Мрак. Фарфоровая девочка (гет)

Я живу в очень красивой коробке. Она розовая и мягкая внутри. Она стоит глубоко в большом шкафу, и слугам запрещено к ней прикасаться. Но даже если любопытство привело бы их к нарушению запрета, они бы не нашли меня, потому что обычно я нахожусь снаружи.

Рядом с Тутти. Как и должно быть.

Тутти нельзя оставлять одного, нет-нет, нельзя. Но Суок совсем этого не понимает. Она уходит рано утром и возвращается поздно ночью, и не подходит к нему, и не целует.

Я бы хотела сказать ей, но Тутти запретил мне ей такое говорить. Тутти её жалеет, но она не жалеет Тутти.

Она отадала его на растерзание нашим опекунам, и упорхнула…

Опекуны три горы, а глаза их — шесть точек, едва крупнее бусин на моих юбках. Как бусины они не двигаются и не смыкаются, и смотрят лишь прямо. Губы их будто никогда не должны размыкаться и каждый раз отрываются с трудом друг от друга, но когда отрываются, пытаются убежать далеко. И мне всегда кажется, что однажды они съедят нас с Тутти.

Тутти очень им нужен. Тутти — наследник. Тутти всем будет владеть. Но они почему-то очень хотят, чтобы Суок тоже всегда была на виду у них.

Поэтому, всегда на виду у них — я. И Тутти, конечно.

Знаю, что для него это невыносимо. Всё, что они говорят ему, все, чем заставляют заниматься, все, чему учат. Но он не может уйти. Не сможет забрать свое, и не сможет жить без всего.

Я слишком глупая кукла, чтобы понять, почему. Но знаю одно: Тутти всегда говорит, что нужно ещё подождать. А значит, так оно и есть. И я готова ждать, сколько угодно ждать. Всегда.

И он благодарит меня. Благодарит, как никого. Он позволяет мне быть с ним, быть его. Позволяет делать все, чтобы он был счастлив.

Так бывает только ночью. Он всегда сам берётся за сложные завязки на моем платье, вытягивает каждый шнурочек, гладя меня сквозь ткань.

Он не позволяет себе пошлости, и руки его никогда не проникают под юбки, и никогда не сминают моей груди прежде, чем она окажется освобождена.

Он любуется, он дорожит. Каждый его поцелуй от кромки чулок до мыска узких туфель — трепетен.

И полон восторга его взгляд, когда, разметав светлые кудри по подушкам, он сжимает мои бедра.

Он никогда не спешит. Этого мне и не нужно. Мы сливаемся и это длится вечно, вечно, вечно, до нового утра.

Вот так. Медленно вверх — медленно вниз.

Так течёт наша жизнь от ночи до дня, и от дня до ночи.

---

Примечания:

Пожалуйста, если вы начинаете читать эту историю, не читайте отзывы ?

Мне эти отзывы дороги, но они могут проспойлерить вам что-нибудь)

Я сидела у Тутти на бёдрах, но ничего не делала, лишь любовалась им, а он — любовался мной. Он был внутри, глубоко, и казалось поэтому мы — единое целое. Неразрывное.

Его волосы блестели тяжестью золота, вились и казались выписанными художником прошлого… А глаза блестели серебром и были как всегда печальны. И как всегда в его бледной тонкой груди таилась грусть, несмотря на его улыбку, несмотря на его неспешность. Я всегда точно знала, что у его тоски нет никакой границы.

Но именно потому он и любил меня.

Да. Меня.

Вовсе не Суок, как сама она считала… Я помню её ужасный крик, когда она узнала об этом. О нашей с ним близости.

Я помню, как она привела своего мужчину, и он кричал тоже. Они пугали Тутти вдвоём, злобно и упорно.

Я защищала его, насколько это было возможно, но когда ты лишь кукла, многого не сделаешь. Если не позволят. А Тутти отчего-то не хотел позволять мне. Тутти все-таки её любит. Просто не так, как меня.

— Когда задумываешься, ты особенно красивая, Кукла, — вдруг прошептал Тутти.

Я улыбнулась и тряхнула головой. Ощущение того, как волосы скользят по голой спине и плечам всегда меня забавляло…

— А ты всегда особенно красивый.

— Всегда быть особенным нельзя.

— А тебе можно.

— Ты все-таки дурочка, Кукла.

— Я ведь кукла, — легко согласилась я. Куклам незачем быть умными. Мы не для этого созданы.

— А Суок говорит, что ты должна быть очень умной куклой, потому что ты не обычная кукла.

Я отвела взгляд. Почему он помнит её в такой миг, почему, почему? Ей я точно ничего не должна! Но Тутти расстроится, если я скажу о ней плохо.

И я заставила себя улыбнуться.

— Суок… Не создаёт кукол сама. Она просто не совсем знает.

— Я знаю, — сказал Тутти, вдруг очень серьёзно. — Знаю, что сегодня вечером ты глупой не будешь ни в коем случае.

— А что будет вечером?

— Вечером будет наш шанс.

— Шанс?

— Сама знаешь, — ещё серьёзнее сказал Тутти. — Тебе это не главное. Твоя задача только быть милой и полезной вечером.

— Но я всегда такая, — я улыбнулась, но Тутти не улыбнулся в ответ.

— Нет. Ты такая только со мной. А нужно будет с другими. С гостями. Так, чтобы они тебя видели так, чтобы они тебя помнили. Чтобы никто не сомневался, что Суок была там. Это значит, что тебе нельзя будет сидеть со мной, нельзя будет молчать.

— Нельзя… — тихо повторила. Я буду для всех, а не для Тутти. Это очень сложно. Сложно. Сложно. Я не понимаю. Почему? — Но зачем?

— Чтобы меня спасти. Чтобы мы получили другую жизнь. Ты больше не станешь изображать Суок, а Суок больше не будет убегать из дома.

— И ты… Больше не будешь смотреть те ужасные фильмы, которые опекуны приносят? Терпеть учителей? Не будешь? — все это сейчас кажется нам невозможным и далёким. И таким вдохновляющим, если смотреть на это, как на возможность. Мелочи, но эти мелочи мучают Тутти. И я, конечно, счастлива сделать все, чтобы его от всего этого избавить.

— Именно, Кукла, именно! — теперь он улыбался, но не так радостно, как мне хотелось бы. — Нам очень повезло. Они не возьмут с собой Ярослава⁽¹⁾.

Не возьмут! Не возьмут, не возьмут! Я вся задрожала, сжимая Тутти.

Мне было липко и противно о нем думать. О его чёрных, стеклянных, безумных и злых глазах. Он — надзиратель. Он служит нашим опекунам и не знает доброты. Он не старше нас или, по крайней мере, ненамного, но намного сильнее и опаснее — точно. Он ужасно смеётся и все время, когда может, звонит тому, кого зовёт дядей. Если опекунам нечего ему поручить, они оставляют его следить за нами. И он следит. Так внимательно…

Он узнал о нас с Тутти. И без стыда, напрямую сказал, что выдаст, если только мы сделаем что-то не так.

Каждый вечер мы боимся, что его снова пришлют. И если точно известно, что сегодня его не будет — это большая удача.

— Не волнуйся, Тутти. Я поняла тебя. Я все сделаю. Я обещаю! — хотя ему не нужно обещаний. Он знает, что я ему не солгу. Никогда. Ни за что. А ради его спасения сделаю все. Невозможное. Даже то, что мне совсем не хочется делать.

Тутти успокоенно прикрыл глаза и, гладя меня по спине, все-таки двинулся, погрузив сразу же меня в нестерпимую сладость.

— Вот и хорошо, Кукла. Вот и хорошо.

---

1) Персонаж книги «Приключения Растяпкина»

Вернуться к тексту

Я держала Тутти за руку и знала, что он расстроен. И не знала, чем его утешить.

Он сам нарядил меня. В пышное, но короткое синее платье. Сам натянул на мои ноги чёрные чулки. Сам заколол бант в волосах. Сам застегнул черную ленту-ошейник.

Мой облик точно не был причиной его огорчения.

Я заглянула Тутти в глаза и улыбнулась. Но это не помогло, и он лишь с печалью погладил мою ладонь.

Опекуны шли впереди, так что мы не могли поговорить толком, так, чтобы понять друг друга.

Мы шли в гости к мистеру Стампу⁽¹⁾.

— Это плохой человек, Кукла, — сказал мне Тутти, прежде, чем мы ушли. — Просто ужасный. Но хорошие нам уже не помогут. Ты должна очень ему понравиться. Когда он спустится, постарайся, чтобы он тебя видел.

— Хорошо, Тутти.

Конечно, я согласилась. Я не могла бы отказать ему. Но я шла, объятая холодом. Мне так не хотелось привлекать внимание других. И особенно такого, как мистер Стамп. Ведь Тутти он противен, а значит, ему может стать противно и со мной.

Я зажмурилась, а Тутти обнял меня за пояс.

— Все хорошо, Суок, — мягко произнёс он, но мне было больно слышать его голос, называющий меня чужим именем.

И мы шагнули в светлую залу.

Здесь тихо звучала музыка, но все молчали. Стало заранее тяжело.

Мне нужно быть заметной. Расшевелить недвижную трясину.

Опекуны прошли к дивану и заполнили его целиком.

Я сжала ладонь Тутти. Он строго взглянул в ответ.

Да, я должна. И бояться нечего, ведь это не я, это Суок. А Тутти сам этого хочет.

Я отошла от Тутти на несколько шагов.

Встала в центре зала. Закрыла глаза. Вслушалась в мелодию. Не очень танцевальная, но красивая, и я медленно пришла в движение.

Я медленно танцевала и кружилась, но скоро почувствовала ладонь на своей талии.

— Тутти…

— Что ты делаешь? — шикнул он мне на ухо.

— То, что ты сказал: привлекаю внимание, — отозвалась я, рассеянно.

— Ты, — строго ответил он и повлек меня за собой, но не вернул к опекунам, а притворился, что танцует со мной. Я почти обрадовалась… — Выглядишь глупо! Или ещё хуже! Будто ты не гостья, а работница!

— Тутти, — мне стало ужасно стыдно, — прости, пожалуйста. Но я совсем не знаю, как ещё…

— Ну хотя бы позови кого-то танцевать с тобой. Кто-то должен видеть, что ты рядом. Что ты здесь.

Я подумала, что меня и так видят, ведь вдвоём с Тутти мы очень красивые и всем хочется на нас смотреть…

Но он хотел, чтобы именно другие видели меня, и я не стала спорить.

Мы закончили танец и некоторое время стояли вдвоём, рядом с опекунами.

Я осмотрела зал, неохотно и медленно. Здесь мало гостей. А мужчин — ещё меньше. Всего только трое.

Двое темноволосых и хмурых. И один — светлый, но слишком легкомысленный на вид. Никто из них и близко не стоит к Тутти. Но тем лучше, наверное. Это будет убедительнее.

Я жалобно взглянула на Тутти, но он не смягчился. И не мог, конечно. Ведь это очень важно.

И я отошла от него, и двинулась медленно в сторону стола и дверей.

Первым на пути был мужчина с застывшим бледным лицом. Это выражение было так неприятно, что убивало все его шансы на то, чтобы быть симпатичным. Он почти пугал меня.

Но я улыбнулась и спросила его:

— Не хочешь потанцевать?

Он не успел ответить. Женщина за его спиной с почти комичным возмущением воскликнула:

— Потрясающее бесстыдство!

Я удивлённо моргнула и хотела спросить её, что такого я сделала, но тут… Вперёд вышла девушка с совершенно белыми волосами и лицо её выражало злобу.

— Слушай, мне, конечно, все равно, но ты ведь и так пришла сюда не одна. Затем тебе чужой парень?!

Я отступила на несколько шагов, чувствуя ужасный холод внутри.

Страшно. Страшно от её гнева.

— Но… Но… Я пришла с братом…

— Мне все равно, — отрезала она. А он, будто поддерживая, её обнял.

— И мне все равно.

Я крепко сжала губы и отошла от них. Мне совсем не хотелось идти дальше. Хотелось вернуться и спрятать лицо у Тутти на груди.

Но он расстроится. А это все ради него. Я должна идти дальше.

И с трудом перебарывая себя, я двинулась вперёд.

Следующий парень тоже был не один. С ним были две женщины, старая и молодая. Старая всем своим видом напоминала затаившуюся крысу, но молодая была весела и румяна, и глотала шампанское, будто не знала, что от него пьянеют.

Но важен был лишь парень. Суок он бы понравился. Волевой, строгий взгляд из-под тяжёлых бровей и в полоску сжатые тонкие губы.

И этот взгляд словно пытался сжечь меня. Я и рта не могла открыть. Что? Ну что я такого сделала, чтобы разозлить столько незнакомых людей?!

Я обернулась на Тутти, но его лицо выразило страдание. Будто он не мог понять, почему это я так мешкаю и подвожу его.

И я решилась. Нельзя мне не решаться.

— Ты со мной станцуешь? — просто спросила я.

— Нет, — отрезал парень.

Как мне ни было стыдно перед Тутти, я почувствовала облегчение.

Но девушка зачем-то вмешалась и жалобно обратилась к нему:

— Гурд⁽²⁾, — будто он её саму обидел.

— Нет, — но он остался непреклонным.

Это начинало становиться обидным, и я поспешила уйти.

Оставался третий. Вообще-то он был лучше предыдущих, но мне почему-то это претило сильнее всего.

Весёлый, голубоглазый блондин. А женщина с ним рядом, кажется, совсем его не слушала.

— Могу помочь? — он сразу повернулся ко мне, улыбаясь.

— Да, — я бросила взгляд на его собеседницу, но она даже не взглянула на меня толком. — Я думала, если здесь звучит музыка, значит, можно танцевать. Если бы ты…

— Я тут, чтобы развлекать гостей. С радостью.

Он действительно умел танцевать. Даже слишком хорошо. Скучно как на уроке танцев. И я не была до конца уверена, что это то, что нужно Тутти. Он хотел, чтобы меня запомнили гости, а это — работник.

Но я недолго об этом переживала. Тутти бы остановил меня, будь это проблемой.

Мой партнёр склонился ко мне ближе.

— Вот эта злюка с белыми волосами, которая так вас напугала, — мягко и очень тихо проговорил он, — Герда. А её спутник — Кай. Они всегда такие, не принимайте на свой счёт. Госпожа Сноквин, их опекун, и очень за них переживает.

Мне не было интересно, но я благодарно кивала.

— А милая девочка, в красном, это Ольга. Они с Гурдом и их наставницей из "Зеркального королевства", очень уважаемого в городе. А вот эту, — он кивнул на тонкую, сжавшуюся девушку в самом углу, — в зелёном, я, признаться, совсем не знаю. Очень жаль. А та, с которой я стоял — Нина. Богатая наследница, и, обычно, с ней весело, — видимо, он сожалел, что сегодня она другая. А я не сожалела. Будь она весела, и, может, мне не удалось бы даже его позвать.

Танец закончился, и я отошла от Виктора — так он назвался.

Он не казался усталым и, наверное, мы могли танцевать весь вечер. Но мне почему-то казалось, что этого недостаточно.

Я не решилась вернуться к Тутти, но не знала, о чем могла бы говорить со здешними девушками.

Из них всех дружелюбной казалась лишь Ольга, но после реакции мрачного Гурда, мне не хотелось к ним подходить. К тому же, меня раздражало в ней все: красное платье, мягкие щеки и весёлые глаза.

И тогда я решилась на другое. Здесь был ещё один.

Я открыла дверь на улицу и, снова улыбаясь, подняла глаза на охранника.

У него были синие глаза и рыжие волосы, довольно приятное лицо.

— Простите, что отвлекаю. Вы не могли бы потанцевать со мной? — спросила я, и почувствовала себя совсем неуместной дурой.

— Сожалею, но мне запрещено покидать пост, — без улыбки сказал он. И правда, что он ещё мог ответить?

Я вернулась в зал. Виктор уже был рядом с бледной женщиной, госпожой Сноквин. Той, рядом с которой были Кай и Герда… Были. А сейчас их уже не было. Ушли? Это к лучшему.

Я вернулась к Тутти. Он был недоволен. Очень недоволен. И я скоро поняла, почему.

— Суок, мы не разрешили тебе выходить за пределы этого зала. Нас беспокоит твоё поведение.

Опекуны не любят говорить лишний раз. И то, что они так стараются значит, они — злы.

— Простите, — опустила голову я.

— Похоже, не следует выводить вас в свет без помощи учителей…

— Но я не убегала!..

— Ты ведёшь себя странно и неприлично.

— Мне жаль…

— Мистер Стамп впервые пригласил нас и мы должны произвести благоприятное впечатление.

— Но… Учитель танцев всегда говорит, что красивая девушка производит лучшее впечатление, когда танцует.

— Это так, Тутти?

— Да.

— Хорошо. Ты можешь танцевать, Суок. Но не смей подходить к дверям, — казалось, весь их вес лёг на мои плечи.

Мне страшно было пошевелиться. Я бросила взгляд на Тутти. Он хмурился.

Я заставила себя повернуться к залу. Но что сейчас я могла сделать?

Много долгих тихих минут и мучительное громкое дыхание опекунов.

И я почти не стыдилась неожиданной радости, когда по лестнице вниз спустился новый мужчина.

Он был намного лучше других. Почти похожим на Тутти. Золотые кудри и печальные глаза, только чёрные. И он явно старше нас.

