Бывшие (джен)

Когда Шизуне опускает стаканчик в урну — предпоследнюю перед выходом из парка, — то решает больше не звать своего (теперь бывшего) мужчину по имени.

Стаканчик давно остывший и помятый, на треть полный, и при каждом неровном шаге черная жидкость бьется о стенки.

Первый глоток после того, как руки согреваются о белый картон, второй — после улыбки навстречу ожидающему и напряженному взгляду, следующего не случается. Что еще сделать, если не выбросить?

Может, по-детски и нелепо, но она любит бесконтрольное движение в парках по вечерам выходных дней. Жизнь вокруг придает сил, улыбающиеся и галдящие люди напоминают собой: есть нечто еще, кроме непрекращающейся усталости. Зачем расставаться с ней тут, если он знал, как ей нравятся подобные места?

Шизуне несет стаканчик из центрального скопления к выходу и удивляется тому, что в ней нет ни злости, ни желания разобраться: почему. Вокруг все еще шумно, в ноги чуть не бросается чей-то ребенок, и тут же подбегает его смущенная мать и извиняется. Шизуне не обращает на это внимания, проходит под мерцающей желтым аркой и неспешно бредет на автобусную остановку.

Осень теплая, избавившая своим наступлением от нестерпимой душной влажной жары, но почему-то Шизуне охватывает озноб, липкий и гадкий. Она несет его с собой вместо кофе и отделывается только в душевой, надеется, что никогда больше подобного не почувствует.

* * *

Она хотела бы сказать, что теряет аппетит, спит еще меньше, плачет и испытывает непреодолимое желание выпить чего-нибудь высокоградусного, например, в баре; составляет ноту протеста, чтобы так и не отправить, и с ненавистью смотрит на рекламу, целевая аудитория которой парочки; звонит подругам, замирает на работе от нежданного воспоминания…

Так это бы доказало, что Шизуне действительно живая: человек, с которым случилось горе, а наличие мужчины, причины горя, делало мир вокруг нее лучше. Ведь тогда с Шизуне все в порядке, она не существует, а с чем-то борется. Все же лучше сражаться с невыносимой болью, чем думать, когда та придет и стоит ли ждать вообще. Разве не подтверждение того, что проведенное вместе время имело смысл?

Но нет. Шизуне, похоже, всего-то привыкает, что в этом мире есть кому взять ее за руку. Любовь — спектр, но можно ли втянуть в шкалу не одиночество и выдать за одно из проявлений?

Подруг у нее нет, а больше позвонить и некому. Разве что родителям, а толку? Что они ей скажут? Сама виновата, не удержала? Будет им интересно знать, что Шизуне и не пыталась? Да и курить не хочется. Трехлетние отношения, закончившиеся на его бывшей, не перебивают семилетнее воздержание. Неужели он оказывается прав?

Ее больше волнуют вопросы логистики: куда ей съехать, сколько заплатить за перевозку вещей и за депозит, до какого числа успеть… Ни у него, ни у нее нет богатых родственников или собственной квартиры, они снимают вдвоем. Давно встречающейся паре жилье сдают охотно. Шизуне не помнит, как это — искать квартиру для себя одной.

Она остается в их доме до жилищного расставания одна. Мужчина, чье имя она больше не хочет ни помнить, ни произносить, возвращается на старое спальное место. Шизуне знает, как это место зовут, какое блюдо у него коронное и какие дружелюбные у него родственники.

У черной жижи ревности есть свое место внутри, а толку от него… Оно пустует.

Может, стоило уйти первой? Почему она оставалась с человеком, присутствие которого ничего не меняло? Разве это отношения, которых хочешь с детства?

Детская мечта у Шизуне другая: быть хирургом. Но работает она провизором, потому что однажды ее пособия и атласы оказываются погребены под родительскими словами: «Ну что ты, такая тяжелая работа, не хочешь подумать о чем-нибудь… ну, например, смежном?» Как было к ним не прислушаться?

Ей стоит расстраиваться из-за рухнувшей стабильности, но на работе, ближе к закрытию, за прозрачными дверями, через которые видно людской поток, она не сожалеет о том, что где-то ликует чья-то бывшая, а сама Шизуне остается наблюдательницей.

Будь она кем-то другим: настойчивее, упорнее, с горящими глазами и надеждами — стояла бы так же за прилавком и думала о прошлом? Несколько лет назад ей вспоминалась другая Шизуне, прислушивающаяся к родителям, но все равно активная и стойкая, действительно присутствующая не тенью, а фигурой. Она настолько далекая, как если бы тянулась памятью из другой жизни.

Итак, она больше вспоминает и сожалеет о том, что было до отношений, а не о расставании. Вот насколько ее сердце не разбито.

Шизуне закрывает кассу, убирается, вспоминает расписание поставок и решает прийти на час раньше. Но мысли не остаются в темном помещении, запертом на ключ.

