Прекрасное их погубило (гет)

Автобус, тарахтя, поднимался в гору, запах выхлопного газа затопил салон. Пассажиры наморщили носы, недовольно махая руками перед собой. Окна не открывались, и Итачи встав, приоткрыл люк. Вонь никуда не исчезла, но дышать стало намного легче. Бабушка, сидящая у прохода, поблагодарила, сказав, что на подъёме всегда так. Он улыбнулся, вспоминая, как они в детстве вместе с Шисуи смеялись на задних сиденьях, называя это «автобусными пуками». За столько лет ничего не изменилось, светлая грусть окутала его тёплыми волнами. Вернувшись на место и повернувшись к окну, он стал смотреть, как пролетают перед глазами деревья, серо-белые скалы с крючковатыми соснами на вершинах, обмелевшая горная река, воды которой в прошлом, чуть не унесли своим бешеным пенящимся потоком, жизнь его друга. Сейчас же от былой реки ничего не осталось, лишь тонкая струйка текла, просачивалась между камнями. Воспоминания печальные и радостные замелькали яркими картинками перед глазами. Противоречивые чувства забурлили в его душе: лёгкий трепет предвкушения увидеть знакомые места, пройтись по знакомым прохладным улочкам, вспомнить вкус первого робкого поцелуя, смешанного с миндальным запахом цветущий дикой вишни, на кончике языка; печаль, смешанную с тревогой, что услышав знакомый скрип половиц в дедовском доме, больше не донесётся по комнатам детский непринуждённый смех, что лёжа на сочно-зелёной траве, и всматриваясь в звёздное бархатное небо, он больше не протянет руку в надежде дотянутся до них, потому что теперь их разделяет сотни тысяч  световых лет; страх — осознания, что всё ушло, как прекрасный светлый сон, безвозвратно. Он прислонил голову к стеклу и вздохнув, закрыл глаза.

Он никогда не верил в знаки судьбы, или во что-либо в этом роде. Однако, когда ему на глаза, в самый тяжёлый период его жизни, попалась листовка о наборе специалистов в Конохагуре, он подумал, что это не случайно. Невидимая нить, как необрезанная пуповина, потянула его в родные края и кто знает, может, именно там, он обретёт, то что давно безуспешно пытается найти.

Ребёнок сидящий на коленях матери, схватил его за штаны и улыбнулся, обнажив мелкий ряд молочных зубов с щербинкой посередине, громко и задорно залился смехом, когда автобус подскочил на кочке. Мать шикнула на дитя, а затем крепко обхватив одной рукой, растрепала потные тёмные волосы, поцеловав в макушку. Итачи улыбнулся и подмигнул юному путнику, вспоминая поездки с младшим братом, Шисуи и с ней — Изуми, девушкой из параллельного класса, которая была безответно влюблена в него. Сердце сжалось в маленький комочек от перспективы вновь встретиться с ней и заныло, при мысли её не увидеть. Глупо полагать, что она всё ещё живёт в этом городе, учитывая, что Шисуи, писал о её переезде после окончания школы. Он не стал спрашивать, куда и зачем, потому что ему не особо хотелось знать. Итачи не мог определиться тогда, что испытывал к девушке, была ли это дружба, влюблённость или просто привычка. После её поцелуя он ощутил лишь смятение, тревогу и злость. Своим глупым поступком Изуми разрушила их хрупкий, уютный мир. Он понял, они больше не смогут беззаботно проводить время: гулять после школы, болтать о пустяках, дурачиться, ходить друг к другу домой и играть в глупые настольные игры. На носу были экзамены, неожиданная подготовка к переезду всей семьи из-за новой должности отца, инцидент с Шисуи. А её признание повисло тяжёлым ярмом на шее, которое тянуло его на дно. Он решил, как страус, прячущий голову в песок, притвориться, что ничего не произошло. Хоть он не нашёл в себе сил в открытую отвергнуть её чувства, она всё поняла без слов. Несмотря на недомолвки, они всё так же проводили время вместе, обедали в столовой и засиживались допоздна в библиотеке, и несмотря на то, что, всё было, как прежде, он иногда во взгляде или в тихом смехе, замечал боль. Поэтому переехав, вскоре перестал отвечать на её длинные письма, чтобы не давать ей ложную надежду, причиняя страдания. Сейчас он понимал, что это было глупо и жестоко, и как говорил друг — некрасиво, по отношению к ней. Он был всего лишь подростком, который считал, что поступает правильно. И сейчас ему было стыдно за своё поведение, и он хотел бы извиниться перед ней, ведь она этого не заслуживала.

