Новое дерево (джен)

Год 845. Трост.

— Не видела я это дерево, — буркнула Энджи на вопрос Франца про их с Яном прошлое укромное место для послеполуденного отдыха. — Я вообще-то жизнь свою пыталась спасти, не до деревьев было.

— Да брось, не преувеличивай! Ты должна была увидеть такое ветвистое одинокое дерево на холме, — Франц поднялся вслед за ней на бугор, шаркая башмаками по влажной траве. — Сама говорила, что уже пару дней как жила в лагере, когда титаны до стены дошли.

— Но тогда-то я откуда знала, что они прямо за мной не идут, а рыщут по южным лесам! — Энджи раздраженно топнула, подняв ворох желто-коричневой листвы, а затем зашла за скрюченный ствол и уткнулась в него локтями.

Троица обступила это низкое, вялое дерево, которое почти зигзагом выходило из бугра, оголяя свои окаменевшие корни, и возносило к холодному осеннему воздуху мертвую крону. Едва заметные порывы ветра тревожили его сухие ветки и срывали немногие оставшиеся сморщенные листочки. Ян прислонился спиной к шероховатому стволу и раскрыл альбом. Франц поддался наклону и откинулся чуть назад. Энджи осталась стоять и скучающе подперла ладонью щеку.

— Возле того было удобней сидеть, — Франц ухмыльнулся.

— Да не больно хочется сидеть в такой холод под каким-то деревом и бездельничать, — Энджи фыркнула, поправила очки и оглядела округу.

Но вид с бугра открывался прекрасный: на идущую вдоль лесной опушки дорогу и торчащие "шишки" сеновалов в голых полях, а дальше на узкие тропы, петлявшие к реке или ровными струнами тянущиеся к ближайшим фермам, окружавшим внутренний город. По воде неспешно шел паром, цепляясь своими валами за деревянные рамы, повторявшие изгибы реки. На его палубе пестрыми точками копошились пассажиры. Ян, воодушевленный тем, что удалось застать паром в городе, быстро набросал неказистый силуэт и расставил перевалочные башенки на его пути. Черные угольные разводы превратились в горы на горизонте, а острые игольчатые штрихи — в еловый лес, уходящий от стены вдаль. Угольные крошки Ян размазал пальцем по пасмурному небу. Энджи, почти лежа головой на стволе, наблюдала из-за его плеча.

— Мы же не ради одной картинки этой унылой серой реки тащились в гору в такой дубак? — она промямлила и поежилась.

— Нет, ради пары-тройки таких, — Ян заткнул кусок угля за ухо и осмотрелся.

Пару раз мазнув по новому желтому листу, он изобразил одинокую ель, растущую с противоположной стороны возле подножия холма, словно робко шагнувшую вперед, пока остальные высокие собратья серыми и зелеными пятнами маячили в стороне. Энджи, пролезши под стволом, теперь стояла между мальчиками и терла нос своими вязаными рукавицами. Ребята плотно прижались боками и переплели руки, но даже так ноябрьский воздух морозил их щеки и губы, а ветер задувал под пальто и в штанины.

— А, да пойдёмте уже домой! — Энджи сдалась, хоть и начала чувствовать тепло в ладонях. — Вы же не думаете ходить сюда и зимой?

— Ну так мы одеваться будем по-зимнему, сможем и зимой ходить. — Франц протер нос и поправил капюшон, отчего вся их цепь перекосилась.

— Ну уж нет, тут все заметет, и мы даже добраться не сможем... — она покосилась на Яна, который закостенелыми пальцами пытался дорисовать скрюченные ветки их нового дерева. — И никаких рисунков зимних полей у тебя не выйдет.

А Яну очень хотелось когда-нибудь зарисовать зимний пейзаж возле стен. Из года в год ему говорили, что он маленький, и зимой он лишь ходил с отцом за хворостом. В каком году он перестанет быть маленьким, родители умолчали. Из-за нагрянувшей катастрофы, Яну казалось, что об этом вообще можно забыть. И ведь он хотел нарисовать их ветвистое, стройное дерево на холме по ту, ныне утерянную, сторону Розы, а не эту скрюченную корягу, которую наверняка засыплет снегом по самую верхушку. Удивительным было то, что Франц нашел это новое тихое место с внутренней стороны Троста, аккурат наискосок от прошлого и почти одинаково далеко. Ян подумал, что летом, должно быть, здесь так же свежо и уютно, как там, но сейчас он лишь морозил пальцы, жался к Энджи и больше всего хотел чаю с шалфеем, чьи листья отец утром срезал с кустика в теплице и бережно уложил в специальную баночку. Еще он подумал, до какой степени будет раздражена мама Энджи, когда увидит, что дочь шмыгает носом и стучит зубами.