Где смежность между хирургом и провизором? Обе знают, как назначать какие-нибудь антибиотики? Тем иногда сложнее работать в аптеке при больнице. К тебе приходят с рецептами после приемов и консультаций, и видь ты будущее в подростковом возрасте, то приходили бы с рецептом с твоей подписью.

К счастью, приступы тоски глубокие не до того, чтобы чувствовать тошноту от действительности. Так, отголоски, эхо. На что жаловаться? Работа, квартира в достаточно приличном районе, партнер, который, может быть, и не герой, но и сама Шизуне не принцесса. Остается один пункт из трех? Она не рассыпается. (Возможно, потому что рассыпаться нечему.) Позже, через пару лет, от случившегося останется такое же эхо, как и от старой мечты, полупрозрачное, как тень в переменно-солнечный день.

Кто бы мог подумать, что она захочет стать той самой бывшей именно в этот момент. У нее наверняка даже след прошлого окажется полноценным, а в настоящем, если и не выгрызенная жизнь, то хоть мечты? Пусть с сожалениями о не случившемся, она все равно имеет больше Шизуне, что бы ей ни преподнесла судьба.

У осени свой аромат. Особенно пряный, наполненный взвесью запаха сырой палой листвы, которую неустанно убирают, и такой же сырой земли, тумана… Шизуне, чтобы почувствовать смену сезона, решает взять домой немного тыквы.

Обычно они ехали на его небольшой машине на фермерский рынок. На прилегающем к нему фудкорте продавали вкусное мягкое мороженое. Есть его после того, как сгрузишь в багажник тканевую сумку, наполненную овощами, становилось лучшей частью путешествия…

В свое время Шизуне решает не получать водительские права, потому что машина — дорого и для нее не окупится. Но сейчас, бредя в квартиру, из которой съедет к концу недели, и держа подмышкой круглую маленькую тускло-оранжевую тыкву, она жалеет, что не прошла обучение.

А что она вообще за эти три года сделала?

Нет, возможно, Шизуне оставалась с ним, чтобы не сожалеть о том, что могла бы иметь и без него. Было ли это стратегией? Можно прожить тридцать четыре года, но узнать о себе больше только после того, как потратишь три и не поймешь, зачем это было. Теперь жалеешь: придется узнавать, как добраться на рынок из нового места.

* * *

Переезжает она хмурым туманным утром, когда каждый поворот кажется дорогой в неизвестность, а не обычной петляющей проезжей частью между домами. Не та погода, которая способна расстроить Шизуне: белая дымка заметает следы и дает в себе раствориться, обняв молочными руками.

В маленькую квартирку на втором этаже комплекса грузчики заносят вещи. За переезд, депозит и первый месяц приходится заплатить пробивающую брешь на банковском счете сумму. Жалеет ли Шизуне об этом? Даже тут она оказывается не такой живой. Кто еще следует рекомендации хранить на непредвиденные расходы сумму, на которую можно жить больше полугода?

В новом доме есть чем дышать. Она не могла и представить, что переезд, если и заберет деньги, то предложит нечто в ответ. Чтобы не возлагать надежд на длительность эффекта, Шизуне выбирает позицию наблюдения. Кроме переезда, ничего ведь не меняется. Квартирка-студия, окна на улицу, средние потолки, светлые стены, крошечная прихожая. Дом в дешевом районе, до работы теперь добираться гораздо дольше часа сначала на автобусе, а потом на метро.

Впрочем, есть в подобном и своя прелесть, которую Шизуне обнаруживает на второй день, либо просто пытается за нее зацепиться, потому что она вообще из другой категории. Подъем гораздо раньше сначала представляется как возможность переутомления и недосыпа. Но выясняется, что, если готовить по утрам только себе, просыпаться и сразу идти в душ, а не заниматься утренним сексом, зато засыпать на сорок минут раньше — ужин куплен, а не приготовлен, — то после рабочего дня даже остается немного сил.

Шизуне осознает это, когда замирает под желтыми лампами многолюдного супермаркета у холодильной витрины. В руках готовый набор карааге по скидке. Шизуне заставляет остолбенеть мысль, что ей больше не нужно думать о посуде, которую придется перемыть. Даже необязательно выкладывать еду на тарелку, да и берет она всего один набор! Так она ляжет спать пораньше!

На следующее утро она просыпается с мыслью, что тело деревянное, а шея затекает. Удивительно, что замечает только сейчас, а ведь как давно у нее после сна не было дискомфорта. Часть зарплаты стоит отложить на ортопедическую подушку.

Еще через утро Шизуне потягивается и, вспоминая школьные упражнения, осторожно разминается. Из открытого окна тянет прохладой, а солнце просачивается сквозь жалюзи и расчерчивает пол светлыми полосами. Хочется вдохнуть поглубже, а потом выпить не кофейный концентрат — никакого сахара и молока, — а чай. А потом подумать, выбрать и заказать подушку онлайн.