Он спустился, но тут же прошёл мимо и скрылся за дверью.

Вот, и этот шанс ускользнул. Я опустила голову, а Тутти обнял меня за плечи и прошептал беззвучно, на ухо:

— Он не похож на прислугу. Он вернётся, надо подождать. Раз он пришёл сверху, значит, видел хозяина.

Тутти очень умный. И он оказался прав. Через несколько минут тот мужчина вернулся и растянулся на соседнем диване, уверенно, по-хозяйски.

Я поспешила подойти. Он точно здесь один. И, кажется, у него хорошее настроение. Во всяком случае, он улыбается. Но нужно убедить его.

— Здравствуйте. Вы со мной не станцуете? Здесь почему-то никто не хочет веселиться, — работник не в счёт, и это звучит убедительней, жалобней.

Он приподнял бровь и встал на ноги.

— Давайте станцуем. Только вначале познакомимся. Сергей.

— А я — Суок, — почти с облегчением улыбнулась я.

— Рад знакомству, — лжет. В его глазах нет радости. — Только я не видел вас тут прежде.

— Да. Мистер Стамп раньше не приглашал мою семью.

— Зря. Вы и ваш…

— Брат, — спешно выдала я и невольно взглянула на Тутти. Он показался мне грустным. — Тутти.

— Вы и ваш брат так красивы, что делаете все здесь лучше.

Он улыбнулся и потянул меня в центр зала.

С ним танцевать было приятнее, чем с Виктором, но я слишком переживала из-за Тутти. Что его так расстроило?..

Я думала лишь об этом и почти не видела глаз Сергея. А затем, вдруг, холодная боль завладела моей грудью: Тутти тоже вышел танцевать. С девушкой в узком зелёном платье. Если бы не Виктор, я бы её даже и не заметила. А Тутти заметил.

Почему? Почему? За что?..

Кажется, танцевать стали и другие. Но я думала лишь о Тутти, и перестала отличать лица одних от других.

Тутти, Тутти… Ты ведь сам хотел, чтобы я танцевала с ним.

Сергей, наверное, заметил мою тревогу. И мы сели на диван. Я хотела бежать к Тутти, но… Боялась. Он разозлится.

Нужно было заговорить, но вдруг сверху раздался невыносимый визг.

Секунда и у лестницы явилась перепуганная темноволосая девушка.

— Сыроежкин! Ты! Ты! — её голос срывался. От него хотелось убежать.

— Зоя? — но Сергей не убежал. Он был спокоен.

— Зачем ты это сделал? — она упала на перила локтями и поехала вниз. Я боялась — сейчас упадёт, но ноги ещё успевали за ней.

— Сделал?..

Всё застыло в страхе перед ответом.

— Убил.

---

1) «Приключения Электроника»

Вернуться к тексту

2) «Королевство кривых зеркал»

Вернуться к тексту

Воздух зазвенел. Казалось на плечи мне бросили ледяную накидку. Я была так напугана, как ещё никогда. Не смела даже шевельнуться.

А Сергей, сидевший напротив, тоже не двигался. Застыло даже его лицо, даже глаза. И только слезы текли по его щекам, как вода по камням у водопада.

Нет. Если бы он убил мистера Стампа, он бы не плакал так. Он бы не застыл так.

— Кого?! Кого он убил?! — с криком метнулась к лестнице Оля.

— Стампа… Отца, — Виктор поймал обессилившую Зою, если я правильно запомнила её имя.

Я повернулась к Тутти, но он, очень бледный, не сводил глаз с неё.

Мы никогда не знали мистера Стампа и не могли бы его жалеть.

И я почти готова назвать это первым убийством, с которым мы столкнулись. Но правда в том, что не первое. Только когда было первое, Тутти было всего пять лет, и он не взял меня с собой. Тогда…

Убили моего создателя.

И они заставили Тутти смотреть. Он вернулся, дрожа, заплаканный.

А они… Они продолжали мучать Тутти, все эти годы. Показывали ему ужасные фильмы про смерть.

Будто и сюда привели его только за тем, чтобы заставить ещё раз посмотреть на убийство. Чтобы ещё раз испытать Тутти. Чтобы потерзать его.

Я ещё раз обернулась на Сергея. Он ещё не очнулся. Он ещё плакал. Он пугал до холодной дрожи.

И я решилась. Встала и вернулась к Тутти, взяла его за руки. Сейчас, я уверена, уже можно.

Но Тутти не взглянул на меня.

Он застыл, где-то внутри своего страха.

А опекуны уже говорили с кем-то по телефону.

— Убит Стамп. Ты должен разобраться в этом. И быть здесь до полиции.

Голос сквозь трубку звучал глухо, я не разобрала слов, но узнала его.

Они позвали Ярослава. Как будто все здесь было недостаточно плохо.

Я взглянула на Тутти в отчаянии. Он тоже был несчастлив. Только ничего не мог сделать, конечно.

По залу раздались надрывные рыдания. Я невольно обернулась. Это плакала Нина. Наверное, она, приехавшая сюда сама, вращающаяся в тех же кругах, что и Стамп, знала его хорошо. Может даже любила его, хоть мне не понять любви к старым мужчинам.

Суок бы поняла.

Рыдания Нины казались такими искренними…

Отчего неожиданный крик:

— Заткнись! — казался ещё бессердечнее. Слова Виктора о Герде обретали вес.

— Отстань! Он ведь умер! Умер!

— Твое нытье ему не поможет!

— Заткнитесь обе! — крикнула дочь Стампа. Странно, но даже сочувствуя плачу Нины, Зое я сочувствовала больше. Плакать на публике трудно и очень противно, если твоё горе вызывает больше эмоций у чужих. — Витя, иди и уйми!.. Урри! Урри! Скотина!..

— Его нет, Стамп отослал его.

Зоя что-то бессильно простонала, пока Виктор уводил Нину к окну, утешая.

— Олег! Сейчас же иди сюда! Запри дверь и никого не выпускай! — рыжий охранник вошёл в комнату. — Звони в полицию! И скажи Макару, чтобы тоже все закрыл!

Я не должна была, но была рада этому приказу. Ярослав не войдёт. Его здесь не будет.

— Урри! — как бы голос её не погиб от этого крика. — Возвращайся сейчас же! Сию же минуту! Не смей задерживаться!

Зоя побежала вниз по лестнице, и этим вывела Тутти из ступора.

— Суок, обними меня, пожалуйста, спрячь меня, — жалобно попросил он, и я протянула руки, чтобы укрыть его от криков и плача в этом зале.

— Тутти, — прогромыхали голоса опекунов. — Веди себя как мужчина. Не прячься за юбкой сестры. Это отвратительно.

Но Тутти не был расстроен. Он рассердился на них. Его что-то беспокоило. Он что-то хотел.

Тогда я жалобно всхлипнула и прижалась к нему сама, пряча голову. А он… Вытащил телефон и пихнул его мне в руки.

— Суок не надо сюда приходить, — шёпотом произнёс Тутти, сжимая меня.

Я спешно напечатала сообщение. Я знала, что опекуны не смогут расслышать, хотя мне было все равно страшно, что их голоса снова прогремят.

Не прогремели. Прячась на груди у Тутти, я рассеянно слушала, как Зоя кричит на Сергея. А Сергей… Сергей уже пришёл в себя, раз отвечал ей.

— И наверху никого больше не было? — спросил он, спокойно.

— Никого, раз уж Урри отослали! — а вот Зоя спокойствия так и не обрела. Да и могла ли? Как странно, что хоть кто-то на это способен в такой момент.

— Но тебе откуда знать? Лучше спросить Гусева, он охранял чёрный вход.

— Скажи ему идти сюда, Олег. Немедленно!

Но названный Гусевым совсем не появился «немедленно». Прошло, наверное, пять минут или даже больше того. Всё это время нервные пальцы Тутти гладили мои волосы, кажется, из уложенных, обращая в растрепанные. Это было неважно. Я все равно была рада, что оказалась в этих объятиях. И невольно вздрогнула, когда мимо нас прошёл высокий, рыжий мужчина… Которого Зоя встретила гневным криком:

— Где ты был?!

Но я не успела услышать ответ. Опекуны снова заговорили, хотя куда тише, чем привыкли:

— Тутти, возьми телефон и напиши сообщение Ярославу.

Я быстро отдала ему телефон. Тутти поднял печально-строгий взгляд на них.

— Что написать?

— Напиши, что охранника нет у дверей. Пусть войдёт и скажет, что он тоже был здесь.

Да кто в это поверит?! Хоть бы он не смог. Хоть бы его поймали за шиворот и вывели отсюда. И отдали полиции.

— Нет. Внутри дома только, но так, на два шага.

— Ты запирал при этом дверь?

— Да за кого вы меня тут держите?!

— За охранника в доме, где случилось убийство! — кажется, голос её готов был сорваться на такой звук, которого людям не услышать. Слишком тонкий и высокий.

А охранник молчал, будто сбитый с толку.

— Как убийство?.. Это… Шефа, что ли?

— Что ли! А вы все клювами щелкали! И Урри додумался, уехал в город! Так… Ну а до? До того, как Сыроежкин вошёл, все шли по списку?

— Шли. Одна даже не явилась.

— Это кто же такая? — как будто колючками оплели её голос. Но лишь на этот миг. — Потом мне расскажешь. Теперь ты видишь, Сыроежкин?

Лишь теперь я подумала… Неужели, я одна видела его слезы? Но теперь, при его ровном тоне, при его почти наглости, трудно было поверить, что он действительно плакал. Может быть, мне показалось? Но нет. Это было так удивительно чётко и так страшно, что я не могла бы такое себе придумать.

— Что вижу-то? Тебя? Гусева? Зал с толпой гостей, при которой ты голосишь? Дальше что?

— То, что никто, кроме тебя, не мог!..

— Ты могла.

Задохнувшаяся тишина. Я не знала толком эту девушку, дочь Стампа. Но при её поведении сейчас, мне казалось, если она и могла убить, то лишь так, что все бы несомненно услышали. Громко. Эмоционально. И, может быть, даже не до конца — ведь не все убийцы могут закончить начатое, порою. Иногда им не хватает сил.

— Ты смеешь?.. — не поверила Зоя.

— А ты что думала? Я буду сидеть и молчать? Тебе самой это выгодно. И на меня свалить удобно, — Сергей, конечно же, злился.

— Ты!.. Ничего. Не думай, что полиция не разберётся.

И тут-то случилось. Дверь рядом с нами открылась и я, отстранившись от Тутти, увидела. Ярослав все-таки явился. Как всегда, самоуверенный, наглый и как будто отсутствующий для всего, что происходит. Злой.

Он едва ли не улыбался.

Как он вошёл? Ах, ну конечно, ведь он беспринципен! Конечно, он взломал замок, а охранника как раз не было на месте! Мы его предупредили…

Но ему не удастся скрыть правду, верно? Он пришёл не один. С ним был другой, тоже весь в чёрном. Но будто более лёгкий, более живой.

— Эй, новая госпожа, — сказал последний и… Тут же получил за это пощёчину.

— Почему ты не был здесь? Почему?.. Мик!..

— Шеф… Велел проверить сигнал. Его хотели видеть в городе, вроде, по очень ему интересному делу.

— И ты поверил?

— Шеф настаивал. Прямо-таки видеть меня не хотел. Ругался.

— Не надо было ему верить. Он и так отослал всех слуг, мы остались… Одни, а без тебя!.. как будто голые.

— Мистер Урри, — прервал их эмоциональную беседу Ярослав. Он ничего не знает о такте и вежливости. — Вообще-то, вы были там, наверху?

— Естественно.

— Как умер мистер Стамп? — неестественно прямо спросил Ярослав. Кажется, ему все равно, что этот человек был им дорог.

— Его задушили ремнем. И он как будто даже не сопротивлялся.

Снова повисла тишина. Даже куда более густая тишина, чем прежде. Нина Леонидовна перестала плакать. Тутти не вдыхал.

Всем было жутко от этих слов. Не сопротивлялся. Сдался. Дал себя убить.

— Сыроежкин! Ты!.. Как ты его убедил?! — прокричала Зоя. Я почему-то думала, что она сама не верит своему вопросу. Просто ей страшно и больно. И она хочет хоть как-то успокоиться.

— Убедил дать себя убить? По-твоему, такое возможно? — холодно спросил Сергей. Как будто капля упала на птицу, Зоя дёрнула плечами.

— Не для тебя, — выплюнула она.

— Мисс Стамп, — снова влез Ярослав. — Кажется, я не представился? Ярослав. И так как я детектив, я хотел бы поговорить с вашими гостями, если не возражаете. Если вы их попросите, уверен, они охотнее станут вступать в диалог, — не думаю я, что хоть кто-нибудь охотно вступит с ним в диалог. Кем бы он ни назвался.

— Лицензия?

— Конечно, — конечно, она не настоящая. Её купили ему сразу, как он устроился к нам. Даже странно, что наши опекуны так им дорожат.

— Ладно. Я им скажу.

---

Примечания:

Да, эта глава шла тяжело (не чисто у Куклы, а в целом). Вероятно, потому, что говорят тут, в основном, пара герорев, а остальные на фоне

Я бы ни за что не захотела рассказывать правду, даже если бы её знала, такому, как Ярослав. Но дочь Стампа почему-то решила, что другие захотят этого непременно. Она поднялась на ступеньку и громко хлопнула в ладони, а к этому прибавила ещё и властное:

— Внимание, — как будто так твёрдо верила, что просто обязана сделать все, чтобы отдать гостей ему в руки. — Пока мы ждём полицию, вы можете поговорить с детективом. Если вы сомневаетесь в чем-то или ещё не выстроили в своей голове событий, это отличный случай, чтобы подготовиться, так что я очень надеюсь, что вы им воспользуетесь. Для этого подойдите сюда, к дивану, который, конечно, сейчас освободится.

При последних словах она бросила холодный взгляд на Сергея, а тот как будто снова оцепенел. Из его глаз больше не лились слезы, но сам он не шевелился.

Он не шевелился и совсем никому не отвечал, и Мик Урри, с ещё алеющим отпечатком на щеке, склонился, чтобы тряхнуть его за плечи.

Я же перевела взгляд на Тутти, а он — на опекунов. Очень негромко они ответили на наш вопрос:

— Вам ни к чему быть как все гости. Вы все расскажете дома.

Это была лишь отсрочка, но я чувствовала, что у Тутти она вызвала облегчение. А значит, я тоже этому рада.

Когда Сергей все-таки встал с места, ещё недавно плакавшая Нина подошла к дочери Стампа. Выглядела она при этом такой решительной, будто бы никаких слез и не было. Удивительно, как быстро у всех здесь высыхают слезы. Если Тутти расстроить до слез, он не сможет даже говорить ещё полдня точно, а его глаза будут краснеть до следующего утра…

— Зоя, — начала Нина, но сегодня ей совсем не везло, и Зоя ответила резко:

— Соболезнования не принимаю.

— Я не хочу приносить соболезнования, — возразила Нина, словно она вовсе не плакала. Словно она даже и не считала, что могла бы сожалеть. Теперь её недавние слезы казались мне ещё более странными. Я бы не сумела плакать о том, о чьей смерти не сожалею.

— Поздравления — тоже.

Я посмотрела на Тутти и поняла, что нас обоих это не удивляет. Мы ведь ничего не знаем об этом доме. Если бы господа Трифат были убиты, мы бы поздравляли с этим друг друга. Даже Суок пришла бы и поздравила нас тоже. Если Зоя лишь ждала, пока освободится, как мы, поздравить её было бы совсем не странно.

Но Нина думала иначе:

— Я не считаю, что вас есть с чем поздравлять.

— А что тебе надо?!

— Я говорила с вашим отцом недавно. И он говорил о смерти. О такой же, какая ждала его самого.

О смерти… Тутти тоже, иногда, если совсем расстраивается, рассуждает о смерти. Но он говорит о ней со мной, только со мной, а вовсе не с чужими девушками, для которых его смерть не была бы причиной ни для соболезнования, ни для радости.

— Что он говорил?! — во всяком случае, Зое сразу же стало интересно.

— О человеке, которого убили так же. И о том, что при таком убийстве много шансов, что на самом деле человек жив.

Жив?..

Я посмотрела в глаза Тутти, а он лишь плотнее сжал губы, как будто этот разговор ему не нравился.

— Но шеф-то мертвее мёртвого, — мрачно заметил Мик Урри, и пока эта мысль ложилась в головах, снова влез Ярослав:

— А как звали того, убитого?

Ну какое ему дело?

— Даров Алексей Петрович, — сказала Нина, и я вдруг почувствовала, что что-то в этом имени задело наших опекунов. Они как будто потяжелели ещё сильнее, стали громче дышать. Они что-то знают об этом человеке?.. Может, они сами велели его убить? Они могли. Они такое могут.

— Какая разница?! — вскричала Зоя. — Урри, если ты участвовал в идиотском розыгрыше, я сама убью вас обоих! Я иду наверх!

Я оцепенела, хотя многие другие бросились к лестнице следом за ней. Розыгрыше? Какая мерзость. Гадость. Даже наши опекуны не пошутили бы так, а ведь они горазды на гадости.

Я вжалась в Тутти, но все же заметила, что Ярослав, к счастью, убежал вместе с Зоей. А с ним и злобная Герда, и румяная Ольга, и строгая Нина, и подавленный Сергей, и охранник, который отказал мне в танце.

