Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
* * *
Где-то под городом Смоленском по старой ухабистой дороге мчал чёрный запылённый фиат с помятым крылом.
— Но, согласись, я хорошо придумал формулировки? — Жан сидел на пассажирском месте и перебирал документы в толстой папке. — А то бы пришлось ездить каждый день, повторять по сто раз.
— Не пришлось бы, — с деланным равнодушием, а на самом деле — упрямо, возразила Ольга. — Ты же знаешь: мои способности действуют безотказно.
— Но лучше же перестраховаться, — не менее упрямо, но мягче настаивал на своём Жан. — Пусть думают, что инициатива исходила от них, и… Ольга!
Машина резко затормозила. Ольга замерла, вцепившись в руль двумя руками.
— Что случилось? — Жан, наскоро завязав тесёмки, отложил папку и вывернулся, перегнулся через спинку сиденья. Дорога была совершенно пуста: что за ними, что впереди.
— Кажется, шину проколола, — пробормотала Ольга и торопливо выскочила наружу.
— Как?.. Что?.. Оля!
Жан, коротко по-французски выругавшись, не с первого раза открыл свою дверь.
— Что там?
Ольга стояла у заднего колеса, задумчиво трогая его носком туфли.
— Показалось, проколола, — повторила она.
— Ерунда какая… было бы тут чем проколоть… Оль.
— М? — Она присела, внимательно разглядывая целую шину. Жан опустился рядом. Подумал, что в своём легком серо-серебристом платье и постоянно сползающем с плеч шарфе, откровенно негожих для дороги, Ольга вряд ли бы сама стала что-то чинить. На всякий случай он тоже присмотрелся к колесу.
— Не волнуйся ты так, ну. Всё цело. И всё же пока идёт по плану, разве нет?
— Но это не совсем тот план, которым мне бы хотелось следовать, — ответила она, поднялась и направилась к водительскому месту. Жан поспешил следом, чтобы открыть перед ней дверь. — Мерси.
Она повернула ключ в замке зажигания. Жан, направляясь на своё место, на секунду задержался перед машиной: на тёмной ткани брюк отпечатался след дорожной пыли, которой он успел коснуться возле колеса. Педантично отряхивая штанину, Жан ощутил резкий толчок в бок.
— Que diable(1), Ольга!
Он резво подскочил, возмущённо смотря сквозь лобовое стекло: Ольга успела тронуться не глядя и теперь только развела руками. Жан, насупившись, принялся демонстративно долго стряхивать пыль уже со всей одежды: рубашки, тонкого модного жилета, окончательно испачкавшихся брюк и слетевшей на землю шляпы. Ольга в ожидании тоскливо обняла руль.
— Не больно? — спросила она как будто бы виновато, когда он наконец плюхнулся справа от неё.
— Какая разница, — вздёрнул нос Жан, — я же бессмертный.
— Но ты всё равно всё чувствуешь.
Жан фыркнул и уставился в окно, где размеренно замелькали деревья.
— Приехали.
В этот раз она затормозила плавно — зазевавшийся Жан от неожиданности вздрогнул и принялся запихивать свою папку в портфель. Пока он возился, Ольга уже вышла и сосредоточенно осматривала одиноко стоящий посреди старого парка дом с мезонином. Вправо и влево уходили два обширных крыла, а парадный вход, напротив которого сейчас стояли Ольга и Жан, украшали кованые решётки-колонны, образовывая нечто вроде террасы внизу и одновременно служа опорой такому же кованому балкону на втором этаже. Штукатурка стен, хотя ещё и сохранила свой первоначальный розоватый цвет, была явно не первой свежести: кое-где даже осыпалась, обнажая кирпичи, но по большей части — шла неровными трещинами. На удивление были целы оконные стёкла — по крайней мере те, которые выходили на передний двор.
Жан кашлянул, выводя Ольгу из задумчивости.
— Да, идём, — вздрогнув, сказала она и зашагала под сень чугунной террасы по одной ей видной дорожке, заросшей травой. — Вот чёрт! — Ольга вдруг резко шагнула в сторону. — Ай!
— Что там? — Жан быстро наклонился, выглядывая, что могло её напугать. — Это просто крапива.
— Всё равно жжётся, — раздосадованно поморщилась Ольга.
— Увы, эти ощущения неизбежны. Как и многие другие: всё-таки нервная система у нас человеческая.
Ольга бросила на него косой взгляд: сейчас ей не хватало только лекции по анатомии.
— Ладно, идём уже.
Она легко взбежала по низким ступеням и потянула за ручку старую тяжёлую дверь. Будь Ольга человеком, дверь бы и с места не сдвинулась, но она не рассчитала силу — и узкое деревянное полотно почти полностью отошло от косяка и на какое-то мгновение замерло, балансируя. Ольга от неожиданности даже не выпустила дверную ручку.
— Добро пожаловать, — усмехнулся Жан.
Дверь пошатнулась и медленно накренилась в сторону Ольги, а та по инерции лишь с тою же скоростью отклонилась назад, по-прежнему держась за ручку.
— Oh mon Dieu(2), — Жан одной рукой придержал падающую дверь, второй — отстранил Ольгу, и под конец — отставил тяжелое дверное полотно в сторону, оперев на стену. — Да, добро пожаловать, госпожа директор, — повторил он и склонился в насмешливом поклоне.
