Все подробности этого происшествия (джен)

Великий Шаман шагал через снега. Он знал, что наступает Большой Снег, что идти этот снег будет ровно неделю. Он сам его вызвал. Знал он также, что ему этого уже не увидеть. Большой Снег был последним деянием Великого Шамана, его последним даром этой земле и его несчастной матери. Великий Шаман шёл умирать.

В этот час снег шёл в четырёх мирах и приоткрывал завесу в пятый, свободный и счастливый. Туда и стремился Великий Шаман. Здесь он сделал всё, что до́лжно сделать мужчине — родил сына, обустроил матери дом, посадил несколько деревьев… Больше он ничего не мог сделать, они глушили его таблетками, не верили ему, считали его сумасшедшим. Но он знал, что не сумасшедший, иначе как бы он вызвал Большой Снег? Просто когда любое твоё движение происходит одновременно в четырёх мирах, двигаться приходится с большой осторожностью, чтобы нигде ни во что не врезаться. Всё существует взаправду, иначе вовсе незачем жить.

Он шёл сквозь буран, и буран пел вместе с ним разными голосами, и эта музыка была прекрасна — это была лучшая музыка в его жизни. Последняя.

«А-а-а», — звенели высокие детские голоса, ах, да! — дисканты.

«О-о-о», — тянули альты.

«У-у-у», — пели баритоны.

«М-м-м», — на непостижимой глубине гудели басы.

Внезапно всё смолкло, и в полной, абсолютной, кромешной тишине Великий Шаман услышал, даже не услышал — почувствовал беззвучное «Давай!». Он обернулся, увидел открытую дверь и оттуда свет и шагнул туда легко и свободно. Это оказалось просто и совсем не страшно.

Его родной мир беззвучно содрогнулся, но этого Шаман не услышал, и не увидел, как катится с насыпи искалеченное тело, как увозят его на Скорой, как безуспешно бьются над ним врачи…

Ничего этого он не видел. Маму только жалко, но больше в этом мире его ничто не держало. А для мамы он вызвал Большой Снег…

А вот в новом мире…

Но это уже другая история.

* * *

Мальчик с самого Нового года знал, что что-то случится, и жил в напряжённом ожидании. Учителя говорили, что он стал хуже учиться, хотя куда уж хуже! Но как, как можно учиться, когда что-то назревает, когда мир готов обрушиться?! И он, не в силах сосредоточиться, сидел на уроках, смотрел в окно и не слышал, как называют его фамилию. И в первый день февраля это ожидание вылилось в безобразную истерику в ответ на упрёки матери в нежелании учиться. Он разрыдался совершенно неожиданно даже для себя и ушёл в кровать не доев ужина. И моментально уснул.

Большой Снег шёл над городом, голоса бурана пели согласно и торжественно, под снегом качались фонари и светили приглушённо и таинственно. И внезапно спокойствие спустилось в душу мальчика, ибо он понял: сегодня! Что бы там ни было, оно случится сейчас! А он — готов.

И потому он не удивился, когда открылась дверь, и через неё вышел из мира тот, другой, и мир мягко содрогнулся, меняясь. А сила, оставшаяся в мире, хлынула в мальчика, наполняя его душу уверенностью и светом, которые останутся с ним теперь до самой смерти.

Когда мальчик наутро встал, он чувствовал себя другим человеком и все проблемы показались детскими и ничтожными. Он спокойно сидел на уроках, отвечал на вопросы учителей и недоумевал, что же там было сложного? Все эти уроки просты до безобразия. Вечером он рассказывал младшим какую-то историю, когда грянул гром — кто-то позвонил матери, она позвала его и сказала дрожащими губами:

— Прошлой ночью погиб твой отец.

Мальчик не почувствовал ничего: родители разошлись, когда ему не было и года, мать вышла замуж второй раз, и папой он звал отчима, который не делал разницы между ним и кровными детьми. А родного отца он не помнил и не знал. На всякий случай он подошёл к матери и осторожно обнял её. Она заплакала, уткнувшись ему в макушку:

— Господи, какой дурак! Он же совсем молодой… был! Говорят, попал по пьяни под электричку.

Она расцепила объятие, дико глянула на сына и вышла из комнаты.

Мальчик подошёл к окну. За окном хлопьями валил снег. Мальчик знал, что всё не из-за пьяни и не так, как сказала мама, но как именно — сказать не мог. Это знание никак не вмещалось в слова. Впрочем, это было неважно.

Он медленно выплывал из сна. Снилось что-то неправильное, да и вокруг было что-то неправильное. Какой-то звук, высокий и навязчивый, какой-то запах, знакомый и неуместный, какое-то странное ощущение пространства, тоже вроде знакомого, но… Не открывая глаз, он попытался повернуться на бок. Руки были странно тяжёлые и негнущиеся, он страшно замёрз. Было жёстко. На бок повернуться не получилось. На руках перчатки.

Глаза сами собой распахнулись, но это ничего не изменило, было темно. Он попытался сесть, но что-то его держало. С обеих сторон. Он был не в своей постели, он вообще не понимал, где он. В то же время это место, этот запах, эта гулкая тишина были ему отлично знакомы. Он покрутил головой. Справа что-то светилось. И оттуда же доносился звук. Он снова попробовал сесть — опять не получилось. Хотя бы снять перчатки — он не мог поднять рук. Тогда он подвигал руками вправо-влево — это получилось, но с обеих сторон руки во что-то упирались. Это уже было что-то. Он согнул ногу в колене — она была страшно тяжёлая, но всё-таки сгибалась. Такое ощущение, что он связан, нет, что-то к нему привязано. Видимо, так и есть. Хоть бы содрать ненавистные перчатки и пощупать!

Он закрыл глаза, чтобы подумать. Какое огромное пространство! Спортзал? Нет, с куполом спортзалов не бывает. А, церковь! Я в церкви? Лежу?! Это где это я лежу посреди церкви? Не в гробу ли?

В животе похолодело.

Ладно, могло быть и хуже. Церковь ― не холодильник в морге и не закопанная могила, да. И не камера в крематории. Будем потихоньку выбираться. В крайнем случае, кто-нибудь придёт и спасёт, если только…

Да, если с подачи этого гада, то выбираться надо побыстрее, а то не посмотрят, что живой — закопают и живого, ещё и отпоют предварительно.

Надо посмотреть, какой гроб ― если какой-нибудь шикарный, то трындец. А если дешёвенький, ситчиком обитый, то это мать, и худшее, что грозит — стать посмешищем. Ничего, и не такое переживали. Не открывая глаз, он попробовал приподнять голову ― ощущение, что волосы пришиты к этому жёсткому под головой. Он скосил глаза вправо — что за! Справа кто-то лежал, просто в сумраке церкви (а он был уверен на сто процентов, что это церковь, причём центр храма) было очень плохо видно. А слева… да! Слева тоже кто-то лежит. Очень интересно. Видимо, не гроб ― но почему в церкви? Попробуем выбраться. Интересно, а как я сюда попал? И давай-ка пнём этих, которые с боков. Тут в животе снова похолодело — а вдруг это мертвецы? Он рванулся вверх и упал обратно. Тут справа раздался хриплый женский голос:

— Серёга, какого хрена? Дай попить, плиз, башка раскалывается…

— Я не Серёга, я Андрей, — машинально ответил он.

— А где Серёга? Ой, блин! Я что, так вчера наквасилась, что с тобой домой поехала? Серёга меня убьёт! И что ты меня держишь? Пусти, мне в туалет надо!

— Я тебя не держу! Разуй глаза — мы в церкви! И скреплены чем-то!

— Ни хрена себе глюк! Ладно, я тогда досыпать буду. Пока, Андрей!

Он разозлился и пихнул её локтем так сильно, как смог:

— Это не глюк! Это самая реальная реальность, ты! Давай выбираться отсюда, чем быстрей, тем лучше! А то скоро поздно будет!

— Отвали, глюк! У меня глаза не открываются, я пошевелиться не могу, а ты втираешь мне что-то! И ваще, дай попить, а?

Он молча попробовал вынуть руку из рукава. Её рука сгибалась вместе с его.

— Ты, как там тебя, держи правую руку прямо, попробую выпутаться. Как тебя зовут, кстати?

— Мика. Ты чего такой злой? И где мы, кстати?

Он, кряхтя, выпутывался из рукава — хорошо хоть рубашку к пиджаку не пришили. А вот перчатку пришили к… Кстати:

— Эй, Мика. А что на тебе надето — перчатки и ботинки есть?

— Есть.

— Мы с тобой, похоже, сшиты. И перчатками тоже. Я сейчас выпутаю руку и посмотрю.

Рукав затрещал, но Андрей вынул руку из него и натянул на груди ткань пиджака — пуговицы были пришиты прочно, хорошо, не молния. Потом вывернул руку и расстегнул верхнюю пуговицу, а остальные не доставили особых проблем. Наконец он мог сесть… мог бы! Если бы волосы не были каким-то образом прикреплены к подушке, или на чём он там лежал головой. Он полез в карман за телефоном и тут его бесцеремонно дёрнули за руку:

— А меня ты будешь выпутывать?

— Сейчас. Дай оглядеться, а перед этим выпутать волосы.

Телефона не было, карман был пуст, и вообще, это не мой карман, с ужасом понял Андрей. Извиваясь, он вытащил левую руку и потрогал затылок — точно, пришит волосами к подушке, а подушка приклеена. Вот ведь кто-то заморочился.

— Хотя бы расстегни мне молнию, — капризно протянула Мика.

— Да подожди ты, меня ограбили!

Он сунул руку в другой карман, там было пусто. До карманов на штанах он не добрался, но похоже было, что они тоже пустые. Он протянул руку в сторону Мики, провел по её груди вверх и отдёрнул, когда она лязгнула зубами.

— Ты чего?

— Не лапай!

— Сама попросила тебя расстегнуть!

На ней была толстовка в обтяжку с капюшоном, капюшон затянут так, что оттуда торчал только нос, и завязан намертво, а молния застёгнута до самого верха. Попробовал развязать узел ― не вышло. Молния расстегнулась, под ней была футболка

— Хотя бы телефон достань, меня, небось, потеряли все.

— Где твой телефон?

— В правом кармане толстовки.

Ни в каком кармане телефона ожидаемо не оказалось. Она начала вопить, что Серый ее убьёт, ведь только две недели как… Ему это было совершенно неинтересно, и он вернулся к своим волосам — к счастью, они были пришиты небрежно и непрочно, хоть и отросли, всё равно короткие, и он начал их выпутывать.

Тут зашевелились слева — низкий мужской голос протяжно застонал, зевнул, потом рука дёрнулась — и Андрей получил сильнейший удар в бок, хорошо, не в глаз.

― Тихо ты! Не дерись.

― Какого хрена? Ты, козёл, ты чё, блин, делаешь в моей постели!!! Вали отсюда! Я ща полицию вызову! И отпусти меня, придурок.

И всё это время мужик пинался неистово.

― Разуй глаза, кретин! Ты спишь в церкви обычно, да?! И прекрати буянить, задолбал!!!

Мужик озадаченно замолчал и замер. Повертелся и спросил:

― Эй, а ты кто? Я что, умер?

― Не знаю. Я Андрей.

― А ты умер?

Андрей глубоко вздохнул и сказал:

― Нет. Я дышу. И голова болит. И телефон спёрли. Думаю, ты тоже без телефона. Как тебя зовут хоть?

― Сергей. Я вроде тоже дышу. А что вы тут делаете?

Тут хрипло вступила Мика:

― Я тоже дышу, всё прояснили, а теперь помогите даме. И дайте мне попить, наконец!

― Откуда здесь баба? ― спросил Сергей.

Андрей не ответил, он сосредоточенно отпутывал волосы от изголовья. Да это и не требовалось, его со… ― кто, кстати? Не собутыльники, не соратники, не спутники… Согробники, решил Андрей. Так вот, его согробники отлично справились без него.

― Я не баба, я женщина! ― верещала Мика.

― А женщина что, не баба?

И так далее, по нарастающей.

Андрей в этот момент обнаружил, что рубашка всё-таки пришита к пиджаку. Спинкой. К спинке пиджака и к лежбищу. Он протянул руку, пощупал и обнаружил, что штаны тоже пришиты к рубашке и к лежбищу верхней частью. И, видимо, трусы.

― Твою ж дивизию!

Андрей развязал галстук — хорошо, хоть его ни к чему не пришили! — расстегнул рубашку, брюки и рывком сел.

Орущие со… гробники замолчали и хором потребовали:

― А теперь меня развяжи!

Андрей огляделся и понял, что таки да, это действительно гроб. Только огромный, почти квадратный. В темноте не было видно, какого он цвета и обит ли ситчиком. Он сказал:

— Развяжу, если заткнётесь.

Они моментально заткнулись.

Он сказал:

— Я сейчас ощупаю вас, чтобы понять, пришиты вы к гробу или нет.

Пленники оказались пришиты спинами к днищу и рукавами к обивке с боков. Капюшон Микиной толстовки тоже. Кроме толстовки на ней была футболка с длинным рукавом — тадамм! — пришитая тоже, и узенькие джинсики, намертво пришпиленные к обивке. Плотный свитер Сергея и его просторный рабочий комбинезон были прочно скреплены друг с другом и с гробом. И, естественно, одежда соседей по ложу была пришита к одежде Андрея.

Андрей понял, что вылезет из этого гроба только голым, а выпутать своих согробников без подручных средств не сможет. Они молча смотрели на него блестящими глазами.

— Я сейчас вылезу и пойду поищу нож или ножницы, чтобы отпороть вас и свою одежду.

Он развязал ботинки (они были пришиты к носкам, носки к штанам) и, извиваясь, стал вылезать из штанов и носков одновременно. К счастью, трусы были прхвачены небрежно и только в одном месте, он оборвал нитку, вылезая. Потом осторожно вылез из гроба и по холодному полу зашлёпал… куда-то. Где-то капала вода, и он пошёл на звук. Оставшиеся в гробу снова увлечённо ругались, одновременно пытаясь выяснить, как и куда они попали.

Андрей прошлёпал, как он думал, к выходу. Выход был закрыт. Около выхода стояла большая круглая чаша, в неё откуда-то сверху капала вода. Он смутно помнил, что выходов в церкви бывает много, и пошёл к другому. В гроб возвращаться не хотелось, там продолжали переругиваться со… товарищи по несчастью. Между тем зубы стучали всё ощутимее — не май месяц. Апрель, ага. Было холодно, а Андрей был голый. И босой. И из носа текло. И кстати!

Андрей решительно вернулся к гробу. Он вспомнил, что в кармане штанов у него должна быть пачка носовых платков. А в другом кармане — мультитул с ножом. Маленький, правда, но на то, чтобы отпороть…

Тут он подошёл к гробу и Мика с Сергеем заткнулись на полуслове, будто их выключил кто. В процессе перебранки они успели выяснить, что Сергей вовсе не тот Серый, которого звала Мика, и что это хорошо, потому что тот Серый первым делом ей вломил бы, а потом стал бы разбираться, что случилось и кто виноват, и что Мику вообще-то зовут Лена, просто ей это имя не нравится. Ещё Мика пыталась развязать капюшон своей толстовки, но в перчатке и одной левой получалось не очень. А Сергей расстегнул застёжки комбинезона и выяснил, что толку от этого нет, потому что комбинезон пришит к свитеру и спереди, и сзади.

Андрей забрался в гроб (он стоял на нескольких сдвинутых скамейках) и полез в карман штанов. Штаны оказались всё же его, и даже пиджак он вспомнил, но этот карман был пуст. Остальные карманы — тоже. Тогда он спросил:

— У вас есть что-нибудь в карманах?