Мне было тягостно и неприятно какое-то время, дыхание опекунов, тишина, шёпот между Миком Урри, Виктором и вторым, нерадивым охранником, осторожное приближение женщины, сходной с крысой, и госпожи Сноквин, молчание Тутти…

А потом вдруг все это ушло. Мне стало легко. Я поняла: мистер Стамп разыграл нас всех! Конечно, это гадко, но главное не это, а то, что ничего не случилось!

И мне стало так хорошо, что захотелось улыбаться, и петь, и танцевать. Танцевать!

Я обвела взглядом зал и увидела в нем злого Гурда, злого Кая и ту, в зелёном. Она вся сжалась у стенки. Она такая слабая и трусливая, и она никак, никогда не смогла бы быть с Тутти. Мне нестерпимо захотелось показать им всем, что они… Совсем не победили меня. А я — победила их.

Чтобы Тутти танцевал со мной, и обнимал меня, и целовал.

— Потанцуем, Тутти? — тихо попросила я.

Он удивлённо посмотрел мне в глаза и твёрдо, хоть и тоже тихо, ответил:

— Это неуместно.

— Почему? — сдерживая улыбку, спросила я.

— Человека убили…

— Но ведь это розыгрыш, — горячо сказала я. — Понимаешь? Он живой.

Ведь Тутти всегда был куда умнее меня. Конечно, он понимает, но, может быть, его голова занята чем-то более серьёзным и важным, вот он и не успел осознать.

Тутти печально улыбнулся.

— Какая же ты все-таки дурочка, — выдохнул он и погладил меня по волосам.

Я все-таки улыбнулась и прижалась к нему изо всех сил. Мне совсем нестрашно быть глупой, ведь я — кукла. Главное, чтобы ему это нравилось. А ему это нравится.

Он продолжал гладить меня и оставался печальным и строгим. Постепенно, я поняла его. Беда не в том, что мистер Стамп «умер», хотя это было бы ужасно. Беда в том, что наш шанс на свободу потерян. День пропал. Прошёл напрасно.

А пока я понимала, Крыса и госпожа Сноквин совсем подошли. А где-то недалеко встал и злой Гурд, как будто думал, что его не видно.

— Господа Трифат.

— Господа Трифат.

Улыбки обеих были ужасны, отвратительны и неестественны.

— Не успели толком поздороваться, все эта бурная молодость.

— Да, совершенно неприлично бурная.

— Но теперь, когда мы остались в тишине, надо решить, что нам делать.

— Мы совсем не знаем этого мальчишку.

— Мы знаем, — прогремели опекуны. — Это наш мальчишка.

— Ваш?

— Ваш? Но тогда… — госпожа Сноквин помедлила, но улыбка её стала более довольной. — Ему можно доверять?

— Конечно. Он предатель.

Они неприятно засмеялись все вместе, а у злого Гурда исказилось лицо.

Нам с Тутти было это легко понять. Конечно, им, творящим свою волю помимо воли закона, нельзя доверять честным людям. Только предателям, продающим все что угодно за деньги.

Все это гадко, гадко, гадко. Но в то же время, хорошо. Теперь они будут к нему приставать, а злой Гурд будет злиться на него. А нас с Тутти никто не тронет.

— Кроме того, — гордо прибавили опекуны, — у нас есть то, без чего ему не обойтись. Он не посмеет расстроить наших друзей.

Обе женщины понимающе улыбнулись, а Тутти сжал мои плечи крепче. Я поняла, о чем он думает. Вот бы нам узнать, без чего Ярослав не может обойтись. Вот бы нам этим завладеть. Тогда мы были бы совсем в безопасности и он не смел бы нам угрожать. И чтобы это сделать, надо только-то внимательно смотреть и слушать. Я это могу. А потом расскажу все Тутти, а он найдёт ответ. И мы будем свободны. Так и будет.

* * *

Вниз спускались не все: не хватало Сергея и охранника, а Зоя кричала с лестницы, чтобы Мик Урри шёл к ней.

Но Ярослав точно спустился, и я даже ждала, что он пойдёт к нам, чтобы сказать, что мистер Стамп действительно жив. Но он не подошёл. Он следовал за повеселевшей Ольгой. Я повернула голову к Тутти. А Тутти ответил мне:

— Это значит, что мистер Стамп совершенно точно мёртв…

Я закрыла глаза. Ну как же так? Почему?..

Но я не успела ещё глубоко уйти в это переживание, когда услышала громкое и злое:

— Не приближайся к нам! Мы не отвечаем на вопросы поганых предателей.

Ольга, конечно, его не понимала. И даже Ярослав выглядел совсем сбитым с толку. Меньше будет наглеть.

— Гурд?..

— Его хозяева хвастались другим только что. Гордятся этим, как ничем другим!

— Что ж, это, конечно, умно, — только вот растерянность Ярослава быстро уступила ещё большей наглости. Он улыбнулся. Улыбнулся, как будто и сам тоже гордился собой! — Ваше дело, заставить не могу. Но один вопрос все-таки задам. Живи ты в маленьком королевстве, захваченном тираном, и узнай в один день, что этот тиран заточил твоего отца за то, что тот смел говорить правду, ты бы отца бросил?

Это был, казалось, ни с чем не связанный вопрос, но я почему-то чувствовала в нем ловушку. И в то же время что-то… Странное. Что-то важное, по-настоящему важное.

— Нет, — резко ответил Гурд.

— Вот как, — и не нужно было слушать дальше, чтобы понимать, что Гурд попался. Ярослав был так доволен, словно схватил его когтями за горло. — Но если бы ты стал служить тирану, чтобы украсть у него ключ и узнать, где держат отца, а затем, освободив отца, сбежал, кем бы тебя объявил тиран? Героем? Или, все же, предателем?

Я тихо ахнула, а Тутти сжал мою ладонь в своей. Но ведь это все ложь, ложь, верно? Не знаю, как он мог её придумать так скоро, но ведь он точно не такой. Никого он не спасает. И вовсе он не может быть…

— Ты служишь свиньям! — неосторожно выплюнул Гурд. Но наши опекуны как будто даже не слышали.

— А кому ты служишь? — насмешливо ответил Ярослав, прежде, чем уйти от его гнева подальше. Он так скоро оказался на другой стороне стола, что я бы посчитала это смешным, если бы только следующей он не решил допросить ту, в зелёном.

Тут уже я не могла пропустить и слова, даже запретила себе думать. Но они не говорили ничего интересного. Разве что я узнала, что девушку зовут Лизой. Что ж, эта Лиза так боялась маленького Ярослава, так дрожала и так жалась к стене, что мне стало совсем смешно. И я бросила выразительный взгляд на Тутти. Такая с ним бы не смогла быть! Никогда!

Тем более, она так перепугалась, что назвала Ярослава красивым. Очевидно, вот ей какие нравятся. Таких, как Тутти, она просто не достойна.

Правда, одна вещь в её словах меня все же удивила:

— Тут, за шторой, была девушка! Она исчезла, когда все стали танцевать. Ей бы как раз хватило времени…

— Как она выглядела?

— У неё… Были синие глаза.

Я снова повернулась к Тутти. Тутти кивнул.

— Да, я тоже её видел, — сказал он. — Но она совсем не шевелилась и была одета в какую-то рубашку, так что я думал, это что-то вроде манекена. Безобразная.

Жуть какая, на самом деле. Таинственные девушки за шторами, похожие на манекены… Что творится в этом доме?

Приехала полиция, и лишь тогда Ярослав подошёл к нам. Судя по всему, он сам этого не хотел. Но и мы не были ему рады.

— Что ты нам скажешь? — прилагая усилия к тому, чтобы говорить негромко, спросили опекуны. Он не стал смотреть им в глаза, а вот я видела, что взгляд его горит чем-то упрямым и недобрым.

— Фанатики оставляют послания. Думаю, на сей раз речь о чем-то более личном. Кто-то устал ждать или разозлился на него. Вам вряд ли есть о чем беспокоиться.

— Хорошо, — бесстрастно приняли его ответ опекуны. Так они беспокоятся? Не только думают о том, что убийство Стампа — это ужасно, но ещё… Они боятся, что убийца придёт и за ними? Теперь, вдруг, мне и самой захотелось знать, что же это был. Может быть, помощь нехорошего мистера Стампа нам и вовсе не потребуется?.. — Тем не менее, мы хотим, чтобы ты убедился в этом.

— Разумеется. Выясню все, что можно.

— Как только нас отпустят отсюда, ты поедешь по адресу улица Фантазий, дом тринадцать. Войдёшь в четвертую квартиру. И спросишь нашего друга, выпустил ли он тварь.

— В три часа ночи? — Ярослав явно пытался звучать спокойно, но у него не получалось. Интересно, о какой твари речь. Мы с Тутти о ней ничего не знаем, но наши опекуны, конечно, связаны со всякой грязью в городе…

— Да. Время нечисти, такой, как ты и он. Его зовут Ляпус.

Ляпус. Он не приходил в наш дом. Но, кажется, я видела его имя где-то… Может быть, на визитной карточке? Нужно вспомнить. Влезть в память и вспомнить.

И очень хорошо, что домой мы поедем без Ярослава. А то не избавились бы от него до глубокой ночи. А то и до следующего утра.

---

Примечания:

Я не хочу делать главы слишком большими, но при этом, при отбивке абзацами, они выходят большими слишком быстро. Так что, по сути, у меня есть ещё одна глава Куклы (и напрасной надежды тоже), но пока что иду к Герде)

Я немногое могла сказать полиции. Опекуны хотели, чтобы я им говорила, будто Ярослав был с нами, но они уже знали, что это неправда. Наверное, я сделала только хуже, но это не главное. Ведь я не была виновата — мне так приказали.

Потом нас отпустили. Едва выбравшись на улицу, Тутти весь загорелся ожиданием и волнением, и я не вполне понимала, что с ним случилось. Он сжимал мои пальцы так сильно, что его собственные совсем покраснели. Казалось, он готов был проделать путь до дома бегом — здесь совсем близко, но наши опекуны совсем не любят гулять, так что, конечно, мы приехали на машине. В такой темноте мне бы и самой не хотелось гулять.

Мы забились на свои сидения, и я тут же обняла Тутти, стала гладить его по волосам, стараясь утешить. Он часто дышал и был напряжен. Я думаю, он ужасно устал и испугался, но не мог позволить себе выплеснуть этого, пока мы не выберемся. И даже сейчас ещё не мог, ведь опекуны рассердились бы.

— Вот что случается, Тутти, когда ослабляешь хватку в нашем мире. Никогда не давай слабины. Этим воспользуются, вне всяких сомнений, — сказал опекун Ото. Я немного отличала их друг от друга, иногда, очень редко. Ото больше всех любил поучать нас.

— Стамп и вправду сотворил что-то глупое, — поддержал его опекун Отто. Он чаще остальных жадничает и упрекает. — Позвал гостей, а слуг отослал, и охрану оставил слабую. Он выжил из ума. Может быть, мы и зря звали мальчишку… — да, зря. Ярослав ничего хорошего не сделал! Только всех распугал.

— А я подозреваю, — опекун Панкрац всегда что-нибудь подозревает, — что такой человек, как Стамп, скорее уж что-то замыслил, чем позволил себя убить за просто так.

— Как можно что-то затевать, если ты умер? — осторожно спросил Тутти, глядя на них совершенно беспомощно.

Но они рассмеялись, недобро.

— Ты слишком юн, Тутти. Ты слишком наивен, Тутти. Ты недальновиден, Тутти. Ты не знаешь, кем был мистер Стамп на самом деле. Он был силен. Скучать по нему не будут, но без его власти город изменится. Важно то, кто займёт место Стампа. Если эта девчонка, его дочь, пожалуй, это будет очень удобно. Будет очень хорошо, если ты с ней подружишься, Тутти. Да, подружись с ней, Тутти. Если она не наследница или не удержит власть, ты всегда сможешь её покинуть.

— Нет! — выкрикнула я, очень тонко и резко. Я знала, что нельзя. Я знала, что за это нас обоих обругают. Но я не смогла промолчать. Слишком ужасно, чтобы Тутти притворялся влюблённым в эту Зою!

— Молчи, Суок.

— Мы не разрешали тебе говорить, Суок.

— Ты уже вела себя дурно сегодня, Суок.

— Ты женщина, Суок, и не тебе решать этот вопрос.

Они гремели, Тутти прижимал меня к себе, дрожа, а я молчала, виноватая, но почти злая. Да, я женщина. Женщина, а у них женщины никогда не будет. Никогда не было. Поэтому они и говорят так. Поэтому они и думают, что это так легко — влюбить в себя того, кто тебе неинтересен.

— Если у Стампа другой наследник, если это мужчина, тебе самой придётся искать его внимания.

— Не нужно, дядюшки, — теперь не сдержался Тутти. — Если у Стампа есть наследник, то он, конечно, ужасный грубиян и…

— Это не имеет значения. Уже давно пора что-то изменить, а вы как раз, наконец, взрослые.

Машина остановилась. Неприятность повисла в воздухе. Ещё одна неприятность. Сколько их они нам уже учинили? Сколько ещё мы можем соглашаться и смириться? Если меня попытаются отделить от Тутти, я… Я!..

Он нервно сжал мои пальцы снова.

— Доброй ночи, дядюшки.

— Завтра в двенадцать этот детектив придёт, чтобы вы рассказали ему все, что видели. Будьте готовы и ничего от него не прячьте.

— Да, дядюшки, — мы вдвоём поклонились им, а затем, когда нас отпустили, побежали к себе.

Тутти ворвался в комнату. Лицо его мучительно исказилось, но он сдержал крик и плачь.

Он поспешно обошёл все комнаты, одну за другой из тех, что принадлежали нам и Суок. Я ходила за ним тенью. Суок дома, конечно, не было, и это как будто приводило Тутти в отчаяние.

Наконец, он схватил телефон и стал звонить ей. Она ответила.

— Суок! Суок! Где ты?.. — пауза. — Почему? Вернись! — пауза. — Суок!.. Суок… — тишина.

Тутти опустошенно смотрел на меня. А потом, вдруг, снова порывисто схватил за руки. Глаза его блестели почти страшно и, наверное, он сдерживал слезы.

— Помоги мне, Кукла! Помоги мне!

— Что мне сделать, Тутти?..

— Верни её. Найди её. Она что-то видела, я знаю. Узнай, почему она не идёт домой и верни её. Я пошёл бы за ней сам, но если опекуны заметят, что меня нет, они лишат нас всего, выставят всех нас из дома. А если не будет лишь Суок, я уверен, они будут мягче. Они лишь лишат её части денег, но Суок и сама давно от них отказалась, а я, ты ведь знаешь, не оставлю её, когда стану здесь главным, и тебя не оставлю, никогда. Верни её.

Я была растеряна, потеряна и расстроена. Тутти любит её так сильно. Так сильно, что даже обидно. Но если я не сделаю, как он просит, он погибнет от тоски. Придётся идти. Придётся искать.

— Но как мне её найти?

— Она, наверное, на улице Артистов, где всегда гуляет… Со своим… Иди. Иди, Кукла. Узнай все. Верни её. И возвращайтесь к утру.

* * *

Я поцеловала Тутти на прощание и вылезла так, как Суок это делала всегда: через маленькое окно в ванной, с помощью «лестницы» из старых простыней. Я почти упала на землю, а Тутти втянул простыни назад и закрыл окно. Пути назад не было.

Ночь показалась мне невыносимо густой. Ни луны, ни звёзд, только тёмные тучи. Платье, в котором рядом с Тутти я чувствовала себя уверенной, здесь и сейчас казалось невозможно коротким, слишком открытым, незащищающим. Я шла и дрожала, хотя не знала холода. До улицы Артистов далеко, а улицы безлюдные и все беднее и беднее с каждым новым поворотом. И все это ради Суок.

Суок. Суок совсем не любит Тутти. Иначе она была бы дома. Или сама бы пришла. А он… Как он о ней беспокоится всякий раз!

От расстройства, я зашагала быстрее, и была уже довольно далеко от дома, когда услышала резкий, противный и слишком однозначный свист.

Не оборачиваясь, я почти побежала. А затем и побежала, когда услышала, что чужие шаги тоже ускорились. Я бежала, но лишь на человеческой скорости, ведь Тутти уже давно запретил мне выдавать правду о своей природе. Но что же теперь?.. А если я не смогу, не смогу убежать? И куда я бегу?! У меня нет ни одного пристанища вне дома, и ночью негде прятаться!

А человек, да ещё в красивых туфлях, просто не может бежать быстрее!

Я не смогла сдержать крика. Я не могла решить! Расстроить Тутти так или иначе! Что он простит мне скорее?!

Казалось, никакого выхода не было, но за поворотом вдруг я увидела яркий свет. Это был костёр и вокруг него множество людей. Я бросилась к ним, и… Почти упала на вышедшего вперёд высокого мужчину. Я узнала его. Это был Тибул, мужчина, который увёл с собой Суок.

— Это что?! — удерживая меня за плечи, спросил он резко, вглядываясь во тьму. Но теперь даже я уже не могла бы там что-то увидеть. Преследователь скрылся. Если он и правда был.

