Виноваты будут двое (джен)

Темные пятна мелькали на белом фоне. Гул, слышимый издалека, постепенно усиливался. Звук все приближался, превращаясь в назойливое жужжание у самого уха. Гермиона, желая избавиться от него, закрыла уши руками, зажмуриваясь. Шум не пропал, лишь стал глуше, но спустя некоторое время она начала различать в нем голоса нескольких людей. Еще не понимая смысла слов говорящих, она приоткрыла глаза и попыталась сфокусировать взгляд на мельтешащих объектах: белый цвет оказался обоями в ее доме, а пятна — людьми в мантиях. Волшебники… Незнакомые… Что они делают здесь?

От этих мыслей ее отвлекло потряхивание за плечо, сопровождаемое настойчиво повторяемыми словами: «Мисс Грейнджер, вы меня слышите?». Она медленно повернула голову в сторону голоса: шея будто задеревенела. Перед ней стояла женщина с черными убранными в пучок волосами и пронзительным взглядом, устремленным прямо на нее. 

— Мисс Грейнджер, приношу свои соболезнования. Я Алита Блэктерн — представитель отдела магического правопорядка, вы обвиняетесь в нарушении Указа о разумном ограничении волшебства несовершеннолетних. Вам есть, что сказать в свое оправдание? — безэмоционально произнесла женщина, заметив, что девочка наконец-то обратила на нее внимание.

Соболезнования… Нарушение указа… А она здесь при чем? Где ее родители? Гермиона уже не слышала вопроса, пытаясь понять, что ей только что сказали. Она в задумчивости перевела взгляд на открытую дверь. За ней виднелся сад, дорога и какая-то куча дымящегося металлолома. Что это?

И тут ее накрыло волной воспоминаний. Перед глазами начали мелькать картинки недавних событий. Парк. Она закрывает книгу, поднимаясь с травы. Вечерняя улица. Ее дом в лучах заката. Подъезжающая машина. Выбежавший на дорогу ребенок. Скрип колес по асфальту. Скрежет металла. Мама вылетает из лобового стекла на дорогу. На автомобиль падает фонарный столб. Пламя. Бег по лестнице в комнату за палочкой. Машина охвачена огнем. Струя воды в ее сторону. Попытки помочь матери. Метания между родителями. Слезы, бегущие по щекам. Судорожные взмахи палочкой. Помертвевшие губы шепчут одно заклинание за другим. И снова взмах палочкой резче, чем требуется. Отец охвачен огнем. Запах горелой плоти. Мама становится все бледнее. Лужа крови под ее головой становится все больше. Между тем движения палочкой становятся все быстрее и рубленнее. Голос, повторяющий заученные лечебные чары, прерывается на всхлипы… Хлопок. Рядом появляются люди в министерских мантиях, силой заводят ее в дом. Она пытается вернуться обратно, но чужие руки удерживают ее на месте. Слезы застилают глаза, рыдания становятся все громче. Обессилев, она прислоняется к стене и погружается в темноту.

Осознание произошедшего навалилось на нее, Гермиона порывисто сделала несколько глубоких вдохов, чтобы сдержать подступающие к горлу слезы. 

— Где мои родители? Они живы? — по-прежнему игнорируя задаваемые ей вопросы, она повернулась к аврору и спросила единственную интересующую ее вещь.

— К сожалению, спасти их не удалось. В нашем отряде колдомедиков нет, а когда он прибыл, было уже поздно: использованные заклинания приблизили смерть. Но не вините себя, базовыми чарами из школьной программы спасти их все равно бы не удалось. Конечно, если применять их точечно, при этом несколько изменив или совместив между собой, можно было бы достичь результата, но все же чаще прибегают к зельям и более сложным специализированным заклинаниям, — попыталась утешить девочку мисс Блэктерн.

После первых же слов, сказанных женщиной, Гермиона перестала вникать в смысл того, что ей говорят. Ее мир рухнул. Она осталась одна. Совсем. Самые близкие и дорогие для нее люди мертвы. Их нет и никогда не будет рядом. Больше не будет слов поддержки от отца, объятий матери, посиделок за обеденным столом, бурных обсуждений. Больше не будет ничего…

Реальность вокруг перестала существовать. Гермиона как будто отгородилась от нее стеной, оставшись наедине с вопросами, терзающими ее. Почему именно они? Почему это произошло именно с ними?

— Но, возвращаясь к вопросу об использовании магии вне школы, с учетом обстоятельств было принято решение вынести вам устное предупреждение. Если подобное повторится, вы будете исключены из учебного заведения и лишены палочки — выдернув девочку из мрачных мыслей, отчеканила представитель министерства.

Гермиона нашла в себе силы лишь кивнуть в ответ. Ее взгляд был устремлен в пустоту, а мыслями она возвращалась к последним минутам жизни своих родителей.

— Тогда осталось решить последний вопрос, — снова не позволив ей полностью отдаться печали, продолжила Алита, — у вас остались родственники, которые могли бы взять над вами опеку?

Вновь девочка смогла лишь помотать головой…

— Это усложняет дело. Тогда решение по вопросу вашей опеки будет принято в течение этого года, пока вы будете проходить обучение в Хогвартсе. Если за это время не будет найден опекун, на лето вы будете определены в приют. На этом все, если возникнут вопросы в ходе расследования, с вами свяжутся. До свидания, мисс Грейнджер, — попрощавшись, женщина сделала знак остальным аврорам, и все вместе они ушли.

Гермиона осталась одна в опустевшем доме. Она стояла посреди прихожей, вслушиваясь в тишину, прерываемую лишь тиканьем часов. В окружающей обстановке почти ничего не изменилось. Казалось, все было сном, и вот-вот распахнется входная дверь, в дом войдут родители, улыбнутся, и все будет по-прежнему. Но взгляд в сторону дороги вернул ее в реальность, вызвав в памяти образ сгорающего заживо отца. В нос ударил запах горелой плоти, сердце болезненно сжалось, в глазах потемнело, — видеть место, где мучительно погибали ее родные было просто невыносимо.

Гермиона выбежала в сад. В ее голове заевшей пластинкой повторялись слова аврора: «Их не успели спасти… Не успели… Было уже поздно...». Девочка не знала, куда от них деться, ходя по двору кругами. Она все ускорялась, практически срываясь на бег, надеясь свистом ветра заглушить собственные мысли. Как вдруг в голове всплыло продолжение фразы Алиты: «Был шанс выжить… Заклинания приблизили смерть…». Она остановилась, потрясенная. Ее глаза расширились от ужаса.

Нет… Нет! Это не может быть правдой! Она же применяла только лечащие заклинания, как в книге… Да, у нее не было противоожоговой мази, которую рекомендовал автор, но, не понимая принципов ее работы, она решила применить все, что вспомнила: охлаждающее, заживляющее, что-то еще… А что? Автор же не указал противопоказания к применению и взаимодействие с другими чарами — значит, творить можно все, что угодно. Дура. Совсем не пыталась думать своей головой: сращивать кости, не убедившись, что это перелом, а не вывих, было гениальной идеей, — злая усмешка перекосила ее лицо. Столь же замечательной, как и останавливать кровотечение во всем теле, а что, автор же не упоминал о возможности накладывать заклинание выборочно, а думать о подобном — не ее ума дело. Каждая фраза, произнесенная мысленно, была наполнена ядом.

Ее родители могли остаться живы, если бы не она. Не спасла — убила. Идиотка. В порыве злости на саму себя она пнула садового гнома, а потом рухнула на траву.

Да даже если бы она правильно диагностировала повреждения и не накладывала все подряд заклинания, смогла бы им как-то помочь? Нет… Сложные чары, изучаемые в академии, она знать не могла, а базовые, как оказалось, применять не умеет, зато досконально знает истории их создания. Все, что не описывалось в литературе, прошло мимо нее. Что она вообще может без книг? По щекам девочки побежали слезы. Она почувствовала себя абсолютно беспомощной. Сама мысль об изменении уже созданного заклинания раньше казалась ей абсолютно абсурдной: оно же было создано когда-то давно такими мудрыми волшебниками и ведьмами, значит, просто обязано быть совершенным. Поэтому она не пыталась в них разбираться, менять что-то — просто заучивала. И так со всеми разделами магии. Бессмысленно… Потратила два года впустую… На этом моменте Гермиона уже начала всхлипывать, свернувшись калачиком на газоне. А ведь считала себя умнее окружающих, постоянно поправляла других, лезла с ответами, когда не просят… А чем она лучше? Тем, что память лучше развита?— она горько усмехнулась. 

А ведь учителя ей восторгались, говорили, какая она умная и способная. Почему? Они, что ли, не могли сказать, что она все делает неверно? Не могли предупредить о том, к чему это может привести? Только профессор Снейп никогда не считал, что она делает что-то выдающееся. Он же говорил о том, что учеба — это не зазубривание всего учебника. Да, это было сказано очень грубо и резко, но являлось правдой. А она не верила, точнее, не хотела верить. Ей же было проще списать все на то, что профессор ее просто ненавидит, вот и придирается ко всему. Как глупо… Всхлипы девочки участились, почти переходя в рыдания.

Спустя некоторое время у нее уже не было сил плакать — наступила апатия. Она поднялась с земли и на негнущихся ногах побрела в дом, добралась до своей комнаты, начала собирать чемодан. Что ей теперь делать? А главное, зачем? Зачем ей ехать в Хогвартс? Зачем продолжать учебу? 

Снова и снова повторяя эти вопросы, она повалилась на кровать и забылась беспокойным сном.

Гермиона стояла над распростертым телом отца в кругу света. Вокруг была кромешная тьма. Ее палочка была поднята, губы, не переставая, что-то шептали, рука дрожала. Из темноты перед ней вышли Минерва Макгонагалл и профессор Флитвик, они ободряюще улыбались ей. Увидев их, девочка будто решилась на что-то, направила палочку на папу и произнесла «Авада Кедавра». Зеленый луч пронзил лежащее тело. Гермиона неверяще перевела взгляд с трупа на свои руки — они были по локоть в крови. Ее глаза расширились от ужаса, она отшвырнула палочку, будто ядовитую змею, и упала на колени. А профессора, одарив ее на прощание еще одной улыбкой, скрылись в тени. Под телом начала растекаться лужа крови, которая, стремительно разрастаясь, подбиралась к ногам Гермионы. Но дальше освещенного места кровь не потекла, а начала подниматься. Девочка с ужасом наблюдала, как багровая жидкость скрыла под собой труп, поднявшись уже ей до пояса и не намереваясь останавливаться. Через полминуты кровь уже достигла ее горла, а вскоре, ощутив во рту ее металлический привкус, девочка начала захлебываться…

И проснулась… Она лежала на кровати, ее тело била дрожь, лицо было мокрое от слез. Потратив некоторое время на восстановление дыхания, осмотрелась по сторонам. Она была дома. Сейчас пойдет к родителям, ее обнимут, утешат, скажут, что это всего лишь плохой сон, и они пойдут на кухню выпить по чашке горячего шоколада. Блаженная улыбка растеклась по ее лицу. Она уже вставала с кровати, когда сердце пропустило удар. Нет, этого не будет ни сейчас, ни потом. Они мертвы. Она виновна в их смерти. Эта часть сна верна.

Гермиона опустилась обратно на постель, взглядом упершись в чемодан, стоявший рядом с дверью. Зачем ей куда-то ехать? Зачем что-то делать? Зачем вообще жить? В голове не переставая крутились вопросы о ее нынешних целях и желаниях: старые казались теперь бессмысленными, а новые не появились. Ей не хотелось ни что-либо делать, ни двигаться, ни существовать. Единственное, чего она желала — это провалиться обратно в беспамятство, перестав что-либо ощущать. 

Но разве она имеет на это право? Люди погибли из-за нее, а она хочет просто скинуть с себя всю ответственность. Нет, опуститься еще сильнее она не может. А значит, все, что ей сейчас позволено, — это исправлять свои ошибки. Да, родителей этим не вернешь, но существуют тысячи людей, чьи жизни находятся под угрозой. Возможно, уже через секунду кто-то из них испустит последний вздох. Она до боли закусила губу, ладони непроизвольно сжались в кулаки. Больше никто не должен умереть на ее руках. На этой мысли огонек мрачной решимости зажегся в ее глазах. Верно, она поедет в Хогвартс, начнет все сначала, сделает подвластными себе чары и зелья, поняв принципы их работы. А после она спасет столько жизней, сколько сможет. Так она, конечно, не искупит вину, но отдаст дань уважения родителям. Гермиона резко поднялась с кровати и направилась к выходу на улицу, подхватив чемодан.

Закрыв входную дверь, она еще раз окинула взглядом дом и сад. Было неизвестно, когда она появится здесь вновь, и случится ли это вообще. Правда, девочка сама не знала, хочет ли возвращаться. С этим местом было связано слишком много приятных воспоминаний, которые в одно мгновение перечеркнула смерть… 

Постаравшись отодвинуть мрачные мысли на задворки сознания, Гермиона отправилась на автобусную остановку. Это был ее первый раз, когда она поехала на вокзал не на машине, и первый раз, когда ее никто не провожал…

Автобус был почти пуст. Она села у окна и прильнула к стеклу. Мимо проносились знакомые улицы, и ее снова захлестнуло потоком воспоминаний. В этом кафе ей впервые дали попробовать мороженое. Оно было клубничным, украшенное зефирками. Она тогда испачкалась в нем, а потом уворачивалась от мамы, пытающейся ее умыть. Здесь они с родителями закупались канцелярией к школе. Набрали много тетрадок разных цветов, и, конечно же, она не упустила шанса пополнить свою домашнюю библиотеку парой интересных произведений. Папа тогда еще пошутил, что в скором времени книги выселят Гермиону из ее же комнаты. В этом парке ее учили кататься на велосипеде. А это клиника, в которой работали родители. Так, перебирая в памяти картинки из прошлого, одновременно прощаясь с ним, она задремала, проснулась, когда уже подъезжали к вокзалу.

Гермиона приехала задолго до отправления поезда. На платформе людей было еще немного, поэтому она без труда разглядела невдалеке рыжеволосое семейство, а там же и черные вихры Гарри. Ее лучшие друзья что-то оживленно обсуждали. Раньше она сразу, как их заметила, подбежала бы к ним и обняла, присоединившись к разговору. Но то было раньше… Сейчас же она не могла и с места сдвинуться по направлению к ребятам. Она смотрела на них и видела рядом с ними другую Гермиону, пересказывающую новую книгу друзьям, не знающую проблем серьезней экзаменов, бездарно тратящую время впустую. Одним словом, беззаботную, наивную, счастливую девочку, какой она была ещё вчера… Какой она была, казалось, десятилетия назад… Сейчас же между ней и мальчишками была пропасть, которую неизвестно, сможет ли она когда-нибудь преодолеть.

Она отошла от них подальше и направилась к поезду, стараясь не думать о друзьях, чтобы не причинять себе лишнюю боль. В вагоне Гермиона заняла свободное купе. Зайдя в него, заперла дверь изнутри, задернула шторы на окнах, и только потом опустилась на сидение. Раньше бы она сразу стала перечитывать учебники, чтобы только не упустить ни одной детали, однако теперь такое поведение ей казалось глупым и несуразным. Какой смысл помнить все, не понимая, где и как это применять. Сейчас ей надо действовать иначе, если она хочет исправить последствия собственного невежества.

Постаравшись на время забыть о переживаниях последних дней, Гермиона стала вспоминать всю информацию о магии, не касающуюся конкретных заклинаний. Первыми ей на ум пришли детские магические выбросы, о них ей рассказывали и Гарри с Роном, и с ней самой они не раз происходили. 

И вновь при мысли о себе в сознание непрошенным гостем вторглось воспоминание о том, как она магией спустила к себе книги с верхней полки. Родители тогда очень испугались, подумав, что вся эта тяжелая стопка упадет на их дочурку. Ее потом еще долго на руках носили, а папа все «потенциально опасные» книги вниз спустил. В то время родители были всегда рядом, готовые уберечь ее от любой опасности, а сейчас… По щеке Гермионы скользнула слеза, за ней еще одна. Девочка судорожно начала вытирать их рукавом толстовки. Ей нельзя плакать, нельзя. Она должна работать, много работать, не отвлекаясь на эмоции. Она не может отдаться горю полностью — не заслужила. Ей надо собраться и вернуться к выполнению задачи. Она не имеет права страдать, ей позволено только ненавидеть убийц и себя.

Пока Гермиона пыталась себя успокоить, поезд тронулся. Размеренный стук колес помог ей отвлечься от воспоминаний и собраться с мыслями. 

Так, детские выбросы случаются в результате сильного желания, часто подкрепленного яркими эмоциями. У Гарри подобное было с разбитой вазой, у Рона — с исчезновением двери в свою комнату (хотел хоть ненадолго побыть один), а у нее… с книгами. Она тогда просто сидела перед шкафом, пожирая глазами яркую обложку книги сказок, и мечтала, как она окажется у нее в руках. Во всех этих случаях у волшебников было четкое понимание конечного результата, а способ его достижения был неважен. Неужели это все, что нужно, чтобы магия сработала? Странно… Должно быть что-то еще, ведь не всегда, когда что-то нужно, магия приходит на помощь, а у взрослых выбросы вообще практически не происходят…

Сталкиваясь с интересной задачей, Гермиона растворялась в ней без остатка, все остальное отходило на задний план. Так было раньше, так осталось и сейчас. В подобном состоянии она досконально разбирала проблему, в конечном итоге находя решение. С нынешним вопросом получилось так же: немного поразмыслив, девочка пришла к выводу, что надо не просто думать о том, что хочешь, нужно, чтобы в этот момент других мыслей не было, а эмоции усиливают эффект.

Что-то подобное она читала и про непростительные — без желания убить или причинить боль они не сработают в полную силу, а то и вовсе не подействуют. Неизвестно только, насколько этой информации можно доверять, не проверишь же. Хотя… Кинуть в себя Круцио она была бы не прочь. Как вспомнит свои действия последних пары лет, так и хочется приложить по себе чем-нибудь болезненным. 

Так, что-то она отвлеклась, возвращаясь к вопросу, получается, что магия действует тогда, когда волшебник четко понимает, чего хочет. А чем старше маг, тем больше сторонних мыслей возникает: от способов реализации задуманного до опасений о возможных последствиях. Этим и объясняется редкость спонтанной магии у взрослых. А палочки и заклинания призваны послужить некими инструментами для облегчения процесса концентрации.

Интересная теория получилась, только насколько она жизнеспособна? Вспомним первый урок чар. Они тогда разучивали заклинание левитации. Казалось бы, что сложного: произнеси заклинание, взмахни палочкой — и всё, готово. Но получилось тогда у единиц, а она стала первой, у кого перо взмыло в воздух. Подумав об этом, Гермиона по привычке горделиво вздернула подбородок, а потом столь же резко опустила его обратно. Нечем тут гордиться, разобраться надо, почему так. 

Ну, с ней-то, допустим, все понятно: она летом прочитала все учебники и не раз представляла, как будет колдовать и что при этом будет происходить, а во время самого колдовства была полностью погружена в процесс. С людьми, чье перо просто осталось неподвижным, тоже более-менее понятно — недостаточная концентрация. А вот почему у некоторых с пером произошло что-то кроме левитации, например, оно взорвалось? Она не помнила, чтобы были заклинания с подобным эффектом, созвучные с «Вингардиум Левиоса», поэтому, возможно, ее однокурсник настолько опасался такого, что в красках представил, как взрыв происходит, вот он и произошел. Теория, конечно, требует проверки, но если она верна… То заклинания для колдовства не требуются, они просто упрощают процесс, вызывая нужные ассоциации, понятное дело, если волшебник их отработал и довел до автоматизма. Жест по логике должен тоже способствовать возникновению нужных образов. Проверить бы… А палочка тогда нужна для концентрации внимания на определенной точке пространства. Гипотетически за подобный инструмент могли бы сойти руки, в частности пальцы. Интересно, а глаза подобным образом использовать можно? Было бы удобно. С каждым новым высказанным предположением Гермиона увлекалась все сильнее, ее сознание как будто выходило из спячки, в которое оно впало после вчерашней трагедии.

А вот еще вопрос, почему трансфигурацию изучают отдельно от чар? Неужели она настолько сложна, что тот же подход, что и к обычным заклинаниям, не работает, они ведь изучали алфавит и правила для составления заклинаний, подходящих каждому конкретному случаю? И нет ли других настолько же сложных и комплексных чар, чтобы изучать их как отдельную дисциплину? Ох, сколько всего надо будет узнать и проверить. Только, наверное, стоит все записать, а то забудет еще по приезде в школу.

Гермиона полезла в чемодан за блокнотом. Достав его, принялась кропотливо записывать свои мысли. Пока она была увлечена этим занятием, за окном стемнело, начался дождь. Тишину в купе нарушали лишь скрип пера по пергаменту да звук барабанящих по стеклу капель. 

Как вдруг поезд начал сбавлять скорость, а потом и вовсе остановился. Странно, для Хогвартса еще рано. В попытках разобраться Гермиона выглянула в окно, но из-за усилившегося дождя ничего не увидела. Неожиданно погас свет, а стекло стало покрываться льдом. Это выглядело несколько жутко. Видимо, так показалось не только ей, так как вскоре послышались звуки открывающихся дверей в коридоре. Она сама решила не выглядывать: с друзьями общаться она не надумала, а ситуация не выглядит опасной, иначе школьников должны были бы предупредить. Поэтому она повернулась к окну и стала разглядывать морозные узоры.

Внезапно шум в коридоре затих, а затем оттуда повеяло холодом. Окно, что ли, открыли? Кому при такой погоде это могло взбрести в голову? Но додумать она не успела, дверь в ее купе начала медленно открываться. Сначала она увидела гниющую костлявую руку с длинными ногтями, а после и всю фигуру целиком, одетую в черный рваный балахон, скрывающий все тело. Гермиона не знала, что это, но ее сковал ужас, конечности окоченели, мир вокруг стал стремительно терять краски, становясь серым, а потом она и вовсе погрузилась в темноту. Перед ней возникли образы родителей, укоризненно смотрящие на нее. Они выглядели абсолютно живыми. Казалось, протяни руку, и сможешь дотронуться. Оттого ненависть в их глазах приносила намного большую боль.

— Мама… Папа… — прошептала Гермиона, желая лишь одно — увидеть прежнюю нежность в самых дорогих глазах.

Но в ответ услышала лишь: «Ты повинна в нашей смерти. Ты убила нас, убийца». Этого она уже выдержать не смогла, слезы покатились по щекам. 

— Простите, простите меня… Мамочка… Папочка… Пожалуйста, простите, — шептала девочка.

— Каково это, направлять палочку на собственных родителей? — голоса продолжали обвинять ее. Со временем они становились все громче и стали звучать со всех сторон.

— Пр-ростите, простите меня, — едва слышно повторяла Гермиона, захлебываясь слезами. Ей казалось, это никогда не закончится…

Как вдруг вспышка света, и она осознала, что по-прежнему сидит на диванчике в купе, а над ней склоняется какой-то мужчина.

— Мисс, вы как? Держите, съешьте, должно помочь, — проговорил ее неожиданный спаситель, протягивая шоколадку.

Гермиона машинально взяла протянутую сладость и молча уставилась на нее.

— Мисс, откусите, вам станет легче, — настойчиво продолжил мужчина, взяв у нее из рук шоколад. Он снял с него обертку и вновь подал девочке.

Только на этот раз Гермиона поняла, что от нее хотят, взяла плитку и немного откусила. В голове немного прояснилось, правда ненавидящие голоса родителей никуда не исчезли, но соображать стало явно легче.

— Доедайте и попробуйте вздремнуть, к приезду в Хогвартс все должно быть в порядке, а я пойду проверю остальных, — удостоверившись, что к лицу девочки начали возвращаться краски, мужчина покинул купе. 

После того как он ушел, Гермиона продолжила откусывать и жевать шоколадку. С каждым кусочком мир возвращал себе цвета, но вот образы родителей все так же стояли перед глазами, а их взгляд, полный ненависти и презрения, смотрел прямо в душу, разрывая ее на части. Когда винишь себя в тяжких прегрешениях, на душе становится так горько и плохо, что, кажется, хуже уже быть не может, но если кто-то значимый для тебя подтвердит это, то станет в разы хуже. Девочка прочувствовала это на себе: мысленно она прокручивала фразы, что ей успели сказать родители, и думала, если бы она могла с ними поговорить, услышала бы то же самое, или это все было только плодом ее помутненного горем рассудка. Она не знала ответ на этот вопрос и потому загоняла себя во все большие пучины отчаяния. 

Из этого транса ее вывел гудок паровоза, возвещавший о прибытии на платформу. Едва не забыв надеть мантию, она вышла из вагона одной из последних, села в карету к каким-то второкурсникам. Те либо не знали ее, либо постеснялись заговорить первыми, но начинать общение с ней никто не торопился. По прибытию в школу она сразу же постаралась затеряться в толпе. Если до видений в поезде ей просто не хотелось ни с кем контактировать, особенно с друзьями, то сейчас она желала забиться в какой-нибудь темный угол, чтобы не попадаться никому на глаза, и плакать. А ей казалось, что новая цель сможет приглушить ее тоску, а нет, новое потрясение, и вновь ей приходится собирать себя по кусочкам. В большом зале она села одновременно поближе к дверям и подальше от своих однокурсников. Оказавшись за столом, она отрешилась от реальности: слишком уж многое на нее сегодня свалилось, ее внутренний резерв был исчерпан. Сегодня она уже больше ничего не будет делать. Да простят ей родители эту слабость, но у нее больше нет сил. Погруженная в себя, она пропустила и приветственную речь Дамблдора, и представление новых учителей, и церемонию распределения, отвлеклась лишь тогда, когда на столе появилась еда. Пару минут взирала на блюдо, как будто не понимая, где находится. Потом нерешительно пододвинула к себе тарелку с пюре и сосисками. Аппетита не было, она съела пару ложек, а потом просто размазывала пюре по тарелке. Посидев так десять минут, незаметно ото всех встала и отправилась в гостинную, желая лишь одного: уснуть.

* * *

Северус Снейп сидел за преподавательским столом, задумчиво смотря на школьников. На сегодняшнем собрании педагогического состава Дамблдор сообщил две новости, и обе сулящие ему проблемы. 

Первая была о смерти родителей одной из учениц, по удивительному стечению обстоятельств, подружке Поттера, раздражающей гриффиндорской всезнайке Гермионе Грейнджер. Не сказать, что он испытывает к ней симпатию, но и такой участи не желал точно. Хотя и открытого сочувствия она от него тоже не дождется, с этим успешно справятся и другие учителя. Вон Минерва с Помоной уже вовсю обсуждают, как нелегко пришлось «бедной» девочке. 

К этому времени почти все школьники уже расселись, остались только первокурсники, толпящиеся у дверей. Уже по привычке профессор стал глазами искать золотое трио. Поттер с его бестолковым другом Уизли обнаружились сразу в самом начале стола гриффиндорцев. Иначе и быть не могло, самовлюбленный мальчишка хочет привлечь внимание всех первокурсников к своей персоне. А вот Грейнджер рядом с ними не наблюдалось. Поводя глазами по залу, девчонку он все-таки обнаружил — она сидела в отдалении от сокурсников. Что ж, хочет побыть в одиночестве — ему это даже на руку: без ее мозгов все выходки компании станут менее изощренными и продуманными — ему будет проще оберегать мальчишку. А в этом году это точно понадобится: вшивая псина сбежала из Азкабана. И ладно бы только это, так на его поиски отправили дементоров, которых допустили на территорию школы. Хоть директор и запретил им приближаться к замку, но вряд ли это поможет полностью уберечь учеников от их влияния, а значит, варить ему еще больше восстанавливающих зелий, как будто ему работы мало…

Кто вообще додумался допустить этих кошмарных существ к детям? Эти ж твари уже успели напасть, хотя учеба даже не началась. Люпин рассказал, что в поезде одна из студенток чуть не попала под поцелуй дементора. И ведь какое стечение обстоятельств: судя по описанию, нападению подверглась Гермиона Грейнджер. Да, что-то совсем девчонке не везет, что ж, может, он даже баллы завтра с нее снимать не будет. При мысли о завтрашнем зельеварении с Поттером настроение окончательно испортилось, и он сразу после окончания церемонии распределения ушел к себе.

Раннее утро. Гермиона проснулась от собственного крика: снова кошмары. Все остальные девочки в комнате еще спали. Она обрадовалась, что вчера установила на свою кровать полог тишины. Правда, ставила она его от них, чтобы спать не мешали, а оказалось наоборот…

Она поднялась с кровати и тут же покачнулась: голова кружилась, в теле ощущалась слабость. Да, недоедание в придачу к недосыпу на пользу не идет, — надо будет все-таки поесть сегодня, но стоит поторопиться, если она хочет попасть в большой зал, пока там еще никого нет. Гермиона начала бросать вещи в сумку, не заботясь об аккуратности. Во время сборов ее взгляд мельком скользнул по прикроватной тумбочке, — на ней лежало кем-то заботливо оставленное расписание.  Сегодня у нее всего три урока, — будет время заняться собственными экспериментами. Она закинула тетрадку со сделанными в поезде записями в сумку и побежала на завтрак.

Пять минут перекуса, и она уже скрылась в коридорах школы. Голод несколько утих, но голова осталась тяжелой. Гермионе постоянно хотелось прижаться лбом к каменной стене замка, чтобы хоть на миг почувствовать прохладу, но ей нужно было быть все время начеку: мысль наткнуться на знакомых не прельщала. При этом она успевала еще и думать над планом собственных экспериментов, которые нужно провести сегодня. Казалось, нужно взяться за все и сразу, поэтому она потратила довольно много времени, прежде чем остановилась на изменении свойств уже известных ей чар.