Все это немного отвлекает от размышлений: что с ней не так, ведь она ничего не чувствует. Потому что, если планировать траты, старательно замечать положительное, обживаться на новом месте — знакомиться с соседями и выяснять, где что находится рядом, — то как будто бы живешь?..

Вопрос снисходит гораздо позже, чем должен, и даже тут у Шизуне все не как у людей. А что для бывшего бытие живым? Потому что она не видит в нем примера.

Он не рвется по выходным в походы, инициатором свиданий становится редко, предпочитает домашнюю обстановку шумным тусовочным улицам, откладывает деньги так же, как и она, выбирает предсказуемую и проверенную еду, не делает Приветствие СолнцуСурья Намаскар; комплекс асан каждое — не только солнечное — утро, а если и радуется мелочам, то в определенном настроении.

Где-то тут закопана нотка лицемерия.

Возможно, кто знает, именно эта мысль берет Шизуне под руку и плавно приводит в то место, куда нормальная пошла бы либо сразу, либо предпочла бы не появляться даже неподалеку.

Какой нужно быть, чтобы к тебе уходили? Чтобы о тебе рассказывали в новых отношениях?

Нет, Шизуне не собирается бросаться обвинениями и становиться той самой сумасшедшей, заявляющейся скандалить и драться из-за мужчины. Пожалуй, это одна из черт, которые не хочется перенимать ни у кого, хоть у живых, хоть у мертвых. Есть ли что-то унизительнее? Но… все же… Разве это не желание нормальной женщины после расставания?

Все случается так ловко, что Шизуне не сразу понимает, что делает на другом конце Токио, не в лучшем районе, около небольшого ресторанчика. Никаких фото меню на дверях или мутном стекле, только надписи и короткая очередь, состоящая из пожилых и людей среднего возраста. Место для своих, абсолютно не выхолощенное и не туристическое.

Если честно, то она даже не уверена, что столкнется здесь с этой женщиной. Все же у нее есть работа, а ресторанчик — дело ее бабушки. Имеет ли смысл заходить? Шизуне оглядывается на улицу, которая приводит сюда, и думает: «Я все равно тут, какая разница, где ужинать?». Ей нравится густой и манящий запах жареного мяса, бульона и выпивки — путь после рабочего дня копит аппетит.

Отстояв очередь, Шизуне оказывается в небольшом помещении, заставленном столами с установленными в них грилями и висящими над ними мини-вытяжками. Все места заняты, кроме одного — это дальний столик в углу. Она здоровается с бодрой скрюченной старушкой, делает заказ и садится на видавший виды стул. Перед ней тут же ставят графин с водой и несколько стандартных закусок-солений. Шизуне не поднимает взгляд и молча благодарит кивком, но вдруг замечает, что подошедший к ней человек не старушка. Слишком уж модные молодежные кроссовки.

Шизуне смотрит вверх.

Бывшая по-своему эффектная женщина. На ее фоне несложно казаться неживой. Ее не узнают. Неудивительно, ведь не бывшая находит Шизуне в соцсетях около года назад, чтобы присмотреться и найти признаки сумасшествия.

Она приносит Шизуне порцию карри и удаляется к другому столику. Сидящие за ним выпившие мужчины смотрят на нее с интересом. Их можно понять. Может, конвенциональной красоты в ней меньше шестидесяти процентов, но она давит ощущением уверенности, которой стоит завидовать больше, чем внешней привлекательности. У нее ненатуральный красный оттенок длинных волос, а круглые глаза с двойным веком напоминают обточенные волнами кусочки коричневого бутылочного стекла. Свободные штаны сидят на ней слишком хорошо для такого фасона, а кроссовки — Ками-сама, красный, золотой и серый? — не кажутся вычурными.

Шизуне никогда не носит подобное, потому что она в таком выглядит нелепо. Бывшая на шесть лет младше, но уверенности, что в тридцать четыре подобное и на ней станет смотреться глупо, нет.

Женщина оборачивается на Шизуне, и та слишком внимательно рассматривает побитую жизнью столешницу, чтобы не столкнуться случайно взглядом. Если бы она не сделала заказ, то уже встала бы и ушла. Надо было в первую очередь осмотреться, а не занимать место…

Она ест быстрее, чем обычно. Любопытство утоляется раньше голода. Теперь нужно вернуть равновесие. Зачем вообще приходила? Заранее было ясно, что на фоне бывшей в любом случае окажется недостаточной.

Шизуне расплачивается, решая, что стоит взять по пути домой что-нибудь сладкое, пусть бюджет и не готов к таким вольностям. Очень человеческое решение. Сахар всегда усиливает вкус, а от кислого разочарования карри кажется ей никаким.