— Эмпи⁽¹⁾?! — а от костра уже поднялась и сама Суок. Как она одета, на это больно смотреть! Просто жалкое рванье… Никакого изящества. Как и в имени, которое она мне дала. Тутти говорил, что оно тоже означает «кукла», но сам им никогда не пользовался, и я догадывалась, что в нем есть оскорбительный смысл. — Что ты тут делаешь?!

И правда, делать тут мне было нечего. Здесь и домов толком не было, лишь остатки каких-то старых. А больше фургоны и палатки… И, кажется, все их обитатели, похожие на уличную свору, здесь, у костра.

— Тутти хотел знать, почему ты не пришла домой.

Суок поджала губы, но не выдержав, все же выкрикнула:

— Я сделала для него все, что смогла. Сегодня я собиралась помочь, но он струсил. И теперь уже не может от меня ничего ждать.

Я просто не знала, что сказать ей от возмущения. У меня горло сжалось от такой несправедливости! Но я, выпрямившись очень гордо, сказала ей строго:

— Если Тутти и испугался, то лишь того, что тебя обвинят в смерти Стампа!

— Что?.. — растерялась Суок.

— Да, — ещё увереннее отозвалась я. — Стампа убили как раз перед тем, как ты к нему пришла. Если бы не Тутти, ты бы поднялась к трупу! Он защитил тебя!

Суок молчала, и я знала, что ей стало стыдно. Но это не относилось к её друзьям. Один рыжий парень с ужасно громким голосом спросил:

— Так старика Стампа убили? Остались ещё смелые и честные люди на свете!

И случилось вдруг именно то, о чем говорила Зоя. Поздравления. Ликование. Казалось, каждый здесь лично ждал, чтобы мистера Стампа не стало. Как будто такому как он есть дело до их палаток и фургонов.

Только Суок осталась тихой и долго слишком прямо на меня смотрела.

— Тогда возвращаться тем более глупо. Это был наш последний вариант и тот — противный. Остаётся бежать и лучше пусть Тутти идёт сюда, чем я — обратно. Так и скажи ему.

— На улицу, в эту нищету! Конечно, он откажется!

— Тогда нам не о чем говорить. Я ничем не смогу ему помочь. Иди домой, Эмпи.

Домой! Просто так домой, ничего не получив! Нет, я не могу. Я не имею права.

— Хотя бы скажи, видела ли ты что-нибудь! — выкрикнула я. Мне не хотелось её упрашивать. Она не стоила того! Но Тутти!.. Тутти должен знать.

— Я… — Суок отвела взгляд и нахмурилась. — Знаешь, Эм, мистер Стамп, может, и мог нам помочь, но хорошим человеком он не был. То, что с ним случилось, ужасно, но понятно. И я не хочу… Может быть, это правда был хороший, честный человек, который просто не мог не убить его. Может, от этого зависела ещё чья-то жизнь. Я…

— Но что, если от этого зависит жизнь Тутти? — прервала её я. Какая же она!.. Думает обо всех, но только не о Тутти. И как будто совсем не понимает. — Опекуны испугались, они думают, что этот человек и за ними придёт. А значит, он может и Тутти навредить! Ведь… Все наверняка думают, что он такой же, как наши опекуны!

Суок ещё помолчала. А потом почти беспомощно посмотрела на Тибула. Тибул спокойно повёл плечами:

— Ты права, Суок, все может быть так. Но может быть и иначе: кто-нибудь из таких же преступников, как Стамп захотел получить что-то от него поскорее. Полиции, конечно, рано об этом знать, но Тутти — твой брат. Ради его безопасности ты можешь сказать ему все, что посчитаешь нужным.

Суок чуть заметно улыбнулась ему. А затем, со вздохом, начала:

— Я видела лишь людей, Эмпи, ничего необычного. Я ждала в саду, между кустов. Там легко спрятаться. Сначала мимо пробежали две девушки. Одна была низкая, блондинка, в ярком красном платье, — я сразу же подумала про Ольгу. Но ведь она никуда не выходила, как мне казалось… — А вторая бежала так быстро, что я заметила только длинный высокий хвост, и рубашку, яркую, розовую, в клеточку. Потом, в другую сторону, пробежал высокий и рыжий парень, — это, конечно, охранник, но только который из них? Скорее всего тот, который долго не мог прийти на зов хозяйки. Гусев. — А на втором этаже, в окне, — тут я пристально посмотрела на неё. Кто-то был на втором этаже! — Тоже был кто-то… Но я не смогла разобрать, Эм. Правда, скорее всего, это была девушка и она чего-то испугалась, но тут, как раз, появился Ярослав и мне пришлось прятаться.

Ах, опять этот Ярослав! Как будто ему только и нужно, что все портить! Но все-таки, если уже он пришёл, напуганная девушка никак не могла быть дочерью Стампа. Остальные гостьи были внизу. Выходит, там был кто-то ещё? А может быть, Суок просто напутала? Вполне верю и в такой вариант. Надо рассказать Тутти, а он все поймёт.

— Что ж, спасибо, — сказала я медленно. Я не была ей благодарна, но ведь Тутти будет сердиться, если узнает.

— Теперь иди домой, Эмпи. Тебе тут совсем не место.

Я была согласна. И рада была уйти. Почти рада. Конечно, от удивления и от пропавшего страха, я почти забыла о том, что едва не случилось. Но ведь дорога назад… Пролегает там же. Но признаваться в своём страхе перед Суок я не хотела и повернулась, чтобы уйти, когда высокий, красивый голос воскликнул возмущённо и строго:

— В такую ночь, одна! Вы что же обе?!

Это оказалась девушка, может быть, тоже бедно, но куда более прилично и даже элегантно одетая. Только волосы у неё были голубые⁽²⁾.

— Как ты вообще оказалась в таком месте ночью? — продолжила она, приближаясь ко мне.

— Её послал мой брат.

— Брат?! — она всплеснула руками. — А я думала, что уже знаю самого жалкого из мужчин!

— Тутти вовсе не жалкий! Просто он беспокоился за Суок и знал, что я могу себя защитить!

— Только ты делать этого не стала, когда сюда бежала, — тихо заметила Суок. Значит, она видела! Значит, мне не показалось… — Ну почему то, что мальчик немного грустный и пишет стихи, делает его жалким? — повернулась она к той, с голубыми волосами.

— А я вовсе не о нем. Я вот об этом, — и вдруг, при всем своём строгом, величественном виде, она завязала волосы у подбородка, вытаращила глаза и выпятила вперёд живот: — Мальвина, Мальвина, вернись в мой театр, я больше не буду тебя бить, все будет так чудесно! — она так искренне и так смешно заломила тонкие белые руки, что я сама не поняла, как рассмеялась. Смеялись и другие. А Мальвина, поправив волосы, снова выпрямилась. — Оставайся здесь до утра.

— Я не могу. Тутти ждёт меня и переживает!

— Ах! Ну тогда… Пусть её проводят, в конце концов!

Суок, чуть подумав, кивнула.

— Да. Это будет хорошо.

Они послали со мной нескольких мужчин, но я толком не рассмотрела их. Перед моими глазами уже стоял печальный, разочарованный Тутти.

---

Примечания:

И так. Мрак — это, в своём роде, сериал.

А это конец первого эпизода, которых будет всего шесть, плюс финальный, плюс пролог)

Количество глав на эпизод может отличаться ?

Да, похоже я вас обманул, но вдохновение штука такая

---

1) от empty — пустой, по сути, означает «пустышка» в данном случае

Вернуться к тексту

2) да, это Мальвина

Вернуться к тексту

Тутти смотрел на меня так, словно я его предала. Он не закричал, а сказал очень тихо:

— Как ты могла вернуться без неё? — и глаза у него были уже все красные.

Я протянула руки, чтобы поймать его ладони, чтобы погладить их, но Тутти отшанулся от меня.

— Тутти! Она не захотела, она отказалась, она совсем не хочет здесь быть!.. — поспешно и жалобно прокричала я.

Но Тутти не хотел слушать. Он ушёл от меня и запер за собой дверь. И я осталась совсем одна, в комнате Суок. Здесь все мне было невыносимо, но я не решилась шуметь, ведь тогда нас обоих могли бы наказать.

Бедный Тутти… И во всем она виновата, только она!

До утра я бродила по её комнате, перебирая скучную одежду и вещи, которые только и подойдут, чтобы выживать на улице. Все мои платья, все мои туфельки, все мои бантики и ленты были у Тутти, потому что он всегда сам одевал меня.

А утром он открыл дверь. Я бросилась к нему, хотя видела, что глаза его совершенно выплаканные. И обняла его, и стала целовать.

— Прости меня, Тутти, прости, прости меня, но я никак не могла, никак, совсем никак!

— Почему она не хочет сюда?.. — слабо спросил Тутти. — Она боится? Она боится их?

— Конечно, Тутти… — я не могла ему сказать того, что думала. Нет, Суок не боится. Суок не жалеет его. Суок даже назвала его трусом, хотя ещё не знала, что случилось! Она не на его стороне, вот что не так! Но я не скажу такого, ни за что.

— Она… Что она тебе сказала? — грусть его не ушла, но он, верно, проглотил её поглубже. Потому что… Провел ночь один, без меня, и понял, что так намного хуже.

— Она видела трех человек, не считая этого Ярослава. Ту, из-за шторы, мельком. Ещё одну, похожую на Ольгу. И кого-то в окне на втором этаже. И это было уже после того, как вниз сбежала дочь Стампа…

Тутти тихо вздохнул и с шелестом смял меня, так, что немного зацепил волос. Но это было не так важно. Совсем не так важно.

— Мы должны его обмануть, Кукла, — прошептал Тутти, не отпуская меня. — Пускай гоняется за всеми этими… Скажи, что ты видела их в окно, и что слышала кого-то наверху, пока все затихли. В том, что Суок не вернулась, виноват этот гадкий убийца, так что мы с тобой тоже должны его найти. Может быть, наши опекуны боятся его не зря… Хорошо, если мы узнаем, кто он, а они останутся в неведении. Понимаешь?

— Понимаю, Тутти, — я улыбнулась и поцеловала его звонко в щеку. Ничего, что я не так умна, чтобы найти убийцу, и ничего, что мы заперты в этом доме. Главное, пусть Тутти надеется и пусть Тутти будет занят тем, что его утешает.

* * *

Мы тихонько добрались до своего старого класса. Раньше Тутти и Суок здесь учились, но теперь это, наконец, в прошлом, и здесь мы с ним принимаем всех, кто хочет нас видеть. Конечно, если это не опекуны — к ним приходится идти самим.

Соприкасаясь кончиками пальцев, чтобы не выдавать страха, но чувствовать уверенность, мы вошли.

Но никого на обнаружили. Тутти бросил строгий взгляд на часы. Двенадцать, даже двенадцать часов и пять минут!

Прежде такого ещё не бывало, чтобы Ярослав опаздывал или не приходил.

— Он совсем нас не уважает, — раздражённо и огорченно произнёс Тутти. — Совсем!

Я кивнула. Особенно обидно это было потому, что мы уж точно не горели желанием встречи, но мы пришли. А он!..

Но мне хотелось, чтобы Тутти не расстраивался, и я протянула:

— Просто он, наверное, стоит и ждёт у дверей наших опекунов.

Тутти побледнел.

— А они… Тоже будут с ним говорить?..

— Не знаю. Я не видела, чтобы они вообще ему сказали. Значит, это было не при нас.

Тутти всполошился и схватил меня за руку. Мы побежали по коридорам, пропуская мимо всех неудачливых слуг.

У Большой Белой Залы мы замерли вдвоём.

Большая Белая Зала была местом, где принимали наши опекуны. Это была ужасная комната, безразмерная и пустая. Ничего, кроме трех огромных кресел, в ней не было, и всем гостям, и даже нам с Тутти в ней полагалось стоять. А приём мог длиться, длиться и длиться…

Я осторожно приоткрыла дверь и тихо рассмеялась.

— Там никого, Тутти. Никто не пришёл!

Тутти заглянул туда тоже. Облегченная улыбка коснулась и его губ.

Мне очень хотелось, чтобы так продолжалось и дальше, и я осторожно проскользнула в комнату и завлекла Тутти за собой.

Я потянула его кружиться, по-детски, просто держась за руки, и не совсем сразу, не совсем охотно, он мне поддался.

Весело застукали по полу низенькие каблуки наших туфель — Тутти тоже нравилось наряжаться, и вовсе не его вина, что мужская мода отошла от изящества так далеко… Весело взлетали мои волосы, весело шуршали наши одежды, весело блестела огромная люстра. Все стало мне казаться весёлым, даже несмотря на то, что Тутти во всем этом веселье ещё хранил внутри себя печаль.

* * *

Наши опекуны проснулись лишь к шести вечера, а к семи заставили нас участвовать в своём крайне позднем обеде.

К концу его, весьма строго глядя на нас, они заговорили:

— И где этот Ярослав?

Как будто мы были виноваты, что его нет! Но мы с Тутти договорились. Мы и не хотели, чтобы он был здесь, но если сказать именно так, опекуны очень разозлятся и накажут нас.

— Он уже уехал, — твёрдо сказал Тутти, а я кивнула, чтобы они понимали, что мы согласны в своей версии событий. — Вы не велели ему ждать вас, наверное, ему нужно было что-то выяснить поскорее, — пусть сам придумывает, что ему там нужно было выяснить! И, конечно, ему придётся благодарить Тутти, ведь ему досталось бы ещё больше, если бы…

— Значит, он был тут? — что-то было не так в этом вопросе, я чувствовала, и я сжала ладонь Тутти под столом. Но он все равно сказал:

— Да, как вы и приказали, в двенадцать.

— Мы не приказывали ему приходить, — прогремел ответ. — Мы не поднимались, не были здесь в одиннадцать, и он не мог узнать, что должен явиться. Мы ожидали, что ты, Тутти, заставишь его явиться и не позволишь так обращаться с собой. Но ты этого не сделал, не так ли?!

— Сделал, просто он не хочет тратить ваше время этими!..

— Суок! Замолчи и не лги нам! Ты недостаточно умна, чтобы понимать, к чему ведёшь своего брата! Такие лентяи вечно будут лгать ему, вечно будут не знать, вечно не будут исполнять его приказов! Если твоё поручение не исполнили, заставь их. А если и тогда не исполнят, заставь их жалеть, иначе жалеть будешь ты сам! Сегодня ты и твоя сестра проведёте вечер за просмотром фильма, — Тутти побелел, а я с трудом проглотила жалобный крик. Фильмы, которые они показывали нам, никогда не были милыми или хорошими. Это были страшные, злые фильмы. Я вскочила, чтобы просить, но мне не дали открыть рта: — И так будет до тех пор, пока ты не запомнишь. А если вы двое станете с нами спорить, таким будет каждый вечер.

* * *

Это была горестная ночь, и Тутти, не смирившийся ещё с решением Суок, плакал, а я только и могла, что гладить его по волосам.

Поэтому утром, когда нас позвали в Большой Белый Зал, я даже была рада тому, что там был и Ярослав. Потому что очень скоро стало ясно, что настала и его очередь поплатиться. В конце концов, это была полностью его вина, а вовсе не наша!

Все шесть злых бусин были уставлены на него, а он стоял так, словно не мог бы даже представить, что чем-то кого-то рассердил.

— Чем ты был занят вчера? — пролетело по всему Большому Белому Залу.

Я ждала. Я ждала, когда станет заметно, какая маленькая чёрная точка Ярослав на фоне здешней безукоризненной белизны. Но он не спешил признать себя таким.

— Тем, чем велели. В пять часов я был у Ляпуса, он уверил меня, что тварь не убивала мистера Стампа. К восьми я вернулся домой, а в десять проснулся и тщательно проверил, — он смотрел на наших опекунов даже слишком нагло и прямо, — что от вас не поступило никаких новых указаний. Поэтому я занялся поиском информации о профессоре…

— Ты узнал что-то тревожное и ужасное?

Лишь теперь он замешкался.

— Ужасное? Разве что тексты песен Сергея Па…

— Ты потратил время впустую! — я вскрикнула. Это случилось в одно мгновение, они ещё не замолчали, когда тот, что сидел в центре, протянул руку, будто бы чтобы схватить Ярослава за горло. Он увернулся, скользнул вниз, но… Рука успела схватить его. За волосы! И тут же подняла над полом. Путь лишь на миллиметр, но подняла! Он открыл глаза так, словно в миг стал рыбой, выброшенной на сушу. А наши опекуны пророкотали, злее обычного: — Нам звонила госпожа Сноквин! И она в панике, и она требует всех явиться! Она знает что-то, чего ты не знаешь! — и тут же Ярослав был брошен и упал на пол. Тутти сжал мою руку, а я просто не знала… Не могла… — Встань! Если такое повторится хоть ещё раз, ты знаешь, что мы сделаем! А сейчас, проследи, чтобы Суок и Тутти переоделись в траур — такое требование госпожи Сноквин! Скоро мы поедем к ней.

Они перевели взгляды на нас, а мы, не дожидаясь повторения, быстро кивнули и бросились к дверям. Но как мы ни спешили, я все-таки не могла уходить спокойно, и обернулась…

Ярослав следовал за нами, но вид у него был более, чем жалкий. И даже резинка, похоже, не выдержала… Так что теперь, его волосы болтались странно и несимпатично, и кроме того, выдавали, что они длиннее, чем ожидаешь от мужских.