В класс трансфигурации Гермиона вбежала последней, буквально за минуту до начала занятия. К ней сразу обратились взволнованные лица друзей и насмешливые слизеринцев, профессор Макгонагалл посмотрела на нее сочувственно и ничего не сказала. Девочка, сделав вид, что не заметила повышенного внимания к себе, села за свободную парту.

Урок начался. Темой была анимагия, весьма интересная Гермионе по той причине, что маг превращался в животное не из-за врожденной особенности, не из-за действия заклинания или зелья, а из-за чего-то большего. Появление собственных теорий и разбуженное в поезде любопытство дали о себе знать потоком вопросов, возникающих у девочки в ходе лекции: и про работу ритуала, и про способы превращения, и про особенности анимагов. Но она ничего не спрашивала…

Всякий раз, как рука стремилась подняться вверх, Гермиона уже заранее слышала насмешки и вздохи облегчения, видела взгляды ожидающих ее ответа однокурсников. Кто-то смотрел на нее с презрением, кто-то с надеждой на спасение от потери баллов, но все они не ждали от нее ничего, кроме идеального пересказа параграфа. Раньше подобная реакция окружающих радовала ее, показывая, насколько девочка превосходит остальных. Сейчас же, она отчетливо понимала, что не заслуживает такого внимания, от него ей становилось мерзко, оно напоминало ей о собственном бессилие перед лицом реальных проблем. Хотелось спрятаться, чтобы окружающие просто забыли о ее существовании, раз не могут воспринимать как совершенно обычную студентку. 

А тут еще профессор, что время от времени бросала на Гермиону взгляды наполненные жалостью. Жалость?! К ней?! Она жива, а ее родители мертвы! Из-за её же собственных ошибок! Кого тут надо еще пожалеть?! Со стороны Макгонаголл это и вовсе казалось лицемерным. Она не предупредила, не сказала, что девочка идет по неверному пути, а теперь жалеет! Как же противно. Ей хотелось закричать: “Хватит! Я сама виновата! Не смейте меня жалеть”. Но она держалась, лишь сильнее сжимая перо. Некогда любимый урок превратился в пытку, она считала минуты до его окончания, отвлекаясь лишь на написание многочисленных пометок в собственном учебнике, который с некоторых пор перестал быть для нее неприкосновенным. 

К моменту окончания урока Гермиона была уже на пределе. На очередном взгляде декана в свою сторону, она сжала перо так, что оно жалобно хрустнуло и переломилось. Не став доставать новое, чтобы записать тему заданного на следующий урок эссе, подхватила сумку и выбежала из класса, на ходу запихивая в нее тетрадь.

Пролетев несколько поворотов, она опустилась на пол, прижавшись спиной к каменной кладке. Ее трясло. Она судорожно глотала ртом воздух, пытаясь успокоиться. Если так будет на каждом уроке, скоро она начнет прогуливать. И так от себя тошно, а после подобного, кажется, что она сама напрашивается на то, чтобы ее пожалели. Ладно сокурсники — они не знают, но декан… Ей то должны были объяснить ситуацию. Но где заслуженное осуждение, презрение или, на худой конец, равнодушие? Так было бы проще сфокусироваться на цели, забыть про собственные чувства, эмоции, оставить в прошлом прежнюю жизнь. Но нет… Ей стремятся напомнить, что ей тоже больно и плохо, что она тоже страдает от одиночества. Бесит. Глаза защипало, она закрыла их руками. Просидев так несколько минут, двинулась к кабинету чар.

Профессор Флитвик стоял за кафедрой, уже заканчивая демонстрацию замораживающего заклинания Глациус, когда Гермиона проскользнула в кабинет и села за свободную парту. Профессор, заметив опоздавшую, прервал объяснение и приготовился уже сделать замечание, но осекся, увидев, кто именно не пришел вовремя. Первоначальное удивление во взгляде сменилось понимаем, и печально улыбнувшись, он начал объяснять задание. 

И он туда же… Что с ними всеми не так? Неужели нельзя ее просто не замечать? Раздражение неуклонно росло, и когда перед ней возникла чаша с водой для практики, Гермиона резко выдохнула, взмах палочки разрезал воздух — вода тут же обратилась в лед. Она на автомате применила заклинание, хорошо изученное ею еще в прошлом году, не успев даже подумать о том, чтобы попробовать что-то новое. 

Профессор, несколько удивившись скорости выполнения задания, начислил баллы Гриффиндору, но что делать дальше, не сообщил, оставив ее предоставленной самой себе до конца урока. Не сказать, что Гермиона была сильно довольна таким поворотом событий… Да, она заработала баллы факультету, но лишилась предмета для собственных экспериментов: вода то уже замерзла. Замерзла… А ведь точно, можно попробовать ее разморозить. Что если для этого она воспользуется Инсендио, уменьшив силу пламени, конечно. В теории, должно быть не сложно. Так, нужно сосредоточиться, представить как лед медленно плавится, на его поверхности образуются капли, они стекают по краям чаши, образуя лужицы на дне. Лед уже не так устойчив, он начинает плавать в талой воде, уменьшаясь еще сильнее, пока полностью не превращается в жидкость. Нужная картинка перед глазами, палочка направлена на лед, звуки окружающего мира отступили, слышно лишь собственное дыхание, остались только слова. Медленный вдох. Выдох…

— Инсендио, — и перед глазами вспыхнуло алое пламя. “Не получилось”, — успела промелькнуть мысль, прежде чем тело пронзила адская боль, вытеснившая из сознания все остальное. Ей казалось: она перестала ощущать свои конечности. В нос ударил знакомый запах горелой плоти, вызывая тошноту. Глаза жгло нестерпимо; закрыв их, она погрузилась во тьму. Секунды превратились в вечность, наполненную болью. Она не знала, сколько прошло времени, перед тем как потеряла сознание.

Очнулась, когда мадам Помфри начала смазывать ей ожоги. Открыв глаза, увидела, что ее руки сплошь покрыты волдырями, а в некоторых местах даже начали чернеть. Чувствительность к ним медленно возвращалась, и девочка застонала: было ощущение, как будто с нее медленно сдирают кожу. Заметив, что пациентка очнулась, колдомедик запричитала: “Ох, бедная девочка, недавно такую трагедию пережила, а теперь ещё и этот несчастный случай, как же тебя так угораздило?!”. Гермиона, желая показать, что все в порядке, попыталась выдавить улыбку, но получилось, видимо, не очень, так как ведьма засуетилась вокруг нее еще сильнее.

Чтобы больше не нагнетать обстановку, все оставшееся время девочка просидела молча, лишь закусывая губу в особо болезненные моменты. После нанесения мази боль начала спадать, поэтому бинтование рук и головы прошло более-менее спокойно. Ей дали мазь с наказом пройтись по всем ожогам еще раз вечером, а затем прийти на контрольный осмотр, и отпустили на обед, Гермиона туда не пошла, но поспешила убраться с глаз долой чересчур заботливого колдомедика. 

Найдя безлюдное место в коридоре, присела на подоконник, чтобы проанализировать и записать результаты. Спустя некоторое время в тетради появилась запись о первом эксперименте.

Эксперимент №1

Цель: Растопить лед заклинанием Инсендио, уменьшив его силу

Результат: Сила пламени если и была уменьшена, то не сильно. Лед растоплен, получены ожоги всего тела.

Причины: До конца неизвестны, возможно, слишком сильная ассоциативная связь с действием оригинального заклинания. Проверить правильность вывода. Поискать способы изменить или ослабить вызываемыемые ассоциации.

*В конце записи виднелось бурое пятнышко*

Когда она закончила, уже близилось начало зельеварения. Идти туда не хотелось: если любимые уроки превратились в ад, то что тогда будет там, где ее невзлюбили с самого начала. Правда, если опоздать или не прийти, последствия будут только хуже…

Но, несмотря на то, что торопилась, она опоздала. Профессор Снейп уже стоял за своей кафедрой, холодным взглядом скользя по классу, выискивая страх и неуверенность на лицах учеников, выдающие неподготовленных студентов. Когда Гермиона вбежала в кабинет, взгляд мужчины, обращенный в ее сторону, наполнился презрением. Он приподнял бровь и раздраженно бросил: 

— Мисс Грейнджер, летом вы настолько увлеклись зазубриванием учебников, что успели забыть расположение кабинетов? Что ж теперь вы наверняка сможете поделиться с нами столь полезной информацией, как сколько мантий сменил Дамблдор со времен назначения на должность директора. Но все же потрудитесь выучить и планировку замка.

Со стороны слизеринцев послышался смех, а краем глаза она заметила движение за столом Гарри и Рона, кажется, друзья уже готовились встать на ее защиту.

Но ей этого не требовалось, если профессор думал, что Гермиона будет с ним спорить или защищаться, то он ошибся. Она действительно зазубривала учебники, действительно опоздала, так кого винить кроме себя. На правду, как говорится, не обижаются. Поэтому, проговорив: “Извините, сэр, этого больше не повторится”, — Гермиона поспешила занять свое место.

— Ваше «извините» не оправдывает вашего опоздания, мисс Грейнджер. На будущее: пунктуальность — это качество, к которому я отношусь очень серьезно. А теперь продолжим урок. Начнем с небольшого опроса, — продолжил он, — посмотрим, что не выветрилось из ваших голов за лето.

Гермиона облегченно выдохнула: здесь все осталось по-прежнему, и, что самое удивительное, она этому даже рада. Как-то проще, когда мнение окружающих совпадает с собственным. На вопросы она хоть и знала ответы, отвечать не собиралась — здесь все равно никто не оценит, даже она сама.

* * *

Удивление. Давно он такого не испытывал. Северус Снейп задавал уже пятый вопрос классу, получая ответы от разных студентов, но вот гриффиндорской всезнайки среди готовых ответить не было. Она даже ни разу не подняла руку, не то чтобы выкрикнуть с места, как она обычно это делала, когда ее долго не спрашивали. 

Конечно, Северус понимал, что смерть родителей не пройдет бесследно для девчонки, но ожидал, что она ещё сильнее удариться в учебу. Неужели все наоборот, и она действительно не знает, что ответить? Что ж это можно проверить.

— Мисс Грейнджер, неужели вы не знаете ответ на столь простой вопрос, как цель применения укрепляющего раствора, — обратился профессор к замершей за столом студентке.

Глаза Гермионы расширились, когда все взгляды в классе устремились на нее. Она сглотнула и неохотно поднялась.

— Укрепляющий раствор часто используется для исцеления незначительных повреждений, как физических, так и последствий магических проклятий из-за наличия определенных ингредиентов, таких как…

А, все осталось по-прежнему — девчонка неисправима. Как ее еще друзья терпят? Профессор уже готовился прервать монолог новой издевкой, как вдруг, лицо Гермионы на миг перекосила гримаса отвращения, и она замолчала на несколько секунд.

Что это с ней? Неужто забыла? Тогда можно будет сейчас еще раз указать на то, что без книг она ничего не стоит…

— Основное назначение зелья — восполнить запас магической энергии в организме волшебника, что и позволяет справиться с повреждениями, — тихо заключила Гермиона, опуская глаза.

Брови профессора слегка приподнялись, в его глазах промелькнуло удивление, когда он выслушал ответ девочки. А вот это необычно. Не свои мысли, конечно, но и не лекцию от автора учебника послушал.

— В следующий раз, мисс Грейнджер, будьте добры сразу переходить к сути, у нас не так много времени, чтобы выслушивать ваши вступления — при этих словах лицо девочки покраснело.

— А теперь переходим к первой стадии приготовления укрепляющего раствора, в этом году он может вам понадобиться. Возьмите ингредиенты, указанные на доске, — обратился он к остальным студентам.

* * *

Гермиона пребывала в подавленном состоянии, она все никак не могла перестать винить себя за то, что привычка опять взяла над ней верх. Ну, вот почему она не могла сразу сказать то, что нужно? Зачем она начала перечислять эти ингредиенты? Что с ней не так?

Размышляя в подобном ключе, она сходила к полкам с ингредиентами и вернулась обратно, попутно отмахнувшись от Гарри, пытавшегося ей что-то сказать. Взглянув на доску с инструкцией повнимательнее, поняла, что подобный рецепт в учебнике третьего курса не встречала. Про животворящую жидкость она читала, но как ее готовить не знала… Вот он — шанс исправить предыдущую оплошность: попробовать разобраться в составе и способе приготовления самостоятельно. Девочка несколько воспряла духом.

Так, измельченные когти грифона, кровь саламандры. Это понятно, они часто применяются в целебных отварах…

Но сок граната? Она не слышала раньше, чтобы он применялся в зельеварении. Ладно, посмотрит позже. Теперь непосредственно по инструкции: измельчить… смешать… варить… помешивать по часовой стрелке… 

А почему варить нужно именно 15 минут, не больше и не меньше? Да и в какой именно момент зелье приобретает свойства восполнения магической энергии?

Непонятного оказалось как-то больше, чем она ожидала. В книгах-то она, скорее всего, найдет ответы на большинство из вопросов, но насколько им можно доверять? Где вообще получать достоверную информацию? Можно, конечно, спросить у знающего человека, у профессора в частности. Но…

«А что «но», Гермиона?» — прервала она саму себя. Да, будет неприятно, да, будет сложно, но неужели ты думала, что исправление ошибок должно быть легким и приятным занятием?! Коготь в ступке, который она начала толочь, пока вникала в рецепт, громко хрустнул. Спроси, хуже не будет! Пестик лихорадочно двигался в ступке, размалывая коготь в мелкую крошку. Все, соберись! Звук хруста когтей пропал, сменившись на стук камня о камень. Давай, профессор прямо перед тобой! Гермиона разжала побледневшие пальцы, положив пестик на стол, и подняла дрожащую руку, остановив взгляд на преподавателе и почти перестав дышать.

* * *

Северус Снейп обходил класс, контролируя процесс и ища, кому бы сделать замечание, когда заметил поднятую руку. И что этой девчонке опять надо? Он глянул на ее стол: в котле было пусто, но вот когти грифона были измельчены так мелко, как будто у девчонки с этими грифонами были личные счёты. Вот почему она до сих пор даже котел на огонь не поставила?! Заметила несоответствие написанного на доске учебнику, или внимания после смерти родителей стало не хватать, так пусть идёт к своему декану. Мужчина начинал медленно закипать.

— Мисс Грейнджер, надеюсь, вы желаете сообщить что-то важное, иначе ваш факультет лишится десяток баллов, — на этих словах половина класса напряглась и стала внимательно следить за происходящим.

— Почему раствор нужно держать на огне именно пятнадцать минут? — голос девочки немного дрожал.

Что? Глаза Снейпа слегка сузились, чего-чего, а такого вопроса он не ожидал. По сути, всезнайка только что расписалась в собственном невежестве. Что ж, он не упустит шанса задеть ее гордость еще сильнее.

— Мисс Грейнджер, вы, помимо расположения моего кабинета, забыли, где находится библиотека? — он прекрасно понимал, что девчонка не могла знать подобное: это зелье не каждый пятикурсник-то сварить сможет, а уж понимать принципы, на которых основан рецепт…

Губы профессора уже изогнулись в ухмылке, но предполагаемой реакции на его слова не последовало. Не было ни возмущений, ни споров, ни стыда. На миг в глазах девочки появилась растерянность, почти сразу сменившаяся пониманием.

— Простите, сэр, я поняла, — абсолютно ровным голосом проговорила девочка и приступила к варке зелья. 

Слизеринцы, уже настроившиеся на интересное зрелище, разочарованно стали возвращаться к работе. Северус Снейп же не знал, что и думать. В который уж раз за сегодня эта девчонка удивляла его. Конечно, он не ждал от нее хамства, как от высокомерного Поттера, но и отсутствие какой-либо реакции было неожиданно. Об этом ему предстояло подумать позже: непредсказуемые студенты в его классе опасны как для себя, так и для окружающих. А пока он сосредоточился на контроле ситуации на уроке: Долгопупс за время их небольшого диалога с Грейнджер умудрился опять чуть не взорвать котел, но если происшествие с этим неумехой хотя бы удалось предотвратить, то вот девчонка, оставшаяся на пять минут без внимания, учудила…

Пока он отчитывал Невилла, услышал позади себя подозрительно бурное кипение. Обернулся, когда уже бурая жидкость, некогда бывшая зельем Грейнджер, спешно покидала котел, а после и вовсе с громким хлопком разлетелась во все стороны, чудом не попав на учеников, находившихся рядом.

— Безмозглая идиотка, как вы умудрились взорвать то, что взорваться не способно?! Вы настолько разочаровались в способностях Долгопупса к разрушениям, что решили показать ему пример?! Завтра у вас отработка в этом кабинете, а теперь живо прибрали все ваше безобразие и убрались с глаз моих долой, — зло прошипел профессор.

Девчонка с круглыми от ужаса лишь молча кивнула и спешно принялась за уборк

Стук капель, срывающихся с дверной ручки на каменный пол, нарушал гнетущую тишину подземелий. Уже образовавшаяся под дверью бурая лужица поблескивала в тусклом свете факела, отражая багровый отпечаток руки на стене. На границе света виднелся темный силуэт, когда он резко дернулся — пламя осветило бледное лицо девочки, сидящей на полу. Гермиона, закусив губу, снимала с ладони бинты, насквозь пропитанные кровью. Ткань поддавалась неохотно, сдирая вместе с собой остатки кожи и плоти, девочка морщилась, но продолжала. Каждый следующий кусок отрывался всё с большей болью, будто уже сросся с ней самой. Когда последний бинт был отделен, ее рука представляла собой кровавое месиво с полопавшимися волдырями и болтающимися остатками кожи. Стараясь не смотреть на последствия своей работы, Гермиона нанесла мазь, а после попыталась палочкой в левой руке очистить бинты и привести их в первоначальный вид. Тем, что получилось, замотала руку обратно. Получилось неаккуратно, местами проглядывал ожог, но к мадам Помфри на перевязку идти не хотелось: увидь колдомедик, в каком состоянии ее рана, — лежать Гермионе в лазарете до конца недели как минимум. Еще повезло, что девочка ушла раньше окончания урока, а то вопросов было бы не избежать, еще и к декану могли отвести насильно.

Но в будущем ей все же стоит быть аккуратней, слишком уж она увлеклась сегодня на чарах, настолько, что последствия разгребать будет еще пару дней в лучшем случае, еще и на отработку загремела…

Что ей там делать придется? Котлы отмывать или флоббер-червей нарезать? Время только тратить… А что, если попробовать воспользоваться ситуацией и спросить про технику приготовления зелья еще раз?! Профессору ведь не понравился не сам вопрос, а то, что она не попыталась сама на него ответить. То есть, если попробовать высказать предположение, то есть шанс получить либо подтверждение, либо опровержение гипотезы, а это уже хоть что-то… Решено, стоит попробовать — ничего не теряет же. И по старой привычке девочка отправилась туда, где привыкла получать ответы на все свои вопросы.

Библиотека встретила ее знакомой атмосферой тишины и спокойствия. Солнечные лучи, проникая сквозь величественные окна, мягко укутывали книжные полки, заполняя пространство теплым светом. Шаги девочки по тонкому ковру, покрывавшему пол, отдавались мягким эхом. В воздухе витал аромат старины: запахи чернил и пергамента переплетались в волшебный букет, наполняя пространство ощущением уюта. Как же приятно здесь было находиться — это было, безусловно, одно из самых тихих и комфортных мест во всей школе.

Уверенной походкой девочка направилась к стеллажам, но, начав выбирать книги, замерла в растерянности. Каждая из книг, которую она брала в руки, казалась ей сомнительной. Одни выглядели как сказки Локонса, совершенно далекие от реальности, другие содержали излишние подробности, создавая впечатление, что автор просто лил воду. Были и такие, что слишком кратко излагали мысли, словно писатель не разбирался в теме и не знал, что сказать. Книги, казавшиеся устаревшими, соседствовали с новыми, не прошедшими испытание временем. 

После долгих раздумий Гермиона остановилась на справочниках для старших курсов и направилась к столу, удивляясь непривычной легкости в руках. Спустя пару десятков минут изучения литературы девочка знала, что когти грифона, как и клубни аконита, используются в лечебных зельях, способствуют заживлению физических повреждений, гранатовый сок добавляют в зелья, влияющие на работу сердца, а когти дракона применяются в таких зельях, как «Умострительное».

Если допустить правильность теории о животных компонентах, наделяющих зелье некоторыми способностями существа, у которого они были взяты, верна, то можно предположить, что от грифона животворящему раствору досталась повышенная регенерация, а от дракона — усиление умственных способностей или что-то вроде этого. Правда, понятнее не стало, зачем в этом зелье компоненты, влияющие на мозг и сердце, оно же должно как-то магию восстанавливать. А что вообще такое магия? Гермиона поняла, что на, по сути, фундаментальный вопрос, она не знает ответа, с момента поступления в Хогвартс магия была для нее некой абстрактной вещью, за счет которой происходили все чудеса вокруг, но что это такое конкретно и чем, собственно, волшебники отличаются от магглов, она не знала. А ведь действительно, внутреннее строение у нас ведь одинаковое, так почему они не могут колдовать? Поняв, что добралась до вопросов, на которые не скоро сможет дать ответ, вернулась к теме, о которой знала хоть что-то.

Симптомами магического истощения являются головные боли, снижение концентрации внимания, головокружения, усталость, заторможенность. Кхм, похоже на умственное переутомление. Если ее теория о работе магии верна, то становится понятным, почему симптомы схожи. Долгая концентрация внимания, вызывание в голове необходимых образов вполне способны перегрузить мозг, то есть вызвать умственное переутомление. А лучший метод борьбы с ним — это сон, но если такой вариант недоступен, а решить задачу нужно сейчас, родители говорили потереть виски, чтобы усилить приток крови к голове. Это временно взбодрит мозг, но вскоре вновь вернется усталость, поэтому этим моментом нужно пользоваться на полную, в этом-то как раз когти дракона и могут помочь, усилив умственные способности.

Что ж, теперь понятно стало, что вымачивание когтей в гранатовом соке во время второй стадии приготовления нужно для установки взаимосвязи между ними. И лечебные свойства у зелья специально, чтобы организм не тратил свои ресурсы на залечивание ран вместо мозговой работы. Осталось только понять, почему варить нужно именно столько, а помешивать только по часовой стрелке.

Спустя некоторое время поисков в справочниках Гермиона наткнулась на пару интересных моментов: клубни аконита в небольших количествах  действуют как обезболивающее, но если добавить их слишком много или переварить, превращаются в яд; свойства немагических ингредиентов надо дополнительно усиливать варкой с волшебными компонентами. То есть в случае животворящего раствора нужно не переварить аконит, но в то же время раскрыть свойства граната. Видимо, этим и обуславливается время варки, только все же непонятно, взяли просто случайное время, подходящее под оба условия, или высчитали по какой-то формуле. 

Про помешивание тоже не все ясно, она нашла только информацию о том, что мешают по часовой стрелке для усиления свойств ингредиентов и укрепления связи между ними, а против часовой — наоборот, но как это работает, она не поняла, как и не разобралась в причинах разного количества таких перемешиваний. Но результатом своей работы девочка осталась удовлетворена и приступила к записыванию собственных предположений, чтобы высказать их завтра профессору.

Когда она закончила, время до отбоя ещё оставалось, поэтому Гермиона решила вернуться к тому, что начала ещё на чарах — экспериментировать со свойствами заклинаний. Только на этот раз выбрала более безопасное — «Вингардиум Левиоса», заклинание левитации, что изучали ещё на первом курсе, позволяющее поднять и переместить по воздуху предмет. Вопросов к этому заклинанию у нее было три: есть ли ограничения по размерам для поднимаемых предметов; можно ли левитировать себя; можно ли изменять скорость передвижения предмета. Начать решила с последнего, предполагая, что эксперименты с ним привлекут меньше внимания.

Эксперимент №2

Цель: Переместить книгу, используя Вингардиум Левиоса, увеличив скорость левитации

Результат: Книга отлеветировпна с привычной скоростью

Причины: Представления быстро летящей книги не хватило, попробовать изменить визуализацию

…

Эксперимент №5

Цель: Переместить книгу, используя Вингардиум Левиоса, увеличив скорость левитации более быстрым движением палочки

Результат: Книга не успевает за палочкой, а как только исчезает из поля зрения, падает

Причины: Сложно одновременно концентрироваться и на палочке, и на книге

…

Эксперимент №7

Цель: Переместить книгу, используя Вингардиум Левиоса, мысленно связав ее с палочкой, увеличить скорость левитации 

Результат: Книга перемещена, скорость увеличена незначительно

Причины: Возможно, просто ускорить движение палочки недостаточно и нужно работать напрямую со скоростью предмета

Да кто придумал учить это заклинание на перьях?! Конечно, для первокурсников так проще: представь, как перо парит, колеблемое дуновениями ветерка, и готово. Но вот переучиваться-то как? А что если…

Гермиона взяла пергамент и сложила из него самолетик, подумав, трансфигурировала его в  пластмассовую детскую игрушку.

Эксперимент №8

Цель: Переместить самолетик, используя Вингардиум Левиоса, увеличив скорость левитации

Результат: Полет быстрый, но неконтролир…

На этом запись оборвалась, но позже дополнилась припиской: В библиотеке больше не экспериментировать. Мадам Пинс недовольна.

* * *

Профессор летел по коридору. Полы его мантии вздымались при каждом шаге, словно крылья летучей мыши. Всякий, взглянувший на его лицо, стремился убраться в сторону. Северус Снейп был зол, нет, он был в бешенстве. Эти старые бараны в упор не видели проблемы: девчонка убегает с урока, ни с того ни с сего устраивает пожар, не слушает указаний медика, из-за чего взрывает зелье, и это все за один день, а они говорят, что «девочка просто страдает». Таких «страдающих» только в Мунго и держать, пока они себе или другим не навредили. Вот что она учудит в следующий раз?! Подземелья затопит, с башни спрыгнет или притащит в школу дементора?! Нет, решено, если девчонка натворит еще хоть что-нибудь на этой неделе, то он вынудит Дамблдора отправить ее под надзор колдомедиков в специализированное учреждение.

А ведь еще и отработка с ней завтра… Изначально он хотел поручить ей подготовку ингредиентов, но подпускать девчонку к ним или к лабораторному оборудованию с ее-то рукой — значит, гарантированно получить несколько взорванных котлов на следующем уроке, в лучшем случае. Конечно, ее травма — не повод совсем отказываться от работы руками, все-таки девчонка должна на себе прочувствовать к чему приводят необдуманные действия, но что ей дать-то тогда?

* * *

На следующий день после окончания последнего урока на выходе из кабинета ее поджидали друзья.

— Гермиона, что с тобой? Ты с приезда в школу сама не своя? Что-то дома произошло? — наперебой начали задавать вопросы мальчишки.

— Ребят, не сейчас, я спешу, — попыталась отвязаться Гермиона, ускорив шаг.

— Ну, мы же видим, что что-то не так? Это из-за того случая на чарах? Ты сильно поранилась? Или это из-за тех слов летучей мыши? Не переживай, ты же знаешь, какой он, да и мы с Гарри ему потом все высказали! — не сдавались ребята.

— Я правда в порядке, просто сейчас тороплюсь, поговорим позже, — девочка вновь попыталась прекратить разговор, практически сбегая по лестнице в подземелье.

— Ты на нас злишься, да? Из-за того, что вчера к тебе не подошли? Но мы хотели! Правда хотели, только этот сальноволосый мерзавец отправил нас на отработку к Филчу…

— Рон, не говори так о преподавателе, — не смогла сдержаться Гермиона.

— Особенно под дверью его кабинета, — на пороге класса стоял профессор Снейп и презрительно взирал на троицу, — минус десять баллов Гриффиндору, в следующий раз будьте внимательнее, когда открываете рот, мистер Уизли.

— Мисс Грейнджер, если вы наговорились, то пройдите, наконец, в кабинет, — цедя слова, произнес профессор.

И едва девочка переступила порог класса, захлопнул за ней дверь, не дослушав возмущений ее друзей. Лишь мельком взглянув на Гермиону, Снейп указал ей на листы пергамента, лежащие на одном из столов.

— Перепишите тридцать раз правила школы, может, тогда вы все же сможете их запомнить, — дав задание, профессор размашистым шагом проследовал за свой стол и принялся устанавливать котел, доставать ингредиенты, больше не обращая на девочку внимания.

Гермионе, несколько ошарашенной столь резкой сменой обстановки, ничего не оставалось, кроме как сесть и начать писать. Профессор явно был не в настроении отвечать на ее вопросы. Он вообще выглядел так, будто только одно её присутствие здесь уже его раздражало, и он хотел как можно скорее от нее избавиться.

Но все равно странно, что ей дали задание как нашкодившему первокурснику. Вот это правило, например: не колдовать в коридорах школы. Какое она к нему имеет отношение? Ну да, она его систематически нарушала, но ее ж на этом не ловили, а со вчерашним происшествием оно вообще никак не связано. Она ж котел взорвала — ей должны были поручить вручную отмывать его и пару других в придачу. Неужели ей после одного инцидента даже лабораторное оборудование доверить боятся?

Пытаясь понять, чем руководствовался профессор, выбирая для нее наказание, девочка перевела на него взгляд. Непонятно, что она ожидала увидеть, но лицо мужчины, как обычно, ничего не выражало. Гермиона уже собиралась вернуться обратно к работе, когда заметила на его столе банки с ингредиентами. Лаванда, корень мандрагоры, банка с красной жидкостью, похожей на кровь, и ещё одна с непонятным содержимым. Что это? Профессор что-то собирается варить? Она, конечно, слышала, что большинство зелий для больничного крыла изготавливает он, но сейчас начало года, запасы должны быть полные. Или он для своих целей?