— У меня и карманов-то нет, кроме толстовки, там был телефон, но он тю-тю, — сказала Мика. — Меня Серый убьёт, он мне недавно совсем его подарил.

— А у меня карман с дыркой и ножик провалился в штанину, за подкладку, — сказал Сергей. — И я его чувствую правой ногой. Видимо, его не заметили. В другом кармане был кошелёк, но сейчас… — он смешно поёрзал, — нету… — закончил он упавшим голосом. — И телефона тоже нет. И сигарет… Сколько времени и какое сегодня число? Я в отпуске до понедельника, а заснул в четверг… кажется… Я был на свадьбе, мы два дня гудели не просыхая. Или три? Или всё же два?

Под правой щиколоткой Серого в штанине действительно нащупалось что-то твёрдое. Перебирая пальцами, Андрей потащил это вверх по ноге, дотащил до кармана и обнаружил, что карманы аккуратно зашиты. Суровой ниткой через край.

— Дырка. На колене. Дай-ка я сам.

Сергей, немыслимо изогнувшись, вытащил руку из рукава и перчатки и изнутри штанов довёл нож до колена, а из дырки его выковыривал уже Андрей. К счастью, их рукава и перчатки всего-навсего скрепили друг с другом, а не пришили ко дну гроба.

Открыв нож, Андрей первым делом отрезал пиджак и рубашку, пусть с изрядным куском простынки и матрасика, потом максимально аккуратно отпорол их от штанов и чужой одежды, но надев их, сразу почувствовал себя лучше. Верхние детали от одежды со… товарищей и своих штанов он отпарывал гораздо аккуратнее, дырок, по крайней мере, не осталось. Потом так же аккуратно отпорол свои штаны от гроба и штанов товарищей — ботинки с носками не стал, но они были пришиты только к штанам, и он так и влез в штаны и ботинки, возблагодарив небо за то, что шнурки ни к чему не пришиты.

После этого стало возможно отпороть сперва Мику, потом в четыре руки Сергея, потом Сергей и Мика по очереди отпороли свои штаны от верхних деталей, а верхние детали от перчаток, и, наконец, все отправились искать выход.

Все двери были заперты. И окна тоже, по крайней мере, те, до которых они достали. Впрочем, даже если бы они открыли или разбили окно, все окна были за решётками. И сторожа не было — а Андрей крепко надеялся его найти и выяснить, где они и зачем, и почему в таком странном составе. И ещё ему было дико интересно, почему гроб и зачем кто-то так заморочился и пришил всё ко всему.

Страшно хотелось курить, но сигареты пропали с остальным содержимым карманов. Совместными усилиями они выяснили, что уснули в четверг в трёх разных населенных пунктах, причём ни один из них не уснул у себя дома, все трое пили в гостях.

Зато они нашли лестницу, ведущую на колокольню, на втором этаже была дверь в коридор. Все двери были закрыты, кроме дверей в туалет и небольшую кухню. В кухне обнаружился электрочайник странной формы, а из крана текла вода. И даже было электричество.

Выпив чаю и съев хлеба и печенья из пачки, все немедленно захотели спать, но спать было страшно — мало ли где проснёшься, заснув в таком месте. Решили спать по очереди. Первым вызвался сторожить Сергей. Андрей и Мика улеглись было на полу, но поняли, что рискуют примёрзнуть, поэтому все трое спустились вниз, в храм, унесли гроб на кухню и улеглись в него, там хотя бы мягко. Мика уснула моментально, а Андрей довольно долго крутился, но потом уснул и он. Вслед за ними, присев на стул, вырубился Сергей.

Мика собиралась в поход. Кружка, ложка, куртка, спальник, розовый кружевной зонтик… Ещё непременно разделочную доску и красный брелок, но их так просто не взять — они лежат на самой верхушке Холма-за-Шкафом.

Доска бирюзовая, а брелок красный — Мика точно знает, что они там лежат, но, чтобы их достать, надо подтащить стремянку к шкафу, перелезть через него, добежать до Холма и на вершине взять. Мика притащила стремянку, влезла на самый верх, но вершина Шкафа всё равно была чуть ниже подмышек. Мика изворачивалась и так, и этак, смотрела на вожделенную доску, но залезть на Шкаф было никак — очень высокий Шкаф сегодня попался, а вода всё прибывала…

Но, впрочем, может, добраться вплавь? Мика огляделась вокруг в поисках подходящей лодки, внезапно вода плеснула и попала ей в нос. Мика подскочила и открыла глаза — серое утреннее небо, а вода, потому что Андрей брызгает на неё рукой:

— Проснись, а то утонем нафиг!

Мика попыталась сесть, но Андрей придержал её рукой и сказал сурово:

— Не резко! Садись очень аккуратно, а то перевернёмся. И лучше держись за край. А я разбужу Николая.

— Какого Николая? — Мика с опаской села. Они снова были в гробу, но не пришиты, а плыли по воде. — Это Серый, но не мой Серый, а какой-то незнакомый. И почему опять в гробу? И вообще… куда мы плывём?

— Да я сам только что проснулся и знаю не больше твоего. Я думал, он Николай. Эй, Серый!

Андрей осторожно потыкал Серого пальцем, тот резко сел, гроб качнуло, Андрей схватил соседа за плечо и крикнул:

— Замри!

Серый неловко вывернулся из его руки и упал в воду. Андрей схватил его за свитер, гроб сильно качнуло в сторону мужчин, через край перелилась вода, сразу стало холодно и мокро. Мика выругалась.

— Цепляйся! — пропыхтел Андрей Серому. Серый вцепился намертво в край:

— Я плавать не умею! — сказал напряжённо Серый. — Я сейчас утону.

— Не утонешь! Гроб деревянный и прочный, он плывёт даже с нами и водой внутри. Да и берег недалеко.

— Меня затягивает под гроб.

Видно было, как Сергей скрючился, и его ноги затягивает под днище.

— А ты расслабься и ляг на живот. А сперва опусти ноги вниз. Вон, смотри, тростник — тростник не растёт на глубине, — вмешалась Мика. — И вообще. Тут холодно и мокро. Не шевелитесь, мальчики, я попробую встать и посмотреть, что там за тростником.

Она очень медленно и осторожно встала на своей стороне, Серый дёрнулся, и Мика тоже свалилась, гроб качнуло ещё раз, туда залилось ещё немного воды. Потом Мика вынырнула, схватилась за борт и сказала, стуча зубами:

— Там церковь. И до дна я достала, когда упала.

Она, держась за гроб, с головой скрылась под водой, вынырнула и сказала:

— Дно очень илистое. Поплыли к берегу. Мне кажется, это та церковь, в которой мы так удачно проснулись ночью. Там хотя бы тепло и сухо.

Андрей нерешительно посмотрел на воду — в воду не хотелось, хотя он был уже весь мокрый.

— Не лезь, — великодушно разрешила Мика, по стеночкам гроба перебираясь к Серому. — Мы тебя отбуксируем. Хорошо, что нас на этот раз не пришили.

Она добралась до Серого, велела ему делать, как она, и они поплыли к тростнику и через тростник.

С некоторыми трудностями выкарабкавшись на берег и вытащив гроб — в процессе Андрей тоже свалился в воду, так что все были в равном положении и одинаково мокрые — они отжали одежду и отправились на разведку.

Церковь стояла на холме. Она была белая и какая-то кружевная, очень красивая. Вокруг был забор — деревянный, довольно высокий, покрашенный зелёной краской. Вдоль забора рос малинник, вдоль малинника шла тропинка. Толку от малинника не было никакого, на нём ещё ничего не росло, но подойти поближе к забору он не давал.

Приключенцы, не сговариваясь, повернули направо и довольно скоро упёрлись в калиточку поперёк тропинки. Зелёный забор так же продолжался, а за калиточкой было кладбище, огороженное хлипким штакетником. Калиточка была заперта, но в пяти метрах от неё был пролом в заборчике, и вся компания вошла на территорию кладбища. Кладбище было старое и запущенное.

— Если мы прямо сейчас не придём куда-нибудь в тепло, я окочурюсь, — жалобно сказала Мика. Она действительно дрожала, впрочем, мы тоже замёрзли, подумал Андрей, вслух же он сказал, постукивая зубами и снимая пиджак:

— Здесь должно быть правление, или кто там главный над кладбищем? Правда, сейчас ещё рано, наверно, всё закрыто. Но мы можем поискать вход в церковь, там теплее, и рядом может жить священник или хотя бы сторож. И возьмите пока мой пиджак. Он мокрый, конечно, но вам будет теплее.

— Смотрите! — вдруг сказал Серый, ткнув пальцем в какое-то надгробие. — Это что за язык?

Мика подбежала посмотреть и страшно удивилась:

— Это эльфийский язык. Не помню, синдарин или квенья, но какой-то эльфийский. Я на нём не читаю, только опознать могу.

— Эльфы что, реально существуют? — Андрей от изумления забыл, что замёрз. — Откуда вы знаете, как выглядит эльфийская письменность?

— От Профессора, конечно же, откуда ещё. А вы не знаете? — Мика стянула пиджак Андрея на груди и увидела, что мужчины смотрят на неё, как… Она не могла подобрать сло́ва, как. — Вы что, Толкина не читали? А этот чувак, видимо, конкретно упоролся, раз даже на могиле ему по-эльфийски написали.

Серый подошёл к надгробию и потрогал его пальцем:

— Толкин? Что-то знакомое. Не помню. Что он написал?

— «Властелина колец», — сказал Андрей. — Книжку я не читал, я кино смотрел.

— А вот, смотрите, перевод. «Его здесь нет, уплыл за море и пребывает в Валиноре. А здесь лишь кожура лежит». Даты жизни не могу разобрать, стёрлись. А кино я тоже смотрел. Имени нет. Странная могила. Пошли куда-нибудь в помещение, пока совсем не окочурились.

— Пошли. Ты прав, Серый. Пошли, Андрей. — Мика незаметно для себя перешла на «ты» и вернулась на тропинку.

Уже было совсем светло, и Андрей наконец разглядел своих спутников. Мика — с бледным лицом, остреньким носиком, темноволосая, с короткой стрижкой — одета в чёрное: чёрные джинсы, чёрная футболка с серым принтом и чёрная же толстовка с капюшоном. Сейчас она ещё куталась в пиджак Андрея — тоже чёрный.

Серый — широк в кости, не очень высок («Ниже меня», — не без удовольствия отметил Андрей), одет в рабочий синий комбинезон и серый свитер. Лицо его, простое и широкое, уже начало зарастать щетиной, на макушке намечалась лысина. Ходил он раскачиваясь.

Они гуськом шли по тропинке — когда тропинка завернула за высокий разлапистый куст, Мика издала восторженный вопль — она первой увидела сторожку или что-то вроде. Небольшая избушка стояла чуть справа от тропинки, была окружена покосившимся штакетником, из трубы шёл дым. Калитка была приоткрыта.

Переглянувшись с Серым, Андрей взял Мику за руку и обогнул, чтобы она была за его спиной, прошёл в калитку, приблизился к двери и постучал.

— Заходите, открыто! — отозвался из дома весёлый голос.

Андрей вошёл в дом, что-то брякнуло и прямо в лицо ему понёсся какой-то предмет. Андрей отбросил это, оно сперва отлетело, потом опять понеслось к его лицу. Андрей выставил руку и поймал — это оказались коньки, обычные хоккейные коньки, привязанные верёвкой где-то вверху.

— А зачем коньки… — он запнулся, не зная, как сформулировать вопрос.

— А, не обращайте внимания, это мой братец дурит. Говорит, ловушка для зомби. Он ещё и не так может. — В прихожей появился высокий парень, вытирающий руки полотенцем:

— А что вам надо?

Сзади просочилась Мика и с детской непосредственностью спросила:

— А можно тут у вас погреться? А то мы в реку упали.

— Ну заходите. А вы прямо вдвоём упали в реку?

— Втроём, — сказал Серый, входя в прихожую вслед за Микой, и протянул руку хозяину дома. — Сергей. Извините, что вот так вламываемся, но действительно очень холодно. Мы обсохнем и уйдём, нам ещё домой добираться надо как-то. И кстати, где мы находимся?

— В моём доме. — Парень пожал руку Серому и представился: — Роман.

Потом он вопросительно посмотрел на Мику и Андрея, и Андрей сказал:

— Я Андрей, а это Мика. Очень приятно с вами познакомиться.

— Пойдёмте в кухню. Я вам выдам по спальнику, вы сможете повесить вещи вокруг печки, она как раз топится. Я вам даже яичницу пожарю, но вы мне расскажете, откуда вы так удачно упали в речку. Потому что здесь на полдня ходу нет другого жилья, кроме моего дома. Жилого жилья, я имею в виду.

Когда вещи были развешены и разложены на просушку вокруг большой русской печки, гости, замотанные в спальники, расселись вокруг стола в кухне и каждый держал в руке кружку с чаем, Роман, поставив сковороду на огонь, начал жарить сало, лук и картошку, а яйца выложил на стол и опять спросил:

— Откуда вы взялись в речке, такие красивые?

Ответил Андрей:

— Ты представляешь — не знаем. И кстати, какой сегодня день и где мы находимся?

— Сегодня пятница, вы находитесь в местечке, называемом Старое Кладбище, речка внизу называется Вихляйка, и всё это в Воронежской области.

Услышав про Воронежскую область, Серый присвистнул:

— Хренасе! Я и удивился, что так тепло, потому что я из Архангельской области, из Борисоглебского, поехал в гости к другу в Никольское, там мы выпили, и потом проснулся уже в гробу.

— Ой, а я живу в Никольском, а поехала в Сергеевку! — вдруг выпалила Мика. — А ты к кому в Никольском ходил? Постой, на свадьбу Катюхи? Как же её мужа-то зовут? Она старше меня, мы с ней так, слегка знакомы. А мужик какой-то пришлый.

— И ничего не пришлый, он наш, Борисоглебский. Женькой его зовут.

— А я пил в Борисоглебском, а живу как раз в Сергеевке, — вставил свои пять копеек Андрей. — И как же это я ни с кем из вас не знаком?

Роман присвистнул:

— Так когда вы познакомились? И где?

— Сегодня ночью, в гробу.

— Ну-ка, ну-ка, в каком гробу? Я про такое читал, но надо убедиться.

— В обыкновенном. В полированном. Только он квадратный, мы в него втроём поместились. Он там, на берегу остался, — ответила Мика.

— Что, в реке и в гробу? И он плыл? — Роман поразился ещё больше.

— Плыл — это потом. А сперва мы проснулись в церкви. И мы были пришиты. — У Мики лучше всего получалось рассказывать, поэтому мужчины предоставили право повествования ей. Роман молчал, и она продолжила.— Представляешь, мы были пришиты к гробу и друг к другу, еле отпоролись, карманы пустые, церковь заперта, а я с бодуна…

— Я тоже! — выпалили хором Серый и Андрей.

— А вы меня не разыгрываете? Честное слово, если бы кто-то мне рассказал такую историю, я решил бы, что он надо мной насмехается, уж очень всё совпало.

— Иди к берегу и проверь, — сказал Андрей. — Гроб там.

— Если его не спёрли, — дополнил Серый.

— Да тут некому переть-то, — ответил Роман, разбивая яйца в сковороду. — И при чём тут река?