Она выходит в сумрак с желтым подтоном — фонари вспыхивают спустя пару шагов в сторону автобусной остановки, составляет план на вечер: комбини, шоколадное молоко, булочка с кремом, подготовить одежду на завтра, принять душ… Сегодня она ляжет позже, а проснется тяжело и неохотно. У всего есть последствия, особенно у решения поесть не дома, а там, где ее не ждут, и где появляться не стоило.

Дверь позади хлопает. Шизуне делает глубокий вдох, но ее всего-то огибает спешащая пожилая пара.

— Ничего мне не скажете?

Воздух застревает в горле.

Она останавливается машинально и морщится, потому что невысокий каблук попадает в выбоину в асфальте. Можно сделать вид, что не расслышала, и вернуться домой, чтобы заснуть поздно и с прогорклым разочарованием. Шизуне же встает вполоборота, рассматривая вышедшую вслед за посетителями женщину. Та без хотя бы накинутой куртки, в фартуке поверх серой тонкой футболки. Руки скрещены под грудью, а взгляд такой, будто решила разобраться первой. Кто знает, вдруг так и есть? Шизуне не удивится.

— А нужно? — поражаясь своему спокойствию, отвечает вопросом на вопрос она.

— Если вы не волосы вырывать приходили, то зачем? — женщина подходит, несмотря на то, что сама намекает на возможное развитие событий. От нее пахнет кухней и алкоголем — видимо, разлила на фартук чью-нибудь недопитую рюмку.

Нет смысла делать вид, что они друг друга не понимают.

— Я думала, он ушел к вам, — Шизуне осматривает ее снизу вверх, пытаясь придать взгляду непроницаемости.

— Думали, что помогать на кухне будет? — его бывшая приподнимает подбородок и смотрит недоуменно. — Он не у меня. Я как его бросила, так больше и не видела.

Способна ли ситуация стать еще нелепее? Ревность не приходит, чтобы подтопить укрепления и подтолкнуть хоть к склоке. Вместо нее Шизуне чувствует, будто ее снова обнял туман. Позже он заметет за ней следы и оставит после себя приятную прохладцу на коже.

Почему эта женщина вообще с ней говорит?

— Мне все равно, — Шизуне переносит вес на пятку, чтобы каблук надавил на выбоину, и не решается повернуться полностью. — Я его не ищу.

Фонарный свет не заменит солнечный, но даже в контрасте желтого и черного заметно, как брови этой женщины приподнимаются. Она подходит так, будто неспешно меряет шагами расстояние, как топограф, засунув руки в задние карманы штанов.

— У вас кислота с собой? — и выжидающе поднимает брови в очень знакомой манере.

— Мне… — Шизуне делает глоток воздуха, чувствуя, как туман заполняет легкие облегчением от того, что давно вертящееся в голове облечется в слова. А ведь ей можно сказать больше, чем кому-нибудь, с кем придется встретиться еще раз. — Интересно, почему он захотел вернуться именно к вам.

Повисает пауза, на фоне которой слышны разговоры и шум из-за закрытой двери ресторанчика.

— Он так сказал? А он не говорил, что я психопатка? — угол тонких губ неприязненно кривится.

Шизуне решает не принимать на свой счет.

— Что-то такое слышала, — не принявшая на свой счет, зато ободренная возможностью сказать колкость Шизуне тоже улыбается. Это оказывается приятно, даже если и недопустимо. — Но вы не похожи на сумасшедшую.

Просто на потенциальную опасность.

— Это вообще разное, — женщина прижимает пальцы к переносице с гулким вздохом. — А вот вы не похожи на бывшую, которая заявится сюда и закажет карри. Раз мы разобрались, а драки не будет… удачной вам дороги домой.

Как конец разговора это звучит непозволительно грубо. Впрочем, будет умнее такое простить — все-таки Шизуне заявляется сюда, как последний сталкер.

— Я не хотела причинять вам неудобства. Просто… он называл вас… Нет… Нет. Ничего. Извините за беспокойство, — по-хорошему, ей стоит оставить только последнюю фразу. Но Шизуне за этот вечер делает достаточно социально неловких вещей. Одной больше, одной меньше.

У них не будет второго шанса на знакомство вне этого контекста. Чувство безопасности похоже на ощущение горячего картона в руках. Можно допить и идти домой с теплом в животе, а поверх следов поплывет густая дымка тумана.

Шизуне убеждается: она действительно живая. Хуже от этого? Нет. Просто ей не стать такой никогда. Штаны подобного фасона будут выглядеть на ней мешковато, кроссовки окажутся клоунскими ботинками, а запах пролитого алкоголя заметят все. Поэтому Шизуне вернется домой, ляжет спать позже с мыслью, что он был прав, и постарается забыть эту встречу.

Распрямив плечи и придав походке плавность, она вступает в воображаемый туман, который, несмотря на свое отсутствие, ощущается на коже. Но далеко не проходит.

— Вы… не хотите выпить? — неожиданно спрашивают со спины. Причем голос звучит неуверенно, как если бы хозяйка сначала сказала, а потом подумала. Очень живо. — У нас через полчаса закрытие. Там последние клиенты.

