Ночь в Тулоне (джен)

Оставаться в душной комнате гостиницы, между давящих стен, в агонии терзающих изможденный разум мыслей, жалящих не только душу, но и, казалось, саму плоть, не было никакой возможности. Так он и очутился в полночь здесь — на берегу моря. Кто-то, кто плохо и мало знал графа де Ла Фер, назвал бы это глупостью, другие сочли бы старческой сентиментальностью, а иные позволили бы себе насмешку, посчитав это за слабость. И каждый бы ошибся. Потому что не был способен понять и постичь меру отцовской любви, которая стала для графа одновременно и благословением, и наказанием. Именно это великое и трепетное чувство привело его сюда — казалось, здесь он был ближе к сыну. Разумеется, то было всего лишь иллюзией, и прекрасно понимая это, Атос все же позволил здравому смыслу капитулировать — так было легче.

Тяжело опустившись на один из валунов, граф какое-то время слушал тишину ночи, нарушаемую только мягким плеском волн, набегавшим на прибрежные камни и легко ударявшимся в борта привязанных у берега рыбацких лодок. Полная луна — немой свидетель его горя и призрачной надежды, висела прямо перед ним, простирая по водной глади к его ногам широкую зыбкую дорожку, уходящую к линии горизонта — туда, где скрылась флотилия герцога де Бофора. Ах, если бы было можно пройти по этой дорожке и, оказавшись там — за этой эфемерной чертой, до которой не доплывает ни один корабль и не доходит ни один путник, снова взять Рауля за руку… Увы. Этого пути не существовало. Для них с сыном была уготована иная, последняя дорога, и — граф был в этом уверен — они оба уже ступили на нее, и когда придет назначенный час, будут ожидать там друг друга, чтобы наконец обрести покой и утешение для своих израненных сердец.

Чувство неизбежности, неотвратимости грядущей беды давило на плечи, а перед мысленным взором стояло бледное, без единой кровинки лицо сына, полное обреченной решимости уйти, умереть. Эта пытка была невыносима. Атос поднял глаза в безмолвной молитве, прося Господа о последней милости — сохранить его дитя.

Раскинувшийся над головой черный купол небес мерцал холодным блеском звезд, безучастно взирающих на человеческие радости и трагедии. Так было всегда, с начала мира и до нынешнего дня. Так было и двенадцать лет назад, когда подгоняемая западным ветром небольшая шлюпка уверенно рассекала воды Ла Манша, неся на своем борту их маленький бесстрашный отряд. Море, еще недавно кипящее в пламени бессильного вероломного возмездия и оглашенное жуткими криками ненависти и отчаяния, тогда тоже было спокойно. Оно мерно катило свои волны, и ничто не напоминало о свершившемся, ставшем для одного заслуженной карой, а для других истинным избавлением. Воспоминание об ужасе той ночи заставило графа содрогнуться.

Тогда, сидя у руля, он до боли сжимал в кулаке его рукоять, так, словно до сих пор держал в руке кинжал, и смотрел на небо, сверяясь с его звездной картой, чтобы найти дорогу домой. Мордаунт был мертв. И это означало, что семя ядовитой гадины, навсегда упокоившееся на дне, уже не могло дать плодов. А в голове тревожным пульсом бился единственный вопрос: позволено ли будет расцвести другому юному, пока еще не окрепшему ростку — его сыну?

Это был старый страх, поселившийся в сердце почти сразу после появления в его жизни Рауля, временами захлестывающий с головой, заставляющий чувствовать себя бессильным. Атос никогда не был трусом, а за свою солдатскую жизнь повидал многое, однако, вспоминая казнь в Армантьере, не мог не испытывать трепет перед возмездием Божием. Нет, он не сомневался в справедливости того, что они сделали, он не был уверен лишь в том, имели ли они на это право. И потому, веря в Бога, прощающего и воздающего, даровавшего человеку свободную волю, просил, чтобы кара Его не коснулась Рауля.

Смерть сына миледи от его руки тогда с новой силой всколыхнула давний страх. Но последующие события сложились таким образом, что на их фоне и после благополучного завершения их опасного и дерзкого предприятия он померк и угас, и судьба в самом деле подарила ему еще несколько спокойных и счастливых лет, не омраченных треволнениями. Единственное, что действительно вызывало беспокойство, это отношение виконта к Луизе де Лавальер.