После переезда он поддерживал связь лишь с Шисуи на протяжении двух лет, а затем письма и звонки стали реже, а со временем и вовсе стихли. У них появились новые друзья, интересы, а точек соприкосновения с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Как-то случайно встретившись с Шисуи в Танигакурэ, они только говорили о прошлом, потому что в настоящем они стали совершенно чужими. Он тогда пошёл в ординатуру, а друг уже работал журналистом-международником, разъезжал по странам и освещал экономику, у него постоянно вибрировал телефон и он время от времени отвлекался и читал сообщения. Пропустив пару кружек пива и рассказав ему о своих приключениях в разных городах, Шисуи вскользь упомянул Изуми, сказав, что тоже пересёкся с ней недавно. Он не стал расспрашивать, хотя в глубине души ему было интересно как сложилась её жизнь. Когда бармен оповестил их о закрытии через пятнадцать минут, они обменялись контактами, но так друг другу и не написали.

Автобус, пыхтя, остановился и люди, копошась, забирая сумки с верхних полок, двинулись к выходу. Свежий воздух ударил в нос,  и от этого немного закружилась голова. Заметив стоящего на остановке пожилого мужчину в голубой рубашке с табличкой «Учиха Итачи», он подошёл к нему, перекинув тяжёлую дорожную сумку через плечо.

— Здравствуйте, — сказал он, и ткнул указательным пальцем в табличку, — это я.

Мужчина поднял глаза и оценивающе взглянув снизу вверх, замотал головой. Не таким он представлял нового хирурга, вокруг которого было столько шума. Думал, приедет пожилой с опытом, а перед ним стоял высокий худосочный молодой человек. Разочарованно вздохнув, он протянул руку.

— Очень приятно, я отвезу Вас в больницу. А там директор всё расскажет и покажет. Это все Ваши вещи?

— Да, — улыбнувшись, ответил кратко Итачи.

Водитель подметил, что несмотря на свой измождённый вид, внешность у него была приятная, и скорее всего, женская половина персонала будет без ума от нового хирурга.

— Я могу отвезти Вас в общежитие, чтобы Вы оставили вещи.

— А, нет. Я местный, буду жить у себя в доме.

— Местный? — в удивлении спросил мужчина, приподняв густые брови, прикусив нижнюю губу, стал перебирать всех знакомых людей, — Итачи Учиха, не припоминаю такого.

— Я сын Фугаку Учиха, если помните.

— Фугаку Учиха?! — просияв, воскликнул мужчина, хлопнув себя по бедру и кряхтя засмеялся, — помню, помню такого. Вас было двое, если не ошибаюсь. А ты у нас...

— Старший, — закончил Итачи, захлопывая дверь.

— Смотри, как вымахал, а был таким сопляком. Время идёт — дети растут, — заведя мотор, он посмотрел в зеркало заднего вида, — Как мать с отцом, живы-здоровы?

— Да.

— Ты посмотри, — качая головой и улыбаясь, восторженно говорил мужчина, — недавно сопли на руку намазывал, а теперь хирург. Приятно, когда молодёжь возвращается в свои родные края. Вот полгода назад дочь Хазуки вернулась, может, кто ещё вернётся.

— Дочь Хазуки Учиха? — взволнованно спросил Итачи, внимательно смотря на водителя.

— Да, Изуми. Знаешь её?

— Вместе учились.

— Работает в неотложке. Девочка, умница и красавица. Если нет девушки — присмотрись, пока не забрали, такие на дороге не валяются.

Итачи смотря на дорогу, подумал, может это судьба, встретиться с ней спустя столько лет.

Итачи стоял и озадаченно смотрел на дом, от яркого тёплого воспоминания детства ничего не осталось. Сошедший будто со страниц страшных детских сказок, он был полностью поглощён плющом и острые ветки можжевельника заслоняли окна. Тропинка к дому поросла колючками, репейником и сорной травой по пояс. Отец, отдавая ключи, предупредил его, что за домом уже несколько лет никто не ухаживал, возможно, он будет в полном запустении и потребуется много времени и денег, чтобы привести его в надлежащий вид. Он тогда лишь усмехнулся, не представляя, что его ожидает. Пробираясь сквозь пыльные заросли высокой травы и собрав на одежду всевозможные колючки, сухие листья и мелких букашек, он наконец-то взобрался на крыльцо. Стоя у двери, Итачи заметил, как множество муравьёв расчленяли убитого жука и взгромоздив на свои спины части его тела, вереницей направлялись к огромному муравейнику у стены. В детстве, по настоянию матери, они с братом и Шисуи ворошили муравейники во дворе и, заливая средство, смотрели как, копошась, насекомые в панике спасали белые мелкие яйца-куколки.