— Сейчас и до реки дойдёт. Не перебивай, — парировала Мика. — Мы отпоролись, вылезли из гроба, пошли искать выход, а там все двери закрыты, кроме одной, а это не выход, она ведёт в такой коридор, там лестница, там ещё коридор и в нём много дверей, все заперты, только одна открыта, там маленькая кухня. Ну, мы поставили чайник, попили чаю с печеньками и захотели спать, ещё ночь была. Там по полу дует, больше негде, поэтому мы сходили за гробом, втащили его в эту комнатку и легли. Сергей остался сторожить, но, видимо, тоже заснул. Проснулись в гробу и уже он плыл по вашей речке. Хорошо, в этот раз не пришили.

Роман разрезал яичницу на четыре части, достал тарелки и снял сковороду с огня. Раскладывая яичницу, он сказал:

— Ничего себе, приключеньице! Сейчас поедим и пойдём за вашим гробом. Не поверю вам, пока сам не увижу. Да и не стал бы я оставлять гроб в доступе. Обувь на всех найдётся, но я должен это видеть!

— Увидишь, — мрачно сказал Сергей. Потом он взял хлеб и вилку, придвинул тарелку и лицо его просветлело. — Обожаю такую яичницу! — с чувством произнёс он. — Спасибо!

— Слушайте, только ешьте быстрее уже! Я ж помру от любопытства, — сказал Роман.

Полчаса спустя они уже бодро чапали вниз с холма, всё так же замотанные в спальники и обутые в разномастную обувь Романа. Мика натянула на каждую ногу по два шерстяных носка, и все равно ей приходилось следить, чтобы не выйти из сапог — ноги болтались в них как языки в колоколах. На спуске было немного скользко — земля до конца не просохла. Мика так увлеклась процессом ходьбы в сапогах выше колена и на десять размеров больше, чем надо, что почти не слышала, о чём говорят мужчины. Внезапно и резко они остановились, Мика почти протаранила спину Серого.

— Что? — ехидно спросил Роман, — может, вам ещё телевизора позвать? Не волнуйтесь, ещё парочка таких вопросов, и он сам сюда приедет! Лично за вами. И заметь, я ему скажу, что ты сам, никто тебя за язык не тянул.

— В смысле? — удивился Серый. — У вас что, по телефону нельзя звонить?

— В смысле — звонить? — ещё сильнее, чем Серый, удивился Роман. — В колокол? Так с нас брать нечего, наш колокол лет десять как сняли. А зачем тебе нужно, чтобы… — он запнулся и понизил голос, — чтобы телефон… ну, чтобы он позвонил в колокол? Это что, какой-то специальный обряд?

— Нет, конечно! — Серый недоумевал, но пока ещё понимал, что над ним не издеваются. — Ты так говоришь, будто телефон — живой человек.

— А у вас что — неживой что ли?

— У нас телефон — вообще не человек. У нас аппарат.

— Ни фига себе, как вы живёте! Зря я, видимо, газетам не верил. Ты из какого объезда?

— Объезда? Это как?

— Ты издеваешься, что ли? Архангельская область соседняя с нашей, а объезд у тебя какой? — Роман не выдержал первым. — Или... — его голос замер. — Или у вас не объезды?

— Стоп! — вмешалась Мика. — Мальчики, не ссорьтесь. Роман, пожалуйста, назови полный адрес своего дома.

— Адрес? А что такое адрес? А, наверное, вот это — третий дом местечка Старое Кладбище, Байгырский объезд, Воронежская область, Урюпинское коняжество, Старшая Ветвь.

Андрей сел, потому что ноги перестали держать:

— Да, это. Это мы что, домой не вернёмся? Вообще никогда?

— Ну-у… Как-то же мы сюда попали, — дрожащим голосом протянула Мика. — Меня там Серый потерял, наверно. Может, обратно тоже как-то попадём? — она с надеждой глянула на согробников.

— Не думаю, — Андрей помотал головой, подтянул ноги поближе и с усилием встал.

— Эй, ребята, вы чего? — Роман смотрел на них обеспокоенно. — Что не так с моим расположением?

— А то, что у нас нет никаких объездов, никаких коняжеств и никакой Старшей Ветви! — почти спокойно сказал Серый. — У нас районы, если я правильно понял, округа и Российская Федерация. Но Воронеж у нас тоже есть. И Воронежская область. И говоришь ты на русском языке. Но какие-то слова у тебя значат совсем другое, чем у нас. Например, что такое объезд?

— Место, которое конязь может объехать за двадцать дней на добром коне. Ну, раньше так было. Сейчас уже давно не мерили, коняжичи другим заняты. И не успевают. Но это все дети знают, они это в первой ступени проходят. И вообще, пошли на ваш гроб посмотрим. Есть у меня одно подозрение, но лучше проверить сперва.

— Пошли. — Мика обогнула мужчин и пошла вперёд, слегка ссутулившись. В глазах у неё жгло, она с трудом сдерживалась, чтоб не заплакать. Бедная мама! И сестра! И... И даже позвонить нельзя. И кстати! — Подожди, Роман, а что у вас за телефоны такие?

— А это я вам дома объясню. Где ваш гроб?

— Здесь где-то был, — упавшим голосом сказала Мика. — Вот след, видишь?

Действительно, было видно по следам на топком берегу, что здесь протащили что-то широкое и тяжёлое, ровная линия рогоза в одном месте была промята. Но гроба не было.

— Ладно, мальчики. Понятно, что мы попали, непонятно, насколько глубоко. Подождёте, пока дама сходит в кустики?

— Да мне тоже не помешает отойти в сторонку, — пробасил Серый.

— Очень хорошо! Я туда.

Кусты были какие-то сомнительные, полупрозрачные, и девушка отошла довольно далеко. Найдя подходящее местечко, она стала разматывать спальник, поёживаясь от холода и глядя под ноги, потом поняла, что в этих сапогах сесть на корточки нереально, а время поджимало. Кончилось тем, что она не глядя бросила спальник куда-то назад и повыше, нашла относительно чистое место, сняла сапог, положила его и встала ногой в носке на голенище, проделала ту же операцию с другим сапогом и наконец-то смогла сесть на корточки. Местечко было под уклон, сапоги остались сухими, она так же аккуратно встала, влезла в сапоги, и тут услышала, как её зовут.

— Сейчас! Я иду! — крикнула она, повернулась к спальнику и…

Спальник висел на какой-то гладкой полированной штуке, прислонённой к дереву. Сняв спальник, она увидела, что это крышка гроба, но не их, в котором они очнулись, а от другого, поменьше. И цвет другой, более светлый. И по углам четыре ручки, похоже, бронзовые.

— Мальчики! Лучше вы сюда идите! — крикнула она.— Смотрите, что я нашла!

Потом она спохватилась, что стоит полуголая, и замоталась в спальник.

Первым до неё добежал Роман и присвистнул, увидев крышку.

— Это от вашего? Вы не говорили, что он был с крышкой.

Тут продрались через кусты Серый и Андрей.

— Опа! Ещё один? — сказал Серый.

— Это не наш, — сказал Андрей. — Мы бы не влезли втроём в ящик такого размера. Он на двоих. — Он поставил крышку «на попа». Она была ниже его, но шире. — На двоих...Детей, наверно, — неуверенно заключил он.

— Тут ручки, — сказал Серый, — может, отнесём эту штуку в церковь?

— Зачем? — спросил Роман.

— Мне кажется, так будет правильно, — ответил Серый.

— Ну ладно, потащили, — согласился с ним Андрей и взялся за ручку. Серый взялся за вторую и вопросительно посмотрел на Романа.

— Вы уверены? — Роман с опаской смотрел на крышку и не двигался с места. — Может, не стоит это трогать?

Мика, придерживая спальник одной рукой, другой решительно вцепилась в холодную бронзу:

— Ну, они уже взялись. До церкви я бы не стала тащить, но на берег, мне кажется, надо вытащить.

— Ну потащили, — нехотя согласился Роман и взялся за четвёртую, вскрикнул, тут же отпустил и затряс рукой. — Меня чем-то шарахнуло. Не очень сильно, но больше я эту штуку трогать не буду. Так что, если хотите её тащить — без меня.

Они всё-таки доволокли эту крышку до ограды церкви — Роман к ней больше не прикоснулся — и поставили у ворот. Ворота были заперты, через забор они не полезли, пошли обратно к Роману.

Войдя в дом, Роман первым делом проверил одежду гостей, висевшую вокруг печки. Одежда была ещё мокрой. Потом он открыл плоский ящичек, висевший около двери, и снял с гвоздика связку из трёх ключей с зелёной биркой.

— Ну что, гости дорогие? Я пойду проверю церковь, вы меня подождёте здесь или со мной пойдёте? Только учтите, одежда пока не высохла.

Серый вскочил со стула, на который только что сел, и сказал:

— С тобой, конечно. — Потом повернулся к своим товарищам: — Ребят, мне кажется, нам лучше не разделяться.

— Думаю, ты прав, — сказала Мика и влезла обратно в сапоги, из которых только что вылезла.

Андрей, ещё не успевший разуться, молча кивнул и вышел во двор.

В этот раз обошлось без странностей и сюрпризов, крышка маленького гроба стояла там, где они её оставили. Андрей и Серый взяли её и потащили вслед за Романом, который открыл им калитку рядом с воротами.

В церкви было сумрачно и тихо. Капала вода, пахло ладаном. В центре стояли две широкие лавки, сдвинутые вместе, и на них стоял гроб. В гробу, скорчившись и обнявшись, лицом к лицу спали…

— Ой, это что, дети? — полушёпотом спросила любопытная Мика, первая подскочившая к гробу. По церкви пошло гулять эхо. Проснулся и заплакал малыш. Старший ребёнок не открывая глаз прошептал:

— Спи, ночь ещё. Давай накроемся как следует и поспим, пока мама не пришла.

Тонкая рука слепо зашарила вокруг ребёнка, но одеяла не нашла, а наткнулась на бортик гроба. Глаза резко распахнулись, рука уже осмысленно провела по бортику, обитому белым, подросток резко сел и заметил взрослых. Моментально задвинув младшего за спину — младший замолчал и только в ужасе таращил глаза из-за его плеча — старший резко спросил:

— Вы кто? Зачем вы нас сюда притащили?

Мика выставила перед собой ладони в защитном жесте и спокойно сказала:

— Мы вас сюда не тащили. Мы сами проснулись в похожем гробу. А потом нашли крышку от вашего.

— Врёте! Вы нас похитили? Отец найдёт нас и вас убьёт!

— Не найдёт. Это другой мир. Параллельный, что ли...

Подросток фыркнул, секунду подумал и спросил иронически:

— Что, и эльфа можете показать?

Все обернулись на Романа, он замотал головой.

— К сожалению, эльфов у нас нет.

— И что вы с нами сделаете? — напрягся подросток. Ребёнок за его спиной тоже напрягся и явно собрался зареветь. Старший обхватил его, не оглядываясь, и цыкнул: «А ну, тихо!» Ребёнок замер.

— Прежде всего познакомимся, — сказал Роман, выходя вперёд. — Я Роман. А вы?

— Василиса.

Мика в изумлении вытаращила глаза — она была уверена, что это мальчик лет четырнадцати.

— Можно Вася. А это Марек. Вы здесь главный? — вопрос был обращён к Роману.

Видно было, что Василиса никому не верит, но решила вести себя осторожно.

— Он единственный из нас местный, — сказал Андрей. — Я Андрей, а это Мика и Серый. И мы так же попали сюда, как и вы. Проснулись в гробу.

— Только мы были пришиты и с бодуна, — вставила Мика, не к месту хихикнув.

— А где мой телефон? — внезапно заорала Василиса. Всё время разговора она медленно и незаметно тянулась к карману, добралась до него и обнаружила, что он пуст. — И нож! И деньги! Верните мне всё, воры паршивые!

Она выпрыгнула из гроба, подскочила к Роману и замахнулась. Учитывая разницу в росте, смотрелось комично. Роман не дрогнул, лишь перехватил и сразу же отпустил её руку. Василиса сникла, отошла и спросила тихо:

— Что? Вы ничего не вернёте?

— Мы тоже проснулись с пустыми карманами, — тяжело вздохнув, «утешила» её Мика. — И куда всё делось, не знаем.

— Понятно, — сказала Василиса упавшим голосом, вернулась к гробу и взяла Марека на руки. — Мы готовы.

— Вы голодные? — деловито спросил Роман. — Пошли ко мне, здесь еды только чай и печенье.

— Пошли, — покорно согласилась Василиса.

По дороге к Роману выяснилось, что Василиса и Марек не брат с сестрой, вообще не родственники, а Василиса его няня, что они оба старше, чем выглядят, что Василисе уже двадцать, а Мареку два с половиной, хотя выглядит он едва на полтора, и что они сбежали из дома и спрятались в охотничьей избушке. Дело в том, что Марека очень хотел забрать отец. Его родители развелись вскоре после его рождения, развод был бурный и некрасивый, в какой-то момент отец Марека избил жену, сына и собственно няню так, что сел в тюрьму, а они угодили в больницу. И на днях он вышел по УДО и захотел забрать сына. Его бывшая жена позвонила Василисе и попросила спрятаться с Мареком в лесном домике, сказала, что придёт, как сможет. Они добрались до этого домика и заснули, дожидаясь маму мальчика. А проснулись в гробу, и первое, что подумала Василиса — что отец Марека их каким-то образом выследил и нанял похитителей.

Василиса так и несла Марека всю дорогу. Мужчины предложили помощь, но она просто посадила его на плечи и никому не позволила даже прикоснуться к нему.

У Романа коллективно и весело приготовили борщ, так же бодро съели его, посвящая Василису в положение дел, и стали решать, как быть дальше.

— Так. Ну вам первым делом надо идти в престол-град, — сказал Роман. — Засвидетельствоваться у конязя, а там — как пойдёт. Я вас провожу. Выдвигаемся завтра.

— Зачем? — выпалила Мика.

— Что, и они тоже пойдут? — одновременно с ней невежливо ткнул пальцем в Василису и Марека Серый.

— А что, надо пешком идти? Это далеко? — спросила Василиса. Вопрос Сергея она проигнорировала.

— Если пешком — дней восемь. С вами, — Роман оценивающе посмотрел на Марека, — все двенадцать.

— А им обязательно с нами идти? — поинтересовался Сергей. — Они же дети, этот, — он кивнул на Марека, — совсем маленький, ещё простудится по дороге. Они же всех тормозить будут. Их нельзя где-нибудь здесь оставить? А мы просто скажем про них, что они тоже сюда попали.

— Нельзя их здесь оставить, — Роман терпеливо посмотрел на Сергея. — Они такие же нафалимы, как вы. И такие же новые подданные Великого конязя. И засвидетельствоваться они должны лично.

— Что такое «нафалимы»? — спросила Мика.

— Может быть, их можно как-нибудь на транспорте отправить? — почти умоляюще спросил Сергей. — Неужели у вас нет никакого транспорта?

— «Они», между прочим, рядом с вами, — индифферентно заметила Василиса. — И всё слышат. И чем мы так вам не нравимся?

Ребёнок тихо сидел у неё на коленях, сосал палец и смотрел на всех круглыми глазами.

— Он совсем маленький. Ты тоже маленькая и слабая. Роман говорит, идти неделю, а с вами две. И что ты будешь делать, когда он намочит штаны? В дороге новые штаны взять негде.

— Он давно уже не мочит штаны, — ответила Василиса очень спокойно. — Но это действительно проблема. Хотя, если найдется ткань и швейная машинка, я могу сшить ему запасную одежду. А всё остальное не страшно. Он хорошо ходит, может долго идти. Если устанет, я его понесу. И если вы тоже появились здесь так же, как мы, у вас тоже, наверно, нет запасной одежды?