— «Товарищ директор» тогда уж, — первый раз за всю дорогу улыбнулась Ольга, вошла внутрь — и замерла у самого порога.
— Ну? — нетерпеливо вопросил Жан. Она не двинулась с места. Тогда он протиснулся в проём и наклонился к её плечу. — Что за призраков ты тут увидела? — проговорил он в самое ухо, отчего Ольга вздрогнула всем телом.
— Никаких не увидела, — она не двинулась с места, только повернула голову и оказалась буквально нос к носу с Жаном.
— Тогда идём? — тихо сказал он и легонько подтолкнул её. Ольга сделала несколько шагов, звук которых отдался сухим эхом под высоким потолком.
В чёрном фиате на сиденье осталась так и не убранная папка с пачкой разрешений и распоряжений, отмеченных датами с января по июнь 1923-го года, согласно которым старая разорённая усадьба отдавалась под музей дворянского быта. Ради этого Ольге пришлось лично обойти далеко не одну инстанцию, беседуя с глазу на глаз с каждым мало-мальски значимым начальником, а Жану, на пару с молодым хранителем, — напечатать несколько десятков нужных, правильных бумаг, чтобы никто — ни заезжее начальство, ни слишком ретивый мелкий чинуша — не сумел найти повода отнять у них этот островок прошлого мира.
Пахло пылью и сыростью, солнечный свет бил сквозь помутневшие окна и остатки занавесок. Часть мебели была всё ещё укрыта белыми чехлами — так, как её оставили уехавшие несколько лет назад хозяева, — и сдвинута к стенам и по углам. Другая часть — расставлена и разбросана в беспорядке случайными «гостями».
— Знаешь, — сказал Жан, осматриваясь, — здесь не так уж много работы. Ну в самом деле. Оставим обои как есть: не реставрировать же их, нет сейчас на это средств. Да и времени, наверно, не будет. С мебелью некрасиво выходит, — он поднял накренившийся стул и с легкостью отломал и без того треснувшую ножку. Искалеченный стул Жан аккуратно опёр о диван и продолжил: — Ну ничего, я думаю, и с этим решим. В конце концов, найдём какого-нибудь сговорчивого мастера, а ещё… Оля? Оль, ты где?
Жан обошел почти целый диван, выругался, ощутив, как под ботинком хрустнуло стекло. Дверь справа была полуоткрыта — он на самом деле слышал, как она скрипнула, но только сейчас понял, что Ольга его не слушала, а сразу отправилась куда-то внутрь дома.
— Оля! Ау!
Ответом ему была тишина.
— Чёрт-те что.
Не зная планировки, Жан наугад побродил по коридорам и комнатам, пока наконец не услышал где-то рядом стук каблуков.
— Кстати, — сказал он, заглянув в очередную то ли гостиную, то ли кабинет и обнаружив там Ольгу, — а паркет отличный. — И он постучал ботинком по полу. Ольга оглянулась на его голос и приглушенный стук.
— Я и забыла, что тут сделали ремонт, — тихо проговорила она.
— Что? — Жан наклонил голову: не расслышал? Или всё-таки — не до конца понял, что она имеет в виду.
Ольга прерывисто вздохнула.
— Тут были зелёные обои. С белым узором. А теперь — синие.
Жан посмотрел по сторонам. Синими обои назвать было сложно: скорее, серые, с рисунком сиреневых, тёмно-голубых и розовых цветов. Вдоль стен стояла старомодная, но ещё крепкая мебель: книжный шкаф, в котором осталась едва половина книг, стол, кресла и стулья.
— Неплохие обои, — сказал он и вопросительно взглянул на замолчавшую Ольгу. Она застыла спиной к окну, у тяжёлой тёмной шторы.
— Мне порой снится эта комната, — её голос прозвучал грустно, — только со старыми, зелёными обоями. Иногда кажется, что я их помню наощупь.
Она развернулась, шагнула к стене и провела по ней рукой. Жан хотел напомнить, что сниться ей ничего не может — хотя бы потому, что они вообще не спят. Но отчего-то вспомнилось, что ему его дом не снился и до зимы тысяча восемьсот двенадцатого. Разве может сниться то, что сгорело в первый же год революции, не успев задержаться в твоей детской памяти?..
— И там ещё была картина, — Ольга показала на противоположную стену. — С белыми цветами. В вазе. По-моему, её сняли после ремонта…
Они стояли в приглушённом солнечном свете, среди потревоженной ими же пыли, роящейся в блёклых лучах. Ольга подняла взгляд на Жана.
— И мне страшно, если я ошибаюсь. Страшно — потерять и забыть что-то, — её голос понизился до шепота. Жан вдруг подумал, что если она сейчас моргнёт, то по её щекам покатятся слёзы. Он протянул руку и провёл кончиками пальцев по её голове, спуская на плечи серый дорожный шарф.
— Тебе не идёт эта серость, — сказал он.
— М? — Ольга и правда моргнула, и её ресницы намокли от так и не пролившихся слёз.
— У тебя глаза сразу теряют цвет. Становятся такими же серыми и скучными.
