Немного о каноне и фаноне, или К слову о рогатой аниформе (джен)

-1- Гермиона в детстве любила сказки о принцах, а принцессой, конечно, представляла себя.

В школе девчонки с ума сходили по Уильму и Гарри, вырывали друг у друга из рук новые фото принцев, а Гермиона совершенно не по-британски отмечала, что зимой в шортах бедняги выглядят не мило, мужественно и как угодно ещё, а синюшно.

Разозлённые крамольными мыслями, одноклассницы обшипели Гермиону, как глупые гусыни, а Меган Бёртон выбросила её портфель в лужу.

Дома миссис Грейнджер помогла высушить книги, в очередной раз пообещала себе больше заниматься воспитанием дочери и решила прислушаться к совету школьной администрации:

— У мисс Грейнджер очень неплохие показатели обучаемости, возможно, вам стоит перевести её в школу уровнем повыше.

Выяснив, что дочь чересчур начиталась сказок и совершенно непатриотична по отношению к королевской семье, миссис Грейнджер попыталась переключить Гермиону на другую литературу. А про принцев сказала, что изображённые в сказках герои прозябали в Средневековье, ели прямо руками мясо с костями, рыгали, вытирали руки о скатерть и имели паразитов всех видов в теле.

Мистер Грейнджер, слушая жену, заметил, что данные субьекты перевоспитанию не поддавались, проживали в пещерах, куда и волочили несчастных принцесс, предварительно огрев их дубиной по голове.

Миссис Грейнджер хихикнула и сказала, что очень хочет кое-кого перевоспитать, а мистер Грейнджер предложил попозже отволочь её в пещеру. Гермиона закатила глаза: родители порой бывали совершенно невыносимыми.

Постепенно все сказки на полках Гермионы сменились серьёзными умными книгами, чаще энциклопедиями. И про принцев и принцесс Гермиона не думала вплоть до одиннадцатилетия.

Магия привела её в восхищение: ведь быть волшебницей куда как лучше, чем принцессой, но антураж магического мира немного охладил восторги. Помойка за «Дырявым котлом» и Косая аллея были разочаровывающе средневековыми.

Начало учёбы в продуваемом всеми ветрами Хогвартсе тоже не обнадёжило. Нет, кандидатов в принцы (и принцессы, к сожалению) было предостаточно. Но они презрительно морщились, когда Гермиона доказывала безумную отсталость Магической Британии, в отличие от настоящей, и насмешливо хмыкали, когда она цитировала учебники наизусть.

Оставались Гарри Поттер и какой-то по счёту Уизли. Гарри Поттер, более всего подходивший на роль принца, оказался щуплым мальчиком в обносках и мечтал стать «Просто Гарри», Рон Уизли жрал, хватал еду руками, рыгал, как описанный папой принц, и перевоспитывать его было надо, но не хотелось. Да, был ещё мямля Лонгботтом, но его в расчёт не принимали даже родные.

К третьему курсу Гермиона чувствовала себя принцессой в изгнании, да ещё и на скотном дворе: тащить и перевоспитывать оказалось очень неблагодарным занятием.

На четвёртом, обиженная отношением всех вокруг, она готова была молиться каким угодно богам: даже помойная принцесса Уизли считала себя лучше, красивей и — немыслимо — умнее Гермионы.

Очевидно, какой-то бог услышал жаркие требования Гермионы, и в одно прекрасное утро она проснулась с Флёром Главной Героини.

-2- Гермиона цвела и пахла: шармбатонские куры ревниво щурились и цедили слова на своём языке (наивные не понимали, что Гермионе французский, как говорится, на тре бьен). Дурмстранговские принцы наперебой приглашали её на бал, и Гермиона копалась в кавалерах, как аристократка в своих жемчугах. Гарри грустно сверкал очками, Рон презрительно отворачивался и жрал. Гермиона покровительственно кивала Поттеру: в принципе, она не собиралась его бросать, тащить Всебритански- известного-Мальчика было её крестом. От Рона же мстительно отворачивалась: дурачок думал, что Гермиона никуда не денется, и просчитался.

Наконец-то всё было как надо: она была принцессой. Нет, Принцессой. А ещё Самой-Умной-Девочкой-Хогвартса.

К сожалению, Гермиона забыла, что сказки обычно заканчиваются на «долго и счастливо», но авторы трусливо это счастливо не расписывают.

Святочный бал стал триумфом Гермионы и одновременно началом конца.

Натанцевавшись с Крамом и другими, Гермиона всласть поругалась с ревнивцем Уизли и думала, что теперь-то всё и все на своих местах. Провожаемая Крамом, она не сразу заметила, что её ведут куда-то не туда, но вовремя спохватилась. Оглушив чересчур пылкого кавалера, Гермиона с грустной иронией подумала, что теперь она в роли принца, но тащить это в какую бы то ни было пещеру не собиралась.

Утром злоключения продолжались: узнав о провале Крама, активизировались другие дурмстранговцы, и Гермиона радовалась, что славянскими языками не владеет. Мило улыбаясь оскалом, она пряталась от назойливых кавалеров и злорадного Малфоя.

Выступление в роли заложницы для того же Крама запустило новый виток кошмара, и Гермиона впервые подумала, то быть второстепенной героиней или даже третьестепенной не так уж плохо.

После всех мучений с Отрядом Дамблдора, битвами с Пожирателями, поисками непонятно чего непонятно где, дрессировкой тугодума Поттера и воспитанием неряхи Уизли Гермиона смертельно устала.

С новым расчётом оценив Рона, она вышла за него замуж и лишь улыбалась, представляя недоумения несуществующих подруг. А что, тот целыми днями сидит в лавке «Вредилок Уизли», не интересуется её работой в Министерстве, считая её скукотищей, послушно выводит детей на воскресные обеды к маме Молли, а все его претензии сводятся лишь к недостаточному количеству еды в Стазисном шкафу.

Гермиона стояла на платформе 9 и ¾, умилённо оглядывая свой выводок: рыженькая Роза с зелёными глазками («Вся в меня», — гордо замечала мама Молли), светленький Хьюго с голубыми («Совсем, как у Фреда», — вздыхала она же).

Иногда Гермиона размышляла, что лень Рону только на пользу: она не дала ему поддаться на уговоры Гарри и стать анимагом. В том, что аниформа мужа обладала бы развесистыми рогами, она не сомневалась.