— Швейной машины у меня здесь нет, это в городе, — деловито сообщил Роман, — а вот ткань найдётся. Если можешь сшить запасную одежду, сшей. Что тебе ещё нужно? Ножницы, иголки, нитки?.. Я дам тебе швейный короб и ткань — действуй. А нафалимы, — он обернулся к Мике, — это те, кто упал в наш мир, а не родился в нём. Как вы.

— Хорошо. — Василиса начала переставлять вещи со стола. Потом что-то тихо сказала Мареку. Марек сел на пол, снял с себя ботинки и штаны, оставшись в колготках, потом надел ботинки обратно и гордо посмотрел на Василису. Василиса завязала ему шнурки и взяла штанишки. Мика смотрела на это с изумлением.

— Он что, понимает, что мы говорим? Он же ещё маленький.

— Получше некоторых, ему уже почти три, — буркнула Василиса и повернулась к Роману: — Если ткань останется, можно, я себе тоже кое-что сошью? На смену.

— Ой! — встрепенулась Мика, — И я, и я, можно?

— Можно! — усмехнулся Роман и плюхнул на стол разноцветную стопку тканей. — Тут всем хватит.

Он вернулся к шкафу и снял с него плотный плетёный короб с ручками и крышкой. Короб он тоже поставил на стол:

— Мужики! Вам что-нибудь нужно сшить? Нет? Сударыни, постарайтесь управиться до вечера. Мне нужен кто-то, кто умеет пилить и рубить дрова.

Андрей и Сергей вскочили одновременно и вышли за Романом во двор.

Василиса тем временем взяла штанишки, вывернула их, аккуратно сложила и подозвала Марека. Он оставил на полу миску и ложку, которыми играл и подскочил к столу. Василиса сказала:

— Смотри, вот ткани. Из одной я тебе сделаю штанишки. Какая тебе больше нравится?

Мальчик не задумываясь ткнул пальцем в самую нижнюю:

— Касная!

— Хорошо, будут тебе красные штаны. Синюю рубашку хочешь?

— Касная! — повторил Марек и вернулся к своим игрушкам.

— Какой смешной! — улыбнулась Мика. — И что, ты правда сделаешь ему красные штаны? А ты умеешь?

— Да, чего там не уметь, — ответила Василиса, увлечённо копаясь в коробе. — А резинки здесь нет. Значит, придется делать на лямках и пуговицах. Смотри, здесь все пуговицы деревянные. И в них по три дырки. Или по две. Если успею, сделаю ему ещё рубашечку и себе запасные трусы. Вместо резинки вставлю шпагат, вот он, его много. А тебе что надо сшить?

— Я как раз подумала тоже про трусы. А ты умеешь кроить?

— Ну, штаны для Марека я сделаю по его же джинсикам, только попросторнее, чтобы нигде не жало, а рубашечку — прямую. Просто приложу ткань к его спине. Трусы тоже просто. А за что-то более сложное не возьмусь. О, смотри! — она вытащила из стопки белую ткань: — вот это как раз для белья! И её много.

Когда несколько часов спустя мужчины вернулись в дом, на плите булькала картошка и закипал чайник, Марек в ярко-красных штанах с жёлтыми лямками сосредоточенно чистил луковицу и складывал шелуху в миску, Мика старательно дошивала вторые трусы, а Василиса так же старательно, но гораздо быстрее, заканчивала красную рубашонку. Себе она тоже раскроила рубашку, клетчатую сине-голубую, но сшить её пока не успела. Марековы старые вещички висели постиранные около печки. Две пары новых трусиков лежали у Василисы в кармане. Там же были заныканы несколько лоскутов неправильной формы, которые она решила использовать в качестве носовых платков.

— Завтра просыпаемся пораньше, собираем скатки и выходим, — объявил Роман за ужином. К картошке он достал из погреба миску огурцов из бочки и солёные грибы, приправленные луком и чесночком. — Собрали бы скатки сегодня, но спальники вам нужны на ночь. Вопросы есть?

— Есть, — сказал Сергей. — У вас табак есть? Курить охота до невозможности.

— Что такое «табак»?

— Ну или самосад. Специальные листья, которые поджигают и ну… ну, типа курят.

— Ничего не понял, — пожал плечами Роман. — Видимо, нет. Завтра расскажешь подробнее.

— Понятно, — опечалился Серый.

— Меня больше волнует что-нибудь от простуды, — прогнусавил Андрей. Выглядел он неважно: — Сегодняшнее купание не прошло бесследно.

— Есть грудной чай. Сейчас принесу.

— Расскажи про нафалимов! Что это такое? — выпалила Василиса.

— О, это долгая история, так что не сегодня, спать пора. Если коротко, — хозяин дома плюхнул на стол плетёный короб поменьше швейного и увлечённо начал в нем рыться, — иногда к нам выпадают люди из других миров. Чаще одиночные, иногда два-три человека, но это не ваш случай. В архиве здешней церкви как раз хранятся сведения о ваших предшественниках. Почему-то чаще всего они выпадают именно здесь, — он вытащил бумажный пакет не то с непонятным орнаментом, не то с витиеватой надписью, и вручил Андрею: — Завари две маленькие ложки на кружку, вон и чайник как раз поёт.

— Спасибо, — сказал Андрей, наливая себе кипятка, — расскажи подробнее. Это у вас часто случается?

— Не слишком часто. Так, чтобы пять человек —последний раз было лет сто пятьдесят назад. Обычно по два-три, а чаще вообще по одному. Я всё расскажу вам завтра по дороге. Нам надо встать затемно, чтобы к вечеру добраться до станции. Разбирайте спальники. Василиса, вам с Мареком самый широкий, постарайтесь уместиться в нём вдвоём. Вот, возьмите скатки, постелите их на пол.

Ещё Роман выдал каждому по небольшой круглой подушке и предупредил гостей, что на ночь оставляет в сенях ведро для отправления нужды — днём все ходили в маленькую сине-зелёную будку в глубине двора.

Видя, что хозяин не настроен на долгую беседу, гости быстро разостлали скатки — тонкие коврики вроде туристических, только со шнурками. Никто не понял, из чего они сделаны. Поверх скаток — спальники, каждый на завязках. Сперва надо их завязать, а уж потом укладываться.

Все забрались в спальники, только Роман, убедившись, что гости легли и между скаток есть проходы в сени, проверил, заперта ли входная дверь, выключил свет и полез на печку.

Наутро никто никуда не пошёл — Андрей утром не смог подняться, он лежал в своём спальнике красный и горячий и трясся от холода, хотя в доме было тепло. Роман, увидев такое дело, достал из сеней складную кровать, поставил её ближе к печке и откуда-то с печки достал толстый матрас. Потом они с Серым совместными усилиями перетащили Андрея на эту кровать и накрыли его ещё парой спальников. Роман достал с верхней полки странную посудину — это оказалось что-то вроде термоса — заварил в этой штуке травы и велел выпить для профилактики Мике и Серому, а Андрея надо было этим поить каждые два часа. Васе и Мареку было не нужно — во-первых, они вчера не купались в одежде, а во-вторых, были одеты теплее всех — в гробу они спали в том, в чём заснули в избушке — в куртках, свитерах и шапках. И в ботинках. У Марека под плотным джинсовым комбинезончиком были ещё и колготки. У Василисы колготок не было, но её чёрные джинсы тоже были достаточно плотными.

— Так, — сказал Роман после завтрака. — Нафалимы. Время от времени в разных местах коняжества просыпаются люди, попавшие сюда из другого мира. Иногда они говорят на странных языках, иногда вроде бы на нашем, но некоторые слова звучат так же, как у нас, а значат что-то совсем другое. Ещё у каждого из нафалимов обязательно есть в этом мире двойник, но чаще всего у него другой возраст и другое имя. Сейчас ваша задача — как можно быстрее добраться до престол-града, встретиться там со своими двойниками, пройти обряд Единения и получить мисо́фер и приписку. Маленькому пока рано мисофер, поэтому его миспаа́р будет вписан к Василисе. Также в ваши мисоферы будут вписаны миспаары и имена ваших Единственных, и ваши данные будут вписаны в их мисоферах.

— Что это такое? — выпалила Мика.

— Что именно?

— Все эти слова — «мисофер», «миспаар»…

— Обряд Единения, — добавила Василиса.

— Ну, обряд Единения — это просто, — сказал Роман. — Вы знакомитесь со своими Единственными — это и есть двойники. Потом у вас берут кровь на выявление и включают ваш кровавый статус в общий схорон, каждый получает миспаар, миспаар вписывается в мисофер, как и кровавый статус. Потом вы вместе с Единственными идете в Храм, там старший из вас надрезает палец себе и Единственному, потом вы сцепляетесь пальцами, делаете три оборота, капаете кровь из пальцев в чашу, доливаете любым напитком и выпиваете её. И Шаман говорит: «Как кровь в чаше стала общей, так и в ваших телах теперь стала общая кровь». И вы становитесь кровными родственниками, как братья или сестры. И можете почувствовать связь. Мисофер — специальная бумага, там всё про вас написано — миспаар, как зовут, какая семья, кто в семье, сколько лет, кровавый статус…

— Что такое «кровавый статус»? — перебила его Мика.

— Ну-у-у, я не знаю, бывает ли он в вашем мире и что вы знаете о нём. Например, мою кровь нельзя было смешивать с кровью моей матери, у неё и у отца разный кровавый статус, у неё были осложнения, когда она меня вынашивала, потому что у меня кровь как у отца. А у брата кровь как у неё, поэтому осложнений не было. И есть люди, кровь которых можно смешивать с любой кровью, а с их кровью можно смешивать только такую же кровь.

— Понятно, — сказал Серый, — кровавым статусом у вас называется наша группа крови и резус-фактор. У нас есть четыре группы крови и положительный и отрицательный резус-фактор. Положительный — когда есть какие-то штучки в крови, отрицательный — их нет.

— Да, всё правильно, — облегчённо выдохнул Роман. — А миспаар — ну это просто миспаар. Все люди записаны в Большой Компьютер, у каждого там свой миспаар, миспаар не повторяется ни у кого. Компьютер так различает людей.

— Номер, что ли? Или пароль? — недоуменно спросила Мика.

— Не знаю, что такое «номер» и «пароль». Вообще — очередь. Вот вы пришли ко мне по очереди — первая очередь у Андрея, вторая у Серого, третья у Мики. А Василиса и Марек пришли вместе, но Василиса старше, поэтому она четвёртая, а Марек пятый. А записываться в Большой Компьютер тоже приходят по очереди. А раньше были книги, и в мисоферах писалась очередь места, так и писали — миспаар сорок пять из Зелёных Болот, к примеру.

— Понятно. Ну не очень понятно, на самом деле, но разберёмся. А что у вас с телефоном и телевизором? Почему их нельзя упоминать? — спросила Мика. — И как они выглядят?

— Упоминать их не то, чтобы совсем не надо, но не стоит, больше не произноси этих слов вслух. Их лучше не упоминать, потому что они любопытные, если несколько раз подряд позвать, он может услышать или увидеть и отреагировать соответствующим образом. Первый вариант — я не буду произносить это слово — далеко слышит, второй вариант далеко видит, есть ещё третий вариант, он не только видит и слышит, он может иногда читать мысли и чувства, если они громкие и направленные. А называется он… Первая часть этого слова тоже «теле», как у других, а вторая «пат». И не произноси вслух целиком ради всего, что есть!

Мика закрыла открывшийся рот и ещё прикрыла его рукой, а Роман продолжил:

— Он знает сюда дорогу и может появиться даже без упоминания, просто потому, что наметилось что-то интересное. А что не так? У вас они устроены как-то по-другому?

— Всё не так. Как они у вас выглядят? У нас те… — Мика запнулась, — то, что далеко слышит, выглядит как… Как вот такая штука, — Мика очертила пальцем на столе небольшой прямоугольник, — примерно вот такой толщины, — она показала двумя пальцами, какой именно толщины. — С одной стороны у него экран, с другой камера. У старых камеры может не быть, экран маленький и внизу клавиатура. Там ты набираешь номер и можешь позвонить тому, кому хочешь. И поговорить. Если ты дашь мне что-то, на чем можно рисовать, я тебе нарисую обе штуки. А третье — у нас это человек, но мало кто верит, что такое бывает.

— Так они что, не существа у вас? Первые два? А третий? Они не живые? Как они работают? И как в такую маленькую вещь может поместиться камера? И что, кстати, вы имеете в виду, говоря «камера»? Я понял, что у вас многие слова называют другие вещи и имеют другое значение, нежели у нас.

— Нет, конечно. Это такие электронные устройства. Третье, которое читает мысли — человек, но никто не верит, что это возможно — читать мысли. А камера — ну, они разные. Раньше были. Сейчас все режимы в одном устройстве. Сейчас камеры цифровые. Раньше, сто лет назад, были отдельно кинокамеры, фотоаппараты и звукозаписывающие устройства, а для просмотра и прослушивания записанного нужны были ещё другие аппараты. Сейчас тоже бывают специализированные фото и кинокамеры, диктофоны, но если не нужно очень хорошее качество, сойдёт и теле… — Мика осеклась. — То, что далеко слышит.

Роман слушал с огромным интересом и неослабевающим вниманием, но по лицу его было видно, что он не понимает ни слова.

— Постой, дай-ка я объясню, — вмешался Сергей. — Очень давно открыли электричество. Почти двести лет назад его стали использовать для связи на дальние расстояния. Протягивали между двумя городами металлический провод, он проводит электрический ток. Делали специальный аппарат, прицепляли к нему звонок, который звонит, когда есть импульс, и не звонит, когда нет. Ещё прицепляли карандаш и длинную бумажную ленту. Вот зазвонил звонок, специальный человек крутит ручку, лента двигается. Карандаш опускается и рисует на ленте точки и полоски. На другом конце проволоки сидит другой человек — он может быть вообще в другом городе — и нажимает на рычаг, делает длинные сигналы и короткие. И карандаш, когда длинный сигнал, рисует полоску, когда короткий сигнал — точку. Один человек — Морзе — придумал специальную азбуку, на каждую букву своя комбинация точек и полосок. И так можно было очень быстро и далеко передавать сообщения.То есть один человек отправляет такую шифровку, другой принимает и расшифровывает. Называется телеграф — то, что далеко пишет. А, забыл сказать, электричество работает, только если цепь замкнута. И только в тех материалах, которые проводят электричество. Железо проводит, а дерево нет. Его вырабатывают специальные штуки — батареи и электростанции. Они преобразуют энергию вещества или движения в электрическую энергию. Понятно?

— Да, понятно. То, что ты называешь электричество, у нас называется хашмаль. Вон, видишь лампочку? Она хашмальная. У нас тоже есть такие… станции? Они называются хашмальни. Они бывают большие и малые. Большие неподвижны, они стоят на реках и в горах, малые можно переносить в моменты, когда они не работают. Здесь все работает от большой хашмальни, она стоит на склоне холма, там течет ручей, она работает от силы бегущей воды. Она маленькая, правда, но мне хватает. Какое отношение имеет твой те-ле-граф к камере и тому, что далеко слышит? У нас есть похожая штука, называется катабби́т.