Бросив сумку у ног и с силой отодрав упругие и тонкие ветки плюща, он просунул ключ в замочную скважину. С трудом и со скрипом дверь отворилась. Нужно смазать петли машинным маслом, подметил Итачи, заходя в дом. В прихожей было темно, осветив слабым светом телефона комнату, вспомнив, что щиток находился с правой стороны от двери, он быстро его нашёл. Смахнув с пластиковой крышки толстое покрывало тёмно-серой пыли, аккуратно открыл и приподнял чёрные маленькие рычажки. Выключатель щёлкнул, и лампа, затрещав, озарила всё мягким жёлтым светом. Большие коричневые тараканы россыпью разбежались по углам, а с толстым округлым брюхом чёрные пауки, напротив, свисали на тонких серебряных нитях и с любопытством разглядывали непрошеного посетителя. Паутины грязно серым мхом оплели потолок и углы, по стенам разрослась пушистая зелёная плесень, съев, почти полностью, бежевые обои. Итачи пройдя в зал громко чихнул и краем глаза заметил, как большая крыса с розовым хвостом нырнула в дыру, проделанную в полу.

Дом был пуст — голые обшарпанные стены и пол покрытый мелким помётом грызунов. Переезжая, родители вывезли все вещи, и ему придётся не только делать здесь ремонт, но и покупать всё необходимое для жизни. Хорошо, что начальство дало две недели на обустройство, этого времени должно хватить, чтобы мало-мальски навести здесь порядок. Итачи с трудом распахнул неподатливые окна, пытаясь прогнать глинисто-сладкий запах грибка, сырости и мускусную вонь мышиных испражнений. Оставив сумку в доме, он торопливо вышел на улицу, ночевать в этом месте сегодня, он точно не будет, даже если ему удастся купить футон в ближайшем магазине.

Бредя по улицам, он как маленький ребёнок окидывал взглядом всё вокруг, отмечая изменения. Каштаны, что росли вдоль дороги, стали мощнее, выше и ветки были усыпаны мелкими шипастыми плодами ярко-зелёного цвета. В детстве деревья были меньше и в середине мая обсыпались пирамидальными бледно-розовыми цветками, что вечерами источали сладковато-горький аромат, привлекая по округе насекомых. А в середине лета, когда из-за жары взрослые прятались в домах, Шисуи усаживал его на плечи и он срывал неспелые плоды, вяжущий и терпко-сладкий вкус которых, он до сих пор помнил. Свернув за поворот, Итачи улыбнулся, завидев старую пекарню, фасад немного изменился, стал более вычурным, но название и рисунок буханки был прежним. Перед школой, прежде чем проводить Саске в детский сад, он заходил сюда и покупал горячие, свежие дораяки или вкуснейшие данго. Позже, по выходным, он наведывался сюда вместе с Изуми и набрав целый пакет выпечки, они направлялись к озеру и расстелив плед, болтали о пустяках, грелись на солнышке и читали книги, пока не возникал Шисуи. У него была удивительная способность появляться откуда ни возьмись, съедать все запасы и вгонять обоих в краску, называя «сладкой парочкой». Друг привносил лёгкость, наполнял день красками, смехом, и время с Изуми уже не тянулось, томительно долго, вязкой патокой.

Пройдя две улицы, он свернул налево, оказавшись у ворот давней подруги. Калитка была приоткрыта, и он без труда вошёл. Палисадник, в отличие от его, был ухожен и пестрел разноцветными цветами: красными, белыми, розовыми. Между клумбами вяли, явно, недавно сорванные сорняки; земля была влажная от полива. Прошагав несколько метров по бетонной дорожке, Итачи остановился у крыльца, не решаясь подняться. Волнение — сродни тому, что он чувствовал, идя по тусклым коридорам больницы, прислушиваясь и оборачиваясь на женский голос, доносящийся из палат — охватило его. Ладони его вспотели, обтерев руки о штаны, он хотел повернуть назад и прийти чуть позже, или встретиться через две недели на работе, как раз когда у неё, по словам коллег, закончится отпуск. Он не понимал, почему трусил позвонить в звонок, когда раньше это делал с лёгкостью. Неужели его так страшило увидеть человека из прошлого и осознать, что тот изменился, или же он боялся потерять те приятные воспоминания, связанные с ней. А может быть, он всего-навсего не знал, как начать разговор?

