Эта любовь оставляет неизгладимый след (гет)

Часть 1. Разговоры

Идея ставить на ком-то метку, чтобы сделать его своим, никогда не казалась Инеж привлекательной. Татуировка Павлина на ее запястье не дарила ей чувства принадлежности к «Зверинцу». Ее пометили, чтобы владеть ею, использовать, а потом выбросить.

— Ты не должна позволять своему прошлому порождать такие предубеждения, милая, — однажды сказала ей мать, прочесывая мозолистыми пальцами волосы Инеж. — Каждый раз, когда я отмечаю пробор киноварью, я испытываю неописуемую радость, потому что это напоминает мне о том, за кого я вышла замуж, кого я выбрала быть рядом со мной всю оставшуюся жизнь. Я объявляю твоего отца своим каждый раз, когда рисую тикку у него на лбу, моя дорогая, так же как он объявляет меня своей.

Поначалу Инеж ощетинилась от одной мысли, что ее объявят чьей-то. Она прекрасно знала патриархальные ритуалы своей религии. Кanyadaan или «дар девы» выполняется отцом или дядей невесты во время свадьбы, чтобы освободить выполняющего его родственника-мужчину от всех грехов в глазах Святых.

Щепотка sindoor каждый день в пробор волос женщины до конца ее жизни, чтобы обозначить ее брак, иначе она будет покрыта позором.

— Но что насчет мужчины, мама? Как узнать, что он женат? — однажды спросила Инеж, не заметив, как родители обменялись мимолетным взглядом.

На следующий же день ее отец и оба дяди нарисовали капельку на своих лбах — тикку — киноварью своих жен. Когда ее кузен женился, он продемонстрировал тикку на свадебном пиру.

— Теперь ты знаешь, что я женат, Ину, — пошутил он, и Инеж захихикала.

Сама необходимость создавать символы отношений казалась ей немного странной. Если знаешь, что любишь кого-то, почему просто не верить в связь с этим человеком, не выставляя напоказ своей преданности перед всем миром?

— Если кого-то любишь, тебе хочется что-нибудь ему оставить. Напоминание о себе, — сказала мама, закончив заплетать ей волосы, оставив Инеж в непривычном изумлении.

 

Часть 2. Вино

Всё началось со слов, которые однажды обронил Каз.

Инеж сидела на подоконнике, прислонившись спиной к раме, когда Каз вошел с бутылкой вина в руке.

— По какому поводу? — ухмыльнулась ему Инеж.

Он скинул пиджак, одарив ее кривой улыбкой.

— Сегодня «Беррс» проиграли свой самый ценный портрет паре крыс из Бочки. Они ползали повсюду, пытаясь поддержать свою репутацию. Бедняги, можешь себе представить? — Каз налил вино в два стакана и протянул один Инеж, когда она подошла.

— Так значит, мы празднуем их потерю? — с трудом сдерживая смех, произнесла Инеж, устраиваясь за его столом.

— И нашу победу, — с усмешкой добавил Каз и сделал крошечный глоток.

Когда Инеж видела его таким, ее переполняло странное облегчение. Каз не часто праздновал победы. Она была почти уверена, что он позволял себе настолько расслабляться, только если она была в городе.

Инеж принялась расспрашивать его о работе, завороженная блеском в его глазах и крошечной ямочкой на правой щеке. Ее взгляд метнулся к его губам, красным от вина.

— …честное слово, мне хотелось сломать Ротти суставы: этому идиоту понадобилась половина колокола, чтобы вскрыть…

Инеж любовалась изгибом его губ на фоне стекла, на котором они оставили отпечаток.

Он что-то говорил? Она должна была слушать? Она неосознанно начала двигаться, притягиваемая к нему, как мошка к пламени. Каз замолчал. Инеж подошла ближе и увидела, как его адамово яблоко подпрыгнуло. Она подняла палец, чтобы провести невидимый след от его горла к отвороту рубашки. Ее палец едва заметно задрожал, когда она почувствовала, как Каз вздрогнул, его дыхание опаляло ей шею.

Этот танец был еще нов для них обоих. Они знали, как желать издалека, жаждать прикоснуться, но не как быть на это способными. Они знали, каково балансировать на канате самообладания, когда желание умоляло их споткнуться. Она училась постепенно отпускать, и хотела, чтобы он тоже чувствовал эту непринужденность.

— Всё хорошо? — опустив лицо, прошептала Инеж в пространство между ними.

Его рот приоткрылся, лицо покраснело; они еще даже ничего не делали.

— Да, — горячо ответил Каз, и ей захотелось взять его прямо сейчас.

Хотелось отодвинуть волосы с его лица, выгнуть его шею, хотелось пришпилить его к кровати, приставив нож к горлу, заставлять его умолять об облегчении, ей хотелось, да простят ее Святые, ей хотелось…

— Инеж! — пораженный голос Каза вырвал ее из порочных мечтаний.

