Гладиолусы (джен)

Дождь барабанил по подоконнику. Я сидела на больничной койке и гипнотизировала взглядом ветку берёзы, отчаянно бьющую по стеклу. Зелёные листья покрылись влагой, капли срывались с неровных краёв и падали вниз. Как бы хотела упасть я, но не позволяла лошадиная доза успокоительных.

Моя подруга, Джулия, лежала на соседней койке. Её блондинистые волосы в естественном полумраке казались совершенно белыми и выделялись на фоне голубого постельного белья. С её сухих, чуть посиневших губ срывались тихие стоны, тело бил озноб. Мне кажется, что через пару часов она начнёт выпускать пар изо рта, когда в палате было достаточно тепло, чтобы не замёрзнуть.

— Это нормально, что с ней происходит такое? — спросила я у медсестры, Николь.

Николь оторвалась от чтения и бросила короткий взгляд на Джулию, затем отложила журнал и, поднявшись со стула, издавшего неприятный скрежет, подошла к её койке и заглянула в лицо уже внимательнее.

— Это часть её лечения, — заключила она. — Джулия, ты слышишь меня?

— Мгм… да… — выдохнула Джулия и лениво зарылась в одеяло. Её движения настолько заторможенные, что, кажется, протекают в режиме «слоумо».

Николь заботливо подоткнула её одеяло, укрыла сверху тёплым пледом для спокойствия и подошла ко мне.

— Тебе получше? — спросила она, разглядывая бинты на моих запястьях.

Я пожала плечами.

— Ты же сама всё видишь. — Взгляд снова вернулся на соседнюю койку. — Её не должно так колошматить.

Николь вздохнула и тоже посмотрела на Джулию, которая, судя по сопению, уже уснула. Как только она расслабилась, её зубы застучали друг о друга от холода.

— Не должно. Наше дело за малым — не дать ей сойти с ума окончательно.

— Но ведь она адекватная, — тихо проговорила я. — Зачем её держат здесь?

Мой вопрос завис в осязаемой тишине.

* * *

Дождь прекратился только на третий день. Солнце смущённо вынырнуло из-за туч, лизнув замызганное окно и пробравшись в палату. Я сидела на койке и вновь разглядывала листья на берёзовой ветке. Сегодня они темнее, чем вчера, но всё такие же влажные, не отошедшие от дождливой оды весне.

Джулия лежала на соседней койке и бесцельно смотрела в потолок. Её блондинистые волосы безжизненно лежали на подушке спутанными колтунами. Я думала, что стоило попросить Николь отвести её в душевую и помочь искупаться. Но Джулия совсем ни на что не реагировала, чтобы быть в состоянии даже сходить в туалет. Ещё вчера медсёстры — не без помощи санитаров — подняли её с мокрой кровати, сменили матрас и постельное бельё, предварительно постелив под неё клеёнку. Джулия обмочилась во сне, а потом и тогда, когда бодрствовала. Если её состояние можно назвать «бодростью».

Я осторожно спустила ноги на пол; ледяной линолеум поцеловал мои пальцы. Звук пружинок привлёк внимание Николь. Она проследила за тем, как я подошла к соседней койке, опустилась рядом с подругой на колени и села на пятки.

— Жульен мой, — на моём лице расцвела нежная улыбка, — ты как?

Джулия молчала непозволительно долго. И только размеренно поднимающаяся и опускающаяся грудь выдавала в ней признаки жизни.

— Ты же знаешь... — Она медленно повернула лицо и посмотрела на меня. Её глаза голубые-голубые, как небо на рассвете, а зрачки огромные, как две чёрные дыры. — Ты же знаешь, что я здесь по ошибке.

— Знаю, — согласилась я.

— У меня нет даже диагноза, — всхлипнула Джулия, и слёзы мокрой пеленой обволокли её глаза. — Я не могу, меня ломает, Либби. Меня ломает от этих лекарств, разве ты не видишь?

Я грустно улыбнулась, протянула руку и стёрла слезинку, покатившуюся по виску. Она прильнула к моей ладони, потёрлась об неё щекой. Джулии всегда шёл голубой цвет, однако сейчас она выглядела в нём пугающе бледной.

