Пунктир (гет)

Примерно раз в три месяца Сакура хочет отпуск. Особенно в зимний влажный холод, как сейчас. Тут не то что на работу — на улицу не выйдешь без сожаления об утраченном тепле. Оно, домашнее и уютное, быстро выветрится и растает, как редкий снег на асфальте.

Промозглое утро загоняет её домой жестко и бескомпромиссно. После суточной смены другого и не хочется, но как было бы приятно возвращаться, допустим, не сквозь толкучку в метро и автобусе, а через какой-нибудь сквер… И чтобы лицо не морозило, руки не отваливались и ноги не хотели подкоситься. Но взять отпуск, когда уволились сразу две коллеги, не позволяет совесть. Не одно так другое.

Традиционный дом — это кошмарные сёдзи и фусума, даже если вход застеклён, отсутствие теплых полов — зато татами! — и европейских кроватей, потому что так повелось! В похожем Сакура живёт в детстве и совсем не скучает, а сейчас все чаще жалеет, что решила съехаться с человеком, предпочитающим лицемерно пользоваться благами цивилизации, но спать на полу.

Вещи — сумку и рюкзак — она бросает в коридоре, стягивает с себя сначала тяжёлое пальто, потом объёмную толстовку, убирает обувь и думает: ванная или спальня? Заманчиво и то и другое.

В итоге она крадется по темному и стертому деревянному полу коридора в термоносках, размышляя, стоит ли так осторожничать: может, Мадара уже и не спит…

Шесть утра — это неоднозначное время для человека, работающего в полиции. У него, если она не ошибается, вроде бы выходной, но даже начальству — особенно начальству — иногда приходится вскакивать по утрам и прорываться сквозь ту же утреннюю толкучку в метро, которую только недавно пережила Сакура. Машина ведь в сервисе.

Но, отодвинув перегородку из дерева и бумаги, Сакура понимает, что хоть утром его подчиненные справляются со всем сами либо еще не добираются до работы. Мадара спит на животе, как обычно сбив подушку на татами и вместо нее используя левое предплечье, с натянутым на голову одеялом. Прикусившая сначала верхнюю, а потом нижнюю губу Сакура очень старается не засмеяться. Глава отдела по особо тяжким предпочитает, чтобы мерзло что угодно, но не голова.

От ощущения, что она возвращается к кому-то, кто будет ей рад, даже большим пальцам ног становится немного теплее, а от вида спящего Мадары сердце будто становится мягким и легким.

Он чутко вздрагивает, стоит ей вздохнуть. Щель между одеялом и матрасом — как-то раз он с абсолютно каменным лицом доказывает ей, что задохнуться просто невозможно — расширяется. Из нее виднеется часть лица с сонным мутным глазом. Некоторое время Сакуру разглядывают расфокусировано.

Она одними губами сообщает: «Выходной».

Ками-сама, наконец-то они совпали!

Его вздохом можно сдуть и надуть воздушный шарик. Мадара сдвигается в сторону, молча освобождая ей половину футона, и пытается нащупать за спиной подушку.

Нужно раздеться и принять душ, лучше горячий, чтобы больничный запах растворился в воде и стек в канализацию… Сакура стягивает на ходу теплую водолазку и забирается к Мадаре под бок. Найденная подушка за секунду до этого оказывается на том месте, куда опустится голова Сакуры. Уже согретая постель — это лучшее, как кажется сейчас, что вообще случалось с ней за всю жизнь. Сакура ерзает, пытаясь впитать побольше и почувствовать, как тело отмерзает.

Он обнимает и устраивается так, чтобы опираться подбородком об ее макушку. Горячая ладонь проскальзывает под футболку и поглаживает поясницу лениво и медленно. Сакура со стоном зарывается в грудь Мадары лицом, обхватывает за талию и еще и закидывает на него ногу.

— Тепло-о… — тянет она.

— Еще как, — тягучим и сонным голосом соглашается Мадара и придерживает ее бедро. — Спи. У меня… — зевок, — выходной… Никуда не уйду.