Он выбрался из кресла, повергнув Инеж в тревогу. Проклятье, она всё испортила, у него из-за нее паническая атака и…

— В-всё хорошо, Каз. Я здесь. Ты здесь, — попыталась она успокоить его, сама со взбудораженными нервами.

— Что? Нет-нет, смотри…

Каз опустил взгляд на рубашку, на которой расплылось темно-бордовое пятно. Оно так резко выделялось на белой ткани, что Инеж пришла в ужас, решив, будто случайно поранила его. А потом посмотрела на свой стакан с вином, который всё еще держала в руке, теперь наполовину пустой, и ее рот слегка приоткрылся от осознания.

— Прости? — смиренно прошептала она, и Каз бросил на нее такой недоверчивый взгляд, что она не выдержала и хихикнула.

Он протяжно выдохнул, а потом его черты значительно расслабились.

— Останется пятно, — сказал он, потрогав ткань.

— Можешь попытаться свести его уксусом, — предложила Инеж, всё еще с трудом сдерживая широкую улыбку.

Каз провел руками по волосам и потер лоб, на его губах грозила появиться нежная улыбка.

— Думаю, не стану, — решил он. — Оно может служить хорошим напоминанием.

Дыхание Инеж прервалось.

— Напоминанием?

— Напоминанием о сегодняшнем вечере, — Каз встретил ее взгляд с выражением, от которого она растаяла.

Сегодняшний вечер с удавшейся работой. Сегодняшний вечер, когда они пытались разрушить барьеры.

Напоминание о сегодняшнем вечере.

«Напоминание о тебе», — эхом раздался голос у нее в голове.

 

Часть 3. Маргаритки и жасмин

Месяцы в море были самыми трудными. Работа не давала Инеж ни секунды передышки. Всегда был ребенок, которого надо спасти, работорговец, которого надо убить, письмо, на которое надо ответить. Она просыпалась, работала, испытывая удовлетворение каждой клеточкой своего существа, и спала, зная, что свободна. Свободна отправиться, куда пожелает, делать, что пожелает и с кем пожелает.

Но по ночам Инеж часами вышагивала из стороны в сторону, потирая мозолистыми пальцами лоб и проклиная свой ноющий дух, который запер себя в Кеттердаме. Она просыпалась в холодном поту, ругаясь себе под нос, и руки проводили по ключицам, медленно поднимаясь по ночнушке и прижимаясь к дрожащим губам.

В такие ночи она вставала и писала.

«Дорогой Каз,

Это случилось снова».

То, как она его называла, менялось вместе с цветами в ее снах. Сумрачный. Ослепляющий. Слишком темный, чтобы узнать.

Она изливала остатки своей боли в этих письмах, проклиная его, обвиняя его за то, чего он никогда не делал. И еще несколько страниц драматично изливала чувство вины за то, что так обращалась с ним, пока ее дрожащие губы молили об освобождении.

Его ответ всегда начинался одинаково.

«Моя дорогая Инеж,

Я люблю тебя».

Затем он спрашивал, как прошел ее день, что она ела — не извиняйся, никогда не извиняйся, — понравился ли ей новый кинжал или те ириски из Кеттердама, которые она так любит — мой лучик света, ты даришь мне надежду.

После его писем с ее лица не сходила улыбка, а в груди весь день горело тепло.

«Мой прекраснейший Каз,

Какой у тебя любимый цветок?»

Она представляла себе его реакцию на эти вопросы, нежную улыбку, которая касалась его губ, или как его брови хмурились на их нелепость.

Сказать, что она восторженно ахнула, получая его следующее письмо, было бы преуменьшением.

Уголок листа украшал очаровательный набросок маргариток — твердые штрихи углем, несомненно его рукой.

«Моя милая идеалистка,

Возможно, когда-нибудь я расскажу тебе, почему так люблю маргаритки. Расскажи мне о себе: твои любимые цвета, чтобы я мог раскрасить ими твою комнату, твоя любимая песня, чтобы я мог выучить ее. Расскажи мне всё, дорогая: какой цветок приносит тебе самую большую радость?»

Каз Бреккер любил маргаритки. Этой мысли было достаточно, чтобы заставить ее расхохотаться. Она перечитывала его слова снова и снова. Он хочет знать мой любимый цветок, мою любимую песню — всё обо мне.

В следующем письме Инеж попыталась нарисовать в уголке листа жасмин, но подумала, что он выглядит как гибрид нескольких цветов.

«Мой самый талантливый вор,

Существует ли что-то, на что не способны твои руки?

Я хочу знать все истории за тем, что сделало тебя тобой. Историю за каждым шрамом, каждым фокусом, каждой складкой у тебя на лбу, чтобы я могла разгладить их для тебя.

P.S. Не обращай внимания на плохо нарисованные цветы. Я, хоть убей, не смогла бы нарисовать так хорошо, как ты».