— Скоро дойдём. Позже люди придумали аппарат, который передает звук, а не импульс. Я не очень знаю, как он устроен. Но знаю, что в одном месте человек мог говорить в специальную штуку, в другом человек слушал и мог услышать. Если телеграф был один на город, иногда два, то эти штуки были меньше и дешевле, поэтому их начали ставить в дома. Все провода вели на специальную станцию, там специальные люди соединяли два аппарата, точнее, два провода, ведущие к аппаратам, друг с другом. К каждому аппарату прикреплялась трубка, на двух концах которой были две чашечки, одна была около рта, микрофон, другая около уха. В одну чашечку человек говорил, через другую слушал. Это называлось, как у вас то, что далеко слушает. Параллельно люди придумывали, как записать звук без искажений. И придумали: звук записывали сперва на валики, потом на пластинки, такие, круглые, потом на магнитные ленты, сейчас на цифровые устройства. И это можно было воспроизводить на специальных штуках. Понятно?

— Вроде да.

— Ну вот. Параллельно люди научились записывать моментальные картинки — фотографии. И потом научились записывать движение. И фотографии можно было перенести на бумагу сколько угодно экземпляров. Ну, штук. Вот я сфотографировал тебя, а потом взял пять листов фотобумаги — специальная бумага с пропиткой, не спрашивай, я все равно не знаю, чем её пропитывали. И вот тут вводится понятие «камера». Камера — это у нас замкнутое место. Кинокамера — это специальное устройство, которым записывали движение. Там внутри было такое замкнутое место, через него протягивалась плёнка, на неё через маленькое окошко падал свет, плёнка была светочувствительная и двигалась. В фотоаппарате тоже была такая камера. Позже люди научились записывать одновременно движение и звук. Но всё равно был нужен материальный носитель. Потом, ещё позже, научились передавать движение и звук с аппарата на аппарат. Принимающие аппараты назвали… Вот вторым словом, которое далеко видит. Но записывающий аппарат, передающий и принимающий — всё ещё три разные вещи. То есть, ты следишь за мыслью? Есть параллельно вещь, через которую можно связаться и поговорить и вещь, на которую можно записать звук, и вещи, на которых можно воспроизводить запись много раз. То же с движением. Потом нашли способ делать это всё без проводов по радио. То есть, все эти штуки должны быть подключены к электричеству, но не обязательно должны быть соединены друг с другом. А сейчас современные те… Те, кто далеко слышат — это маленькие коробочки с экраном с одной стороны вот такого размера, — Сергей повторил жест Мики, очертив на столе прямоугольник, — довольно тонкие и лёгкие, внутри небольшой источник электричества, его надо регулярно подзаряжать от большого. В них помещается собственно связь — можно поговорить с любым, кто держит в руках аналогичное устройство. Причём можно поговорить только звуком, а можно включить видео, тогда собеседники будут видеть лица друг друга или то, что покажут. В них помещаются записывающие устройства — можно снять картинку, записать движение, звук, всё вместе — и передать кому угодно. Можно отправить текстовый документ. Можно хранить картинки и кино, и звук, и тексты. Короче, очень много возможностей. Поэтому Вася первым делом полезла проверить, на месте ли телефон. И говорят «позвонить», потому что очень долго к ним был прицеплен именно зво…

Раздался стук в дверь. Роман с обречённым видом пошёл открывать. Он знал, кто за дверью.

ПРИЛОЖЕНИЕ

к Отчёту Товарища Прапорщика Б. И. Шарго о прошедшей Инициации Синего Дракона

Прапорщик Борис Ильич ходит перед строем и орёт. Я солдат, я стою в строю и наслаждаюсь. Прапорщик орёт невыразимо прекрасно, матерится, ни разу не повторяясь в конструкциях. Я с трудом сдерживаю позыв достать блокнотик и начать записывать. Потом он подходит ко мне и начинает орать на меня лично. Я опускаю голову, делаю вид испуганный и покорный и беззвучно смеюсь. (И это вместо того, чтобы застегнуться нормально и завязать, наконец, шнурки. Он орёт именно об этом.)

— Смотри мне в глаза, ты!!!

Прапорщик цапает меня когтями за подбородок, дёргает вверх, видит выражение лица и переходит на ультразвук. Слов уже не разобрать. Я ржу в голос, за мной сперва подхихикивают, потом смех нарастает.

— На гауптвахту, ты! Как твоя фамилия?

— Ладно. — Я уже не могу говорить нормально, это я еле простонал. Фамилию не помню, это тоже веселит.

— Не «ладно», а «есть»!

— Есть! — довольно бодро говорю я.

— Руку под козырёк!

— Есть!

— Правую руку, кретин! «Есть, товарищ прапорщик!»

— Есть, товарищ прапорщик!

— Иди с глаз моих, бестолочь, чтоб я тебя не видел! Трое суток! Из таких олухов мы должны делать воинов!..

Дальше я уже не слышу. Захожу в канцелярию к знакомым дамам. Докладываю:

— Гауптвахта, трое суток.

Юлька вдруг спрашивает:

— Хочешь в карцер?

— А что, тут и такое есть?

— Ага, у нас казармы старые, ещё с Викторианских времён. Я сама недавно узнала.

— Давай, — говорю. Интересно же!

Меня ведут в подвал, через весь подвал к двери, ниже, ещё ниже. Дверь, обитая железом. За дверью — натуральное гнёздышко — свечки в канделябрах, прямо на полу разворошенная постель — целофан, ковёр, несколько ватных лиловых одеял, белоснежные сбитые простыни, подушки в наволочках, ещё одеяла в пододеяльниках, бордовое покрывало, армейская тумбочка, журнальный столик, у стены другой, туалетный с зеркалом, перед ним изящный стульчик (Чиппендейл? Откуда здесь?), нежно-розовый, с резной спинкой светлого дерева. Всё это дико смотрится на фоне каменных тёмных стен, земляного пола и простой лампочки на проводе. На полу, впрочем, ковры, лежащие поверх целофана.

— Так вот куда он свою бабу водит! — вопит Юлька и со всей дури пинает ногой одеяла.

— Стой! — говорю. — Давай я в этом карцере свою гауптвахту отбуду. Здесь хорошо, хоть высплюсь. Сделай вид, что ты сюда не заглядывала, просто меня сюда впихнула, и всё. И он ничего не сможет сделать.

Её глаза вспыхивают:

— Отлично! Держи свой сухпаёк! Наши дамы тебе заранее собрали. Я дверь не запираю, поднимись потом, у нас калькулятор барахлит.

Она суёт мне в руки наволочку и уходит. В наволочке термос, аккуратно завёрнутые в фольгу бутерброды с колбасой, с сыром, сухари с изюмом в пакетике, ещё тёплые котлеты в запотевшей баночке… Любят меня наши дамы, я баланс могу свести и починить любой механизм, от печатной машинки до стиральной. А вот прапорщик меня не любит. Всякий раз после его ночного дежурства я отправляюсь на гауптвахту. График ночных дежурств висит на стенде. Солдату на гауптвахте пайку урезают. Дамы не могут этого допустить, вот и жарят мне котлетки, когда товарищ прапорщик дежурит, обычно и машинки меня уже ждут по месту отсидки.

Но время уходит, надо сосредоточиться.

Я сгружаю мешок с едой на тумбочку, ложусь в постель (постель неожиданно мягкая, но это уже неважно), накрываюсь, и тут приходит Первый.

Я знал, я точно знал, что сегодня что-то должно случиться! Я не знал только, что именно. А они пришли сегодня, все пятеро. Последним пришёл Брат Озеро — оно искрилось и бликовало, по краям рогоз и камыши, вода зеленовато-прозрачная, раздвигаешь кувшинки, входишь, ногам нормально, животу холодно, плывёшь, ложишься на спину, покачиваясь, смотришь в небо, оно голубое, с облачками, вокруг тихо, только вода и небо…

И вот они разговаривают внутри меня друг с другом.

Я вежливо уступил им место и уже откуда-то сверху видел, как открылась дверь — качнулись согласно огоньки свечей — как влетел прапорщик (за ним едва поспевала испуганная Юлька, она плакала и кричала: «Я просто хотела пошутить, я не хотела ничего плохого!») и подхватил меня вместе с одеялом. Первый открыл мои глаза и сказал моим голосом:

— Всё под контролем, Старший. Покиньте Зал Инициаций. Мальчик пока не совсем здесь, но с ним всё будет хорошо. Мы успели. А вы проворонили Синего Дракона, поздравляю!

Прапорщик почти уронил меня обратно в постель, бережно накрыл одеялом, погладил рассеянно по голове… Посмотрел внимательно, провёл рукой по моей голове ещё раз, подковырнул… засмеялся в голос и снял с меня купальную шапочку.⁽¹⁾

Волосы рассыпались по подушке.

— Вот жук! — сказал прапорщик счастливым голосом. — Стабилизатор он сохранил-таки!

Он поправил одеяло и вышел, а Второй мне сказал:

— Запомнил, малёк? Это твой Старший.

Я мысленно застонал.

* * *

Старшая ветвь

Урюпинское коняжество

Пехотное содружество 34/7

Прапорщик Шарго Б. И.

Отчёт

об Инициации Синего Дракона,

бывшего до того Андреем Гроссо,

случившейся дня седьмого от пятой недели весны года … от Б. Р.

Честь имею доложить, что Гроссо Андрей не воин по внутренней склонности, но талантливый механик и математик, посему около двух третей времени службы своей (призван в Осеннем Призыве о прошлом годе) находился на гауптвахтах, починяя разнообразные механизмы, кои давно выработали свой срок службы, но замены нет. Его неусыпными трудами всё работает, но, ежели он переменит место дислокации, всё в течение считанных недель снова прахом пойдёт.

Дня седьмого от пятой недели весны Гроссо Андрей был особенно рассеян, одет не по Уставу, посему был отправлен в гауптвахту в главный корпус, так как у главного бухгалтера сломался калькулятор (Калькулятору более тридцати лет, срок максимальной службы калькулятора двадцать лет. Смотрите рапорта бухгалтерии за последние десять лет об износе и прошения о замене калькуляторов и печатных машин) и она просила отправить упомянутого солдата к ней для починки оного.

Великолепная интуиция младшего бухгалтера Мидзо Юлии заставила её отправить солдата в старые казематы, находящиеся под землёй, и организовать там подходящее спальное место, благодаря чему Инициация Синего Дракона прошла наилучшим образом. При Инициации присутствовали:

*Первый

*Великий Шаман

*Брат Озеро

*Главный Семиотик

*Мастер Снов.

Меня Первый попросил удалиться, посему я при Инициации не присутствовал, но убедился, что она началась, что рядовой Гроссо сохранил стабилизатор (волосы) и что оный Гроссо удобно устроен. Я был назначен Старшим, мне сообщил об этом Первый, используя артикуляционный аппарат будущего Дракона.

В связи с этим прошу прикрепить меня к Синему Дракону, дабы я мог надлежащим образом исполнять свои обязанности.

Прапорщик Шарго Б. И.

День первый от шестой недели весны года … от Б.Р.

* * *

Старшая ветвь

Урюпинское коняжество

Пехотное содружество 34/7

Приказ N° 98А/1

об отчислении рядового Андрея Гроссо из состава пехоты и приписания оного к Пехотному Содружеству 34/7 в качестве Содружественного Дракона, свойством Синего, специализация — предположительно Механик.

Приказываю с сего дня отчислить рядового Андрея Гроссо из личного состава Пехотного содружества по причине инициации упомянутого Андрея Гроссо в Синего Дракона.

Приказываю с завтрашнего дня приписать Синего Дракона, бывшего прежде Андреем Гроссо, к Пехотному Содружеству 34/7 Урюпинского Коняжества и поставить упомянутого Дракона на довольствие.

Приказываю отчислить Прапорщика Бориса Ильича Шарго из Пехотного Содружества 34/7 и приставить его лично к Синему Дракону в качестве Старшего.

Главный Друг Урюпинского Пехотного содружества 34/7

Самуэль Сергеевич Кантор

День второй шестой недели весны года … от Б. Р.

* * *

Борька, что там у вас стряслось? Что за дракон? Реально синий? Сколько ему лет вообще? Они же обычно после 30 инициируются. И как он бритый-то смог?

Ш. Кантор.

* * *

Ты представляешь, ему 25, была отсрочка. И не бритый, не представляю, как он всех обдурил. Он в шапочке был, резиновой, для купания! И ведь у нас не запрещают полностью волосы. Не одобряют, но и не запрещают, просто надо написать Прошение и заполнить небольшой опросник на пяти листах. Видимо, не справился. А я думал — вот головастик! Какая башка у парня здоровая! Я её снял с него, у него лохмы ниже пояса, представляешь? Промытые, сухие и расчёсанные! Заплетённые в косы и обмотанные вокруг головы! Драконья магия, не иначе. Понятно, почему он всё время сонный ходил. И да, реально синий. И я типа ему Старший, не было печали. Посмотрим, что у него за специализация будет. Одно могу сказать — техника его любит. Он все машины починил, включая старую мортиру и стиральную машинку. И даже, ради смеха, фамильную музыкальную шкатулку младшего бухгалтера из Дома Мидзо, представляешь? Шкатулочке-то больше тысячи лет, на неё дунуть боялись лишний раз. А он схватил её своими шаловливыми ручонками, что-то там поправил, что-то заменил (не говори никому!) — и работает, музыку играет! Старинную. Сказал, что не знал, какая она ценная, что ей было больно (шкатулке!). И что он всего-то пружинку и два колёсика заменил, вынул из будильника, который всё равно уже помер и починке не подлежит. Как тебе?

Твой Б. Ш., и прочая.

* * *

Ну Старший так Старший. Далеко пойдёшь.

Со шкатулкой — мрак! Кстати, у меня сухарница есть сломанная, может, он посмотрит? И всего-то ей двести лет.

С. К.

* * *

Как будто я этого хотел!

Присылай свою сухарницу, думаю, он посмотрит. Это же не форму надеть по Уставу.

Б. Ш.

* * *

Не моя забота. Ещё надо мной начальником будешь.

Вот посыльный тебе её и принесёт вместе с этим письмом. Не удивляйся картинке на крышке, помнишь ведь, кто правил 200 лет назад.

С. К.

* * *

Не буду! Ни начальником, ни удивляться.

Б. Ш.

* * *

Да, начальником уже не будешь. Другое подразделение.

С. К.

* * *

Ладно, Шмулик, инструкцию мне выдай, и я готов приступить к обязанностям. И назначь на моё место кого потолковее.

Б. Ш.

* * *

Выслал уже. Заказным письмом. Скоро должна прийти. Всё равно он в трансе будет ещё минимум неделю. Кого? Нет у меня толковых прапорщиков. Думаю, ты уже там у себя присмотрел кого-то.

С. К.

P. S. И не называй меня Шмуликом!

* * *

Серёжку Подгорельского. Молод, конечно, но это пройдёт. А парень дельный. И нам нужна новая техника.

Б. Ш.

* * *

А я и сам про него думал. Ладно, завтра будет тебе приказ. А техники нет, что хочешь делай. Ты ж меня знаешь, как только — так сразу. Но нету.

Твой, и пр.

1) Шапочку я сделал за полгода до армии, когда стало ясно, что отвертеться не получится. Телесного цвета купальная шапочка большого размера. Под неё спокойно влезают мои волосы. Каким-то образом прокатило, я боялся, что поймают и побреют. Я приклеивал эту шапочку пластырем и замазывал границу между пластырем и кожей тональным кремом. И не спрашивайте, как и когда я мыл голову.

Вернуться к тексту

За дверью, как Роман и ожидал, стояли два человека — подтянутый военный в форме и трясущийся братец, завернувшийся в одеяло. Он первым вошёл в дом, привычно откинул коньки:

— Привет, брат. Здравствуйте и вы, — он поклонился нафалимам, всё ещё сидевшим вокруг стола. — Я сейчас немного не в себе и должен поспать. Маня, пока я здесь, коньки можно убрать. Я сейчас посплю, а потом поговорим с твоими гостями. Там во дворе вещи, вы с Борисом Ильичом втащите их в дом, ладно?