Сакура притискивается еще ближе, хотя, казалось бы, остается только вплавиться в чужую кожу.

Нет, в такие моменты даже традиционный футон и раздвижные двери прекрасны, удивительны и комфортны. Хорошо, что она все никак не соберется вернуться к себе…

Возможно, вскоре подчиненные Мадары, чтоб им икалось, доберутся до работы и поднимут его по какому-нибудь вопросу, и ему придется встать и дыхнуть на них огнем, но сейчас он держит ее в руках и постепенно засыпает сам.

А душ… чувствуя, как по телу бежит горячая волна, Сакура думает, что повышение температуры растворит запах больницы не хуже, чем отдушка кокоса и ванили парфюмированного геля.

В темноте двоим тесно.

— Какая из них пара, — цокает женщина, наблюдая со стороны лестницы.

— Выбирать не умеет, — у согласившейся с ней второй презрительно поджимаются губы.

Несмотря на различные мнения, они обе стоят вплотную друг к другу, скрестив руки на груди, только вторая женщина имеет изящную осанку, а первая стоит так, будто ее не способен сдвинуть даже тайфун. Потому что выбранное место удачно скрывает их от взглядов смотрящей телевизор пары. Это стоит того терпения, с которым женщины друг к другу относятся.

Пару, впрочем, они и не интересуют. Два ведра сырных шариков, литр «Dr. Pepper», тонкая пластина экрана телевизора, передающая все оттенки красного, и эти двое даже не оглядываются.

— Ох, Сакура, дочка… И красивая, и умная, и трудолюбивая, а тут такое, — качает головой первая женщина. — А ваш!..

— У Мадары прекрасное образование, работа и репутация, — металлически отрезает вторая женщина. — Я молчу, сколько поколений в нашем роду!

— Репутация! Да-да, слышала, — первая обжигает вынужденную соседку уничижительным фырком. — Род ваш давно от политики отошёл, теперь просто потомственные полицейские и прочие… госслужащие.

Вторая делает вдох через нос, крепко сжав зубы:

— У вас и такого нет.

Пока родительницы старательно не пихаются, а просто меняют позу, чтобы не закостенеть, громкость телевизора повышается.

— Ты же не стреляешь в тире без наушников, — замечает Сакура, дёрнув пульт к себе.

— А ты не читаешь по губам, — безупречно отбивает Мадара, но пульт все-таки оставляет в ее руках.

Довольная собой Сакура уменьшает звук, снова устраивает голову на бедре Мадары и тянется к большому пивному стакану, из которого торчит черная трубочка. Ему ничего не остаётся, как вздохнуть через нос, устало сощуриться и откинуться на спинку дивана. Перед ними на большом экране во всю мощь современных графических технологий демонстрируются без цензуры материалы к громкому делу десятилетней давности.

— Как только смотреть такое можно, — бормочет первая женщина, следя за передачей с непередаваемым отвращением, — это что сниться будет…

— Ничего не будет. Вашу дочь четыре будильника разбудить не в состоянии, — вторая женщина переступает с ноги на ногу.

Сакура заламывает трубочку, лениво наблюдая за ходом расследования, изредка тянется к ведру с сырными шариками и хрустит ими, пачкая кончики пальцев в масле. Предусмотрительно лежащие стопкой салфетки рядом с коленом Мадары спасают обивку дивана.

— У вашего сына выходных больше, — первая женщина вскидывает голову.

Пластик с треском действительно переламывается. Вздохнувший Мадара тянется к своему стакану, чтобы достать трубочку и дать ее Сакуре.

— Ты ее облизывал? — спрашивает она и умиленно надувает щеки.

Мадара молча смотрит на нее долгим взглядом.

— Мы делимся телесными жидкостями каждый день.

— Да, и он успевает не только работать, — вторая женщина делает акцент, — но и бывать дома.

— Да-а! После того, как тут все переделал, грех дома-то не бывать. Если время есть, — фыркает первая. — В мое время бы такую гостиную! И полы теплые… Старым домам всё-таки без ремонта только загнивать.