Следующее письмо Каза состояло из искусно изображенного в уголке жасмина и всего одного предложения:

«Приезжай домой, я научу тебя».

Каждую ночь, когда демоны приходили охотиться на Инеж, она потирала пальцами пергамент. Прижимала кинжалы к груди и целовала его цветы.

«Мой дорогой Каз,

Я никогда не хочу быть свободной от тебя».

 

Часть 4. Маргаритки и жасмин. Продолжение

«Призрак» прибыл в Кеттердам, когда на пороге стояла зима. Ночи стали длиннее и холоднее, на Северных островах бушевали штормы. Эти месяцы усыпляли работорговлю и давали Инеж и ее команде необходимую передышку.

После пары часов напряженной работы корабль наконец был разгружен, ремонт заказан, а техническое обслуживание в процессе, и Инеж позволила себе встретиться с друзьями, которые давно ждали ее появления.

В особняке Ван Эков ее встретили восторженными объятиями и поцелуями (большей частью от Джеспера) и божественным печеньем, которое оставляло на языке долгое послевкусие (от Марии).

Когда тем вечером Инеж наконец отправилась встретиться с неким боссом Бочки, ее сердце и желудок были полны.

Она следовала невидимой нити, которая тянула ее к Клепке, ноги онемели от холода, и мышечная память взяла верх. Она только-только с удобством устроилась на подоконнике, как Каз Бреккер вошел в свой кабинет после насыщенного вечера в клубе, который, Инеж была уверена, растянется до поздней ночи.

Она спрыгнула и неуверенно шагнула к нему, чувствуя, как ее охватывает ощущение уязвимости, стоило вспомнить красочные письма, которые она посылала ему — самые дикие мысли, яростные вспышки и нервные срывы, выложенные ему на обозрение дрожащим почерком (наверняка пестрящие ошибками). Это было одной из причин, почему Инеж не хотела видеть его этой ночью: боялась, что, прочитав о ее худших ночах, он будет смотреть на нее по-другому.

Но Каз всё так же двинулся к ней, словно она была магнитом. И несколько мгновений спустя Инеж оказалась в его объятиях, и его рука в перчатке медленно поглаживала ее по голове. Она вдохнула его, устроив голову там, где шея соединяется с плечом, заполняя все свои чувства его запахом. В следующую минуту он ослабил хватку на ее талии, вызвав у нее приглушенный звук протеста, который она вовсе не собиралась издавать.

Однако, когда Каз все-таки отстранился, Инеж увидела на его лице странное выражение, в глазах плескалось легкое любопытство.

Она ожидала обычного приветствия: «Какое дело, Призрак?» — и приготовилась к ночи, проведенной в пересказе морских приключений, незаконной деятельности и разделенных побед за стаканом кваса.

Но вместо этого Каз провел пальцами по ее скуле, мягко помассажировал виски и пробежал большими пальцами по складкам на лбу, и Инеж закрыла глаза, восхищаясь тем, что он может теперь так к ней прикасаться. Тем, что она не отшатывается.

— И что будем с этим делать? — прошептал Каз.

Инеж открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее так, словно она загадка, которую он не понимает.

— С чем? — спросила она, отвлеченная тем, что его большие пальцы продолжали ласкать ее лоб, а остальные кругами массажировали голову.

— Ты сказала, что твой дух чувствует себя пойманным в клетку. Большинство ночей ты не могла вырваться из нее. Ты просыпалась в холодном поту, потому что твой сон терзали кошмары.

Инеж помычала, потерявшись в его пальцах. Такое простое движение, но от него так хорошо.

— Итак, — сказал Каз, но не закончил, прислонившись к ее лбу своим.

От нее не ускользнуло, как он нахмурился и как велел своему сознанию: «Терпи».

— Итак? — подтолкнула Инеж, чтобы отвлечь его.

— Итак, давай освободим его.

— Я не знаю как, — сказала она, беспомощно глядя на Каза, будто все эти ночи не занималась именно этим, заполняя молитвами промежутки между покачиваниями корабля, выговаривая себе в зеркале, что с ней всё в порядке, с ее телом всё в порядке, пожалуйста, не трогайте меня, я в порядке, мне не больно, это не я, это не я, это не Инеж. Я не Инеж. Кто я?

Этого вопроса она боялась больше всего, поняла Инеж, сделав дрожащий вдох. Кто она? Она убедила себя в ответе, который касался лишь поверхности того, кем она стала. Она была капитаном Гафа, Святой Истинноморя, спасительницей детей и женщин, худшим кошмаром работорговцев. Она была любящей дочерью своих родителей, хотя уже и не была их дочерью по-настоящему. Она была другом Джеспера, другом Уайлена, другом Нины, примером для подражания для юных членов команды, врагом керчийского Совета, надеждой в глазах сотен продававшихся каждый день рабов, светом жизни Каза, сокровищем его сердца, и с ней всё в порядке, правда.