Он вскарабкался на печку и, видимо, там заснул. Роман вышел во двор и вернулся с большим свёртком каких-то ремней, скреплённых блестящими заклёпками. За ним следом вошёл мужчина с большим тюком, сказал, что это в подвал, и полез вниз. Мика и Василиса обулись и тоже пошли во двор. Там была гора какой-то амуниции и сверху лежала гитара в чехле, они помогли мужчинам втащить это всё в дом. Мика заметила, что Василиса обрадовалась, увидев гитару.

Серый при виде гитары тоже оживился, взял её, начал крутить во все стороны, пытаясь понять, как открывается чехол. Чехол был на завязках, он их нетерпеливо развязывал. Когда Василиса и Мика втащили в дом последние коробки, он уже практически справился с чехлом, ему оставалась одна завязка в середине. Из подпола выбрался Борис Ильич — он принимал там вещи, которые ему подавал Роман. Он увидел, чем занимается Серый, и негромко сказал, что чужую гитару без разрешения брать нельзя, взял её, запаковал обратно в чехол и аккуратно приладил на гвоздь, видимо, специально вбитый. Василиса успела заметить, что струн на гитаре шесть, но тут Марк выполз из-под стола, где до этого сидел, перебирая цветные тряпочки и какие-то деревяшки, и полез на руки к Василисе. Борис Ильич с изумлением глянул на него и спросил у Романа:

— Ребёнок что, тоже нафалим?

— Тоже, — вздохнул Роман. — Я надеялся, что вы хотя бы завтра прилетите, или что мы успеем выйти из дому рано утром, но вы видите, Андрей заболел, он не может никуда идти сегодня. Так что располагайтесь. Я поставлю палатку за домом, потому что в доме мы все не поместимся, поживём там с братом. Я им начал объяснять про нафалимов, но тут вы прилетели.

— В каком смысле «прилетели»? — невежливо вмешался Сергей.

— В прямом, — ответил Роман. — Мой брат — телефон на службе у конязя.

— Считай, что я упала в обморок, — шепнула Мика Василисе. — Настоящий телефон!

— Так мы что, больше никогда-никогда не вернёмся? — жалобно спросила Василиса. — Совсем-совсем?

— Никогда, — печально и твёрдо ответил Борис Ильич. — Там, у себя, вы умерли. Причём умерли во сне и не дома. И одновременно. И от одного и того же. Должны были совпасть ещё некоторые факторы, но это уже небесная математика. Очень редко случаются пары, а чтобы пять человек — такое было очень давно и не здесь.

— Их не пять, — тихо сказал Роман. — Их двое и трое. Просто они с промежутком в несколько часов прибыли.

— А вы-то от чего могли умереть? — спросила Мика Василису. — Мы понятно, видимо, водка палёная. Но вы трезвые спать ложились.

— Не знаю, — растерянно пробормотала Василиса. — Если бы нас нашёл Богдан, мы бы проснулись. Или дерево на крышу упало, или я заслонку слишком рано закрыла. Наверно, заслонку. И мы с Мареком угорели.

— По крайней мере, здесь вы живы. И здоровы. И должны сыграть свою роль в нашей истории, не знаю, какую. Я не знаю, все пятеро или двое и трое, но пока что держитесь вместе. Андрей вас отвезёт к конязю и вам не надо будет идти лесом. Мы переночуем здесь, а завтра полетим. Андрею надо отдохнуть и набраться сил.

— Тогда надо выпить! У вас бывает что-нибудь спиртное? Надо срочно выпить за упокой наших душ! И за то, что Серый мне не вставит за потерянный телефон. А как Андрей нас отвезёт, он же болеет? — спросила непосредственная Мика.

— Он не болеет, — сказал Роман. — Андрей — другой Андрей, мой брат. Он вполне способен поднять семерых. — Роман умоляюще посмотрел на Бориса Ильича.

— Он повезёт шестерых. Ты остаёшься, твоё дежурство ещё не закончено. И не отвлекайся от своей работы, у тебя не так много времени.

— Вот надо было всё же выйти, — пробурчал Роман под нос, но Борис Ильич это проигнорировал.

— Погодите, как этот Андрей поднимет нас шестерых? И кто шестой? Он не выглядит таким сильным, — оторопела Мика. — Что значит — «он телефон»? Он работает телефоном? Это как-то связано?

— Конечно, связано, — улыбнулся Роман. — Только он не работает телефоном, а является им и служит в качестве телефона конязю. Быть телефоном — значит быть драконом. Как человек он не очень сильный, не очень могучий. Но как дракон — ух! Его грузоподъёмность до десяти человек, и летает он очень высоко и быстро. А вас практически четверо. По весу Василиса вместе с Мареком явно не дотягивают до среднего мужчины.

— Дракон! — ахнула Мика. — Что, реально дракон, с такой чешуйчатой мордой и крыльями?

— Дракон! — просиял Роман, — реально синий дракон. С чешуйками и крыльями. Вот, сейчас.

Он подошёл к буфету и достал из нижнего ящика несколько синих переливчатых чешуек.

— Осторожно, они очень острые.

Чешуйки пошли по рукам. Даже Марек подержал одну аккуратно двумя пальчиками и вернул Василисе. Мика порезалась, сперва не сразу заметила, поняла, что что-то не так, когда кровь с руки закапала на стол. Она отбросила окровавленную пластинку, посмотрела на свою руку и побледнела.

— Кто-нибудь из вас не врач, случайно? Это надо бы промыть и зашить, — преувеличенно спокойным дрожащим голосом спросила она.

Мужчины переглянулись и промолчали.

— Давай я попробую, — неуверенно предложила Василиса. — Я не врач и не хирург, но хотя бы умею шить.

— Давай. Самое смешное, что меня учили, я ветеринар по образованию. Но это правая рука, а одной левой я не справлюсь. У вас есть что-то обеззараживающее? — обратилась она уже к Роману. — Надо продезинфицировать рану, нитку и иголку.

Роман задумался, зато в разговор вмешался Борис Ильич:

— Мы всегда возим с собой целительский сундучок. Там есть всё, что нужно для целения раны. Сейчас принесу. И, кстати, могу тоже зашить рану. Но она небольшая, хватит пары стежков и специальной самоклеющейся полоски.

Борис Ильич принёс из сеней небольшой тёмно-зелёный сундучок с ручкой сверху, поставил его на табурет, открыл, что-то нажал внутри и стенки распались, превращая сундук в ровную прямоугольную доску, к которой были прикреплены разные предметы, не всегда понятные. Он отцепил что-то вроде пенала, открыл его — там в специальных отделениях лежали иглы, прямые и полукруглые, аккуратно сложенные разноцветные нитки, несколько небольших скальпелей. Ещё он взял бутылочку с узким носиком и бумажный конверт с орнаментом из стопки таких же. Вскрыв конверт, он вытащил оттуда белую тряпочку и попросил Романа капнуть на нее кипятка. Потом этой влажной тряпочкой протёр рану — кровь остановилась. Мика удивилась:

— Она что, волшебная? Совсем не больно!

— Нет, — улыбнулся Борис Ильич, — она пропитана тремя отварами, обеззараживающим, кровоостанавливающим и неболящим. Если её намочить, отвары начинают действовать. Ну что, мне доверите или Василисе?

— Конечно, вам, — хором сказали Мика и Василиса.

— Хорошо, — ответил он, протирая угол стола той же тряпочкой, — клади руку сюда.

Он взял конвертик поменьше, вскрыл его, но доставать оттуда ничего не стал. Роман достал чистое полотенце, а Борис Ильич вытер тщательно вымытые руки поданным полотенцем, достал из конвертика красную тряпочку, Роман капнул на неё из чайника и Борис Ильич протёр ей руки.

— Здесь только обеззараживающий отвар. Я буду шить, мне не нужна потеря чувствительности.

Он взял из пенала полукруглую иглу, протёр её, взял жёлтую нить, вставил в иглу, положил рядом небольшой скальпель и очень быстро и ловко сделал три стежка и завязал на узелки. Потом взял совсем небольшой пакетик, вынул оттуда пластинку, отлепил от неё не то бумажку, не то тряпочку и налепил эту бумажку на руку поверх швов.

— Всё. Постарайся не делать ничего этой рукой и не мочить полоску. Когда ранка заживёт, полоска сама отвалится. Тогда дёрни за длинные концы ниток, узлы развяжутся и ты сможешь вытянуть нитки. Нитки пропитаны обеззараживающим отваром, заражения быть не должно. К вечеру действие неболящего отвара закончится, будет болеть, но не сильно — рана нанесена драконьей чешуйкой, к тому же сразу обработана и зашита. Она уже начинает подживать. И кстати, Маня, сколько у тебя чешуек?

— Три, — сумрачно ответил Роман, — я знаю правила. Остальные я пустил в дело и ещё семь сдал в прошлый раз. И сейчас, если что упадёт, сдам.

— Дело в том, что чешуя дракона, особенно Синего Дракона, обладает высокой чистотой — грязь к ней не липнет — и очень острая и прочная. Поэтому подданные великого конязя не имеют права держать у себя более трёх цельных чешуек. Но можно держать сколько угодно инструментов. На инструменты никогда не идёт чешуя целиком, потому что кромка очень острая, режет даже металл. Неострое только утолщение в месте присоединения к телу. Все целительные режущие инструменты сделаны из чешуи синих и фиолетовых драконов. Синяя и фиолетовая чешуя самая чистая, достаточно промыть водой, чтобы она стала полностью чистой. Ножи, пилы, топоры и прочие режущие инструменты делаются из любой чешуи.

Это всё Борис Ильич объяснял, промывая и укладывая использованные инструменты в отдельный пенальчик и складывая сундук.

— То-то ножницы у вас такие странные, — заметила Василиса.

— Нормальные, — возразил Роман. — У вас что, другие?

— Ну да, у нас полностью железные или наполовину пластиковые. Драконов-то у нас нет. А у вас красивые.

— Интересно, — протянул Роман, — не представляю, как вы там живёте. Хотелось бы мне попасть в ваш мир и посмотреть.

— Мне бы тоже… — вздохнула Василиса.

С кровати встал Андрей (нафалим), завернулся в спальник и, дрожа и пошатываясь, побрёл во двор. Серый подскочил, придержал его, и они вместе вышли.

— А с ним-то что? — поинтересовался Борис Ильич.

— Простыл. Мы сперва в церкви проснулись, потом легли поспать, и проснулись в речке. — Борис Ильич поднял бровь, и Мика пояснила:

— Мы проснулись в большом гробу. Мы были пришиты к нему и друг к другу. Потом мы отпоролись, нашли комнатку на втором этаже с чаем и печеньками, потом опять захотели спать. Притащили туда гроб и легли в него, чтобы не дуло. Когда проснулись, гроб плыл по речке. Мы упали из него в воду и потом пришли сюда, к Роману. Андрей дал мне свой пиджак, видимо, поэтому простудился.

— Интерееесно, — задумчиво сказал Борис Ильич. — Прямо очень интересно… Роман, а в старых записях что-то есть про вторичное перемещение?

— За последние сто пятьдесят… даже сто семьдесят лет нет, глубже я пока не смотрел. Но, во-первых, мало кто просыпался именно в гробу, во-вторых, никому в голову не приходило лечь в гроб повторно, да ещё спать там. Кстати, их гроб исчез, а ещё они нашли крышку от их гроба, — Роман показал рукой на Василису, которая снова взялась за шитьё, и Марека, который сидел на лавке, прижавшись к ней, и внимательно смотрел, как она шьёт. — И меня чем-то вроде хашмаля шарахнуло, когда я её потрогал. Крышку они принесли к церкви, я её больше не трогал.

Вернулись Андрей и Серый, Андрей добрёл до кровати и лёг, Серый налил ему отвар в кружку и дал выпить.

— Интересно, — повторил Борис Ильич. — Чем ты его лечишь?

— Грудным отваром. Но ему совсем плохо, он сильно простыл, жар, кашель…

— Так. Рано я сундучок собрал.

Борис Ильич достал что-то из своего сундучка, подошёл к кровати, сел рядом на табурет, негромко поговорил с Андреем, послушал его грудь и спину стетоскопом, потом поставил ему самые настоящие банки — они с Романом называли их шарами. Потом он сделал Андрею укол и сказал, что его надо в больницу, потому что у него воспаление трубок, а, может быть, и губок.

Серый не понял, что там воспалились, Борис Ильич объяснил, что губки, трубки, рот и нос — то, чем люди дышат. И нарисовал схематически лёгкие, трахеи и бронхи. Лёгкие соответственно оказались губками, а бронхи и трахеи трубками. Потом устроил урок анатомии на уровне как что называется, потому что половина внутренних органов называлась здесь по-другому. Андрею после укола полегчало, он присоединился к сидящим за столом. Борис Ильич сказал, что, видимо, Андрей, который дракон, проснётся уже завтра утром, и надо будет сразу собраться и лететь, потому что документы могут ждать, а Андрей-нафалим не может — его надо в больницу.

Мика и Василиса сшили мужчинам по запасной паре трусов. Себе Василиса сварганила клетчатую рубашку, а Мареку ещё одну смену одежды («касная» ткань закончилась, поэтому вторая рубашечка была жёлтая с зелёными полосками). Мике Василиса тоже раскроила рубашку, но Мика сшила пока только плечи и половину бокового шва. Серый с огромным трудом зашил дырку на колене и сказал, что шитьё не его. Зато обед и ужин готовил он, и это было очень вкусно. Мика всё порывалась выпить, но ей никто не дал. Оказалось, что в этом мире есть алкоголь, в основном вино и пиво, но у Романа в доме ничего такого нет. Про нафалимов ни Роман, ни Борис Ильич пока больше не рассказывали, потому что Андрей заснул, они не хотели повторяться.

Роман поставил палатку на небольшой террасе позади дома и они с Серым перетащили туда спальные принадлежности Серого и ещё один спальник для Романа.

Так в разнообразных бытовых заботах прошёл день и все стали укладываться.

Она бежала очень быстро и улыбалась. Вот знакомый подъезд, привычно скрипит ступенька, звонок, он выглядывает, «привет, я сейчас», скрывается за дверью, слышно, как шебуршит, «мам, я гулять!», выходит в куртке, побежали вниз, она впереди, сзади его топот. Дверь подъезда хлопнула за её спиной, степь, солнце, тепло, вокруг никого. Обернулась — никого и ничего, ни дома, ни подъезда, степь, солнце, тепло. Очень страшно.

«Ты где?» Получилось неожиданно громко, с эхом, она вздрогнула и проснулась. Темно, тихо, рядом посапывает Марек, она зарылась в спальник с головой. «Я что, кричала во сне?» — «Я тебя приглушил, ты никого не разбудила». — «В смысле, приглушил?» — «Ты кричала во сне, но я удержал их уши. Тебя слышал только я». — «Погоди, а ты кто? Ты читаешь мои мысли?» — «Да. Ты талантливый источник. И малыш тоже, он потенциальный телефон. Ему лучше не стричь волосы. И тебе, кстати, тоже. Тебе вредно ходить с такой короткой стрижкой». — «А ты кто? И где?» — «Я? Синий дракон. На печке. Мой брат на улице в палатке с Серым». Марек сонно вздохнул, повернулся спиной, она его обняла рукой. «Спасибо! Ты вытащил меня из кошмара. Я что, совсем-совсем никогда его не увижу?» — «Не могу сказать. К нам ещё не попадали потенциальные драконы. Да ещё сразу двое. Шаман был, драконов не было. Может быть когда-нибудь. Вопрос, будет ли тебе это тогда нужно». — «Всегда!» — Она кожей чувствовала его печальную улыбку и усталость.