Я не должна была его жалеть, но все-таки мне было очень неприятно от всей этой ситуации. Конечно, я ждала, что его накажут, ждала, но думала, это будет что-то унизительно-глупое! А тут…

Как только мы с Тутти оказались в комнате, я подошла к одному из камодиков и достала из него старую, нелюбимую расчёску, бесполезную для наших с Тутти кудрей. Там же нашла и резинку, от которой давно отвалился бантик. Такие не жалко.

— Кукла, — Тутти подошёл незаметно и так же незаметно навис надо мной. — Что ты делаешь? Траур не значит совсем плохих вещей…

— Я дам их ему, — объяснила я.

— Зачем это? — нахмурился Тутти. — С каких пор тебе его жаль? Он ведь это заслужил.

— Да, Тутти, — я понимала, Тутти все ещё не мог забыть того, что его заставили смотреть вчера. Это было так невыносимо! Так мерзко! — Но я думаю, все-таки… Такое — это слишком. Я ждала, что его заставят мыть большой зал зубной щеткой или что-нибудь такое…

— Если бы ему было больно, он бы кричал, а тут так — напугали. Так что даже легче отделался, чем при твоём варианте. А если ты ему станешь помогать, нас могут наказать снова.

— Или наоборот! Нас накажут за то, что мы пустили его таким растрепанным! — ведь он правда выглядит ужасно, это никому не понравится!

Тутти помолчал, как будто, печалясь все больше.

— Ты слишком добрая, Кукла, — вздохнул он. — Но я не могу тебе это запретить. Хорошо. Иди, только очень быстро. Не веди с ним бесед.

Я улыбнулась и поцеловала Тутти прямо в губы.

И выскочила за дверь. И чуть не вернулась назад в тот же самый миг.

У стены, прижавшись к ней спиной, и держа в руке телефон, был Ярослав, и… Он плакал.

В тот миг он сразу же напомнил мне о Сергее. Только вот Сергей вчера плакал без всяких других эмоций, а Ярослав… Хотя по его лицу и текли слезы, улыбался. Улыбался жутко и ненормально, и вообще казался каким-то замороженым и загипнотизированным.

Но прежде, чем я ушла, он заметил меня. И убрал телефон.

— Что? — спросил он, даже не пытаясь стереть слез.

Мне было ещё неприятнее и страшнее. И я, сжав зубы, вытянула руки вперёд.

Ярослав отшатнулся, но вяло. Словно он и правда предположил на миг, что я могу схватить его так же. А ведь я могу. Могла бы поднять его выше и держать до тех пор, пока волосы не выпадут все до одного.

Но я бы никогда такого не сделала.

Он долго смотрел на меня, а затем, удивлённо подняв брови, шагнул и протянул руку.

— Спасибо… — и так и не сводя с меня глаз, забрал расчёску и резинку.

Он больше ничего не сказал, но он ждал от меня ответа: с какой это стати, зачем, откуда такая милость?

И я выдавила поскорее, чтобы Тутти не переживал:

— Не за что. Просто не хочу, чтобы ты шёл с нами такой неопрятный. Хотя ты сам виноват…

Его лицо странно исказилось ещё одной улыбкой.

— Суок. Я вижу, в тебе больше доброты, чем во мне, — вот уж какой комплимент мне не был нужен! Тем более, от него! — Не становись такой, как твои опекуны, ладно? Люди, какого бы ни были статуса и положения, не могут работать постоянно и беспрерывно. Уверен, господа Трифат вчера сами не встали до вечера.

— Ну ты… Ведь сам выбрал здесь работать, — заметила я.

Он нервно рассмеялся.

— Ты ничего не знаешь, Суок…

— И не надо мне рассказывать твою сказку про тирана из маленького королевства, — поспешила запретить я. А он пожал плечами и сунул руку в карман.

— Не буду. Вот, держи, — и отдал мне… Леденец. — В благодарность.

Я коротко, даже напуганно кивнула и вернулась к Тутти. Мне почему-то стало ужасно и весело в один и тот же миг.

Конфета мне была ни к чему, разумеется. Но эта конфета как будто значила больше. Что хотя бы на шаг, хотя бы на каплю… Наш надзиратель мог быть человеком. А значит, его можно было склонить однажды на другую сторону.

Когда я рассказала все Тутти, он как будто не смог меня понять. Посмотрел на конфету и вздернул брови.

— Нет, Кукла, нет, только не он. Он не может стать нам другом. Я не хочу иметь с ним дел. И я не понимаю твоей радости, после всего, что он на нас навлек.

Я склонила голову, почти виновато. Тутти был прав, конечно. Тутти умнее, чем я. Тутти старше, чем я.

А Ярослава даже наши опекуны назвали предателем. Скорее всего, его дружба просто не стала бы ничего стоить. Он изменил бы сторону, как только ему стало удобно, и Тутти понял это сразу, а я — нет.

— Прости, Тутти. Ты прав, — просто мне казалось, что так проще. Всего лишь проще. Говорят, худой мир лучше… Но Тутти прав, я знаю.

Он поцеловал меня в лоб, а затем вытянул по одной, с огромной осторожностью, белые заколки из моих волос.

Затем стянул перчатки с пальцев, целуя каждый очень нежно.

Мягко развернул меня, расстегнул маленькие пуговки на спине, развязал пояс.

С теплотой поцеловал меня в шею… Стянул кофту, и потянул юбку вниз.

Открепил подвязки чулок, одновременно гладя меня.

И я совсем забыла обо всем. Обо всем. Обо всем…

* * *

Мы нарядились в чёрное и оглядывали теперь друг друга.

— Знаешь, Кукла, чёрный тебе даже больше к лицу, — мягко сказал Тутти.

Я опустила взгляд и сажала его руки. В моих глазах он всегда красивый, самый красивый. Но ему совсем не шёл чёрный, совсем-совсем. В белом он был больше похож на себя, а в чёрном как будто блек и болел.

Потом я поцеловала его, очень мягко, в печальные губы.

— Я совсем не понимаю, зачем нам такое носить, — призналась я, не отступая от него.

Чёрное было все-все, даже серёжки, чулки и белье.

— Это как всегда, Кукла. Обман и притворство. Чтобы казаться хорошими людьми… — он замолчал, тяжело и очень горестно. И не смотрел мне в глаза.

— Что, Тутти?

Он рвано, отрывисто выдохнул.

— Кукла… Я слишком боюсь, что тебя заставят флиртовать с этим жутким бандитом, Урри, или с кем похуже, если им покажется, что я… Что я игнорирую их требование. Поэтому, я сделаю, как они хотят.

— А?.. — я не поняла умом, но сжалась внутри.

— Я стану проводить время с этой госпожой Стамп.

— Тутти!.. — горечь наполнила мои глаза.

— Это не будет правдой, Кукла. Ни в коем случае. Лишь ложью… Чтобы нам больше не пришлось страдать, как вчера.

Я всхлипнула, но заставила себя кивнуть. Я понимала. Но это было очень больно.

* * *

Тутти не ошибся и теперь. Опекуны тут же вспомнили о своём намерении завладеть всем через него.

— Тутти, мы надеемся, ты вполне понял, о чем мы говорили. Сегодня там будет дочь Стампа. Не держись за сестру и не трать время зря. Иди к ней и будь для неё.

Я сжалась и сжала пальцы Тутти, но он так странно был твёрд, так удивительно решителен, что даже не бросил взгляда на меня.

— Да, дядюшки, так и будет. Я сделаю все возможное, чтобы её увлечь.

Ярослав темно усмехнулся, и я снова разозлилась на него. Все-таки нет никакого смысла в его дружбе. А Тутти не виноват. Тутти — пленник, и воля его никому не ценна.

Как можно не понимать этого, особенно, рассказывая сказки о «маленьком королевстве»?! Разве в этой истории речь не идёт ровно про то, чтобы притвориться ради спасения?!

Я снова стала гладить Тутти по руке, но он все сидел как статуя и, видно, готовясь погрузиться в мучение с головой.

* * *

Я ахнула от огорчения. Дом госпожи Сноквин был белый, словно снег, и её служанки — тоже! Они все были в белом, от волос и до туфелек! И в белом этом были лишь капли других цветов: синий, алый, фиалковый, зелёный и голубой, призрачно-голубой на злой Герде.

Мы с Тутти спешно миновали её и других холодных девушек, хотя одна из них мне о ком-то смутно напомнила.

А пока опекуны входили за нами, мы с Тутти негодующе вскрикнули уже вдвоём.

Все были в чёрном. Все гости. Но госпожа Сноквин была белее снега! Она была просто ослепительна, мы же, на фоне здешних блестящих, сверкающих зимних комнат смотрелись как злые чёрные птицы.

Госпожа Сноквин, скользя по залу от незнакомого нам мужчины, сияюще улыбнулась.

— Юный Тутти, как я рада. Но что-то вы мрачный, вы огорчены чем-нибудь? — меня она словно и не видела.

— Здравствуйте, госпожа Сноквин. Я огорчён, в самом деле, — голос Тутти стал странно строгим. — Хотя вы, как хозяйка дома, вправе решать, все же, я удивлён, что вы, требуя от всех, ради приличия, надеть траур, сами вышли такой, словно у вас величайший праздник.

Она вскинула брови и тихо рассмеялась.

— Но я и сама удивлена, милый Тутти. Уж девушки должны знать, что и белый — цвет скорби и траура.

Она снова рассмеялась, но нам не дала вставить и слова.

— Давайте, Тутти, я отведу вас на ваше место. Нет-нет, Суок, — лишь теперь она меня заметила, — вам придётся сесть с другой стороны. Я не могу отделять вашего брата от ваших опекунов, а ваш детектив очень мне нужен, и, к сожалению, на той стороне просто больше нет места. Уверена, вам будет уютнее с другими девушками, — она увела Тутти, а опекуны будто нарочно сразу же оказались рядом с ним. Ярослав опоздал лишь на пару секунд.

Мне пришлось принять требование госпожи Сноквин, и сесть рядом с Ниной — не хотелось быть слишком близко к людям из дома Стампа. И тут же обнаружить, что девушек посадили всех вместе не просто так — тарелки, приборы и бокалы здесь были другие. Не украшенные, не блестящие, не такие красивые, как у мужчин (кроме того, незнакомого, что был посажен на короткой стороне, рядом с Крысой из Зеркального королевства). Я даже начинала понимать злую фею из Спящей красавицы. И только одно меня утешало — дочь Стампа тоже сидела далеко от Тутти, и это была не его вина, так что он просто не мог делать того, что собирался. Но он… Почему-то не смотрел на меня. А смотрел на госпожу Сноквин и Герду, которую та прижимала к себе за плечи.

Прижимала, игнорировала её злость, и улыбалась так широко, как будто отчаянно боялась.

— Очень рада вас всех видеть. Спасибо, что нашли возможность собраться, ведь… — кажется, ровно так обрывались слова Тутти, когда он пытался говорить о том, во что верил сам при опекунах. Так вот и затихали, как единожды булькнувший камешек, не сумевший создать кругов на воде. — Приглашение было таким неожиданным, — но госпожа Сноквин все-таки старалась изо всех сил. А наши опекуны совсем не хотели принимать её, как, правда, не принимали и Тутти:

— Разумеется, мы приехали, потому что это касается дела Стампа, которое интересно нам всем. Верно? — на последнем слове их тон будто должен был окончательно её утопить. Я не совсем уверена, но ведь она совсем не зависит от них, как мы с Тутти. Так почему же боится?

— Да, само собой. Но… — она вновь осеклась. — Не совсем.

Теперь меня уже не удивляло её нервное поведение. Ну конечно, собрать гостей и обмануть их сразу дважды: не сказать ничего важного и одеться не так, как велела всем остальным! Неужели я отделена от Тутти зря? Неужели он зря заточен в ужасное чёрное? Неужели ужасная утренняя сцена была просто так, из-за глупости?

— Надеюсь, — мне стало бы страшно от того, каким угрожающим стал голос Крысы, но я сама разделяла её негодование, — вы понимаете, что нам всем пришлось отложить важные дела ради вашего приглашения, госпожа Сноквин? Мои хозяева будут огорчены, если им пришлось отпустить меня и нашего главного мастера зря.

Госпожа Сноквин отступила на шаг, только подтверждая, что виновата, и зал заполнился общим недовольством.

Тогда, явно через силу, она спешно пояснила:

— Нет-нет, не поймите неправильно! Возможно, это очень важно и тогда я знаю, кто убил мистера Стампа!

Ее не спешили прощать и понимать. И я не могла: как можно знать что-то, что или не касается дела, или сразу является его решением?

Все внимание зала было вонзено в нее, когда она, вновь через торопливое усилие, продолжила:

— Но мне придётся начать… — госпожа Сноквин смутилась. — Немного издалека. Вы все знаете, что Кай и Герда не мои дети и не мои племянники… Я усыновила их троих…

— Троих? — резко переспросил Ярослав, а я даже вздрогнула: госпожа Сноквин говорила так сбивчиво и спешно, что я даже не ухватилась за это слово. А ведь оно не пустое. Оно означает, что третьего не было у мистера Стампа. Может быть, это он, незнакомый мужчина, что сидит здесь — ещё один её приёмный сын?

Госпожа Сноквин болезненно скривила губы, как будто ей стало даже и больно, и очень горько.

— Именно… Ах… — казалось, она сейчас упадёт на свой стул. Будто бы и усталость вдруг упала на её плечи. — Я долго молчала… Но теперь нет смысла скрывать. Их трое. Трое. Но одну вы ни разу не видели, да и Каю нездоровится сегодня. Но дело в том, что Герда — она не одна. Её две.

Я вскрикнула, но этот крик утонул в поднявшемся шуме. Я дрожала. Тутти не смотрел на меня. А мне было противно, противно! Разве можно так называть, когда у человека есть близнец? Даже я не согласна сказать, что Суок две! Я одна, и она одна! И мы очень разные, а что говорить о живых, человеческих сестрах?!

— Имеете в виду близнеца? — прервал поднявшийсч поток Ярослав. Ну разве это было непонятно и без уточнений?

— Ну конечно… Конечно… — вяло, совсем так, как и должен человек, который объясняет очевидное, выдохнула госпожа Сноквин.

— Так и сказали бы! Заодно сказали бы имя этой второй Герды… — и какое нам дело до её имени?

— Ах… Ну подождите, подождите! — она только что не стала топать ногами от внезапной злости. — Имя тут не при чем, точнее... Оно у них одно на двоих. Впрочем, на нашем языке, конечно, оно пишется с разными буквами, но на вашем выходит то же самое. Дело не в именах! У второй только вот волосы потемнее, коричневые... Я не об этом собиралась говорить! — мне казалось, скоро ткань на плече Герды, порвется под ногтями госпожи Сноквин. — Вы же понимаете, я не просто так молчала о ней. Вторая Герда, она… Она сумасшедшая. Совершенно. Невменяемая, бедняжка.

Сумасшедшая?.. Я нашла глаза Герды, бывшей здесь. Может быть, они и обе сумасшедшие, только одна спокойнее. И я все ещё не понимаю, зачем же нам об этом знать? Разве это не печальная тайна семьи? Разве это не должно храниться под замком?

— Так вот, я всегда её берегла, прятала от людей. Врачи не могли помочь. Но… — голос госпожи Сноквин оборвался печально. — Когда я была у мистера Стампа, глупенькие служанки — я прогнала их всех, конечно же, — придумали себе, что Герда — пленница, узница. Они дали ей сбежать. И они дали ей адрес мистера Стампа. Так что, может быть… Он решил ей помочь, а она убила его. Безумие делает людей сильными, я слышала. Так вот... Ну вот я и хотела спросить у вас, у всех, не видел ли ее кто в доме мистера Стампа!

Мне стало жутковато от этих слов, но Ярослав будто бы разозлился и с шумом уронил ладонь на глаза. Разве он не помнит? За шторой ведь стояла некрасивая девушка с синими глазами. Это не так уж непохоже на Герду…

— Ну, будь ваша воспитпнница в нашем доме, — вмешался голос очень уверенный, спокойный и бодрый. Я тут же вспомнила, что он принадлежал тому самому Урри, на которого кричала дочь Стампа, — мы давно бы вам её вернули. Шеф был не в восторге от сумасшедших, да и мы все — тоже. Но даже не будь ваша вторая Герда безумицей, или сумей она убедить шефа в этом, все равно, вы — его друг, а она девочка без денег.

Да. И именно этого боится Тутти. Когда ты без денег, тебе никто не поможет. А Суок как будто совсем не боится такой жизни…

— Ну-у-у, — госпожа Сноквин, как будто, пыталась перестать улыбаться, но не могла. Такое выражение лица обычно бывало у наших гостий, думавших, что господа Трифат могли бы с ними уединиться. — Она ведь молодая девушка, очень собой хороша… — разве? Тело её, может быть, развито прекрасно, но лицо портит все. — Могла бы заплатить за укрытие иначе.

Мне стало мерзко от мысли, что Стамп, может быть, правда брал такие вот «платы». А ведь Суок шла к нему…

— Шефу? — но Урри как будто смеялся над этой идеей, и мне стало спокойнее. — Боюсь, нет. Его совсем не привлекала такая плата от сколько угодно прекрасных женщин.

— Это так надо понимать, что мистер Стамп был геем? — тут же влез Ярослав.

— Мильенпроцентным.

— Отлично.