Именно это Инеж говорила себе. Но прямо сейчас, здесь, в дюймах от лица Каза, в его объятиях, мощное рыдание грозило вырваться из ее горла, она хотела закричать ему: «Кто я, Каз? В кого ты влюбился?»

Несколько часов спустя, когда ее сотрясающееся тело было завернуто в одеяло, а дрожащие руки держали стакан воды, и ладонь Каза без перчатки поглаживала ее спину, она задала ему этот вопрос.

— Инеж Гафа, — без колебаний ответил он, и она чуть не заплакала снова.

— Я больше не знаю, кто это, Каз.

— Знаешь. Конечно, знаешь.

Он потянулся к ее руке и принялся выписывать круги по ее ладони, успокаивая боль в оставшихся от нестриженных ногтей полукругов.

— Ты теперь свободная женщина, — сказал он, сузив глаза на особенно красный шрам на ее ладони, выделяющийся даже на темной коже.

— Знаю, — всхлипнула Инеж. — Именно поэтому всё сложнее.

Каз втянул воздух, словно готовясь снять тяжелый груз с груди.

— Я знаю… знаю, что внушил тебе, будто самое важное в тебе — твои способности. И я… проклятье, это всё, во что я сам хотел верить, — он с ворчанием провел рукой по волосам.

— Однажды ты назвал меня инвестицией, — сказала Инеж и тут же пожалела об этом, поскольку он заметно вздрогнул, на его лице отразился ужас от ворвавшегося в сознание воспоминания.

— М-мне жаль. Поверить не могу, что я был настолько глуп, чтобы… Я хотел сохранить тебя в сознании. Ты почти умирала, проклятье, я до чертиков испугался. Я знаю, что не должен был так говорить. Но ты должна знать, что я никогда не считал тебя простой инвестицией. Даже когда… то есть до, я никогда-никогда даже не думал об остальной команде, как…

— Каз, — мягко перебила Инеж, накрыв его ладонь своею, чтобы успокоить его.

Но он продолжал яростно мотать головой.

— Я серьезно. Когда я так тебя назвал, мне даже в голову не приходило, что ты почувствуешь. Я был в отчаянии и в панике, но, пожалуйста, знай, я пожалел об этом позже. Прости. Прости, что я так и не извинился, прости, что ты думала, будто недостаточно важна для меня, чтобы прийти за тобой. Прости, что вообще заставил тебя так чувствовать себя.

Он сжал ее руку, подчеркивая свои слова, в то время как Инеж потеряла дар речи от того, как Каз Бреккер за последние пять минут извинился три раза.

Сердце грозило выскочить из груди, и она неосознанно подалась вперед и обвила руками его шею. Ему не понадобилось много времени, чтобы в ответ прижать ее к себе.

— Я давно простила тебя, Каз.

И она почувствовала, как он вздохнул ей в шею.

— Я знаю, что тебе снова и снова говорили, будто ты полезна или стоишь чего-то только благодаря… твоему телу и твоим способностям, — сказал он, и Инеж отстранилась, чтобы посмотреть на него прямо.

— Но это неправда. Ни капли правды. В тебе столько задора, Инеж Гафа. Мир столько пытался украсть у тебя, но ты упорно держалась за это. Ты настолько больше, чем просто Рысь или Призрак. Ты всё, во что ты веришь, всё хорошее и прекрасное в этом мире и — нет, не делай такое лицо. Каждую неделю ты спасаешь сотни невинных жизней. Ты спасала мою жизнь каждую ночь, когда я чувствовал, что тону. Я знаю, Кеттердам сломал часть тебя, которую ты, возможно, никогда не вернешь, но я хочу быть рядом ради остального. Я хочу любить оставшуюся часть тебя. Если ты позволишь мне.

И на губах Инеж появилась несдержанная, нестираемая улыбка. Она взяла его лицо в ладони и мягко поцеловала в лоб, сорвав с его губ расслабленный вздох.

— Я люблю тебя, Каз. Не знаю, что еще сказать. Я люблю тебя, я волнуюсь за тебя, я хочу быть причиной твоего счастья. Святые, ужасно, как резко это прозвучало, у тебя звучало так поэтично.

Он засмеялся чистым глубоким смехом, которого она никогда прежде не слышала, и ей захотелось купаться в нем вечно. И тогда она осознала: я уже причина его счастья.

— И кто теперь неромантичный керчиец? — подколол он.

И они оба смеялись до слез без видимой причины.

Когда они наконец успокоились и сидели, просто держась за руки, первым молчание нарушил Каз.

— В одном из писем ты заставила меня кое-что пообещать тебе. А я человек слова.

Он бросил взгляд на свой стол, чернильницу и кусок угля рядом с пергаментом.

— Как насчет сначала поужинать?

* * *

К концу ночи Инеж заснула на столе Каза, ее пальцы перепачкались разнообразными оттенками черного и желтого от угля и карандашей (да, у Каза Бреккера есть своя упаковка карандашей, фыркнула Инеж).