Лежать дальше было нестерпимо, она чуть распустила шнуровку на спальнике и вывернулась из него, не разбудив ребёнка. Взяла кроссовки, вышла в сени, надела их, накинула куртку и побежала, ёжась от холода, в маленький домик на задворках. Вернулась, громко подумала «Спасибо!», ввинтилась обратно, чуть сдвинув маленького тёплого Марека, подумала, что никогда не заснёт, и тут же заснула, будто выключилась.

Когда она открыла глаза в следующий раз, было утро, Роман поставил на лавку около печки ведро с водой и ковшом наливал воду в чайник. Печка была растоплена, на плите грелась большая сковородка, Мика дореза́ла картошку, около стола сидел вчерашний Андрей с заплетëнной косой и развязывал завязки на чехле гитары. Марек ещё спал.

Василиса выскочила из спальника, Марек зашевелился, она быстро влезла в штаны, сказала малышу — «вылезай и одевайся, я сейчас вернусь», — и выскочила во двор. Было солнечное утро, на небе ни облачка, день обещал быть тёплым, палатка была убрана. Когда она вернулась в дом, Марек пытался скрутить спальник, Андрей наигрывал на гитаре что-то незнакомое и мелодичное, Серый сидел перед ним на корточках и внимательно смотрел на его пальцы. Василисе хотелось тоже послушать, но она схватила Марека и потащила его в маленький домик позади большого дома.

— Мы сегодня полетим на большом настоящем драконе, — сказала она Мареку, — помнишь, мы вчера смотрели чешую? Это его. И мы на нём полетим. Надо сейчас быстро покушать, собраться и полетим.

— Сесуя остая. Остойозно! — сказал Марек, натягивая штанишки.

— Да! Полетим на драконе! В город! Дядя Андрей — дракон! Не знаю, как он это делает, сегодня увидим.

— Дьйакон! Я пйинцесса! — сказал Марек и подпрыгнул.

— Ты не принцесса, ты Марек. Драконы катают не только принцесс. Будешь как принцесса. И мы не будем сейчас делать корону. Мы сейчас пойдём мыть лицо и руки, кушать и собираться.

— Я пйинцесса! — радостно сказал Марек и так запрыгал на руках у Василисы, что она его чуть не уронила.

— Ты не можешь быть принцессой, — сказала она ему и немного подбросила в воздух, — ты мальчик. Принцессами бывают только девочки. Ты можешь быть принцем. — И она опять подбросила его. — Зато я могу быть принцессой. Всё, пошли в дом, а то они всё съедят, пока мы тут разговариваем.

— Похли́, — важно сказал Марек. И она опять подбросила его, а он захихикал.

* * *

Дракон оказался огромный и синий, он переливался от нежной бирюзы на пузе до почти чёрного гребня. Перед полётом он съел половину коровьей туши — именно её накануне запихивали в погреб Борис Ильич и Роман. Через гребень были перекинуты ремни, на ремнях висели штуки типа детских качелей, в них надо было залезть и пристегнуться. Марека привязали к Василисе длинной полосой ткани, он ехал с ней. С другой стороны от гребня прицепили Мику, сзади ехали мужчины, а Борис Ильич сел без седла в то место, где спина переходила в шею и гребня там не было. Все, кроме Бориса Ильича, были замотаны в спальники. Марек высовывал голову в шапочке, чтобы всё видеть, и возбуждённо пищал. Позади всех привязали гитару, сундучок Бориса Ильича и несколько мешков. Наконец, всех рассадили, закрепили, Роман проверил поклажу, слез с дракона и не оглядываясь зашагал к дому.

Дракон подпрыгнул, расправил огромные крылья и взлетел.

Василиса крутила головой не переставая. Позади подавлял рвотные позывы Андрей — если бы он не болел, никто никогда не смог бы затащить его на дракона, он боялся высоты.

Полёт был прекрасен и быстр. Уже через час они приземлились на Драконьей площади Престольного града. Все люди отцепились (бледно-зелёного полуобморочного Андрея с трудом отцепил Борис Ильич) и слезли с дракона — Борис Ильич где-то раздобыл лестницу. Потом он с одеялом в руках подошёл к морде дракона, сказал: «Давай, Андрей», — и раз! — на месте дракона уже стоит голый человек с длинными спутанными волосами, Борис Ильич накидывает на него одеяло, ставит ему валенки, тот в них влезает, и они медленно бредут к небольшому домику. А на площади лежат ремни с пряжками и тюки. Впрочем, к тюкам и пассажирам из соседнего домика уже бегут какие-то люди в одинаковой одежде, кто-то хватает тюки и уносит, а два человека подошли к людям, так и стоящим кучкой.

* * *

Их поселили временно в небольшом домике. Всех осмотрел целитель. Андрея он сразу отправил в больницу, остальным сказал, что они здоровы и могут отправляться на беседу, но ребёнок и Василиса должны быть во время этой беседы вместе.

Потом им принесли еду — тушёное мясо с овощами в большом горшке и хлеб караваем. Потом за ними пришёл Борис Ильич и проводил на Храмовую площадь. Площадь была огромна, на ней странно пахло — не очень приятно. Они прошли перед большой колоннадой («Храм», — сказал Борис Ильич) и зашли в башню («Правление, — сказал Борис Ильич, — запоминайте дорогу. Я не всегда смогу вас провожать»). Потом Борис Ильич попрощался с ними, пообещал зайти вечером и ушёл, а их развели по трём комнатам (Марек опять был привязан к Василисе) и начали беседовать.

Увидели друг друга они уже только в домике, их туда проводили из башни после беседы, Василиса пришла последняя, потому что провожатых было только двое. И только за ужином смогли обменяться впечатлениями. Андрей тоже вернулся, он выглядел лучше и почти не кашлял. Как он сказал, в больнице ему велели что-то выпить, он заснул, ему что-то сделали, а когда он проснулся, его отправили домой с сопровождающим. Велели пить грудной сбор ещё неделю, через неделю явиться в больницу.

Мика мало что запомнила, её сперва спрашивали об имени и возрасте, потом про отношения с мужем, спросили, что она умеет делать руками, какое образование и хочет ли она вернуться. Вернуться она не хотела, руками особо ничего не умела, только готовить, замуж тоже не хотела, чем заняться, не знала. Но надеялась как-нибудь выкрутиться. Ей казалось, что их появление в этом мире неслучайно, и что их всех ждёт какая-то миссия, она сказала, что обязательно чему-то научится, и спросила про Единственного. «Единственную», — поправил её собеседник и объяснил, что Единственные всегда одного пола. Всё время собеседования Мика ощущала рядом присутствие кого-то огромного и его взгляд в спину.

Серый за ужином отмалчивался и больше слушал, чем говорил, сказал только, что им посоветовали пока поселиться вместе, что он не знает, зачем они сюда попали, и что его Единственный нашёлся и в пути, ему об этом сказал собеседник, а тому об этом сообщил дракон-телефон.

Василиса почти не слушала, потому что ей во время собеседования сказали, что по правилам этого мира она несовершеннолетняя, ей нет ещё двадцати одного года и двадцати одного дня, Марек ей не кровный ребёнок, поэтому, чтобы он оставался с ней, ей надо срочно найти мужа или совершеннолетнего опекуна, в принципе, кто-то из их Единственных подойдёт, но их надо ещё найти. А пока ей посоветовали попроситься под временную опеку к кому-то из нафалимов, упавших вместе с ними. И найти работу. И ещё всем нафалимам, кроме малыша, полагается пройти курс ознакомления с этим миром, курс начнётся через несколько дней и продлится восемь лунных кругов. Их научат читать, писать, расскажут им историю этого мира и познакомят с конязем.

* * *

На новом месте Марек спал плохо — дважды за ночь просыпался с громким плачем и звал маму. И все просыпались вместе с ним, хотя здесь мужчины спали в соседней комнате. После второй побудки, когда Марек уснул, Мика негромко спросила:

— Что это с ним?

— Дурные сны, — мрачно ответила Василиса. — И он никогда ещё не расставался с мамой так надолго.

— Я бы тоже поплакала, — сказала Мика, — да только это никак не поможет. И то, что я не увижу Серого, очень хорошо. Тем более телефон я продолбала. Надо бы за это выпить, да нечего.

— Что, у вас всё так плохо было?

— Да нет, нормально. Все так живут. У него проблемы на работе, он приходил злой, потом мы буха́ли, потом он начинал орать. Недавно премию получил, подарил мне телефон, себе такой же купил, страшно гордился. Ещё он злился, что детей нет, мы когда женились, он говорил, что хочет сына и дочку, я всё собиралась пойти вынуть спираль, да так и не собралась. Ему я не сказала, а он на мой телефон специальную программу поставил, чтобы знать, где я шляюсь, и всякий раз спрашивает, зачем я куда-то ходила. Как я ему гинеколога объясню? Тем более это надо было в город ехать, с нашим-то он знаком. Спираль я в городе ставила, ещё до свадьбы, когда мы с ним ещё до свадьбы жили, а как я в город поеду, он следит за мной. Я одна почти из дома перестала выходить, вот поехала на день рождения к его брату, а там напилась, и вот видишь? Проснулась уже здесь. Надо будет здесь к гинекологу сходить, если они здесь есть, проверить, на месте ли спираль, и вынуть уже её нафиг. Здесь же не заставят замуж выходить?

— Не знаю, — задумчиво сказала Василиса. — Надеюсь, что нет. И надеюсь, у меня мелкого не отберут, но нам с ним надо срочно найти опекуна. И ещё Единственные эти… Мареков отец страшно дрался, в последний раз он и его побил, и нас с Ленкой, ну, с матерью Марека. Мелкому ещё года не было, мы с Ленкой его защищали, а он хотел его прибить, чтобы не орал. У Ленки сотряс, у меня перелом руки, у Марека сотряс и перелом ноги, лежал на вытяжке, даже сидеть разучился. Мы боялись, что дурачком станет, но вроде ничего, пошёл, заговорил. Плохо говорит, но ничего, зато всё понимает, а мы ему книжки читаем, занимаемся с ним, он все цвета знает и буквы, и сам одевается, и вообще. Не знаю, как там Ленка без нас будет, хотя она с этим уродом в разводе, а без мелкого сможет уехать. Плакать будет, она его очень любила. А твой Серый дрался?

Ответа она не получила — Мика выговорилась и спала, и Василиса не знала, сколько она успела услышать. Она ещё немного поплакала, потом заснула, но спала плохо, и снилось ей что-то мутное и невнятное, она всё время просыпалась, нормально заснула, когда уже стало светать.

Василиса лезла вверх по дереву. Дерево было хорошее, подходящее для лазанья, но всё сильно осложнялось тем, что ей надо было втащить туда ещё бабушку, а бабушка не очень-то умела лазить по деревьям, да и высоты боялась. А им надо было срочно... Там, на самом верху, была дверка, в неё следовало пролезть, и тогда они попадут в самую настоящую школу волшебства. А бабушка нервно цеплялась за руки Василисы, за все ветки и жалобно просилась вниз — «старая я уже для школы, ну Васенька, давай не полезем». Ну как она не понимала, что без неё никакой школы нет и быть не может. И тут бабушка оступилась и полетела вниз, внучка попыталась схватить её и тоже полетела, потом открыла глаза и... проснулась.

Рядом с постелью (скорее это были высокие нары или низкие полати на троих из струганых досок, Василиса и Мика растащили свои матрасы к разным стенкам, между ними осталось довольно большое деревянное пространство) сидел Марек и пытался застегнуть пуговицу на лямке штанов. Получалось не очень, но он старался. Сон моментально улетучился из памяти, оставив послевкусие непоправимости. Девушка вспомнила ночной разговор и быстро оделась, надеясь застать Мику одну.

В общей комнате за столом кроме обитателей дома сидели Борис Ильич и Андрей-дракон. Василиса коротко вздохнула, поздоровалась и потащила Марека умываться и в туалет. Когда они, уже умытые и причёсанные, вернулись, все разом замолчали и посмотрели на них. Василиса подошла к столу, посадила Марка на скамейку, взяла каши ему и себе из большого горшка, налила молока и, наконец, не выдержала.

— Что? Что случилось?

— Мы обсуждаем вас, — сказал Борис Ильич. — Ваше положение. Дело в том, что на всех вас выделили деньги, но...

— Но я не могу получить свои и Марековы деньги, потому что не считаюсь взрослой, — ровно сказала Василиса. — И мне надо срочно найти себе опекуна, потому что замуж я пока не хочу, и не знаю, как это у вас устроено. Кстати, как устроена у вас опека, я тоже не знаю. Как у вас устроена опека? Можно ли будет через год мне взять Марека под опеку, если до этого времени у него будет другой опекун? Вообще, какие у вас законы?

— А тебе зачем? Зачем тебе этот спиногрыз? — не удержался Серый.

Василиса оторопела и потеряла дар речи, остальные посмотрели на неё с интересом и явно ждали ответа.

— Аааа... Как зачем? — отмерла она. — Ну, у него же здесь нет других знакомых, он ещё маленький, а со мной знаком с рождения. И мы с ним вместе проснулись, Борис Ильич сказал, что лучше не разлучаться. Борис Ильич, пожалуйста, скажите, какие у вас законы об опеке? Могу ли я сейчас быть признана взрослой? По законам нашего мира я взрослая уже два года, там бы такой проблемы не возникло.

— Видишь ли... Ты можешь быть признана взрослой досрочно, если вступишь в брак или если тебя признает взрослой твой опекун. Ты не можешь это сделать самостоятельно, и это непростая процедура, она займет самое меньшее полгода, а ты говоришь, тебе двадцать один через год?

— Ну да. У меня завтра день рождения, мне будет двадцать. То есть, избежать опеки я не могу никак?

— Никак. Даже если ты выйдешь замуж, твоим опекуном до совершенных лет будет считаться твой муж или его родители.

— А как же Марек?

— Слушай, но зачем он тебе? — снова вмешался Серый.

— Я же сказала уже! — огрызнулась она, не поворачивая головы.

— Ты сказала, зачем ты нужна ему. Зачем он нужен тебе, мы не поняли.

— Затем! — отрезала Василиса и повернулась к Борису Ильичу:

— Объясните, пожалуйста, как нам с Марком остаться вместе? И чтобы я потом сама взяла над ним опеку. И... Я не хочу сейчас выходить замуж.

— Тебя никто не неволит. Время пока есть. Пока не найдутся ваши Единственные и вы не пройдёте через обряд Единения, вы все можете жить здесь, в общинном доме.

— А это долго? Должны ли мы жить все вместе после этого? И должны ли мы жить все вместе, пока не найдутся все Единственные? Вон, у Сергея уже нашёлся, ему сказали, что едет, скоро будет.

— Обряд Единения будет произведен для всех нафалимов, упавших вместе, одновременно. Вы и потом сможете жить здесь, либо разделиться, — ответил Борис Ильич. — Василиса, не забывай, пожалуйста, что вы с малышом упали отдельно.

— А мы можем разделиться прямо сейчас? — быстро спросил Сергей. — А то мало́й ночью орал как резаный. Что вы с ним делали, что он у вас так орал?

— Ничего, — сказала Мика, — он к маме хотел и что-то страшное приснилось.

— И что, он теперь всё время так будет? Я не хочу с ним жить.