-1- Джинни с самого детства знала, что никакая она не принцесса. Пусть мама пребывает в сладких иллюзиях, но она-то твёрдо знала: принцессы не живут в разваливавшихся домиках, жилище принцесс не зовётся Норой, и, наконец, принцессы не ходят в старых, много раз перелицованных тряпках.

Больше всего на свете Джинни мечтала не о Гарри Поттере (это были фантазии Молли), а о Хогвартсе. Не из-за того, что была фанаткой учёбы, хотя кое-какие знания вовсе не помешали бы. Нет, Джинни чувствовала себя не менее предприимчивой, чем братья, и хотела свои, пусть небольшие деньги.

Первый курс был положен на разведку: вычислить растяп, которым можно будет продать не то чтобы просроченные, скорее, на грани, зелья, двоечников, которым можно сбыть домашки старших братьев, и так, на присмотреться.

Но все эти планы накрылись… нет, не медным тазом, а чёрным дневничком. Проклятый артефакт оказался с погаными сюрпризами: девочка не могла о нём рассказать и не могла в нём не писать. Как она не сошла с ума, притворяясь маминой дочкой, безумно влюблённой в знаменитого Мальчика-Который что-то там, как сумела замылить глаза Тому и потихоньку раскрутила его на кое-что, Джинни сама не знала.

Мерзкая книжонка тянула силу, и иногда Джинни казалось, что даже во сне она перетягивает незримый канат: или её силы уйдут к поганцу в тетрадке, или она получит кусок его знаний. Видимо, Том что-то почуял и попытался сменить хозяина. Поттер чем-то ему не понравился. «Не пришёлся по вкусу», — хмыкала Джинни про себя.

Постепенно Джинни освоилась и спокойно приказала василиску ослепить Криви, который не давал ей проходу: со всей цепкостью будущего желтописаки чуял горячую новость. Дальше вырубила Пенелопу Кристал, хваставшуюся, что она на спор влюбила в себя Перси, и Грейнджер, продолбившую все мозги подготовкой к экзаменам, до которых было всего шесть месяцев.

Гораздо позже Джинни узнала, что паникой в школе умело воспользовался некий хаффлпаффовец, накрутил в письме родителей и технично слинял в какую-то особо престижную маггловскую школу. Странно, что другие оказались не столь сообразительными и не сбежали из школы. Впрочем, им и отмены экзаменов хватило.

Потом, лёжа на каменном полу Тайной комнаты, Джинни притворилась бездыханной и потихоньку вытягивала последнее: Том уже поделился парселтангом, парой ментальных штучек, но за секрет своих тайников держался крепче, чем старая дева девяноста лет за девственность. Лишь когда Поттер каким-то чудом отмахался мечом от василиска, Том разозлился… и потерял сначала память, а потом существование.

Следующие года были поспокойней. Джинни по-тихому вскрыла реддловские тайники, незаметно поменяла весь гардероб, прикупила пару интересных зелий и артефактов. Да, в Норе ими пользоваться было нельзя, но пару месяцев перетерпеть было можно.

-2- На шестом курсе лордовские штучки помогли Джинни перехитрить Кэрроу (хотя что там за мозги после Азкабана) и спасли жизнь Лонгботтому.

После эпичного поттеровского Экспелиармуса Джинни не стала примазываться к чужой славе, отошла в тень, спокойно закончив Хогвартс.

Следующие лет пять она носилась по миру, исследуя пирамиды, вскрывая курганы, находя заброшенные гробницы.

Получив пару неприятных проклятий и сколотив два состояния: законное и не совсем, от продажи кое-какой добычи на чёрном рынке, Джинни немного успокоилась и сдалась слёзным просьбам матери. Привела в порядок здоровье и решила озаботиться личной жизнью.

Возобновила отношения с некоторыми приятельницами. С Гермионой не сложилось, впрочем, ожидаемо, с Лавандой Браун неожиданно получилось сдружиться.

Той досталась не очень весёлая судьба: Лаванде очень хотелось семью, но с кавалерами упорно не складывалось. Ещё в Хогвартсе к ней прилипло прозвище Тролль. Не за внешность. Первая расшифровка была предложена папарацци Криви после неудачного романа Лаванды с Роном — Тухлую Романтику Обеспечит Лав-Лав. Вторую предложил Финиган — Твердеет Рапира — Отрапирь Лав-Лав, за что и получил неснимаемый сглаз от сочетания проклятий обиженной Лаванды и её подруги Патил.

Потом добавились следы от когтей оборотня… Джинни достала кое-что незаконное и надеялась, что после их исчезновения жизнь Лаванды изменится к лучшему.

Саму же Джинни Молли упорно сводила с Гарри. Сначала Джинни противилась, а потом решила присмотреться к как-то разом заматеревшему, изменившемуся Поттеру.

Поттер вымахал на фут, развернул широкие плечи и обзавёлся харизмой. Леди, дамы и дамочки крутились вокруг британского холостяка номер 1, как акулы вокруг недоступной добычи. Поттер отказал и потрясающе красивой Дафне Гринграсс, и весьма интересной Сьюзан Боунс, и своей первой любви Чжоу Чанг. Магическая Британия недоумевала: какого рожна Поттеру надо, и требовала от заместителя Главного Аврора, в перспективе Самого-Молодого-Министра, семейной жизни.

Джинни присмотрелась ещё, подумала, сделала предложение, от которого Поттер не отказался, и не прогадала.

Два года они жили в министерском браке, потом заключили магический.

Джинни вела дом, воспитывала детей, блистала на приёмах (не больше пяти в год) и давала Поттеру всю свободу, которую только могла. Взамен получала уверенность в защите, полное совпадение темпераментов и тот строй жизни, какой хотела, с минимумом вмешательства матери.

Нет, Джинни любила мать, но не закрывала глаза на её тотальный контроль и полностью бесцеремонное стремление влезть во все сферы жизни новоиспечённых супругов. Сама она с миссис Уизли не справилась бы, если бы осталась в Англии, но Гарри легко осаживал свекровь, и общесемейные встречи стали парой часов в месяц.

