Надежда (гет)

Час назад мы узнали, что генераторы вышли из строя. Будем честны — на этот раз городу конец. Зима долго играла с нами, как кошка с мышью, и эта игра наконец ей наскучила. Нас просто не будет.

Если бы не ужасные новости, я, наверное, никогда не решилась бы на то, что мы сейчас сделали.

Остатки тепла покидают квартиру Лидера, предательски просачиваются сквозь пол и стены. А мне так уютно, я завернулась в одеяло до самого кончика носа и почти засыпаю. Возникает ленивая, равнодушная мысль: Эрик рядом, нам хорошо, сейчас прекрасный момент, чтобы заснуть навсегда...

Эрик бодро выскакивает из-под одеяла и начинает шустро одеваться.

— Трис, вставай, пойдем!

— Куда?..

— Нам нужно вернуться на собрание! У меня идея! То есть две!

Я обычно слушаюсь Эрика, не задумываясь. Лидер сказал — значит, надо. То, что у него появились идеи — это здорово. Но... вылезти из кровати? После того, что между нами случилось?..

— Пойдем. Ты нужна мне.

Он улыбается так, что невозможно устоять. А просьба о помощи — безотказная формула для управления Отреченными, пусть и бывшими. Я покорно скидываю одеяло, спускаю босые ноги на ледяной пол и вздрагиваю от холода.

Собрание ещё продолжается. Инженеры, в том числе мой брат, всё ещё обсуждают способы починки генераторов. Джоанна переводит грустный взгляд с одного лица на другое. Вряд ли она понимает технические подробности, но они явно так и не нашли решение. Хэнк сидит в стороне, со скучающим видом вычищает кончиком ножа грязь из-под ногтей.

— Минуту внимания, — басит Эрик. — Отвлекитесь от генераторов. У меня будет несколько распоряжений.

Он всегда хорош собой, но сейчас просто светится изнутри. Яркий румянец, глаза горят, и надо было напомнить ему причесаться! Нужно посмотреть правде в глаза: то, что у Эрика недавно был секс, бросается в глаза. Или это во мне говорит нечистая совесть? Жарко краснею и надеюсь, что остальным членам совета не до мелочей. Хорошо ещё, не придётся ёжиться под тяжелым взглядом Кристины или смотреть в глаза Фору.

— Первое: до починки генераторов переходим на дровяное отопление. Завтра с утра шмонаем окраины и развалины в Дружелюбии. Доски, брусья, остатки мебели — всё в жилые дома.

— Это варварство, — вздыхает Джоанна. — Жечь стройматериалы в печах! Ты знаешь, сколько труда стоило их изготовление? Они понадобятся летом для восстановления сараев, хозблока...

Я невольно беру Эрика за руку и собираюсь с мыслями, как бы возразить ей помягче. Но мой дорогой Лидер, как обычно, бестактен и до боли прав.

— Джо, ты за деревьями не видишь леса. Если сейчас не будет нормального обогрева — к лету некому будет твои сараюхи отстраивать. Второе. От работ по обеспечению отопления освобождаются те, кто умеет стрелять. Бывшие афракционеры и Бесстрашные.

— Это несправедливо! — вскидывается Калеб. Хэнк откладывает нож и с интересом слушает.

— Я могу закончить мысль? Спасибо. Так вот, эти люди идут за Стену и пытаются подстрелить там что-то съедобное.

Когда-то наши предки выстроили вокруг Чикаго Стену, вроде как "от внешних угроз", она даже охранялась. Но уже много лет известно, что снаружи ждать некого. Внешний мир будто вымер, даже врагов ждать не приходится...

— Не слишком хорошая идея, — вежливо возражает Калеб. — Мясо копытных мутантов токсично, а у грызунов паразиты, а...

— Господин инженер желает волчатины? Месье знает толк... — ехидничает Эрик.

— Не хочешь — не жри! — встревает Хэнк. Он из бывших изгоев и сохранил их грубый лексикон. — Эрик, идея — огонь! Самое время проверить, что из зверья съедобно! Я пойду, и ребят своих настропалю!

— И третье — разместить население компактно. Никаких ночёвок в одиночку, все кучкуются как можно ближе друг к другу. Вопросы?

Наша жизнь становится всё более странной. Как говорилось в старой сказке, всё чудесатее и чудесатее.

И почему это древние люди считали черный цвет символом траура? А белый — цветом чистоты, радости и ещё каким-то там? Несколько недель назад я готова была лезть на стену от беспощадной белизны нашего города. Белое безмолвие захватывало Чикаго улица за улицей. В будущем нам светил беспросветно-белый мрак — не в эту зиму, так в следующую.

