Пародия на ворона (джен)

Как-то ночью, в час угрюмый, я бухал, отринув думы,

И под люстрою хрустальной растянулся на ковре.

Уж, храпя, я отрубался, вдруг неясный стук раздался:

Не за дверью ли раздался или где-то во дворе?

«Это верно, — прошептал я, — собутыльник мой ко мне.

Он стучится в дверь ко мне».

Мать Леноры поминая, подниматься начинаю,

Поплевав на очертанья тускло тлеющих углей.

Время много до рассвета... «Ты там, кореш?» — Нет ответа.

Ни ответа, ни привета, лишь изжога с трюфелей

Да мерцанье перед взглядом разноцветненьких огней.

Сразу стало мне дурней.

А завес пурпурных трепет издает как будто лепет,

Понапрасну лишь пугая. Только как-то жутко мне!

Я со страхом тут смиряюсь, нецензурно выражаюсь,

С крепким словом не теряюсь в этой мрачной тишине.

Гость-шутник тут, видно, просит кочергою по спине

И стучится в дверь ко мне.

Кочергой вооружившись, шутника побить решившись,

В коридор я храбро вышел и погромче заорал.

Этой полночью ненастной злой я, пьяный и ужасный,

С рожей красною-прекрасной, взглядом бешеным сверкал.

Громко, словно оглашенный, нецензурно я орал:

«Выходи, давай, нахал!»

И стоял я изумленный, в этой тьме как посрамленный,

Лишь насмешливо мне ветер в правом ухе просвистел,

Понемногу вытрезвляя, в волосах моих играя,

Словно в шутку мне пиняя: «А кого ты здесь хотел?»

Это ночью на усадьбу сильный ветер налетел.

Я же чуть не поседел!

Вновь я в комнату вернулся — обернулся — содрогнулся, —

Точно слышу, раздается стук слышнее и слышней!

Что же то за чертовщина? Я храбрюсь, ведь я мужчина!

Мной отдернута гардина, и я вижу, что за ней

Важный весь, огромен, черен, жуткий ворон был за ней!

Гордый Ворон старых дней.

Он нагадил где не надо и взлетел на бюст Паллады,

Этим жестом невозможно плюнув в душу, оскорбив.

Но в долгу я не остался и с метлой за ним погнался,

Жажды мести я нарвался, помелом его накрыв,

Гнев ужасной страшной птицы ненароком распалив,

Осторожности забыв.

Проучить его пытался, как дурак же сам попался,

Этот ворон был коварен, миг удачно подловил

И в ответ на оскорбленье, отомстил мне за мученье,

Он взлетел в одно мгновенье, клюв огромный навострил

И недобрым взглядом мерил, прямо адски им сверлил

Да крылами шумно бил.

Взоры птицы жгли мне сердце, и задал мне ворон перца:

Сверху ринулся, как ястреб, и с налета, как шпане,

Клюв вонзил в мой глаз он, сволочь. Это было ровно в полночь.

Отзвучало ровно полночь тут часами на стене.

Но не слышал ничего я: очень было больно мне,

Я метался, как в огне.

И вскричал я в боли страстной: «Птица ты иль дух ужасный?!

Тьмы ты мерзкое отродье, погоди же ты, постой!

Вынь свой жесткий клюв из глаза! Вынь, такая ты зараза!

Тридцать три я проклял раза, что связался я с тобой!»

Весь в кровище с головою и почти уже слепой

Я сам был едва живой.

Я раскидывал все вещи и кричал: «Ты — дух зловещий!

И приблизишь, ты приблизишь день мой страшного суда!»

(Ворон глазом лишь сверкает, песнь зловеще напевает.)

«Проклят лучше день тот станет, как ты вышел из гнезда!»

Не с кадильницей небесной серафим пришел сюда,

Так ко мне пришла беда.

Ворон словно насмехался, я как с демоном, с ним дрался.

Я боролся и бодался, но никак не попадал.

Вор пернатый исхитрился, словно дьявол сам, взбесился,

Снова клюнул и вцепился, и второй мой глаз украл!

Вот неслыханная наглость! Я в отчаянье орал,

Кровь фонтанами пускал.

Это было как в кошмаре, а агония — в разгаре.

С бюста бледного Паллады кровь стекала, как поток;

Все кругом как поле брани, дом в разрухе, я — на грани.

В дребодан горшки герани, окна, двери, потолок…

«Я убью тебя! — кричал я. — Ах ты, перьевой комок!»

Взял ружье и взвел курок…

Жахнул смачно я дуплетом, звон стекла мне был ответом,

По осколкам под ногами, то туда, а то сюда,

Шел, шатаясь и мотаясь, хорошенько так умаясь

И от злости надрываясь, крикнул ворону тогда:

Все равно тебя достану, безо всякого труда!

Каркнул ворон: «Никогда!»

Как в бреду все дальше было, все во тьме кромешной плыло.

Я стрелял куда попало, я от боли озверел…

Постамент один от бюста, а от люстры — звуки хруста,

И, ему чтоб было пусто, мерзкий ворон только цел,

Гадкий ворон, древний, черный, мерзкий ворон только цел,

Не попался на прицел.

И решил меня добить он, клювом в темя стал долбить он…

И с таким он упоеньем каркнул в ухо: «Никогда!»,

Что в мученье невозможном, в положенье этом сложном,

В положенье безнадежном мне не деться никуда.

Смерть моя пришла за мною, забирая навсегда.

Я исчезну без следа.

В тот же миг все завертелось и на части разлетелось.

Ужас, ночь и черный ворон — все растаяло как дым.

Страх никак не унимался. Долго ворон издевался

И башку разбить пытался мне ударом роковым.

Голова же вся болела, волос, верно, был седым…

Чуть не помер молодым!

Сна не стало. Солнце было и лучами ярко било.

Мне с похмелья плохо было, я с трещащей головой.

Трясся весь в поту холодном, в настроенье безысходном,

В состоянье непригодном, на весь дом стонал лишь: «Ой!»

Надо ж было так напиться, ног не чуя под собой,

И ночной устроить бой.

Дом в разрухе и печали: знатно черти накачали.

Я оглядывал руины и натужно вспоминал.

Сон мне снился, там был ворон, был он зол и страшно черен,

Не найдя на ужин зерен, он глаза мои клевал.

К счастью, было то неправда, а лишь сон дурной напал.

Я от радости икал.

За окном торчал на ветке, хитро щуря глаз свой едкий,

Черной кляксою на солнце средь пейзажа он темнел:

Ворон. Буд-то бы смеялся, надо мною потешался,

Он дразнился и кривлялся, очевидно он наглел.

И всем видом будто слово прокричать одно хотел.

«Никогда» опять хотел.