женщина в голубом платье. Оно, должно быть, появилось на свет ещё раньше неё, и вместе с её мамой, а то и бабушкой, гостило на социалистических субботниках и ездило на картошку. Но, чем больше внутренний голос высмеивает сидящих передо мной старичков, тем больше мне охота заткнуть ему глотку. «Это всё от беспомощности», — признаюсь сам себе. Лида, смущаясь ещё сильнее, разрезает торт. Он белоснежный и на вид состоит из одного лишь крема — нежный и нежизнеспособный, как и все в этом доме.

— А в наше время такого не было, — продолжает Лидина мама, и в её голосе звучит не то сожаление, не то удивление — но сожаление не снисходительное, а мягкое и тёплое, с тоской по ушедшей молодости и благожелательностью к нынешней.

* * *

— Ну, и зачем ты соврал им? — спрашивает Лида вечером. Её голос дрожит, но это — звон стали. Когда необходимо, она умеет быть не менее железной, чем я сам. Мне бы ответить ей по-человечески, но вместо того я завожусь с пол-оборота.

— А что мне надо было сказать им? Что я наёмник? Пусть лучше думают, что я человек...

— А ты и так человек, — перебивает Лида, и её фраза ставит в нашем неловком разговоре точку. Мы оба молчим, идём, не глядя друг на друга, но и не отпуская рук, и августовский ветер, парализуя, сковывает нас, примораживая друг к другу наши пальцы, но не души.

* * *

Месяц или другой мы оба интуитивно избегаем неудобных тем. Я зову Лиду на рыбалку. Она выдерживает всего полчаса, а потом начинает жаловаться на холод. Я накрываю её своей курткой, и мы, подшучивая друг над другом, топаем домой через мокрые заросли осоки. Лида рассказывает мне о своих планах поступить в аспирантуру. Она учится на химика, мечтает пойти по стопам отца и стать знаменитым учёным. Слушая её, я чувствую, как у меня сводит зубы от отчаяния.

— Что? — словно что-то почувствовав, она оборачивается. Её силуэт едва прорисован в полумраке. Тонкая, как дымка, призрачная — и явно не для меня.

— Ничего, — отвечаю я, напуская на себя привычную фальшивую весёлость. Я травлю шутки, и Лида морщится, но вежливо улыбается. Каждым своим словом и жестом я разрушаю привычный ей мир, привнося в него капельку грубости, жестокости и боли.

Когда я рассказал Лиде о своём детстве, она долго плакала. А ведь это всего-то была история о злополучной шахте. Тогда я решил, что больше не буду говорить с ней о моём прошлом. А как тут не говорить?.. Иногда воспоминания рвались наружу сами бессвязными криками во время кошмарных снов. Лида пугалась, и я, успокаивая, обнимал её и чувствовал, как она становится всё дальше и дальше от меня. Решение, тогда ещё не принятое, уже болело где-то глубоко внутри незаживающей раной. «Беги, беги, — зудело оно над ухом. — Бросай её и беги, спаси её от себя и своей жизни...» Но как тут скажешь «прощай», глядя в эти доверчивые и любящие глаза?

Сколько прошло времени, я так и не смог понять, за что она меня полюбила. А ведь любила. Говорят, женщины всегда влюбляются в идиотов. И эта мысль ещё долго грела меня, как тёплый уголёк, тлеющий в сердце. Даже в проклятых лабиринтах лаборатории, там, где ничему человеческому не оставалось места, этот тёплый уголёк, забытый и неосознаваемый, всё равно оставался со мной. Мгновениями и вспышками мне вспоминались то сказанное слово, то взгляд, то прикосновение руки... Бывает же — ни разу не бежал с поля боя, а от любви сбежал. Трусливо, подло, не оборачиваясь.

«Лида», — мелькает в моём мозгу в лихорадочном бреду, когда не её — чужие и холодные, хотя и осторожные пальцы, касаются моего израненного тела. «Лида» — когда, убегая от «своих» я рвался наружу, обещая себе, как клянутся закоренелые алкаши: больше никогда. Не предам, не брошу, я всё исправлю. Надежда с болью врывается в душу, свет — в глаза, воздух — в лёгкие. Неужели я выжил? Небо над головой холодное и пустое, как стылая вода, и глядеть у меня нет ни желания, ни времени. Скорее, прочь от «Убежища». Только бы ты дождалась меня, Лида! Лида... При одной мысли, что за время моего бродяжничества тебя мог взять в жёны тот самый «нормальный мужик», которому я когда-то с трусливой лёгкостью вручил тебя, сейчас заставляет мою кровь вскипать.

Вот и знакомый переулок — раскуроченный и растоптанный. Закипевшая кровь в венах остывает, мгновенно превращается в лёд. Каждый шаг, пройденный по когда-то родному городу, отдаётся болью, как удар молоточком в висок. Лида, Лида. Хоть бы мне не найти тебя. Хоть бы тебя увёз далеко отсюда другой мужик. Хоть бы тебя тут не было...

Через осколки разбитых окон я вижу другие — осколки праздничного сервиза. Стол накрыт, и оборванная, грязная скатерть трепещет на ветру. Здесь словно ждали гостя — но гостеприимство улыбается мне страшной улыбкой ожившего мертвеца. Дружелюбие скатерти и сервиза холодно, от них веет могилой.

Какая-то старушонка, кутаясь в телогрейку, выглядывает из-за двери и долго, щурясь, как кошка, разглядывает моё лицо.

— Рыжий, — выплёвывает она наконец. — Наверное, это ты.

— Ты меня знаешь? — бросаю я неприязненно, нутром чуя, что предстоящий нам разговор на самом деле уже состоялся. Старуха осуждающе качает головой.

— Такая девушка, — бормочет она, отворачиваясь. — Могла бы любого выбрать, так нет. Сидела, всё ждала тебя, ждала...

Я закрываю глаза. Хочется не видеть всего этого — но бежать от памяти, как бежать от пуль, от любви и от собственной глупости, не выйдет. Я хотел, чтобы Лидину жизнь взял в руки хороший и любящий парень — а её с бездумной жестокостью вырвал, как сердце, один из моих коллег.

2023