И он, и Урри выглядели так, словно действительно, мы узнали что-то прекрасное и замечательное. Но я… Нет, зачем нам знать, что бывало в постели у мистера Стампа?! Это нас никак не касается. Это неважно. Это глупо, наконец… И немного страшно: вдруг он потребовал бы от Тутти?.. Тутти не смог бы этого пережить. Никак.

Госпожа Сноквин вдруг рассердилась:

— Ничего тут отличного нет! Какая… Гадость! Чтобы такой мужчина, и все напрасно… — это немного сбивало с толку. Что значит «напрасно»? Разве она старалась его привлечь? Впрочем, мне неизвестно, конечно.

— Ну, это для кого как, — почему-то, меня передернуло от того, каким тоном сказал это Ярослав. Как если бы именно для него это было очень хорошо. — Тем не менее, для расследования это отлично, — вот как. Так куда спокойнее… — Раз уж мы все собрались, давайте обсудим одну интересную вещь, — он встал на ноги. — Мистер Стамп, как нам рассказала Нина, интересовался той же смертью, которой и умер. Он назвал имя, но не того, о ком сожалел. Так вот, мне удалось найти ещё пятерых, чья смерть случилась в тех же условиях: их задушили ремнями, и их тела похитили из морга. Все эти люди, сколько я мог понять по весьма скудной информации, учёные. Так вот, из этих пятерых только одна — женщина. Её звали Виолетта Фейрвинг, — рядом, совсем над моим ухом, будто что-то пискнуло. Кажется, это была та сама Лиза, с которой Тутти танцевал. Сейчас, в чёрном, она казалась даже ещё более слабой и неподходящей! — Поймите ещё одно: то, что у мистера Стампа был мужчина-любовник уже установлено и сомнений не вызывает. Так что нам удобно, что хотя бы один человек исключен из списка. Может, и не очень важно, кто был дорог ему, но выяснить это неплохо. Так вот, остальные четверо: профессор Нивен Теллер…

Оглушительный хлопок прервал Ярослава: госпожа Сноквин ударила по столу изо всех сил, так что многие даже подпрыгнули.

— Нет! Нет! Нивен хоть и был ничтожеством, но он был мужчиной! — прокричала она так, словно… Словно любила его. Хотела любить, но не могла из-за его слабого характера. И будто в доказательство, она схватилась за ту же руку, морщаясь. Ей было больно, но не так, как когда её мужчину обвинили…

— Очень рад, что вы знали его достаточно близко, чтобы быть в курсе его половой принадлежности, однако противоречий не вижу, — ядовито улыбаясь, протянул Ярослав. — Один мужчина любит другого, в этом суть геев. Но если вы имеете в виду, что мистер Теллер был гетеросексуалом, то противоречий все ещё нет: мистер Стамп мог любить без взаимности.

— Отвратительно.

— Вернёмся к делу, — Ярослав точно её и не слышал, но по сжатым губам Тутти я знала: злость и чёрное ехидство витало вокруг него, каким бы ровным ни был тон. — Оставшиеся трое: профессор Михаэль Флейм, мастер Ульян Татьянович Боев, — я вздрогнула и встретилась взглядом с Тутти, а он мимолетно и строго кивнул. Мой создатель… Один из всех этих несчастных? Один в ряду с мистером Стампом?.. Тутти ведь всегда знал, но он не сказал мне. Конечно, не хотел мучить… Мой бедный, добрый Тутти, — и, наконец, профессор Виктор Иванович Громов, умерший спустя год после всех других.

В зале стало так тихо, будто каждый без лишних слов принял решение почтить шестерых несчастных минутой молчания.

И так было, пока вдруг Урри не встал с места и не… Подхватил Сергея на руки. Так легко, как будто имел на это полное право. Так, что видевшие не знали, как реагировать, так, что Ярослав даже не заметил, пока не закричала госпожа Сноквин:

— Это что такое?!

Сергей не двигался, а Урри улыбался, почему-то. И он совсем не смутился:

— Человеку плохо. Здесь есть гостевая или… Все равно, что, главное, чтобы было, куда уложить?

— Ну… Отведи их, Олли, — госпожа Сноквин очень неопределённо махнула рукой в сторону. Снежинка в красном тут же двинулась с места, и мягко зазвенели бубенчики на её туфлях. Они звенели так странно, так по-зимнему… Наверное, это не её личный вкус, а лишь часть здешних правил…

— Просто это… — неровный, неуверенный голос одного из охранников мистера Стампа вмешался: — Громов — он был его дядей, — странно, что именно он знает.

— Надо же, какой чувствительный, — почему-то госпожа Сноквин и тут была недовольна. — Дядя, тринадцать лет назад умер. А Герда в бегах сегодня, но я же не…

— Госпожа Сноквин, — в этот миг я даже не сразу осознала, что говорит Ярослав. И поняла вдруг странную вещь: со мной и Тутти он ещё не бывал по-настоящему злым. Но откуда злость, если речь про совсем чужого?.. — я вас прошу, не позволяйте себе больше таких шуток, — она затихла, будто испугалась его, не имеющего над ней никакой власти. А он тут же изменил тон и заговорил спокойно, уже со всеми нами:

— Что ж, тогда выйдет, что уже трое из гостей мистера Стампа были связаны с убитыми, что…

— На самом деле… — его тут же перебила Ольга из Зеркального королевства. Перебила, осеклась, поднялась. — На самом деле, не трое. Михаэль Флейм, он работал у нас, в Зеркальном королевстве. Он… Он был одним из… И все думали, что он очень глупый, но они были совсем не правы! Он был почти волшебником… И… — я не до конца поняла её сбивчивую речь, но особенно, её завершение, пока не вскочила и Лиза.

— Профессор Фейрвинг была другом моей семьи! — крикнула она, так, словно бы мышь пискнула, и тут же упала назад.

Опекуны были сердиты, даже излишне сердиты, и смотрели на Тутти, как будто это он виноват. И с огромной печалью, Тутти встал на ноги, чтобы сказать:

— Мастер Боев⁽¹⁾ — это наш с Суок родной дедушка. И тебе, Ярослав, следовало спросить у нас, прежде, чем поднимать эту тему, — я была удивлена. Почему Тутти так злится? Разве он умеет быть таким злым? Разве не лучше теперь все знать и все разобрать, чтобы стало понятно? Пусть… Пусть больно и пусть противно, что в это лезет Ярослав, которого это не трогает, но я… Я хотела бы знать, за что убили моего создателя. Я хотела бы знать, кто сделал это с ним. Зачем его украли… Из морга.

— Конечно, если бы меня хотели слушать, так бы оно и было, — А Ярослав совсем ничего не понял и не почувствовал. Оставался язвительным. — Выходит, мистер Стамп собрал всех. И, со слов Нины, обещал сюрприз. И если бы он был жив, то сюрприз бы состоялся. Мистер Стамп торжественно и неожиданно сообщил бы всем и каждому из близких убитых, кто был виноват в смерти учёных.

Слабые возгласы прошли по залу. Значит… Не просто так именно в тот день он согласился принять наших опекунов? Сделал это ради нас с Тутти?.. Может быть… Он был не таким плохим, как нам казалось?.. Позвал к себе всех, даже тех, кто ничего не дал бы ему в ответ…

— Славно, что не успел… — как холодные льдинки на спину упали слова госпожи Сноквин.

— Почему это? — холодно спросил Ярослав.

— Боюсь, это была его слабая тема, — она виновато улыбалась. — В тот год, когда убили Громова, он стал винить всех нас, каждого из тех, в чьих руках была власть. С чего это ему взбрело в голову — не понимаю…

— Точно так, мистер Стамп даже угрожал моим хозяевам, — подтвердила Крыса из Зеркального Королевства. А за ней кивнули и наши опекуны. Но убивать дедушку Тутти и Суок им было ни к чему, правда? Если бы они узнали обо мне… Но они не знают, причины не было.

— Мне также известно, что он подозревал моего отца, — впервые за вечер заговорил тот, незнакомый мужчина.

— А ваш отец?..

— Думаю, вы слышали о Давицком, — Давицкий. Давицкий. Точно, мы о нем слышали. Он присылал к нам людей. Они мне не нравились никогда.

— Ну что говорить, — госпожа Сноквин вздохнула, теребя кольцо на своём пальце, — мистер Стамп буквально уничтожил Лиловоглазых из-за всей этой истории… Так что, начни он говорить об этом, наверное, снова полетели бы головы, и снова совершенно зря, — а вот о Лиловоглазых я слышала впервые, это точно. Значит, госпожа Сноквин полностью права: их уничтожили, извели. Иначе, опекуны говорили бы нам о них постоянно.

— Почему ему вас подозревать?

— Да только потому, что они работали на нас, и больше причины нет! А ведь сам работал с этим Громовым! — на мгновение показалось, госпожа Сноквин расплачется. Но она не стала. Зазвенел голос дочери Стампа:

— Отец, не был уверен, сговорились ли все: вы, госпожа Сноквин, вы, господа Трифат, ваши хозяева, госпожа Асырк, ваш отец, Вадим Николаевич, и Лиловоглазые, существование которых само по себе было гадким преступлением, или кто-то один из вас заказал это убийство. Но он не сомневался в том, что связь есть.

Она была так решительна, что даже страшно. Страшно, что за такое обвинение её растерзают.

И Ярослав неожиданно поспешил отвлечь всех от нее:

— Что ж, какие выводы сделал мистер Стамп, такие мог сделать и другой. Вот что у нас выходит: если все это связано с гибелью учёных, если Лиловоглазые не пришли мстить, тогда… Мистера Стампа убил или тот, кто прикончил учёных. Или тот, кто рассуждал точно как он, и решил отомстить за них. И тогда, отвечая на ваш вопрос, господа Трифат, теперь я уверен: все из списка подозреваемых мистера Стампа — в опасности.

---

Примечания:

Примечание от автора: если серьёзно, то Герда в фильме "Тайна Снежной Королевы" довольно симпатичная, но в образе Ледяной Герды выглядит плохо. Ну то есть, по сути, ей просто не идёт быть выбеленной

---

1) Да, вероятно, Боев Ульян Татьянович не так очевидно складывается в Туба, но да, имеется в виду, что это он

Вернуться к тексту

Я вскрикнула от ужаса. Вскрикнула просто потому, что момент был таким напряжённым, таким тяжёлым, потому что все вокруг обратились в единую струну.

И не я одна испугалась. Меж бурным обсуждением и криком, казалось, никто не остался безразличным.

— Ты уверен в этом?

И лишь когда раздались голоса опекунов я смогла понять головой: бояться нужно не мне. Не за Тутти и не за мной придут, а за ними. Если придут. Правда, некоторые путали и думали, что Тутти — продолжение опекунов, и друзья Суок появились у неё в один из таких случаев, но!.. Дочь Стампа жива. Её не тронули. Убили лишь мистера Стампа. А значит, не тронут и Тутти.

И бросив на него взгляд, я поняла, что Тутти догадался об этом же сразу. Что он совсем спокоен. Какая же я глупая: ведь он и так хотел узнать, опасен ли убийца Стампа и для них, и теперь… Можно даже ничего не делать.

А мне все равно почему-то очень страшно. Но это неважно, главное, что Тутти доволен.

— Уверен, — хотя явно не настолько доволен, насколько не знающий стыда Ярослав. Он едва ли не светился от удовольствия! — Мистер Стамп собрал лишь причастных, а теперь и нам известно, что они причастны. Значит, и мы можем узнать правду, поэтому… Так или иначе, опасность есть.

Ох… И без того ещё хрупкое спокойствие снова меня покинуло. Я бросила ещё один взгляд на Тутти: страшно ли ему, боится ли он, что погибнет за все, что знает о моем создателе? Но он был совершенно спокоен.

— Какой кошмар! Всё из-за чудачеств того, кому за это не платить! — запричитала госпожа Сноквин. И как бы я ни волновалась, не могла не разозлиться. Я не знаю, каким был мистер Стамп, не знаю, совсем не знаю. Но поиск того, кто убил моего создателя, для меня не чудачество! А она так кричала про мужественность мистера Теллера, но совсем не хочет знать, что с ним случилось! Вернее, считает поиск ответа ненужной глупостью! — Ой… Ой!.. Эли, Олли, Мили, Ини, сейчас же зовите охрану, и сами никуда не отходи!.. Ах!..

Госпожа Сноквин почти упала в обморок, но её с двух сторон поймали охранник из дома мистера Стампа и одна из снежинок. И этим как будто украли у меня какую-то смутную, тревожную мысль, и теперь я не могла вспомнить, но чувствовала, чувствовала что это очень важно и что я должна вспомнить.

Но опекуны не дали мне шанса:

— У нас нет никакой причины задерживаться здесь. Мы уезжаем, — огласили они.

Нет! Нет-нет, разве можно уехать сейчас?!

— Как же так?! Вы бросите меня?..

Пока госпожа Сноквин причитала, я вскочила с места и бросилась к Тутти. Только он один может что-то сделать, только он один может повлиять!

Я поймала его за руку, я нашла его глаза.

На миг мне показалось, что он сейчас закричит, обругает меня. На миг мне показалось, что я совсем ему чужая, и что он не хочет меня видеть или знать.

Но потом… Он на меня посмотрел. И тут же выдохнул, и тут же смягчился. Ну конечно, конечно, глупо с моей стороны пугаться и сомневаться! Тутти сам напуган. Тутти тяжело. Говорить о мастере, сделавшем меня, больно и ему. А здесь так много людей, и все его видят, и опекуны за ним следят.

Все понятно, и все просто.

Бедный-бедный Тутти. Я хотела бы, я хочу его спрятать скорее… Но все равно не могу. Не при них.

Я прильнула к нему, я прошептала ему на ухо:

— Нам нужно остаться, Тутти. Пожалуйста.

Он сжал мои плечи. Он был серьёзен и печален. Но он меня жалел.

— Дядюшки, — и он заговорил, наверное, через силу. Во всяком случае, я знала, что ему совсем этого не хочется. — Я вполне осознаю всю серьезность и опасность ситуации, однако, я прошу вас позволить нам с Суок остаться здесь, дабы участвовать в расследовании.

— Нет, Тутти. Мы не можем рисковать тобой, — холодно ответили опекуны. Но я знала, что они обманывают. Не так сильно они любят Тутти! Совсем не любят. Совсем не любят. Всегда только издеваются над ним! Если они и боятся им рискнуть, то только как вещью. А я… Я уверена, что дома не безопаснее, чем здесь. Даже с той толпой, что охраняет наших опекунов.

— Господа Трифат, — я вздрогнула, когда в разговор вступил Ярослав, — разрешите мне просить о том же самом: если Тутти и Суок останутся здесь, скорее всего, мы сможем узнать больше. Вы сами видели, общее обсуждение было довольно полезно.

Надо же, он решил нам помочь. Конечно, не по доброте душевной, но все-таки, не каждый после утра решился бы спорить с нашими опекунами, пусть даже и так осторожно.

— Вы все обсудите позднее.

Только опекуны были непреклонны.

Темны. Страшны.

Я понимала, что значит «позднее». Это значит, они будут держать нас с Тутти за горло, и не дадут сказать ни одного лишнего слова. Не дадут узнать ничего, что было бы интересно нам, а не им!

И сам только допрос в Большой Белой Зале уже звучит настолько ужасно, что заставляет дрожать. Так сильно, что забывшись, я выкрикнула пустое, но отчаянное:

— Пожалуйста!

— Нет, Суок, — просьбы никогда не работали. Никогда не будут работать с ними. Ведь счастье не их цель. Они даже сами не хотят счастья… — Это исключено. Стамп погиб из-за своей безалаберности, и никто не должен повторять его ошибки.

Я зажмурилась. Мистер Стамп погиб, может быть, потому что чья-то ненависть была выше девятого вала, была так сильна, что никакая охрана за деньги не могла её остановить. И может быть, мистер Стамп понимал это. Может быть, он не вынес, наконец, потому что его, разумеется, ненавидят многие, но именно этот человек — так ужасно.

Но. Но если за тобой охотятся, нужен искать тех, кто этим занят, чтобы их остановить. Потому что пока прячешься, ты остаёшься добычей.

А я… Я хочу знать, я хочу знать, знать!

Тутти молчал. Тутти не поднимал головы. Тутти не собирался больше бороться. Я сжала его руки, но он не ответил мне.

И я… Сделала то, чего может быть, нельзя было делать. Я коснулась, только коснулась пальцев Ярослава. Кто угодно теперь подошёл бы, если бы согласился помочь или хотя бы пытаться.

Он вздрогнул. И он поймал мой взгляд. И снова обратился к опекунам:

— Но, поймите, господа Трифат, я буду рядом с ними, и я буду отвечать за их безопасность. К тому же, — ах, как не понравился мне его хитрый взгляд в сторону мисс Стамп! — это их шанс самостоятельно завести важные знакомства.

Но намного хуже было то, как переглянулись опекуны. Так, словно они решили что-то для самих себя. Что-то, чего мы не знаем.

— Хорошо, Тутти, — и я не почувствовала никакой радости. Будто их скорое согласие было угрозой и опасностью. — Мы позволяем вам остаться, но через час вы должны быть дома, и не позднее ни на одну минуту.

Всего час! Но это наш первый час свободы. Первый раз, когда мы вне дома, сами по себе, почти!

И пусть даже все это время мы будем заняты, но здесь никто не будет следить за каждым словом и каждым вздохом.