— Давай помоем твои волосы, — предложила я. — Они очень грязные. Потом я тебя заплету, хочешь?

— Хочу, — дрожащим голосом согласилась она.

* * *

Вечер накрыл берёзу тёмным покрывалом. Я мягко расчёсывала блондинистые волосы, потемневшие от влаги, деревянным гребнем, что дала мне Николь. Николь, в свою очередь, наводила в палате порядок: меняла постельное бельё на наших койках, сгребала всё в единую кучу, прихватив и грязную пижаму Джулии. Теперь на ней бежевый тёплый халат и штаны на резинке. Нам показалось, что так её не будет лихорадить, однако ожидания не оправдались.

— Либби.

— Да, мой Жульен.

— Ты можешь спеть?

Я встретилась взглядом с Николь. Она коротко кивнула в знак согласия. Петь в психушке — непозволительно, но если только совсем тихо…

Я не одинок в своём одиночестве,

А это уже кое-что.

И если бы я посчитал таких же, как я,

Нас оказалось бы много.

Всё, о чем я думаю, -

Сколько же людей думали о том же,

Но даже это не помогает мне чувствовать себя менее одиноко,

Поэтому…

Несколько раз я задумывался о самоубийстве,

И я не горжусь этим.

Иногда ты чувствуешь, что единственный выход —

это заставить их замолчать:

Все эти мысли, заставляющие нас проходить через ад,

Все эти мысли, заставляющие меня проходить через ад.

* * *

Утреннее солнце разбудило настойчивым лучиком, щекоча нос. Я зажмурилась и с трудом открыла глаза. Голова тяжёлая. Первое пробуждение без ночи под снотворным — самое трудное. Чего-то не хватало… Я окинула взглядом палату и тут же села на койке. Джулии нет.

Я выбежала в коридор, побежала в общую комнату, заглянула в столовую. Десятки пар глаз уставились на меня с любопытством, думая, что у меня очередной приступ. Но нет. Сегодня я в себе. От этого немного непривычно, но это пока, я привыкну.

— Либерти! — окликнул меня голос Николь. — Вернись в палату и надень хотя бы тапочки!

— Николь, где Джулия? — Я подбежала к медсестре. Меня всю бил озноб. Но это не от холода. Это от страха. — Её постель пустая…

— Успокойся, — она взяла меня за руку, потянула в коридор, и повела в палату, — Джулия на процедурах. Скоро её приведут обратно, не паникуй, ладно?

Я отрешённо кивнула. Мыслями я находилась где-то в процедурном кабинете, а в животе скручивался тугой узел нервозности.

— Она болеет не этим. Дайте ей другую таблетку.

Николь остановилась, шагнула ко мне и, оглядев коридор цепким взглядом, прошептала:

— Я знаю. Но поверь, ей скоро станет лучше.

* * *

Джулия сидела на полу между моих разведённых коленей, пока я осторожно заплетала её волосы в тугую косу. Она вернулась ещё более бледной и несчастной, чем вчера. Я понимала, что завтра ей станет только хуже. Потому что она права — держать её здесь абсолютно неправильно. Джулия не была сумасшедшей, не имела расстройств, не состояла на учёте у психиатра. И всё же она здесь, накаченная по горло транквилизаторами и постепенно угасающая.

— Либби.

— Да, мой Жульен?

— Тебе так же плохо, как и мне?

Я стянула резинку со своего запястья, чтобы зафиксировать конец косы.

— Нет, мне плохо без них, а с ними мне хорошо.

Джулия закрыла глаза и откинула голову, упираясь затылком в моё бедро.

— Я так боялась, что ты исчезнешь. Что ты больше не вернёшься.

— Ты же знаешь, что не должна быть рядом со мной? Тебе стоит отсюда уйти.

Её ресницы затрепетали, когда веки смежились, скрывая от меня её взгляд.

— Я не могу. Я чувствую, что должна остаться.