Он был прав, сказав, что Кеттердам непоправимо сломал часть ее, но острые края того, что осталось, превратили ее в нечто опасное, режущее любого, кто осмелился приблизиться больше, чем ей нравилось.

И она не могла не представлять, каково будет вписаться в неровные края Каза.

* * *

Инеж покинула Клепку после долгого поцелуя в губы и обещания вернуться.

Я люблю тебя. Спасибо за то, что напомнил мне, кто я есть.

 

На столе Каза лежит одинокий набросок, пришпиленный к дереву. Жасмин обернулся вокруг маргаритки, его желтая сердцевина выделяется на фоне белых лепестков. Их стебли легко переплетаются, а листья вытягиваются, вводя в совместное будущее.

 

Часть 5. Любовь жалит

Инеж толкнула Каза к дверной раме, как только он вошел в комнату. Он едва успел предупредить: «Осторожнее с ногой», — как она уже обвила его руками за шею и целовала с разгоревшейся дикой страстью, которая полыхала в ней весь вечер.

В первый раз Инеж почувствовала, как желудок скручивает желание, когда увидела его в темно-синем костюме, идеально сидящем на широких плечах, и он сверкнул ей очаровательной улыбкой. О, он точно знал, что делает с ней.

Честно говоря, она чувствовала себя немного виноватой. Это был день рождения Джеспера, Нина вернулась в Кеттердам спустя три года, а Инеж могла думать только о том, чтобы затащить Каза в постель.

Однако, похоже, нечестивые мечтания преследовали не только ее — пальцы Каза в течение всего ужина порхали под скатертью над ее коленями, ласкали внутреннюю сторону ноги и медленно поднимались по бедру.

Так что они неизбежно исчезли, как только вечеринка начала затихать. Инеж повела Каза в свою гостевую комнату с упрямым намерением, с которым она принималась за любую задачу. Что еще ему оставалось, кроме как каждый раз следовать и сдаваться ей?

И так они оказались здесь, переплетясь в тесном объятии.

Он застонал, когда она прикусила его нижнюю губу, а потом тут же зализала ее языком.

— Я мечтала об этом. Весь. Проклятый. Вечер, — сказала Инеж между поцелуями, развязывая его галстук и блуждая руками по твердым мышцам его тела.

— Покажи мне, — задыхаясь, произнес Каз. — Покажи, о чем еще ты мечтала.

И тогда она притянула его за отвороты рубашки, ведя их к кровати, на которую они совершенно неграциозно рухнули, не переставая смеяться.

 

Долгое время Инеж считала секс спектаклем. Притворством обдуманных стонов и отработанных диалогов. Притворством, чтобы угодить. Однако это не имело ничего общего с тем, что у нее было с Казом. С ним это было удовольствием, наслаждением. Где ей не нужно было притворяться, где она могла просто быть.

Сама невозможность этого понятия несколько лет назад — быть способной целовать любимого человека, не исчезая, смеяться во время самых интимных моментов и видеть, как он смотрит на нее с таким беззастенчивым обожанием, — наполняла ее благодарностью, когда она наклонялась, чтобы покрыть поцелуями его лицо, слегка царапая кожу головы так, как он любит, а он проводил руками по ее спине.

* * *

Инеж проснулась, обнимая Каза одной рукой и с довольным вздохом прижалась к нему ближе. Подняв взгляд, она увидела цветущую отметину у него на шее — плод ее страсти прошлой ночью.

— Я пометила тебя, — тихо произнесла Инеж.

Каз пробормотал нечто невразумительное, прежде чем спросить:

— Что?

— Я пометила тебя, — повторила она, и он просто помычал, всё еще сонный.

Инеж подумала о тех временах, когда боялась, что всё пойдет наперекосяк, что он возненавидит ее за то, что она портит его уже покрытое шрамами тело.

Но он выглядел совершенно умиротворенным с ее отметиной на нем. В голову пришла необузданная мысль — ей захотелось его отметину на себе.

Хотя, возможно, и не сегодня, подумала Инеж, когда Каз притянул ее ближе, и она уютно устроилась еще на несколько часов блаженства.

 

Часть 6. Татуировки

Честно говоря, Инеж не знала на самом деле, как они оказались в этой точке. Это мгновение, думала она — кульминация всех лет, которые они провели в попытках, порой неудачных, быть целыми вместе. И будь она проклята, если скажет, будто не думает, что оно того стоило, поскольку выражение в глазах Каза прямо сейчас, совершенно неотфильтрованное, открытое и сверкающее, заставляло ее снова влюбляться в него.

Они лежали на полу своей общей квартиры — ладонь Инеж у него на груди, а одна нога перекинута через его бедро. Забытая пустая бутылка из-под кваса валялась рядом с головой Каза, поскольку он сосредоточил внимание на более важных делах: таких, как целовать лицо Инеж и распускать ее косу свободной рукой.