Были и другие попытки влезть в их жизнь. Например, Варнавва Кафф решил отхватить себе славу Риты Скитер и выпустил «Ежедневный Пророк» со скандальной передовицей «Измены миссис Поттер». Не придумав ничего лучше, он опросил всех парней, с которыми Джинни когда-либо встречалась во времена обучения в Хогвартсе. Смит и Корнер рассказали честно: пару раз ходили в Хогсмид. И статьи бы не случилось, но вот Томас дал волю фантазии. Одно описание встречи в кладовке для мётел тянуло на новый роман Локхарта. Эротический.

Томаса Джинни оставила Поттеру, а с главным редактором «Пророка» разобралась лично: запустила ему в лицо Летучемышиным сглазом. Спустя минут пять не спеша отвела стаю откормленных летучих мышек в сторону и, глядя в испуганные глаза жертвы, пообещала натравить голодных тварей немного южнее и намного дольше. Поглядев на оскаленные морды рукокрылых, Кафф немедленно выпустил опровержение.

Ещё пару раз в их жизнь уже не напоказ пытались взлезть другие. Джинни отступала и, мило улыбаясь, отдавала неудачников на милость Поттеру.

Да, зверь Поттера была рогатым, но лишь глупцы стали бы связываться с обладателем такой аниформы.

Гарри Поттер привык быть на последнем месте для тёти, дяди и кузена. Привык отмалчиваться на уроках, получать табель с невысокими оценками, привык не иметь друзей. Кто знает, до чего довела бы его привычка «сидеть и не отсвечивать», по меткому выражению Дадли, если бы однажды новая учительница не заставила его читать вслух какой-то отрывок про обработку дерева. «Пила вгрызалась в дерево, с визгом маленькие сучки падали в лужу», — прочитал Гарри и удивился взрыву хохота.

После этого случая только ленивый не показал на безграмотного Поттера, осмелившегося сказать плохое слово прямо перед училкой. И Гарри почему-то это задело так, как не задевали неуды по математике или довольное лицо тёти, когда он приносил оценку хуже, чем у Дадлипусечки.

Гарри отправился в библиотеку за толковым словарём, потом пришёл за «Основами грамматики», потом стал ходить каждый день. И даже в выходные и каникулы.

В библиотеку часто ходили мальчик Джонатан и девочка Виктория, и Гарри потихоньку начал общаться с ними.

— Мы не друзья, Поттер. Не подходи к нам в школе, — ещё в начале общения сказали они, и Гарри согласно закивал головой: с теми, кто осмелился назвать себя другом противного очкарика, случались неприятности. Дадли ревниво следил, чтобы с Поттером никто не общался.

К одиннадцати годам Гарри привык скрывать своих друзей, свои интересы, свои мечты. Ворвавшийся со странными письмами, совами, Хагридом волшебный мир ошеломил его и разрушил привычное течение жизни.

Сначала Гарри воспрял духом, решив в новом мире сделать всё по-своему. Оказалось, что у всех есть на него какие-то планы, а первый друг показал себя не менее ревнивым, чем Дадли. Правда, Рон хотел, чтобы Гарри общался, но только с ним.

Потом вылезла шилопопость, задавленная суровым воспитанием тёти, и вместо того, чтобы исследовать новый мир или хотя бы больше узнать о родителях, Гарри ввязывался во всё более опасные приключения.

Потом уже он размышлял, почему же не может сидеть спокойно и учиться, гонять в квиддич, играть в плюй-камни вместо игр со временем, сражений с василиском или припадочным, которому Волдеморт ударил в голову. Ответ был не очень приятен. Гарри чувствовал себя чужим в магическом мире и вместо адаптации (умное слово Гермионы) искал приключения, чтобы чувствовать себя нужным. Избранным. Забавно, что сама Гермиона адаптировалась из рук вон плохо. Вот и дружили они: два не могущих найти себя чужака и Рон, бывший на отшибе даже в своей семье.

На четвёртом курсе Гарри начал понимать, что такими темпами его жизнь может слишком быстро оборваться. Он уже не хотел быть «Просто Гарри», но не знал, что делать со славой и как требовать своего вместо того, чтобы защищать чужое. События канона не дали ему возможности разобраться и потащили к финалу со страшной силой.

Волдемортовская Авада вышибла не только крестраж, но и большую долю шилопопости. Никогда ещё Гарри не чувствовал себя настолько хозяином в своей голове, не воспринимал мир настолько полно.

Как потом разобрался Гарри, 1/128 Волдеморта, несмотря на ущербность и расщеплённость, получила всю волдемортовскую жадность. Крестраж хотел занять всё тело, а не маленький кусочек в лобной кости. Глупый обломок Волдеморта не понимал, что сдохнет вместе с носителем тела, так как его функционала не хватит даже на управление дыханием.

Все самоубийственные порывы, жертвенность и стремление подчиниться, а не бороться поддерживались крестражем. Даже прелести пубертата были подпорчены им. Потом добавился сам хозяин осколка и начал транслировать своё сумасшествие прямо в мозг.

Гарри сам не знал, как умудрился остаться адекватным. Относительно адекватным, конечно. И как ухитрился о большей части видений умолчать. Хотя у Гермионы бесцеремонность была максимально прокачана, и она, не моргнув глазом, могла поинтересоваться даже цветом нижнего белья что самого Гарри, что Волдеморта (не то чтобы оно у того было).

Гарри страшно завидовал Дину, Симусу и Рону с их снами про прекрасных брюнеток-блондинок-рыжих (нет, Рон, это не о Джинни!) Увы, на пятом курсе у него начало просыпаться либидо… И сцены пыток, Круцио от Белатрикс, садомазохистские развлечения Пожирателей, Круцио по Беллатрикс и её сладострастные стоны — всё это шипованными сапогами пробежалось по эротическим снам Гарри и непоправимо исказило их.

Когда крестраж освободил его голову, Гарри робко понадеялся на выправление и этой стороны своей жизни. А потом понял, что ничего плохого не видит в своём стремлении к власти и желании сделать всё по-своему во всех сферах жизни.

Он уже не стеснялся раздавать щедрых пенделей (словесных и не только) тем, кто желал видеть его витринным Мальчиком-Который, жадно учился всему и у всех, кого только мог. Отремонтировал дом крёстного, разобрался в необходимости определённых ритуалов, отбросил ненужное, как шелуху, и постепенно стал не показушной, а весомой фигурой в Магической Британии.