— Ты это к чему? — она нахмурилась.
— Просто. Заметил. Идём, посмотрим, что тут ещё есть.
— Я тебе и так расскажу, что тут есть, — улыбнулась она.
— Не сомневаюсь. Но ты же теперь директор — нужно провести переучёт ценностей. Семейных или музейных — неважно.
Ольга стянула шарф и сунула его Жану.
— Ты прав. Спасибо.
Она пригладила растрепавшиеся светлые волосы и вышла из комнаты. На ходу сворачивая её шарф, Жан двинулся следом.
— Смотри, там пропала половина книг, и вообще по дому везде не хватает чего-нибудь. Здесь, — она ткнула рукой в светлое пятно на стене коридора, — был светильник в форме оленя. Представляешь? — она обернулась к Жану с улыбкой. — Такой, с рогами. Рога тут везде — дед был хорошим охотником. Шкуры, наверно, все растащили…
— Наверняка, если пройти по соседнему селу, то мы сможем найти минимум половину потерь, — убеждённо сказал Жан.
— Которые окажутся порваны, разбиты, испачканы. Видел там пол в осколках?
— Да тут на каждом шагу что-нибудь хрустит.
— Нет-нет, там вообще усыпано — смотреть жутко. Идём, покажу.
Ольга с неожиданным энтузиазмом схватила его за руку и уверенно потащила куда-то через лабиринт комнат. Жан несколько раз споткнулся, ударился о два дверных косяка и задел головой что-то, свисающее с потолка. Наконец они добрались до какой-то комнаты, войдя в которую Жан немедленно снова ощутил под ногами хруст стекла.
— Des barbares(3)!
— Это столовая, — сказала Ольга. — Стол не вынесли: он не пройдет ни в дверь, ни в окно. Остальное — всё! Подчистую! — она раскинула руки, указывая на полупустую комнату, и рассмеялась.
Стол и правда одиноко стоял по середине, а рядом — у разломанного буфета и дальше, у порога, — пол был усыпан белыми осколками. Жан осторожно отступил в сторону и попытался отряхнуть впившиеся в подошву острые черепки.
— Оль, ты испортишь туфли, — беспокойно заметил он.
Она будто нарочно ступала по битой посуде, трагически хрупающей под её ногами.
— Ну и что? — её смех надломился, и голос прозвучал высоко. — Какая уже, к чёрту, разница? — она наклонилась и сняла туфли. — К чёрту вообще всё! — и отбросила их через плечо, чудом не попав в Жана.
— Оля!
Он недолго смотрел, как она ступает босиком по осколкам.
— Чёрт тебя дери, Оля! — Жан решительно шагнул, подхватил её на руки и усадил на стол. Её смех перешёл в короткие всхлипы. Она сидела, свесив ноги, и обеими руками зажимала себе рот, чтобы не разрыдаться. «А вот от слёз твои глаза всегда голубые-голубые», — проговорил Жан мысленно, но вслух только: — Сейчас, подожди, — и бегом бросился в соседнюю комнату, перетащил уцелевший стул и уселся напротив Ольги. — Давай, а то так и будешь потом ходить со стеклом в пятках.
Она послушно протянула ему ногу с быстро зарастающими порезами. Невнятно ворча по-французски, Жан вытащил из кармана пинцет и по-врачебному привычно принялся вынимать стекло.
— Извини, — тихо проговорила Ольга.
— Всё хорошо.
— Я как-то… разволновалась.
— Я заметил. Давай вторую.
— Я… просто этот дом… Нет, даже не дом. Я вдруг поняла, что этот сервиз предназначался мне в приданое. Я не помню, почему я его не увезла. Просто не помню. Это наследство от прапрабабки… Старый-старый, из самых первых, — Ольга на секунду задумалась, вспоминая, — «порцелиновой мануфактуры».. Всю жизнь тут стоял, сколько помню. Я его никогда не любила — страшный, несовременный… Кому он нужен… Оказалось — ни-ко-му… Никому. Вот и…
Жан сидел и слушал. Он давно закончил и теперь просто успокаивающе гладил её ступни.
Ольга шмыгнула носом.
— Хорошо, хоть без чулок по этой жаре. Жалко было бы чулки, — пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Жана. — Подай туфли.
Жан огляделся. Туфли валялись на другом конце комнаты.
— Я принесу. Только, умоляю, посиди минуту спокойно.
Ольга кивнула и осталась сидеть на краю стола, болтая ногами.
— А у тебя в карманах всегда половина докторского чемоданчика? — вдруг насмешливо спросила она.
— С тобой я скоро половину больницы таскать с собой буду, — Жан закончил надевать на неё туфли и протянул руку.
— Я, честно говоря, даже не знаю, что теперь с этим со всем делать, — жалобно проговорила Ольга, теперь аккуратно ступая меж битого фарфора. — Выбрасывать так жалко…
— Ну, соберём осколки, положим в ящик на чердаке, — предложил Жан. — Пусть лежат — места много не займут. А там придумаешь, куда их деть. О, смотри! — Он осторожно приоткрыл еле держащуюся дверцу и извлёк из глубины буфета белый кувшин со всё ещё ярким узором. — Красота! Это из того сервиза?
