Охота (джен)

От кромки луга, отделяющего замок от дубовой рощи, было хорошо видно, как из ворот выехала небольшая кавалькада с зажженными факелами и повернула в сторону леса. Его искали. Значит, кобыла Анны вернулась домой, и управляющий Жером поднял всех на ноги. Старый преданный Жером. Он и не подумал об этом. Нужно было возвращаться. Ему тоже нужно было возвращаться. Нужно. В пустой и оскверненный дом. Нужно. Надо встать и идти. Или он, словно затравленный зверь, будет скрываться по окрестностям? Ну уж нет, он хозяин и господин на здешних землях! Нехорошая кривая усмешка исказила губы, и граф резко поднялся с земли, еле устояв на ногах. Во всем теле была непонятная слабость, голова кружилось, перед глазами стоял туман. Несколько минут пришлось стоять, обнимая ствол дерева, приходя в себя. Унизительно и жалко. Отцепившись наконец от молодого дубка, граф дрожащей рукой провел по лбу, стирая испарину. Постепенно все вокруг приобретало четкие очертания, шагах в десяти от него его конь мирно жевал траву. С трудом преодолев это расстояние, Ла Фер уткнулся в его жесткую гриву. О том, чтобы сесть в седло не могло быть и речи — на это у него просто не осталось сил. Ухватившись за повод, граф потянул верного друга за собой и, путаясь в высокой траве, побрел к замку.

Когда он достиг крепостных стен, уже совсем стемнело. Ворота были не заперты, и он медленно и как-то неуверенно прошел внутрь. Во дворе не было ни души, дом также встретил его тишиной. Наверняка кто-то был в кухне, но она располагалась в подвальном этаже, а по пути, пока он тяжело и тихо шел по длинным коридорам, ему никто не встретился. Словно вор или преступник в своем родном доме. Почему же словно? Он и есть преступник, самый настоящий, совершивший преступление против семьи и себя самого.

Остановившись возле спальни, Ла Фер взялся за ручку и толкнул массивную дверь, наваливаясь чуть не всем весом. Комната тонула во мраке. Несколько шагов, и носок сапога зацепился за что-то мягкое. Не удержав равновесие, граф оперся рукой на кровать. Ту самую, на которой еще утром они были вместе… «НЕТ!» — разрезала сознание, наверное, первая ясная мысль за весь день. Ладонь резко съехала вниз по покрывалу, и он осел на медвежью шкуру, закрывая лицо руками. И зарыдал — беззвучно, содрогаясь всем телом. Чудилось, что вокруг ничего нет, что он висит в какой-то страшной и безысходной пустоте, руки и ноги онемели — он проваливался то ли в сон, то ли в беспамятство.

… Анна, его милая Анна, буквально только что радостно смеющаяся и улыбающаяся ему, так страшно неподвижно лежала у его ног. Опустившись на колени, он приник к ее груди, слушая сердце. Оно билось — жива! Только без сознания, и дыхание неровное и неглубокое. Чертов корсет! Вытащив кинжал и аккуратно приподняв жену, он разрезал заднюю шнуровку. Богато расшитый шелк соскользнул с плеч, и пальцы ощутили какую-то неровность. Отнял руку — крови не было. Значит, не рана. Тогда что?...

Прелестное белоснежное плечо было изуродовано лилией. Цветком с мантии королей и символом несмываемого позора на теле преступников. Ему показалось, что он оглох, а в легких закончился весь воздух. Разжал руки, и безвольное тело жены повалилось на землю. «Воровка… Воровка… Распутная девка… Лгунья! Лгунья! Лгунья!» — раскаленными иглами впилось в мозг, во все его существо, выжигая, калеча, убивая. Нет…Нет… Этого не может быть… Это какое-то безумие… Сон… Всего лишь плохой сон… Все что угодно, кроме правды… Он протянул руку. Убедиться, убедиться еще раз. Анна издала какой-то звук: то ли всхлип, то ли стон. Ресницы ее дрогнули, и она приоткрыла глаза. Рука дернулась, будто сама собой, будто не его, сжала край ткани и с силой рванула вниз. Платье разорвалось надвое. Голова Анны откинулась, и она вновь лишилась чувств. Лилия была на месте.

Рядом заржала лошадь. Вскинувшись, граф обернулся на звук. К седлу была приторочена охотничья сумка и веревка. Веревка. Как она оказалась у него в руках, он не знал. Зато знал для чего. Руки не слушались, его трясло как в лихорадке, он задыхался. В груди что-то рвалось и билось. А потом все исчезло: петля в руках, женщина на земле и, казалось, он сам. Или это был не он? Тот, который стоял спиной к высокому дереву и боялся обернуться назад. Тот, который, вскочив в седло, дал шпоры коню — не видеть и не помнить этого места!...

Щеку обожгло что-то холодное. Граф вздрогнул и с трудом разлепил глаза. Камень. Он лежал на каменном полу возле кровати. Шкура валялась рядом. Приподнявшись на локте, он обвел взглядом комнату. Усмехнулся. Нечего сказать, достойное место для его сиятельства графа де Ла Фер. Самое место — на полу. Как собака. После всего, после всего содеянного.