Вторая делает глубокий вдох, но выдыхает носом и едва слышно, вежливо отвечает:

— Вам лучше знать. У вас ведь… свой дом нежилой?

Сакура ёрзает и вместо ответа обтирается щекой о бедро Мадары. Он со смешком гладит ее по ребрам, автоматически поправляя задравшуюся ткань красного топа, и подливает газировки. Брызг долетает до подбородка Сакуры, и она его невозмутимо слизывает и пихает Мадару лбом.

Фото на экране сменяется, а голос ведущего становится чуть громче. Сакура заинтересованно поворачивает голову, а Мадара прищуривается на экран и всё-таки тянется за пультом. Недолгая борьба — Сакура все же теряет преимущество и сдается, предварительно попытавшись укусить партнёра за колено. Получается так себе, и как в качестве отвлекающего маневра, так и в качестве мести. Разве что Мадара смотрит на нее внимательно и выжидающе, даже не моргает, будто предлагая сделать что-нибудь похожее снова. Неловко завозившись, Сакура поворачивается так, чтобы смотреть исключительно на экран и демонстрировать покраснение только одной стороной лица

Вторая женщина с тонкой насмешкой вздыхает, но ничего не успевает сказать — изображение меняется.

Обе застывают в своем укромном уголке, забыв о том, что только что выясняли, кто устает на работе больше, и собирались обсудить, чьи воспитательные методы оказались провальными.

— Кошмар! — первая с омерзением растирает себе предплечья. — Как это можно на ночь смотреть?!

— Мне тоже не нравится, — соглашается вторая, предпочитая видеть что угодно, но не экран телевизора, потому что иначе может охнуть, чем покажет слабость первой.

На внимание пары это не повлияет. Женщины давно привыкли, что их никто не замечает, а значит, можно ругаться на всех громкостях, но... Но обеим приятно думать, что они всего лишь наблюдают из тени, а не оказываются скрыты ей навечно. Если притворяться, что два голоса могут быть замечены, то выносить существование становится проще.

А ведь так обидно, что старший, даже если не самый любимый, сын больше не обернется, а единственная дочь не попросит не влезать в ее жизнь. А как хочется, чтобы действительно услышали и послушали! Какая из этих двоих семья, честное слово!

Разросшийся на сиденье дивана мицелий оранжевой и белой пряжи медленно стягивается непрерывным движением крючка в пушистое полотно. Сакура сидит, скрестив ноги, и примерно раз в несколько рядов вспоминает о том, что нужно выпрямить спину.

Невыносимый день кончается. От усталости голова тяжёлая, не успокаивает даже жёлтый свет — лампа слева от дивана на тонкой ножке даёт густой круг, растекающийся по синей обивке. Еще немного, как кажется Сакуре, и атмосфера затянет ее в дрему так же, как она делает крючком с ангорской шерстью. Ничто другое в последнее время не помогает, как бы она не устала, как бы ни хотела закрыть глаза и проснуться утром.

Раньше Сакура вяжет шарфы, свитера и носки — самое нужное — просто потому, что ей это нравится: развивает мелкую моторику, помогает концентрировать внимание, к тому же, еще и дает видимый результат. Например, на ней пушистые зеленые гетры из мохера, законченные на прошлой неделе. Сейчас вязание с присущей ему монотонностью помогает переключиться с событий дня на шорох пряжи, тянущейся от клубка. Шерстяные нитки соединяются с тягостными мыслями, тревогой и ощущением безнадежности и вплетаются в полотно быстро двигающимся крючком, оставляя после себя тишину в голове.

Носки Сакура вяжет после того, как пришлось оперировать тоддлера, за которым не уследили родители, и он выпал из окна третьего этажа. Время смерти она объявляет в половине первого ночи. Это уже четвертый год, как она работает в госпитале хирургиней, но смерти детей до сих пор рвут ей сердце, и никакой крючок не способен соединить его без следа.