Вдруг девочке вспомнилось свое недавнее посещение мадам Помфри, боль и почти пустая баночка в сумке. Неужели на нее тогда извели всю мазь, и сейчас профессор варит именно ее? Ингредиенты, вроде, нужные, если в тех баночках находятся кровь саламандры и настойка растопырника.

Осознав, что слишком долго ничего не пишет, Гермиона вернулась к правилам. Но на фоне приготовления зелья профессором они ей показались ещё более скучными и бесполезными, чем были. Поэтому, спустя пару строчек, она начала вновь поглядывать на преподавательский стол.

За это время на нем появилась белладонна и экстракт бадьяна. Насколько ей было известно, ничего из этого в оригинальную версию рецепта не входило. Может, она ошиблась, и это всё-таки не мазь? Или профессор изменил состав?

Её размышления прервал методичный стук металла по дереву — профессор приступил к работе. Если так подумать, то это был первый раз, когда она видела зельевара в деле. А посмотреть было на что. Быстрыми, выверенными движениями мужчина шинковал корень мандрагоры. Кусочки растения, вылетавшие из-под ножа, казалось, не отличались друг от друга даже на миллиметр. Пара минут, и растение уже варится в котле. Вслед за мандрагорой вскоре отправилась и лаванда. А мужчина уже занялся белладонной. И ни единого лишнего действия.

Пока всё согласно рецепту… Значит, всё-таки мазь? Гермиона писала, уже не глядя на пергамент, во все глаза следя за действиями профессора, лишь бы чего не пропустить. Иногда она так увлекалась, что совсем забывала про правила. Вот зачем он сейчас варит белладонну и бадьян в отдельном котле? По сути, яд с целебным зельем. Это же гремучая смесь, оно взорваться может. Или она чего-то не знает? У белладонны есть какие-то другие свойства? Или она иначе взаимодействует именно с бадьяном? Подобной информации она нигде не видела. Неужели это собственные наработки профессора?

* * *

Северус Снейп раскладывал на столе оборудование, время от времени бросая взгляды на девчонку. Сидит, выводит каждую буковку. С силой он захлопнул дверцу ящика. Ровная осанка, полная сосредоточенность на задании, будто это важнейшее поручение в ее жизни. Профессор, не глядя, достал нож с полки и небрежно положил его на стол. И ведь за все эти дни ни слова против не сказала. «Идеальная» студентка. Настолько «идеальная», что сорвала два урока, добавила людям работы, а сейчас сидит как ни в чем не бывало. Банка с кровью саламандры с громким стуком приземлилась на стол. Мужчина резко выдохнул. Нет, надо успокаиваться, а то он и сам в таком состоянии повторит результат Грейнджер.

Но как же раздражает… Вместо собственной лаборатории — класс с нерадивой студенткой. Вместо продолжения исследования — варка стандартного противоожогового средства всё из-за той же несносной девчонки. И это в последние более-менее свободные дни. Возмущение вновь начало нарастать. А если совместить? Действительно, можно же попробовать применить результаты летней работы на Мунго. Профессор быстро прошагал к шкафу и через некоторое время извлек оттуда потрепанные заметки. Да, с ожоговыми средствами он ещё не работал, но вот с бадьяном получилось весьма удачно, — размышлял мужчина, просматривая записи. Попробовать стоит, в крайнем случае, сварит заново. Так на его столе появились белладонна и экстракт бадьяна.

И работа началась. Привычные, давно доведенные до автоматизма движения. Инструменты, которые он держал в руках сотни раз. Травы, что он сможет отличить даже с закрытыми глазами. Казалось бы, рутинное занятие, но у него было свое очарование, заставляющее мужчину отдаваться ему полностью, забывая обо всем.

Время от времени профессор чувствовал на себе взгляды из-за парты напротив, но когда поворачивался в сторону девчонки, та писала и упорно делала вид, что всё это время только этим и занималась. Отвлекаться от процесса, чтобы подловить и отчитать, не хотелось, а потом и вовсе стало не до нее — он перешел к этапу, требующему все его внимание.

Измельчив белладонну, начал по грамму отмерять нужное количество. Сколько сил он потратил в свое время, сколько оборудования извел, даже сам чуть на больничной койке не оказался, и всё это, чтобы точно вычислить пропорции и время, необходимые для полного погашения яда, при этом оставления бадьяна в достаточном количестве для залечивания ран. Но насколько сложной была эта работа, настолько же полезной она оказалась для лекарей, которые готовы были даже доплатить ему за продолжение исследований, лишь бы добиться тех же результатов и с другими лекарствами. Однако уже начинался учебный год, а значит, о подобном можно было забыть как минимум до зимних каникул, а жаль — данная тема нравилась и ему самому. Хорошо хоть сейчас удалось выкроить время под это. Правда, несмотря на всю предыдущую подготовку, большинство этапов приготовления оставались довольно сложными, поэтому отвлечься он смог лишь под конец, когда его полное внимание зелью уже не требовалось.

Профессор перевел взгляд на гриффиндорку, что неотрывно сверлила его взглядом последние минут десять. А если судить по листу пергамента, на котором не было не то что ровных строчек, даже читабельных каракуль, то, возможно, и дольше. Девчонка смотрела на него с таким любопытством и восхищением, словно перед ней не самый ненавистный преподаватель просто сварил мазь, а сам Дамблдор изготовил философский камень, не меньше. Так на него смотрел только один человек в его жизни, и это было уже очень и очень давно, а от студентов подобной реакции он в принципе никогда не ждал, даже от слизеринцев, не говоря уж о «золотой девочке». Это было настолько неожиданно, что он даже малость оторопел. Её взгляд всколыхнул давние воспоминания, бережно хранимые в потаенных уголках души, извлёк на свет детские мечты и надежды, обнажив его прошлое, оттого, несмотря на разлившееся тепло в груди, создавалось ощущение неправильности, неуместности происходящего, которое хотелось прекратить, остановить резким замечанием, но в горле будто стоял ком.

Стараясь избавиться от неприятного ощущения, Снейп перевел взгляд на стол девчонки и обратил внимание на ее руки. Второй раз за вечер она умудрилась его удивить. Подобные травмы и даже хуже он, конечно, видел, но наблюдать такое у детей ему не доводилось. Там было перемешано всё: и обрывки бинтов, напоминающие половые тряпки, и куски кожи, и кровь, и обгорелая плоть. Что, гаргульи ее раздери, она делала с руками? Ей ведь сразу оказали всю необходимую помощь, а выглядит так, будто она неделями шаталась по лесам, перебинтовываясь чем придется. С такими повреждениями даже его улучшенная мазь за ночь не справится, то есть завтра её вообще ни при каких условиях нельзя допускать к котлу. Казалось бы, нужно отвести ее в больничное крыло и сдать на попечение мадам Помфри, да и дело с концом. Но как бы не так, с большинством студентов это действительно сработало бы, но не с ней. Неуёмная девчонка сбежит оттуда при первой же возможности, а потом одному Мерлину известно, что она натворит без присмотра, в последнее время за ее действия в принципе никто не мог бы поручиться. Остаётся одно — допустить ее до уроков, но отстранить от практики.

Закончив размышления, профессор перевел взгляд обратно на девчонку. Та по-прежнему таращилась на него, как на восьмое чудо света.

— Мисс Грейнджер, вы уже закончили? — отогнав призраков прошлого, прервал тишину профессор.

Она вздрогнула, неуверенно кивнула, но, глянув на листы пергамента, отрицательно замотала головой, сгребая листы в стопку. Пока девчонка пребывала в замешательстве, Северус проверил котел и потушил под ним огонь, оставшись довольным. Да, вышло весьма недурственно: в меру вязкая консистенция, жёлтый цвет с золотистым отливом. Можно будет даже в Мунго написать, что ж, время было потрачено не зря. И уже в более благодушном настроении он повернулся обратно к студентке.

— Мисс Грейнджер, если вы уже и писать разучились, то неудивительно, что и указаниям мадам Помфри следовать не в состоянии, — на этих словах девочка попыталась скрыть раны рукавами мантии, вызвав у него усмешку.

— Возьмите, намажете руки и можете быть свободны, — проговорил он, протягивая ей свежесваренную мазь.

И вновь девчонка поступила не так, как он предполагал: еле слышно прошептав «Спасибо», начала уверенно снимать бинты, вместо того чтобы отправиться в гостиную. Не успев остановить ее в самом начале, он был вынужден наблюдать, как она методично снимает обрывки ткани с руки, один за другим, без стонов, без слез, даже не морщась, словно делала это уже не единожды. Мужчина стоял в некотором ошеломлении, даже не испытывая подобного на себе, он мог представить, какая это была жуткая боль. Что эта странная девчонка творит? Хочет привлечь его внимание, показать свою выдержку? Но на нем подобное не сработает, она уж должна знать это к третьему курсу. К моменту, когда он уже готовился сказать, что нечего строить из себя невесть что, она уже закончила с нанесением мази, начав колдовать над грудой ветоши, служившей ей бинтами. Под действием ее палочки буро-коричневые тряпки начали сереть, срастаться в одну, но по-прежнему выглядели крайне неприглядно. Снейп чуть не застонал. Полнейшая антисанитария, постоянное сдирание заживающей кожи. Да она себя в могилу быстрее сведёт, чем вылечится такими методами.

— Раз вы уж перепутали класс с больничным крылом, то обработайте рану как следует, не добавляйте другим проблем своей смертью от заражения крови, — проговорил профессор, кладя перед ней упаковку бинтов, хранящихся у него на экстренный случай.

— А это лучше сжечь, — брезгливо указав на остатки бинтов, профессор взмахнул палочкой, и куча тряпья загорелась, через секунду осыпавшись грудой пепла.

Девчонка, быстро кивнув, начала спешно наматывать бинты на руку. Он же, посчитав свою работу здесь выполненной, отвернулся к столу и принялся убирать оборудование и ингредиенты по местам.

Снейп уже успел подзабыть о наличии в кабинете кого-то еще, когда позади вновь раздался нерешительный голос: «Извините, профессор, можно вопрос?» Нет, эта девчонка точно до инфаркта его сегодня довести хочет. Он повернулся в ее сторону, вопросительно изогнув бровь. Ну вот что еще она хочет у него узнать? Как он варил мазь? Есть ли какое-то дополнительное задание на завтра? Или… Додумать он не успел.

— А в животворящий раствор кладут гранат и когти дракона, потому что магическое истощение связано с умственным переутомлением? — немного запинаясь, спросила девочка и выжидательно посмотрела на него.

Что? Что она только что сказала? При чем тут животворящий раствор?

— Зелье, что мы варили на прошлом уроке, — заметив его недоумение, девочка торопливо начала пояснять, — оно применяется для восполнения магической энергии, а симптомы ее недостатка очень схожи с мозговым переутомлением. А в состав зелья как раз входят когти дракона, которые усиливают умственные способности. Гранат же нужен для усиления кровообращения.

Снейп поднял руку, прерывая сбивчивый рассказ.

— Если вы решили похвастаться новыми фактами, что узнали, то, боюсь, вас постигнет разочарование, ведь баллов я вам не начислю, — девчонка уже была готова возразить, но, не дав ей вставить и слова, продолжил, — но, возвращаясь к вашему вопросу, действительно, одной из теорий работы магии является версия о мозговой активности волшебника. Подробнее об этой теории писал Фламель, также он упоминал и некоторые другие, например…

Изначально он хотел сразу отправить ее восвояси, но вспомнился тот восхищённый взгляд. Почему-то захотелось увидеть, почувствовать его вновь. Как когда-то давно, когда снова и снова он творил волшебство для соседки, что смотрела на него сияющими глазами, радовалась каждому его рассказу. Захотелось ответить, показать, насколько разнообразны теории о сути магии, но не гриффиндорской всезнайке. Нет, не ей. А рыжеволосой одиннадцатилетней девочке, которой он бы не пожалел ни одной из известных ему тайн магии. Но наваждение сошло, оставив лишь горечь.

— Ещё есть вопросы? — сухо закончил он.

— Нет, спасибо, что уделили время, — девчонка замотала головой и спешно принялась собирать вещи, будто поняв, что вновь начинает действовать преподавателю на нервы.

Через несколько минут девчонки уже не было в кабинете. Мужчина рухнул на стул, прикрыв глаза. Тяжёлый день. Очень тяжёлый.

* * *

Гермиона шла по коридору, вертя в руках игрушечный самолётик. Отработка прошла лучше, чем она ожидала. Даже рука стала болеть меньше. Правда, задала не все вопросы, которые хотела, решив не злоупотреблять терпением профессора. Ну ничего, завтра урок, тогда и спросит, в каком формате спрашивать профессора, она вроде разобралась: говори свои предположения и пытайся их обосновывать — вот и все правила. Девочка направила палочку на окно — самолётик, взмыв в воздух, устремился в нужном направлении. Еще одно легкое движение, и он уже летит к ней обратно. Вот, к тому же еще и со скоростью левитации наметился прогресс — игрушку она может отправить, куда пожелает, при этом ускорив. А всего-то надо было палочкой указывать конечную точку перемещения, а глазами следить за предметом, представляя его скоростной полет. Правда, с другими вещами она еще не пробовала.

Гермиона внимательно посмотрела на лежащий в ее руке самолетик, подумала и трансфигурировала его в книгу. Попробовав провернуть с ней то же самое, что и с игрушкой, разочарованно вздохнула: книга полетела туда, куда надо, даже со скоростью больше стандартной, но все равно недостаточно стремительно, как ей бы хотелось. Что ж, нужно больше практики. И она направилась дальше в сторону гостиной, время от времени поигрывая палочкой.

Шумная толпа школьников ввалилась в кабинет, но, заметив Снейпа, словно волна, столкнувшаяся с камнем, разбилась на небольшие группы, которые, притихнув, стали разбредаться за парты. Сегодня мужчина источал еще большее раздражение, чем обычно. Его бесило всё и все, а особенно лохматая ходячая проблема, что вечно лезет, куда не просят. Ведь сумела же она вчера разбередить воспоминания, что были спрятаны ото всех, даже от него самого.

Все эти годы он старался не думать о девушке, с которой у него ассоциировалось «счастье». Лишь в моменты, когда становилось совсем уж невыносимо, он представлял ее теплую улыбку, ласковый взгляд, обращенный к нему. Но не больше. Больше было нельзя. Нельзя было давать себе пищу для размышлений. Нельзя было вспоминать, что он когда-то был кому-то нужен, интересен, что им искренне восхищались. Нельзя было думать, что это могло бы продолжаться и по сей день, что он мог сейчас быть… счастливым. Всего этого было нельзя. Подобные мысли затягивали в пучину вины, тоски, отчаяния, из которой выбраться было уже практически невозможно.

За столько лет он научился не вестись на провокации, видеть скрытые мотивы. Он привык ко лжи, лести, заискиванию, но к искренности оказался уязвим. За что и поплатился: бессонная ночь стала ценой за те несколько счастливых моментов, что ему удалось прожить вновь. Стоило лишь закрыть глаза, ослабив окклюментные барьеры, как в голове в безумном вальсе начинали сменяться реальные и созданные его воображением события прошлого. Вот они с Лили под деревом обсуждают планы на будущее, когда появляется Джеймс, и Лили, смеясь, убегает с Поттером. А вот уже на пятом курсе он в сердцах кричит ей: «Грязнокровка». И вновь события сменяются: Темный Лорд со словами «Ты сделал свой выбор, Северус» швыряет Авадой в девушку. И вот он уже в Годриковой впадине рыдает на полу над ее хладным трупом. Так продолжалось всю ночь, он всегда не успевал, всегда оказывался виноват. «Сон без сновидений» ему уже давно не помогал, потому, промучившись полночи, наплевал на сон и сел проверять работы студентов.

И ведь ничего бы этого не было, если бы не эта девчонка. Вот надо было ей тогда уставиться на него, не могла просто делать задание. И даже скинуть ее на кого-нибудь другого не получилось. Вчера стало понятно, что если ее чем-нибудь занимать, то проблем она доставляет по минимуму. И рассказывая об этом на сегодняшнем завтраке остальным профессорам, он надеялся перекинуть ее на кого-нибудь из них, но Дамблдор, напротив, закрепил эту обязанность за ним, сказав что-то в духе «раз ты уже нашел к ней подход, то возлагаю эту задачу на тебя». И теперь это напоминание о той минутной слабости придется видеть чуть ли не каждый день. Он со злостью сжал кулаки.

А вот и она, его новоиспеченная персональная проблема, входила в класс в окружении крутящихся вокруг нее Поттера с Уизли. Одно радовало, по-видимому, их компания тоже не доставляла ей удовольствия. Мельком он обратил внимание на ее руки: бинты выглядели чистыми, без единого пятнышка крови, что уже было неплохо — мазь действовала как надо, да и девчонка на этот раз все-таки решила не вмешиваться в собственное выздоровление. Правда, к котлам ее все равно подпускать не стоило, вместо этого ей предстояло заниматься переписыванием учебника, может, тогда желания глазеть на преподавателя поубавится.

Профессор резко поднялся из-за стола. И так едва слышные шепотки стихли окончательно. Долгопупс еще сильнее вжался в парту. А вот Грейнджер, казалось, была даже рада возможности прервать разговор с друзьями.

— Сегодня вы будете продолжать варить животворящий раствор. К концу урока жду на столе готовые зелья ото всех, кроме Грейнджер. Вы же, — обратился он к девочке, — ввиду вашей повышенной неуклюжести займетесь более подходящим занятием — перепишите главы из учебника, касающиеся данного типа зелий, можете приступать.

Девчонка кивнула, не выказав ни удивления, ни недовольства, и потянулась за учебником. Он, уже понадеявшись на спокойное начало урока, стал оглядывать столы на предмет соответствия ингредиентов рецепту, когда Грейнджер, после небольшого раздумья, подняла руку и уставилась на него. Сидящий рядом с ней Поттер попытался ее вразумить, начав что-то активно ей шептать, но она от друга лишь отмахнулась.

А зря, не успел урок начаться, как она уже действовала Снейпу на нервы. Мало ей вчера вопросов было? Девчонка всерьез решила, что если он ответил один раз, то будет делать так и впредь? Слишком самонадеянно даже для нее. Пора бы спустить ее с небес на землю. Но то ли из-за недосыпа, то ли из-за неожиданности ситуации, он несколько промедлил с ответом, чем девчонка успешно воспользовалась. Расценив его молчание как приглашение к продолжению, она начала говорить.

— А время варки раствора обусловлено тем, что нужно не переварить аконит, но в то же время раскрыть свойства граната? И какая формула используется для точного расчета этого времени?

Не дав закончить, профессор резко ее прервал:

— Мисс Грейнджер, вы так и не поняли, к чему приводят неуместные вопросы на уроке? Хоть сегодня возможности взорвать еще один котел вы лишены, но помимо вас тут присутствует еще много желающих заняться подобным.

— Но, сэр, это же по теме урока…

— И даже если вам кажется, что информация о принципе Хепдитча жизненно необходима всем присутствующим, то, боюсь, они с вами не согласятся — сейчас их больше интересует, где в кабинете находится стеллаж с ингредиентами, не правда ли, мистер Поттер? Вы ведь именно это так активно пытаетесь узнать у мисс Грейнджер? — и, не став дожидаться ответных возмущений от мальчишки, закончил: — Минус десять баллов с Гриффиндора за пустую трату времени, а также жду вас на отработку в пятницу. — после этих слов он отвернулся, показывая, что разговор окончен.

Вскользь заметил, что на девчонку его раздраженная тирада подействовала весьма неплохо: выглядела она растерянной, во взгляде читалось полное непонимание произошедшего, будто она даже не допускала мысли, что ей могут не ответить. Вот только он ответил, случайно — привычный термин как-то сам вырвался. Хотя, судя по ее виду, она даже не поняла, что добилась ответа на свой вопрос.

Но всё же что за повышенный интерес к программе старших курсов? Да и вообще, с каких пор девчонка как источник информации стала использовать учителей вместо книг? Раньше ведь на уроки она приходила не за знаниями, а за тем, чтобы ими похвастаться. Это что ли новый способ привлечения внимания? Или она собралась что-то варить самостоятельно? Чем больше он наблюдал за ней, тем меньше понимал ее мотивацию. А это раздражало.

* * *

Гермиона торопливо шагала по коридорам, время от времени оглядываясь, проверяя, не успели ли Рон с Гарри понять, куда она пошла. За последние несколько дней она уже успела от них устать. Она пыталась объяснить им, почему перестала с ними общаться, но сталкивалась с непониманием и неумелыми попытками поддержать, пожалеть — это вызывало только раздражение. Поэтому она старалась пересекаться с ними пореже: продолжила пропускать обеды, а на ужины и завтраки забегала лишь на пару минут, в гостиную факультета приходила после отбоя, всё остальное время проводя в самых безлюдных уголках замка.

Вот и сейчас она искала подобное место, где могла бы подумать над тем, что сказал профессор. Сегодня всё почему-то шло не так. Даже до практики ее не допустили, что, на удивление, было весьма обидным. Если бы ее декан, профессор Флитвик, да любой другой преподаватель сказал бы что-то подобное, ей было бы плевать. Их слова утратили всякий вес. Но осознавать, что профессор Снейп не считает ее способной даже зелье сварить…

Единственный человек, который говорил ей правду, мастер своего дела, создающий собственные зелья, не захотел с ней возиться. Но неудивительно: кем он ее видел? «Всезнайкой, что пересказывает учебники»? «Студенткой, что без причины взрывает котлы»? И не ответил он ей потому, что смысла это не имело. Логично, конечно, двадцать детей в одном помещении с опасными веществами — гремучая смесь, и отвлекаться от контроля за ситуацией ради человека, который не способен думать самостоятельно, — пустая трата времени и сил. От своей ничтожности захотелось свернуться калачиком и забиться в самый темный угол.

Правда, вчера ей все-таки ответили, даже весьма развернуто, и в какой-то момент ей даже показалось, что профессор сам был рад ее вопросу. Неужели она его чем-то разочаровала? Еще раз прокрутив в голове их последний разговор, вспомнила, что профессор что-то упомянул про какой-то принцип, то ли Химдича, то ли Хотдитча. Неужели он все же сказал ей название той формулы. Может, он все-таки не считает ее безнадежной?! На этой мысли у нее будто камень с души упал. Что ж, она будет стараться еще больше, она покажет, что он не зря дал ей шанс. И уже в более приподнятом настроении она устремилась вглубь школы.

* * *

Северус Снейп мерил шагами кабинет, время от времени подходил к столу, доставал котел, делал еще круг по кабинету и убирал котел обратно. Изначально он вообще собирался сесть проверять эссе, но чем меньше оставалось времени до отработки с Грейнджер, тем чаще его посещала мысль о продолжении собственных исследований. Вот только объективных причин делать это у него не было: сроков ему никто не устанавливал, идей, требующих скорейшей проверки, не возникало, эссе опять же придется проверять в ночи. Его уже начинала злить собственная иррациональность, непонятные шатания по кабинету, поэтому, когда котел уже в десятый раз оказался в шкафу, пришлось признать, что дело совсем не в исследованиях, а в несносной девчонке, что скоро явится сюда.

С момента той бессонной ночи прошло уже несколько дней, ощущения успели поблекнуть, и теперь собственная реакция, нынче совершенно непонятная, лишь раздражала: повел себя как сентиментальный подросток, решил детство повспоминать, будто не знал, что следует после. А что стало причиной?! Всего лишь взгляд. Да и чей?! Гриффиндорской всезнайки. Какого Мерлина, Северус, тебе ведь уже далеко не пятнадцать, ты уже не тот нелюбимый ребенок, жаждущий малейшего внимания. Так почему?! Почему начал вспоминать?! Почему ответил ей?! Остановившись у стола, Снейп облокотился на него, тяжело дыша. Это же был просто взгляд, ничего не значащий… Абсолютно ничего… Он прикрыл глаза. Невозможно, чтобы он так действовал на него. Это просто досадная случайность. Нервы, недосып, да что угодно могло стать причиной срыва, но точно не девчонка. Всё, сейчас он успокоится, достанет котел, подберет ингредиенты и займется своей обычной работой. И окончательно убедится, что Грейнджер тут не при чем. А она пусть смотрит на него хоть целый вечер. Ничего все равно не произойдет. Выдохнув, он поднялся из-за стола и отправился реализовывать план.

Вот только в попытках доказать себе, что подобные человеческие слабости ему чужды, он упустил одну вещь. Точнее, так и не смог признаться в ней даже самому себе: тому одинокому мальчишке, что еще жил глубоко внутри него, хотелось вновь ощутить тот взгляд, хотелось побыть тем, кем восхищаются, к чьим словам прислушиваются. Даже если это будет всего лишь на пару минут. Даже если потом придется мучиться от кошмаров.

Девчонка явилась вовремя. Оглядев его настороженным взглядом, нерешительно замерла у двери. Но вмиг оживилась, стоило ему лишь сказать, что вместо строчек сегодня ей предстоит заниматься подготовкой ингредиентов. Радость от перспективы простоять ближайший час со ступкой в руках у студентов он наблюдал впервые, выглядело это несколько подозрительно, но к неадекватным действиям Грейнджер он уже начал привыкать. Поэтому, не уделив этому какого-то особого внимания, просто продолжил помешивать раствор в котле.

Пару раз он чувствовал на себе ее заинтересованный взгляд, но она быстро возвращалась к тому, на чем останавливалась. Да и в целом к заданию отнеслась ответственнее, чем в прошлый раз. А вот он, напротив, своей работой был недоволен: движения казались недостаточно точными и аккуратными, раствор передержанным, кусочки трав неодинаковыми. Но сколько бы усилий он не прилагал, исправить ничего не получалось. Казалось, чего-то не хватает, но чего, он понять не мог.

Зелье по итогу у него получилось неплохим, эксперимент можно было считать удачным. Вот только удовлетворения от результата, как в прошлый раз, он не почувствовал. Лишь усталость и разочарование.

Грейнджер к этому моменту с заданием тоже уже разобралась, но уходить не собиралась. Вместо этого стояла, закусив губу, и перебирала в руке не пойми где раздобытый стебелек валерианы. Он уже понимал, к чему всё идет. Но раздражения не было — слишком вымотался он для этого. Несколько отрешившись от происходящего, он просто ждал, когда девчонка озвучит забредший ей в голову вопрос и уберется восвояси.

Грейнджер, заметив, что он обратил на нее внимание, наконец-то собралась с духом и выдала:

— Профессор, а почему в противоожоговой мази вместо лаванды не используют валериану? Ведь это бы сократило время приготовления и усилило бы обезболивающие свойства.

Забавно, девчонка умудрилась понять, что он варил в прошлый раз. Еще и название формулы вытащила из его гневной тирады. Да, и вроде даже разобралась в ней. Вот только, если бы мазь можно было бы улучшить так легко, это давно было бы уже сделано.

— Вы, кажется, забыли, что кровь саламандры усиливает действие успокаивающих трав, но если для лаванды это допустимо, то вот валериана вполне способна вызвать весьма неприятный побочный эффект, — посчитав, что на этом их разговор окончен, мужчина перешел за рабочий стол и приготовился проверять эссе.

Но девчонка на этом не остановилась. Хоть и явно волнуясь, она продолжила, слегка запинаясь:

— Но ведь если не измельчать валериану, а использовать целиком, сократится площадь реагирующей поверхности, что сведет на нет этот эффект, разве не так?

Усталость как рукой сняло. Действительно, это звучало реально. Такой простой метод, его же на первых курсах изучают, и то больше как задачки для понимания взаимосвязи между площадью поверхности ингредиента и скоростью реакции. На практике-то он толком и не применяется. Видимо, поэтому его все и обошли стороной. А ведь что только не пробовали: и самые редкие травы использовали, и специальные установки изготавливали. А оно вот как получилось. Нет, понятно, нужны расчеты, проверки, но…

Его раздумья прервал вопрос девчонки, которая явно начала нервничать из-за затянувшегося молчания.:

— Я ошиблась?

— Нет… Это возможно… Да, ещё нужно рассчитать граммовку, сверить температуры, опять-таки высчитать точное время… — на какое-то время забыв, что разговаривает со студенткой, он пустился в подробнейшие объяснения процессов, законов, увлекаясь всё сильнее.

А вернувшись обратно в реальность, обнаружил, что девчонка уставилась на него в немом восторге. Ее глаза буквально светились от переполняющего их восхищения. По спине пробежали мурашки. Детские мечты, что уже давно были похоронены, буквально возрождались из пепла. Притом, что сам он для этого особо ничего и не сделал. Это было так странно, в какой-то степени даже неловко, но приятно. Возможно, он пожалеет об этом позже, но сейчас просто хотелось хотя бы ненадолго продлить этот момент.

— Есть ещё вопросы? — слегка охрипшим голосом, произнес мужчина.

Сегодня девчонке повезло — сейчас он был готов ответить на практически любой её вопрос, чем она не преминула воспользоваться. Разговор продлился полчаса, как ни странно, оставив довольно приятное послевкусие.

* * *

Драко Малфой вышел прогуляться по коридорам школы перед сном. Он медленно шел, вдыхая сырой воздух подземелий, когда в него врезалась гриффиндорская всезнайка, чуть не сбив его с ног. В порыве гнева он выкрикнул ей первое, что пришло на ум:

— Грейнджер, смотри, куда идешь, или твои родители не научили тебя и этому?

Она не отреагировала, лишь постаралась его обойти. Это было слишком скучно, обычно на его нападки она хотя бы огрызалась. А он уже понадеялся на развлечение, потому сдвинулся левее, не давая ей пройти, и продолжил, растягивая слова:

— Ах, точно, им же было некогда, их больше интересовали изощренные способы самоубиться, в чем они весьма преуспели, — о том, как погибли ее родители, он узнал от отца.

— Малфой, заткнись.

Едва различимая злость в ее голосе раззадоривала, хотелось вывести ее на более сильные эмоции.