Всё странно изменилось после моего дня рождения. Кажется, что генераторы, сломавшись, дали импульс для изменения всей жизни города. Но это не совсем верно, дело не в генераторах. У "импульса" есть имя и фамилия.

Эрик Коултер.

Его приказы перетряхнули весь Чикаго. Высотки Искренности и Эрудиции признаны непригодными для жизни зимой — слишком много стекла, сложно удержать тепло. Уютные одноэтажные домики порушил тот же ураган, который уничтожил теплицы Дружелюбия. Все жители города помещаются в несколько кирпичных многоэтажек, в том числе — куда вы думаете? В наш старый дом — черное здание Бесстрашия. Все, кто когда-то презрительно отзывался о нашем "примитивном" дизайне, шарахался от потока или опасных переходов, теперь дружно, чуть ли не вповалку, спят в бывших казармах Бесстрашных и неофитов. Бывшая общая душевая наскоро переоборудуется под баню с дивной маленькой парилкой. Тут и там появляются новые печурки — из старых бочек, из ржавых сейфов, еще из каких-то непотребных железяк. Хэнк где-то откапывает рабочего, кое-что понимающего в устройстве печей. Судя по желтоватым белкам глаз и нечесанной бороде, этот человек большую часть жизни дружил с бутылкой. Но теперь мы видим Печника исключительно трезвым и собранным. С утра до ночи он клепает заслонки, припаивает изогнутые, как змеи, трубы, чтобы тепло не сразу улетало в атмосферу, и тому подобное.

У всех остальных тоже дел невпроворот. То и дело приходится идти за Стену за хворостом. Не лучшее топливо, но без него не обойтись. Охотники не вылезают из-за Стены, возвращаются в город на день-два и снова уходят. Их стараниями у всех у нас есть что поесть. Я радуюсь больше всех — больше не нужно брать на себя роль суки, объявлять чикагцам, что они должны есть еще меньше, и выслушивать, что они обо мне думают. Будто это моя вина!..

Теперь печи Бесстрашия не только греют, но и варят, жарят и парят. Странные грызуны размером от зайца до свиньи, перепелки, дикие голуби, даже тощие жесткие вороны — всё идет в ход. Некоторых животных даже Эрудиты не знают, как назвать. А при виде оскаленной клыкастой морды волкозая слабонервные с непривычки начинают заикаться. Но голод и желание жить — лучшие стимуляторы любознательности и здоровой любви к риску. Бесстрашные первыми узнают, что у мяса волкозаев специфический привкус, но они съедобны. А вот полосатиков невозможно есть, настолько горькие, зато у них прекрасные пушистые шкурки.

Много времени уходит на то, чтобы утеплить одежду. Чикагцы и раньше это делали, но получалось хуже. Что может получиться, если люди потеряли надежду? Какая разница, одна дыра на куртке или две, если до весны все равно не дожить! Если ты умрешь первым, сосед возьмет твою куртку прямо с дырами, еще и поблагодарит посмертно, если зима заберет соседа первым, возьмёшь его обноски... А теперь мы все смирились с зимой, не ждем потепления. Шесть месяцев снега или семь — да неважно, жизнь происходит здесь и сейчас. Часть жителей работают на то, чтобы обеспечить охотников всем необходимым. Без устали набивают патроны, вытачивают из дерева лыжи. Когда кончится порох (или его нужно будет экономить) — придется переходить на луки. Фор обсуждает это с удовольствием, остальные охотники — с опаской.

Мои первые вылазки за Стену оказываются неудачными — я отлично стреляю, но неважно ориентируюсь в зимнем лесу и слишком шумлю. Все, и я в том числе, согласны, что я принесу больше пользы в городе. Я осваиваю скорняжное ремесло, то есть я хотела сказать — искусство! Думаете, легко без всякого опыта сшить удобные рукавицы?

Копоть, угли и зола из печей. Грубые черные шкуры и оперение дичи. Древние были неправы, цвет жизни — чёрный. Чумазые дети играют зубами волкозаев и вороньими перьями, рисуют угольками и страшно довольны. "Мы деградируем", — вздыхает Прайор — он тоже переселился в Бесстрашие вместе с другими Эрудитами. Может, он и прав. Столовая Бесстрашных больше не освещается белым электрическим светом, темно, как в пещере, на усталых довольных лицах играет неверный свет жировых плошек. И радости у нас самые простые — тепло, все живы, а в животах какая-никакая еда. С моего дня рождения еще не умер ни один из жителей. Что еще человеку надо?

