Свет дневной иссяк (джен)

Закатное солнце окрасило крыши красноватым медом и охрой. Александра, чуть покачиваясь на носках, стояла на самом краешке парапета. Далеко внизу маршировали колонны. Они стекались к широкой круглой площади, замирали аморфной, двигающейся в едином ритме, массой и растекались по улицам черными щупальцами, будто гигантский спрут оплетая город. Александра не смотрела вниз. Перед ее глазами темными росчерками сквозь солнечный свет ровной спиралью поднимался журавлиный клин. Она раскинула руки и полетела.

— Я дома, — Александра прикрыла входную дверь, забросила пакеты на кухню и прошла в комнату. Она двигалась беззвучно: поправила сползший плед, собрала пустую посуду, заменила испачканную краской воду и мимолетно коснулась рукой белых волос Александра.

— Тот заказчик снова звонил, — Александр заговорил, когда Александра забралась с ногами в широкое кресло и зашуршала бумажными прямоугольниками. — Он хочет, чтобы я написал для него пир.

— И что ты сказал? — пальцы Александры дрогнули, и на листе появился разрыв — маленькая трещинка, сквозь которую на белое сочилась чернота.

— Отказался, — Александр склонился над мольбертом, и кисть в его руках заплясала, вырисовывая еще один сегмент резьбы на проступающей сквозь холст белокаменной церкви. — Я должен закончить, понимаешь?

— Он настойчив, — Александра опустила голову, сосредоточенно сгибая бумажные уголки. Лист в ее руках сворачивался, расправлял крылья и становился журавликом. Бумажные птицы складывались в гирлянды, свешивались с потолка и оплетали паутиной маленькую комнату от пыльного письменного стала, которым давно никто не пользовался, до рам старинных портретов на стенах. И все же журавликов не хватало.

— Я знаю, — Александр закрыл глаза и откинул голову на обитую войлоком спинку кровати. — Он сказал, что если возьмусь за заказ сейчас, то смогу увидеть море. Представляешь? Маленький домик только для нас, лодочка и море.

Александра молчала. Взгляд ее блуждал по острым чертам Александра, то задерживаясь на восковой бледности лба, то сбегая к лихорадочной красноте скул. В тишине слышалось только его быстрое поверхностное дыхание, изредка прерываемое хрипами. Море пошло бы Александру на пользу. Если он согласится повременить... отдохнуть хотя бы несколько дней. Но море билось лишь где-то за стенами, играло в окнах волнами и игриво перемешивало песчинки на подоконнике.

— Спи, — мягко сказала Александра, вынимая из ослабевших под её касанием пальцев кисть и отодвигая в сторону тяжелый мольберт.

— Я должен успеть, — Александр смотрел на холст, где сквозь закатное небо наливались цветом черные щупальца облаков.

Узкая улочка петляла и виляла, норовя обернуться тупиком. Александра шла вперед, не отрывая взгляда от уже видимого просвета между домами. Глубокая лужа — последняя схватка с улицей, и они с облегченным вздохом расстались. Александра проходила этой дорогой без малого сорок дней подряд, и каждый раз улица упрямо спорила с ней, не желая ни выпускать к тянущемуся от окраины пустырю, ни впускать обратно.

Пустырь встретил Александру солнцем, вцепившимся в волосы ржавчиной и медью, и тенью, отбрасываемой шпилем церкви, чей силуэт все отчетливее проступал на холсте под рукой Александра.

Александра пересчитала увенчанные куполами башенки и остроконечных призраков, вечерним туманом поднимающихся вокруг них: куполов у церкви по-прежнему было девять. И призраков тоже девять.

Новое сражение с улочкой вывело Александру к покосившемуся домику с наглухо заколоченными окнами. Она проскользнула в дверь и замерла, вслушиваясь в чужой раскатистый баритон:

— Вы упорствуете. Вы всегда так упорствуете... Неужели я предлагаю мало?

— Я не возьмусь за ваш заказ, пока не закончу, — голос Александра звучал с тревожащей слух ломкостью, — я уже ответил вам. Зачем мы мучаете меня снова и снова?

— Вы не возьмете ни одного заказа, если закончите. Если закончите, — баритон ужалил змеей, и Александре вдруг показалось, что он звучит прямо у нее над ухом.

— Я закончу.

— О да, бессмысленно и бездарно! Как и все они... Взгляните в окно! — скрипнули половицы, зазвенели стекла и раздался глухой стук. — Вы опоздали, вы уже безнадежно опоздали.

— Отойдите. Вы загораживаете свет.

Шагов Александра не услышала, но дверь вдруг распахнулась, и она застыла, не в силах ни вдохнуть, ни отвести взгляд от холодных углей чужих глаз:

— Неужели и ваши слова ничего не значат? Или ты не знаешь? — он подался вперед, так близко, что по коже Александры пробежали ледяные мурашки — предчувствие касания. — О, нет. Ты не можешь не знать. Иначе зачем? Зачем столько бесполезной бумаги? Но ты молчишь. Молчишь. Подумай... разве это не в твоей природе? Уговаривать? — голос влился ядом в ушную раковину. — Однажды у тебя получилось. Ты помнишь? Он нарисовал для меня чудесный сад.

Когда Александра вошла в комнату, ей казалось, что легкие забиты густым яблочным ароматом, а в ушах ещё звучит проклятый баритон. Спотыкаясь, она добрела до окна и негнущимися пальцами захлопнула раму. За окном белую церковь обвивали черные щупальца, и не было видно ни башенок, ни призраков. Они ждали его из моря, а он спустился с небес. В эту ночь из-под пальцев Александры не вышло ни одного журавлика.

В окнах тяжело ворочала пески и дышала жаром пустыня. Александра смотрела на нее, а пальцы низали на новую гирлянду — одного за другим — сотню журавликов. Она так и не проронила ни слова. Молчал и Александр, только кисть в его руках двигалась все быстрее и яростней, пока пальцы не сводило судорогой. Тогда он опускал ее, дышал быстро и неровно, жмурил глаза и вновь принимался за дело. Стрелки часов текли вперед, неумолимо приближая пятницу. К субботе куполов у церкви на холсте станет десять.

Александра смотрела на церковь. Алое закатное солнце обтекало ту, не смея коснуться сияющей белизны стен, только туманом стелились призраки в островерхих капюшонах. Они тянулись вверх вместе с куполами, окружая рассекающий небо шпиль. Черные щупальца облаков поблекли. Не исчезли совсем, но поднялись выше, скрываясь за солнечной медью. Александра не считала купола. Она знала — сегодня их десять. И призраков тоже — десять.

Дом встретил ее заколоченными окнами и холодной выморочной пустотой. Обновленная церковь сияла белизной на старом холсте, но теперь Александра видела — картина еще не закончена. В небесной голубизне проступали едва заметные призраки черных облаков. Она подняла кисть, смешала краски и положила на полотно первый мазок, вырисовывая слабый контур одиннадцатой башенки. За окнами мерным рокотом билось море.

Над домом ровной спиралью поднимался в закатное небо журавлиный клин.