В последний раз Шизуне пьет в университете с однокурсницами. Нельзя назвать это лучшим воспоминанием, потому что она пьянеет практически мгновенно и не творит безумства, как другие, а засыпает. Но предложение, которое в последний раз звучит от бывшего и остается не принятым, вдруг оказывается манящим.

Почему так заманчиво провести время с женщиной, которую больше не увидишь? Наверное, желание потянуть время — узнать больше и найти изъян. Не то чтобы это даст какое-то моральное удовлетворение, потому что им действительно нечего делить...

— Содовую, — Шизуне разворачивает корпус полностью, добавляет, смущенная собственным категоричным ответом: — Я не люблю алкоголь.

Женщина засовывает руки в карманы штанов, покачивается назад, смотря со скептически поджатыми губами, но все же кивает. Свет скользит по ее лицу, как по маске.

— У нас есть виноградная газировка, диетическая кола, кола, минеральная вода и без газа, — сухо перечисляет она.

— Виноградная подойдет, — Шизуне решается на несколько неспешных шагов навстречу.

Если так подумать, то ожиданий от разговора у нее нет. Приняв тяжелую, покрытую патиной конденсата зеленую банку, она садится за столик. Напротив опускается женщина, до сих пор не снявшая фартук. Внезапно становится понятно: Шизуне не помнит, как ее зовут. В соцсетях у нее ник, а не имя. Что-то… на «К»? Но спрашивать неловко, поэтому она опускает взгляд на банку и аккуратно вскрывает. Пенящаяся газировка брызжет на пальцы.

Женщина распускает высоко собранный хвост и, зажав резинку в зубах, ловко переплетает заново. Несколько красно-рыжих — а в желто-сером полусумраке ржавых — прядей вихрасто выбиваются у висков. Она с щелчком открывает бутылку диетической колы и делает первый глоток.

Основной свет погашен. Они обе сидят под единственной тускло горящей лампой, которая скорее не дает утонуть в темноте, чем светит. Зал пустой, а на кухне слышится работающая посудомоечная машина, и старушечьи шаги шаркают сверху — второй этаж оказывается жилым.

— Так вы… — женщина отпивает посередине фразы, и это настолько недопустимо для Шизуне, что она едва сдерживается от вскидывания бровей, — сколько с ним встречались? Правда сказал, что ко мне уходит?

— Три года. Да, — Шизуне тоже делает глоток, пытаясь протолкнуть вниз по горлу тяжесть. Ее вызывает не признание и не обида, даже не сожаление, а то, что ей без него оказывается ничуть не хуже. Это тяжесть от старого решения, которое не имело смысла. На что она потратила эти три года? Хорошего было достаточно, но вот — оно кончилось. Зато благодаря ему Шизуне отодвигает часть мыслей и выполняет хоть одно предписанное веками традиций предназначение.

— Неудачник, — презрительно фыркает женщина, приподняв верхнюю тонкую губу, — лучшей отмазки не нашел?

Честно говоря, Шизуне больше задевает сравнение, чем чувства к другой.

— Как думаете… я тоже стану сумасшедшей? — постукивая донышком банки о стол, она рассеянно смотрит на чужие вихры.

Вопрос чересчур откровенный для первой встречи, но они ведь больше не увидятся — Шизуне повторяет вместо мантры.

— Вы? — женщина сканирует ее взглядом так же пристально, как делала Шизуне совсем недавно. — Нет, вы… вы станете карьеристкой.

— Я провизор, — аккуратно поправляет Шизуне и запивает ожидаемую горечь шипучей и сладкой водой.

— Тащите в брак? — предполагает она и откидывается на спинку стула, совсем не смущенная.

— Не рвалась, — Шизуне качает опустевшей, как от алкоголя, головой.

— Не умеете вести быт? — женщина азартно прищуривается, будто тема действительно важная.

— У меня традиционное воспитание, — ощущая подступающую непонятно от чего улыбку, Шизуне опускает взгляд.

Даже традиционное воспитание не заставляет ее пожалеть о том, что она осталась одна.

Неужели Шизуне сидит в ресторанчике бабушки не сложившейся соперницы, пьет газировку и гадает вместе, какой порок их бывший припишет ей? Если и заводить копилку жизни, то сейчас. Момент очень подходящий для первой монетки.

— Давление из-за низкооплачиваемой работы, — женщина прищелкивает сразу двумя руками, но звук выходит только у правой.

— Он зарабатывал больше.

— Вы даже не стараетесь помочь, — она укоризненно поджимает губы. — Ну… наоборот? Слишком домашняя?

— Не живая, — великодушно подсказывает Шизуне, пытаясь сделать вид, что сжимает банку для того, чтобы охладить ладони. — Не как вы. Скучная.

— Это например?