— Я пойду, мам, — донёсся звонкий девичий голос за дверью.

Сердце пропустило удар. Дверь распахнулась, и от неожиданности девушка попятилась назад хмурясь. Это была Изуми, он узнал её по крохотной родинке под глазом, по влажному взгляду, аккуратному маленькому носу и немного припухлым губам. Казалось, с их последней встречи, она совсем не выросла и не изменилась вовсе, разве что волосы стали чуть длиннее и укладывала она их теперь по-другому. В простой белой футболке и широких джинсах, выглядела подростком, только окончившим школу.

— Здравствуйте, — осторожно начала она, и посмотрев через плечо, продолжила, — Вы к маме?

— Неужели я так изменился?! — густо сказал Итачи, потерев переносицу.

Подруга, склонив голову набок, изучающе прошлась по нему взглядом, а затем нахмурилась пуще прежнего.

— Простите, мы знакомы?

Он слегка щёлкнул её по лбу, он всегда так делал, когда она клевала носом в библиотеке, вместо того, чтобы заниматься. Лицо просияло в улыбке, и она, охнув, приоткрыла рот, не находя слов выразить удивление, а после в сияющих глазах, он уловил тень тревоги и страха. По крайней мере, ему так показалось. Действительно ли это было так, он не знал. В конце концов, ему всегда плохо удавалось считывать её чувства, в отличие от Шисуи.

— Итачи, — тихо, дрожащим голосом проговорила подруга и сморгнула пару раз, словно убеждаясь в реальности происходящего. — Как? Что…ты здесь делаешь?

— Кто-то пришёл, Изуми? — донеслось из глубины дома, через некоторое мгновение раздался слабый скрип половиц, и худая женщина, словно призрак, возникла в прихожей. Тонкий хлопковый халат голубого цвета болтался на ней, как на вешалке. Голова была покрыта платком, скрывая, явно, залысины. Итачи сразу понял — Хазуки Учиха была больна. Работая некоторое время в онкодиспансере, он каждый день видел неестественную худобу, осунувшиеся лица и взгляд, смерившийся с неминуемым концом, но всё ещё живой, как непотухший уголёк. — Боже Итачи! Ты ли это?! — с лёгкой хрипотцой проговорила она, прислоняя костлявую руку ко рту.

— Здравствуйте, — слова давались ему с трудом, было непросто смотреть на неё, не выдавая жалости. От некогда пышущей здоровьем красивой женщины не осталось ничего.

— Изуми! Не держи гостя на пороге, — дочь виновато отвела взгляд, отойдя в сторону, пропуская гостя в дом. — Ты надолго к нам? Навестить родственников приехал? Хотя подожди…из твоих вроде как никого не осталось, — пахло лекарствами, жареным мясом и картофелем.

— Я по программе. Буду работать в местной больнице.

Изуми споткнулась о край ковра и налетела на Итачи, обхватив его со спины, чтобы не упасть и тут же отпрянула, как ошпаренная. Сердце его забилось сильнее от теплоты её рук и тела. Повернув голову он увидел, как она смущённо смотрит на него и одними губами шепчет: «Извини. Случайно вышло». Он улыбнулся.

— Ох, чудесно. Значит, ты всё-таки стал врачом, как и хотел. Помню говорил, что хочешь спасать жизни… Вот Изуми следуя за тобой, тоже стала…

— Мам, — перебила она мать, серьёзно и сердито смотря на неё. Красивое лицо её покрылось красными пятнами от возмущения. Хазуки склонив голову, понимающе кивнула.

— Я всё говорю, говорю. Ты же у нас с дороги, устал, наверное… Изуми поставь чайник и было бы неплохо купить что-нибудь к чаю.

— Не стоит. Я купил, — произнёс он, доставая из пакета коробку с тортом. Хорошо, что у него хватило ума купить десерт.

— Ты у кого-то остановился? Есть где заночевать. Думаю твой дом не в лучшем состоянии, иногда прохожу мимо и вижу, как там всё поросло травой. Даже не представляю, что творится внутри.

— Хотел найти гостиницу на некоторое время.

— Гостиница, — тихо засмеявшись, произнесла женщина, расставляя чашки, — Итачи, зачем тебе гостиница! Изуми переехала в дом покойной бабушки. Дом небольшой, но пустая комната для тебя найдётся.

— Мам! — снова перебила она, выключив и убрав свистящий чайник с плиты, серьёзно добавила, — люди могут не так понять.