Оказывается, надо.

С появлением надежды у меня появляются силы и на другие эмоции. Я недовольна.

Я редко вижу Эрика. Справедливости ради, не чаще, чем другие жёны охотников. Он уходит за Стены реже, чем другие, все же дела внутри города тоже требуют его внимания. Как правило, я вижу Эрика только за ужином. Мой муж или обсуждает дела с другими членами Совета, или рассказывает про жизнь северных народов до войны, то, что Эрудиты раньше изучали на истории с этнографией. Всякие там эскимосы, чукчи, ненцы... По его историям получается, что зимой можно жить всю жизнь. Не могу понять — Эрик нарочно, что ли, готовит нас к вечной зиме? А иногда он настолько устает, что его хватает только на короткие вбросы типа "Фор, расскажи народу про медведя-шатуна". К ночи Эрика хватает только на то, чтобы упасть в кровать и отключиться. Я уже говорила, что Бесстрашие сильно уплотнили этой зимой? Так вот, к нам переселились родители Эрика, двое их племянников и ещё трое Эрудитов, не родственников. Формально у нас отдельная комната, но я не могу расслабиться, за стенкой вечно кто-то шуршит, или храпит, или разговаривает, ни сексом толком заняться, ни, в конце концов, поскандалить! Под нашей кроватью запрятано две бутылки вина для создания романтической атмосферы, но я никак не могу улучить момент и предложить Эрику посидеть со мной вечером, как раньше! Кажется, только я замечаю, что супружеский долг не выполняется в нашей семье уже несколько месяцев!

Самое смешное, что я не могу жаловаться на недостаток внимания со стороны мужа. Эрик всегда в курсе, как я себя чувствую, сыта ли я, чего мне не хватает. У него всегда находится минутка, чтобы поцеловать меня в лоб, растрепать мне волосы или вскользь шлепнуть по попе. Но стоит мне только подумать, что вот сейчас я обниму его, или поцелую не по-дружески, или просто скажу, что хочу его — каждый раз Эрик сбивает меня с толку вопросом: "Что у нас с детским питанием?" Или "Почему сегодня не выданы витамины?" Или "Сколько банок тушенки у тебя осталось? На сколько хватит?" Каждый раз дискуссия кончается его вопросом "Какого хрена?" и каким-нибудь приказом, после которого уже не до романтики. Может, он и это нарочно?

Моя мать сказала бы, что я вру сама себе. Сказала бы, что надо поставить вопрос ребром и заявить о своих правах. Но я больше не Искренняя. Мне уже не десять лет и даже не 15. Честно говоря, к открытости Искренних у меня накопилась масса вопросов, недаром я оттуда ушла. Бывших Искренних редко можно поймать на вранье, но они до сих пор мастера недомолвок, преувеличений, тенденциозной подачи фактов. Есть масса способов убедить собеседника в том, что не является правдой, не сказав ни слова вранья. А что до конкретной лжи — никто не умеет врать так вдохновенно и убедительно, как Искренние. Целая фракция адвокатов, прокуроров, судей, дознавателей — можете себе представить? Мы были скорее специалистами по лжи и правде, а заодно и мастерами манипуляций, лучшими в Чикаго. Лучшими во всем мире, насколько я могу судить. До тех пор, пока целая фракция профессиональных искателей справедливости не стала непосильной обузой для полуживого города.

Так вот сейчас время запрятать своё воспитание поглубже и набраться терпения. Эрик молчит — я тоже это умею. Увиливает от выяснения отношений — а я не пойду на скандал, окажусь умнее. Я не знаю, встречается ли он с Трис сейчас, а информация — это сила. Я собираюсь наблюдать и выжидать и, уверена, победа будет за мной.

Фора мне тоже не хватает. Он оказался самым удачливым охотником, я им страшно довольна и горжусь — как другом, конечно. Фор почти забыл дорогу на Совет. Зато ему первому удалось подстрелить крупного зверя, огромного кабана. Как Фор его выследил, как кабана удалось дотащить до города — отдельная история. Большинство оленей и, главное, кабанов, добываемых на охоте — его заслуга. Соответственно, его я вижу еще реже, чем Эрика. Разве что изредка удается помахать Фору в столовой или встретиться на складе, когда он приходит за припасами. Иногда мне передают от него записку: "Как дела?" или "Меня чуть не съели!" Если бы он знал, как мне его не хватает, такое в записке не напишешь... Да и неловко жаловаться на одиночество, когда мы все тут пытаемся выжить...