Мысль обзавестись семьёй не приходила ему в голову, несмотря на всё более настойчивые требования общественности. Какие бы замечательные, казалось, кандидатки в миссис Поттер ни мечтали о холостяке номер 1, Гарри отказал всем. Он остался дубом в менталистике (по меткому выражению профессора Снейпа), но всем телом ощущал корыстность, тщеславие, лживость тех, кто желал занять место его супруги.

Гарри предполагал, что надолго остался бы холостяком, если бы не встреча с Джинни.

С сестрой Рона у него было связано несколько интересных воспоминаний. Первое говорило о неожиданной чуткости или некой прозорливости девушки. На шестом курсе после решающей победы в турнире по квиддичу девчонки решили было зацеловать его. Джинни, посмотрев в его глаза, что-то в шутку сказала Лаванде и завернула её в сторону вратаря, как и всех остальных, желающих приобщиться к капитанскому телу.

Гарри после этой истории не то чтобы заинтересовался Джинни, но некоторое внимание уделял.

Второй случай произошёл с Захарией Смитом. После того как тот решил, что прилюдно пару раз подержаться с подружкой за ручки не подходит для рассказов в мальчишеской спальне, и приукрасил свои похождения, разъярённая Джинни не только приложила его Летучемышиным сглазом, но и прокляла кошмарами вместо мокрых снов. Смит прилюдно извинился, а другие кавалеры сестры Рона стали крайне осмотрительными.

И вот повзрослевшая, похорошевшая Джинни вернулась в Британию. Она не бросилась с порога возобновлять школьное знакомство, не козыряла родством с близким другом Героя, не требовала срочной консультации с замглавой Аврората. Гарри уж было подумал, что его интуиция дала сбой, когда одним прекрасным днём получил приглашение в очень дорогой ресторан для своих.

Там за обедом в отдельном кабинете Джинни сказала ему:

— Поттер, предлагаю тебе сделку. Мы заключаем министерский брак на два года и пробуем наладить семейную жизнь. Финансовую сторону обговорим отдельно. Обещаю дать тебе столько свободы, сколько захочешь, не принуждать к воспитанию детей, быть верной, остальное — по согласованию. Да, детей я хочу троих и готова пройти ритуалы на зачатие тройни, если ты хочешь отмучиться сразу. С твоей стороны мне нужны спокойствие, разумное обговаривание и решение проблем и защита, в том числе от вмешательства в нашу жизнь.

— Даже от вмешательства твоей матери? — уточнил Гарри и удовлетворённо кивнул в ответ на кивок Джинни. — Ты говорила о верности. Она должна быть обоюдной?

— Это тебе решать.

В итоге министерский брак заключили без проволочек. Новоиспечённые супруги исподволь проверяли друг друга. Джинни держала своё слово, совершенно не возражала против постельных инициатив и экспериментов супруга, принимая в них самое горячее участие.

Как-то незаметно Гарри привык, что в сферу его ответственности входит не только он сам. И слова Джинни ни в чём, ни на гран не оказались фальшивыми. Она спокойно относилась к отлучкам Гарри, к неприкосновенности его кабинета, мастерской и комнаты Сириуса. Она терпеливо сопровождала его туда, куда звали "плюс 1", и столь же спокойно оставалась дома, когда Гарри хотел побыть в чисто мужской компании. Она была верной, более того — надёжной.

Подумав, Гарри предложил магический брак и в договоре не стал указывать пункт о верности. От тройни, подумав, отказался, спокойно восприняв рождение Джеймса на вторую (магическую) годовщину.

Джинни где-то нашла магического ткача, восстановившего гобелен Блэков. Стоя у него, Гарри бережно обвёл пальцами имя крёстного и переключился на новый золотой росток от своего имени и имени Джиневры Моллисенты Поттер (Уизли). Подумав, добавил к плетениям гобелена ещё одно заклинание. Понимающая улыбка Джинни не стала для него сюрпризом.

Постепенно просыпался отцовский инстинкт, и Поттер сам начал возиться сначала со старшим сыном, потом и с младшими детьми, спокойно отпускал жену на встречи: с подругами или с теми, кто хотел консультации по оценке старинных артефактов.

Иногда семейный покой нарушали желающие странного. Например, девицы, страшно разочарованные выбором Поттера, или "Ежедневный пророк", возмечтавший о былой славе. Они раздражали, но по-настоящему неприятный сюрприз преподнесла Гермиона.

Сначала она по привычке полезла со своим ценным мнением, потом неоднократно намекала Гарри, что не против увидеть его в своём списке побед. Когда авансы бывшей подруги вышли за все рамки, Поттер понял, что решать проблему придётся радикально.

Дин Томас рад был отделаться от мстительного Поттера, не простившего статьи в "Пророке". Он с облегчением узнал, что всего-то надо под оборотным встретиться с Грейнджер.

Вопрос, казалось, был закрыт, но через пару месяцев Гарри узнал, что Гермиона беременна. Проведя небольшое расследование, Поттер выяснил, что перед встречей с ним она каждый раз принимала зелье для зачатия. Тайно проследив за бывшей однокурсницей, он погрузил её в сон и временно скрыл у формирующегося плода признаки отцовства Томаса.

Гарри не собирался открывать глаза Рону на моральный облик жены: он сам не любил вмешательства в свою личную жизнь. Но, наблюдая за ехидно-довольным лицом младшей миссис Уизли, считавшей себя всех хитрее, думал о том времени, когда выстрелит его сюрприз.

Семья Поттера процветала, основанная на уважении и доверии. Заклинание Mutua Fides (взаимная верность), наложенное на гобелен, показывало, что Гарри и Джинни когда-то сделали правильный выбор.

Поттер постепенно подминал под себя всю магическую Британию, и Джинни шутила, что это под стать его аниформе, любящей большое пространство. Гарри не знал, как она одна догадалась, что его зверь поменялся, когда вся страна была твёрдо уверена, что Поттер может быть только оленем. Новая аниформа Гарри любила свободу, имела привычку к одиночеству и обладала спокойствием, сменяемым взрывными вспышками. Да, у его зверя тоже были рога, но кому в голову придёт смеяться над носорогом?

Рон всегда чувствовал себя лишним.

Когда родители только заключили магический брак, они договорились о количестве детей. Артур хотел двоих пацанят, Молли — девочку. Вместо идеальной тройки вышла семёрка, отразившаяся на бюджете семьи самым печальным образом.