Инеж хихикала, пока он целовал ее шею, его нос щекотал ее с рассчитанной неторопливостью, чтобы заставить ее смеяться.

— Я когда-нибудь говорил тебе, — спросил Каз между поцелуями, — что твой смех — самый чудесный звук в мире?

— Ты упоминал об этом, — ответила Инеж, прежде чем Каз вернулся к ее губам, лениво целуя ее, оторвавшись только на несколько мгновений, чтобы позволить ей продолжить: — Но я не против услышать это еще раз.

Он ухмыльнулся и переместился на локте, глядя на ее расслабленную позу. Такие ночи были лучшими — когда они могли украсть часы лунного света в объятиях друг друга, прикасаться друг к другу так, что их демоны не пытались разодрать их, и бесцельно болтать обо всем.

— В первый раз, когда я услышал, как ты смеешься, по-настоящему смеешься, я сказал какую-то глупую шутку насчет того, что у воронов нет манер, — Каз провел пальцами по ее ключицам, потерявшись в мыслях. — Думаю, тогда я влюбился в тебя, просто у меня ушел год на то, чтобы понять это.

Инеж положила ладонь ему на щеку, медленно лаская шрам, оставшийся от удара несколько лет назад.

Когда она начала сокращать расстояние между их лицами, Каз подался навстречу, позволяя ей поцеловать его, но вместо этого она только прошептала ему в губы:

— Я хочу кое-что тебе показать.

Сбитый с толку, Каз наблюдал, как она полностью выпрямилась и, повернувшись к нему спиной, начала медленно расстегивать свободную рубашку, которую позаимствовала из его гардероба. Он последовал ее примеру и сел, положив подбородок ей на плечо.

— Значит, ты наконец возвращаешь мне эту рубашку? — спросил он, и Инеж тихо хихикнула, обдав теплом своего дыхания щеку Каза.

— Не совсем, — поддразнила она, пока ее пальцы ловко продолжали свое дело. — Но, возможно, я подумаю об этом, если ты снова рассмешишь меня.

Мгновение спустя он зарылся лицом ей в шею, целуя чувствительное место, и она взвизгнула в его руках.

— Ладно, ладно, перестань, — задыхаясь, произнесла Инеж, и Каз с бесстыдной усмешкой снова поцеловал ее теперь обнаженное плечо.

— Перестань? Но я думал, ты хотела что-то мне показать, — хрипло произнес он, касаясь губами ее уха. — Или это просто твой способ отвлечь меня от настоящего сюрприза?

Инеж понимающе посмотрела на него, а потом одним быстрым движением перекинула волосы вперед, полностью открыв ему спину. Она чувствовала, как его взгляд скользит по ее позвоночнику и по шее, прежде чем его дыхание прервалось.

Потому что там, у нее на шее, прямо в том месте, где встречаются лопатки, находилась татуировка из его инициалов сулийскими буквами.

— Это… это мои… — Каз замолчал, словно не веря своим глазам.

Хотела бы Инеж сказать, что обдумала это решение. Но правда состояла в том, что она была беспомощна перед своим трепещущим сердцем, которое управляло всеми ее действиями, когда дело касалось Каза Бреккера.

Он годами ждал ее в Пятой гавани, позволил ей сделать его своим домом, дал ей всё, что она только могла попросить, в обмен на простое обещание — возвращаться. И уродливейшая неуверенность терзала его сознание каждую секунду ее отсутствия, что она найдет кого-то лучше, смелее, выше и бросит его с кровоточащим сердцем. Тысячи уверений не могли убедить его в ее бессмертной любви к нему. Даже дом, который она купила для них, не смог.

Но она надеялась, что это сможет.

— Инеж, — произнес Каз, и это прозвучало почти как молитва, когда он прижался лбом к тому месту, где находились его инициалы.

— Это kuh-ruh, — сказал он, зная сулийский алфавит достаточно, чтобы написать их с Инеж имена, а также ласковые обращения. — На твоей коже.

— Да, — сказала она, накрыв его ладонь своей.

Только когда он поднял взгляд, Инеж поняла, что в его глазах стоят слезы.

— О, Каз, о, дорогой, — она немедленно обняла его за шею, позволив ему уткнуться лицом ей в плечо.

— Я обещал, — пробормотал Каз, пока она массировала ему голову. — Я обещал, что никогда не поставлю на тебе метку.

— Meri jaan, разве ты не понимаешь? Ты уже пометил меня — разум и душу. Ты показал мне свою любовь всеми возможными способами. Ты не владеешь мною, Каз, и я не прикована цепями к имени, которого не хочу. Однако я хочу этого. Я хочу тебя. Я люблю тебя. И это просто способ показать это тебе.

Но он яростно помотал головой.