Граф поднялся на ноги. После кошмарной ночи силы, как ни странно, вернулись. А вот внутри зияла рана. Она ныла и кровоточила, и он чувствовал, что затянется она не скоро, если вообще затянется. Только-только начинало светать. Он подошел к окну, тяжело оперся на подоконник. Вот и все. Конец. Конец всему. Конец жизни, конец династии Ла Феров. Граф обхватил себя руками. Да, теперь он не имеет права на это имя. Не имеет права на этот замок, на эту землю, на людей, который служат ему. Он откажется от всего. Добровольно. Только закончит еще одно дело. Осталось еще одно дело, которое он должен исполнить как судья.

Ла Фер позвонил, и на пороге почти сразу появился Жером. Будто он всю ночь стоял за дверью. Граф поднял взгляд на управляющего и увидел, что тот был бледен и смотрел на него с плохо скрываемым ужасом. Неважно.

— Найдите кюре. Я хочу говорить с ним, — хриплый голос был лишен всяких красок.

Низко поклонившись, Жером поспешно вышел. Вернулся один на удивление нескоро.

— Ваше сиятельство, отца Этьена нигде нет. Везде искали. Церковь заперта и в доме никого, — в голосе управляющего слышалась растерянность.

Вот, значит, как! Вот он, последний недостающий фрагмент дьявольской мозаики. Значит, его догадки верны. Но теперь уже поздно, слишком поздно… Браво, браво, отец Этьен! Вы оказались куда более умны и прозорливы, чем ваш господин, сиятельный господин граф… Священник! Священник ли? Сообщник и скорее всего любовник его… этой женщины… Она же не была невинна… Господи! Что же это было? Как он мог оказаться таким дураком?

Ла Фер опустился в кресло, прикрыл глаза, а когда открыл их снова, понял, что управляющий все еще стоит в комнате. Сколько же времени прошло?

— Идите, Жером, — устало произнес он, помолчал и добавил: — И соберите дорожную сумку. Вечером я уезжаю.

В глазах управляющего застыла тревога и немой вопрос. Он не двинулся с места, словно прирос к полу. Совершенно недопустимое поведение, если не дерзость.

Граф молчал, не выказывая никаких признаков недовольства. На абсолютно бесстрастном бледном лице резко проступили скулы.

— Госпожа графиня скончалась, — наконец выговорил он, очень тихо, без всякого выражения. — Я буду не скоро. Все необходимые распоряжения вы получите, Жером. Теперь идите.

* * *

Граф де Ла Фер уехал, когда солнце начало клониться к закату.

Возле мельницы стояли две крестьянки.

— Сгинула ведьма. На болоте, видать, сгинула, — со знанием дела говорила одна из них, краснощекая толстуха.

— Откуда же это известно?

— Откуда? Лошадь графини, говорят, со стороны топей вернулась.

— Со стороны топей? Так охотились-то господа не там, — засомневалась вторая.

— В том все и дело, — понизила голос сплетница.

— В чем же? И почему ведьма? — ее подруге не терпелось узнать правду.

— Почему ведьма? Видели ее на болотах. Несколько раз видели.

— Ну так и что же?

— Ну и глупа же ты! — возмутилась толстуха. — Или не помнишь? Жена кузнеца тоже на болота ходила, всё травы собирала (1). Да у нас многие к ней лечиться ходили. А потом, говорят, с нечистой силой спуталась. Пошла раз на болота и не вернулась. Никто ее с тех пор и не видел.

— Сама не знаешь, что мелешь! Графиня-то тут при чем? Что она, знахарка какая?

— А при том! Знахарка не знахарка, а только видела я. Прямо ужас, что видела, — и толстуха сплюнула на землю. — Ведьма она!

— Что уж такого ты видела?

— А вот что. Пришла я как-то в церковь. До мессы еще долго было. Народу никого. Ну я поднялась по ступеням и слышу вдруг — голос. Надрывно так, а слов не понять. Меня любопытство разобрало, я внутрь-то и заглянула. А там кюре наш на коленях перед графиней стоит, лицо дикое такое, «люблю» говорит! Я перепугалась, и быстрее назад. Вот что!

— Да он же брат ее! — ахнула вторая крестьянка.

— А я что говорю! Ведьма! Мыслимое ли дело? Разве может брат, да еще и священник по своей воле такое сделать? Приворожила она его, порчу навела. И на графа нашего тоже.

Толстуха вдруг замолчала и истово перекрестилась.

Подруга в страхе глянула на нее.

— Думай, что говоришь-то! — прошипела она, также осеняя себя крестным знамением.

Мимо них галопом промчался всадник и, скрывшись за поворотом, поскакал по дороге на Орлеане.

(1) Автор подозревает вех ядовитый — болотное растение, которое использовали в народной медицине (наружно) при лечении ревматизма, подагры и некоторых кожных заболеваний. Однако растение очень токсично. 100-200 г сырого корневища убивают корову, а 50-100 г — овцу. Известны случаи отравления детей, наступившие после того, как они поели сочное и аппетитное на вид корневище. Яд поражает центральную нервную систему, понижает двигательную активность и кровяное давление.

По преданию, сок веха ядовитого вместе с соком болиголова входил в состав яда, которым в 399 г. до н. э. по приказу афинских властей отравился Сократ. Наказание отравлением ядовитыми растениями было широко распространено в древнем Риме и Греции.