Одна ночь и один день с Саидовой и Франек (джен)

Люба Польшу обожала, не побывав там ни единого раза и ограничиваясь Сенкевичем и рассказами матери об автобусных турах времен ее юности. Она знала по-польски несколько слов, но этого ей хватало с лихвой. Люба не знала, чего в ней больше — русской крови или памирской, но надеялась, что руссской: родня отца ее раздражала попытками говорить с ней на языке, который она забыла еще в детстве, прилипчивостью и бесконечным «Красавица…», вслед за которым шло очередное ценнное указание по поводу будущей семейной жизни. В общем, ой.

Она поступила на Хорс и это было правильно — Люба всегда хотела известности. В одной комнате общежития помещались лишь два человека — это тоже радовало: и поспать можно (все-таки один человек не может издавать такого шума, как, скажем, целый класс), и поговорить. Соседкой оказалась девочка из параллельного класса, которая чуть ли не бежала по лестнице, вопреки стрелкам часов, показывающих двенадцать ночи.

Они подружились спустя неделю, когда Любу в очередной раз одолел лунатизм. Она вылезла из постели, протопала к двери, включила свет и, в ответ на возмущение вскочившей соседки, выдала со слезами в голосе:

— Чего тебе от меня надо?

Соседка выругалась, схватила Любу за плечи и поволокла к ее постели. Когда девочка наконец проснулась, то немного полежала с закрытыми глазами, слушая бурчание соседки. Она открыла глаза и первым увидела огромные черные глаза и светлые брови. У девочки были длинные русые волосы, холодно поблескивающие при ярком свете.

— Проснулась, лунатичка, — проворчала она.

— Что, опять? — смиренно спросила Люба. — Обычно я встаю в июле, не ожидала, что так будет в сентябре. Извини…

— Ничего, — пожала плечами ее собеседница. — в следующий раз, пожалуйста, включай две лампочки, а не все сразу, а то совсем уже фашистский застенок получается.

— Обещать не могу, ты лучше купи маску для сна!

— И беруши, ага! Меня, кстати, зовут Малгожата. Малгожата Франек.

— Люба Саидова. А ты откуда?

— Из Слюдянки, — отрывисто сообщила Малгожата.

— О, — отреагировала Люба и постаралась перевести тему: — А ты была когда-нибудь в Польше?

— Была, конечно.

— Расскажи! Расскажи, пожалуйста! — попросила Люба, подавшись вперед.

— О Варшаве?

— О Кракове.

И Малгожата начала рассказывать. Она говорила и говорила, а Люба впитывала ее слова как губка воду, изредка вставляя что-то свое — то, что она знала от матери.

— А в костеле святого Франциска находятся мощи святого Максимилиана Кольбе, — вдруг сказала Малгожата. Люба вздрогнула:

— Не находятся.

— Что, прости?

— Не находятся, — повторила Люба. — Святой Максимилиан Кольбе сгорел в печи.

И она стала выуживать из памяти все то, что она знала об этом святом. Малгожата бледнела. Наконец Люба спросила:

— Или мы говорим о разных людях? — и Малгожата закрыла лицо руками.

— Какой стыд! Господи, какой стыд! — повторяла она. — Как я могла забыть!

— Успокойся, — сжала ее ладонь Люба. — Ты ошиблась, такое бывает. Главное, что теперь ты этого не забудешь. Пожалуйста, рассказывай дальше!

И Малгожата продолжила. В общем, утром две девочки, позевывая, плелись в столовую в надежде на чай с жасмином.

Был ноябрь, промозглый, как и всегда. С каждым часом Люба мрачнела и ее настроение достигло крайней точки, когда позвонил отец.

— Ну все, — сообщила она Малгожате. — Сейчас с Домом заставят разговаривать. Лучше беги. Хотя нет, — добавила она, подумав, — с тобой мне будет легче.

— Я не уйду, — пообещала Малгожата. — Только за чаем схожу и вернусь.

— Спасибо, панночка, — улыбнулась Люба. — Отец, — сказала она сухо.

— Бабушка хочет с тобой поговорить, — сообщил отец, на что она закатила глаза.

— Это конец. Бог с ней, с бабушкой, но вот тетя! — она сделала страдальческую гримаску и покосилась на иконы.

А на экране показалась тетя со своими наибесцейнейшими советами.

— Надо баловать мужа! — наставляла она племянницу как раз тогда, когда вернулась Малгожата.

— Еще чего! Муж должен быть не балованный! — заявила, Люба и Малгожата поперхнулась чаем. — Меня пусть балует, — буркнула девочка, скрестив руки на груди.

Тетя перешла к готовке, но аргумент был все тот же:

— Чем будешь кормить мужа?

Люба выпалила:

— Пусть сам учится готовить! А то что же это получается — он на мне не из любви женится, а потому, что я готовить умею?! Это зависимые отношения!

Малгожата сдавленно хрюкнула, а под конец разговора и вовсе вышла из комнаты — отсмеяться. Когда она вернулась, Люба с серьезным видом выслушивала упреки отца по поводу того, что она забыла молитвы. Она выпрямилась, глубоко вдохнула и спросила:

— А разве степень веры определяется громкостью произносимых молитв? — а потом уточнила у Малгожаты: — Что говорят об этом отцы церкви?

— Именно это и говорят, — кивнула полька.

— Все! — объявила Люба. — До свидания, бабушка, до свидания, тетя. Отец, — кивнула она и нажала «Отбой». Победно ухмыльнулась и почти пропела:

— Свободен, свободен! Он ждет тебя!

— Лунатичкой была, ей и осталась! — проворчала Малгожата.