Билли и Чарли были гордостью родителей, Перси педантично зарабатывал на свои хотелки ещё с двенадцати, проказники Фред и Джордж умиляли мать схожестью с давно умершими братьями, а Джинни и вовсе была принцессой. Рону в этой картине почти идеальной семьи не было места.

Нет, его не морили голодом, выделяли тяжело доставшиеся кнаты на сладости, покупали подарки ко дням рождения, но Рон чувствовал себя невидимкой. Отцу интереснее были старшие дети, даже с Перси он обстоятельно беседовал об отделах Министерства и привычках их начальников. Жизнь матери вращалась вокруг долгожданной дочери и грандиозных планов на её будущий брак. Интересы, вкусы, планы Рона не интересовали никого. Попытки выйти из состояния невидимости заканчивались тем, что он становился излюбленной жертвой для бесчисленных экспериментов близнецов. И Рон смирился с тем, что в семье никому не нужен.

Первые полгода в Хогвартсе Рон блаженствовал: на него показывали пальцем, как на друга Героя. Он ревниво отслеживал, чтобы Гарри не подружился с кем-нибудь ещё, и грезил картинами прекрасного будущего. В них они вместе побеждали монстров, о Гарри и Роне писали в газетах и учебниках. «Мальчик-Который-Выжил и его Самый-Лучший-Друг победили банши/злобного оборотня/вставь нужное».

Столкновение с реальным, а не выдуманным троллем несколько выбило Рона из состояния радужных грёз, а окончание первого курса и вовсе уложило в больничку. Впервые он задумался, чем может грозить близкая дружба с героем, и молча благодарил всех богов, что самому не пришлось воевать с Волдемортом-из-чужой-башки.

Окончательно сладкие грёзы покинули Рона в начале второго курса, когда он неожиданно услышал обычный, казалось, диалог неумехи Лонгботтома и какого-то хаффлпаффовца.

‒ Жалею, что уговорил шляпу на Гриффиндор, ‒ грустно говорил Лонгботтом, который сейчас почему-то не казался ни рохлей, ни мямлей.

‒ Согласен, тебе и поговорить там не с кем, ‒ соглашался незнакомый хаффлпаффовец, чем-то неуловимым неприятно напоминавший задаваку Малфоя. — Поттер, может, и герой, но слишком авантюрист, да и аристократу так выглядеть не комильфо. Кто там у вас ещё, не считая кошмарной Грейнджер?

‒ Томас и Финниган.

‒ О, чёрный с повадками мелкого воришки, и Пэдди (презрительное название ирландцев). Так себе компания. Кто там ещё? Шестой Уизли? Да с ним даже за одним столом сидеть противно, и мозги там прочно заменили сосиски с беконом, ‒ скривил губу мерзкий аристократишка с Хаффлпаффа, и они засмеялись вместе с негодяем Лонгботтомом.

‒ Джастин, ‒ отсмеявшись, сказал последний. — Я сумел достать нужную сумму.

‒ Это отличная новость. Соединим с моей, и уже можно будет уговорить старшего брата сделать кое-какие инвестиции. Ты не представляешь, как мне подпортил планы этот Хогвартс, ‒ тоскливо протянул хаффлпаффовец.

‒ Примерно, как мне — попадание на Гриффиндор, полагаю.

‒ Ну да, я пролетел с Итоном, ты с верными если не друзьями, то союзниками… Я не я буду, если не найду возможности отсюда сбежать, ‒ горячо сказал Джастин.

Рон не стал подслушивать дальше: приближался ужин, а трапезы пропускать не хотелось.

Однако неприятный разговор что-то сдвинул в его восприятии. Словно впервые Рон, садясь за стол, услышал шепотки «Шестой, шестой, осторожнее!» и увидел, как от него отодвигаются или отгораживаются плёнкой Щитовых чар.

Мрачный и полуголодный, Рон возвращался в гриффиндорскую башню, сам себе обещая прочитать книжку про этику… нет, этикет. Обещание он сдержал, хотя нудная книженция усыпляла его после двух страниц. Только в конце дело пошло повеселее: стали попадаться интересные заклинания, которые выходили даже с его калечной палочкой.

Рон неожиданное увлёкся и нашёл ещё пару книг, рекомендованных в «Правилах поведения в приличном обществе». Те были побойчее и помогли починить противную палочку, которая заставила хозяина жевать слизняков, и так, ещё кое-чего по мелочи.

Впервые спускаясь в гостиную аккуратно причёсанным, в отглаженной мантии и начищенных ботинках, готовясь хвалиться прекрасно усвоенными бытовыми чарами («Да, Гермиона, тебе их знать точно не помешает!»), Рон не ожидал, какое горькое разочарование его постигнет.

Его не замечали. Снова. Гермиона яростно тыкала в его эссе по Чарам и нудела про ошибки, Гарри слепо прищурился, но ничего не сказал, за столом все привычно отгородились Щитами…

Из депрессии Рона вывела пропажа Джинни, потом, уже на третьем курсе, встряхнули значительные, но никем не отмечаемые перемены в его сестре.

Рон впервые тогда решил, что нужен сам себе. Он теперь внимательно следил за собой и стал получать удовольствие от тонких издёвок над окружающими. Показательная ссора с Гарри, потому что Рон обиделся, что и тот считает его неряхой и болваном. Бордовый наряд из лавки старьёвщика, о котором с подачи Малфоя знали все, сменился прекрасной тёмно-синей мантией на Святочном Балу (чего никто не заметил). Горделивая Гермиона, не слышавшая, какие сплетни о ней распускают дурмстранговцы, свято уверенная в его любви к ней. Дурашка Драко, почему-то считавший, что Уизли ему завидует. Рон не спорил ни с кем и не пытался никого убеждать, особенно после того как Гермиона не поверила ему и ушла с Крамом.

Спокойствие и уверенность в себе окупились на шестом курсе. К нему стали присматриваться слизеринцы. Нет, он не считал теперь всех змей абсолютным злом, но до чего же живучи предубеждения некоторых! Потом Гермиона стала совершать странные телодвижения в попытках показать себя с лучшей стороны, откровенно ревнуя к Лаванде.

Рон искренне наслаждался игрой в квиддич, продолжая водить за нос окружающих. Все столь резко поверили в его неуверенность! Рон про себя улыбался, слушая кричалку Слизерина, и вместе с Гарри победно поднимая Кубок, думал: «Да, я король… троллей».