— Да… кажется… — Ольга потянулась к найденному сокровищу, а Жан довольно разулыбался: кажется, убей он сейчас дракона, её глаза не светились бы таким счастьем. — Ой, — Ольга развернула кувшин и показала Жану на большой треугольный скол у самого носика.
— Ерунда, — воодушевлённый Жан отнял посудину и водрузил её на крышу буфета. — Если так развернуть, то и не видно.
— Чуть вправо поверни. Нет, влево. И глубже туда поставь.
Жан послушно выставлял кувшин, пока Ольга, обходя их с разных сторон, выбирала, как лучше — как менее заметен скол.
— Отлично вот теперь. Только буфет всё равно придётся выбросить.
— Зачем сразу выбросить? Починю я тебе этот буфет.
Ольга посмотрела на него и рассмеялась. Конечно, не починит — но ведь готов. Починить ей буфет.
— Идём дальше? — позвал Жан. — У нас ещё второй этаж.
— И мезонин, — Ольга подняла голову, будто глядя сквозь перекрытия. — Он небольшой, просто чердак с громким именем.
— Пусть будет чердак. Как скажете, госпожа графиня.
Жан шёл следом за Ольгой по запутанным комнатам и коридорам, про себя отмечая, что и где нужно будет сделать.
— Нам всё-таки придется кого-нибудь нанять, — сказал он, увидев в очередной комнате наполовину содранный кусок обоев.
— Или хорошо попросить, — беззаботно ответила Ольга. Она изрядно повеселела и успокоилась. Похоже, остальная часть дома уже не вызывала у неё таких сильных воспоминаний и эмоций.
— Если мы будем этим злоупотреблять, это вызовет подозрения, — заметил Жан.
— Какой ты зануда, Жан, — поморщилась она.
— Кто-то же должен быть осторожен. Ух ты, а пианино не вынесли, ты посмотри!
— Со второго этажа? — Ольга пожала плечами. — Кому оно нужно?
— Мне, например, — Жан подтащил стул к пыльному инструменту, уселся и с гулким стуком откинул крышку.
— О, не сравнивай себя и простых людей… — Она замолчала на миг, глядя на него. — Жан.
— Что? — он провёл по клавишам, смахивая с них невидимую пыль.
— Ты же не собираешься сейчас музицировать?
— Почему нет? Может, мы ещё откроем что-то вроде салона, — Жан задумчиво нажал несколько клавиш. Ольга, недовольно сложив руки на груди, встала у двери.
— Вряд ли это кому-то будет интересно. Перестань, Жан. Отвратительно звучит.
— О да, — он продолжил играть простую мелодию, прислушиваясь к звукам клавиш. — Расстроено, почти как ты.
— Оно всегда было таким, — раздражённо сказала Ольга. — Настраивай — не настраивай, а через неделю опять хрипит и скрипит на все лады.
— Не может же оно быть проклятым, — шутливо заметил Жан. — Значит, какой-то брак — что-то не так внутри. Привезём мастера, всё исправим… Постой. А ты-то откуда всё это знаешь? — он обернулся к ней, резко оборвав мелодию.
— Да я всё детство тут провела. Ненавижу и эту комнату, и эти клавиши, и эти звуки…
— Ах вот почему я никогда не слышал, как ты играешь! — он, смеясь, вернулся к пианино.
— Это не смешно, Жан. Ну перестань.
— Нет, ну я-то могу играть спокойно — мне никто не портил детство гаммами… — он продолжал то ли импровизировать, то ли пытаться сыграть что-то давно забытое.
— Жан!
— Знаешь, Оль, я тут подумал… — Он помолчал, упорно играя мелодию, которую Ольга никак не могла опознать. — Я подумал, через полгода, например, у нас уже будет опыт. Мы будем опытными музейщиками, правда? Нам же наверняка доверят и что-то посерьёзнее музея дворянского быта, а?
— К чему ты клонишь? — от простых звуков, половина которых приходилась на расстроенные клавиши, Ольге захотелось грохнуть крышкой прямо по пальцам Жана — пальцы всё равно заживут, а мелодия прекратится. Правда, Жан может обидеться.
— Мы могли бы взяться за усадьбу какой-нибудь знаменитости. Восстановить, сохранить... Тут недалеко есть Новоспасское(4) и...
— Ново...? — Ольга моргнула, соображая, о чём он.
— ...спасское. Там когда-то был замечательный сад: десятки беседок, фонтанов, каких-то мостков... тебе бы он точно понравился и...
— Жан.
— А?
— Усадьба твоего Мишеньки давно продана.
— Что? — Жан прекратил играть и с удивлением обернулся.
— Давно продана, — раздельно повторила Ольга. — Так давно, что там уже и не осталось ничего, никакого сада. Купцу какому-то. Лет... — она задумалась, считая, — …сорок, что ли, уже. Или пятьдесят.
— Ну, значит, — Жан снова продолжил музицировать, — теперь она государственная...
— Её разобрали, — прервала его мысль Ольга. — Кто-то, — она замялась, то ли вспоминая, то ли думая, называть имя или нет, — рассказывал мне, я помню, ещё так возмущался. Разобрали, увезли, кажется, на казармы или конюшни — не помню точно. Дома того просто больше нет. И сада нет.