— Что, если ты решишь, что с тебя хватит, захочешь найти кого-то другого? Эта татуировка только помешает тебе двигаться…

— Что за бред ты говоришь? Неужели ты так мало веришь в меня, что думаешь, будто я…

— Не в тебя, — поправил Каз, и Инеж чуть не разрыдалась от обнаженности в его голосе. — Я недостаточно доверяю себе, что не испорчу всё между нами, когда есть целый мир людей, которые могут дать тебе больше, чем я. Я могу лишь ждать и страшиться того дня, когда ты поймешь это.

Сердце Инеж сжалось от его слов. Ее всегда поражало, как он может так плохо думать о себе, когда для нее он значил всё.

Она притянула его за руку вниз, пока не оказалась лежащей на полу с головой Каза у себя на груди. Он немедленно растаял, его плечи расслабились, а дыхание успокоилось.

— Не думаю, что кто-то еще в мире сможет любить меня больше, чем ты, Каз, — мягко произнесла Инеж, ее голос был успокаивающим бальзамом против его смятения. — Не думаю, что я смогла бы любить кого-то другого так сильно.

Она гладила его лоб, пока складки не исчезли.

— Я хочу, чтобы ты перестал думать о том, что потеряешь меня, и больше думал о том, чтобы держаться за меня.

На это Каз посмотрел на нее с вызовом, а потом прижался сильнее.

— Я уже держусь за тебя. Изо всех сил.

— Что ж, тогда ты никогда не избавишься от меня. Хочешь ты того или нет.

Инеж чувствовала его улыбку, когда он сказал:

— Думаю, я это переживу.

Она знала, ему понадобится больше времени, чтобы полностью убедиться, что она никогда не покинет его, но пока она сделала всё, что могла.

Вскоре дремота победила остальные чувства.

* * *

Инеж проснулась посреди ночи, осознав, что перевернулась на живот. Но потом почувствовала знакомый вес на спине — руку, удобно устроившуюся на изгибе ее талии, и губы ее любимого, прижавшиеся к ее шее сзади.

Что ж, решения, принятые в отношении Каза Бреккера, определенно были лучшими.

 

Часть 7. Менди

«Maaro walo pati,

Каждый день солнце садится, и каждый день я обнаруживаю себя в мыслях о тебе. Я думаю о твоей улыбке, той, которую ты бережешь исключительно для меня, и о том, как твои глаза блестят, когда ты впервые видишь меня. Мне не терпится снова тебя увидеть.

Я скучаю по твоим рукам и по тому, насколько уютно мягкими они чувствуются в моих. Я скучаю по твоим пальцам взломщика, мой дорогой, как и по кольцу, которое теперь украшает один из них.

Я взялась за это бессвязное послание в основном потому, что, только излив на бумагу фантазии, которые одолевают мое сознание после той спонтанной церемонии в церкви, пока мы были в отъезде, и позволив им преследовать и тебя тоже, я могу избавиться от них.

Прямо сейчас в моей груди знакомая боль, Каз, та, что я чувствую каждый раз, когда я далеко от твоих объятий и страстно желаю услышать твой хриплый голос, но, похоже, она усугубилась, став чем-то более глубоким до такой степени, что я задыхаюсь от мысли, что я в море, а не в твоих руках хотя бы одно лишнее мгновение. Что ты сотворил, Каз Ритвельд? Ты наконец сделал из меня честную женщину?

Из всех имен, что ты дал мне, жена является моим любимым.

И мне приходит в голову, что твоя ситуация сейчас может быть не лучше моей, поэтому по возвращении я обязана подкупить тебя поцелуями, чтобы компенсировать потерянное время. Возможно, по одному за каждый день, что я была в отъезде? Или за каждый час? Назови число, mеri jaan, каким бы нелепым и бесконечным оно ни казалось.

У меня есть целая жизнь, чтобы возместить тебе это.

Tari, humesha,

Инеж Г. Ритвельд».

«Meine liebste Frau,

Твое письмо преследует меня, как ты и хотела. Каждая строчка — шепот твоего присутствия, призрак твоего смеха, тень твоей улыбки. Это твое послание — жестокая доброта.

Боль в твоей груди — отражение моей, тупая пульсация, которая никогда не прекращается, тоска, которая никогда не ослабевает. Ты спрашиваешь, что я сделал с тобой, но настоящий вопрос состоит в том, что ты сделала со мной, Инеж Гафа. Ты проникла в мое сердце, украла мое дыхание и оставила меня желать большего с каждым ударом этого жалкого органа.

Что касается твоего предложения поцелуев, я принимаю твой подкуп. По одному за каждый день кажется слишком мало, за каждый час — всё еще недостаточно. Давай установим по одному за каждое сердцебиение. Может, это невозможное число, но оно соответствует твоей невозможной власти надо мной.

P. S. Джеспер узнал. Он согласился не врезать мне по физиономии за то, что я не сделал его шафером, только ради того, чтобы, вернувшись домой, ты получила прилично выглядящего мужа. Возвращайся ко мне быстрее, любовь моя — его терпение скоро истощится.