Наивная и чистая детская влюбленность сына возросла вместе с ним и обернулась тем самым единственным чувством, в котором горит сердце и сгорает рассудок. О, графу это было слишком хорошо знакомо, слишком страшный след в его жизни оставила его собственная любовь. И он надеялся, что сия чаша минует его сына. Увы. Виконт испил ее до дна. Нет, он не ожесточился и не утратил трезвости ума, как многие другие, кто не прошел испытание первой неверностью, но в нем навсегда погас тот живительный огонек, который горит в людях его возраста, побуждая их желать полнокровной жизни, помогая преодолевать горести и невзгоды.

Осознание этого жгло чувством вины, к которому, однако, примешивались сомнения. Вспоминая и раз за разом прокручивая в голове последний разговор с сыном, Атос точно знал, что никогда бы не отрекся от слов, сказанных Раулю. Он был честен перед ним, осуждая себя, уличая себя в неспособности дать сыну чуть больше того, чего требовал отцовский долг.

В своем желании взрастить в Рауле все те лучшие качества, не просто подчеркивающие его принадлежность к благородному сословию, но и сделавшие бы его совершеннейшим из дворян нынешнего убогого времени, он позабыл о мягкости и открытости, в которых так нуждаются все дети, сколько бы лет им не исполнилось. Он не был снисходителен к сыну. Оглядываясь назад, граф раскаивался в том, что в пору вхождения сына во взрослую жизнь, он, в стремлении научить всегда придерживаться благоразумия, сдерживал его искренние юношеские порывы. Наверное — теперь это казалось правильным — ему следовало без обиняков говорить с Раулем о союзе между мужчиной и женщиной. Быть может, стоило дать виконту волю в отношении его привязанности к Луизе де Лавальер. Возможно, в этом случае ее истинная сущность проявилась бы раньше, ведь если в сердце живет червь порока, рано или поздно он все равно покажется. Несомненно, это тяжело ранило бы Рауля, но не разрушило бы. Тогда, вероятно, ему бы не пришлось принимать сокрушительный удар, нанесенный не только женской неверностью, но и королевской ложью и вероломством.

Возможно… Всё это было только возможно. Правда же заключалась в том, что граф не был уверен, что смог бы поступиться своими принципами и убеждениями. Он вынужден был признать, что у него не хватило душевных сил, а может быть и смелости говорить с Раулем прямо и открыто о своей истории любви. Он опустил подробности. И не коснулся казни в лесу. Пусть даже граф и плохо помнил себя, вершащего правосудие, он никогда не сомневался, что окажись рядом какой-нибудь невольный свидетель, эта сцена поразила бы его своей дикостью. Что уж было говорить о впечатлительном и восприимчивом сердце Рауля? Атос не мог точно предсказать, какое бы действие возымело на сына его откровенное признание, и именно это его остановило.

Не изменяя самому себе и не отступая от своих собственных устоев на протяжении всей жизни, а обретя сына, став ко всему в некотором смысле заложником родительских эгоизма и слепоты, Атос понимал, что сейчас было поздно что-то менять и уже невозможно что-либо изменить. Но он все же сделал попытку, обещав сыну отказаться от их привычного уклада жизни в Бражелоне, привнести в их маленькую семью ту долю близости, теплоты и искренности, которой им так не хватало. Это давало надежду, прежде всего надежду на счастливый исход — на то, что Рауль вернется. Графу хотелось верить в это.

Темнота ночи понемногу рассеивалась, становясь бледнее, прозрачнее, уступая свету утренних сумерек. Атос снова поднял голову. В предрассветном небе одна за другой гасли звезды, и только Альтаир (1) горела все так же ярко. Древние считали, что она приносит счастье и удачу. Эта мысль была странной, неуместной. Граф почувствовал, как у него сжалось сердце. Он должен, будет просто ждать и молиться за сына. Если же случится так, что Бог останется глух к его молитвам, лишив его того, кто дорог ему больше всех на свете, тогда с его уст сорвется проклятье.

Поднявшись на ноги, Атос еще раз взглянул в сторону горизонта и медленно побрел в гостиницу.

(1) Альтаир — самая яркая звезда в созвездии Орла