— Mon Dieu(2), — тихо пробормотал Жан, задумчиво нажимая клавиши. Ольге стало его немного жаль: историю о том, как новообращённый вампир по своей первой же легенде попал гувернёром к будущему великому композитору, Жан пересказывал всегда с нежностью, не забывая добавить, что «потом, через двадцать лет, я его лечил, а он говорил, что я похож на его француза из детства... а француза он запомнил потому, что тот, то есть я, рассказывал ему про грозных русских партизан, а он как раз сейчас, то есть тогда — сейчас, сочинял что-то патриотическое(6), и как бы не наш дедуля стал прообразом... только дедуле не говори!»
Ольга подошла ближе и положила руку ему на плечо.
— А почему я этого не знал? — растерянно спросил Жан. — Где я был, когда это произошло?
— Ну, откуда же мне знать, где ты тогда был. Я же тогда тебя вообще не знала.
— Как давно... Mon Dieu... Столько лет... — мелодия под его пальцами зазвучала болезненно и жалко.
— Может, — Ольга говорила медленно, подбирая слова, — там что-нибудь и сохранилось. Съездим туда при случае. Недалеко же. Может, там этот твой сад... остался цел. Времени, чтобы развести парк или ботанический сад, нам всегда хватит.
Жан одной рукой коснулся её пальцев, а второй несколько раз повторил один мотив.
— А вот эта клавиша особенно дико фальшивит… — сказал он. — Послушай!
— Ты ещё залезь, посмотри, что там со струнами, — мягко усмехнулась Ольга.
— Не полезу — оно ведь не живое, я в его организме не разбираюсь. — Жан наконец закрыл тяжелую крышку. — Ну всё, всё. Идём, что там у нас дальше? Там снаружи был кованый балкон — как на него пройти?
Ольга кивнула и молча вышла из комнаты. Жан поспешил следом.
Дверь на балкон была распахнута — то ли приветственно, то ли безалаберно. Одна из занавесок сбоку — оборвана, другая — снята. Ольга застыла у чугунной решётки, обхватив себя руками, и смотрела куда-то вдаль.
Жан прошёл от одного конца балкона к другому.
— Тут только прибрать, — деловито сказал он. — Вымести мусор, покрасить решётки — будет наверняка красиво. Можно поставить какую-никакую мебель.
— Здесь и так хорошо, — печально ответила Ольга.
— Безусловно. Но пока только для тебя.
Он хотел сказать что-то ещё, но остановился. Она не оборачивалась и не отвечала. Жан подошёл ближе и осторожно обнял её за плечи. Долго вглядывался в линию горизонта, рассматривал открывшийся вид и окрестности.
— А что там? — спросил он, ткнув рукой в случайную сторону.
— Там речка, — едва разлепив губы, ответила она.
— М, — кивнул Жан.
— Деревенские дети бегают туда купаться, пока тепло. Там удобно и хорошо. Чисто. Безветренно. Так хорошо.
— Они и сейчас там. Слышишь?
Они прислушались к доносившимся издалека звукам. Оба слышали куда больше, чем положено простым людям, но уже привыкли и почти не обращали внимания на слишком шумное окружение.
— Я бы тоже не отказалась оказаться сейчас там, — мечтательно прошептала Ольга. — На берегу, у воды…
— Зачем? — не понял Жан.
— Примерно за тем же, зачем и эти дети, — рассмеялась она.
— М, купаться с крестьянскими мальчишками? С ума сошла?
Ольга почувствовала по голосу, как он насупился за её спиной.
— Ой, Жан, прекрати. Не те времена, — она говорила это очень часто последние лет двадцать.
— Какие б ни были, — теперь раздражённым был Жан. — Я бы не хотел, чтобы какие-то des adolescents effrontés(7) рассматривали мою жену.
— И без того рассматривать будут, — усмехнулась она. — И потом, как будто они увидели бы что-то плохое.
— Вот именно! — окончательно рассердился Жан.
Ольга замолчала, ища ответ, но вышло лишь прыснуть со смеху. Жан, только что искренно ворчавший и возмущавшийся, вторил ей. Они стояли на старом обшарпанном балконе возле облупившегося парапета и неудержимо, безостановочно хохотали. Их грело заходящее солнце, едва заметно трепал волосы тёплый ветер. Ольга закрыла глаза, замерла, стараясь плотнее вжаться в объятия Жана. Ей казалось — она хотела — чтобы этот миг был бесконечным, как вся их нынешняя жизнь.
— А там что? — прервал её мечты Жан.
— Где?
— Там, — он вытянул руку, указывая на купола за верхушками деревьев.
— Ах, там. Церковь. Обычная церковь.
Ольгин голос погрустнел.
— Старая, — заметил Жан очевидное.
— Ну да, конечно, старая.
— Я не о том.
— Я поняла.
Они замолчали.
— Давай туда сходим? — тихо попросила Ольга.
— В церковь? — чуть удивился Жан.
— Ну да. Там когда-то был очень хороший, добрый священник…
— Оль, ну когда это было… Ты вот когда тут была сама в последний раз? Лет сорок, пятьдесят назад?..
