Тяжела голова, что носит корону (гет)

— Не я взошел на трон, матушка. Это трон опустился мне на плечи. 

Ахмед помнил, что сказал Валиде в ту ночь, когда на него напал подаренный братьями Гирей лев. Как будто это было еще вчера. Еще вчера он сидел на кровати, замотанный окровавленными бинтами, с опущенной на руки своей матери головой и шептал ей о своей горечи. Она же в это время мягко гладила густые черные волосы, целовала макушку, и слезы ее падали юному повелителю на щеки. С тех пор прошли долгие годы. Разъяренный лев не был единственным испытанием, выпавшим на долю юного падишаха, — судьба протащила его через огонь и воду. А вместе с ним протащила и тех, кто был рядом.

Восстание янычар. Злость, страх и гордыня сменяли друг друга. Ахмед был в ярости: как же могли его подданные пойти против него? Он — падишах. Тень Всевышнего на этой грешной земле. Его подданные обязаны смиренно ждать его воли, а не обнажив сабли стоять у ворот дворца. Кто посмел бросить во властелина мира камень? И беспокойной птицей билась в голове мысль: что было бы, если бы на помощь не пришел Махмуд Хюдайи?

Тогда же Ахмед усвоил свой первый урок: голодный пес способен разорвать своего хозяина на куски. И трон не защитит.

После он подолгу сидел в покоях, рассматривая тот булыжник. Подушечками пальцев проводил по его острым краям, сжимал в ладони и тонул в размышлениях, не замечая боли. Если бы не Кёсем — лежать бы этому камню на душе мертвым грузом.

Затем — брат Мустафа…

Ахмед прочел однажды в записях своего предка, Султана Сулеймана: “Благодарю Всевышнего, что не послал мне брата, с которым бы я боролся за власть”. 

У Ахмеда брат был. Младший. С пухлыми щечками, светлыми кудряшками и жареными каштанами в руках. Наследник трона. Угроза власти. Игрушка в руках предателей.

Находясь в своем секретном саду — убежище от всех невзгод жестокого мира — он чувствовал: душа в эту минуту делилась на две части. Одна половина — падишах, для которого выше собственной власти и порядка в государстве нет ничего. Который подчиняется законам, издает их, карает непокорных. Всегда поступает как должно.  Другая же — он сам. Сын. Старший брат. Внук. Человек из плоти да крови. Страждущий, плачущий, надеющийся. Скорбящий, испуганный, любящий Ахмед.

И чем глубже затягивал в свое болото султанат, тем чаще приходилось выбирать между ними.

Законы требовали казни. Власть тени не терпит и если уж не сам Мустафа, так шакалы вокруг трона захотят использовать его в своих интригах. 

Сердце робко просило пощадить. Бросить все, побежать стремглав в подземелья, оттолкнуть палачей и унести оттуда мальчишку.

В ту ночь на чаше весов милосердие оказалось тяжелее порядка.

Ахмед думал, что оспа — последнее, что выпало на его долю… Болезнь практически отняла его жизнь и не было впереди надежды. Куда уж может быть хуже? Лежал без сил на кровати, а к нему даже лекари подходить опасались. Прикасались лишь в толстых своих перчатках и наблюдали за ним из-за масок в виде клювов. В те редкие часы, когда у падишаха все же находились силы открыть глаза и пошевелиться, он предпочитал размышлять. 

Ахмед боялся. Боялся умереть, потому что по сути и не жил до этого. Даже до возраста старшего брата не дошел. Боялся ответственности, каменной плитой свалившейся ему на плечи и чуть ли не похоронившей под своим весом. Страшно подумать: он даже санджаком никогда в жизни не управлял, а теперь в его руках огромное государство и цена ошибки — того самого опыта, о котором часто говорил Махмуд, — непомерно высока.

Падишах должен принимать решения. Даже если не уверен. Даже если хочется сбежать в сад, зная что не найдут, и не выходить оттуда до конца дней. Сминая в отчаянии пальцами простынь, Ахмед клялся себе: если только выберется, если только выживет — возьмет в свои руки власть как подобает. Будет в его государстве порядок. 

Он больше не будет бежать. Станет смелее и крепче — так, чтоб эта ноша стала по плечу.

Ахмед лежал на кровати, сжимая сколько было сил кулаки. Лежал и знал, что скоро к нему придет его Кёсем, после того как ее осмотрят лекари. А еще падишах знал — там, за дверями денно и нощно дежурит его мать и, в отличие от него, не теряет надежды.

Теперь же он сам сжимал в объятьях тело Валиде, умоляя очнуться. И неважно совсем, что он Ахмед I, четырнадцатый Султан Османской Империи, ее несгибаемый стержень и главная опора. 

Для своей Валиде он — преданный ей единственный сын. А она — единственная, кто был безраздельно на его стороне с момента восхождения на трон и до последнего своего вздоха. 

Сердце Ахмеда болезненно сжалось. Лекари не успеют. 

— Скорее! — кричал падишах в отчаянии. 

Чьи-то руки приблизились к лицу матери. Хюмашах Султан он смог заметить лишь сейчас. Она подносила к губам зеркальце раз за разом, но в конце-концов прошептала: “мои соболезнования, Повелитель”. Ахмед почувствовал, как ее ладонь мягко сжала его плечо.

Он задохнулся. 

Нет. 

Этого не может быть. 

Он отказывается это видеть. Слышать. Чувствовать. Осознавать. 

Не в силах вздохнуть, падишах поднимается с колен. Тело Валиде теперь в руках Хюмашах. Ему самому нужен воздух и прямо сейчас. 

По щекам течет горячая влага и глаза застилает пелена. Он не повелитель. Какой же он падишах? Какой же он всемогущий? Не спас. Не смог. Оказался слишком слаб.

На ватных ногах, едва разбирая дорогу добрел до покоев. Сил хватило лишь на сдавленное "никого ко мне не впускать". Стоило стражникам закрыть двери и рыдания вырвались наружу с невиданной силой. Плакал ли Ахмед когда-нибудь так? Пожалуй, даже когда шелковый шнур обвил шею Махмуда, он не плакал. Стоял на коленях, придерживаемый за плечи палачом и обессиленно смотрел, как синеет лицо брата. Он понимал, что их смерть — вопрос времени. С отцом, который даже в собственной тени видит предателей, не удивительно.

Когда Ахмед вонзил саблю в сердце Дервиша, ему было горько. Безумно горько. Этот человек был наставником, старшим другом, учителем. Практически отцом. И все же падишах был готов. Это решение принималось не один месяц и, как бы сильно ни хотелось Ахмеду его отменить, он не мог. В этот раз Султан в нем должен был победить. Иначе не быть порядку.

Но Валиде...

К этой потере он не был готов. Ахмед задыхался, упав на колени и руками держась за тахту. Сбылся худший его страх. Решение, которое он принял, как падишах, уничтожило его семью. Вместе с матерью умерла и часть него самого — большая, судя по тому, как больно теперь было внутри. Чувство вины жгло и ничем его было не унять. Как к этому можно быть готовым?

Тихий шелест платья. Ну и какой стражник в силах остановить Кёсем? Ахмед захлебывался слезами, тонул в них, и единственным, что не давало пойти ко дну окончательно, была мягкая женская рука, крепко сжимавшая его ладонь, да тихим шепотом сказанное "ты сильный, ты самый сильный".

Лишь одному падишаху известно: власть есть прежде всего тяжкое бремя, и тяжела та голова, что носит корону.