Сегодня она теряет пропуск, получает нагоняй от заведующей, сталкивается с дикими родственниками пациентки, хотя они должны были наброситься на ее коллегу, а еще и чуть не попадает под машину соседа. Разувается дома она уже после полуночи и не может заснуть уже больше сорока минут.

Тут никого. Мадару затягивает корпоративная культура, и он вынужден согласиться на пьянку вместе со своим другом. Даже госслужащие высшего звена не всегда могут отказаться от намикая. Может, и к лучшему, в такие дни Сакура долго ворочается, а на секс, после которого она засыпает мгновенно, практически нет сил… Как завтра их найти?

Еще и сосед!.. Его дом прямо напротив дома Мадары, и из него вечером может доноситься и музыка, и громкие разговоры собравшейся компании, и звуки бейсбольного матча. Просто невыносимо! Говорят, что он рос за границей и вернулся на историческую родину только после получения наследства. Этим можно объяснить то, как он не считается с социальными нормами. Соседи сбоку от него не добиваются никаких результатов, даже пожаловавшись в полицию.

Единственный, кто приводит паршивца в чувство, это Мадара. Совсем, кстати, недавно… Но мальчишка, а ему где-то около двадцати трех, как чувствует, что сегодня хозяина дома напротив нет. Слава Ками-сама, концерт продолжается недолго — Сакура выходит из душа и понимает, что наступила тишина.

В прихожей хлопает дверь. Сакура оборачивается и привстает на колени, отложив вязание и опершись об спинку дивана локтями.

Мадара возвращается так рано?

Это правда! Он, фигура в черном офисном костюме, присев на гэнкан, снимает обувь и оставляет портфель около подставки для зонтов. Стоит увидеть его, как сразу хочется в кровать: вдруг заснуть, прижавшись спиной к спине, все же получится? Даже наполнявшая голову весь этот бесконечный день тяжесть становится выносимой.

— Еще не спишь? — Мадара ослабляет узел галстука и проходит в гостиную шатко, чуть прихрамывая. На его лице заметна печать такого же недосыпа, как и у Сакуры.

Она качает головой и молча поднимает двухцветный шарф, вяло машет им в воздухе.

— Ярко, — Мадара растирает тянущуюся к изделию нить. — У тебя таких два.

Сакура пожимает плечом. Их легче всего вязать, а носков у нее уже шесть пар. Хоть раздаривай соседям и коллегам.

— Еды нет, — говорит она, когда Мадара посматривает в сторону холодильника. — Ты голо… ты что, сбежал? Совсем не пил?

Перегнувшись через спинку, она принюхивается и понимает, что от Мадары пахнет чем угодно, но не алкоголем. Слабым и почти выветрившимся парфюмом, автомобильным ароматизатором, полиролем для машины, а еще едковатым и смутно знакомым.

— Обошлись без меня, — лаконично отмахивается Мадара и обходит диван. — Сама ела? — кидает взгляд на мотки пряжи. — Что-то на работе?

Можно рассказать многое. И о скандале, и о заведующей, и пожаловаться на рассеянность и пропажу пропуска, и сообщить, что терпения к соседу с его машиной осталось совсем немного. Вот последнее Сакура и пересказывает.

Лицо Мадары меняется. Он окидывает ее взглядом снова, явно ища травмы. Но на ней ни царапинки, и, убедившись в этом, Мадара опускает плечи и снова приобретает тот усталый вид, с которым вернулся домой.

— Он съезжает завтра, — сообщает он и заправляет Сакуре за ухо торчащую прядь. — Слышал от Ичи-сана. Только с ним столкнулся.

— Хорошие новости-и-и-и, — протягивает Сакура и бросает недовязанный шарф на диван. — Тишина и покой!

Мадара смутно улыбается левой стороной лица и проходит на кухню, к холодильнику, чтобы открыть и убедиться: Сакура права. Там ничего нет. Немного старых солений, бутилированная вода, остатки сыра и одно яйцо. Это она помнит хорошо.

— Схожу в комбини, — он закрывает дверцу, звук доносится до гостиной.