— Тридцать два года назад. Незадолго перед тем, как… — она не договорила: оба прекрасно помнили, о чём речь.
— Ну тоже приличный срок.
Они снова замолчали. Ольга широко раскрытыми глазами смотрела на маковки, торчащие за деревьями, и только сейчас действительно осознавала: как давно это было… Жан, наклонившись, спрятал нос в её волосах и уже сожалел о своих резких словах.
— Ты хорошо знала этого священника? — спросил он.
— Да, знала… Как может ребёнок, девушка знать местного священника…
— Как его звали?
— Отец Пёт… — Ольга осеклась. — Павел.
— Я не помню, чтобы ты была… религиозна?.. — Жан будто не заметил её оговорки.
— А это не религиозность, — Ольга посерьёзнела. — Знаешь, это вообще не имеет отношения к вере или церкви. Это… что-то другое. — Она остановилась, подбирая слова. — Что-то большее. Что-то, что сильнее любой религии. Глубже. Знаешь, можно вообще не верить в бога, но ходить в церковь и любить эту самую церковь — вот эту, конкретную, за парком, у реки. Эта церковь — часть того мира. Моего мира. — Ольга снова замолчала, кусая губы. Нужное слово не шло на ум.
— Родное, — вдруг произнес Жан.
— Да, — Ольга выдохнула с облегчением. — Родное. Оно всё здесь для меня — родное. За него и… — она не договорила.
Солнце уже почти зашло. Ольга осторожно разомкнула руки Жана, всё это время обнимавшего её.
— Пойдём уже закончим, — сказала она, — а то совсем стемнеет.
Даже в неярком вечернем свете он заметил, как покраснели её веки.
— Идём.
Они поднялись в широкую единственную комнату мезонина.
— Крышу можно будет как-то сделать красиво, — заметил Жан, глядя вверх, на прохудившиеся доски. — Можно даже застеклить.
— Ну, только если мы найдем здесь хорошего стекольщика, стекло… — Ольга тоже запрокинула голову, глядя на потолок. — В конце концов, средства, — и она снова вернулась к земным делам — к крепкому полу и старой мебели.
— Договоримся — выделят уж нам какой-никакой бюджет.
— Тогда ты и пойдёшь договариваться — я-то и слов таких не знаю, как их правильно вставить в речь…
— Разберёшься. Ты же директор, — ехидно заметил Жан.
— О боже, — Ольга закатила глаза. Похоже, он нашёл новый предмет для шуток — и ей это не нравилось.
— Здесь раньше что было? — спросил Жан.
— Да ничего. Хранили всякое старьё, которое жалко выбросить.
— Значит, найдём применение. Можно вот этот шкаф, кстати, вынести: он цел, он вполне пригодится вместо разбитых внизу… Оль, а что ты там делаешь?
Ольга ушла в дальний угол и теперь опустилась на колени возле тёмной неясной груды какой-то материи.
— Жан, — позвала она.
— Что? — он подошёл, обеспокоенно наклонился и положил руку ей на плечо.
— А вдруг… вдруг всё мое везение — вот в этом куске ткани? Не может же так везти, правда? — прошептала она, обернувшись и глядя ему в глаза.
— Нет, своё человеческое везение ты уже потратила, — ровно сказал Жан, — а вот у вампиров его просто море. Иначе мы не были бы бессмертны. Давай, показывай, что там ты нашла.
Ольга торопливо принялась перебирать складки. Пальцы плохо слушались, она негромко ругалась по-французски. Попробовала разорвать — не вышло.
— Дай сюда, — Жан протянул руку. — Где? Тут?
— Да.
Жан выпустил клыки, резко рванул ими крепкую ткань и отдал её обратно Ольге.
— Ну, что там?
Она сунула руку куда-то внутрь образовавшейся прорехи.
— Это штора, — пояснила она, не вынимая руки. — Она вся прошита-перепрошита. Тут во столько раз всё сложено — не разберёшь, как лежит вообще. Иногда мать тут прятала кое-какие ценности. На всякий случай. Я даже не знаю, чем ей не угодили сейфы или что там ещё можно использовать. — Ольга наконец вытянула из ткани то, что так усердно и нетерпеливо искала.
— Ну открывай же.
Ольга сжимала в ладонях небольшой туго набитый бархатный мешочек. Она на удивление легко развязала тесёмки, отодвинула сбившуюся штору и высыпала найденное себе на колени.
— Mon Dieu! — прошептал Жан. — Чистейший клад!
— Сокровище, — сквозь улыбку проговорила Ольга. Из горсти драгоценностей она вытащила первый попавшийся перстень и надела его на палец. — Красиво?
— Прекрасно! — даже не слукавил Жан, любуясь бледно-зелёным изумрудом на её руке.
— Только это не пойдет на музей, — быстро проговорила Ольга. — Это — моё.
— Кто же у тебя отнимет твоё сокровище, Оленька…
* * *
Старый пыльный фиат разгонял мрак ночи светом фар. С тарахтением, подпрыгивая на колдобинах, автомобиль проехал через парк, кусок леса и затормозил на берегу реки — тихом и тёмном в этот поздний час. Мотор замолчал, фары потухли — река и фиат на берегу освещала только полная луна. С обеих сторон машины распахнулись двери. Жан и Ольга выбрались наружу, вдыхая прохладный воздух.