С любовью и только любовью,

Каз Г. Ритвельд».

«Мой дорогой,

Я написала родителям. Папа вне себя от радости. Мама не слишком довольна (как и Нина). Дедушка постоянно просит познакомиться с керчийским мальчиком, который украл мое сердце.

Хотя я со всей серьезностью произносила каждый обет в той церкви, когда мы впервые поженились, я хотела бы сделать это снова в традиционном свадебном платье возле священного огня. Если, конечно, ты хочешь. Я не хотела бы принуждать тебя к чему-то, что тебя не устраивает. Мои родители поймут: они не будут настаивать.

Однако, учитывая рассерженных Джеспера и Нину, предполагаю, что скорее всего в нашу честь устроят экстравагантную вечеринку, хотим мы того или нет.

Я скучаю по тебе.

Инеж».

«Моя милая жена,

Думаю, давно назрела поездка в Равку. Увидимся через две недели?

И попроси Нину не проектировать мой костюм того жуткого оттенка розового, которым она мне постоянно угрожает. Я люблю тебя, но мы оба знаем, что розовый не мой цвет.

(Я удушу ее прямо этим предметом одежды, если увижу его где-нибудь поблизости от нас).

Я скучаю по тебе больше,

Каз».

* * *

Было сложно не думать о том, как почти идеален этот момент. Инеж сидела на табурете среди широких просторов, которые расстилались позади фургона ее родителей, окруженная хихикающими кузинами и суетящимися тетушками, протянув руки и ноги для менди.

— Где ты хочешь его имя? — спросила одна из художниц, которая была дальней родственницей Инеж.

Она подумала мгновение, изучая очертания руки от локтя до пальцев, прежде чем решить.

— На запястье, — ответила она. — Прямо там, где пульс.

* * *

Остаток вечера был ураганом.

Подняв вуаль и с благоговением посмотрев на Инеж, Каз пометил киноварью ее пробор, после чего сверкнул ей обезоруживающей улыбкой, выглядя безукоризненно красивым в черном шервани.

Положив голову на плечо мужа, она смеялась над Джеспером, танцующим с ее кузинами. К тому моменту, когда они удалились на ночь в отдельную комнату, в стороне от остальных, оба устали до изнеможения.

Инеж попросила Каза найти свое имя среди замысловатых рисунков хной, в которых кружащиеся цветы переплелись с многочисленными узорами, и он воспользовался случаем, чтобы проложить дорожку из поцелуев по ее руке, остановившись только у пульса. Он мягко потер место, его имя на сулийском, изображенное там, где когда-то находилась татуировка Павлина.

— Ты выглядишь сияющей, — прошептал Каз, обдавая теплом своего дыхания ее запястье. — Я всё еще не могу поверить, что ты моя жена.

Сердце Инеж затрепетало от его слов.

— А я не могу поверить, что ты позволил Нине одеть тебя, — поддразнила она со сверкающими весельем глазами.

Каз усмехнулся, его пальцы по-прежнему проводили по узорам из хны на ее руке.

— Это был компромисс. Лучше, чем розовый кошмар, которым она угрожала мне изначально.

Инеж тихо засмеялась — успокаивающий бальзам для ушей Каза.

— Ты выглядишь чудесно в шервани. Он идет тебе.

Он притянул ее ближе, обняв за талию.

— Как и ты, миссис Гафа Ритвельд, — пробормотал он ей в волосы.

Инеж провела руками по его спутанным волосам, которые определенно заставляли его выглядеть крайне соблазнительно, и оставила целомудренный поцелуй на щеке.

— Помоги мне раздеться?

Он начал со шпилек в волосах, с великолепным проворством распустив пучок, после чего расстегнул красную блузу. Когда на Инеж осталось только белье, она пошла умыться, пока Каз раздевался сам.

Вернувшись, она обнаружила его растянувшимся на подушках, его сухощавое тело на полном обозрении, и не могла не пробежать ладонями по его твердым мышцам, прикусив губу. Каз притянул ее ближе, пока она не свернулась рядом с ним, их губы в считанных дюймах друг от друга.

— Вперед, — сказала Инеж, и он поцеловал ее с нежным, но твердым желанием, положив ладонь ей на щеку.

— Моя жена, — произнес Каз, передвинувшись, чтобы поцеловать ее в лоб, а потом покрыть поцелуями всё лицо. — Meine liebe, моя любовь, моя жизнь.

— Каз, — прошептала Инеж, когда он снова проложил дорожку поцелуев по ее рукам и поцеловал запястье.

В это мгновение она забыла, что вообще было время, когда Хелен запятнала ее запястье, поскольку прямо сейчас для нее было важно лишь одно имя. Каз. Абсолютно и полностью ее.

— Я выбираю тебя, — задыхаясь, произнесла Инеж, притянув его лицо ближе к себе. — Вечно. Всегда.

И это обещание она намеревалась выполнить.