— Я думала, ты поешь с подчиненными… Самой не особо хотелось, — вздыхает Сакура и снова садится со скрещенными ногами. — Сходить с тобой?

Иногда они так делают. С их бешеным графиком хотя бы двадцать минут вечером вместе — это уже везение. Но Мадара, что-то просчитывая, на секунду позволяет взгляду потерять фокус и качает головой.

— Отдыхай.

Немного лицемерно, но Сакура надеется, что он так скажет. Меньше всего хочется снова на гудящих от усталости ногах выбираться на улицу. Ему ничуть не лучше, конечно, но… Но если бы он согласился, Сакура накинула бы флисовую громадную толстовку, всунула ноги в кроссовки и действительно пошла бы с ним. Так тяжело и скучать, и желать отдохнуть одновременно.

Он не возвращается долго. Она даже умудряется задремать, а просыпается от звукового сигнала, издаваемого электронным замком. С собой Мадара приносит сэндвичи и булочки с пастой адзуки. Мучимая совестью Сакура целует его в плечо, когда он садится рядом и протягивает ее часть. Вкус запоминается плохо, потому что она все же засыпает на диване.

* * *

Где-то через неделю, возвращаясь домой снова после полуночи, она заворачивает за угол и понимает, что у дома напротив стоит полицейская машина. Голубые огни мерцают в полутьме, заменяющей городу полноценную ночь.

Оглянувшись, Сакура замечает Ичи-сана, который стоит за приоткрытой калиткой и тоже наблюдает с недоумением.

Что случилось?.. Вздохнув, она ощущает, как едва живое от нагрузки тело царапает изнутри тревога. Даже подойти и спросить почему-то не получается: ноги просто не идут.

Звуковой сигнал замка снимает оцепенение. Сакура дергается и поворачивается к своему дому, понимает, что на улицу вышел Мадара. Он находит ее взглядом и щурится.

— Иди домой, — зовет и скрещивает руки на груди.

Ничего не понимающая Сакура решает: в случае чего, к ним постучат и попросят либо помощи, либо дать показания, либо что-нибудь еще.

Мадара притягивает ее к себе и направляет, обняв за плечи, к двери. Поддавшись, Сакура опирается об него и надеется, что никто к ним все же не зайдет. От Мадары приятно пахнет едой и парфюмом, из дома тянет теплом и жёлтым светом прихожей. Легкая тревога рассеивается.

— А что произошло? — спрашивает Сакура, разувшись.

— Точно не знаю, — Мадара проходит вглубь дома, и его голос шлейфом тянется в сторону кухни. — Говорят, пропал.

Можно сказать, что лучше бара в пятницу вечером места не найти. Но вампиршам, работающим, как и люди, семь-семь с редкими плавающими выходными, хочется отдыхать не в шумных местах, а где-нибудь дома. Сакура спорит с Ино то вяло, то упрямо, то пассивно-агрессивно не меньше получаса, но своего добивается.

Легко хотеть танцевать, снимать рилсы и тратить кучу денег на коктейли, но пусть попробует повторить после месячного недосыпа, со сверхчувствительным слухом и таким же зрением. Может быть, ей и сложнее убиться от переработок, а на фоне замотанных коллег она выглядит неприлично хорошо, но у каждого преимущества есть обратная сторона. Накопительная сторона.

— Могли бы пить Маргариту, — в сторону замечает Ино, держа бокал с пивом обеими руками. В свете тускло горящего ночника и отбрасывающего голубые пятна экрана макбука ее лицо кажется особенно суровым.

Сакура молча пододвигает к ней глубокую миску со снеками. Они устраиваются на кровати бок о бок, обкладываются банками с пивом, пачками с чипсами. Сакура подпихивает под поясницу скрученный в валик плед, а Ино облокачивается на громадную желтую диванную подушку с кисточками.

Парадокс: подушка есть, дивана нет. Потому что однажды Ино решает, что жить с родителями неудобно, с парнем ей не нравится, а до сожительства с лучшей подругой нужно еще дойти. Поэтому в крошечной студии есть место для кухонного закутка с громоздящимися там навесными полками, туалета, ванной и прихожей. Гостиная, она же спальня, имеет скромное наполнение: стол, кровать у окна, к ней приставную тумбочку, покрытую не пылью, а крошками, и напольную вешалку.