Вопрос достаточно бестактный. Мантра: «больше не увидимся». Ее ждет туман, нарушенный режим сна и тяжелое утро. Так почему не ответить честно? Непохоже, что эта женщина умеет смущаться.

— Я... не знаю, — признается Шизуне и разжимает онемевшие пальцы, отставляет банку на столешницу и, чтобы отвлечься, берет салфетку, стирая с ладоней влажный конденсат. — Наверное, я не тянула его в брак или на свидания?

— Это вы на что намекаете? — женщина прошивает уже знакомым неприязненным взглядом.

— Ни на что, — она теряется, осознавая, что слова можно трактовать двусмысленно. — Может, он хотел инициативы. А я не такая.

Женщина энергично выпрямляется, чтобы опереться локтями о стол.

— Я не поняла… вы жалеете? Так и не скажешь, — она легко находит то пятно, которое Шизуне прячет ото всех, будто оно пахнет алкоголем.

Когда-то на глаза попадается статья о том, что работники сферы услуг хорошо разбираются в людях. Но эта женщина — врач, а не официантка, и даже не психолог. Как догадывается?

— Не очень, — Шизуне рассматривает старую столешницу, не поднимая взгляда. — Думала, что буду… А мне все равно. Так видно? А вы жалели?

— Его бесило, что у меня слишком много учебы и друзей. Я его бросила, и у меня остались и друзья, и учеба. Он не был моей первой любовью, так что травмы не оставил, — женщина небрежно отмахивается даже от мысли, что была им задета.

Оставил ли он травму Шизуне? Хочется повторить вопрос: неужели заметно, насколько боль и сожаления не трогают ее, и как можно такое определить? Хоть где-то правила приличия встают на дыбы.

— Но вы похожи на… наследницу приличной семьи. Я думала, что если он и женится, то примерно на такой девушке.

Шизуне молчит. Женщина наклоняется, чтобы стукнуть бутылкой о банку. На кухне затихает посудомоечная машина.

— Я не хотела замуж, — она решает прояснить, чтобы не выглядеть сожалеющей. Пожалуй, впервые за тот отрезок времени, который Шизуне проводит в одиночестве, она старается выглядеть неуязвимой. Именно перед этой женщиной не хочется изображать скорбящую брошенную. Скорее всего потому, что та совершенно не скорбела в свое время, когда окружающие от нее этого ждали.

Они противоположности. Шизуне в темном элегантном плаще поверх платья из хлопка и туфлях на невысоком каблуке, с идеально ровным срезом каре и едва заметным макияжем. Женщина в фартуке поверх футболки, мешковатых штанах и ярких кроссовках, с вихрами на висках, от нее пахнет алкоголем, и она не накрашена.

Но крохотный узел на соединившей их нитке находится: они обе не жалеют.

Внезапно в этом освещении, с сумраком по углам, с мутными зеленоватыми стеклами, выводящими на улочку, Шизуне понимает, что может опустить плечи и расслабить лоб. А она ведь даже и не знает, что была настолько напряжена. Взяв банку, она отпивает мелким глотком и старается не замечать, как под кожей щекочутся остатки неловкости. Отступление в туман откладывается.

— Тогда вы сумасшедшая, — вполне любезно, что никак не конфликтует со словами, сообщает женщина. — Вот вам и причина. Теперь вы та самая психованная бывшая, которая не хотела замуж. Ваши ощущения?

Надо оскорбиться и осмотреть внимательным и вроде бы безоценочным, но цепким взглядом, подмечающим все: и фигуру, и стол, и обстановку — как минимум, два пункта из трех абсолютно не вызывают желания вернуться.

Но Шизуне, во-первых, не на своей территории, а во-вторых, ей приятно услышать о себе то же самое, что слышала о себе и эта женщина. Лучше быть сумасшедшей, чем мертвой.

— Странно, что мы обе психо… — она спохватывается, понимая, как могут звучать слова. — Сумасшедшие. В хорошем смысле, конечно.

Шизуне могла бы извиниться, свернуть разговор, расплатиться за содовую и выйти наружу. Она могла бы не царапать алюминиевый бок банки ногтем и не молчать в навалившейся условной тишине. Если можно пожалеть позже, то почему бы не воспользоваться этим?

Но тишина, окутавшая их плотной дымкой, будто сигаретной, сгущает неловкость. Та разрастается до зуда в пальцах и ощущения жара на щеках. И ей приходится сдаться.

Это не отступление. Совсем нет. Даже если хочется дождаться ответа, разучившись понимать намеки, а потом спросить давно мерцающее на краю сознания: не мешает ли цвет волос на работе? У всего есть предел.

— Я думаю, мне пора, — говорит она и педантичным жестом оголяет запястье, чтобы взглянуть на циферблат. Он и в сумрачно-желтом освещении контрастен и отражает действительность: Шизуне стоило уйти давно.

Она расплачивается наличными за газировку, хоть женщина и говорит, что за счет заведения. Долги в месте, куда незачем возвращаться? Шизуне со щелчком закрывает портмоне и убирает в сумку, кланяется и почти выходит.