— А в чем я не прав? — притворно удивился он. — Были бы они поумнее и не пользовались бы маггловскими недоповозками, остались бы живы.

И не успел он закончить фразу, как его подняло в воздух и отшвырнуло в сторону. Он даже ничего не успел понять: вот он стоит на полу, а вот он у него уже вышибает воздух из лёгких от удара об стену, и он начинает медленно сползать по ней на пол. Звон в ушах прервался раздражающим голосом Грейнджер: «Малфой, ты как?». Он хотел огрызнуться, но изо рта вырвался лишь стон. А после темнота и звук спешно удаляющихся шагов.

* * *

Гермиона бежала к кабинету, из которого лишь недавно вышла. Сердце бешено стучало, отдавая в висках. Кровь прилила к лицу. Что она натворила? Идиотка, никому помочь не может, но уже стремится покалечить. Да, это Малфой. Да, он заслужил. Но… Но… Он мог говорить всё что угодно о ней самой, ей было бы плевать, но о родителях… Мерлин, Гермиона, что ты наделала? Он же мог умереть. Вот что ей мешало сдержаться и просто послать его куда подальше? Теперь ее исключат, возможно, отправят в Мунго. И проведет она там до конца своих дней, так ничего и не успев сделав. И всё из-за собственной дурости. А ведь всё шло так хорошо. Наметились первые успехи с заклинанием левитации, будь оно неладно, никогда бы не подумала, что оно может быть столь опасным. Да и Мерлин с ним, профессор, вроде, перестал считать ее совсем уж бестолковой, доверил подготавливать ингредиенты, на вопросы отвечал охотно… Точно, профессор же тоже узнает.

Она уже добралась до кабинета зельеварения и готовилась войти, но стоило ей подумать о Снейпе, как рука замерла в сантиметре от двери. Он явно пожалеет, что вообще тратил на нее свое время. После такого иначе как с презрением он на нее смотреть уже точно не сможет. И будет прав. У нее в голове уже начал вырисовываться образ преподавателя, узнающего о том, кто это сотворил с Малфоем. Но в последний момент она одернула себя, заставив собраться. Нет, она не будет бегать от ответственности, Малфою нужна помощь, и как можно скорее. А там будь что будет. И чтобы не успеть передумать, рывком открыла дверь кабинета и, зажмурившись, выпалила:

— Профессор, там Малфой. Ему нужна помощь. Срочно. Мадам Помфри далеко. — Она говорила и чувствовала, как ее всю трясет.

Казалось, до ответа профессора прошла целая вечность. Но вопроса, которого она больше всего боялась, не последовало. Мужчина лишь коротко бросил: «Ведите».

Дорога до раненого для Гермионы прошла как в дыму. Единственной мыслью было «не опоздать». Неизвестно, чего она боялась больше: обнаружить не дождавшегося помощи Малфоя или увидеть реакцию профессора.

Когда они добрались до места, профессор принялся оказывать первую помощь, и спустя пару минут, тянувшихся словно час, она различила стон мальчишки. Успели. Больше от нее ничего не зависело. Стоило ей лишь это осознать, как из нее словно вынули стержень, на котором она держалась последние минут двадцать. Ей стало страшно. На глаза навернулись слезы. Тело начало бить крупной дрожью. Она потупилась и замерла в ожидании приговора. Но прошло пять, десять, пятнадцать минут, а профессор все еще молчал. С каждой минутой ожидания паника стремительно нарастала. Наконец, не выдержав, она подняла голову и увидела, что профессор смотрит прямо на нее.

— Мисс Грейнджер, вы здесь больше не нужны, отправляйтесь в башню. Скоро отбой.

Гермиона, кивнув, на негнущихся ногах побрела в гостиную факультета.

Воскресный вечер застал Гермиону в заброшенном классе. Девочка сидела на полу, опершись спиной на стену и обхватив колени руками, в окружении разбросанных книг и пергаментов. Она смотрела на мерцавший на камнях свет, пробивавшийся через высокие окна, а в памяти раз за разом проигрывалась сцена с Малфоем. Она видела, как он ударяется о стену, слышала глухой звук падения. Руки всё ещё дрожали от того, что она сделала. Тревога тоже не думала отступать, наоборот, она лишь усиливалась с каждым часом, проведенным здесь.

За ней уже должны были прийти. Малфой же наверняка всё рассказал. Об этом сейчас уже должна была знать вся школа: директор, однокурсники, учителя и профессор… Да, он уже должен был понять, на кого тратил свое время и силы. А ведь он еще что-то разглядел в такой бездарной дуре, как она, пытался вразумить, но ведь бестолку, она просто перечеркнула все его старания одним взмахом палочки. Она не оправдала его ожиданий, подвела так же, как и родителей. Всё как обычно — она приносила окружающим лишь вред: ей самое место в Мунго, а то и в Азкабане. Преподаватели наверняка тоже так решили, лишь отложили оглашение до завтра, чтобы сделать это публично в большом зале, а может и на уроке. Точно, завтра же зельеварение. Нет… Нет! Она не сможет посмотреть ему в глаза. Она не готова увидеть в них разочарование. Всё, кроме него: раздражение, злость, ненависть — она вытерпит, но только не подтверждение своей никчемности, неспособности что-либо исправить, бессмысленности ее существования. Но профессор и так давал ей слишком много шансов — больше, чем она того заслуживала. А она неблагодарная, глупая, все еще смеет надеяться, что и на этот раз он сможет понять, почему она так поступила, что она не хотела, что не рассчитала силы, что поддалась эмоциям, что в следующий раз она точно сможет себя контролировать, что...

Как бы хотелось просто отмотать время назад и всё изменить. Но исправить уже ничего нельзя, а остаться завтра здесь означает лишь отсрочить неизбежное: её всё равно найдут.

Гермиона нервно покусывала ноготь, прокручивая сценарии в голове, не находя выхода. Возможно, ей было бы легче, знай она наверняка, какое решение приняли преподаватели. Вчера она даже сделала попытку это выяснить: едва рассвело, она отправилась к больничному крылу — к месту, в котором, как ей казалось, будет решена её судьба. Но чем ближе она к нему подходила, тем слабее становилась её решимость. Когда она уже почти подошла к двери, поняла, что не готова столкнуться со Снейпом, — прошла мимо, но, дойдя до поворота, вернулась обратно, и вновь всё повторилось. Она ходила туда-сюда, накручивая себя всё сильнее, при малейших шорохах прячась в каменную нишу стены. В момент, когда ей послышались приближающиеся шаги, не выдержала, рванула назад в тень коридора, забежала в какой-то заброшенный класс и просто рухнула на пол. Больше попыток вернуться туда она не совершала ни вчера, ни сегодня.

А время неумолимо уходило. Последний луч солнца скользнул по книгам, когда её взгляд упал на пергамент и перо, оставленные рядом. Едва осознавая, что делает, она взяла их и начала писать: «Мам, пап, недавно я…»

Она остановилась. Чернила расплылись по бумаге, но это уже было неважно, к ней пришло осознание: на письмо некому отвечать. Она отбросила перо и спрятала лицо в ладонях. Горячие слёзы потекли по её щекам. Она попыталась сдержаться, но горло сдавило так, что стало трудно дышать. Она захлебывалась в этой тишине. Её всегда спасало, что можно было написать родителям, поделиться всем, спросить совета. Но теперь...

Она одна. Совсем одна.

* * *

Северус Снейп ходил вдоль столов, контролируя процесс, больше по привычке, чем из необходимости, бросая замечания:

— Финнеган, у вас что, глаз нет? Зелье кипит, а вы решаете разглядывать потолок?

— Долгопупс, слишком медленно помешиваете. Если вы пытаетесь сварить кашу, то у вас великолепно получается.

Откровенно говоря, сегодня он бы предпочел не видеть этих бестолочей вовсе — ему забот и без них хватало. Но раз просто отменить занятие он не мог, то задал зелье, которое сварит даже первокурсник, надеясь погрузиться в собственные мысли, но этим оболтусам даже это не помогло, в частности Долгопупсу, перепутавшему чуть ли не половину ингредиентов так, что возник нешуточный риск отравления всех находящихся в кабинете. Поэтому ему всё-таки пришлось отвлечься от собственных размышлений во избежание подобных инцидентов. Но время от времени, когда никто не пытался покалечиться, он мысленно возвращался к странному происшествию с Малфоем.

Сам Драко, как очнулся, выдал относительно правдоподобное объяснение произошедшему. Якобы Пивз выскочил перед ним, когда он шел, погруженный в свои мысли, вот он и упал, ударившись головой о каменный пол. Северус помнил, как тот уверенно выдал эту историю, но что-то в ней казалось ему подозрительным. С чего бы наследнику Малфоев настолько пугаться обычного полтергейста, чтоб аж падать навзничь? И действительно, Кровавый Барон подтвердил, что Пивз к происшествию не причастен, а это означало, что Драко по непонятным причинам скрывал информацию о нападавшем.

Но на этом странности не заканчивались: поведение Грейнджер тоже вызывало вопросы. Когда она ввалилась к нему в тот вечер, выглядела так, что он и не думал застать Малфоя в живых. Было очевидно, что девчонка что-то видела или что-то знала, но расспрашивать ее в таком состоянии было бесполезно, поэтому он и отправил ее отдыхать, рассчитывая на следующий день расспросить обоих и сопоставить показания. Но сделать этого он не смог: девчонка не явилась ни в Большой зал, ни к кому-нибудь из преподавателей рассказать о происшествии, однокурсники ее тоже не видели — Грейнджер просто пропала, не сказав никому ни слова. Первой мыслью было, что на девчонку тоже было совершено нападение, как на свидетеля. Но, подключив к поиску призраков и портреты, узнал, что Грейнджер, живая и здоровая, находится в Хогвартсе в одной из неиспользуемых аудиторий. А это уже было подозрительно: подобное поведение навевало определенные мысли о причастности девчонки к случившемуся.

Однако мадам Помфри сообщила: никаких следов магического воздействия, кроме левитационных чар, которые он сам и применял для транспортировки мальчишки в больничное крыло, на Малфое обнаружено не было. Северус нахмурился. Редко кто из волшебников выбирал в качестве способа решения конфликта обычную драку. Да и Грейнджер не похожа на человека, способного впечатать Малфоя в стену. Бросив взгляд на худую фигурку девчонки, склонившуюся над котлом, он лишь окончательно уверился в этом.

Однако она выглядела слишком неестественно: напряженные плечи, слишком ровная спина, механические движения — всё в её виде буквально кричало о том, что она что-то скрывала. Неужели это сделал кто-то из ее дружков? Поттер или Уизли? Но с каких пор эти двое бросают её одну разбираться с последствиями? Да и с чего бы Малфою молчать об этом?

Пролить свет на произошедшее мог лишь правдивый рассказ кого-то из них двоих. Но Драко уже сказал всё, что хотел, а Грейнджер, Северус был уверен, вряд ли скажет ему больше, не зря же она пряталась ото всех последние два дня: хотела бы — давно всё рассказала. Помочь бы могла легиллименция, но на Малфое её решился бы применять лишь наивный дурак, считающий, что один из влиятельнейших родов магической Британии не способен защитить единственного наследника от вторжения в его разум. Да, способности Северуса, скорее всего, позволили бы проникнуть в разум мальчишки даже сквозь защитные артефакты, вот только незамеченным провернуть такое он бы вряд ли смог, а ссориться с их семейством в планы профессора уж точно не входило. У Грейнджер же отсутствие защит компенсировалось нестабильным психическим состоянием, вторжение в которое грозило заключением ее в Мунго до конца жизни. А на такое идут лишь в отношении закоренелых убийц, на одного из которых девчонка уж явно не смахивала. Расследование заходило в тупик.

* * *

Гермиона топталась у кабинета зельеварения уже третий час, вздрагивая от каждого шороха. Усталость, голод, холод — она не чувствовала ничего. Был только страх, вытеснивший всё остальное. Он же и являлся причиной ее раннего прихода сюда. Единственной причиной. Она не знала, что скажет профессору, не представляла, как может повлиять на уже принятое решение. Но даже так пребывание здесь дарило ей хотя бы призрачную иллюзию влияния на собственное будущее. Будто значение слов зависело от времени, когда их произнесут.

Однако, к счастью или к сожалению, профессор появился лишь перед самым началом занятия. Гермиона, едва заметив его, замерла словно в ожидании удара, готовясь услышать неизбежное. Но ничего не произошло: мужчина прошел мимо нее, даже не взглянув. Сердце ухнуло вниз. Вот и всё. Она стала для него пустым местом…

Происходящее дальше утратило для нее всякий смысл: она зашла в класс, села, профессор раздал какие-то указания, она нарезала какие-то растения, что-то помешивала в котле, к ней, вроде, кто-то обращался с вопросом. Она все делала на автомате, перейдя в режим ожидания. Ожидания приговора. Ожидания конца. Но время шло, а профессор так и не сказал ни слова о ней. Это было странно: насколько бы не презирал ее теперь профессор, наказание то назначить должен был. Девочка в недоумение перевела взгляд на Снейпа, мужчина выглядел сосредоточенным, даже больше чем обычно, но он даже не злился. Возможно, умело это скрывал, однако даже этого хватило, чтобы в девочке затеплилась надежда. Неужели он не знает? Но Малфой должен был рассказать. Гермиона оглянулась по сторонам — ненавистного слизеринца в классе не было. Он же очнулся еще в тот вечер, а уж после забот мадам Помфри уже на следующий день должен был встать на ноги. И даже если медиковедьма решила оставить его в больничном крыле еще на пару дней, разговаривать ему явно никто не запрещал. Не мог же он сам решить никому не сообщать о виновнике. Или он решил шантажировать ее этим? Но что слизеринскому принцу могло понадобиться от нее? Догадки съедали ее изнутри, но о том, почему Малфой так мог поступить, она подумает позже. Важнее было понять, не изменилось ли мнение профессора о ней. И она это выяснит. Прямо сейчас.

Но сказать было проще, чем сделать. В голову не приходило ни одной хорошей идеи. Гермиона хмурилась, отбраковывая одну за другой. От размышлений ее отвлек стук палочки, которой она помешивала раствор, о стенки котла. Жидкость из него успела выкипеть, оставив лежать на дне остатки листьев ромашки, которые не пойми зачем девочка туда положила. Вообще, сейчас, оглядывая ингредиенты на столе, она совсем не понимала, что из всего этого должна была сварить. Брошенный взгляд на пустую доску ответа не дал. Тогда по привычке она перевела взгляд на профессора. И тут в голове промелькнула интересная мысль. А почему бы для проверки просто не задать вопрос, как обычно? Правда, спрашивать нужно явно не о том, что она умудрилась прослушать. Да и разозлить профессора, спрашивая что-то совсем уж далекое от темы занятия, не хотелось.

Спустя некоторое время раздумий она, глубоко вздохнув, подняла руку. Профессор заметил ее не сразу — у нее было достаточно времени, чтобы утонуть в сомнениях о правильности действия. И когда Снейп все же обратил на нее внимание, была в шаге от того, чтобы сделать вид, что ничего не было.

— Мисс Грейнджер, что на этот раз? — произнес профессор, цедя слова.

От этого ледяного голоса у девочки внутри все похолодело, но, судорожно сглотнув, она все-таки спросила:

— Профессор, если зелье передержать на огне, сила его свойств изменится или оно полностью их лишится? — говоря это, она вглядывалась в лицо мужчины, боясь пропустить малейшее изменение в его настроении, одновременно с этим подавляя желание зажмуриться.

Когда последнее слово было произнесено, сердце у девочки колотилось, как после интенсивной пробежки. Снейп же слегка склонил голову набок, глядя на неё с таким выражением, будто взвешивал, стоит ли тратить еще несколько драгоценных секунд своей жизни на этот вопрос или просто снять с Гриффиндора побольше баллов.

— Чтобы зелье изменило свои свойства, оно хотя бы должно уцелеть. Впрочем, возможно, вы считаете, что обугленный осадок обладает целебными свойствами? Просветите нас? — язвительно отозвался он. — Минус десять баллов Гриффиндору за трату моего времени, — сказав это, профессор отвернулся, всем видом показывая, что дальнейших расспросов не потерпит.

Гермиона едва сдержала вздох облегчения: он не знал. Она не увидела в его взгляде ничего, что так боялась разглядеть. Обычное раздражение, как и всегда.

Но сколько еще продлится это «как всегда»?

Ей вспомнилась последняя отработка. Разговор с профессором. Тогда он отвечал по-другому — развернуто, спокойно, без вечной язвительности в голосе, но и без лишнего сочувствия, снисходительности. Без всего того, что ей успело осточертеть за последнюю неделю. Он говорил с ней как с человеком, с которым можно рассуждать, спорить. Как с кем-то, чье мнение имеет значение.

В тот вечер она вновь почувствовала себя прежней Гермионой, уверенной в своих силах, всегда знающей, что делать, готовой менять мир. Тогда девочка смогла ненадолго позабыть о грузе вины и тоске, о тревоге и страхе, что преследовали ее со смерти родителей.

И теперь… Теперь она хотела этого снова.

Но тот раз мог стать последним. Она не знала, что задумал Малфой. Не знала, когда все раскроется. А потому идея напроситься на отработку уже не выглядела столь глупо и рискованно, скорее наоборот, виделась возможностью, которую нельзя упустить.

* * *

Северус Снейп в задумчивости проводил взглядом закрывшуюся за девчонкой дверь. Который уж вечер за последние пару недель она проводила в этом классе — такими темпами скоро переплюнет и Поттера, и близнецов Уизли по количеству отработок. Что самое абсурдное, ему даже не приходилось выдумывать причин, чтобы назначать ей их — девчонка буквально сама давала поводы для взысканий. Случайность? Вряд ли. Когда она уже в третий раз умудрилась устроить жуткий бардак, при этом каким-то чудом никого не травмировав, в голове закралось подозрение, что всё это она делала намеренно. Для чего — оставалось загадкой. Но ее действия были ему даже на руку — было проще выполнять поручение директора по присмотру за этой ходячей проблемой.

Хотя, если быть честным, за последнее время из происшествий с участием девчонки была только та ситуация с Малфоем, случившаяся больше недели назад и не получившая дальнейшего развития. Во время же отработок она вела себя на удивление прилично, отличаясь лишь чрезмерным рвением при выполнении любой задачи: будь то нарезание флоббер-червей или отмывание котлов — она за всё бралась, как за самое увлекательное в мире занятие.

И, конечно, девчонка не изменила своей новой традиции задавать всевозможные вопросы. Спрашивала она много, упорно, словно не замечая его раздражения и язвительных комментариев. При этом формулировала вопросы так, что на них просто нельзя было не ответить: в них всегда было ее собственное предположение, бывшее либо занятной идеей, которую так и тянуло разобрать, либо несусветным бредом, который тоже нельзя было оставить без комментария об ее умственных способностях. Девчонка пыталась спрашивать и на уроках, но там он все ее попытки быстро пресекал.

Хотя даже в его раздраженных высказываниях, которые он не задумывал как ответы, она умудрялась найти разумное зерно. Это был первый человек на его памяти, кто придавал такое большое значение его словам, даже претензиям. Почему она так делала он не понимал, но такое внимание, как ни странно, льстило. Да и взгляды, которыми девчонка одаривала его после каждого ответа, вызывали странные ощущения. Казалось, они адресованы не ему, не могли на него так смотреть. Каждый раз ему хотелось обернуться проверить, не стоит ли кто за спиной, кто бы мог вызывать подобное восхищение гриффиндорки.

Разум твердил: бессмыслица. Но всякий раз в такие моменты сердце пропускало удар, и в груди ненадолго разливалось странное тепло — словно кто-то осторожно касался давно забытой мечты. Впрочем, эти ощущения он привычно игнорировал, не позволяя им надолго задерживаться в сознании.

Однако самым странным было не это: спустя некоторое количество отработок, проведенных с Грейнджер, мужчина с удивлением заметил, что девчонка не вызывает у него прежнего раздражения одним лишь своим присутствием. Можно было списать это на то, что она наконец перестала корчить из себя самую умную и начала думать. Но будь это год назад, такое поведение раздражало бы даже больше. Вероятно, были и другие причины — менее очевидные и не столь удобные, чтобы задумываться о них всерьез.

Но сам того не замечая, он стал вести себя иначе, обращать внимание на вещи, которые прежде не имели для него значения.Так, замечая, как после очередного язвительного комментария вместо ответа на вопрос её взгляд тускнеет, а плечи опускаются, он испытывал непонятное чувство досады, словно случайно ломал нечто хрупкое и важное. И тогда, не глядя в её сторону, бросал короткую подсказку — не из жалости, нет, просто чтобы самому избавиться от этого нелепого ощущения. Но подобные изменения в своем поведении мужчина предпочитал старательно не замечать.

Вот и сегодня, едва за девчонкой закрылась дверь, он постарался выкинуть все мысли о странной гриффиндорке из головы. Его ждал Запретный лес — пора было восполнить запасы ингредиентов. Выходя из школы, он заметил Грейнджер, привалившуюся к дереву в окружении пергаментов.

«Готовится вновь обрушить на него шквал безумных идей и теорий», — мужчина мысленно усмехнулся и уже собирался пройти мимо, когда краем глаза заметил черную тень, стремительно приближавшуюся к девчонке с неба. О, Мерлинова борода, да эта девчонка — магнит для неприятностей, похлеще Поттера! Он ускорил шаг, уже доставая палочку. Разумеется, лишь потому, что защита студентов входила в его прямые обязанности преподавателя. Только поэтому. Других причин быть не могло.

* * *

Гермиона сидела на небольшой возвышенности, привалившись к одиноко растущему дубу, наблюдая за тем, как солнце медленно скрывается за горизонтом. Она снова потерпела неудачу. В который раз.

Она приходила сюда уже вторую неделю с момента, когда чуть вновь не спалила себя вместе с кабинетом. После успехов с левитацией она слишком уж уверилась в себе, решив перейти от заклинаний, изменяющих реальность, к чарам, дополняющим ее. Начала с самых простых: Инсендио и Агуаменти. С первой попытки не получилось, но она не отчаялась, лишь сменила место проведения экспериментов и продолжила с воодушевлением пытаться регулировать их силу. Снова и снова она взмахивала палочкой, снова и снова повторяла заклинания, снова и снова представляла образ желаемого, но результатов особо не добилась, подобные занятия требовали больших умственных нагрузок, а с каждым днем из-за постоянного недосыпа и недоедания концентрироваться становилось всё сложнее.

— Агуаменти!

Струя воды окатила всю близлежащую траву, вместо того чтобы полить один цветочек.

— Инсендио!

Искры, вылетевшие из палочки, даже не смогли поджечь специально подставленную ветку.

Снова. Опять. Сколько бы ни было попыток — результата не было.

Она пыталась менять представляемую картинку, интонацию, объекты, на которые нацеливалась, но каждый раз терпела поражение. Её эксперименты не приносили ничего, кроме разочарования.

Она стиснула зубы, чтобы не закричать. Всё это время — в пустую. Каждый день, проведённый здесь. Каждое заклинание. Каждая новая попытка. Бесполезно.

Что она делала не так? Почему не выходило? Неужели она просто недостаточно умна? Недостаточно… трудолюбива? Недостаточно упорна?

Но она ведь старалась. Старалась изо всех сил. Старалась так, что голова раскалывалась от усталости. Старалась, несмотря на дрожащие пальцы, несмотря на головокружения и тошноту. Тогда почему? Почему у неё ничего не получалось?

Может, всё дело в том, что она делает недостаточно? Недостаточно работает, недостаточно тренируется?

Она нагружала себя всё больше и больше. Но её сил просто не хватало. Она была абсолютно вымотана. Остатки энергии уходили на то, чтобы справляться с учёбой, на то, чтобы доживать день до конца, на то, чтобы не показывать никому, насколько ей тяжело. Но при этом она как-то умудрялась находить в себе силы на отработки.

Она могла провести весь день будто в тумане, едва не валясь с ног от усталости, с трудом понимать, что говорят преподаватели, и ощущать, как тяжелеют веки уже к середине занятий. Она могла хвататься за перо, не в силах вспомнить, что только что услышала, и едва справляться с обычными бытовыми заклинаниями, но стоило зайти в класс зельеварения — всё менялось. За дверью оставались неуверенность, боль, разочарование. Она словно оживала.

Снейп был единственным, кто по-прежнему что-то требовал от нее. Остальные учителя снисходительно кивали, когда она приходила на занятия неподготовленной, закрывали глаза на её снизившееся оценки, невыполнение заданий и рассеянность.

Но не он. Снейп не прощал ошибок. Не делал поблажек. Не смотрел на нее с жалостью. И именно поэтому она была ему благодарна.

Он не тратил на нее время из сочувствия. Если он давал ей шанс — значит, она его действительно заслуживала. И она изо всех сил пыталась доказать, что он в ней не ошибся. Никогда не позволяла себе отлынивать, даже когда сил почти не оставалось. Даже когда руки дрожали от усталости. Каждое его задание она выполняла так, будто от этого зависело её будущее. Будто на кону было что-то большее, чем просто чистые котлы или рассортированные ингредиенты.

И, возможно, действительно было.

Здесь с ней были честны. Если она ошибалась, профессор указывал на это прямо. Если теория заслуживала внимания, он мог задуматься, развернуть мысль, предложить новое направление. Если вопрос был глупым, он не скрывал раздражения.

— Если заменить аконит листьями наперстянки, получится ли аналог Оборотного зелья?

Снейп только скептически выгнул бровь.

— Если вы хотите кого-то убить, Грейнджер, то да, у вас получится.

— А если уменьшить концентрацию в два раза?

— Тогда вы убьёте его медленнее.

Иногда она задавала вопросы в пустоту, почти не надеясь на ответ, но потом вдруг обнаруживала, что Снейп не просто слышал — он слушал. Если в её словах была хоть капля здравого смысла, он мог неохотно что-то добавить, направить её мысль в нужное русло.

Как, например, однажды, когда она задумалась вслух:

— А если смешать серебро и змеиный яд, можно ли добиться эффекта замедленного отравления?

Снейп тогда отложил перо и пристально посмотрел на неё с каким-то оценивающим выражением.

— Для чего вам это, Грейнджер?

— Теоретически, — тут же поправилась она, — это могло бы помочь в разработке противоядий.

Он помолчал, затем коротко бросил:

— В таком случае вам стоит обратить внимание не на яд, а на связующие вещества.

Всё. Только одно замечание, но оно открывало перед ней совершенно новый пласт вопросов. Она тогда потратила полвечера на поиски информации, разбирая книги, строя гипотезы, делая заметки, и в тот момент впервые за долгое время почувствовала себя… собой.

Но, наверное, дело было не только в этом.

Она начинала осознавать, насколько ей не хватало общения. С первых дней после случившегося ей казалось, что одиночество — это облегчение. Что так проще. Никому не нужно объяснять, как тяжело, никто не смотрит с сочувствием, не спрашивает, как она. Но чем больше времени проходило, тем сильнее она понимала, что не может вечно быть одна.

И эти разговоры… Пусть короткие, пусть резкие, пусть с неизменной долей сарказма, но они были. Она могла говорить. Она могла слушать.

Это было единственное место, где она видела результат.

Где ей возвращалась уверенность в своих силах.

Где, пусть ненадолго, но переставала чувствовать себя бесконечно одинокой.

Отработки стали для нее чуть ли не единственной точкой опоры.

Именно поэтому она так боялась их потерять. Именно поэтому она так и не рассказала профессору, что именно произошло в ту ночь с Малфоем. Она хотела, собиралась, но в самый последний момент не могла выдавить из себя ни слова.

Чем больше проходило времени, тем тяжелее становилось на душе. Она пыталась убедить себя, что молчание — это лучшее решение, но с каждой отработкой чувство вины съедало её всё сильнее, но вместе с ним рос и страх раскрыть правду. Гермионе казалось, что если раньше ее поступок и могли оправдать, то после стольких дней молчания было уже слишком поздно.

Она устало уткнулась лбом в колени, стиснув зубы. Где-то вдалеке завывал ветер, раскачивая ветви деревьев. Внезапно что-то изменилось. Воздух стал холодным, сырость пробралась под мантию, тело пробрала дрожь. Тьма сгустилась вокруг нее, став почти осязаемой. Гермиона ощутила, как что-то тяжелое, липкое окутывает ее разум. Страх. Леденящий, парализующий страх. Она резко вскинула голову — и увидела. Фигура в черном, парящая в воздухе. Дементор.

Девочка открыла рот, чтобы закричать, но крик застрял в горле. Ее дыхание сбилось, легкие сжались, сердце замерло. Все звуки вокруг исчезли. Лишь в голове зазвучал чей-то крик. Мамин? Папин? Ее собственный?

Нет. Нет, нет, нет! Только не снова!

Она попыталась подняться на ноги, сбежать, но тело отказывалось слушаться, руки дрожали, а темнота уже накатывала со всех сторон. И вдруг — вспышка. Яркий, серебристый свет прорезал тьму, отбрасывая дементора назад. Лань. Она неслышно скользнула вперед, легкая, грациозная, сотканная из чистого сияния. Магия, мягкая и теплая, окутала Гермиону, отгоняя липкий ужас.

А затем, из-за спины патронуса, выступила высокая фигура в черном.

— Ну конечно, кто еще мог нарваться на дементора в пределах школы?! — Снейп смерил её ледяным взглядом и, скрестив руки на груди, ядовито добавил: — Вы, мисс Грейнджер, случаем, не подумываете завести дементора в качестве домашнего питомца? Судя по частоте ваших с ним встреч, он уже начинает считать вас чем-то вроде заботливого хозяина, охотно кормящего его своими страхами.

Гермиона все еще тяжело дышала, цепляясь пальцами за землю.

— Я… — Голос сорвался. — Спасибо, — еле слышно проговорила девочка.