— О боже, как хорошо! — Ольга стянула шарф и бросила его на сиденье. — Ну, а ты не хотел меня сюда пускать!
— Так днём же, — Жан стоял, осматриваясь: луна освещала заросли на берегу, блестящую воду, спускающиеся к воде ветви ивы. — Сейчас — делай что хочешь.
— Что хочу? А давай тогда, что ли, машину помоем, а?
— Что? — Жан резко обернулся к ней. — Ты серьёзно?..
— Грязная, как чёрт из дорожного ада, — она говорила самым серьёзным тоном. — У меня же есть там какие-то тряпки… И ведро даже было…
— Если это так необходимо, то ты можешь просто заехать на ней в воду, — предложил Жан и принялся расстегивать жилет с рубашкой.
— Так заглохнет. Сломается. Утонет.
— Вот и отлично — заживём без этой всей бензиновой вони и постоянного грохота.
— Жан!
— Оль, давай я просто признаю, что ты была права насчёт речки. Тут — прекрасно! И всё, и про остальное забудем, идёт?
— Нет, не идёт. Жан! Стой!
Вместо того чтобы продолжать с ней спорить, Жан, окончательно разоблачившись, вошёл в воду и нырнул.
Ольга, насупившись, недолго смотрела, как он рассекает тёплые речные воды.
— Чёрт с тобой, — пробормотала она. — Мы же за этим сюда и приехали, разве нет? Что бы ни говорили и ни… — она сбросила увязающие в песке туфли, стянула платье и бельё и последовала за Жаном.
— Сразу бы так, — проворчал он, выныривая возле неё.
— Ты похож на мартовского кота, — Ольга убрала с его лба прилипшие волосы.
— Я был похож на него, когда был с усами!
— Сбрив усы, сути своей ты не поменял.
— С этим трудно поспорить, — согласился Жан и настойчиво притянул её к себе.
Через несколько часов небо начало светлеть. Ольга, одетая в одну Жанову рубашку, сидела у самой кромки воды на поваленном дереве и рассеянно жевала травинку. За её спиной что-то плюхнуло, а затем песок зашуршал под шагами.
— Где был? — спросила она не оборачиваясь.
— Да так, поплавал вокруг, — ответил Жан. — Тут невероятно хорошо.
Ольга довольно улыбнулась.
Жан сел на ствол возле неё.
— Это тебе.
— Что это? — Ольга чуть отстранилась, чтобы разглядеть, что он протягивает. — Ого! Это же… А как ты туда доплыл?! Это бог весть где, далеко, как… Ох, Жан…
На её ладонях лежал крупный белый цветок кувшинки. Ольга спрятала нос в нежных лепестках и подняла глаза на Жана.
— Она не простоит и дня, — приглушённо пробормотала она. — Пахнет цветущим болотом.
— Пусть и не простоит. Тебе же все равно нравится.
Ольга, зажмурившись, глубоко вдохнула сладковато-сырой запах.
— Их местные зовут так странно, — проговорила она.
— Странно?..
— Адалин. Не знаю, почему.
— Это что-то цыганское?
— Возможно. Но красиво. Буду менять в другой раз паспорт — возьму себе такое же имя.
— Тебе не пойдёт. Ты слишком русская для этого имени.
— Я слишком вампир, чтобы мне что-то не подошло. Не веришь?
— Отчего же, верю, верю... Оля, а это кто? — вдруг настороженно спросил Жан, только заметив, что они не одни: возле фиата лазили два тощих пацана.
— Ах это, — она с неохотой оторвалась от цветка. — Это… наш завтрак.
— Нет, я понимаю, что это завтрак. Откуда они взялись и что они делают сейчас?
— Местные мальчишки пришли порыбачить. Я оставила двух, третьего выгнала. Сейчас они закончат мыть машину, а потом мы позавтракаем.
— Это эксплуатация… рабочего класса, — последние слова Жан произнёс невнятно, сквозь непроизвольно вылезшие клыки: он сам не заметил, как проголодался.
— Труд, Жан, облагораживает, — наставительно сказала Ольга. — Тем более — труд на благо общества, то есть — на благо нас. И потом, я думаю, нам стоит пустить слух про злых русалок в этой запруде.
— Про гневливого водяного тогда не забудь, будь добра.
— Ревнивого, ты хочешь сказать? — и Ольга, смешливо фыркнув, снова спрятала нос в лепестках.
* * *
18 лет спустя.
За городом грохотала канонада. Жан Иванович, встрёпанный, небритый, в рваном халате, вторые сутки носился по больнице, где заканчивалась эвакуация. Неожиданно он резко затормозил посередине коридора и обернулся, заглянул в полуоткрытую дверь опустевшего кабинета.
— Оля?..
Они не виделись почти три года: ровно с того дня, когда Жан бросил в саквояж свои вещи и ушёл из её квартиры. Сейчас он бы и сам с трудом смог бы пересказать, как это произошло. Не помнил — слишком путано это было и чересчур далеко зашло.