* * *

Ветер ожесточился. Он тянул берёзу за тонкие ветки, беспардонно срывая с них листья. Солнце вело борьбу против плотных облаков, но терпело поражение, размытым пятном расплываясь по светло-серому. Я сидела на койке полностью одетая в повседневную одежду. Сегодня мне разрешили уйти. И я мешкала с решением.

Джулия лежала на спине и игнорировала моё присутствие. Я понимала, что она чувствует. Знала, каким решение медперсонала казалось ей несправедливым. Порезы вдоль моих вен уже затянулись. Занимать чьё-то место было неудобно, но и уходить отчего-то не хотелось. Что-то заставляло меня остаться. Или дождаться пока Джулия придёт в себя, и уйти вместе с ней.

— Либби.

— Да, мой Жульен?

Джулия глубоко вдохнула.

— Обещай, что будешь навещать меня.

Я кусаю губы, размышляя. Возвращаться сюда ещё раз будет делом привычным, но не сказать, что я бы сделала это с превеликим удовольствием. Однако…

— Обещаю.

Джулия вновь вдохнула.

— Тогда… — Она на мгновение замолкла, затем продолжила: — Принеси мне букет гладиолусов.

Я улыбнулась краешком губ и уткнулась взглядом в пол.

— Что за романтичность в тебе вспыхнула? — спросила я и поднялась на ноги, потому что в палату вошла Николь.

— Просто, — Джулия посмотрела на меня, и я удивилась, насколько прозрачной показалась мне её кожа, — почему они отпускают тебя, когда уже, казалось бы, должны держать тебя тут постоянно?

Я пожала плечами.

— Это мой второй дом. Они знают, что я вернусь. А насчёт тебя они не уверены. Может, ты ещё более сумасшедшая, чем я.

Николь приоткрыла дверь, намекая, что мне пора на выход. Я скользнула взглядом по Джулии, подошла к ней и наклонилась, чтобы легонько поцеловать её в лоб.

— Гладиолусы, — прошептала она. — Не забудь про гладиолусы. И передай маме, чтобы не плакала.

— Обязательно, мой Жульен. Люблю тебя.

— И я.

Я зашагала к двери, и стоило мне сделать шаг за пределы палаты, как всё моё тело скрутило невыносимой болью, вынудив проснуться.

* * *

— Либби! — Заплаканная мама прижала тыльную сторону моей ладони к губам и принялась целовать костяшки пальцев. — Либби, доченька!..

— Мисс Смит, вы меня слышите? — прозвучало справа глубоким мужским баритоном.

— Что произошло?.. — слова дались с большим трудом. — Где я?

— Вы в очередной раз пытались покончить с собой. — Мои веки нежно оттянули, и доктор — коренастый мужчина с блестящей лысиной и лицом, покрытым старческими пятнами — появился в зоне моей видимости. — Ваше упорство да в другое бы русло. К счастью, вас успели вытянуть с того света, а к сожалению, ваша подруга так сильно торопилась, что не доехала до нас буквально каких-то двести метров. Вы отделались царапинами, а вот она…

Несколько долгих секунд ушло на осознание, затем я услышала душераздирающий вопль, доносящийся из соседней палаты, и меня всю охватила непонятная тревога.

— Джулия! — повторился крик, но уже чётче. — Джулия, нет!

Кровь заледенела. Я опустила глаза на свои запястья и заметила на них тугие повязки.

— Но как же?..

Догадка всплыла сама собой, вынуждая в бреду шептать отрицания, подниматься сквозь боль в суставах, вяло отталкивать маму, чтобы пошатываясь выйти в коридор. Дверь в соседнюю палату была приглашающе распахнута. Медленными шажками я приблизилась к ней, опираясь на стену одной рукой. А когда моя цель была достигнута — немой крик застыл на моих губах. На койке лежала Джулия, мертвенно-бледная, подключённая к куче аппаратов, непрерывно издававших один сплошной писк, уведомляющий о смерти. Вторая догадка постучалась в моё размытое сознание уже тогда, когда вся кровь схлынула с моего лица, и моё бессознательное тело повалилось на пол: гладиолусы были не всплеском романтических чувств, а констатацией факта…

*Гладиолус олицетворяет готовность пожертвовать собой ради родного человека.