Снейп презрительно фыркнул.

— Может, стоит наконец выучить Патронус, раз уж вы с дементорами встречаетесь чаще, чем со своими друзьями?

Лань растаяла в воздухе, а с ней ушло и единственное тепло, защищавшее её от ледяного холода.

Гермиона сидела в библиотеке, склонившись над открытой книгой «Свет против Тьмы: теоретические основы вызова патронуса». Она снова и снова перечитывала одну строку, будто не веря в то, что там написано.

«Патронус формируется из самого счастливого воспоминания волшебника, наполненного светом, радостью и надеждой…»

Девочка сглотнула. Счастливое воспоминание. Счастливое… Она закрыла глаза, выдохнула и попробовала представить. Счастье. Некогда знакомое чувство, яркое, светлое. Как в ту пору, когда родители были рядом. Когда отец смеялся, подбрасывая её на руках, а мама улыбалась, глядя на них… Солнце за окном, запах домашней еды, старый альбом с фотографиями — всё это было окутано горечью. Любая радость растворялась в воспоминаниях об аварии, словах «всё будет хорошо» от чужих людей и в пронизывающем ощущении пустоты.

Это безнадёжно. Почему Снейп сказал ей это выучить? Разве он не понимал, что ничего хорошего в её жизни не осталось? Не понимал, что она и не заслуживает счастья?

Но когда она уже хотела всё бросить, вспомнился дементор, собственная беспомощность перед ним и ужас, пронизывающий всё тело. Нет, надо было хотя бы попробовать.

Гермиона выпрямилась, сделала глубокий вдох, отложила книгу в сторону, достала палочку.

— Экспекто Патронум, — сказала она негромко, но ничего не произошло.

Она посмотрела на палочку. Счастливые воспоминания. Ну же, Грейнджер. Она вновь закрыла глаза, попытавшись сконцентрироваться.

Первое, что вспомнилось, — Рождество дома, запах маминых пирогов, ёлка с золотистыми огоньками и папин смех, такой родной и тёплый… Горло тут же перехватило, грудь сдавило так, что она едва смогла вдохнуть. Нет. Нет, это воспоминание было разрушено смертью родителей.

Хорошо, что-то другое. Первый день в Хогвартсе, гордость от того, что наконец-то она нашла место, где её знания что-то значат, где она не просто «странная девочка с книгами», а талантливая волшебница… Но тут же вспомнила, как в первые дни никто не захотел с ней общаться, как одиноко она чувствовала себя тогда, впрочем, как и сейчас… Это тоже не годилось.

Следующее. Победа над троллем? Рядом были Гарри и Рон, её первые настоящие друзья, она тогда почувствовала, что больше не одна. Но теперь их дружба была под вопросом, она сама избегала мальчиков, по сути предавая их дружбу. Внутри будто что-то оборвалось. Она покачала головой, отбрасывая это воспоминание прочь.

Может, когда они победили Волан-де-Морта на первом курсе? Когда нашли философский камень? Или тот вечер, когда она зачитывалась книгами в Большом зале, чувствуя себя в своей стихии? Всё это когда-то приносило радость. Но теперь… Теперь каждое воспоминание было отравлено болью, одиночеством, тоской. Но Гермиона не сдавалась. Она продолжала перебирать воспоминания, пыталась выжать из них хотя бы каплю радости. Прошел час, прежде чем она, обессиленная, откинулась на спинку стула.

И тут память подбросила ей то, о чем она даже и не думала:

- Но ведь если не измельчать лаванду, а использовать целиком, сократится площадь реагирующей поверхности, что сведет на нет этот эффект, разве не так?

Она тогда сама сомневалась в своей догадке, но очень уж хотела ее проверить.

— Я ошиблась?

— Нет… Это возможно… Да, ещё нужно рассчитать граммовку, сверить температуры, опять-таки высчитать точное время…

Тогда профессор не просто сказал, что идея неплохая, нет, он пустился в подробнейшие объяснения о том, как эту гипотезу можно проверить и в чём могут возникнуть трудности. Он говорил с ней тогда почти как с равной. И с каждым его словом в груди поднималось тихое, уже забытое чувство: она действительно что-то может. Она не безнадежна. Она на верном пути.

Ещё одно:

— Порежете так же криво — можете вылить всё в раковину, — холодно замечает профессор, склонившись над котлом.

Она и сама понимала, что ошиблась, уже мысленно перебирая варианты, как это исправить. И уже собиралась с ещё большим старанием начать пилить червей посередине, когда профессор добавил:

— У флоббер-червей слизи больше всего в боковых сегментах. Если резать по центру с таким усердием, как у вас, — можно с тем же успехом выкинуть половину ингредиентов.

Нож в её руке дрогнул. Она перехватила его поудобнее и сделала новый надрез. Ровный. Точный. Показывая, что она поняла, она запомнила, он не зря дает ей советы.

— Так лучше, — коротко сказал он, не глядя.

Что это за воспоминания? Они не счастливые. Или… Она даже не осознавала, как сильно ждала этих едва заметных кивков, этих немногословных подтверждений её стараний. Они значили для нее больше, чем десятки похвал других преподавателей, ведь он никогда не хвалил просто так. Именно поэтому его одобрение возвращало ей утраченную уверенность в собственных силах. И в миг, когда она об этом подумала, с кончика её палочки сорвались серебряные искры. Гермиона замерла. Это сработало. Пусть искорки и исчезли мгновенно.

Она прижала палочку к груди и прошептала:

— Спасибо, профессор…

* * *

Гермиона прижалась спиной к стене, вжавшись в тень между двумя факелами. Сердце билось где-то в горле, дыхание было сбивчивым, но она старалась не издавать ни звука… Она слышала их голоса. Гарри, Рон. Где-то неподалёку. Как? Как они вновь смогли ее найти?

Еще несколько дней назад, чтобы спокойно заниматься экспериментами в одиночестве, ей достаточно было найти пустующий класс или тупиковый коридор, куда никто не заглядывал. Но за последние несколько дней всё изменилось. Стоило ей найти уединенное место, как через несколько минут эти двое каким-то чудом находили её. Гермиона сначала списывала это на случайность, потом на везение, но теперь… теперь она не сомневалась: у них появился какой-то способ.

Ее верные друзья понимали: с ней что-то не так. Понимали, что она отдаляется. Что носит в себе груз, с которым не справляется. И пытались помочь. Настойчиво, упрямо, по-своему неловко. Они не сдавались, даже несмотря на её холод, отстраненность, немногословность.

Ей было очень стыдно перед ними. Она чувствовала себя последним предателем всякий раз, когда убегала, лишь заслышав их шаги. Но она просто… не могла иначе. Не могла рассказать о родителях. О вине. О боли. О пустоте. Не могла снова слышать слова сочувствия, ловить взгляды, полные жалости. Они все равно бы ее не поняли.

Но сейчас они мешали. Не специально — просто своим присутствием. Своими напоминаниями о том, что было. О том, чего больше не будет. А ей нужно было идти вперёд. Работать. Думать. Искать. У неё осталась только одна цель. Только она придавала смысл ее жизни. Но единственным местом, где теперь она могла двигаться к ней, хоть и крохотными шажками, были отработки с профессором. Только там её оставляли в покое.

Голоса стихли. Гермиона осторожно выглянула из-за угла. Вроде бы никого. Если пройти через боковой коридор, можно будет добраться до кабинета зельеварения, а там уже, если повезёт, она найдёт место, где её не будут искать.

Она крепче прижала к груди тетрадку, в которой было всё, над чем она работала последние недели: расчёты, наблюдения, заметки по зельям и чарам. Это была не просто тетрадь — это было продолжение её самой. Всё, что у неё осталось.

Она уже сделала шаг вперёд, когда услышала смех.

— Смотрите-ка, кого к нам принесло, — голос Пэнси Паркинсон раздался совсем рядом.

Гермиона резко развернулась. Поздно. Позади, как две тени, возникли Крэбб и Гойл. Широкие, грузные, они без слов перегородили ей путь к отступлению.

— Какая встреча, — протянула Пэнси, делая шаг вперёд. — А мы как раз тебя вспоминали.

Гермиона сильнее сжала тетрадку. Сердце кольнуло неприятное предчувствие. Пэнси шла к ней не для милой беседы, а как хищник, приближающийся к добыче, которой некуда бежать.

— Ты, наверное, думаешь, что тебе всё сошло с рук, да? — продолжала слизеринка, медленно подходя ближе. — Но знаешь, я наблюдала. В тот вечер у тебя была отработка, все знали. Но из подземелий ты вышла куда позже, чем должна была. А Драко — как по волшебству — в тот же вечер оказался в больничном крыле. Уж не совпадение ли?

Гермиона вздрогнула. Она не ожидала, что кто-то, кроме неё и Малфоя, может знать о её причастности. А ведь она так и не рассказала профессору. Если он узнает про всё от Пэнси… В горле пересохло.

Пэнси ухмыльнулась.

— Что-то ты побледнела. Никак и правда чуточку виновата?

Палец слизеринки ткнулся ей в плечо. Гермиона непроизвольно отступила назад, но тут же наткнулась на стену.

— Знаешь, что интересно? — Пэнси склонила голову набок, будто в раздумьях. — Драко так и не рассказал, что с ним случилось. Мы спрашивали, а он молчал. Как и ты сейчас. Будто вы о чём-то договорились, — в голосе Пэнси уже слышалась неприкрытая обида.

Гермиона удивлённо уставилась на слизеринку. Нет. Никаких договоров не было. Они вообще с Драко не пересекались потом, он даже шантажировать её не пытался. А потом она поняла, почему: Драко молчал, потому что иначе все бы узнали, кто его отправил на больничную койку. Грязнокровка. Заклинанием уровня первокурсника. Унизительно. Он берег не её, а свою репутацию. Но Пэнси, видимо, этого не понимала.

— Или ты молчишь, потому что уже привыкла, да? — продолжала Пэнси с напускным сочувствием. — Родители, теперь Малфой… Люди вокруг тебя слишком часто страдают, кто следующий на очереди?

Гермиона замерла. Слова Пэнси били в самую суть. Эти фразы были ей знакомы. Не потому что она их уже слышала — потому что сама повторяла их себе сотни раз.

— Ну же, Грейнджер, скажи что-нибудь. Или ты молчишь, потому что знаешь, что я права?

А дальше всё произошло слишком быстро. Рывок. Тетрадка вылетела из рук. Гермиона потянулась за ней, но резкий толчок Крэбба сбил её с ног. Она упала на пол, ударившись о камень. Но не поднялась. Не стала сопротивляться. Даже когда кулаки обрушились на плечо, бок, живот. Даже когда в колене что-то хрустнуло, и боль пронзила тело от кончиков пальцев до макушки. Она сжалась, закрывая голову руками.

Она заслужила это.

Если бы не она — Малфой не пострадал бы. Если бы не она — родители были бы живы. Если бы не она…

Удар. Еще один. Словно подтверждение.

Рядом Гермиона заметила раскрывшуюся тетрадь, попыталась дотянуться, но её дёрнули за ворот мантии и снова швырнули на камни. Ударилась спиной, захрипела, в лёгких не осталось воздуха. Несколько мгновений мир плыл перед глазами. И вдруг — знакомый голос разрезал воздух:

— Немедленно прекратить!

Резкий, холодный, властный.

Гермиона вздрогнула, вскинула голову — и на долю секунды, в полумраке, в этом строгом силуэте, она узнала его. Папа?

Так же как когда-то, в детстве, он встал между ней и обидчиками. Без вопросов, без колебаний. Просто одним словом заставил отступить.

Нет. Не может быть. Это не он. Воспоминание, затмившее реальность, рассыпалось, оставив после себя пустоту.

Гермиона подползла к тетрадке и крепко прижала ее к себе, словно хотела защитить часть себя, не дать отнять хотя бы это.

Она дрожала не только от боли. От усталости. От злости на себя. От того, как глупо было на мгновение подумать, что перед ней — отец.

Папы не было.

Осталась лишь боль.

* * *

Северус Снейп не любил задерживаться в коридорах Хогвартса без особой необходимости — особенно по вечерам. Шум, беспорядок, болтовня, шныряющие туда-сюда студенты. Но сегодня всё складывалось не по плану.

Сначала ему пришлось выдворять Поттера и Уизли из подземелий. Те, конечно, принялись неуклюже оправдываться — якобы потеряли что-то и вообще ничего плохого не замышляли. Как обычно. У Северуса даже не было желания вникать. Он коротко бросил: «Вон», — и те, к его удивлению, подчинились без возражений. Уходили, оглядываясь по сторонам, будто искали что-то… или кого-то.

Неужели Грейнджер? И она тут в такое время? Что-то неприятно кольнуло в груди. И он направился дальше по коридору — привычным маршрутом, по которому сам не раз заставал студентов во время проделок. Но сегодня тут было тихо, даже слишком. Снейп свернул за угол и услышал:

— Ну же, Грейнджер, скажи что-нибудь. Или ты молчишь, потому что знаешь, что я права?

Он не сразу понял, почему от этих слов у него по спине прошёл холодок. Не от звука, нет. От их значения. Потому что он уже слышал нечто подобное. Когда-то давно. Но тогда слова принадлежали другому человеку.

Он ускорил шаг. И за очередным поворотом увидел знакомую сцену, даже слишком знакомую — до тошноты. Только на этот раз не он был жертвой издевательств.

Грейнджер лежала на каменном полу, почти свернувшись клубком, у стены. Мантия была разорвана — на рукаве виднелась дыра, в нее проглядывала ссадина на локте, на ноге — размазанные бурые разводы. Щека распухла, в уголке губы запеклась кровь. Она не двигалась, только слабо дышала, едва заметно. А вокруг нее стояли трое.

Он узнал их. Это были слизеринцы. Его факультет. Его ученики. И то, что он видел перед собой, было не шалостью. Не самозащитой. Это было целенаправленное нападение. Втроем на одного. И ведь ни на одном из них не было видимых повреждений. Грейнджер не защищалась. Они это видели, но все равно продолжали.

Он испытал отвращение. К ним — к каждому. К тем, за кого он отвечал. К тем, кто был «его» в глазах всей школы. И к себе — он позволил им стать такими. Он сам стал похож на тех учителей, что отводили глаза, когда Поттер и Блэк прилюдно его оскорбляли. На тех, кто говорил: «Дети просто подрались, бывает», — пока он вытирал кровь с лица. Он, Северус Снейп, стал таким же. Он думал, что защищает. А на деле — потакал. И называл это справедливостью.

Он выдохнул, возвращая себе самообладание. Сейчас всё было иначе. Он уже не тот растерянный мальчишка, надеющийся, что кто-то вмешается. Сейчас уже он был тем, кто может остановить. Он шагнул вперёд — и его голос прорезал тишину, как лезвие ножа:

— Немедленно прекратить!

Пэнси вздрогнула. Гойл рефлекторно отступил на шаг. Грейнджер шевельнулась, едва-едва, попыталась вскинуть голову. Снейп сделал ещё один шаг — и встал между ней и нападавшими. Встал, не задумываясь. Как тот взрослый, которого он когда-то ждал, но так и не дождался.

— Профессор… — пробормотала Пэнси, быстро беря себя в руки. — Мы просто…

— Просто что?

В темноте подземелья его фигура казалась еще выше, а голос еще тише.

— Самоутверждались на той, кто даже ответить не может. Неужели всё, чему я вас учил, свелось к этому?

Крэбб с Гойлом отвели глаза. Но Паркинсон всё ещё стояла прямо, не опуская взгляда.

— Она заслужила, — выплюнула слизеринка.

Снейп медленно выдохнул. Они все так говорили: «Ты сам виноват», «Ты заслужил», «Не был бы таким мерзким — никто бы не трогал».

Он смотрел на Паркинсон так долго, что та, наконец, дрогнула.

— Пятьдесят баллов со Слизерина, — произнес он наконец, холодно, почти отрешенно. — С каждого.

Паркинсон вспыхнула, рот её приоткрылся, словно она хотела возразить, но, встретившись с его взглядом, передумала.

— И месяц отработок. С Филчем. Каждый вечер, включая выходные. Без опозданий. Если подобное повторится, я поставлю вопрос о вашем исключении.

Пэнси побледнела, Крэбб с Гойлом переглянулись, будто только сейчас поняли, что произошло. Они откровенно не ожидали, что всё обернётся именно так. Снейп это знал — потому что слишком часто они уходили безнаказанными. Потому что слишком долго он закрывал на всё глаза. Но не на это. Не сегодня. Он холодно посмотрел на студентов, отступивших к стене, и указал в сторону выхода.

— Убирайтесь.

Троица молча развернулась и поспешно удалилась прочь, стараясь не встречаться с ним взглядом. Снейп на мгновение прикрыл глаза. Руки чуть дрожали, в груди было тяжело — словно он только что закончил длинный, изматывающий бой. Было странное ощущение — опустошения и облегчения одновременно. Но вместе с ним пришло и понимание: он поступил правильно. Возможно, впервые за очень долгое время — по-настоящему правильно.

Снейп повернулся к Грейнджер. Та не смотрела на него, лишь дрожащими пальцами прижимала к себе какую-то тетрадь. Мадам Помфри в школе не было, как и более компетентного медика, чем он, из оставшихся в школе, поэтому он отлеветировал девочку в свои апартаменты. Собственная гостиная встретила их полумраком и тишиной. Запах старых книг, полы из тёмного дерева, строгая мебель, аккуратные стопки фолиантов. Всё только самое необходимое. Он разжёг камин, осторожно опустил девочку на диван.

А дальше всё привычно: стабилизирующее заклинание, мазь от ушибов, обезболивающее, бинты. Пульс ровный. Реакция на зелье есть. Он действовал молча. Не утешал. Не спрашивал, как она себя чувствует. Просто делал то, что нужно. Быстро, точно. Как и всегда. Он хотел, чтобы это было просто очередной задачей. Как варка зелья. Как составление расписания. Что-то, что можно выполнить и забыть. Но не получалось.

Одна мысль не давала ему покоя: всякий раз, когда взгляд падал на ее бледное, истощённое лицо, разбитые губы, невольно вспоминалось собственное отражение в зеркале в эти же годы. Те же нисходящие с лица ссадины. Те же тени под глазами. Вот только он всегда давал отпор. Кулаками, словами, заклинаниями. Даже если он всегда проигрывал. Он никогда не позволял Поттеру и Блэку думать, что сломлен. А она… Она просто стояла. Приняла каждый удар, не попытавшись даже ответить. Почему?

Вопрос вырвался прежде, чем он успел себя остановить:

— Почему вы не защищались?

Он не ждал ответа. Просто сказал вслух то, что не мог выбросить из головы. Но она ответила. Тихо. Не сразу. Отвела взгляд и прошептала:

— Я заслужила.

Снейп замер. Ему потребовалась несколько секунд, чтобы осознать, что он действительно это услышал.

— Простите? — сухо переспросил он, не понимая, почему девчонка сказала подобное.

— Я… я виновата, — произнесла она чуть громче, всё так же не глядя на него. — То, что они сделали… это потому что… ну, я…

Она запнулась. Было видно, что слова давались ей тяжело. Казалось, она боролась сама с собой — говорить или нет.

— Я… это из-за меня Малфой отправился в лазарет. Тогда. В этом виновата я. Не кто-то другой.

Снейп приподнял бровь. Абсурд. Она? Мужчина откинулся чуть назад, разглядывая худую фигурку перед собой. Малфой был выше, крупнее, сильнее. Она просто физически не могла причинить подобного ущерба без магии, а следов чар обнаружено не было.

— Вы? Мисс Грейнджер, если вы хотите убедить меня, что сумели нанести столь серьезные повреждения Малфою, то я вынужден напомнить, что у вас едва хватит сил сдвинуть котёл без магии.

Внутренне он испытал нечто вроде мрачного удовлетворения от неоспоримости собственного аргумента. Теперь девчонка наконец прекратит эту нелепую игру и назовет настоящего виновника, а в том, что она его знает, он уже не сомневался. Но вместо ожидаемого признания, она резко качнула головой и возразила:

— Нет. Я не толкала его. Не била. Не так. Он… Он сказал про родителей. Что они… сами виноваты. Что…

Она внезапно осеклась. Было очевидно, что девочка коснулась чего-то болезненного, глубоко личного — настолько, что напряжение невольно передалось и ему. Он уже собирался поторопить её, потребовав перейти ближе к сути, но не успел — она заговорила снова, и в голосе уже явственно проступали нотки отчаяния.

— Я не думала… Просто на автомате…

Девочка вновь ненадолго замолчала, словно собираясь с мыслями.

— Вингардиум Левиоса, — наконец закончила она почти шепотом.

Снейп нахмурился. Она сейчас серьезно? Бытовыми чарами? Теми, что изучают первокурсники? Он слышал пару не вызывающих доверия слухов о том, как опытные авроры действительно применяли их в бою, но как способ отвлечь противника, а не нанести увечья.

Видя его недоверие, девочка начала путанно пояснять:

— Я… тренировалась. С ним. Всю ту неделю. Пробовала менять… скорость. Чтобы… чтобы понять, как оно работает. И когда он… это сказал… — Она замолчала, сглотнула.

— Я просто… применила его. Не задумываясь. По привычке.

Она замолчала, всё так же отводя глаза в сторону, продолжая теребить рукав мантии. А он впервые за долгое время не знал, что и сказать. Он не всё понял из ее объяснения, но был уверен — то, что она сказала, правда. Так не лгут.

А в таком случае она заслуживала строгого наказания. Однако что-то его останавливало. Ее поведение разительно отличалось от того, что он привык видеть у студентов-нарушителей. Она не оправдывалась. Не пыталась выставить себя в лучшем свете. Не искала способ уйти от ответственности. Просто призналась. Не ради снисхождения — иначе не могла. Грейнджер уже приговорила себя. И пришла не на исповедь — а на казнь.

Северус очень хорошо знал это чувство, когда вина становится единственным голосом в голове. Когда ты сам для себя — судья и палач. Когда никто не может наказать тебя строже, чем ты сам. Да и, к собственному раздражению, он отчетливо понимал, что поступил бы так же. Без сомнений и колебаний. И вряд ли бы остановился на заклинание левитации. Он поступил бы гораздо хуже, если бы кто-то посмел оскорбить память тех, кого он потерял. И вряд ли бы потом сожалел.

Он медленно выдохнул, заставляя себя вернуться к реальности и прекратить эти бессмысленные сравнения. То, что он понимал её, вовсе не означало, что ему следовало это поощрять.

— Ваш поступок был безрассудным, мисс Грейнджер, — наконец сухо произнес он, возвращая голосу привычную отстранённость. — И последствия могли быть намного хуже.

Снейп замолчал. Несколько секунд просто смотрел на неё, подбирая слова. Что-то привычное, жёсткое и колкое уже вертелось на языке. Но почему-то именно сейчас, глядя на её бледное лицо и дрожащие пальцы, он не смог заставить себя выдать очередную язвительную реплику. Вместо этого он чуть поджал губы и произнёс:

— Впредь хотя бы попытайтесь думать перед тем, как действовать. Уверяю вас, Грейнджер, самобичевание ещё никому не добавляло благоразумия.

Он видел, как она подняла взгляд, удивлённый и растерянный, явно не ожидая услышать подобное. Но он ничего не добавил, наоборот — отвернулся, отошёл от дивана, начав аккуратно расставлять зелья, промывать флаконы, убирать мази по местам. Его работа на этом была закончена. Но выбросить из головы её слова, взгляд, это нелепое признание никак не получалось. Нахмурившись, он поставил на место последнюю склянку и повернулся проверить, как там Грейнджер.

Девчонка спала. Даже, скорее, не спала — отключилась. Словно признание стало последней каплей для и без того измотанного организма, и стоило ситуации хоть немного проясниться, как силы окончательно её покинули. Пальцы, до этого крепко сжимавшие потрёпанную тетрадь, ослабли, и та выскользнула из рук и теперь одиноко лежала на полу у дивана — раскрытая, с чуть смятыми страницами.

Он нагнулся — просто чтобы поднять. Но взгляд зацепился за строчку: «Книга отлеветирована с привычной скоростью». Вчитался — это была запись об одном из экспериментов, о которых упоминала Грейнджер. С каждым прочитанным словом его прежние смутные догадки всё чётче складывались в целостную картину того, что произошло у них с Малфоем в тот вечер. Чтобы их подтвердить, он продолжил читать — и сам не заметил, как увлёкся.

Страницы были исписаны плотно, с многочисленными пометками на полях, с подчёркиваниями и исправлениями. Местами чернила оказались размазаны — очевидно, она торопилась, опасаясь упустить мысль или важную деталь. Отдельные записи выглядели слегка хаотично, как будто наносились на бумагу в момент внезапного озарения.

Чем дальше он читал, тем чаще замедлялся, невольно останавливаясь на некоторых страницах. Отдельные гипотезы были до того неожиданны и необычны, что он даже перечитывал их дважды, мысленно отмечая их оригинальность. Он привык к её чрезмерной старательности, к докладам, в которых она упрямо превышала заданный объём вдвое, а то и втрое. Но здесь он видел нечто другое — самостоятельный поиск, попытки выйти за рамки привычного и известного, жажду понять и открыть что-то новое, своё.

Перелистывая страницу за страницей, он постепенно осознавал, насколько сильно Грейнджер изменилась. Если бы он не знал, чья перед ним тетрадь — ни за что бы не поверил, что эти записи принадлежат ей. Почерк оставался прежним, но за строчками теперь стояло что-то большее, чем просто усердие прилежной ученицы. Это были размышления человека, для которого знание стало чем-то значительно более важным, чем оценка в конце года. Кого-то, кто был готов идти до конца, до границы собственных возможностей, чтобы найти ответ. Он не мог припомнить, когда в последний раз видел подобное в ком-то из студентов.

Перелистнув очередную страницу, он наткнулся на смутно знакомую фразу, перечитал, несколько секунд хмурился, пытаясь вспомнить, откуда он знает эти слова, пока внезапно не осознал, что фраза эта принадлежала ему самому. Сердце вдруг пропустило удар. Короткая, резкая реплика, брошенная мимоходом на одной из отработок, сейчас смотрела на него с листа ее тетради, аккуратно записанная и дважды подчеркнутая.

Снейп невольно замер, всматриваясь в слова. Под знакомой фразой шли мелкие заметки, стрелки, ведущие к различным гипотезам, варианты решений и новые вопросы. Конечно, он уже давно заметил, как внимательно она его слушает. Как жадно ловит каждое слово, будто боясь пропустить нечто важное. Но сейчас, держа в руках её записи, он впервые понял, что всё это было всерьёз.

Обычно его слова вызывали у людей раздражение, страх, неприязнь. Он сам к этому приучил — и других, и себя. Ему этого было достаточно. Чувства окружающих его не заботили, их отношение не волновало. Он давно не стремился быть понятым, принятым, вызывать симпатию или вдохновлять. Если его фразы и записывались, то исключительно для подготовки к экзаменам — быстро, механически, почти бездумно, чтобы выучить и забыть сразу после сдачи. Но здесь их не только записали — над ними размышляли, их анализировали, возвращались к ним снова и снова. Каждой его фразе здесь придавалось значение, какого он сам в них никогда не вкладывал. И он внезапно осознал, что оказался не готов к такому восприятию своих собственных слов. Совершенно не готов.

А ведь эта была не единственная его фраза. С каждой следующей страницей его собственные реплики попадались всё чаще, брошенные мимоходом, часто раздраженно, иногда даже не задумывавшиеся как ответы или объяснение. Они все были здесь, аккуратно записаны, разобраны до мелочей.

И с каждой новой строчкой он всё отчётливее вспоминал себя прежнего. В памяти невольно всплыли собственные учебники: потрёпанные страницы, исписанные торопливым, кривоватым почерком на полях. Его старые заметки — догадки, теории, гипотезы, вопросы, которые он не решался озвучивать вслух, потому что заранее знал — его не услышат. А если услышат — высмеют или отвернутся. Тогда у него не было никого.

И теперь, держа её тетрадь, он понял, что сам невольно стал для неё тем человеком, которого ему самому когда-то так отчаянно не хватало. Он? Из всех преподавателей? Он невольно усмехнулся, горько, почти беззвучно. Почему не Минерва, что всегда была готова уделить внимание любому гриффиндорцу? Почему не Флитвик с его доброжелательной улыбкой и вечным терпением?

Но она пришла именно к нему. Тому, кто не скрывал своего раздражения, кто обрывал вопросы на полуслове. Тому, чьи слова обычно вызывали лишь горечь и обиду. И вопреки всему она снова и снова возвращалась с новыми вопросами, терпеливо выслушивала краткие, порой язвительные ответы, будто за ними скрывалось нечто поистине важное и ценное.

Это осознание странным образом задело его. Непривычное чувство, которое не вписывалось в его привычную картину мира и вызывало желание немедленно отмахнуться от него. Но вместо этого он просто стоял, погруженный в мысли, всё ещё аккуратно держа её тетрадь. И лишь потрескивание дров в камине напоминало о течении времени.

Лёгкий стон нарушил тишину. Он оторвался от изучения тетрадки. Грейнджер металась на диване, ее руки сжались в кулаки, лоб покрылся испариной, губы шевелились, но слов было практически не разобрать:

— Нет… пожалуйста… я… не хотела…

Снейп нахмурился, несколько мгновений смотрел на нее, раздумывая, стоит ли вмешиваться. Девчонка тихо всхлипнула во сне, вновь напряглась, будто ждала удара.

Он вздохнул, положил тетрадь на стол и шагнул ближе.

— Грейнджер, — негромко позвал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно и бесстрастно.

Девочка не отреагировала. Он повторил чуть громче:

— Грейнджер, проснитесь.