И я ждала, пока опекуны уедут, с каждым их шагом боясь выдать радость, слишком скоро вытеснившую страх.

Они вышли за дверь. Трудно было не подпрыгнуть. Хотелось взять Тутти за руки и утянуть его в центр комнаты, и закружить.

Нужно было ждать. Наши опекуны, правда, не любят трудных шуток. Они вряд ли вернутся, только чтобы проверить нас. И все равно, все равно, пока не уедут, нельзя себя отпускать.

Все во мне дрожало. Я была рада. Я была в ужасе.

Наконец, зашумел мотор. Колеса зашуршали по дороге.

Уехали! Они уехали! Уехали!

Но как только это случилось, как только присутствие их погасло, я почувствовала как холод расползается от кончиков пальцев до горла.

Тутти не смотрел на меня. Тутти был почти весь белый.

Тутти был огорчён и поэтому злился.

Злился так страшно и так по-настоящему!

Но на что? Почему?

Я попыталась поймать его взгляд, но он ответил холодом. Льдом.

Что… Что я сделала не так, чем огорчила его?

— Тутти…

— Суок, — он говорил тихо. Очень тихо, так что никто бы его не услышал, кроме меня. — Я должен сказать тебе, одна из здешних служанок — это та девушка, что скрывалась за шторами в доме Стампа.

Это было совсем не то, чего я ждала. Совсем не ответ. Не обвинение. Не сожаление. Но оно звучало холоднее в сотни раз.

— Ты в этом уверен, Тутти? Ведь, кажется, у той были синие глаза, — прошептала я, боясь неправильно ступить.

— У меня прекрасная память, — твёрдо ответил он. — Ясно, что они все носят линзы, таких глаз не бывает. Но та, что в синем и та, что в фиолетовом, очень похожи. Попробуй с ними поговорить. Может быть, что-нибудь поймёшь.

— Хорошо, — бессильно согласилась я. Нельзя огорчать его и дальше. Но я совсем не знаю, как мне выполнить то, что он хочет. Не представляю.

Решиться, спросить я не успела. Вдруг оказавшись там, где прежде стояла госпожа Сноквин, заговорил Ярослав:

— Ну что ж, полагаю, все оставшиеся больше хотят знать правду?

А я поняла, что не только госпожи Сноквин, но и Герды на месте больше нет. Они все куда-то разбежались.

— Ярослав, — правда, госпожа Сноквин подала голос и тут же нашлась, в отдалении, на низком диванчике, в окружении мужчин в белом. Кажется, я так была отвлечена на нашу с Тутти ситуацию, что пропустила все-все, совсем все, — я уверена, что все уже и так шокированы и нуждаются в паузе. К тому же, я звала всех в гости на обед. Сейчас его принесут. Пускай каждый отдохнёт, как ему хочется.

Нет! Ну нежели, зная, что у нас только один час, она хочет заставить всех обедать?! Это ведь так долго, так долго и так скучно!

Ярослав ушёл к госпоже Сноквин, словно принял её правила. Конечно, ему-то спешить не нужно.

Тутти вдруг отпустил мою руку.

— Не огорчайся, Суок, — он все ещё был печален сам, и голос его звучал ужасно отстраненно. — Это как раз самое лучшее. Пока несут обед, ты можешь заняться тем, чем и хотела: узнать про нашего дедушку больше. Ты ведь не полагала доверить все Ярославу?

И не поворачиваясь, он меня оставил.

Я вздрогнула.

Дура. Дура, дура, дура! Мне хотелось заплакать.

Я все поняла. И это было так просто.

Тутти расстроился, потому что я обратилась за помощью к кому-то ещё. Не к нему. Не смогла довериться, не смогла дождаться, пока он сам все решит. Да ещё и обратилась к тому, кого он ненавидит!

Ах… Ну как можно было так ошибиться?..

Нет. Нужно переубедить Тутти. Ведь, конечно же, я не собиралась его расстраивать. Просто думала, что ему интересно совсем не меньше, чем мне. Есть столько причин, чтобы ему было это интересно…

А что до Ярослава… Ах, ведь это не ложь! Не ложь, как ни жаль, не ложь. Я была уверена, что Тутти решил отступить. Схватилась за возможность, за то, что не нам одним выгодно, что мы останемся здесь. Но я не думала, что такова воля Тутти.

Думала, он просто боится, не решается, не хочет проблем. И зачем нам с ним проблемы, если можно иначе?..

Служанки зазвенели по залу торопливо принося блюдо за блюдо. Значит, я была права, это не только Олли, но и все они.

А Тутти подошёл к дочери Стампа.

Я сжала зубы. Сейчас я не могла, не могла удивляться. Но все равно это было горько. И особенно горько от того, что и самому Тутти это тяжело и печально.

Я закрыла глаза. Не хочу видеть. Не хочу. Совсем не хочу.

Я и не должна смотреть. Мне нужно действовать. Как в доме Стампа, только ещё труднее, направленнее, вернее.

И, наверное, начать с того, о чем сказал Тутти. Со служанок.

Только я об этом подумала, как совсем рядом со мной мягко хлопнула тарелка. И знакомый голос произнес тихонько:

— Здравствуй, Эм.

Нет. Это была Суок. Не Суок, точно не Суок.

Я обернулась. Неправильный зелёный цвет, не идущий к милому, румяному лицу. Вспомнила.

Это краткое имя, «Ини». Голос. Лицо.

— Мальвина, — да. Она. Странная, заботливая девушка из друзей Суок.

Она мягко кивнула и тут же прижала палец к губам. Ускользнула.

Если так, если она — друг Суок, то она может рассказать мне про тех двоих, в синем и в фиалковом.

Через минуту Мальвина снова появилась. И я смогла приблизиться к ней.

— А ты здесь давно? — спросила я. Она поставила ещё одну тарелку на стол.

— Два дня. И, похоже, не задержусь.

Всего два дня. Нет, этого не хватит, не хватит, чтобы ей знать других.

— Ини, не отвлекайся, — строго одернула служанка в синем.

— Не беспокойся, Эли, — ровно ответила ей Мальвина, и снова ушла.

Вот как выходит. Значит, эта, в синем — Эли. Та, в алом — Олли, в зелёном — Ини. Значит фиалковый — это Мили. Всегда лучше обращаться к людям по именам, хоть эти лишь сокращения, и, судя по «Ини», не такие уж понятные.

Хорошо. Но не очень. Если эта Эли так серьёзно относится к работе, значит и разговорить её ещё сложнее…

Я ещё не успела ничего придумать, когда вернулся Тутти. Он был ещё бледнее, ещё злее, чем когда уходил.

Я очень осторожно бросила взгляд на дочь Стампа. Она говорила о чем-то с Ниной, и, кажется, о Тутти совсем не думала.

— Она совсем не хотела со мной говорить, — сквозь зубы объяснил Тутти.

Не хотела? Не может быть! С таким, как Тутти кто угодно был бы счастлив!

Но у него было такое серьёзное, такое печальное выражение лица, что я верила: что-то пошло не так, что-то вышло неправильно, и дочь Стампа отнеслась к нему… Странно.

И я тут же придумала, почему.

— Ну, Тутти, наши опекуны этого не учли, но она ведь дочь Стампа.

Тутти ещё сердился на меня, я знала, но он все равно посмотрел мне в глаза, выдавая свое непонимание.

— Ну и что?

— Ну, мистер Стамп ведь был геем.

Тутти сдвинул брови, но не сердито, а беспомощно, а потом рассмеялся, очень тихо и совершенно бессильно.

Я надеялась, после этого он совсем забудет, что злился. Но он снова нахмурился.

— У нас нет времени на глупости. Ты что-нибудь сделала?

— Теперь я точно знаю, что вот та, в зелёном, подруга Суок.

Тутти снова стало как будто легче, и он улыбнулся.

— Значит, Суок будет в курсе дела. Это очень хорошо.

Я постаралась улыбнуться тоже. Мне трудно было радоваться причине, но главное, что Тутти больше не такой мрачный. Что ему больше не так тяжело.

— Вон ту, в синем, зовут Эли, а ту, в фиолетовом — Мили.

Мили как раз шла совсем рядом с нами и Тутти жестом велел ей остановиться.

— Когда закончите накрывать на стол, подойди к нам, — потребовал он, с такой уверенностью, что я не могла не удивиться. Но, конечно, радостно.

Мили взглянула на нас хладнокровно и спокойно.

— Если хозяйка разрешит, господин.

Тутти так же холодно ей кивнул. Затем бросил взгляд на госпожу Сноквин, наверное, хотел подойти к ней, но передумал тотчас: рядом с ней все ещё был Ярослав. Но… Ведь обед ещё не накрыли до конца, так что это не беда.

Тутти повернулся ко мне, как будто хотел что-то сказать, но вдруг схватил за плечи и вжал в себя. Я и пикнуть не успела, когда услышала причину: крики и шум где-то рядом.

Скоро они перенеслись сюда, в этот зал, и закричали все, и закричал Тутти.

Я сжала его, стараясь защитить тоже. Правда, я слышала, что возгласы больше похожи на то, что кто-то увидел мышь, чем на нападение, но прижатая к груди Тутти не могла рассмотреть ничего.

Лишь когда хлопнула дверь, он отпустил. Весь бледный, растерянный.

Я взяла его за руки.

— Что случилось, Тутти, что такое?

— Это Кай и Герда… — прошептал он, пока другие зачем-то бежали к дверям тоже. — И Герда бежала совершенно голой…

— А?.. — я не могла поверить, не могла понять. Но Тутти никогда не пошутил бы так!

Голой перед всеми гостями! Ужасно. Неправильно.

— Может, что-то случилось? Пожар? — при пожарах бросают все, совсем все, главное, выжить.

— Сомневаюсь, но ты права в одном: лучше все-таки это узнать.

Взявшись за руки, мы вдвоём тоже побежали к дверям. И выбежал, кажется, в самый ужасный, в самый тёмный момент.

— Ты вообще не Герда! Ты не нужна мне! — прокричал Кай с такой тёмной ненавистью, что даже чужим она причинила боль. — Ты — кукла, и ты не смеешь за мной гнаться!

Герда упала на колени.

А я, в беспомощности, прижала руку к губам. Я знала, что куклами среди людей называют красивых, но пустых.

Но я не знала, что же… Делать. Герда кричала, Кай убегал, и за ним гнались, кажется, все подряд, но все подряд, кажется, бежали и к Герде.

Тут же с двух сторон её обняли Ини и Ольга из Зеркального королевства, а тот самый почти незнакомец, сын Давицкого, отдал пиджак, чтобы укрыть ей плечи.

Она не реагировала. Она продолжала звать Кая, будто почему-то верила, что он вернётся назад.

А жуткая Крыса подкрадывалась к ней тоже, и перебив слова сочувствия, посоветовала слишком вкрадчиво:

— Не сидеть бы тебе на траве, Герда, иначе самое ценное замерзнет. А вы принесите ей платье, бесстыдницы! И скажите госпоже Сноквин, что у меня есть к ней разговор, — три служанки, кроме Ини, скрылись в доме почти мгновенно.

— Мне все равно. Я больше не нужна. Я ничего не отморожу, потому что моё тело не зависит от температур, потому что ничего не чувствует, потому что я — робот.

Мы с Тутти дрогнули одновременно, будто единое целое. Почему-то я не удивлялась, я ничего не чувствовала, и особенно, удивления, от новости о том, что Герда — робот. Но её холодные, отстраненные, безжизненные слова все-таки причиняли боли больше, чем крик. Невыносимо и страшно. Как только хозяин отвернется, робот больше не нужен. И что тогда? Ведь роботы могут работать так долго, так долго, почти вечно. И что же дальше? Стоять вечность, не шевелясь без приказа? Отправиться на слом?..

Я посмотрела на Тутти. Он тоже был напуган и растрян. Все мы были напуганы и растеряны. И только страшное лицо Крысы выдавало что-то жадное и весёлое.

— Вот как? Правда? — напряженную тишину прервал вкрадчивый и счастливый голос Крысы. — Госпожа Сноквин купила тебя, чтобы ты занимала место безумной дурочки? И дорого ты ей стоила?

Противно. Я нашла руку Тутти. Тутти дрожал. Бедный мой Тутти. Но он ведь видит, он ведь знает, как велика разница, верно?..

— Я ей не принадлежу, — безжизненно отозвалась Герда.

— О… Ну где же эти негодные девчонки? И разве тебе, — она вдруг накинулась на Мальвину, точно бы та была проблемой и неприятностью, — нужно отдельное приглашение?

— С вашим поручением можно справиться даже и в одиночку, а их и так уже трое, — Мальвина отвечала ей с таким достоинством, как будто не она жила на ужасной улице Артистов, и не она носила совсем простое, дешёвое платье ещё совсем недавно.

— Ну, с таким подходом, ты долго здесь не проработаешь.

— Ничего. Я уже все здесь увидела, что могла вынести, мне хватит.

Боюсь, Тутти тоже уже увидел и услышал все, что мог вынести. Он ушёл глубоко в свою постоянную печаль. Я обняла его. Он прошептал:

— Всё это не так. Это неправда.

— Да, Тутти, — прошептала я в ответ. — Всё это неправда, — что бы он ни имел в виду, все равно, я знаю, что он прав. Или сделаю, чтобы он был прав.

Как мне хотелось увести его. Увести куда-нибудь, в дом или к беседкам и качелям, а ещё лучше… Ещё лучше домой. Я глупая. Совсем не нужно было здесь оставаться. В конце концов, Ярослав и правда не сможет скрывать от нас информацию, совсем не так важно… Быть здесь. Но теперь слишком неловко уходить. Это некрасиво.

Важно ли это? Перед кем некрасиво?

Тутти молчал, и совсем мне не подсказывал. Тягостно.

И как будто этого было мало, в доме вдруг раздался крик. Пальцы Тутти стиснули меня.

Мили, Эли и Олли возникли перед нами, точно привидения. На Эли совсем не было лица.

— Госпожа Сноквин мертва.

Мы с Тутти вросли друг в друга от холодного ужаса. Закричала Нина.

На этот раз… На этот раз было куда страшнее, чем с мистером Стампом! Ведь госпожу Сноквин я знала. Я видела. Я даже понимала её, хотя бы в чем-то, хотя бы немного! И вот, так вдруг… Так вдруг! Так быстро, стоило лишь отойти от неё! Это слишком страшно и слишком жестоко.

А что будет дома? Что устроят опекуны?..

— Ведите.

Все поспешили в дом, и Тутти тоже, уводя за собой и меня. Одна только Мили с платьем в руках двинулась против всех остальных, вниз, к Герде.

Мы шли нестройно, торопливо и ужасно медленно.

А в зале, где должен был пройти обед, служанка Эли вдруг остановилась, точно бы позабыла напрочь, куда вела нас. Она замерла, Олли неосторожно потянула её вперёд под руку, и Эли тут же споткнулась и упала на колени. Расплакалась громко и горько.

Мне не хотелось так её и бросать, но едва ли я могла сделать слишком много. Не знала, чем утешить даже Тутти, а её... Но. В траурном платье есть почти незаметные со стороны карманы, и в одном из них я нашла платочек и отдала Эли, а Нина принесла немного воды со стола.

— Вам нужно успокоиться. Скажите нам, куда идти, и мы найдём сами, — удивительно спокойным и решительным тоном проговорила Нина.

Ей ответила Олли:

— Госпожу нашли в кабинете, он в самом конце коридора, в котором находится комната, где отдыхал Сыроежкин.

— Нет! — Эли явно говорила с трудом, но все же, говорила. — Нет, это не кабинет. Кабинет рядом, а это комната красоты! Госпожа проводила там время, слушая музыку, размышляя, рассматривая драгоценности и вид за окном. Ещё… Туда она водила только мужчин, но без пошлостей, лишь для бесед.

Она рассказала это сбиваясь и глотая всхлипы, но все равно, с такой странной гордостью, будто назначение и наименование комнаты сейчас что-нибудь могло изменить.

— Ага, значит, вот этот коридор, — заключил мистер Урри.

Но первым туда снова же вошёл сын Давицкого, а с ним Нина, и даже мы с Тутти — куда быстрее, чем мистер Урри. Кажется, его задержала дочь Стампа…

Уже в самом конце коридора нас нагнала жуткая Крыса, державшая Герду когтями за плечи.

Как тревожно и больно было теперь смотреть на Герду. Пускай даже теперь она была одета, все равно, в каждом движении было видно, что она совершенно сломалась. Она ни капельки не пришла в себя. Хотя я не знаю, была ли она когда-то другой? Если её порядок то, какой она была в доме мистера Стампа… Не уверена, хочу ли, чтобы она к нему возвращалась.

Я задумалась над этим так глубоко, что почти забыла о том, что собиралась увидеть.

И когда мы вошли в комнату, глаза мои сначала не хотели увидеть. Я заметила, как все блестит, как сияет. Как ярко танцует солнце в осколках бокала, в прозрачных вставках в прекрасном белом кресле, как переливаются радугой блёстки на ослепительном белом платье…

И лишь затем осознала. Холодное, будто замерзшее, красное лицо. Без эмоций, без боли и ужаса. Госпожа Сноквин, которая ещё недавно была такой живой… Безразлично смотрела вниз, на свои колени, усыпанные едва-различимой белой пылью.