Марек, который сидел на коленях у Василисы, посмотрел на Сергея со страхом и громко заревел, девушка схватила его и унесла в комнату, где они спали, слышно было, что она негромко что-то ему говорит, тот всхлипывает и что-то неразборчиво отвечает. Мика пошла к ним.

— Ну так что? Отделяемся? — спросил Сергей. — Я так понимаю, нам предстоит какая-то миссия, а они слабое звено, они же подведут нас в самый неподходящий момент.

— То есть, ты хочешь лишить их своей поддержки только потому, что они слабые и поддержка им нужна? — ехидно поинтересовался Андрей.

— Мы в чужом мире, — раздумчиво ответил Сергей. — Мы можем здесь рассчитывать только на себя. У меня нет ресурса на других. Я даже готов её взять под опеку, но без ребёнка.

— Я бы на вашем месте спросил ещё у Мики, что она думает. А ещё я спросил бы у Василисы, потому что её это тоже касается, — заметил Андрей-дракон. — Мне не кажется, что эти двое слабое звено, если, конечно, я правильно понимаю это выражение.

— Мне кажется, не надо нам разделяться, — высказался Андрей-нафалим. — Мне кажется, это неправильно. А ресурс — выделили же деньги на всех, и на этих двоих тоже. Просто без нас они никак не могут ими воспользоваться. Но ресурсы есть. И я согласен с Андреем, надо спросить девочек.

Из комнаты для девочек вышла Вася со всхлипывающим и икающим Марком на руках и понесла его в умывальню. Вслед за ней вышла Мика и присела к столу:

— Ребят, Василиса попросила меня взять их под опеку. Я, наверно, соглашусь, тем более ненадолго, на год.

— Ты с ума сошла! — выпалил Сергей. — Она же с ребёнком! Сама она вроде бы девочка разумная, а ребёнок — маленький и глупый, и орёт всё время.

— Да нет, где же всё время? — вступился Андрей-нафалим. — Этой ночью он первый раз орал, а до этого он вёл себя тихо. Но ты подумай, это большая ответственность.

— Первый, да не последний. И вообще, вон спроси у знающего человека, чем тебе это грозит, — мотнул головой Серый в сторону Бориса Ильича. — Хоть вы ей скажите! И вообще, если ты возьмёшь их под опеку, я от вас отделюсь, я по ночам предпочитаю спать, а не слушать детские концерты!

— Ну... — Мика беспомощно взглянула на Старшего. — А правда, что будет, если я возьму их под опеку? Вот по вашим законам?

— Пока у тебя нет миспаара и мисофера, ты не можешь взять их под постоянную опеку, только под временную — до получения оных. Миспаар и мисофер ты сможешь получить, когда у вас троих найдутся Единственные, в день, когда будет проведен обряд Единения. Как опекун ты должна будешь жить с ними в одном доме. Тебе на них будут выдаваться деньги, и с тебя будет требоваться отчёт — на что они потрачены. Вы обе сможете работать и зарабатывать, но Василиса не сможет получать свои деньги, их будешь получать ты, и по ним тоже должна будешь составлять отчёт, если будешь тратить, либо сможешь складывать их в кубышку на счёт Василисы. — Мика открыла было рот, чтобы что-то спросить, но Борис Ильич поднял руку в предупреждающем жесте, и она промолчала. — Деньги подопечных могут тратиться только на подопечных или на поддержание в порядке места, где они живут. Допустим, если вы покупаете дрова или что-то еще общее, треть суммы должна быть вложена из твоих денег. Тебе сегодня выдадут денег — на них можно очень скромно жить две луны, не очень скромно — одну. Деньги вы будете получать ежелунно, пока учитесь — восемь лун. Беда в том, что деньги Марека и Василисы, выделенные на них как на нафилимов, ты сможешь получить не раньше, чем вы все получите миспаары и мисоферы. Но ты начнёшь получать на них пособие с первого дня, как примешь решение взять их под опеку, и заработок Василисы — с её первого заработка. Это в общих чертах. Вопросы?

— Я должна с ними вместе жить? А как же я буду учиться? Я смогу их оставлять одних?

— Не больше чем на день. Ночи ты будешь должна проводить дома. Если тебе надо будет куда-то ехать, Марека ты должна будешь брать с собой или оставлять с кем-то взрослым. На день можно с Василисой, но на ночь можно оставлять только отроков старше двенадцати. А детей моложе семи вообще нельзя оставлять без присмотра, но на день можно их оставлять под присмотром отрока старше двенадцати. Также несовершеннолетних можно оставлять под присмотром кого-то взрослого. Разумеется, если вы поедете все вместе, вы можете ехать на любой срок, но ночевать вы должны все вместе.

— Поня-а-атно, — протянула Мика. — Лаадно... А как я буду писать отчёты?

— Это не беспокойся. Будешь писать на родном языке, а толмача найдёшь в Ордене Зелёной Совы — тебе они и вовсе будут перекладывать бесплатно, если ты будешь делиться с ними знаниями.

— Ла-а-адненько... Я подумаю. — Мика ковыряла ногтем стол, не поднимая глаз.

— А сколько времени она может думать? — быстро спросила Василиса. — И сколько времени на раздумья есть у нас?

— До конца сегодняшнего дня. Завтра с утра к вам придут люди из Общинного Призрения, и либо у вас должен быть желающий стать вашим временным опекуном, либо они назначат сами — временного, пока не найдутся ваши Единственные. И тогда вас, скорее всего, разлучат, когда они найдутся.

Андрей-дракон уже некоторое время тихонько теребил Старшего за рукав, поэтому тот раздражённо дёрнул плечом:

— Ну чего тебе?

Андрей встал и поманил его за собой, Борис Ильич вышел за ним. Василиса подвинула Мареку миску с остывшей кашей, дала ему ложку и велела есть; сама подперла голову рукой и глубоко задумалась, её каша оставалась нетронутой. Мика продолжала внимательно рассматривать стол, иногда трогая его пальцем. Марек доел свою кашу, выпил молоко и начал выворачиваться из Васиных рук, она глянула на него и повела умываться, вручила ему несколько деревянных ложек для игры, помыла его посуду, села обратно, взяла ложку и замерла. Пока они так возились, Серый ушёл в мужскую комнату, а Андрей поставил чайник и отмерил ложечкой порошок из очередного бумажного пакета.

Голоса за дверью начали повышаться, потом в комнату ворвался взъерошенный Борис Ильич, за ним вальяжно вошёл Андрей-дракон и неторопливо закрыл дверь. Мика вздрогнула, Марек полез на руки к Василисе, она с равнодушным изумлением посмотрела на ложку.

— Ты понимаешь, что это дурость несусветная? Кто тебе даст? Ты дракон, и себе не принадлежишь! — продолжал бушевать Старший.

— А вы?

— И я! Я себе не принадлежу ровно в той же мере, что и ты! Ты забыл, кто я? — Он с силой провёл двумя руками по голове, ещё больше взъерошивая волосы, вдохнул, выдохнул... — Так! Мика, что ты решила?

— Я не могу! — выпалила Мика. — Я бы взяла их обоих, но Серый не хочет с ними жить.

— Мы бы могли поселиться втроём... Ну, где-нибудь по соседству.

— Втроём с кем?

— Я, ты и Марек. — Ещё говоря это, Вася поняла, что надежды нет.

— Ну-у-у... Ты же слышала, Серый не хочет с вами жить. И съешь уже наконец свой завтрак! — раздражённо поставила точку в разговоре Мика.

— Не так уж он и орёт, — возразил Андрей-нафалим.

— Я сказал «нет», значит «нет». И какой там завтрак, уже скоро обед! — прокричал из комнаты Серый, который слышал весь разговор.

Василиса бросила быстрый взгляд на пол — молодец Марек, сложил все ложки в миску, можно это всё взять одной рукой, пока бежишь в комнату; есть всё равно невозможно, а держать лицо можно, но не очень долго. Василиса поудобнее перехватила Марека одной рукой, и тут её кто-то взял за плечо.

— Подожди, не убегай, — сказал Андрей-дракон. — Товарищ прапорщик?

Борис Ильич прошёлся по комнате, неодобрительно посмотрел на миску с ложками на полу и сел на широкую скамью за столом напротив Васи и Марека.

— Я бы мог вас взять под опеку именно на таких условиях — Марека под временную, тебя под постоянную. Но прежде мне надо посоветоваться с женой. И вас ей представить. Съешь уже свою кашу и одевайся.

Вася съела несколько ложек, не чувствуя вкуса, отодвинула миску и залпом выпила молоко, быстро навела порядок, они с Мареком оделись и вышли на улицу. Борис Ильич и Андрей уже стояли на крыльце и ждали.

«Запоминай дорогу», — сказала себе Василиса и тут же забыла об этом. Город был прекрасен, несмотря на серую хмарь, которая сегодня висела над ним. Под ногами постукивали доски мостовой, белые и розовые дома и домики под красными крышами стояли в глубине небольших садиков. Кое-где цвели белыми и розовыми цветами незнакомые деревья. На разноцветных калитках висели белые таблички с чёрным или синим орнаментом, под табличками белые и синие почтовые ящики. По городу ходили странно одетые люди — девушка даже не смогла бы сказать, в чем странность, но остро чувствовала, как чужеродно они с Мареком смотрятся.

И вдруг они пришли — Борис Ильич свернул к одному из домов, за ним в калитку прошли Андрей и Василиса с ребёнком.

— Милости просим, — сказал хозяин дома, — раздеваться и разуваться здесь.

Глоссарий будет постепенно пополняться

АДМИНИСТРАТИВНОЕ ДЕЛЕНИЕ

Старшая Ветвь — всего в этом мире три Ветви — Старшая, Древняя и Средняя. Наша история происходит в Старшей Ветви, севернее и восточнее находится Средняя Ветвь, а за Уралом — Древняя.

География этого мира примерно соответствует географии нашего, когда-то это был один мир, он раскололся на два примерно 3500 лет назад (о точной датировке Большого раскола до сих пор спорят учёные), и с тех же пор в нашем мире, как во вторичном, начали появляться нафалимы. О первичности и вторичности мира также до сих пор спорят учёные, но если в нашем мире знают о мире, из которого появляются нафалимы, то в их мире о нашем — никто не знает, и нафалимы у них не появляются, в то время как у нас их появление — факт редкий, но общеизвестный.

Ветви делятся на Коняжества, Коняжества на Области, Области на Объезды. Границы Объездов обычно проводятся по дорогам и тропам, иногда по рекам. Каждая Область содержит несколько Объездов и границы Области проводятся по их границам.

Соответственно, в каждом Коняжестве есть престол-град, на престоле сидит Конязь. Звание Конязя наследуется. Самый старший из всех Конязей сидит на Старшем Престоле. Старшим Престол-градом считается тот престол-град, в котором сидит Старший Конязь. Регулярно Старшим Престол-градом становится новый город, потому что Старшим конязем становятся по возрасту, но Конязь никуда при этом не переезжает, остаётся в своей вотчине. Каждый Конязь имеет целую очередь из наследников, все они должны получить коняжеское воспитание и образование.

ВОИНСТВО И ВОИНСКИЕ ЗВАНИЯ

Главный друг — главнокомандующий всеми Содружествами Коняжества. В его подчинении Старшие Друзья. Так же в прямом подчинении у него небольшая Дружина Вестовой службы и все Драконы Коняжества.

Фамильярность Прапорщика с Главным другом объясняется просто — они росли рядом и были молочными братьями, их семьи дружили с незапамятных времён, потом они вместе учились, сидели за одним столом, позже оба избрали стезю воина, дружба их становилась с возрастом только крепче, хотя один успешно продвигался по карьерной лестнице, а другой упорно отказывался от повышения, объясняя это тем, что любит живую работу.

Старший друг — главнокомандующий всеми воинскими подразделениями Области. В его подчинении находятся Друзья и их Содружества.

Друг — командует Содружеством. Обычно один Объезд — одно Содружество. Но, если Объезды маленькие или малолюдные — одно Содружество на два Объезда.

Товарищ, он же Прапорщик — командует Дружиной, которая содержит от 30 до 50 человек. Дружины бывают постоянные и регулярные. В постоянных служат дружинники, избравшие стезю воина, в регулярных служат и обучаются воинскому делу призывники и новобранцы. Призыву подлежат все мужчины старше 20 лет. По призыву служат три года. По окончанию призыва каждый воин проходит собеседование. Если он избирает стезю воина, он отправляется в постоянную дружину, если нет, он получает звание воина запаса и отправляется домой. В случае Большого призыва призываются все воины запаса, не достигшие 50 лет, пригодные к воинской службе. Иногда рядовой из регулярной дружины может получить более высокое звание, не отслужив ещё положенных трёх лет, если хорошо себя проявит. И в конце призывной службы, если он не избрал стезю воина, он уходит в запас с полученным званием.

* * *

Губки и трубки — дыхательная система человека. Губки — соответственно лёгкие, трубки — бронхи и трахеи.

Единение, обряд Единения — проводится только для нафалимов и их Единственных — двойников из этого мира. Обычно стараются провести этот обряд как можно быстрее, в течение лунного цикла. Но бывает всякое, в частности, была задержка в 1,5 года, когда выяснилось, что Единственный на момент появления своего двойника из другого мира был новорождённым младенцем. Всё же обряд Единения не проводится для грудных детей.

Кровавый статус — группа крови и резус-фактор. Вписывается в мисо́фер.

Машина — специальные механизмы, имеющие одну функцию. Бывают стиральные, швейные, прядильные, ткацкие, а также печатные и счётные машины.

Мисо́фер — что-то среднее между паспортом и медкартой. В мисофер вписывается миспаар человека, его кровавый статус, болезни, которыми он болел, если есть хронь, она на отдельных страницах. Также туда вписывается вся родня до третьего колена (то есть, вплоть до бабушек и внуков), Единственный/ая, их миспаары, образование, специализация и тому подобное.

Миспаар — личный номер человека, включает место появления на Этот свет, очередность его там появления и дату.

Нафалим (правильнее "Нафилим") — попаданец, если по-нашему. Человек, который заснул в своём мире, а проснулся в этом.

Орден Зелёной Совы

Основан Святым Преподобным Пигидием, Мученицей Афедронией и Блаженным Зайном. Они же основатели Первой ЦПШ. В Уставе Ордена написано, что многие знания — многие радости, особенно Орден ратует за изучение иностранных и иномирных (нафалимских) языков, но ему не чужды также родной язык, математика и история. Лучшие учебники, словники и сипурники выпускаются именно в типографиях Ордена. Кстати, Святой Преподобный Пигидий — первый книгопечатник в этом мире, узнав от одного из нафалимов о такой прекрасной вещи, он основал Орден, бумагоделательную мастерскую и типографию. Кроме того, он написал Устав Ордена в соавторстве с Блаженным Зайном и несколько прекрасных учебников. «Избранные письма Двух Отцов и Одной Матери» до сих пор входят в золотой фонд учебной литературы и выдержали более сотни переизданий. У Ордена две ветви — мужская и женская. Основательница женской ветви — Святая Мученица Афедрония — своей жизнью и смертью доказала право женщин на образование.

Сипурник — сборник учебных рассказов, отрывков и стихов, в параллельном мире это назвали бы хрестоматией.

Телевизор — дракон, который далеко видит.

Телепат — дракон, который далеко видит и слышит. Он видит и слышит лучше и дальше, чем телевизор и телефон. Ещё он может читать мысли, если они направлены к нему, если их думает Источник, если их думает человек, за которым этот дракон присматривает. Иногда он может спонтанно услышать мысли любого человека, поэтому таковых справедливо опасаются простые люди.

Телефон — дракон, который далеко слышит.