Так или иначе, пусть моя жизнь выглядит нелепой и странной — я чувствую себя живой. Раздражение, одиночество и растерянность гораздо лучше недавнего отупения. Я будто просыпаюсь от спячки.

В заснеженном городе кипит жизнь. Тот, кто наблюдает за нашей планетой сверху, вспомнил о Чикаго — и он очень добр к нам. Мы все живы, каждый из бесценных восьмисот шестидесяти человек, что жили в городе по итогам декабрьской переписи. Все, кто мне дорог, живы и здоровы. У меня появляется надежда, что мы дотянем до весны, а потом до следующей, а потом ещё...

Вместе с надеждой оттаивает память. В голове всплывают обрывки молитв, которые мама читала по вечерам. В Отречении было легко их заучивать — складные, каждое слово на своем месте, взвешенное и отточенное за столетия до меня. Иногда я думаю этими словами. И даже надеюсь, что Он меня услышит. Изредка надеюсь, когда мне не слишком стыдно.

Каких-то несколько недель назад я не думала о Форе и Кристине. Какая разница, кто с кем лёг в постель, если завтрашний день мог не наступить. Все приличия отступили перед безжалостным холодом.

Сейчас не так.

Я до сих пор очень привязана к Фору, я многим ему обязана. Он был чудесным инструктором, таким терпеливым и хладнокровным, если бы не он, я бы никогда ничему не научилась. Фор помогал мне скрывать дивергенцию. Кажется, это было десятки лет назад.

А Эрика я боялась во время инициации, старалась не попадаться на глаза. Все новички от него шарахались. Если кого-то наказали или того хуже, отчислили — вся фракция знала, чьё это решение. А Фор, он замечательный...

Вот только со временем я заметила, что в случае проблем — любых! — Фор предпочитает самоустраниться. Предложили должность Лидера — "Мне это не нужно". Узнал о заговоре Макса и Джанин — "Я хотел уйти". Не сорвать переворот, не предотвратить массовое убийство Отреченных, а переждать горячее время, прячась в Дружелюбии. Или и вовсе под крылышком у мамы.

Причём боевые навыки у Фора — дай Бог каждому. И он прекрасно разбирался в ситуации в городе. Просто Фор не любит ответственность. Предпочитает скидывать ее на других, а потом презирать за каждый промах. Так было во время раскола Бесстрашных, так осталось до сих пор... Какой бы проблемой я с ним ни поделилась, все советы на одно лицо: "Веди себя как все", "Главное — не спалиться", "Не ввязывайся в это". В один прекрасный момент я перестала с ним советоваться.

Не ошибается тот, кто ничего не делает. Эрик, в отличие от Фора, ответственности не боится. Лезет в гущу событий и разруливает то, что натворили другие. У него хватает душевных сил принимать трудные решения. Когда Эрику приходится выбирать из нескольких зол, он всегда делает, как лучше для города. Кто бы что ни говорил.

На самом деле это всё неважно. Нельзя же разочароваться в муже из-за таких мелочей. Я к нему несправедлива, вот и выискиваю недостатки, которых нет. Вслух никто не обвиняет, но я пытаюсь оправдать себя, потому что...

В первый раз я сумела понять Эрика года три назад, когда пришлось увольнять медсестру-токсикоманку. Она воровала обезболивающие и принимала их сама, ампулы, таблетки, капсулы — всё сметала. Это было жестокое решение, она обвиняла меня во всех смертных грехах. Но выбор стоял между нею и теми, кто доверил мне своё здоровье. Потом Эрик прихромал ко мне с пулей в ноге, ее пришлось извлекать. Потом я поняла, что он приходит в больничный корпус без острой необходимости, формально многие проблемы мы могли бы решать, просто поговорив по рации. Но короткие встречи с Эриком — вечно наспех, между сотней дел — стали моей тайной радостью, отдушиной, вредной привычкой.

Я давно уже знала, что однажды мы окажемся в постели. Всем нам нужно где-то брать силы, подзаряжаться энергией. Жители Чикаго обычно приходят за подзарядкой ко мне. С ранами — ко мне, с инфекциями — ко мне... со страхами, депрессиями, со всеми претензиями к миру — тоже ко мне! Грех жаловаться, моральная поддержка сограждан — часть моей работы. Именно на должности медика я могу принести людям максимум пользы. Да только мне тоже нужна подзарядка, я не святая и не железная. Хочется что-то для себя.