Я осознала, что вижу. Я хотела отступить на шаг, но Тутти стиснул мою ладонь крепче и не дал двинуться. Он стал удивительно твердым. Он смотрел на неё решительно, но все равно с мучением. Он хотел сказать мне что-то, но не успел.

Герда, глядя прямо на госпожу Сноквин, выплюнула безжизненное:

— Дура!

Я ахнула. Все здесь было и без того, и без того, и без того!.. А теперь, я не знала даже слова, чтобы описать возмущение, омерзение и страх.

То, что человек глуп, не даёт права ругать его, когда он умер! И умер вот так, жестоко…

— Ну а чего вы все… С куклы возьмёте? Программа сбилась, какая-нибудь… — неловко дёрнул плечами Гусев, словно почему-то чувствовал себя обязанным избавить нас от... Чувств, по поводу поступка Герды.

Мне очень хотелось сказать ему, что кукла кукле рознь. Что даже если бы я была сломана, такого бы не сказала. Таких программ в кукол не закладывают, чтобы оскорблять людей!..

Но Тутти сжимал мою ладонь. Тутти смотрел мне в глаза. Тутти был так серьёзен. К тому же, я не имела права выдать того, кем являюсь, ни ради чего.

— Лучше запомни все, что ты тут видишь, — лишь губами велел он.

И я заставила себя кивнуть. Снова постаралась смотреть на комнату.

Такая просторная, такая зимняя, замороженная. Но не похожая на белый лист невыносимости, как Большая Белая Зала.

Здесь есть удобный диван. Здесь есть несколько столиков, разной высоты и ширины. На одном — будто надорванный фантик. «… вист». Не знаю. Не знаю точно… Но другого кусочка нет.

— Тутти, — слишком твёрдый голос Нины заставил меня вздрогнуть. Что у неё может быть за дело к Тутти? — Мне кажется, вам стоит нам объяснить, что знают ваши опекуны. Мне кажется, они отнеслись к проблеме серьёзнее, чем мы все.

Тутти повернулся к ней, так, словно на неё злился. Но разве она могла успеть его огорчить?

— Вы ошибаетесь, Нина Леонидовна. Дядюшки ничего не знают, большего, чем известно всем остальным, иначе они бы сразу сюда не поехали. Они отнеслись к делу серьёзно еще после смерти мистера Стампа. Их пугает сам факт того, что столь важного человека могли убить. Кроме того…

Как будто нарочно мешая ему говорить — я уверена, Тутти и так заставлял себя через силу, — Лиза сбежала из комнаты, и оставила дверь распахнутой. Думаю, после этого, Тутти уже никогда о ней не вспомнит!..

Тутти побледнел и сжал мою руку совсем крепко. Я сжала в ответ. Пусть он чувствует, что я с ним. Всегда. В любом случае.

—… кроме того, они доверяют своему детективу, и относятся к его словам всерьёз, — окончил он с ещё большим усилием. — Почему сама госпожа Сноквин не захотела… — Тутти осекся, замолчал совсем.

Я погладила его пальцы. Нет-нет, конечно, он не хотел сказать, что она виновата! Только что все мы отнеслись беспечно, как будто все это лишь шутка. Даже сам Ярослав так отнесся к своим словам — сбежал ловить Кая, и до сих пор его нет!

— Ну а ты что делал, Сыроежкин? — разумеется, в тишине нам стало слышно, о чем говорят в коридоре. Дочь Стампа снова звучала сердито, и я повернулась, чтобы узнать, на кого.

— Тому, что я делал, есть свидетель.

Снова на Сергея. Снова на самоуверенного Сергея, даже с перебором. Может быть, только так эти двое могут заглушить в себе страх.

— Ну, это правда, — мягко согласился мистер Урри, будто бы пытался успокоить обоих. Но был ли он спокоен сам? — Я даже видел тебя… Я, определённо, видел тебя в окне, и ты решил уходить только за несколько секунд до того, как закричали.

— Но кричала служанка, а не госпожа Сноквин. И вообще, она что-то разбегалась прежде, чем нашла её… — Сергей осекся, как будто сам не был уверен, зачем сказал. И тут-то…

— Кто это там разбегался? — разумеется, Ярослав вернулся!

Сейчас! А что толку — сейчас?! Уже поздно…

— Кто-то из служанок, их послали искать госпожу Сноквин.

— Ярослав, наконец-то, — однако, Тутти почему-то ему обрадовался, и тут же вывел меня из ужасной комнаты в тот же самый коридор. Не думала, что он ждёт Ярослава… — Позвони домой, пусть пришлют машину. Если мы с Суок останемся до полиции, мы не сможем вернуться домой вовремя, и в этом будешь виновен только ты.

Ах. Я бы не смогла улыбнуться здесь и сейчас, но мне стало всё же спокойнее. Тутти очень умен. Не просто умен, а предусмотрителен. Действительно, если только мы останемся здесь так же долго, как оставались в доме мистера Стампа в прошлый раз, опекуны будут недовольны. Может быть, даже разлучат нас на несколько недель. Их почти никогда не волнуют причины, и я не уверена, что сейчас… Они не решат, что мы должны были уехать как можно раньше тем более.

Хотя я все-таки сомневаюсь, не будет ли проблем теперь, при таких обстоятельствах. Но я не стану больше возражать Тутти, ни словом, ни взглядом.

— Какая мудрость в столь юные годы, господин Тутти, — да я бы и не успела, потому что тут же влезла Крыса, да и все остальные теперь, словно их отпустили с занятий, спешили покинуть ужасную комнату тоже. — Ваши опекуны сделали прекрасный выбор. Действительно, нам всем не нужны эти хлопоты и проблемы. Ради мисс Стамп мы готовы были потерпеть, но в этом доме не осталось хозяина, и лучше его покинуть как можно раньше. Верно, мастер Гурд?

Никому не было и дела до того, с каким отвращением и мучением Тутти слушал её «похвалу»! Никакого выбора наши опекуны не делали, ведь тогда, когда Тутти был избран наследником, его дедушка ещё был жив, и как никто он знал, что именно Тутти должен быть после Трифат. Он и никто другой. Но они, наши опекуны, конечно, хотели бы посадить после себя кого-то более холодного и бессердечного.

— Да, я согласен с вами, госпожа Асырк.

Оля почему-то закричала. А Ярослав прожигающе достал взглядом каждого, и нас с Тутти тоже. И процедил:

— А вы не охуели ли?

Если бы слова могли быть пощечиной, именно эти ею и были бы! Но незаслуженной и гадкой! Показывающей лишь, что бьющий сильнее, чем ты. Конечно, я знала, в среде таких детективов ругаются хуже некуда, но я не ждала, что он осмелится произнести это при нас!

Тем более, это не сработало. Дочь Стампа молча и спокойно прошла мимо него по коридору, а с ней скрылись и мистер Урри, и Виктор.

— Ну вот, и мисс Стамп это понимает! Идём, быстро.

Крыса слишком уж радостно поспешила вперёд, увлекая с собой и Герду — странно и непонятно. Неужели я вижу Герду последний раз? Я не буду скучать, но так странно… Так странно встретить ещё одного робота, и иметь только лишь пару злых слов меж друг другом.

Мастер Гурд силой вёл к выходу и Олю, и физически им мешать никто не пытался.

Но мы с Тутти оставались на месте. Нам совсем не нужно убегать, Ярослав сам должен понимать, что будет, если он подведёт опекунов снова! Я надеюсь, что он понимает… не хочу снова смотреть на их злобу.

— Вас мнение полиции об этом исходе вообще не волнует? — но почему-то, он продолжал ругаться с Крысой, а звонить и не думал!

— Это правда, Сергей, — Оля все ещё пыталась вырваться, как будто ей почему-то хотелось оставаться здесь, теперь, — вы слышали, как ходит служанка много раз?! Не только когда госпожу Сноквин нашли?!

Сергей ничего не сказал, но, верно, подтвердил иначе: лицо Оли исказилось почти болью, и она закричала ещё громче:

— Та девушка, которую видела Лиза, она сейчас здесь, она переодета в служанку, её зовут Эля!..

Эля?.. То есть, Эли — наверное, от спешки и от попыток вырываться, она произнесла неправильно. Та самая, которая плакала совсем недавно. Это её Тутти видел за шторами и назвал безобразной. Неужели, она?..

Слезы у неё уже высохли, и судя по всему, она уже хотела идти к нам, раз она тоже здесь.

Ярослав повернулся к ней, но что-то было не так. Она смотрела не так, как та, кого поймали за руку. Скорее как та, что никогда не была ни в чем виновна.

А совсем над моим ухом рыжий Гусев крикнул:

— Хватай!

И по движению я поняла, что кто-то бросился туда, в комнату, где ещё лежала госпожа Сноквин. По звону и по шелесту юбки — одна из снежинок.

Миг — за ней бросился Сергей. Почему именно Сергей?..

— А ты тогда, блять, кто?! — взорвался Ярослав. — Я же слышал, ты — Эли!

— Эли — от Элинор! — ему в тон, снова со слезами, ответила Элинор.

В этот раз я и не пыталась разобрать, что прокричал Ярослав, только он тоже бросился туда, в комнату. Но куда ему успеть, с того конца коридора?..

Затем, ещё через миг, оставив туфли на каблуке сыну Давицкого, побежала и Нина — этого я уже совсем не понимала.

Все мы остались в потрясении. Все произошло так быстро и так неразборчиво, будто вспышками.

Затем, по знаку Крысы, скрылись все из Зеркального Королевства, и Герда.

Остались лишь мы с Тутти, Гусев, так и не закрывший рта, служанка Элинор и охранник Олег. Куда пропала Мальвина, да и Олли — тоже, я не знаю. А сын Давицкого, почти не медля, выбежал через дверь в обеденный зал.

Совсем белый Тутти произнес:

— У него совсем нет к нам уважения, Суок! — и я уверена, эти слова относились к Ярославу. — Что ж, я позвоню сам. Мы не можем здесь оставаться.

* * *

Я себя странно чувствовала, садясь в машину. Я себя странно чувствовала целиком и полностью, сжатой и перекрученной.

А Тутти хмурился.

— Вот видишь, к чему это привело, Суок? И мало того, а если бы этой противной дочери Стампа я понравился? Если бы мы не оставались, мне бы не пришлось с ней говорить, совсем, ни минуточки!

Я не сразу его поняла. Даже испугалась, даже сжалась. Такой злой голос, но такая усталость. И лишь потом, будто щелчок. Конечно. Все так просто. И даже так хорошо, что Тутти сказал, в чем было дело! И так стыдно, что я сама не догадалась сразу!

Если бы мы не были в машине…

— Прости, — но мы были, и я лишь стиснула его ладонь, прижала к своей груди. — Прости меня, я сглупила. Я совсем не подумала…

— Не подумала, но настаивала. И даже обратилась к этому…

— Прости… Теперь я понимаю, что никак не должна была, совсем никак!

— Больше никогда!

— Больше никогда!

— Суок… И, пожалуйста, молчи, пока мы будем говорить с дядюшками. Тогда они забудут, что ты так сильно хотела остаться.

— Хорошо, Тутти, — я обняла его руку, положила голову на плечо. Даже теперь, когда он на меня сердится, он переживает и не хочет, чтобы меня ругали. — Спасибо, Тутти.

Он тяжело вздохнул. Очень тяжело.

Потом спросил уже спокойнее, ровнее:

— Ты заметила там что-нибудь странное? Может быть, мы с тобой поймём все намного быстрее.

Я постаралась собраться и тут же вспомнила:

— Госпожа Сноквин выпила или хотела выпить что-то странное. Белый порошок. Или, может, это был сахар?.. Я не уверена. Там осталась упаковка с надписью «вист».

— Вист? — кажется, Тутти это ничего не давало.

— Это лишь обрывок.

— Обрывок… Обрывок… — он вдруг выпрямился. — «Вотертвист». Точно, похоже на упаковку с сахаром. Это шипучки… Вернее, так они названы. Я видел такие у дядюшек.

Теперь вздрогнула и я.

— Ой, Тутти…

— Что?

— Ляпус. Ляпус… В тот раз они послали к нему Ярослава. Я вспомнила! Он их привозит! Не значит ли это… Что Нина права? Может, опекуны правда знают больше, чем нам кажется?

Тутти посмотрел на меня с сочувствием, очень грустно. По крайней мере, он не испугался моей мысли так, как я сама. Ведь если опекуны знали, но не сказали нам, может быть, они ведут дело... В сторону, которая полезна лишь им самим. В сторону, которая может навредить нам с Тутти. Но Тутти так спокоен...

— Все-таки, ты дурочка… Конечно, они знают больше. Но не стану же я раскрывать их секреты посторонним, вроде Нины Леонидовны? Ещё и при такой толпе. Тем более, сам я не знаю, о чем речь. Пока ещё нет, Суок.

Я тут же улыбнулась и прижалась к нему. Тутти так уверен. Тутти заставит их признаться, спокойно и рассудительно, так, как они сами учили. Все будет хорошо.

* * *

Опекуны слушали Тутти очень противно, не давая ни знака о том, что думают. Но воздух тяжелел и тяжелел с каждой секундой.

Наконец, они прогремели:

— Вот как, значит все это правда! Стоит позволить себе только немного беспечности, и конец! Мы больше не покинем дом, пока убийца не будет пойман. Мы больше не впустим в свой дом новых людей. Мы запрем все двери. Никто из слуг не будет уезжать домой.

— А как же… Дела, ваша работа? — Тутти звучал напуганно. Если они так закроются, заперты будем и мы! И… Ах… И Суок не сможет вернуться. Даже надежды не станет. Хотя я уверена, она и не собиралась! Но для Тутти слишком больно даже не ждать её... Как бы мне ни хотелось убедить себя в обратном.

— Ты уже взрослый, Тутти, ты станешь ездить по делам.

Ну вот, вот так они его ценят, вот так берегут, вот так «не могут потерять»! Я держала себя, но с трудом. Только потому, что Тутти не велел мне лезть в разговор!

— Но… — но Тутти это, кажется, даже успокоило. Наверное, и это из-за Суок. Выезжая, он сам сможет находить её. Но сможет ли? Отправлять машину на улицу Аристов слишком заметно, и для шофера, и для тех, что боятся и ненавидят наших опекунов. — А как же еда?

— Её будут привозить, до ворот. Глупая месть, похоже, хочет свершаться одним и тем же путем, и это не отравление.

Про порошек Тутти почему-то не сказал им ни слова. А задушить их… Ведь для этого им понадобилась бы шея! Да и поясов столь великих и прочных не бывает, я уверена!

— Что ж, я вас понял, дядюшки. А как насчёт полиции? Если они будут требовать встречи?

— Теперь это не проблема. Достаточно использовать видеосвязь. Но ты, Тутти, должен делать как можно больше, чтобы они добивались такой связи только в случае необходимости. И, в первую очередь, заставь Ярослава сделать так, чтобы и к тебе полиция добиралась как можно реже. Сюда, внутрь, они допущены не будут в любом случае.

Тутти помедлил. Думаю, он пытался сохранить спокойное лицо.

— А как насчёт самого Ярослава, он ещё будет приходить?

— Строго в назначенное время, и ни минутой позднее.

* * *

Ярослав так и не появился у нас. Опекуны отпустили нас в комнату лишь очень поздно, хотя, может быть, с ним это и не было связано. Я не смела влезать в разговор, хотя кое о чем, скорее всего, могла спросить только у них.

Тутти был огорчён. Снова очень огорчён. Он упал на кровать, а я опустилась перед ней, и обняла его колени.

— Тутти… Тутти, — осторожно и ласково позвала я.

— Что, Кукла? — устало отозвался он. — Теперь они каждый раз будут спрашивать, говорил ли я с дочерью Стампа, пока был по делам!

— Но Тутти! — я прижалась к нему грудью, хотя это было почти больно — колени у него острые. — Ты такой умный, ты скажешь им, что, конечно, говорил с ней.

— У них везде глаза и уши…

— Но они не пустят их к нам в дом! — возразила я, стараясь звучать весело, но не насмешливо.

Тутти, кажется, улыбнулся. Наконец-то, улыбнулся.

— Послушай, Тутти… — и я решилась продолжать, хоть не была уверена, не огорчу ли снова. Ни в коем случае нельзя огорчать... — Я поняла, что ошиблась. Мы не должны были оставаться. Но я сделала это только… Из-за мастера Боева. Он сделал меня для тебя.

Кажется, Тутти вздрогнул. Что-то жалобное, ещё более жалобное, чем всегда, проникло в него. Как будто он мог сомневаться!

— Для тебя, — повторила я убедительно, и нашла, и поцеловала его руку. — Поэтому, я уверена, он важен и для тебя тоже. Правда?

— Конечно, Кукла… Конечно, важен, — разумеется, важен. Но Тутти слишком грустно и слишком тяжело, особенно сейчас. Поэтому, я должна забрать эту часть тяжести себе.

— Ты что-нибудь помнишь, что-нибудь, что помогло бы нам самим узнать все про его смерть? — как можно мягче, как можно осторожнее. И ни за что не причинять боль.

— Если бы помнил, Кукла… Нет. Ничего-ничего, — Тутти отрешенно помотал головой, и дивные его кудри вновь разметались по покрывалу. Но я не могла просто любоваться.

— Тогда, — я поднялась, я посмотрела в его печальные глаза. И все равно, продолжила, ради нас обоих: — Разреши, завтра я расспрошу опекунов сама.