И к слову о Лаванде. Рон был благодарен ей за то, что она впервые показала Хогвартсу, что он вполне симпатичный и нормальный парень. И ему было жаль, что девушка для своей первой любви выбрала его. Не имея опыта, Рон не знал, как отказать Лаванде и не обидеть, потому и получилось всё так плачевно. Прозвища Тролль та совсем не заслуживала, и Рон расквасил Финнигану нос, а Патил добавила.

Во время дурацкого путешествия за чем-то важным для Волдеморта Рон вымотался так, как никогда раньше. Гермиона совсем не слушала его, заявляя, что Рон — полный дуб в чарах, и не давала ему готовить. Давясь сухой кашей или полусырой-полугорелой рыбой, Рон иногда хотел чем-нибудь приложить задаваку, но Гарри их мирил. Но особенно бесило другое, а не привычное уже высокомерие Гермионы.

Она то ли не могла определиться, кто ей нравится, то ли собиралась вызвать его ревность, в любом случае неприкрытый флирт с Гарри становился всё откровеннее. Рон не винил друга, видя, как того мучают кошмары. Гарри явно было не до намёков Грейнджер.

Последней каплей стал крестраж, ношение которого било по мозгам и не давало смотреть на вещи иронически. Воспользовавшись отсутствием подруги, Рон в кои-то веки приготовил нормальный завтрак. Войдя в палатку, он почувствовал себя героем анекдота: Гермиона в чём-то соблазнительно-прозрачном теснила Гарри к стенке палатки. Увидев странное выражение лица Поттера, Рон отстранённо подумал: «Пусть переспят, может, легче станет» ‒ и ушёл.

То ли Гарри о чём-то догадался, то ли по-новому разглядел Рона, но через пару недель прислал Патронус с сообщением: «Я её угомонил, возвращайся».

Рон вернулся, благоразумно не спрашивая о способах поттеровского вразумления. Гермиона же была недовольной и просияла при его появлении. И с новой силой принялась оттачивать на них свои чары.

После войны Рон не стал возвращаться на повторный седьмой курс, несмотря на упрёки Гермионы. Мать сильно сдала после смерти Фреда, Джордж ушёл в запой, бизнес близнецов был на грани развала. Понимая, что Молли его слушать не будет (он по-прежнему был лишним колесом в телеге Уизли), Рон сосредоточил свои усилия на вразумлении брата. Какой из аргументов сработал, неизвестно, но Джордж пришёл в себя, хотя и не стал прежним. Его гений тоже окрасился в мрачные тона, но и довоенных вредилочных разработок хватало.

Рон неожиданно нашёл своё призвание. Нет, он не стал зельеваром или артефактором, но бухгалтерское дело, оформление патентов, ведение бизнеса увлекло его. Здесь Рон мог бы педантичностью в мелочах поспорить с Перси.

Гермиона, окончив Хогвартс, снова появилась в его жизни. Обломав зубы на Поттере, она, очевидно, решила опять попробовать чары на Роне. Он понимал, что Гермионе нужен брак с чистокровным. Несмотря на весь её героизм и орден Мерлина, она оставалась чужачкой в мире магии и не могла пробиться в Министерство.

Рон сделал предложение Гермионе. Отчасти из снисхождения к её усилиям, отчасти из-за того, что решил ей поверить.

Сначала брак казался Рону удачным. Потом он начал понимать, что эта видимость основана на простом факторе: они жили каждый своей жизнью, не особо стараясь стать семьёй.

Кое-что заподозрив, Рон тайно прошёл обследование в Мунго. Диагноз был неутешителен: бесплодие. «Что же вы хотите, молодой человек, маги не зря останавливаются на рождении двух-трёх детей. Магические силы ребёнок тянет из родителей, и чего не хватит четвёртому-пятому-шестому ребёнку, неизвестно. Может, магии, может, жизни… или здоровья». Взволнованный Рон тайно написал Джинни и довольно быстро получил от неё ответ. Сестра была в курсе этой особенности жизни волшебников, и, хотя у неё дела обстояли не так печально, детей она могла родить только от сильного мага. Очень сильного.

Рон не знал, как сообщить о бесплодии Гермионе. Попытки поговорить та обрывала: у неё начались какие-то сложности на работе. И он решил отложить разговор.

Рон с головой погрузился в любимое дело. Бизнес процветал. Все вредилки были апробированы, сертифицированы, запатентованы. Новые изобретения сумрачного гения Джорджа тоже нашли своё применение. В Отделе Тайн и у некоторых богатых клиентов.

Мать иногда наведывалась в магазин и начинала ругать Рона, что тот не вытаскивает Джорджа из лаборатории и эксплуатирует его талант. Он без споров выслушивал упрёки, не пытаясь объяснить, что только в своей мастерской брат не чувствует себя потерянным… ущербным. А за питанием и здоровьем Джорджа Рон неусыпно следил.

Рождение сначала Розы, потом Хьюго стало для Рона потрясением. Нет, он не посчитал это чудом и не подумал, что диагноз специалистов Мунго ошибочен. Несмотря на окончательное разочарование в жене, Рон не стал устраивать скандал и требовать развода. Этих детей он ещё до их рождения считал своими и ради них готов был поддерживать видимость брака.

Укрепило его решение поведение сначала Поттера, потом Малфоя. Рон сразу понял, что с отцовством Гарри что-то нечисто. Использовав кое-что из изобретений Джорджа, он понял, как жестоко Поттер проучил его заносчивую жену. Теперь Рон чуть снисходительнее относился к некоторым выходкам Розы, старался стать ей не только отцом, но и другом. Он знал, что после семнадцатилетия дочери чары самого сильного мага Британии спадут, а его магии не хватит, чтобы их удержать. Рон хотел, чтобы у Розы остался хотя бы один верный человек, и готовил для девочки место в Академии Салема, в Америке, если она захочет уехать из Британии.

Малфой же то ли играл с Гермионой в непонятные игры, то ли и правда влюбился в неё, но одно Рон знал точно: бастарда его род не примет. Поэтому он по-отцовски радовался, когда Хьюго прибегал к нему со своими проблемами и радостями, всячески поддерживая мальчика.