Женщина могла бы ответить будничным: «Спасибо, приходите еще», — предложить больше не возвращаться и закрыть дверь. Женщина могла бы и не говорить так, будто это само собой разумеется:

— Вы не хотите выпить… когда-нибудь еще? Можно, как сейчас, содовую. Или кофе. Только где-то… недели через две. Раньше у меня выходных не будет. Я так и не узнала, как вас зовут.

Шизуне тоже многое бы могла, но предпочитает обернуться, вдавив каблук в пол, представиться и тоже спросить:

— А вас?

— Карин, — женщина небрежно поправляет ржавый вихор на виске и скрещивает руки на груди. — Так что?

— Я… могла бы? Если через две недели, — помедлив, Шизуне все-таки кивает. Терять ей нечего.

Карин хлопает в ладоши и достает из глубокого кармана фартука смартфон. Они обмениваются номерами, мельком посматривая на лица друг друга, подсвеченные голубыми пятнами экранов.

Шизуне выходит в теплый сумрак с ощущением легкости. Несмотря на тяжелый день, долгий путь сюда и множество противоречий в голове, она чувствует, что ноги несут сами, будто и не тронутые усталостью. Так ощущается жизнь?

Несколько пересадок на метро, как и автобус, она переживает с удивительным стоицизмом. Ее разум остается где-то снаружи тела, запертого в тесноте и духоте, и подмечает детали встречи, прошедшей удивительно мирно. Оказавшись дома, Шизуне смотрит на электронные часы, стоящие на кухонной стойке, вздыхает, представляя недосып. Чистка зубов в душе — остаток плана на ночь.

Горячая вода приятно обдает тело и помогает забитым мышцам расслабиться. По ванной комнате течет пар. Шизуне со вздохом запрокидывает голову и предвкушает, как высушит волосы, заплетет их в куцую косичку и наконец-то заснет.

Что-то щелкает. Забыла полотенце…

Приходится нехотя выпрыгнуть на коврик и немного на нем потоптаться, чтобы выйти в комнату. Забытое она находит брошенным на кровать и в ванную возвращается с пониманием, что и ей не чужды такие мелочи, как рассеянность после долгого дня. Но в душевую Шизуне уже не входит.

Замерев, как перед границей, она чувствует, как странная и ни на что не похожая, безболезненная судорога проминает плечи и концентрируется подергиванием в дельтовидной мышце левого. Шизуне роняет полотенце, а когда наклоняется за ним, то осознает, что не может встать. Будто наваливается тонна воздуха и давит на затылок и спину, а вместо страха только густое и давящее ощущение в груди, рвущееся наружу. Светло-бежевые кафельные стены умножаются и расплываются, как если смотреть на них сквозь мокрое стекло.

Шизуне вздыхает и слышит всхлип, как со стороны. Он, отражающийся от кафеля, пугает ее больше, чем упавшая на тело тяжесть.

На губах становится солёно, а внутри тесно, слишком тесно для того, чтобы держать взаперти нечто громадное и болезненное. Хочется из себя это вытолкнуть, даже если останешься не больше, чем оболочкой. Легкость после встречи исчезает за порогом дома, остается в тумане, стелющимся под ногами, а Шизуне возвращается в тяжелое и уставшее тело.

Она скрючивается на холодном и мокром полу, впервые за последние недели чувствуя что-то острое и невыносимое, что-то, кроме разочарования.

Следующим утром Шизуне — отекшее лицо, пустая, но тяжелая голова, усталость от мысли о работе — сомневается, что все случившееся стало ниткой в будущее. Истерика в ванной — это половина второго ночи, клацающие о край стакана с водой зубы и трясущиеся руки, заложенный нос и поднявшееся давление, а позже и таблетка от головной боли.

Если раньше Шизуне считает, что ничего не чувствует, то вчера выясняет свою ошибку.

Что она оплакивает даже не в их общей квартире, а в новом месте, никак не связанном с прошлым? Возможно, ощущение, что в руках мгновенно остыл стаканчик кофе, что по ее следам никто не пойдет, и не потому, что их поглощает туман, а потому, что люди из прошлого легко оставляют Шизуне одну, будто она упавшая в траву монета.

Ничего не меняет всего одно нелепое знакомство, а бывший оказывается прав, просто частично. С ним она действительно мертвая, как, похоже, и со многими.

По пути на работу Шизуне рада тесноте и ожиданию: мысли ненадолго покидают ее голову. Что в метро, что в автобусе ей стоит заботиться о своем и чужом комфорте, а не разбирать жизнь на детали.

После того, как Шизуне открывает аптечный пункт, наступает вялое утро, плавно переходящее в день. Пусть клиентов и не так много, усталость наступает еще до обеденного перерыва, потому что не успевает раствориться ночью.