Именно на стол, придвинув его к кровати, устанавливается макбук с включенной дорамой о мрачных жнецах.

— Могли бы заказать сырную тарелку, — отхрустев чипсиной, говорит Ино и сёрбает пиво.

Наклонившись вперед, Сакура несколько раз нажимает на кнопку прибавления громкости на клавиатуре.

— А могли бы попасть в приключение! — перекрикивает будущую жертву убийства Ино.

Спасибо, Сакура уже попадает. До сих пор ходит и оглядывается, а ведь сверхъестественное существо!

Она всего-то на выходных выбирает активный отдых: туристическую горную тропу с небольшой группой. Море зелени, небанальная физическая нагрузка, которая не помешает и вампирше, интересная компания, старое синтоистское святилище в самом конце маршрута.

Все бы хорошо, но она так давно не заглядывает в новости, что и не думает прихватить с собой человеческий набор для самозащиты. От вампира не поможет, а вот от обнаглевших и обознавшихся людей очень даже.

Сакура плохо знает, что происходит у диаспоры на Хоккайдо, но, судя по тому что приходит в себя на чердаке в незнакомом городе, нужно наведаться и навестить их старейшину. Она — в отличие от члена одной из тех семей — не заслуживает транквилизатора, пластиковых стяжек, потраченных зря денег и психологической травмы. Почему порядок не поддерживают там, а охотникам под руку попадает она?

К счастью, обознавшийся охотник понимает свою ошибку. К несчастью для него, Сакура приходит в себя ровно в тот момент, когда в доме находится ещё один охотник, старший. Позже окажется, что на чердаке Сакуру прячут именно от него. Не потому что он опасен для нее, а потому что наличие Сакуры на чердаке опасно для репутации того, кто ее поймал.

То, что он сначала прижимает пальцы к переносице, потом хладнокровно и оценивающе смотрит на Сакуру, появившуюся на верхнем пролете лестницы, а затем уточняет, что происходит, очень удачно. Она благодаря этому — и капельке шантажа — получает возврат денег за экскурсию, оплату следующей, извинения и обещание больше никогда к ней не приближаться от младшего охотника.

Чтобы ему жизнь медом не казалась, Сакура требует, чтобы ей помогли спуститься, и вполне искренне заявляет, что не даст к себе прикоснуться младшему.

Скрипя зубами, охотник-старший сносит ее на руках, пыша очевидным желанием скинуть ее с лестницы и посмотреть, как приземлится. Если быть честной, то Сакура боится больше, чем показывает, даже если знает о своей невиновности. Но желание подпортить жизнь похитителю перевешивает.

А кто же им виноват, что печати, которыми дом практически обклеен полностью и снаружи, и внутри, не позволяют даже наступить на защищённую территорию? Сакуре везёт, что на третьем этаже явно недавно перекладывали полы, а защитой озаботиться не успели. Поэтому она тогда держится за шею охотника и корчит его младшему коллеге рожу. На всю жизнь запомнит, что такое ориентироваться по цвету волос!

Хватит с нее приключений. Когда понадобится ещё одно, она найдет охотника-старшего и пригласит в бар. В первую встречу не догадывается, как-то не до этого: всё-таки пробуждение в доме не обычного человека, а способного ее убить, может в первый раз потрясти.

От старшего охотника приятно пахло: теплой кожей, парфюмом — бергамот, сосна, кедр — и новым кожаным салоном. Вспоминает Сакура об этом факте совсем недавно и никак не может решить: смешно ей или все же стоит задуматься. Впрочем, на такую защитную реакцию она согласна.

Сакура чокается с зажатым в руках Ино бокалом, отпивает, откидывается на немного раскрутившийся из валика плед.

Красивых мужчин в рядах охотников стоит запретить.