Сложно вспомнить, кто из нас с Эриком сделал первый шаг. Да, он первый сказал вслух "пойдем ко мне". Но я начала любоваться им задолго до этого. Я так горда и счастлива, что могу поддержать его в это суровое время. Так странно, что он выбрал меня. До того как Эрик женился на Кристине, он... как бы это назвать... не отличался примерным поведением. Он встречался с яркими красавицами из Дружелюбия, со стильными красавицами из Эрудиции, с опасными красавицами из Бесстрашия... всех не упомнишь. Но неразборчивым Эрика не назовешь. Наблюдая издалека за его личной жизнью, я поняла, что у Эрика очень высокие стандарты женской красоты. И Кристина в ряду его девушек заняла достойное место — яркая, заметная, громкая, резкая... Если честно, Кристине самое место рядом с Лидером. Не мне. Я покушаюсь на чужое.

Я плохой человек, я знаю. Именно за такие поступки Отреченных называли святошами и лицемерами. Может быть, из-за таких, как я, развалилась довоенная цивилизация. Спать с чужим мужем, какой позор! При наличии собственного — красавца, героя сопротивления, отличного инструктора, прекрасного бойца... такого идеального, такого безупречного... зачем ему я, идеальному?

Иногда я уверена, что Фор знает. Он так странно смотрит на меня... Но он молчит. Я восхищаюсь его сдержанностью, честно. А вот когда Эрик радуется или злится, весь Чикаго ходит ходуном.

Не знаю, что бы я стала делать, если бы Фор предложил заняться любовью, как раньше. К счастью, Фор то и дело уходит на охоту, пропадает за Стеной по несколько дней. А когда он в городе, у меня случайно находятся дела в медицинском корпусе. Я даже ночные дежурства беру. Больных много, а медиков мало.

И когда Эрик навещает меня на работе, все тревоги отступают, а проблемы кажутся неважными. Пока он рядом, я готова и дальше бороться с холодом и чужими болезнями.

Кристина, кажется, подозревает нас. Мне отчаянно стыдно, но я старательно веду себя как обычно. Вежливо, приветливо, но не навязываю общение. В душе я всегда помню, что виновата перед Кристиной. Когда анализы выявили у неё анемию, я своими руками выдала ей таблетки железа. Довольно ценная вещь в Чикаго, последняя партия. Мы с медсёстрами шутим, что следующим малокровным придется принимать в пищу ржавое железо, чтобы поправить здоровье. А у меня анализы были ещё хуже, но я обойдусь без лекарств, печень волкозаев как метод лечения никто не отменял.

Пока Кристина не знает, что Эрик ей изменяет, ей не будет больно. Никаких доказательств у нее нет и быть не может, мы с Эриком очень осторожны. Да, я твердо уверена (совсем в духе Отречения) — нашу ситуацию можно разрешить так, чтобы всем было хорошо. Правда, не знаю, как. Но выход, конечно же, есть, надо только подумать хорошенько. И пока я не придумала этот выход, я стараюсь не проболтаться Эрику, что скучаю по нему, что мне его всегда мало. Я даже ни разу не говорила ему, что люблю его. Чтобы не усложнять то, что и так непросто. Я живу от встречи до встречи, напитываюсь силой Эрика, наслаждаюсь каждой минутой нашего тайного счастья. У меня, у нас у всех, не так уж много радостей, даже с поправкой на знаменитое терпение Отреченных.

Ненавижу Фора.

С тех пор как он впервые перешёл мне дорогу, он не устает портить мне жизнь. Самое унизительное, что он это делает мимоходом, одной левой.

Поражения на спаррингах, отставание в рейтинге. Чертов Убогий всё время был впереди — на балл, на секунду, на один удар. Первое время инициации меня злил не рейтинг, а сам факт, что я хуже. "Что ты бесишься, это же просто цифры!" К концу обучения "просто цифры" обернулись позорным вторым местом. Должность, ради которой я был готов сидеть на хлебе и воде, Фор небрежно бросил мне с барского плеча, как подачку.

Мою Трис он тоже оценил первым.

Я тогда был малолетним долбоёбом. В башке только и было, что понты. Девок выбирал таких, чтоб все на них облизывались. Чтобы завидовали. Когда незаметная бывшая Убогая прыгнула с крыши первой, я малость удивился. Когда она встала к мишени, я охуел. Но и тогда до меня не дошло, что за Трис надо держаться обеими руками. Я тогда встречался с двумя сразу... вспомнить противно. Только много позже понял, что настоящие ценности не бросаются в глаза, их ещё разглядеть нужно. И если судьба отгрузила тебе что-то бесценное, надо не хвастаться, а помалкивать. Чтоб не спиздили.