Беседуя с матерью, Рон вызнал её мечту о возрождении Прюэттов. «Почему бы Хьюго не принять этот род, ‒ размышлял он. ‒ Финансово я ему помогу, да и сын деловой хваткой пошёл в дедушку Люциуса. Тогда ни одна сволочь не скажет, что он предатель крови и сын грязнокровки».

Рон привычно пропускал мимо ушей сентенции супруги за редкими семейными обедами, развивал бизнес, постепенно входя в круг богатых людей магической Британии. Помог разорённым министерскими поборами Забини и Нотту устроиться в Отдел Тайн. Они в благодарность ввели его в аристократический круг и помогли стать членом некоторых очень тайных клубов. Их приятельство постепенно превращалось в крепкую дружбу, основанную на общих интересах: бизнес, род, дети.

Да, Рон догадывался, что его аниформа могла бы вызвать завистливые судороги у самых матёрых оленей, но это знание ему не мешало. За своих детей он готов был забодать рогами кого угодно, хоть Волдеморта, пусть будет земля ему железобетоном.

Люциус Малфой всегда считал браки по расчёту самыми удачными. Не надо думать, что он обладал холодным сердцем дельца и никогда не влюблялся. Он познал и страсть с её тревогами, волнениями, сердечным жаром, и влюблённость, перешедшую в любовь. Объект его юношеских чувств, ставших потом взрослыми, их не разделял, что сначала доставляло немало страданий внешне ледяному лорду, а потом… Потом Люциус понял, что его брак сложился вполне удачно и не был готов поменять преданность Нарциссы и её поддержку на неизвестность, пусть и с пламенем страстей.

Люциус с трудом мог представить, как бы он без Нарциссы пережил и служение Повелителю, скатывающемуся в безумие, и годы после его развоплощения, когда многих, в основном, судили не за их дела, а за наличие Метки.

Сам себе Малфой признавался, что не был невинной овечкой, но и фениксовцы, с точки зрения Министерства, должны были считаться незаконным объединением, однако их дела почему-то посчитали «милыми шалостями».

Занятый восстановлением репутации и состояния, уполовиненного после министерских поборов, Люциус несколько упустил воспитание сына.

Нет, они с Нарциссой не были легкомысленными родителями. Позже, анализируя все обстоятельства, Люциус вынужден был признать, что иначе они и не могли поступить — слишком сложным было рождение наследника, слишком тяжёлыми годы его детства.

Беременность Нарциссы протекала тяжело, Люциус тревожился за её состояние: семейный целитель мягко намекнул, что дитя она может не доносить, а роды, если до них дойдёт, могут стоить жизни и матери, и ребёнку. Потом добавилось пророчество, и Малфою стоило нечеловеческих усилий скрыть эту информацию от Нарциссы. Когда ребёнок благополучно родился в начале июня, Люциус вздохнул с облегчением: что ни говори, это время никак не тянуло на исход седьмого месяца.

Драко родился слабым, и понадобились немалые усилия целителей, родителей, крёстного Северуса Снейпа, чтобы ребёнок окреп. Потом были уже другие сложности.

Глядя в счастливое личико сына, ни Люциус, ни Нарцисса не могли найти в себе силы быть строгими. Когда будущее полно страха и неизвестности, а любой визит авроров может закончиться не только обыском, но и повторным арестом, когда глядишь на потускневшее, но всё ещё роскошное убранство родового гнезда, и невольно задаёшься вопросом, наступит ли завтра для рода Малфой, хочется дать ребёнку максимум внимания, заботы, исполнить любой его каприз. Все мысли о строгости воспитания вылетали из головы при мысли о том, что у сына в любой момент могут исчезнуть как родители, наследство, так и жизнь. Поэтому Люциус стремился дать Драко всё и сейчас.

Не потерял голову только Северус, хотя, положа руку на сердце, Люциус признавался в глубине души, что уж того жизнь совсем не баловала. Малфой корил себя, что не подстраховал друга и тот попал в кабалу Дамблдора. Даже попробовал как-то завести об этом разговор. Напрасно. Снейп, хоть и отходил немного в тепле семейного очага Малфоев, был полон неизбывного чувства вины и в своих страданиях видел искупление.

Так и получилось: если в характере Драко и присутствовали положительные черты, не задавленные вседозволенностью и потаканием капризам, в этом была заслуга крёстного, а не родителей.

Нарцисса и Люциус взялись за ум после первого курса Драко, но было поздно. Хоть и не сразу, но пришло понимание, что сын со слизеринской хитростью начал скрывать те мысли и поступки, которые не пришлись бы по нраву родным. Конечно, не всегда у него получалось, но, когда правда выходила на свет и Драко получал заслуженное наказание, он ещё больше упорствовал в своей скрытности.

Нельзя сказать, чтобы они пустили всё на самотёк, но всё же Люциус признавал собственную опрометчивость. Если Нарцисса продолжала попытки сохранить прежние доверительные отношения с сыном, то он решил дать Драко «перебеситься», подумал, что времени для этого достаточно.

Воскрешение Тёмного лорда показало всю беспечность подобного решения. Драко не стал слушать родителей и не уехал во Францию на летних каникулах, как велел Люциус, пытаясь уберечь сына. Только служение Тёмному лорду и война избавили Драко от иллюзий, закалили характер, выковав стойкость вместо капризов и самонадеянности.

Драко изменился, хотя ни один родитель не захотел бы, чтобы взросление далось его ребёнку такой ценой. Теперь Люциус по праву гордился сыном: тому, что нашёл силы прекратить вражду с Поттером, тому, что всерьёз занялся делами рода и ответственно подошёл к вопросу брака.

Астория Гринграсс была очаровательной девушкой из старинного рода с прекрасным приданым. Люциус мог только всячески поддержать своего наследника, обаявшего такую невесту (Гаррет Гринграсс был против брака, но воля младшей дочери оказалась сильнее его неприятия Малфоев). Увы, без "но" не обошлось: Драко не любил Асторию. Люциус всячески намекал, что он может выбрать любую девушку, но сын категорически обрывал подобные разговоры. Тогда Малфой-старший решил, что ребёнок пошёл характером в него и предпочёл договорной брак и надёжное партнёрство страсти.

Время показало, что и это убеждение было ошибкой. Астория стала прекрасной женой, но ни она, ни Драко, очевидно, не получили в браке того, чего хотели. Немного примирило их рождение Скорпиуса.