Этого недостаточно, знает Мадара, стоя у приоткрытой сёдзи и вдыхая утренний холодный воздух. Никакой солнечный свет, пока бледный и полупрозрачный, только обещающий превратить небо в розовое зарево, его не спасет.

Если он выпьет кофе, то не сможет заснуть ночью, от зеленого чая тошнит, а черный заканчивается ещё вчера. Обычно что-то теплое, способное согреть изнутри, растворяет остатки дурного сна.

Хватит и теплой воды, решает он.

Раз за разом, раз за разом Мадара просыпается в холодном поту и с мыслью, что все его родные могли умереть. Он не знает, откуда в нем этот страх, острозубый и оскаливающийся каждый раз, когда Мадара выключает свет в спальне.

Подкрадываясь к футону босиком, страх втягивает когти, ложится с ним бок о бок и убаюкивает обманчивым обещанием, что в этот раз точно будет по-другому: Мадара не увидит кровь, искалеченные тела, не почувствует запах гнили, не взглянет на свои руки, которые кажутся мокрыми, а темнота после не обступит и не пропитает насквозь.

Все живы.

У Мадары четверо младших братьев, а старший после него уже имеет двух близнецов и дочку; средний то сходится, то встречается со своей девушкой, а самый последний прячет отношения ото всех, кроме Мадары. Отец Мадары переживет его самого. Есть дядя и двоюродная сестра, есть двоюродная тетя с несколькими дочерями. Семейное древо достаточно обширное, чтобы не вымереть и несколько поколений спустя.

Никто не болен. Разве что средний, Иида, провел часть детства в больнице, а мать умерла пару лет назад, но ее смерть Мадара переживает легче, чем думает. Он никогда особенно и не был с ней близок.

Мадара не верит в дурные предзнаменования. В этом смысла не больше, чем в детском лепете. Дело в сознании, почему-то уверенном, что будущая трагедия не за горами.

В детстве Мадара не переносит животного страха перед чьей-то смертью, так откуда это в нем берется? Да, он работает в полиции дольше десяти лет, но кошмары ему не снились и в первый год. Накопительный эффект? С какой стати? Да и больше двух месяцев? Чушь какая-то.

Он пьет снотворное, и это не помогает, устает до отключения мозга, чтобы прийти в себя посреди ночи в холодном поту, встречается с братьями и долго стоит под теплым душем утром, не способный выпутаться из кошмара, как из влажной от пота простыни.

Теплая вода течет по пищеводу вниз. Мадара осушает стакан двумя глотками и недолго стоит, растирая глаза, в которые как песка насыпали. День будет сумасшедшим. В последний раз он высыпается пару недель назад, когда… нет, не все настолько тяжело.

Сначала надеешься, что с помощью секса хотя бы провалишься в темноту, потом приводишь домой женщину и спустя время понимаешь, что оно того не стоило. Особенно такую, как она, потом же не избавишься, не к утру будет помянута.

Саске до сих пор не понимает, как оказался не в палате рядом с подозреваемым, а в коридоре, опешившим и растерявшимся. Удивительно, что кто-то находит на него управу. Во второй раз не сработало, но напарник Саске разнес эту историю, и племянник стал посмешищем на несколько недель.

Мадара морщится и подставляет стакан под теплую струю воды. Секс был больше похож на противостояние, да и она не знала, что попыталась толкнуть под себя начальника убойного отдела. Откуда у женщин сейчас столько наглости? Он знает ее непосредственную начальницу, и, похоже, что от нее можно многого понабраться.

Может, в баре ему подмешали транк, а он и не заметил? Может, ему самому стоит сходить за рецептом? До каких пор это будет продолжаться? Уж кому-кому, а человеку с такой ответственностью требуется хотя бы шесть часов сна в сутки.

* * *

Мадара просыпается от звука шагов и шороха сдвинувшейся рамы. Перед глазами брезжит серый свет. Жарко. Рука, подложенная под голову, неприятно затекает, подушки, как обычно, нет… Он сдвигает одеяло так, чтобы посмотреть в образовавшуюся щель, сквозь которую прорывается холодный воздух, кто его будит. Впрочем…

— Выходной, — шепотом хвастается Сакура и ежится.