От нее не остается и следа, когда телефон — в режиме вибрации — щекочет Шизуне бедро. По-хорошему, она не отвлекается на сообщения в рабочее время, даже в обед, но вдруг что-то срочное? Машинально взглянув, не собирается ли кто-нибудь отворить прозрачную стеклянную дверь и войти, Шизуне снимает блокировку отпечатком.

Нет, это не срочное. Это Карин. Рука вздрагивает.

Ничего хорошего от ее вежливого приветствия и каких-то скриншотов ждать не стоит. Открыть и пролистать их у Шизуне получается не без внушительного усилия над собой. Она растирает каблуком невидимое пятно на полу, читая быстро и тревожно.

Страх не оправдывается. Нет, ну надо же, бывший действительно решил вернуться.

Ревности все еще нет, есть странная холодная неприязнь. Не к Карин, не к их общему мужчине, не к себе — к ситуации.

На что надеялся, думает Шизуне, один раз ты уже понял, что не будешь для нее на первом месте.

«Добирался ко мне через Китай. Хотите, пригласим на тройное свидание?»

Как ей приходят в голову такие мысли, неужели это может развлекать? Что делать на тройном свидании — убеждаться, что они действительно две сумасшедшие? Нет, это неплохо, но зачем, если время можно провести комфортнее: без неловкости, возможной свары и ощущения гадливости?

«Давайте лучше кофе дважды выпьем», — Шизуне, заметившая стремящегося к двери пожилого мужчину, явно покупателя, быстро печатает ответ и прячет телефон в карман.

Уже проверяя по базе, есть ли в наличии нужный препарат, она пытается не думать о том, как неудачно ответила — то же самое приглашение на свидание, просто в профиль. Первый порыв недопустим: как при клиенте взять и исправить сообщение? Для второго требуется время.

Шизуне отдает чек и сдачу с поклоном и ждет, пока дверь за мужчиной не закроется.

Экран телефона вспыхивает, стоит взять его в руки. Концентрируя взгляд на оформленных витринах, Шизуне медленно вздыхает.

За прозрачными дверьми бредут и спешат по городским просторам люди. Мир не рухнет, а они все не пропадут, стекла не треснут и не разобьются, если Карин откажет и заберет возможность — а ведь ее, оказывается, хочется получить — снова почувствовать себя легкой и живой, может, слегка сумасшедшей. Даже если потом, дома, Шизуне на плечи снова ляжет тяжесть, которую не снять, а только оплакать. Кому-нибудь из них будет неловко при другой, и это явно будет не Карин, но и с этим Шизуне готова смириться. Разделять с ней сумасшествие гораздо приятнее, чем ничего не чувствовать.

«Давайте раз кофе, раз обед».

Плечи опускаются.

Она отвечает согласием, стараясь не показаться чересчур нетерпеливой, и предлагает варианты, где можно встретиться.

Когда они согласовывают место, дышать становится легко-легко. Еще только середина рабочего дня, а Шизуне, которую щекочет шестое чувство, ждет во второй половине внушительный поток, а потом нужно убраться, вернуться домой, поесть и принять душ. Но она все равно знает, что возвращаться будет на легких ногах, будто весь день была в удобных разношенных ботинках, а не на каблуках.

Две недели.

Если у Шизуне и есть надежды, то их немного. Карин не станет лейкопластырем — знакомство с ней не развернет время назад и не даст возможность исправить все, что хотелось бы. Шизуне не знает, сможет ли когда-нибудь переварить всплывающую тоску по неслучившемуся. Кто знает, вдруг это еще одна живая черта, и многие не могут с ней справиться?

Ничто не вернет ее в школьные годы, а маленькая Шизуне не получит поддерживающее ободрение: не слушай, попытайся. Жизнь в ней — в том понимании, каким бы оно у бывшего ни было — не проснется и не покажет себя (разве что при перерождении). Она не останется монеткой в карманах подруг, с которыми их разводит жизнь.

Но у нее появится знакомая, и у них есть общее. Они обе сумасшедшие — такое роднит. Да, на ее фоне Шизуне будет выглядеть нелепой, но можно потерпеть.

Раз она из тех, к кому уходят, то, возможно, у нее можно это перенять и присвоить.

Если бывшему было бы лучше с живой, то как будет с такой собой — Шизуне?

Она многому уже не сможет научиться. Часть жизни, которую она отпускает, не сумев взять за хвост, остается эхом сожалений, изредка звучащим при виде рецептов с подписями врачей. Но кое-какой навык ей получить придется, иначе время, проведенное в спертом от количества людей пространстве, станет ожидаемым с вечера, ведь именно оно позволит не думать ни о чем, кроме физического дискомфорта.

Шизуне хочет — человеческое желание — для себя жизнь. Та — хотя бы подобие — ей нужна не для нового мужчины, а для возможности жить без его присутствия с тишиной в голове, без сожалений.

Нужен пример? Она его находит.