А Трис все время была рядом, будь то стычки с изгоями или борьба против Макса и Джанин. Надёжная, как мой нож, рисковая, как камикадзе. На собраниях меня то и дело поддерживал ее негромкий голос: "Прекрасный план", "Я это сделаю". Она так сексуально слушалась! А когда ей пришлось меня штопать, а потом перевязывать — аж вся извелась, как бы не сделать больно. Смешная. На моей шкуре больше дыр от пуль, чем у нее пальцев на руках. Никому никогда не приходило в голову трепыхаться надо мной, как наседка над цыплёнком. Нежные руки Трис были лучше любого анальгетика. В тот момент я и поплыл окончательно.

Короче, когда до меня наконец доперло, что девка -золото, Фор успел навешать ей лапши про вечную любовь, затащить в койку и подать заявку в Искренность.

А Кристина всё отиралась рядом, всё хотела чего-то — то ей внимания, то уважения. Мне тогда было похуй, с кем быть — Кристина там, Джастина или Валентина. Если не Трис, всё равно кто.

Но со дна только один путь — наверх. День, когда сломались генераторы, стал лучшим в моей жизни. Мы все думали, что городу пиздец. Я тогда не прикидывал, что у меня нет шансов, не думал, как пережить, если получу отлуп. И Трис просто взяла и послушалась. Совсем как во все прошлые разы, когда доверяла мне свою жизнь.

Довольно быстро выясняется, что мой кайф — с примесью яда.

Эйфория от того, что мне наконец удалось взять верх над Фором, сходит на нет. Это не я наставляю ему рога, это Фор из-за дебильного выверта судьбы получил права на мою Трис.

Хорошо ещё, Кристина не пристает. Она, в принципе, неплохая баба. Резкая, жёсткая. Выросла-таки в настоящую Бесстрашную, хоть и поздно. Идеально рулит складом. Я и сам не мог бы лучше распределять припасы. Вот только поддержки от нее хрен дождешься. Зато с тех пор как наступили холода, Кристина ко мне не липнет. Перебесилась, да и дел у нее по горло. А когда её дела кончаются, я добавляю ещё. Холод, он чем хорош — всем нам промыл мозги. Сил только и хватает, что на выживание, на херню их не остаётся.

Ни у кого, кроме меня.

Все беды и проблемы, что случаются в Чикаго, прилетают прежде всего ко мне. То обнаглевшая стая волков нападает на бабу, ходившую за хворостом. То Джоанна радует новостью, что кончились запасы картошки и лука, а Трис объясняет — это грозит горожанам цингой. То в городе находится уёбище, которое вымогает еду у малолеток, и я вынужден торжественно изгонять этого мудака из города. А потом, в лесу, принимать меры, чтобы он не пробрался обратно в Чикаго. Опять же, охоту никто не отменял. Но, как бы я ни выматывался, два чувства всегда со мной — желание увидеться с Трис и унижение.

Трис то и дело пробалтывается, что она на самом деле думает о нашей связи. "Не надо, нас видно из окна". "Подожди, нужно закрыть дверь, нас могут услышать!" Скрывает меня. Ей стыдно. Боится обидеть наш всенародно признанный ум, честь и совесть. Это Фор у Трис любимый и незаменимый, а моё дело — греть для него койку и освобождать место по щелчку.

Какого хуя я это терплю?

Иногда кажется, что у меня есть шанс. Поставить Трис перед выбором и услышать, что она выбирает меня. А иногда думаю — она скорее меня пошлет на хер. Фракций нет уже много лет, но воспитание не выбьешь. В поведении Трис то и дело проскальзывает Отречение. А трахаться на стороне — совсем не в традициях Убогих. Вот и не решаюсь быковать, боюсь, что совсем прогонит. Я бы и рад забрать Трис себе, вопрос — как. Тут то же самое, что с управлением людьми. Если дело не делается, спрос с того, кто отдал херовую команду. А нажимать на Трис нельзя, она у меня с характером. С ней надо мягко, а мягко я не сильно умею. А Кристина — не проблема. Переселю ее в квартиру получше. Организую новую дубленку, потеплее. Жена или бывшая — неважно, я по-любому за ней присмотрю. Ничего с Кристиной не случится.