Она дёрнулась и резко открыла глаза, несколько секунд смотрела сквозь него, явно не понимая, где находится и кто перед ней. Потом взгляд сфокусировался, остановился на его лице, и Снейп ясно заметил, как растерянность в её глазах стремительно сменяется пониманием и стыдом. Щёки девчонки медленно покрылись неровными пятнами румянца, она отвела взгляд в сторону и поспешно приподнялась на локтях. Снейп рефлекторно шагнул ближе, готовый остановить её, если понадобится, но Гермиона сама медленно села, болезненно поморщившись.

— Простите, — тихо произнесла она, не поднимая глаз.

Он нахмурился.

— За что?

Она неопределенно повела плечом. Он немного подождал, но иного ответа не последовало. А настаивать он и не стал — догадывался, о чём могла думать девчонка, и не собирался заставлять её говорить об этом вслух. Он отвернулся и уже собирался вызвать домового эльфа, чтобы тот сопроводил её обратно в башню Гриффиндора, когда её негромкий голос остановил его:

— Профессор…

Голос звучал сдавленно, словно она заставляла себя говорить через силу, но при этом в нём чувствовалась странная решимость, не позволявшая просто проигнорировать слова. Он с лёгким удивлением вновь перевёл взгляд на неё.

— Можно… Можно мне приходить к вам после уроков? Не только на отработки.

Бровь Снейпа медленно приподнялась в немом вопросе.

— С какой целью?

Она помедлила, пальцы нервно сжались на краю мантии. Снейп видел, что для неё эта просьба была почему-то отчаянным шагом, и внутренне уже напрягся. Но наконец девчонка собралась с духом, посмотрела прямо на него и, торопясь, видимо, пока не пропала решимость, ответила:

— Я могла бы… помогать вам. С зельями. С ингредиентами. С чем угодно.

Снейп застыл, чуть сузив глаза, пристально вглядываясь в её лицо. Он мог отказать. Должен был отказать. Но перед глазами предательски вспыхнули образы — девочка, свернувшаяся на холодном каменном полу, закрывающая голову руками в бесполезной попытке защититься. Тетрадь, которую она прижимала к себе. А в ней — его слова, аккуратно записанные, подчеркнутые, разобранные.

Он вдруг ясно понял, что уже стал для неё тем самым взрослым, в котором когда-то отчаянно нуждался сам. Не хотел этого — но стал, вопреки собственным действиям и намерениям. И теперь обратного пути уже не было: отвернуться от неё, оттолкнуть означало сделать ровно то, что когда-то сделали с ним. Сделать ровно то, за что он когда-то презирал своих учителей. Сделать ровно то, чего себе не простил бы никогда.

Эта новая ответственность навалилась на плечи непрошеной тяжестью — словно на и без того измученные плечи добавили ещё один тяжёлый груз, от которого невозможно было избавиться простым движением.

Да и работы действительно было много: начались тренировки по квиддичу, а с ними участились травмы и, соответственно, запросы на зелья в медицинское крыло. К тому же полнолуние скоро.

Мужчина устало выдохнул и чуть заметно кивнул:

— Хорошо, мисс Грейнджер. Думаю, мы найдём вам занятие. Буду ждать вас завтра здесь же.

На несколько долгих секунд она замерла, не шевелясь. Девочка явно готовилась услышать отказ, и его слова дошли до неё не сразу. Её взгляд медленно поднялся, удивлённо и недоверчиво остановившись на его лице, будто она боялась, что ослышалась.

— Правда? — произнесла она тихо, голос едва заметно дрогнул. — Вы… Вы серьёзно, профессор?

Он слегка приподнял бровь, внимательно разглядывая её реакцию, и коротко кивнул, подтверждая сказанное.

И в следующий миг её напряжённое лицо расслабилось. На нём отразилось такое глубокое облегчение, будто Снейп только что вытащил её на поверхность из ледяной воды, в которую она медленно погружалась, уже не веря, что кто-то заметит и протянет руку.

— Спасибо, профессор, — почти прошептала она, и в этих простых словах было столько искренности и благодарности, что Снейп невольно отвёл взгляд.

Он молча подошёл к шкафу с зельями, достал небольшой флакон и вернулся к дивану, протягивая ей зелье:

— Выпьете это. Зелье без сновидений. Полагаю, сегодня оно вам пригодится.

Гермиона послушно приняла флакон, крепко сжимая его, будто боясь случайно уронить. Снейп, не говоря больше ни слова, коротко щёлкнул пальцами, призывая домашнего эльфа. Тот мгновенно появился рядом, внимательно глядя на профессора и ожидая указаний.

— Перенеси мисс Грейнджер в гриффиндорскую башню, — распорядился мужчина, едва взглянув на него.

Девочка осторожно поднялась с дивана, взяв со стола потрёпанную тетрадь и прижав к себе флакон с зельем. Уже собираясь коснуться руки эльфа, она на мгновение замерла, словно хотела что-то добавить, но передумала, только коротко благодарно кивнув профессору, и в следующее мгновение исчезла вместе с эльфом.

Снейп ещё секунду смотрел на место, где она только что стояла, а затем, раздражённо покачав головой, пробормотал:

— Поздравляю, Северус. Мало тебе было Поттера. Теперь у тебя есть персональная головная боль, добровольно допущенная в твою же лабораторию.

Солнечный луч скользнул по щеке Гермионы, заставив ее поморщиться и повыше натянуть на себя одеяло, но сон уже окончательно ушёл. Она медленно перевернулась на спину, протерла глаза и только тогда осознала, что её разбудило. Просто солнечный свет — не собственный крик, не кошмар.

Гермиона приподнялась на локте, удивлённо моргнула и настороженно прислушалась к своим ощущениям. Она почти забыла, каково это — просыпаться не разбитой, не измотанной тревожными снами, а просто выспавшейся. Жаль, что «Сон без сновидений» нельзя было принимать постоянно.

Девочка села на кровати, но тут же поморщилась — тело ответило ноющей болью, напоминая о вчерашних событиях. Щёки тут же обожгло, как от пощёчины, ей захотелось спрятаться под одеялом, стоило лишь вспомнить свою наглую просьбу. Как она вообще решилась просить о подобном? Как посмела? Особенно после того как профессор и так не наказал её за Малфоя, да даже выговор не сделал. А она ещё набралась наглости просить приходить к нему каждый день. Каждый день! Помогать! Она скривилась. Скорее, мешаться под ногами, отнимать его время…

Гермиона сжала кулаки так сильно, что ногти болезненно впились в ладони, но даже это не помогло остановить противную, нестерпимую дрожь в пальцах. Что он подумал о ней тогда? Наглая, самонадеянная девчонка. Совсем потеряла чувство меры…

Но всё-таки… Он согласился.

Эта простая мысль внезапно прорвалась сквозь пелену стыда, заставив сердце болезненно замереть. Значит… Значит, он снова дал ей шанс? Неужели он правда что-то в ней увидел? Но что, если профессор уже пожалел о своем решении? Что, если уже сегодня он поймет, какую ошибку совершил вчера, позволив ей приходить?

Она резко вскочила на ноги, пытаясь стряхнуть тяжёлые мысли. Боль тут же прострелила колено. Гермиона облокотилась на край прикроватного столика, прикусив губу и пережидая неприятные ощущения. Тело явно помнило вчерашний вечер куда лучше, чем ей бы того хотелось. Девочка сделала осторожный шаг, затем другой, глубоко вздохнула и выпрямилась. Нужно было просто собраться. Просто перестать накручивать себя. Ей нужно было доказать, что профессор не ошибся. Что она справится, что заслуживает этот шанс.

Гермиона шагнула к сундуку, взгляд случайно зацепился за собственное отражение в зеркале, заставив Гермиону резко остановиться и замереть, словно от удара. На неё смотрела незнакомка: осунувшаяся, болезненно-бледная девочка с усталым взглядом и кругами под глазами. Пряди волос спутаны, лицо почти прозрачное, будто она вот-вот исчезнет. Гермиона непроизвольно коснулась пальцами щеки. Она правда выглядела так? И давно? Почему никто ничего ей об этом не сказал?

Она нахмурилась, вспоминая что-то едва уловимое. Может, и говорили? Макгонагалл, вроде, не раз спрашивала её, как она себя чувствует, и мадам Помфри обеспокоенно качала головой при их последней встрече, даже профессор Флитвик, кажется, пару раз что-то осторожно замечал... Но всё это вызывало лишь глухое раздражение, почти отвращение. Пустые слова. Просто формальности, не стоящие внимания. Не это ей было нужно.

Она резко отвернулась от зеркала. Достаточно. Не об этом сейчас надо думать.

Гермиона торопливо переоделась, стараясь больше не бросать взглядов на зеркало, и поспешно собрала спутанные волосы, будто бы это могло хоть как-то помочь привести мысли в порядок.

Впереди был еще целый день.

День, полный мучительного ожидания и беспокойства, в который каждое мгновение тянулось бесконечно, страницы учебников сливались в одно мутное пятно, голоса учителей казались пустым и бессмысленным шумом, а сердце снова и снова болезненно сжималось от одной и той же мысли: что, если сегодня всё пойдёт не так? Если окажется, что она не способна справиться с тем, что профессор от неё ждёт?

К концу последнего урока девочка чувствовала себя так, будто прошла сквозь бесконечную череду испытаний, каждое из которых отнимало силы. Она медленно поднялась, стараясь унять дрожь в ногах, и заставила себя направиться вниз, в сторону подземелий.

С каждым шагом, приближающим её к кабинету Снейпа, тело словно наливалось тяжестью. Встав перед дверью, Гермиона глубоко вдохнула и осторожно постучала, непроизвольно задержав дыхание.

— Войдите, — донёсся знакомый холодный голос.

Она осторожно толкнула дверь, вошла и застыла у порога, едва осмеливаясь дышать. Только сейчас, в этой тишине, где малейший скрип пола казался слишком громким, она по-настоящему почувствовала, куда ее пустили. Здесь всё было другим. Здесь существовал какой-то чёткий порядок, понятный только профессору. Каждая вещь занимала свое строго отведенное место. Казалось, даже книги стояли под определённым углом, и даже воздух здесь был другим — тяжелым, наполненным дисциплиной и внутренним распорядком, о котором никто, кроме профессора, не имел ни малейшего понятия.И вот теперь здесь была она.

Гермиона застыла на пороге, непроизвольно сжимая край мантии и чувствуя себя неловко и виновато от того, что вторглась сюда и нарушила этот выверенный, чужой уклад уже одним своим присутствием.

Там, за дверью справа, была его личная лаборатория. Не похожая на класс зельеварения, где всё было ясно и привычно — чистить котлы, перебирать ингредиенты, выполнять то, что ей точно под силу. На отработках её роль была простой и понятной, не претендовавшей ни на что большее. А здесь она нагло заявила, что будет ему помогать. Помогать?! Гермиона вновь ощутила болезненный укол стыда. А была ли она вообще способна на это?

Ей было не место здесь. Совсем не место.

Но вчера она была не в том состоянии, чтобы заметить это, чтобы понять, что просит о том, на что не имеет права.

— Если вы собираетесь весь вечер простоять в дверях, мисс Грейнджер, вы могли бы с таким же успехом отправиться обратно, — холодный, раздраженный голос профессора заставил её вздрогнуть и поднять голову. — Я не намерен повторять по два раза.

Гермиона быстро шагнула вперед, напряженно ожидая дальнейших указаний. Профессор несколько мгновений пристально смотрел на неё, хмурясь, словно не мог принять окончательного решения. Затем резко отвернулся и негромко, но чётко произнёс:

— Тинки!

С лёгким хлопком появился домовик, вопросительно подняв огромные глаза на Снейпа.

— Принеси сюда ужин для мисс Грейнджер, — коротко приказал он, будто раздраженный уже самим фактом того, что должен был это говорить.

Гермиона растерянно моргнула, удивлённо вскинув на него взгляд. Ужин? Но ведь она пришла работать, а не есть. Девочка почувствовала, как предательски вспыхивают щёки, и неловко переступила с ноги на ногу.

— Профессор, я не…

— Не припомню, чтобы я спрашивал вашего мнения, мисс Грейнджер, — оборвал он её резко и холодно, снова оборачиваясь к ней и скрестив руки на груди. — Или ваша помощь подразумевает эффектное падение в обморок прямо посреди лаборатории?

Гермиона невольно прикусила губу и опустила глаза, чувствуя, как щёки горят ещё сильнее. Профессор снова оказался прав. Впрочем, он всегда был прав, даже когда она отказывалась это признавать. Девочка молча опустилась на предложенный стул, слушая, как эльф с тихим хлопком исчезает выполнять поручение Снейпа.

В груди неприятно сжалось, когда она осознала, что реальную помощь ей снова оказал именно он. Не те, от кого она привыкла ждать поддержки — не друзья, не другие преподаватели. Впрочем, даже от них принимать помощь после всего, что она натворила, было бы неправильным. Что уж говорить о профессоре Снейпе, который и так сделал для неё гораздо больше, чем кто-либо другой, хотя совершенно не был обязан ей ничем помогать.

* * *

Он уже сто раз успел пожалеть о своем вчерашнем решении.

Мерлин, это было единственное место во всей школе, где он мог побыть в тишине и одиночестве. Где он мог хоть немного расслабиться. Здесь всё было на своих местах. Всё подчинено его правилам. Никаких неожиданностей.

Но теперь сюда вторглась она. Назойливая девчонка. И одним своим присутствием уничтожила хрупкую иллюзию покоя, превратив его личное пространство в ещё одно поле битвы. Даже не с ней — с собой. Со своими же эмоциями, с ощущением потери контроля над ситуацией и собственными реакциями. Любая мелочь в этой внутренней борьбе могла стать слабостью, а слабость означала поражение. И он уже начинал проигрывать.

Снейп с досадой скривился, бросив на Гермиону короткий взгляд. Девчонка почти закончила есть, механически подцепляя вилкой последние кусочки и всё ещё упорно избегая поднимать на него глаза.

Вот с чего он решил ее накормить? Почему именно сегодня? Она выглядела измотанной уже несколько недель, и он до этого прекрасно обходился без вмешательств.

Нет, конечно, это было логично. Если девчонка всерьёз собралась здесь работать, то ему не нужны были ее обмороки посреди лаборатории. Проще решить проблему заранее, с минимальными усилиями. Снейп нахмурился, ощутив смутное раздражение: мысль была абсолютно рациональной, удобной, но что-то в этом объяснении было не так.

Он снова мельком взглянул на девчонку и поймал себя на том, что вновь мысленно возвращается к её записям, словам, пропитанным таким искренним уважением и восхищением… Мерлин бы побрал эту тетрадь вместе с ним самим и этой идиотской сентиментальностью.

Что он вообще себе возомнил, позволяя ей остаться здесь сегодня? Он не собирался становиться для нее тем, кого она умудрилась в нем увидеть. Будто мало вчерашнего — мало этого абсурдного порыва, когда он впустил чужого человека туда, где никому, кроме него самого, не было места. Снейп резко выдохнул, раздраженно сжав пальцами край стола, подавляя очередную волну досады. Вчера еще ладно — проклятое воспоминание, секундная слабость, с которой он не успел справиться. Но сегодня-то почему не остановился? Он сощурился, ощущая, как внутри нарастает глухое, злое бессилие от осознания того, что вопрос был бессмысленным — он уже знал ответ, знал ещё вчера, в тот самый момент, когда согласился. И теперь оставалось лишь упрямо делать вид, что у него всё ещё был выбор. Что он все еще владел собой.

Снейп резко развернулся, прерывая поток собственных мыслей и окончательно возвращаясь к привычной роли — холодной, отстраненной, той, что всё ещё позволяла сохранять хотя бы видимость контроля.

— Как закончите, мисс Грейнджер, будьте добры перестать изображать из себя запуганного домовика и наконец заняться делом. У нас впереди много работы.

Девчонка поспешно вскочила со стула, едва не опрокинув тарелку. Он, не дожидаясь, когда она последует за ним, направился к двери лаборатории и резко распахнул её, пропуская Грейнджер вперёд.

Она сделала несколько робких шагов и вдруг остановилась как вкопанная. Снейп, раздраженный её замешательством, уже собирался резко напомнить ей, где она находится, но, заметив выражение её лица, осекся.

В её взгляде читался неподдельный, почти детский восторг — карие глаза были широко распахнуты, зачарованно и восхищенно оглядывая лабораторию, словно пытаясь охватить взглядом всё сразу. Снейп стиснул зубы. Это же просто лаборатория. Его лаборатория. Не музей. И уж точно не повод для восторгов всяких гриффиндорок.

Вот только Грейнджер об этом, видимо, не знала и оглядывалась вокруг так, словно перед ней открыли дверь в сокровищницу. Его собственную, тщательно скрываемую от посторонних глаз. Каждый инструмент, каждый редкий ингредиент, находившийся здесь доставался ему с трудом — долгими поисками на черных рынках, спорами с торгашами и тратой большей части зарплаты.

Он резко отвёл взгляд, заставляя себя смотреть куда угодно, только не на это ее нелепое выражение лица. Но разве не он сам потратил столько сил, чтобы всё здесь выглядело именно так? Не на такую ли реакцию подсознательно рассчитывал, когда часами тщательно расставлял инструменты по полкам, аккуратно подписывал баночки, отыскивал то, чего не было ни у кого другого? Снейп поморщился, отгоняя эту нелепую мысль. Какая разница, на что он там рассчитывал? Уж точно не на одобрение гриффиндорской девчонки. Снейп резко выдохнул и усилием воли стёр с лица все эмоции, возвращая привычную холодную отстранённость.

— Подготовьте ингредиенты, — распорядился он сухо. — Корни аконита, семена бубонтюбера, сушеную календулу. Всё необходимое на столе.

Гермиона мгновенно оторвала взгляд от окружающего пространства, торопливо и виновато опуская глаза, и подошла к рабочему месту, стараясь не совершать лишних движений.

Снейп же занялся котлом, делая вид, что полностью поглощен работой, но его взгляд раз за разом невольно цеплялся за неуклюжие, нервные движения девчонки. Она действовала так осторожно, будто нож мог взорваться в её руках, и это нелепое зрелище начинало действовать ему на нервы. Снейп раздраженно сжал зубы, замечая грубые, неровные ломтики аконита. Как будто он дал ей какое-то особо сложное задание! Что трудного может быть в простой нарезке? Что вообще было в его голове, когда он решил, что она сможет хоть чем-то здесь помочь?

Он усилием воли перевёл взгляд обратно на котёл, но уже через мгновение заметил, как Гермиона попыталась исправить свою ошибку, ещё больше испортив и без того изуродованный корень. Ну прекрасно! Она что, собиралась превратить все его тщательно отобранные ингредиенты в бесполезные обрубки?

— Я не припомню, чтобы просил вас разрубать аконит на куски, мисс Грейнджер, — отчеканил он ледяным тоном, даже не пытаясь скрыть раздражение. — Если уж взялись помогать, постарайтесь делать это хотя бы без элементарных промахов.

Гермиона мгновенно замерла, щеки её вспыхнули ярко-красным цветом.

— Простите, сэр, — тихо пробормотала она.

Он резко выдохнул, усилием воли подавляя желание вышвырнуть её отсюда немедленно. Если уж спустя пару минут его терпение было на исходе, то дальше, очевидно, лучше не станет. Вечер обещал быть невыносимо долгим.

Несколько минут прошло в полной тишине, нарушаемой лишь тихим стуком ножа о разделочную доску. Снейп пристально следил за пузырьками в котле, заставляя себя думать только о зелье, но раздражение никуда не уходило — наоборот, росло с каждым ее новым движением. Теперь, правда, её руки двигались чуть увереннее и осторожнее, ошибки стали менее очевидными, но вместо облегчения он чувствовал лишь новую волну досады.

Что-то было не так. Что-то раздражало его даже сильнее, чем неловкие движения и испорченные ингредиенты. Он нахмурился, пытаясь понять, что именно, и тут его вдруг осенило: она молчала. Гермиона Грейнджер молчала. Ни единого вопроса за всё это время — ни раздражающего «почему именно аконит?», ни нелепых теорий, которые прежде звучали с надоедливой регулярностью, ни восхищенного взгляда…

Он резко отбросил эту мысль, внутренне поморщившись от того, насколько нелепо было вообще задумываться об этом. Если ей так нравиться изображать немую, пусть хоть до конца вечера держит рот на замке. Ему же проще.

Но очередная минута этой напряженной тишины, прерванная едва слышным, испуганным «Мерлин, нет…», когда сок аконита брызнул во все стороны, заливая доску и край стола девчонки, стала последней каплей. Он с громким стуком отложил нож, повернувшись к девочке:

— Если вы чего-то не знаете, мисс Грейнджер, то потрудитесь наконец спросить вслух, вместо того чтобы молча портить мои ингредиенты.

Гермиона вздрогнула и виновато посмотрела на него.

— Простите, сэр… Я не была уверена, имеет ли значение направление волокон аконита для сохранения магических свойств при нагревании, поэтому пробовала нарезать по-разному.

— Конечно, это имеет значение, мисс Грейнджер, — резко произнёс он. — Нарезайте поперек. Именно так разрушается внутренняя структура волокон, и сок выделяется постепенно, что позволяет сохранить стабильную концентрацию магических веществ при нагревании. На будущее — задавайте такие вопросы сразу, а не молча уничтожайте мои запасы.

Гермиона кивнула и вернулась к работе. Но в её взгляде он успел заметить уже знакомое восхищение. Такое, с каким она смотрела на него на отработках. Такое, которое чувствовалось в его словах, записанных в ее тетрадке, которую он никак не мог выбросить из головы. Снейп поморщился, чувствуя, как раздражение по непонятным причинам начало слегка ослабевать. Абсурдно. Нелепо. Девчонка наделала кучу ошибок, испортила ценные ингредиенты, но стоило ей лишь посмотреть…

Какого Мерлина? Неужели причина в её взгляде? Чушь. Он всего лишь подтверждение, что девчонка поняла указания. Что ошибок станет меньше. Ничего больше. Дело явно не в нём. Скорее уж в этих её бесконечных вопросах, точнее — в их внезапном отсутствии. Но с каких пор это стало большей проблемой, чем её вторжение сюда? Чем беспорядок на столе, учиненный ей? Чем искромсанный аконит?

Он резким движением убавил огонь под котлом, заставляя зелье прекратить слишком бурное кипение. Нет, конечно, это всё было взаимосвязано: чем меньше она спрашивала, тем больше ошибок совершала. Это же логично: его бесило не само по себе отсутствие вопросов, а молчаливый погром его лаборатории, который из этого следовал. И тогда понятно, почему раздражение снизилось, стоило ей хоть что-то спросить.

Он на мгновение прикрыл глаза, словно это могло помочь убедить себя в разумности собственных мыслей. Логика звучала натянуто даже для него самого, слишком явно выдавая его отчаянную попытку зацепиться за хоть какое-то рациональное объяснение. Ведь кроме этого взгляда и вопроса ничего не изменилось. Всё тот же беспорядок, всё те же неумелые движения. И всё та же непрошеная гостья в его личном пространстве.

Снейп стиснул зубы, злясь уже не на неё — на себя. Резко повернувшись к котлу, он принялся яростно перемешивать зелье, лишь бы не признавать очевидного: того, что он уже слишком привык к её вопросам, безумным теориям, этим взглядам, этой благодарной, искренней реакции на каждый его ответ. И вновь затянувшееся молчание, с каждой минутой раздражавшее его всё сильнее, было всего лишь еще одним подтверждением этого.

Не выдержав, он бросил взгляд через плечо, пытаясь понять, чем сейчас занята девчонка. Та продолжала молча возиться с семенами бубонтюбера. Пересыпала их из ладони в ступку и обратно, зачем-то проверяя каждое на ощупь, словно пыталась найти несуществующую разницу. Снейп едва слышно втянул воздух сквозь зубы, с трудом сдерживая желание вмешаться прямо сейчас. И как нарочно — девчонка потянулась за пестиком, явно собираясь измельчить семена, не раздавив их предварительно, рискуя потерять весь сок. Чуть нахмурилась, пальцы дрогнули. Ещё секунда — и она всё испортит. Уже в который раз. Ещё одна ошибка. Ещё один загубленный ингредиент. Сколько можно? Да спроси уже наконец! Хоть что-нибудь. Глупость. Нелепицу. Только нарушь эту проклятую тишину.

Он резко повернулся, собираясь сорваться на девчонку, высказать всё, что накопилось за эти бесконечные минуты. Но прежде чем он успел открыть рот, Гермиона словно почувствовала его намерение. Рука с пестиком застыла в воздухе, девочка быстро подняла на него глаза и тихо, едва слышно произнесла:

— Извините, сэр… Семена бубонтюбера — раздавить перед измельчением или сразу в порошок?

— Сначала раздавить, — процедил он сквозь зубы, чувствуя, как злость, вместо того чтобы утихнуть, лишь усиливается.

Она спросила. Сделала именно то, чего он хотел. Так что не так? Снейп раздражённо вздохнул, отворачиваясь обратно к котлу. Не тот вопрос. Не та реакция. Он с силой помешал зелье, так резко, что жидкость выплеснулась через край котла. Всё не то. Слишком практично, слишком сухо. Где её нелепые гипотезы, которые почему-то хотелось дослушать до конца? Где тот интерес в глазах? Где та живая реакция на его ответы?

Какого Мерлина он вообще об этом думает? Когда всё это стало важно? Он ещё раз раздражённо вздохнул, отбрасывая палочку на стол. Она глухо стукнула о деревянную поверхность, покатилась, едва не упав на пол. Пусть. Наплевать.

Он получил желаемое. Она спрашивала, а не молча портила ингредиенты. Почему тогда он чувствовал себя обманутым? Ждал большего? Глупо. Бессмысленно. Ничего он не ждал. Тем более от неё. Тем более здесь. В месте, куда он не пускал никого. Кроме нее.

Он почему-то поверил, что она другая. Что именно она заслуживает права быть здесь. И сейчас это казалось ему самой большой глупостью из всех возможных. Бездарность. Жалкая пародия на то, что он видел в ней на отработках. Что она вообще может понять, если не способна задать даже нормальный вопрос? Если даже здесь, сейчас, ведёт себя как безликая, безмолвная кукла?

Злость душила, сжимала горло, пульсировала в висках, усиливаясь с каждой секундой, пока не стала невыносимой. Снейп стиснул край стола, едва удержавшись от того, чтобы не ударить по нему кулаком. Нужно было выставить её отсюда ещё вчера. Сразу, не задумываясь. Никогда не позволять переступать эту черту. Но теперь уже было поздно.

И словно подтверждая это, за его спиной вновь раздался осторожный голос девчонки. Она снова решилась задать вопрос. И снова не тот.

Последняя капля. Терпение лопнуло окончательно, и Снейп резко обернулся к ней:

— А сами как думаете? — рявкнул он. — Или вы рассчитываете, что я буду стоять здесь и пошагово разъяснять вам каждое элементарное действие? Как, по-вашему, нужно поступить с семенами, если вам уже ясно сказали, что сначала их надо раздавить?

Девчонка вздрогнула, растерянно замерев с пестиком в руках. Несколько секунд она молчала, явно собираясь с мыслями, потом неуверенно заговорила, сбиваясь и спотыкаясь на каждом слове:

— Я… думаю, что если раздавить семена слишком сильно, то сок может вытечь раньше времени… и тогда… тогда свойства будут потеряны. Наверное, нужно… слегка придавить, чтобы кожура треснула, но сок остался внутри, а уже потом измельчать осторожно, не допуская, чтобы он высох до добавления в зелье… Но я не была уверена… Решила уточнить… Простите.

— Так бы сразу, мисс Грейнджер, — процедил он, почти сплюнув слова. — Или вы решили, что с приходом сюда необходимость думать самостоятельно пропала?

Не дождавшись ответа, он продолжил:

— Достаточно на сегодня. Ваша сообразительность и так уже исчерпала мои запасы терпения. Убирайте рабочее место и уходите.

Снейп отвернулся обратно к столу, ощущая глухую, опустошающую усталость. Раздражение, злость, разочарование — всё смешалось в клубок, который уже не было сил распутывать. Он уже почти не замечал, как Грейнджер торопливо приводила стол в порядок, чувствуя лишь одно отчётливое желание — остаться наконец в одиночестве.

* * *

Гермиона закрыла за собой дверь, оказавшись в полутьме подземелий. Только здесь, за пределами кабинета профессора, она впервые за вечер смогла свободно вздохнуть. Она медленно прислонилась к холодной стене, закрыла глаза, стараясь успокоить бешено стучащее сердце.

Снова всё испортила. Идиотка. С чего она решила, что чем меньше слов произнесет, тем полезнее будет в качестве помощника? Впрочем, у неё ведь был просто замечательный план — молчать до последнего, лишь бы не потревожить профессора. Конечно, задавать вопросы — это же так неуместно. Отвлекать его своими уточнениями ни в коем случае нельзя. А испорченные ингредиенты, значит, профессору совсем не мешают. Блестящая логика. Порубленный в кашу аконит — это, очевидно, совершенно нормально. Семена бубонтюбера, чуть не лишённые всего сока, тоже не проблема. Зато профессор смог спокойно поработать, не отвлекаясь на её вопросы. Гениально, Грейнджер. Просто гениально.

Её щёки пылали от стыда и злости на себя. Ведь она сама напросилась ему помогать. Именно для того, чтобы иметь возможность спрашивать. Проверять свои гипотезы. Разбираться. Профессор ведь давно уже дал понять, что ждёт от неё именно этого — самостоятельных размышлений и понимания сути дела. Почему же тогда сегодня она решила вести себя иначе? Что вдруг изменилось? Испугалась, что профессор выгонит, если она скажет хоть слово? Но какая разница? Молчать в лаборатории или за её пределами? Результат-то один: пользы никакой. Ни ей, ни профессору. Ему-то вообще лишь сплошной вред от её присутствия. Ладно бы просто молчала. Нет, она умудрялась ошибаться даже в самых простых вещах — просто потому, что нервничала и боялась сделать хоть что-нибудь неправильно. И тем самым делала ещё хуже.