— Я думаю, пора домой. Вон ты какая... — он засунул альбом за пазуху и повернулся к друзьям.

— О, ты вдруг решил подумать? — Энджи ехидно улыбнулась, хоть от холода ей было трудно двигать уголками рта.

— Как-то резко зима настала, — Франц запрокинул голову и уставился в серое небо.

— Пойдем... ночью и снег может выпасть, — Ян протянул руку девочке, а та следом нетерпеливо схватила замечтавшегося Франца.

Втроем под руки они зашагали прочь с этого бугра с этим горбатым деревом и этим холодным ветром. Раз первое впечатление от нового места оказалось не из самых светлых и приятных, каждый думал, а не переждать ли все суровые зимние месяцы в тепле гостиных, не испытывая на прочность нервы родителей.

Всю дорогу до ворот они прошли молча, а войдя в город, Франц начал рассказывать про лесных зверей, меняющих зимой свой мех на белый, и про то, почему ели и сосны не сбрасывают свои иголки, и как рыба живет подо льдом.

Ближе к дому Франц рассуждал о том, как люди будут жить после покидания пределов Марии.

— Вы же останетесь в городе, когда наступит весна? — он поддел Энджи рукавом накидки.

— Спроси у моей матери, одной ей это ведомо, — Энджи скукожила лицо от холода, но еще и от обиды. — Она думает, что весной вдруг встанет твердо на ноги, возьмет меня хвостиком и пойдет жить по-новому, в безопасности, подальше от всех этих титанов и проблем. И что отец такой бестолковый был, и что даже если мы не увидимся больше, без него прекрасно справимся и будем жить еще лучше... а ведь папа, — она осекнулась и опустила голову.

— У тебя мама такая суровая. Наверняка это из-за пережитого, да? — Франц с грустью разглядывал хвостики девочки.

— Нет, сколько себя помню, она была такой... — голос ее был охрипшим и дрожал.

— Уверен, она хочет как лучше, она же взрослая, — Ян задумчиво посмотрел на торчащую над крышами башню центральной крепости.

— Значит глупая взрослая, которая собирается отказаться от приюта, просто чтобы не оставаться в долгу, — Энджи говорила в нос. — Но я... я рада, что вы не такие глупые, — она обернулась на Яна. — Я буду всегда благодарна твоей семье за то, что она приютила нас... — девочка удрученно улыбнулась, — могу уверенно сказать, что иначе собственная мать довела бы меня до гроба.

— Энджи! Не говори так. Она хотела испечь для тебя пирог и изо всех сил искала продукты, чтобы ты была сытой хотя бы в свой день рождения, — Ян наклонился к ней.

— Да знаю я... просто, — Энджи уже не могла сдержать всхлипы и не прекращая шмыгала носом.

Просто она так устала, так боялась, что мама оставит ее совсем одну, в мире, где нет больше безопасного уголка и уверенности в прочности стен, так злилась на себя за свои слабость и отчаяние, на маму, что ссорилась с отцом и на отца, что так отстраненно смотрел в ответ. Она все знала. Знала, как сильно мама беспокоится за нее, как оберегает и любит. Как ей было тяжело во время бегства за стену, как было тяжело жить в грязных и промерзлых бараках, как тяжело было сохранить свой светлый ум и рассудок. Как было тяжело прощаться с отцом… Хотя этого Энджи не знала, она могла лишь сравнить со своей горечью и вечно ноющей болью в сердце, но, наверное, маме было в сто крат горестней и больней. Значит и сердце ее было в сто крат крепче — Энджи захотела обнять ее так крепко, чтобы проверить, растопится ли той сердце, и смогут ли они наконец вздохнуть со спокойствием, как мать с дочерью, пережившие страшный кошмар. Потому она засеменила вперед, по полупустой площади к улице, на которой стоял ее новый дом. Потянула за собой своего нового друга Франца и нового брата Яна, чтобы вместе погреться перед новым камином с чашкой нового чая с шалфеем.

Новая их жизнь была столь же уродлива, искривлена и страшна, что и дерево на бугре, заменившее то стройное и обжитое, растущее на золотистом холме в старой беззаботной жизни, которая осталась по ту сторону стены. Но возле этого скрюченного нового дерева можно удобно устроиться, закинув руки на ствол и любуясь рекой и лесом, смотреть на их живописные отражения в желтых страницах хлопковой бумаги, слушать бесконечные усыпляющие рассказы о какой угодно мирской ерунде и продолжать жить. Хоть для этого и надо было набраться сил и потерпеть до весны.