Люциус и Нарцисса радовались долгожданному внуку, втайне надеясь, что несчастливый брак сына превратится хотя бы в партнёрство. Их надежды сбылись, но печальным способом: активизировалось родовое проклятие Гринграссов и Астория угасла на глазах.

Драко изменился после похорон жены: возможно, только после её смерти он оценил в полной мере мягкость, заботу и ненавязчивую поддержку Астории. Он не забросил ни дела рода, ни работу в Отделе международных отношений, ни сына. Однако, чувствовалось, что им движет долг, необходимость, но не интерес, не любовь.

Люциус не афишировал, что некоторый его бизнес не то чтобы незаконен, скорее сомнителен. Так, он был анонимным владельцем пары тайных клубов. В них, как правило, было два отделения: дневное, где в строгой атмосфере конфиденциальности можно было обсудить дела, и ночное. Вот оно-то и приносило весьма серьёзный доход, хоть и сомнительный с моральной точки зрения.

Когда Драко, вероятно, не подозревавший об истинной личности владельца клуба, зачастил туда, Люциус даже вздохнул с некоторым облегчением: замороженность сына сильно беспокоила его.

Постепенно выяснилось, что Драко приходит туда с одной и той же партнёршей. Как владельцу клуба, Люциусу не стоило труда выяснить её личность. Гермиона Грейнджер, теперь Уизли.

Не сказать, что Малфой полностью отказался от своих убеждений. Однако в послевоенные годы он сумел наладить деловые отношения с Поттером и спокойно признавал таланты некоторых Уизли из младшего поколения. Но вот Грейнджер ему не нравилась. И происхождение тут было ни при чём.

Нельзя было не признавать несомненные достоинства боевой подруги героя: активность, немалые магические способности, внешняя привлекательность. Но в глазах Люциуса недостатки перевешивали всё положительное. Бравирование изменами, коллекционирование любовников брезгливый Малфой-старший не понимал. И сожалел, что Драко не унаследовал его флегматичность и огненным темпераментом пошёл в дедушку Абраксаса.

Однако все попытки разговоров с сыном потерпели неудачу: с отцом на эту тему Драко отказался говорить, Нарцисса больше пыталась наладить отношения сына и внука и мудро не вникала в перипетии личной жизни выросшего ребёнка. С крёстным же Драко о чём-то долго беседовал, после чего Северус убедительно попросил Люциуса дать сыну самому разобраться со своей жизнью. Малфой-старший прислушался к мнению друга, который после стольких лет сумел обрести душевное равновесие, не без помощи какого-то артефакта Поттера.

Люциуса занялся воспитанием внука, с удовольствием отмечая, как на его внимание и любовь откликается Скорпиус.

Спокойное течение жизни прервал первый курс внука, вернее, встреча на платформе 9 и 3/4.

Люциус раскланивался со знакомыми, отметил почти дружеское приветствие Поттера, обратил внимание на то, как Скорпиус засмотрелся на младшую дочь героя (та и впрямь получилась яркой красавицей, напомнившей Малфою её бабушку-тёзку). Задумчиво посмотрел на Уизли-младшего, показавшего себя решительный, умелым и жёстким дельцом... и замер. Тонкие черты лица золотоволосого малыша с серебристо-голубыми глазами напомнили ему облик давно умершей матери.

Дома Люциус не выдержал и высказал сыну, как он недоволен тем, что Драко не ценит милость магии: его второй ребёнок воспитывается в чужой семье. Разговор получился неприятным, и, хоть Драко не откровенничал, было понятно, что он не может в полной мере (или не хочет) повлиять на свою любовницу, а та в свою очередь и слышать не хочет о разводе с Уизли. Сына не могла не задевать эта ситуация, но разрубить гордиев узел тот был не в силах.

Ненормальная ситуация не могла длиться вечно. Старшая дочь Грейнджер-Уизли каким-то образом узнала о своём происхождении. Грянул скандал, по итогам которого на блудную мать вылились потоки грязи.

Семью Поттера не трогали (боялись), да и он, как выяснилось, ни при чём, Рон Уизли неожиданно проявил весьма твёрдый характер, заняв сторону детей и заслужив всеобщее уважение. Люциус же постарался, чтобы не трепали имя Драко.

Гермиону обвинили и в неразборчивости, и в супружеских изменах, и в намеренном изменении чарами облика дочери. Оскорблённые покушением на честь Героя Британии чуть не линчевали её на входе в Министерство.

Рональд Уизли подал на развод, из уважения к нему процесс был закрытым.

Как потом выяснил Люциус, больше всего Гермиону потрясло не то, как с ней обошлись бывшие друзья, а то, что от неё отказались дети. Занятая чем угодно, но не ими, Грейнджер пожинала плоды своего равнодушия.

Постепенно страсти улеглись. Роза Уизли прошла через ритуал и стала настоящей дочерью Рональда. Из Британии она не уехала, заслужив уважение сначала стойкостью, потом деловой хваткой, став достойной наследницей отца.

Малфои медленно налаживали отношения с Хьюго с разрешения Уизли. Осторожные обещания не перетягивать того, как канат, и искреннее желание стать родными внуку помогли им завоевать и расположение ребёнка, и уважение Рональда.

Гермиона была вынуждена уволиться. Драко, вопреки ожиданиям, не оставил её и помог устроиться в Отдел Тайн, где она неожиданно прижилась и сделала неплохую карьеру. Впрочем, Люциус считал, что после того, как бывшая Уизли лишилась веры в свою исключительность, заносчивости и категоричности, она стала сносной в общении. В их отношения с сыном он не лез, но однажды на гобелене увидел золотую вязь Неразрывных уз — связи, которая соединяет настоящих избранников магии. Неверность при таком виде брака буквально убивала изменившего. Что ж, очевидно, бывшая мисс Грейнджер выучила урок.

Руквуд, правда, утверждал, что расчёт аниформы его новой заместительницы показал что-то омерзительное, но Люциус считал подобное влияние ерундой или отговоркой для слабых. У него самого, например, аниформа двурогого калао, который считался верным партнёром и заботливым родителем. И Люциус находил, что эти качества присущи ему, потому что он в первую очередь человек. И будь он хоть аллигатором, хоть тушканчиком, его человеческой сути это бы не изменило.