Но даже так он терпел её. Даже когда она сделала буквально всё не так, он не выгнал её окончательно. Дал шанс прийти снова. Значит, у неё ещё есть возможность всё исправить. Завтра. Завтра она точно оправдает его доверие. Докажет, что способна быть полезной.

Снейп остановился возле камина, задумчиво глядя на аккуратно сервированный столик у кресла, где в очередной раз уже ждал ужин, предназначенный вовсе не ему. И который он сам же попросил приносить сюда каждый вечер. Негромко вздохнув, он отвернулся и устало потёр переносицу. Этот ужин стал очередной вынужденной мерой, к которой он привыкал так же неохотно, как и ко всему остальному, связанному с появлением Грейнджер в его апартаментах. И всякий раз, сталкиваясь с подобными изменениями, его посещала одна и та же мысль: проще было бы, выгони он ее еще в первый день. Но тогда он этого сделать не смог.

Не смог, несмотря на её раздражающее поведение, несмотря на отсутствие хоть сколько-нибудь рациональных причин для присутствия ее здесь. Внутри будто что-то упорно противилось такому исходу, мешало произнести привычное «вон отсюда» и захлопнуть дверь. Словно какая-то часть его твердила: дать девчонке шанс. Он злился на себя за эту слабость, но вернуть все в привычное русло так и не решился. А потому ему оставалось лишь смириться с ее регулярным присутствием здесь, принять это как факт, объяснив себе самым простым образом: он всего лишь вел себя как ответственный преподаватель, к которому обратился ученик, проявивший интерес к предмету.

Вот только стоило однажды уступить — и прежняя отстраненность оказалась для него уже недостижимой. В его восприятии будто произошла перемена. Теперь ему не требовалось даже специально всматриваться, чтобы увидеть её осунувшееся лицо, бледность кожи, темные тени под глазами. И это раздражало: раньше было легко не замечать подобных вещей. Но теперь такая роскошь была ему недоступна. Теперь он не мог заставить себя отвернуться, так же, как не мог спокойно пройти мимо Поттера, вновь пытающегося свернуть себе шею в очередной идиотской выходке.

Именно поэтому в первый день ее работы здесь он приказал домовику принести ужин. Именно поэтому на следующий день в Большом зале он время от времени бросал взгляды в сторону Гриффиндорского стола, пытаясь разобраться в причинах подобного состояния девчонки.

И ведь увиденное действительно многое прояснило: она так и не появилась на обеде, на завтрак зашла лишь ненадолго, когда столы были почти пусты, быстро и нервно перехватив что-то на ходу, так же стремительно исчезла. На ужине повторилось то же самое: она словно торопилась уйти, едва появившись.

Девчонка будто нарочно морила себя голодом. А ее декан в это время занималась Мерлин знает чем. Впрочем, кто он такой, чтобы сомневаться в способностях Минервы следить за своими студентами? У него-то, в отличие от нее, никаких дел, видимо, не было. Ведь поэтому именно он, а не Минерва, стоял там и ломал себе голову над тем, как заставить эту несносную девчонку хоть раз нормально поесть. Возможно, в следующий раз ему стоило заняться и проверкой эссе по трансфигурации — просто чтобы окончательно избавить Минерву от ненужных хлопот.

Его-то и сейчас раздражала подобная безответственность коллеги, а тогда-то и вовсе вывела из себя настолько, что стоило девчонке переступить порог, как он, не выбирая выражений, заявил, что если она не начнет нормально питаться, он не позволит ей в таком состоянии здесь работать. И, как ни странно, это подействовало.

На следующий же день Грейнджер появилась в Большом зале на обеде, да и на завтраке с ужином задержалась явно дольше пяти минут и даже делала вид, будто нормально ест. Правда, по её лицу было отчётливо видно, что каждый приём пищи для неё был сродни пытке, а сама она сидела словно на иголках, явно отсчитывая секунды, оставшиеся до побега оттуда. И ведь не нужно было быть гением, чтобы понять, почему она стремилась сбежать: друзья, Поттер с Уизли, окружили её таким вниманием, что любой нормальный человек на её месте сделал бы то же самое. Причины такого поведения этих двоих были ему абсолютно непонятны, да и знать их он совершенно не хотел. Но одно было ясно точно — даже если она продолжит так же «добросовестно» выполнять его указания, ситуация явно не изменится к лучшему. Поэтому он плюнул на все возможные рассуждения о правильности такого шага и просто приказал домовому эльфу приносить ужин прямо сюда, в его гостиную, перед приходом девчонки.

Вот и сегодня, когда до ее появления оставалось всего ничего — каких-то две-три минуты, ужин уже ждал ее на столе. Снейп еще раз взглянул на часы и уже собрался было проверить кое-какие записи в журнале, как за дверью раздались голоса. Сначала он даже не разобрал слов — только общий тон: раздражённый, с тем нарастающим напряжением, которое обычно бывает либо перед глупой дракой, либо перед тем, как кто-то расплачется. Северус резко выпрямился — снова, что ли? Его внутренне передёрнуло: неужели этой троице того раза не хватило и они настолько обнаглели, что опять цепляются к девчонке, причем прямо у него под дверью? Он сделал пару шагов к двери, уже представляя, как выйдет в коридор и поинтересуется у этих идиотов, что им было неясно из его слов в прошлый раз.

Однако, подойдя ближе, он понял, что хоть голоса и показались ему знакомыми, принадлежали они вовсе не тем, кого он ожидал. Это была не Паркинсон. Не Малфой, и даже не кто-то из их компании. Это оказался Поттер и его “лучший” друг, усердно пытавшиеся что-то узнать у девчонки прямо у его порога.

— Гермиона, подожди, ну хотя бы на минуту остановись! — голос Уизли был не просто раздражённым — он уже почти срывался на крик. — Ты уже месяц так! С первого дня учебы. С нами не разговариваешь, домашку вместе не делаешь, в гостиной не появляешься… Что с тобой вообще творится?!

— Рон, хватит, — Поттер, пытавшийся сгладить ситуацию, наоборот, звучал устало, словно повторял это уже не в первый раз. — Давайте спокойно поговорим, без криков…

— А как тут спокойно разговаривать, если она нас будто не замечает? — вспылил Уизли, явно задетый. — Гермиона, ну почему? Мы же друзья или уже нет? Почему ты всё время убегаешь? Если ты не хочешь больше с нами общаться — так и скажи, — в голосе мальчишки слышалась явная обида, — только хватит делать вид, что мы вообще не существуем!

Ответ прозвучал тихо, с заметным напряжением в голосе, словно девочка сомневалась в том, что говорит:

— Я не хочу ссориться, правда, просто… просто много дел.

— Мы слышим это уже в десятый раз, — Уизли тяжело выдохнул. — Каких дел, Гермиона? Если снова скажешь про учебу — не поверю, твои эссе стали хуже моих, ты сама на себя не похожа! Что происходит? Скажи уже прямо!

Снейп хмыкнул про себя. Вот оно как оказалось: не эти двое вдруг ни с того ни с сего начали осаждать девчонку вопросами. Наоборот — это она первой отгородилась от своих друзей глухой стеной молчания, а те, потеряв её привычное общество, теперь хватались за любую возможность узнать, что же случилось с подругой. Он, конечно, знал, что потеря близких может выбить из колеи кого угодно, изменить человека до неузнаваемости. Но даже с учётом этого ему трудно было понять, почему девчонка просто не рассказала друзьям о том, что произошло. Почему она не стала искать поддержки у тех, кто, как ему казалось, был ей ближе остальных. Ведь даже Поттер со своим врождённым идиотизмом смог бы, наверное, проявить хотя бы минимум такта, узнав о гибели её родителей. А судя по тому, как эти двое сейчас вели себя у его двери, они явно до сих пор не знали ничего о случившемся.

Но наиболее странным, пожалуй, было даже не это. А то, что, избегая общества друзей, она предпочла проводить вечера именно с ним, сначала на отработках, теперь в лаборатории. Снейп оборвал эту мысль ещё на середине, решительно не желая разбираться в том, что за этим стояло, очевидно же, что девчонка просто хотела занять себя какой-нибудь работой, просто чтобы отвлечься от ощущения утраты. Но как бы он себя ни убеждал, внутри всё равно оставалось ощущение нереальности, какой-то неправильности происходящего. Будто кто-то раз за разом путал роли в плохо сыгранной пьесе. Это был уже второй раз, когда Грейнджер «выбирала» именно его. Если тогда, увидев ее тетрадь, с трудом, но всё-таки он заставил себя принять простую мысль, что среди преподавателей она, руководствуясь какой-то странной логикой, сочла более достойными внимания его слова, то теперь всё выглядело совсем иначе. Теперь речь шла не только о профессиональном авторитете.

Ладно бы она приходила в лабораторию, продолжая при этом проводить время с друзьями — тогда всё бы укладывалось в его объяснение: ей нужно было просто отвлечься от мыслей, чем-то себя занять, при этом не важно чем — учебой, работой в лаборатории или игрой в шахматы. Ладно бы она выбрала полное одиночество, погрузившись в учебу, и просто появлялась бы изредка на отработках, чтобы задать ему пару вопросов, на которые не смогла найти ответ, — это было бы понятно, предсказуемо, правильно.

Но то, что он слышал сейчас за дверью, то, что наблюдал последние недели, не укладывалось ни в одну из этих схем. Всё выглядело так, словно в его обществе ей было комфортнее, чем с друзьями, чем с любым другим преподавателем, чем в одиночестве. Это уже выходило за любые рамки. Это было абсурдно. Он прекрасно знал, был уверен, что всё это просто не могло быть правдой. Такого не бывает. Это была просто какая-то ошибка. Либо он чего-то принципиально не понимал, либо девчонка сама не осознавала, что делала. Никто в здравом уме не мог добровольно выбрать его просто как человека. Использовать — да, терпеть из необходимости — несомненно. Но выбрать по своей воле, предпочесть его общество кому-то другому? Нет. Такого не бывает. Не с ним.

От этих мыслей его отвлёк вновь раздавшийся за дверью голос девочки. Теперь она говорила ещё тише, медленнее, аккуратно подбирая формулировки — будто боялась сказать лишнее или просто не могла подобрать подходящих слов.

— У меня просто… трудный год. Мне нужно время. Потом я вам все объясню. Не сейчас.

— Мы уже который раз даём тебе время! — не выдержал Уизли. — А ты всё равно даже не пытаешься ничего объяснить! Вечно занята, вечно убегаешь! Да ты со Снейпом теперь больше общаешься, чем с нами! Неужели тебе самой нравится таскаться за ним по подземельям, пока он портит тебе настроение своими мерзкими придирками? Или он заставляет тебя там работать? Иначе я не понимаю, что ты вообще там забыла у этого…

Снейп приподнял бровь. Вот и дождались — начались обвинения, догадки и, конечно, оскорбления в его адрес. Впрочем, чего ещё ждать от Уизли. Классическая гриффиндорская манера: если что-то не укладывается в их простую картину мира, надо непременно найти виноватого — желательно кого-то, кто и так давно записан в список личных врагов.

Он уже мысленно приготовился услышать ещё парочку особенно удачных эпитетов в свой адрес, но девочка прервала друга прежде, чем тот успел договорить:

— Не продолжай, — отрезала она. В одно мгновение в её голосе не осталось и тени прежней неуверенности или усталости, теперь в каждом слове звучала холодная решимость. Сталь, не терпящая возражений, которую раньше он от нее никогда не слышал. — Профессор Снейп здесь ни при чём. Это было только мое решение. Я сама попросила. Он просто разрешил мне работать здесь.

На секунду в коридоре повисла тишина. Похоже, ни один из мальчишек не ожидал подобной реакции от подруги. А потому теперь оба просто не знали, что на это ответить — даже Поттер, кажется, растерялся, не пытаясь вставить своё дежурное «давайте успокоимся».

— Как скажешь, — наконец буркнул Уизли, — только не удивляйся потом, если однажды никого рядом не останется…

— Рон, — перебил его Поттер, почувствовав, что друг зашёл слишком далеко. — Хватит. Мы ведь просто хотим понять, что происходит. Никто не собирается бросать тебя, Гермиона. Просто… просто скажи, если тебе действительно нужна помощь.

Разговор зашел в тупик. Всё снова вернулось к тому, с чего началось: претензиям, вопросам, на которые девчонка не собиралась отвечать, обещаниям помочь.

— Спасибо, Гарри, но сейчас мне правда проще одной. Я… просто не готова всё это обсуждать. Простите. Мне пора.

Последние слова прозвучали мягко, но так, что вряд ли у кого-то бы возникло желание возразить. Решение было принято, разговор окончен. За дверью воцарилась неловкая тишина. А спустя минуту послышались удаляющиеся шаги, раздражённые, быстрые — Уизли явно демонстративно уходил первым, за ним чуть медленнее следовал Поттер. Девочка, судя по всему, осталась стоять на месте, переводя дух после сложного разговора. Затем, судя по приглушённому шороху, сделала шаг к двери. Снейп поспешно отступил назад, стараясь, чтобы его лицо снова стало привычно бесстрастным и отстранённым.

Когда дверь тихо отворилась и девочка вошла внутрь, она выглядела ещё бледнее и напряжённее, чем обычно. В глазах горел странный огонёк, а пальцы сжимали края мантии. Северус молча окинул её внимательным взглядом, не говоря ни слова. Она застыла на месте, явно чувствуя себя крайне неловко.

— Профессор… Простите, я задержалась, — тихо сказала она, смотря в сторону. Голос звучал ровно, но в нём слышалась плохо скрываемая дрожь.

— Ваш ужин уже остывает, мисс Грейнджер, — сказал он спокойно, словно ничего не произошло.

Девочка подняла глаза, и на секунду в её взгляде мелькнула удивлённая благодарность, словно он только что сделал что-то невероятно важное, хотя он всего лишь дал ей возможность не думать о произошедшем разговоре, не вспоминать те слова, которые явно её мучили.

Он коротко кивнул в сторону стола, и она послушно направилась туда, тихо опустившись на стул. Он же отвернулся, делая вид, что занят, хотя его мысли вновь и вновь возвращались к услышанному.

Спустя некоторое время работа в лаборатории уже шла своим чередом. Прошел почти час, как они начали, и если бы не недавний разговор за дверью, это был бы обычный вечер, ничем не отличающийся от предыдущих.

Девочка стояла за соседним столом, сосредоточенно измельчая сушёные листья валерианы. Нож в ее руках двигался куда увереннее, чем неделю назад. Пропала нервозность, на лицо вернулась та самая сосредоточенность, с которой он привык видеть её на отработках. Иногда, если задумывалась, резала чуть медленнее, но видно было — уже не боялась сделать лишнее движение, не вздрагивала от любого замечания, в общем, начинала понемногу здесь осваиваться. Это было странно, но чем больше её поведение напоминало то, к которому он привык на отработках, тем меньше она казалась ему помехой, вторжением в личное пространство: в какой-то момент он и вовсе обнаружил, что и сам начал потихоньку привыкать к ее присутствию, временами даже забывая о ней, полностью погружаясь в работу.

Вот только сегодня сконцентрироваться на зелье не получалось, после всего услышанного взгляд невольно то и дело возвращался к девчонке. Раньше он как-то даже не задумывался о том, зачем она решила приходить сюда. Неужели ей и впрямь было интереснее стоять здесь, в сотый раз нарезая полынь, чем болтать с друзьями в гостиной или читать в библиотеке? Он, честно говоря, и сам-то от этой рутины давно уже устал — всё, что нужно было больничному крылу, он мог сварить с закрытыми глазами. А для подростка подобное времяпрепровождение и вовсе должно было быть скукой смертной. Даже для Гермионы Грейнджер. Тут ведь не было ничего такого, чего она раньше не знала: базовые зелья, стандартная подготовка ингредиентов — просто повторение одних и тех же действий. Да она наверняка уже сто раз пожалела о том, что решила приходить сюда. Просто не знает, как отказаться, раз сама напросилась — типично гриффиндорская привычка: сперва импульсивно влезть во что-то, а потом не знать, как выбраться.

Снейп нахмурился, исподлобья посмотрев на девчонку. Он хотел увидеть скуку в ее глазах, заметить усталость, найти хоть какое-то подтверждение своим мыслям, но как назло столкнулся со взглядом девчонки, внимательно наблюдающей за тем, как он шинкует корень мандрагоры, с таким интересом, что он сам на мгновение засомневался, а действительно ли варит обычное бодроперцовое зелье или уже успел случайно создать философский камень.

Подобные взгляды он ловил на себе неоднократно еще со времен отработок, когда изредка ему приходилось варить что-нибудь при ней. А с ее второго или третьего появления в лаборатории они лишь участились. И смотрела она совсем не как человек, загнавший себя в угол собственной инициативой, скорее наоборот, как искушенный ученый, стремящийся понять, почему вещи устроены именно так, а не иначе: вглядывалась в его руки, не столько копируя движения, сколько выискивая причину, почему он клал корень в определенный момент, а не минутой раньше; почему нож поворачивал под таким углом, почему игнорировал какие-то стандартные шаги, а на других задерживался дольше, чем того требовала инструкция.

И это… раздражало. Потому что рушило его гипотезу. Если бы она скучала — всё было бы просто. А так… Но он был не настолько наивен, чтобы сразу поверить в её искренний интерес. В памяти еще была свежа прошлогодняя история с кражей шкурки бумсланга и рога двурога. Тогда он довольно быстро понял, кто был к этому причастен. Догадаться было несложно, в конце концов ведь именно ему пришлось возвращать Грейнджер человеческий облик после «неудачного эксперимента с трансфигурацией», как она выразилась.

Может, и сейчас у нее созрел новый «гениальный» план? Только на этот раз, помня про прошлый провал, она всё-таки решила уточнить спорные моменты заранее, да и заодно прихватить у него пару редких ингредиентов. Он с сомнением оглядел полки, проверяя, не исчезло ли чего за время работы, но тут же мысленно фыркнул. За всё это время у неё было предостаточно возможностей незаметно утащить любой ингредиент, и всё-таки ни один флакон, ни одна банка не покинули своего места без его ведома. Да и её интерес не был направлен на какую-то одну конкретную область — Грейнджер выспрашивала буквально обо всём. Ему, при всём его обширном багаже знаний, не удавалось даже предположить, что она могла бы пытаться сварить, одновременно интересуясь и методиками выделения редких алкалоидов для зелий памяти, и особенностями расщепления эфирных масел в лечебных настойках. С таким набором вопросов, казалось, девчонка ещё сама не решила, собирается ли она стирать воспоминания свидетелям особо неловких происшествий в школе или лечить гриффиндорских неудачников после квиддича.

Можно было бы, конечно, решить, что она вдруг просто увлеклась зельеварением, причем настолько, что чуть ли не поселилась в его лаборатории. Ее разноплановые вопросы удобно ложились на эту версию. Вот только сил и времени работа здесь отнимала довольно много, в отличие от простых отработок. А вот по-настоящему полезной информации она отсюда выносила не сильно больше, чем с них: он ведь и раньше отвечал на ее вопросы, не особо охотно, но все-таки…

Но это еще ладно — можно было бы списать на странную логику и упертость девчонки, стремящейся посвятить всё свободное время новому увлечению. Однако мысль о том, что Грейнджер, которая годами считала истиной любую строчку в школьных учебниках, вдруг так резко сменила авторитеты, вызывала много вопросов. Даже увидев её тетрадь, ловя на себе эти взгляды, слыша её бесконечные вопросы, он не мог поверить в это до конца, не мог понять причин подобных изменений. Почему она вдруг решила искать ответы у него, а не в библиотеке? Неужто книги уже не могли удовлетворить её жажду знаний? В библиотеке Хогвартса, вроде, еще не перевелись авторы, чьи фамилии успели обрости славой и должны были вызывать у нее благоговейный трепет. Вся эта компания — Ботт, Уилтшайр, даже Бьюдли — у них не то что главы, у них списки рекомендованных работ больше его лабораторного журнала. Да, он мог бы поспорить с большинством, но… кого когда-либо интересовало его мнение?

Он же не какой-нибудь Джеймс Поттер или Сириус Блэк, которым стоило только появиться, как вокруг тут же начинали собираться толпы фанатов. Хотя ни у одного из них не было ни выдающегося таланта, ни особого ума, ни даже элементарного трудолюбия, лишь умение привлекать внимание беспрестанными выходками. Но при этом именно у них всегда был выбор — с кем дружить, с кем не общаться, кого защищать, а над кем издеваться. А про него самого вспоминали лишь тогда, когда нужно было найти козла отпущения или когда никто другой не хотел брать на себя грязную работу. Так было всегда. Награды — другим. Уважение — другим. Даже простое человеческое спасибо — и то роскошь. Северус невольно сжал зубы при мысли об этом.

Вся их жизнь, казалось, была сплошной игрой, правила к которой они сами же и придумывали на ходу. Если ты был не из их круга — извини, для тебя правила были другими. Так, если бы он сделал хоть половину из того, что творили Мародёры, то его ждало отнюдь не место школьной знаменитости, а как минимум исключение из Хогвартса.

И как подобное назвать? Несправедливость? Смешно. Это слишком мягкое слово. Мир никогда не был справедлив — не для таких, как он. Здесь ценилось всё, кроме настоящих усилий. И что самое отвратительное — даже спустя годы ничего не изменилось, кроме имён.

Теперь вместо Джеймса был Гарри. Гарри Поттер. Мальчик, который выжил. Мальчик, которому всё позволено. Ему можно опаздывать, ему можно нарушать, ему даже можно не уметь — всё равно всегда найдётся тот, кто его защитит, прикроет, даст второй, третий, десятый шанс. Ему прощается всё. Его дерзость считается храбростью, глупость — искренностью, а ошибки вознаграждаются. Хотя сам мальчишка ничем не заслужил подобное отношение. Ничем. Но так же, как и его папаша, явно считал обратное. Хотя ни одному из них никогда — ни разу — не приходилось завоевывать уважение, прикладывать усилия, добиваться чего-то своим трудом.

О, Мерлин, как же ему хотелось высказать им всё, что он о них думает, просто раз за разом повторять всем этим «героям» в лицо: вы не сделали ничего, чтобы заслужить это. Вам просто повезло. Вам всё просто дали. Всё, что вы так не цените, что даже не замечаете.

Снейп даже не заметил, как сжал ладони в кулаки, чувствуя, как в висках пульсирует злость. Ему не нужны были благодарности и признание — он давно научился жить без них. Но почему всё равно было так горько? Почему всякий раз, как он видел очередного счастливчика, ему хотелось доказать — себе, миру — что достоин не меньше, что мог бы, если бы только дали шанс…

Стоп.

Он заставил себя резко выдохнуть, разжал пальцы, возвращая себе привычное внешнее спокойствие. Нет смысла, Северус. Всё это он проходил уже тысячу раз. Думать о справедливости — всё равно что ждать дождя в пустыне. Всё давно решено, роли розданы. Да и есть куда более актуальные вещи, требующие внимания.

Он перевел взгляд на Грейнджер, заставляя себя вернуться к размышлениям о причинах ее нахождения здесь. Девчонка в это время увлеченно пыталась повторить подсмотренное у него ранее движение. Будь на ее месте какой-нибудь первокурсник, подобное поведение он бы счел ничем иным, как попыткой подлизаться, заполучить его расположение, улучшить оценки. Но ей-то к этому времени уже должно было быть известно, что подобное с ним не работало. Да и прибегать к таким методам кому-кому, а ей уж точно было незачем — в последнее время ее работы вышли на тот уровень, когда он сам готов был поставить ей «выше ожидаемого», а то и «превосходно» без внутреннего сопротивления.

Он мысленно усмехнулся: ему сама собой вспомнилась фраза, брошенная Уизли пару часов назад, на этом фоне звучащая ещё абсурднее. Тот со всей серьезностью утверждал, что эссе Грейнджер стали хуже, чем его собственные. Невольно возникал вопрос, а перед тем, как разбрасываться столь громкими заявлениями, мальчишка вообще читал хотя бы свои последние работы? Его писанина как-то не напоминала академические трактаты, способные составить конкуренцию эссе Грейнджер… да хоть чьим-то вообще. Найти там пару слов, написанных без ошибок, уже можно было счесть достижением. А его представления о структуре текста, по-видимому, и вовсе ограничивались одним-единственным правилом о том, что строчки на пергаменте должны быть написаны сверху вниз. Иной раз при проверке его работ у Снейпа мелькала мысль, что если дать перо троллю, тот и то напишет более связный текст, чем те каракули, что младший Уизли умудрялся сдавать ему под видом эссе.

Потому ляпни мальчишка подобную чушь еще неделю назад, он бы даже не обратил на это внимание, списав все на привычное самолюбие рыжего идиота. Но сейчас… сейчас это слишком уж перекликалось с теми нелепыми разговорами коллег, которые он слышал за обедом последние дни, что не могло не заставить задуматься.

Обычно, когда Спраут или Макгонаголл начинали судачить о способностях учеников, он либо погружался в собственные мысли, либо и вовсе уходил из-за стола. Ему дела не было до того, чем отличились очередные гриффиндорцы, особенно если это не касалось зелий. Но последнюю неделю, с того самого момента, как он, как идиот, согласился пускать девчонку в лабораторию, — стоило ему услышать её имя, как он ловил себя на том, что прислушивается. А Грейнджер в последнее время стали упоминать как-то уж слишком часто.

Вчера вот, например, Минерва посетовала на то, что “девочка совсем потеряла интерес к учебе”. Он сначала подумал, что ослышался, но нет — сегодня этот разговор повторился, только, если в первый раз тему никто не поддержал, то на этот раз к обсуждению примкнули и Флитвик со Спраут, которые в два голоса стали жаловаться на то, что мисс Грейнджер стала неактивна на уроках, делает задания кое-как.

Он слушал — и не узнавал девчонку, о которой они говорили. Потеряла интерес к учёбе, прекратила участвовать в обсуждениях, выполняет задания кое-как? Серьёзно? Да если бы у него в лаборатории была хоть половина таких «утративших интерес», Министерство бегало бы в Хогвартс за патентами, а не за протоколами об очередных несчастных случаях.

Впрочем, возможно, коллеги были правы — именно так нынче и выглядит очередной признак утраты интереса — допекать профессора до того, что он, начинал сомневаться в собственных знаниях. Нет, он бы этого вслух, конечно, не признал, но были моменты, когда её вопросы, её «почему именно так?», «а если попробовать иначе?» заставляли его останавливаться, вдумчиво перебирать формулы в голове, прежде чем ответить. Мерлин, с лучшими учениками старших курсов такого не было уже лет пять.

И ведь так не только с вопросами. Работы. Те самые домашние задания, которые, по мнению остальных профессоров, она теперь выполняла «кое-как». О да, конечно. На фоне прошлогодних шедевров — аккуратно выписанных цитат, педантичных повторов и трогательной привязанности к нумерации параграфов — нынешние действительно выглядели ужасно. В них появилась наглость думать самостоятельно. Спорить с авторами. Предлагать свои варианты. И, о ужас, — ошибаться. Иногда — в тех областях, о которых редкий старшекурсник даже слышал, не то что задумывался. А иногда… иногда так, что просто хотелось спросить, не Поттер ли диктовал ей этот абзац. Но даже тогда это было больше похоже на эссе, чем все «идеальные» работы, что она сдавала в предыдущие годы. У них появился потенциал. Да что уж, ему самому было иной раз интересно читать, что же она там понаписала. А иногда он даже ловил себя на том, что перечитывал отдельные абзацы — не потому что сомневался в правильности, а потому что у него самого возникали идеи, как развить её предположения дальше.

И ведь всё это было с начала сентября. Удивительно, что его коллеги этого не замечали. Хотя чему тут удивляться… Они всегда были слепы ко всему, что выходило за привычные рамки. Как только девчонка перестала размахивать рукой и цитировать очередной параграф, сразу посчитали: потеряла интерес. Профессионалы — одно слово.

Он уже было собрался выкинуть из головы эти бредни и сконцентрироваться на работе, но ощущение, будто он что-то упускал, не пропадало. Уж больно уверенно и коллеги, и даже этот рыжий идиот твердили одно и то же. Может, они и правда замечали то, чего не видел он? Может, ситуация на других уроках действительно отличалась? Он постучал пальцем по столу, нахмурившись. В это верилось с трудом. С чего бы девчонке там вести себя иначе? Нет, он понимал — к его предмету, его ответам она проявляла повышенный интерес. Даже слишком. Но это ж не означало, что другие дисциплины ей стали безразличны. Наверняка же она уточняла что-то и у Спраут про свойства мандрагоры, и у Минервы — про тонкости трансфигурации.

Он криво усмехнулся, осознав нелепость сделанного предположения. Конечно, Северус, всё так и происходило. Остальные профессора просто решили скромно умолчать об этом, предпочтя жаловаться на любимую ученицу. Действительно, зачем им было упоминать такие мелочи? Они же портили всю драматичность ситуации.

А чего тогда уж сразу не предположить, что коллеги забыли сказать и о том, что девчонка после уроков заглядывает и к ним? Скажем, у Спраут по ночам пропалывает грядки в теплицах. С Флитвиком, разумеется, перед завтраком отрабатывает новые заклинания, с восхищением следя за каждым его взмахом палочки. А с Минервой на переменах попивает чай, ведя умные разговоры о будущем магического образования. Логично, не правда ли? Это, разумеется, куда более вероятно, чем то, что она проводит всё своё свободное время у него, не успевая даже делать домашние задания по другим предметам.

Он скривился. Смешно. До нелепости смешно. Так долго сам себя пытался убедить в том, во что и сам уже не верил. Такими темпами он скоро дойдет до того, что станет походить на идиота, уверяющего себя, что взрыв в кабинете был «запланированным экспериментом».