От нее наверняка тянет запахом больницы, сама она замерзшая, что скорее всего Мадару разбудит окончательно. Но — спустя краткосрочную терапию и курс таблеток — ему больше не приходится приводить в их с Сакурой кровать третьего: один и тот же зубастый кошмар.

Сдвинувшись, Мадара ищет дурацкую подушку и подкладывает ее под голову нырнувшей под одеяло Сакуры. Та мгновенно высасывает все тепло, прижавшись накрепко, и как ей отказать? Сам же приводит.

Мадара подгребает ее к себе и обнимает под одеялом так, чтобы Сакура быстрее согрелась. Она оказывает содействие: закидывает ногу ему на бедро, прячет лицо на груди, обнимает крепко и, видимо, собирается так и заснуть. Знает, что в полусонном состоянии он не способен сопротивляться.

Кожа под футболкой такая же холодная, как и ее руки. Мадара чувствует под ладонью мелкие крапинки мурашек, когда прикасается к пояснице Сакуры.

— Тепло-о… — стонет она с таким удовольствием, будто откопалась из сугроба. Прохладная одежда медленно приобретает ту температуру, при которой обнимать Сакуру уже не так дискомфортно.

Мадара не так хорошо помнит, что ей отвечает: что-то о выходном?..

Он засыпает с ней, спрятавшейся в нем от зимы, медленно, но неотвратимо. Запах больницы становится мутным, глаза слипаются непреодолимо, а тело Сакуры, прильнувшее к нему, дает ощущение безопасности. Мадара даже не успевает подумать, что когда-то о таком мог только мечтать.

* * *

Он просыпается только спустя пару часов и подумает в первую очередь не о том, что творится без него в управлении, а о следующем дне. В него сложно будет вступить не отдохнувшим. Одна из причин спихивает подушку на пол, раскрывается и почти выживает Мадару с футона. Кроме этого у них достаточно совместных неудобств и конфликтов, но Мадара приводит ее сам и хочет, чтобы осталась. Она не судьба, она выбор.

Не то чтобы Сакура спасает его своим присутствием от кошмаров, но именно она спустя пару недель активного прессинга уговаривает его дойти до невролога. Сначала Мадара скрипит зубами и жалеет, что заснул с ней рядом в неудачную ночь, но потом понимает, что за занудством и упрямством Сакура скрывает болезненное беспокойство. Он не ждет чуда, но все же соглашается на прием. И, вот, пожалуйста, просыпается, когда на улице и дома уже светло, а выпить чего-нибудь теплого хочется для удовольствия, а не от безысходности.

Только изредка что-то колет затылок, а где-то вдалеке слышится странный шорох, который похож на шепот. Новых кошмаров это не вызывает, но постепенно начинает напрягать. Возможно, стоит накупить амулетов, что точно посоветовал бы Иида, либо сходить снова к неврологу, что предложили бы Сакура и Изуна, либо все же взять отпуск на пару дней и отоспаться. Но это все когда-нибудь не сегодня.

Мадара пододвигается к разметавшейся на футоне Сакуре и, притянув поближе, прижимается лбом к выступающим шейным позвонкам.

В нем проклевывается надежда, что их дом окружен туманом, густым и молочным, похожим на опустившееся на землю облако, а дальше руки ничего не рассмотреть. Телефонные линии исчезнут, Интернет отключится до ночи, тишина поглотит собой всю улицу. Сакура и он останутся одними в целом мире, где никто не вызовет его на работу, а ее на экстренную подмогу. Скалящиеся кошмары уже в другой вселенной, поэтому для счастья остается не так много.

Мадара знает, что это всего лишь мечта, которая может начать ему сниться в ближайший месяц, потому что для тумана слишком холодно. Но у него есть время побыть в ней, пока Сакура не проснется и не решит выяснить, есть ли у них дома еда.

Жаль, что хотя бы один день за полторы недели нельзя провести лёжа.