Жан осторожно прикрыл за собой дверь. Ольга сидела боком на едва живом стуле, странно и неловко прислонясь к спинке, как будто без этой поддержки упала бы в обморок. В голове Жана мелькнули события последних дней: она должна была уехать из города ещё неделю назад, со своим театром.
— Оля, что ты тут делаешь? Оль?
Она молча повернула к нему голову. Жан сглотнул: такой измученной, бледной и неопрятной он её ещё не видел. Даже во время той, другой войны, даже между набегами на город то красных, то белых, то неопределившихся банд — она всегда была одета, причёсана и ухожена как фарфоровая кукла. Высокомерна. Прекрасна. Почти величественна.
На стуле перед ним сидела, сжавшись, усталая, вымотанная Ольга, с перепачканными сажей щеками, в оборванном платье. Жан с ужасом заметил, что у неё дрожат губы.
— Хорошо, что ты ещё здесь, — едва слышно проговорила она. — У тебя есть кровь?..
— Да, сейчас, — он выбежал не дольше чем на полминуты — ему показалось, что кровь он искал не меньше часа, и, когда вернулся, уже не ждал увидеть Ольгу на месте. — Держи, вот. Это немного.
Она протянула руку за стаканом и жадно припала к густой красной жидкости. Выглотав половину, оскалилась и выпрямилась.
— Как же мерзко, — выговорила она, как выплюнула, — что кровь алкоголиков никак на нас не действует. Только пить противно. Где ты её взял, а?
— Сейчас у всех такая, — сухо ответил Жан, не жаждавший пересказывать, где добыл эти несчастные двести пятьдесят грамм.
— Только не у нас. Напиться бы, — она прикрыла глаза.
— Что у тебя с рукой?
— С… рукой?.. Ах, это. Ерунда, — она сделала ещё один большой глоток. — Уже почти приросла, — она наконец отстранилась от спинки стула и ощупала свою руку: целую, и лишь разорванный рукав говорил о залеченном ранении.
— Что?! Оля, тебя неделю уже не должно быть здесь! Что ты забыла в Смоленске?! Какого чёрта тут делаешь?! Где ты…
— … шляешься?.. Я домой ездила, — сказала она ровным, спокойным голосом и допила кровь. Протянула стакан обратно: — Спасибо, Жан.
— Оля, я сажусь в поезд через час. Ты отправишься со мной.
— Я почти ничего не успела забрать. Там всё так и осталось, — не слушая его, произнесла Ольга. — Так и осталось… лежать на полу. Что в карманах было — то и моё, — она коротко, горько рассмеялась.
— Оля, — Жан присел возле неё, — что и где осталось?
— Дома. Всё. И ничего, ничего не осталось, — прошептала она, глядя ему прямо в глаза. До Жана с трудом дошло, что она называет домом тот самый старый музей — да, для неё он был и останется домом. Хотя, похоже, уже и не останется.
— Это… — он отвел взгляд. В голове вертелись какие-то сухие утешающие фразы, но всё было не то.
— Жан, а помнишь…
— Что?
— Ты тогда так хорошо сказал: «родное». Помнишь?..
— Да, — он помнил, как неожиданно пришло на ум это русское слово. И как Ольга уцепилась за него, а он — обрадовался, что сказал что-то так удачно на её языке.
— Так вот… — Она опустила голову и облизнула губы. — Теперь у меня не осталось ничего родного. Ничего. Только я сама здесь остаюсь. Одна я.
Она встала и шагнула к двери, потом задержалась у самого порога.
— А ещё помнишь, — она улыбнулась, — помнишь ту картину?
Жан вопросительно наклонил голову набок: этого он не помнил. Ольга будто не заметила этого.
— Я вспомнила, где она. Это я, понимаешь, это я сняла её тогда. До ремонта ещё. И увезла с собой. И долго таскала с собой всюду. И даже… даже тогда к вам переехала с ней. К деду. Она так и осталась у него, у деда Славы. Стоит, наверно, где-то за шкафом, или он повесил вдруг куда: ему вообще должны были нравиться те белые цветы…
— Оль, дома деда больше нет.
— Да?..
Выражение её лица почти не изменилось, она лишь едва заметно на секунду плотнее сжала челюсти.
— Вчера…
— Вот видишь. И правда — ничего родного не осталось.
— Жан Иваныч! — кто-то распахнул дверь. — Вот вы где! Жан Иваныч, у нас не получается!
— Я бегу, минуту! Идите, идите, я сейчас! Оль… Оля?!
Он не заметил, как она выскочила из кабинета. Только увидел её силуэт на другом конце коридора.
«Diable!(8) Нельзя, нельзя отсюда уезжать! И надо завести запасы крови, а то эта сумасшедшая женщина ещё натворит чего от голода или, не дай Бог, найдет способ умереть… Ничего родного, говоришь, Оленька? Главное — что не “никого”»...
1) Какого чёрта
2) Боже мой
3) Варвары
4) Имеется в виду усадьба Михаила Ивановича Глинки Новоспасское, где композитор провёл детство и позже приезжал довольно часто. В 1882 году дом и часть флигелей были разобраны, перевезены в Коломну, где из этого материала были построены казармы.
5) Боже мой
6) Имеется в виду опера «Жизнь за царя», она же — «Иван Сусанин»
7) нахальные подростки
8) Чёрт!
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