Ему уже давно должно было стать очевидно, что девчонка не оставляла себе времени практически ни на что, кроме работы здесь. Удивительно только, что на эссе по зельеварению всё же находила время и силы — не иначе делала их глубокой ночью. Хотя чему тут удивляться? Уже было предельно ясно: девчонка расставила приоритеты. Вот только что именно она поставила во главу угла? Зельеварение? Сомнительно. В ее тетради были записи и про чары, и про трансфигурацию. Но если ей не был уж столь важен сам предмет, почему тогда она решила приходить к нему? Почему не к Минерве? Почему не к Флитвику?

Пальцы сами собой сжали край лежавшего рядом пергамента. Эти же вопросы он задавал себе еще неделю назад, впервые увидев ее тетрадь. Хотя и тогда, и сейчас знал на них ответ. Но в тот раз у него все-таки получилось от них отмахнуться. Получилось, закрыв глаза на все странности, сделать вид, что ничего необычного не происходило. Не зная, не видя того, как девчонка относится к остальным, смог убедить себя, что особой разницы не было, что его слова в ее тетради еще ничего не значили — всего лишь признание его большей компетентности в некоторых областях. И только.

Но теперь эта удобная ложь рассыпалась. Все эти разговоры вынуждали посмотреть неудобной правде в глаза, буквально ткнув в нее носом. Пергамент, что он все еще сжимал, хрустнул и порвался. Снейп уже не мог отрицать, что причиной всех действий девчонки было то, что она выбрала его.

Она выбрала его.

На секунду всё вокруг будто растворилось в этом, казалось бы, невозможном факте. Внутри, там, где обычно царили лишь холод и мрак, вдруг разлилось слабое, едва уловимое тепло. На миг показалось, что стоит только позволить — и оно разольется по всему телу, заполнит пустоту, оставленную годами одиночества, даст поверить, что… Нет. Не смей. Резко, словно влепив себе пощечину, он одернул себя, желая задавить это чувство на корню прежде, чем оно успеет превратиться в нечто большее.

Но было уже поздно: где-то в самой глубине него, за всеми возведенными стенами, мальчишка, что все еще жаждал быть нужным и важным хоть для кого-то, вдруг отчаянно протянул руки к этому теплу, не давая погасить прошлым разочарованиям зарождающийся огонек надежды. И вместе с этим движением ожили и прежние мечты — глупые, наивные, — впервые за много лет осмелившиеся напомнить о себе. Но они еще не решались заявлять о себе открыто, лишь прятались под маской сомнений, шепча: а если на этот раз всё будет по-другому? Может… Он резко выдохнул, желая заглушить навязчивый шепот. Северус, серьёзно? До сих пор питаешь подобные иллюзии? И из-за кого? Из-за девчонки, что терпеть не мог два года. Что изменилось с того времени?

Вопрос не требовал ответа, но, будто в насмешку, собственная память услужливо подкинула то, чему еще вчера он находил массу иных объяснений: взгляды, наполненные восхищением. Да, именно им, девчонка же не притворялась все это время. Она смотрела на него так, будто он и правда знал всё, будто мог дать ответ на любой вопрос, будто мог сварить все, что угодно. Казалось, она видела в нём то, чего он сам в себе не замечал. Он на мгновение задержал взгляд на своих руках — покрытых старыми шрамами, обожженных парами зелий, — словно увидел их чужими глазами. Пальцы едва заметно дрогнули, и он с досадой провёл ладонью по лицу, стирая остатки наваждения.

Жалок. Нашёл, чем гордиться. Один взгляд девчонки — а ощущение, будто только что наградили Орденом Мерлина, не иначе. Что дальше? Будешь сиять от счастья, если Поттер однажды не скривится при виде тебя? А может, и вовсе потеряешь голову, если кто-то решит поблагодарить или, Мерлин упаси, спросить твоё мнение?

От самобичевания его отвлек звук бурлящего зелья, норовившего выплеснуться из котла. Снейп нахмурился, с раздражением осознав, что последние минут пять ничего не делал, а лишь прожигал взглядом рога двурога, так и не добавленные в котёл. Стиснув зубы, он схватил ступку с пестиком и принялся с остервенением толочь рога, будто мог вместе с ними раздавить собственные “слабости”. Каждый удар отдавался в висках. Мелкие осколки летели на стол, оседали на пергамент, на рукава, но он не останавливался, хотя чувствовал, как сбивался ритм: привычная точность, с которой он всегда работал, исчезла. А шёпот в голове и не думал умолкать, становясь всё громче, навязчивее, придавая значение тому, о чём он и думать не хотел.

Ты ведь видел её тетрадь, Северус. Видел, что она пишет. Для неё твои слова значат больше, чем сотни учебников. И не потому, что ты профессор, не потому, что это будет на экзамене, — потому что она видела, как ты работаешь. Видела, что за каждым отточенным движением стоял опыт, за каждой правкой рецепта — годы упорного труда. Она заметила то, мимо чего остальные проходили, не глядя.

Сердце сжалось. Он не хотел этого слышать. Не хотел вспоминать то чувство — когда держал её тетрадь и на секунду ощутил себя не «Северусом Снейпом, мрачным зельеваром, ужасом всех студентов», а просто… человеком, чьи слова могут быть кому-то важны.

Он с силой сжал пестик так, что побелели костяшки пальцев. Замолчи. Не продолжай. Это всё неважно. Да хоть бы она весь кабинет обклеила его афоризмами — что это доказало бы? Пусть считает его наставником, примером для подражания, кем угодно. Это её иллюзии. Её проблемы, когда они разобьются при столкновении с реальностью. А для него всё это ничего не значит. И не должно значить. Она для него никто. Движения пестиком становились резче. Смесь в ступке уже давно превратилась в пыль, но он всё продолжал — до тех пор, пока пестик не выскользнул из пальцев, ударившись о стол. Проклятье. Он резко выпрямился, схватил ступку и пересыпал растолчённые рога в котёл, но рука вновь дрогнула, часть порошка просыпалась на стол. Он едва не выругался вслух. Такого с ним давно уж не случалось. Он с досадой сгрёб всё обратно, почти не глядя. Ему уже было не важно, что там будет с зельем — хотелось лишь избавиться от непрекращающегося шёпота, что становился уже невыносим.

Ты ведь сам видишь, Северус. Она приходит к тебе по своей воле. Приходит, даже зная, что не дождётся улыбки, что не услышит ни слова похвалы. Даже так — возвращается снова и снова, будто разглядела в тебе что-то за стеной язвительности и холода. Напоминает кого-то, не правда ли? Девочку, что умела в каждом видеть хорошее. Девочку, что протянула руку мальчишке в обносках.

Перед глазами вспыхнул образ ярко улыбающейся Лили. Знакомые рыжие волосы, тот самый взгляд, свет которого когда-то придавал сил. Он замер, уголки губ невольно дрогнули в подобии ответной улыбки — неловкой, беззащитной. Секунда — и она превратилась в кривую, почти болезненную усмешку.

Северус, прекрати. Он потушил огонь под котлом. Это же даже не Лили. Это вообще никто. Чужой ребёнок, случайно оказавшийся рядом. Проблемная гриффиндорка, каких в Хогвартсе десятки. Он откупорил пустую колбу и плеснул туда зелье. Слишком резко — капли попали на рукав, на стол. Он ей ничего не должен. И она ему — тоже. Он схватил следующий флакон. Даже взрослые редко бывают постоянны, а дети и подавно. Сегодня она здесь с ним, а завтра найдёт себе нового кумира и исчезнет из его жизни так же, как и появилась, не оставив ни следа. И пусть. Рука дрогнула. Флакон чуть не выскользнул из пальцев, он перехватил его крепче. Его это не должно волновать. Её выбор для него не значит ничего. Как и она сама. Перестань цепляться за иллюзии, Северус. Не нужны тебе эти чувства, не нужны привязанности. Они приносят лишь боль, делают слабее. Ты прекрасно обходился без них. Пальцы сами нащупали пробку. Он вдавил её в горлышко последнего флакона, едва не расколов хрупкое стекло. Никто из ныне живущих тебе не нужен и не важен. Никто. Ты один — всегда был и будешь! Запомни это уже! Словно нерадивому ученику, он пытался вдолбить прописные истины мальчишке, что никак не мог перестать надеяться.

И вот шёпот наконец затих, и на несколько секунд в голове воцарилась звенящая тишина.

И именно в этот момент, когда, казалось, что всё вернулось на круги своя, внутри будто что-то надломилось и на свет из глубин сознания вышли вопросы, которым не было места в его привычном мире: если всё так, то что тогда вообще осталось в жизни? Долг, обязательства, одиночество? И это всё? Ничего больше? И если так, то разве может стать хуже? Почему бы тогда не попытаться? Ещё раз?

Память не замедлила с ответом, вмиг вернув его туда, где подобные надежды однажды уже обратились в прах. Годрикова впадина. Детская. Дверь, распахнутая настежь, запах гари. Бледная рука, протянутая к колыбели. Рыжие волосы, разметавшиеся по деревянному полу. Лили. Его Лили. Та, что больше никогда не откроет глаз. Никогда не улыбнётся. Никогда не простит. Никогда уже не даст шанса всё исправить. Никогда. Это был конец. И это — он. Он сам привёл смерть в её дом…

Сердце болезненно сжалось. Стало трудно дышать. Он пошатнулся, удержавшись за край стола, чтобы не упасть. Нет. Никогда больше. Ни за что. Ему захотелось просто закрыть глаза и исчезнуть, остаться в тишине, где ничего не напоминало бы о прошлом, не дарило ложных надежд. Но раздавшийся звук ударов ножа о разделочную доску с другого конца лаборатории вернул его в реальность, напомнив, где и с кем он находится.

Северус с трудом перевёл взгляд на девчонку, несколько мгновений просто вглядывался в нее, словно не узнавая, а потом — усилием воли — натянул на себя привычную маску. Всё, что происходило внутри, всю боль, тоску, усталость он скрыл за ней, внешне вновь став воплощением строгого преподавателя, для которого всё происходящее не выходило за рамки служебных обязанностей.

Пора было перестать путать роли, чётко провести размывшиеся границы, вернуть рамки на место. Он ещё раз взглянул на девочку — обычная студентка. Одна из сотен других. А что до её “особенного” отношения к нему — оно уж точно не причина идти на уступки или позволять ей больше, чем другим. Наоборот, повод быть строже. Если уж остальные профессора окончательно утратили в её глазах всякое подобие авторитета — настолько, что девчонка позволила себе столь явно игнорировать их предметы — то кто-то должен был напомнить мисс Грейнджер, что экзамены сдают не только по зельям. С этими мыслями он наконец нарушил молчание, сухо спросив:

— Как у вас обстоят дела с домашними заданиями по другим предметам, мисс Грейнджер?

* * *

Зелье профессора уже должно было быть готово — она знала рецепт почти наизусть. Но сегодня профессор действовал… странно. Не так, как обычно. Вместо того чтобы добавить финальный ингредиент, он дождался бурного кипения и лишь затем начал толочь рога двурога, причем делал это очень тщательно, так что порошок оседал повсюду. Может, профессор хотел усилить взаимодействие компонентов? Или уменьшить время, требующееся на то, чтобы зелье подействовало?

Она бы уточнила, но побоялась отвлечь: профессор был уж слишком сконцентрирован на процессе — даже не обратил внимание на слегка пролившиеся зелье. Так что Гермиона просто опустила взгляд на разделочную доску и сосредоточилась на мандрагоре, продолжая размышлять над изменениями, которые внес в рецепт профессор. Из мыслей ее вырвал неожиданный вопрос Снейпа:

— Как у вас обстоят дела с домашними заданиями по другим предметам, мисс Грейнджер?

Гермиона моргнула. Что? Домашние задания? Ей не послышалось? Почему вдруг сейчас? Профессор просто решил поинтересоваться, нет ли у нее вопросов по другим предметам? Или он узнал про тролля за трансфигурацию. А может… намекал, что она слишком много времени проводила здесь? Внутри у нее все похолодело. Она растерянно посмотрела на Снейпа — он явно ждал от нее ответа. Надо было сказать уже хоть что-то.

— Всё... всё в порядке, — пробормотала она, сама понимая, как неуверенно это прозвучало.

Профессор приподнял бровь и слегка склонил голову, внимательно глядя на нее.

— В порядке? — переспросил он всё тем же спокойным, но каким-то ледяным тоном. — Ваши преподаватели почему-то придерживаются другого мнения.

Ее щеки мгновенно вспыхнули. Конечно, они придерживались. Чего только стоил тот скорбный взгляд Макгонагалл, воспринявшей ее последнее эссе не иначе как оскорблением факультета. А эти бесконечные советы Флитвика о стоящей литературе. Он, видно, считал, что она сама понятия не имела, где в библиотеке лежали учебники. Забыла за лето, видимо. Конечно, она и сама понимала, что ее работы были далеки от идеала, в них пока было больше вопросов, чем ответов, местами встречался откровенный вздор, но уж лучше было ошибаться самой, чем блестяще воспроизводить чужие ошибки. А они пусть думают, что хотят: что она устала, расслабилась — что угодно. Плевать.

Вот только… Профессор… Если он тоже подумает, что она обленилась. Если разочаруется в ней, решит, что она зря тратит его время. Нет. Нет. Этого допустить было нельзя. Она должна была объясниться. Профессор обязательно поймет.

— Я… не забросила остальные предметы, — начала она осторожно. — Просто… я пытаюсь разобраться во всём глубже. Не просто выучить, а понять, как все работает. Приходится начинать заново… Почти с самого начала… А для этого… нужно время. Поэтому… не всегда успеваю за программой.

Она неловко опустила глаза, заметив, что все еще держала нож в руке, положила его на стол.

— Я не хочу просто переписывать учебники, — добавила тише. — Я выучила их еще летом. Я пытаюсь писать сама, своими словами, из того, что успела разобрать. Но... этого мало.

Она знала, что прозвучало нелепо, что объяснения напоминали детские оправдания, но что ещё она могла сказать? Она подняла взгляд, уже представляя, что услышит, что лаборатория — не место для тех, кто не справляется с программой, и эта дверь закроется для нее навсегда.

Профессор же с ответом не торопился. Просто смотрел. Так, что хотелось провалиться сквозь землю. Наконец, он произнес:

— Раз вам не хватает времени… — на этих словах Гермиона замерла, уже готовясь услышать самое худшее, — то закончим сегодня на этом. Отправляйтесь делать домашние задания.

Гермиона на секунду растерялась. И всё? Только это? Он не сказал ни слова про лабораторию. Не запретил приходить. Облегчение было таким сильным, что захотелось улыбнуться — но она лишь тихо выдохнула, поспешно кивнув, пока профессор не успел передумать:

— Да, сэр, конечно.

Она убрала нож, аккуратно вытерла доску, проверила, чтобы на столе не осталось ничего лишнего, и вышла из лаборатории. Но, дойдя до двери в коридор, она остановилась. Куда теперь?

В башню Гриффиндора? В библиотеку? Снова видеть друзей? Снова делать вид, что ничего не произошло? Ловить на себе взгляды однокурсников, для которых в последнее время она стала чем-то вроде непонятной диковинки? Отвечать на бесконечные вопросы? Или снова прятаться по пустым кабинетам, вздрагивая от каждого звука?

Нет. Ничего из этого не хотелось. Совсем.

Она с тоской оглянулась на камин, на мягкий свет, который отбрасывало пламя. Здесь было тихо. Спокойно. Здесь можно было думать. Работать. Без суеты и расспросов. Профессор ведь не сказал, куда идти. Только «делать домашние задания». Может, он имел в виду — здесь? Чтобы она занималась под его присмотром. Ну, чтобы он видел, что она действительно работает. Да, наверное, так.

Если он придёт и скажет уйти — она уйдёт. Но если нет…

Она тихо подошла к дивану, села на край и достала учебник и пергаменты.

* * *

Девочка ушла. Он остался один на один со своими мыслями, чувствуя себя так, словно стоит на тонком льду: один шаг — и он снова провалится в пучину сомнений. Надо было занять себя чем-то. Чем угодно, лишь бы не думать. Сейчас он был бы рад даже весь вечер провести за раскладыванием сушеной крапивы по оттенкам, но, оглядевшись по сторонам, с сожалением отметил, что из девчонки получилась толковая ассистентка. Чересчур толковая. Всё разложено, подписано, вычищено. Даже та завалявшаяся где-то в углу коробка с хламом разобрана.

Работы не осталось. Разве что навести «порядок» на его собственном столе — но это, как бы он ни пытался уверить себя в обратном, было не задачей, а жалкой попыткой сделать вид, будто он чем-то занят. Ну переставит он ступки и флаконы местами, пергаменты сложит чуть ровнее… Десять минут. Пятнадцать. А потом что?

Придётся… «отдыхать». Провести вечер за бокалом огневиски и журналом, в котором он и так знал половину статей наизусть. Прекрасно. Долгожданный отдых. Он криво усмехнулся. Хотел же — наслаждайся.

Через двадцать минут, закончив бессмысленно протирать уже чистые полки, он всё-таки вышел из лаборатории — на ходу массируя виски. После всего сегодняшнего голова гудела. Он мечтал уже просто упасть в кресло. Но, сделав шаг в гостиную, застыл на пороге.

Да быть не может…

Он протер глаза. Затем ещё раз. Нет, видение не исчезло.

В его гостиной.

На его диване.

Обложившись книгами и пергаментами.

Сидела Грейнджер и совершенно спокойно что-то писала.

Он устало провёл рукой по лицу, пробормотав:

— Во имя Мерлина…

Девчонка до сих пор его не заметила, продолжала писать, задумчиво грызя перо. Он кашлянул, привлекая ее внимание.

— Мисс Грейнджер, извольте объяснить, что вы тут делаете?

Она вздрогнула, торопливо выпрямляясь.

— Я… — она машинально придвинула к себе пергамент, будто его кто-то собирался отнять,

— делаю домашнее задание, профессор. Как вы и велели.

— Хм. Весьма рьяное исполнение указаний, — процедил он, пряча растерянность за сарказмом.

Снова.

Снова она выбрала быть здесь.

Снова предпочла его общество всем остальным.

Он поморщился, отгоняя навязчивую мысль, что вновь старалась увести его не туда. Девчонка просто недопоняла. Сейчас он спокойно прояснит ситуацию — и отправит её отсюда, куда положено.

Он уже почти сказал это.

Почти…

Да Мерлин с ней. Пусть остается. Ему же лучше. Хоть проконтролирует, что она делом занята.

— Продолжайте, — сухо бросил он, проходя мимо нее к столу.

Открыл нижний ящик — пальцы сами нащупали знакомую стеклянную поверхность… Но взгляд невольно скользнул на девчонку, всё так же погруженную в учебник. Мгновение колебался, глядя то на бутылку, то на нее, а потом, устало вздохнув, закрыл ящик, налил себе чай, взял журнал по зельеварению — тот самый, который он собирался «наконец спокойно почитать», и опустился в кресло напротив.

Голова ныла. Он развернул журнал на середине, уткнулся взглядом в статью о новых методах стабилизации ядов, но буквы упорно не желали складываться в слова, а взгляд то и дело норовил вернуться к девчонке.

Она сидела, чуть наклонившись, нахмурив лоб. На коленях — один учебник, рядом на подлокотнике — второй. Девочка переводила взгляд со страницы на страницу, водила пальцем по строкам, явно пытаясь решить, какая из двух книг врёт больше. Этот ее новый подход… Ощутимо напоминал ему кое-кого.

Северус криво усмехнулся и тут же оборвал улыбку.

Только вот он, в отличие от неё, в своё время не забрасывал остальные предметы. Впахивал везде, а не только там, где было интересно.

Он резко опустил взгляд обратно в журнал. Попытался сосредоточиться. «Экспериментальные данные свидетельствуют…». Данные свидетельствуют, конечно. Только его собственная голова сейчас свидетельствовала, что ей абсолютно плевать — на данные, на диаграммы, да и в принципе на все его попытки отвлечься.

Через несколько минут он сдался и вновь посмотрел, чем была занята девчонка: на этот раз она уже что-то писала прямо на полях учебника. Было непривычно видеть от нее столь «безжалостное» отношение к литературе, ведь еще недавно она тряслась над книгами как над священными реликвиями. Сейчас же… Она без тени благоговения зачеркивала в них целые куски. Не стесняясь, оспаривала тезисы признанных авторов. Пыталась думать сама. Задавалась вопросами. Почти как… когда выспрашивала его о проблемах классических рецептов.

Северус нахмурился. Странное чувство: будто то, что он считал уже почти своим, вдруг оказалось не только его. Нет, понятное дело, это неважно…

Он откинулся чуть назад, пытаясь сосредоточиться на статье. Но через минуту не выдержал и сам не зная зачем поинтересовался:

— И какой предмет удостоился столь… основательного разбирательства, мисс Грейнджер?

Девочка оторвалась от текста, сосредоточенный взгляд сменился слегка растерянным.

— Защита от тёмных искусств, сэр. Эссе к следующему уроку.

ЗОТИ.

Конечно.

Внутри сразу же всплыло знакомое лицо. Измождённое, с вечно усталыми глазами и этой его псевдодоброжелательной мягкостью, от которой хотелось вытереться. Люпин.

Северус поморщился.

Директор, кажется, превратил должность преподавателя ЗОТИ в отдельный вид развлечения. Как минимум для себя. В прошлом году — самовлюблённый пустозвон с улыбкой идиота. До этого — нервный заикающийся лжец, у которого на затылке темнела вторая сущность. А в этом — оборотень, всем своим видом демонстрирующий, насколько он «безопасен» и «безобиден».

Великолепная подборка. Если цель — убедить всех, что должность проклята и нормальным туда путь заказан, директор с задачей справлялся блестяще.

Северус скривился.

Хотя идиотам нравились спектакли вместо уроков, что устраивал новый профессор. Вон Поттер уже которую неделю сиял после уроков Люпина, как начищенный кубок, — для подобного эффекта, впрочем, достаточно было вскользь упомянуть, каким чудесным был его отец.

Снейп мрачно отхлебнул чай, будто мог им заглушить раздражение.

А может, и она…

Может, она и к нему относится так же…

Может, и на нее произвели впечатление эти «представления» на уроках…

Люпин же ни слова про нее не сказал за обедом.

Может, не такой уж он сам и особенный…

Может, никто именно его и не выбирал…

Может, он напрасно лишь накрутил себя, напридумывал всякое про особое отношение…

Так было бы проще, привычнее, а потому он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку. И прежде, чем успел себя остановить, спросил:

— И как вам профессор Люпин?

Он ждал ее восторгов со страхом и надеждой одновременно, но девочка лишь посмотрела на него удивлённо и пожала плечами, словно сам факт того, что он интересуется мнением о другом преподавателе, показался ей страннее, чем все сегодняшние разговоры вместе взятые.

— Неплохой. Преподаватель как преподаватель.

Снейп не сразу понял, что выдохнул. От сердца будто отлегло. Смешно — но именно так и было. Даже настроение заметно улучшилось, но этого он, разумеется, не признал бы даже под пытками.

— Вот как, — сухо заметил он, стараясь не выдать облегчения, но голос сам смягчился. — И что же тогда вызывает затруднения? Насколько мне известно, в заданиях Люпина нет ничего, с чем вы не справились бы ещё на первом курсе.

Девочка оживилась, чуть подалась вперёд.

— Нам задали написать про капп — основные особенности, привычные места обитания, манеру нападения. Общая информация в принципе в справочниках сходится, но я… — она на секунду замялась, — я решила углубиться в способы предотвращения нападений и нейтрализации вреда, если нападение всё-таки произошло. Но вот здесь уже начинаются противоречия.

Она подняла один учебник.

— Одни пишут, что это в основном безобидные существа, и достаточно просто отвлечь каппу поклоном, чтобы вода вылилась из впадинки на голове. Другие — что они смертельно опасны и требуются аж три аврора, чтобы безопасно их обезвредить, и единственный шанс выжить в стычке с ними — едва заметив каппу, бросить в нее осушающее заклинание. А вот здесь, — она кивнула на другую книгу, — что подобные чары малоэффективны. И я… — она поморщилась, — я не понимаю, как это всё совместить. Если мы говорим о защите, то важнее ведь не просто знать, что каппы опасны, а понимать, какие меры реально работают. А авторы… будто говорят о разных существах. Возможно, способы различаются в зависимости от места обитания каппы или времени суток, когда человек с ней столкнулся…

Северус молча слушал — и внутри поднималось странное, почти злорадное удовлетворение. Браво, профессор Люпин. Прекрасная работа. Настолько прекрасная, что ученица третьего курса вынуждена сама разбираться, как не остаться калекой при встрече с очередной тварью, — вы явно блистательно справляетесь с обязанностями.

Он усмехнулся про себя. Впрочем, девчонке повезло. Если ей нужен был действительно компетентный преподаватель по защите — он сейчас сидел прямо напротив неё.

— Как обычно, авторы учебников, как и большинство писак, стремятся упростить картину до идиотизма, чтобы её могли понять даже такие экземпляры, как младший Уизли. Поэтому каждый выбирает один аспект и делает вид, что он решает всё, — начал он. — Маррин из тех, кто любит сгущать краски. Для него любое существо — смертельная угроза, если не принять двадцать семь мер предосторожности. Если верить ему, то каппы свергают Министерство каждую вторую среду.

— Тафт же, — он указал на другую книгу, — напротив, кабинетный теоретик, последний раз видевший каппу лет тридцать назад, то ли в экспедиции под надзором пяти авроров, то ли в зоопарке для магических тварей. Да, если у вас есть каппа, мирно сидящая в идеально подходящем пруду, еще и привыкшая к постоянным посетителям, вы можете кланяться ей сколько угодно. Вот только он не учитывает тот факт, что каппы предпочитают вылезать тогда, когда человек сам подбирается слишком близко, и там уже вам будет не до поклонов. А уж если вы поранились — игра в этикет превращается в фарс. Запах крови стимулирует у каппы инстинктивную агрессию. Ваша задача не впечатлить её манерами, а лишить возможности двигаться: лишить воды вокруг неё исходных свойств. Например, сгущающими чарами на воду или…

Он коротко описал действие чар, затем почти машинально перешел к описанию поведения капп — те детали, которых не было в учебниках. Как именно они выбирают место, почему тянутся к тем, кто идёт по берегу с грузом, почему простая обувь не спасает, если ты понятия не имеешь, как быстро течёт река. Как заклинания на обувь действительно могут помочь — но только как часть общей системы, а не как панацея. Как поклоны и «обман» каппы работают только при знании конкретных жестов и дистанции.

Он не собирался так углубляться. Думал дать пару замечаний, ткнуть в параграфы, указать, где автор несёт чушь, где Люпин поленился дать нормальные комментарии — этого было бы более чем достаточно, чтобы удовлетворить свое желание «показать, кто тут действительно понимает предмет».

Но неожиданно для себя увлёкся. Не заметил, в какой момент чай остыл и когда он вообще перестал держать кружку. В какой момент журнал сполз на подлокотник кресла.

Он рассказывал. Она слушала.

Иногда вставляла короткие: «Но тогда…», «А если их трое?», «А если заклинание не сработает сразу?» — и он, сам того не замечая, уходил глубже, вспоминая реальные случаи, статьи, которые читал.

В какой-то момент он поймал себя на том, что ему… приятно говорить. Приятно объяснять. Не классу в двадцать невоспитанных идиотов, половина из которых мысленно уже на квиддичном поле или за обедом. Одному человеку, который действительно слушает.

Слышит.

И когда девочка в очередной раз подняла на него взгляд — усталый, но светящийся, полный искреннего интереса и благодарности — у него мелькнула теплая мысль:

Мерлин… да ведь эта девчонка, кажется, единственный человек во всём замке, кому по-настоящему интересно его слушать.

Хватит.

Он слишком увлёкся. Разговор больше походил на консультацию наставника, чем на строжайший разбор домашнего задания. А он не наставник. Он преподаватель зельеварения, волею случая вынужденный по вечерам возиться с одной слишком усердной гриффиндоркой.

Снейп резко откинулся назад, возвращая голосу привычную сухость:

— И, разумеется, — сказал он, — вы могли бы догадаться до половины этого сами.

Девочка чуть вздрогнула, как от лёгкого удара.

— Я пыталась, сэр, — тихо ответила она.

Он скривился.

— Плохо пытались, раз застряли на противоречиях авторов, а не на практической применимости их советов.

На секунду стало легче.

Ровный, холодный тон. Чёткие замечания. Всё на своих местах. Контроль вернулся.

Но стоило взглянуть на девчонку, как лёгкость испарилась.

Она восприняла его слова не как привычную ругань, которую наслушалась за три года, а почти как приговор. Губы сжались, взгляд потускнел. Она молча кивнула, аккуратно отодвинула зачерканный пергамент, взяла новый — и стала пристально вглядываться в строки учебников, словно пытаясь понять, что еще упустила.

Стало мерзко.

Зачем?

Зачем он сейчас сорвался? Неужели было так сложно просто спокойно объяснить, на что обращать внимание в дальнейшем при нахождении подобных противоречий? Указать на моменты, по которым можно отличить правду от вымысла?

Голова к этому моменту разболелась так, что казалось, по черепу стучат изнутри. Он откинулся в кресле, с усилием сдерживая желание зажмуриться и зажать виски ладонями. Вместо этого сделал ещё глоток чая — остывшая жидкость стала почти безвкусной.

— На сегодня достаточно, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал так же ровно, как раньше. — Основные моменты вы уловили. Допишите сами.

— Да, сэр, — отозвалась она тихо, не поднимая глаз.

Он снова развернул журнал и уставился в текст. Но в тот вечер он так ничего прочитать и не смог.