— А что не так? Разве вы не друзья? Я бы предложила остаться у меня, но компания больной женщины, пропахшей таблетками и с …

— Хорошо, хорошо, мам, — протараторила дочь, не давая закончить.

Изуми молча сидела в углу и уткнувшись в кружку, то и дело сжимала ручку тонкими пальцами. Она была напряжена, изредка поднимая взгляд, тут же в смятении отводила его, замечая, что он смотрит на неё в упор. По натянутой улыбке и звенящему в напряжении голосу, подруга была совсем не рада его возвращению, казалось, для неё было пыткой сидеть напротив него. Наверное, она злилась за длительное молчание и неожиданный приезд. Ему обязательно перед ней нужно извиниться, как только они останутся одни, подумал он. Хазуки расспрашивала о родителях, брате, временами, урывками рассказывала о себе и о дочери, с осторожностью поглядывая на неё. Она витиевато намекала, что дочь всё время посвящает работе не оставляя времени на личную жизнь. В какой-то момент показалось, что Хазуки сватает ему Изуми. От этой мысли его передёрнуло. Он всегда производил на старшее поколение идеальное впечатление и частенько пожилые пациенты, хотели свести своих одиноких дочерей, считая, что из него выйдет хороший муж и примерный семьянин. Свою семью он любил, но заводить собственную пока не хотелось, семейная жизнь, дети, рутинна, пугали. Он был в отношениях несколько лет, и всё шло хорошо, пока девушка не стала ненавязчиво намекать о свадьбе.

Изуми попрощалась с матерью, обняв её и поцеловав в обе щёки. Тонкие руки оплели стройное тело, и погладив по спине, Хазуки что-то шепнула на ухо, отчего дочь насупилась и фыркнула. Было в этом жесте что-то интимное, не для его глаз. Итачи отвернулся и вышел из дома.

Они медленно шли вдоль тротуара, деревья отбрасывали длинные прохладные тени на дорогу, густые кроны шелестели от порыва слабого ветра и маленькие проворные птицы, перелетая с ветки на ветку, громко щебетали. Издали доносился крик и смех детей. Мужчина в серой рубашке поло, лениво крутя педали велосипеда, завидев девушку улыбнулся и махнул рукой в знак приветствия. Изуми улыбнулась и поклонилась.

— Извини, — начала она, сжимая сумку и смотря под ноги, — это довольно неприятно. Мама переживает, что я останусь одна, и хочет видеть кого-то рядом со мной. Она всегда говорит, что так ей будет спокойно. Первое время, меня это раздражало, но потом я привыкла. И у нас осталось не так уж и много времени, чтобы тратить его на ссоры, — подруга остановилась и стряхнула попавший в обувь камешек, — тем более что у меня есть парень...но мы пока не хотим афишировать наши отношения... Есть кое-какие сложности.

— Понимаю, — он также говорил, когда родители хотели устроить свидание, или когда пациент невольно влюблялся после операции. Это всегда безотказно работало, — если я тебя стесняю, то могу найти гостиницу.

— Нет, — мотнув головой, сказала она, — у меня есть свободные комнаты. Мама не хотела, чтобы я оставалась с ней. Говорит, мой жалостный вид её раздражает.  Вот и отправила в старый дом, вручив ключи.

— А твой парень? Не думаю, что он будет рад новому гостю.

— Он уехал, вернётся через месяц. К этому времени ты уже съедешь. У меня отпуск и я тебе помогу с домом, — мягко проговорила она, смотря вдаль.

— Не стоит, я справлюсь.

— Итачи, я видела как ты мыл окна в школе, — по-детски хохотнула она и приподняла голову, чтобы посмотреть на него.

— Ты помнишь? — Изуми кивнула, продолжая улыбаться. Он также расплылся в улыбке, вспоминая, как размазывал грязную воду по стеклу, борясь с белёсыми разводами.

— Ты где оставил вещи?

— Дома.

— Тогда забирай их, а я быстро в магазин зайду. Куплю продукты на ужин. Ты не против кацудона?

— Не стоит заморачиваться, можем вечером пойти куда-нибудь поужинать.

— Боюсь тебя огорчить, здесь всё изменилось и мест, где можно вкусно поесть не так уж и много. И прежде чем попасть туда, придётся отстоять очередь. Видишь, тот дом, — она указала на дом с красной черепичной крышой, стоявший особняком. Он кивнул, — тогда увидимся через час. А... подожди...запиши телефон, если потеряешься, — продиктовав номер, она забежала в магазин.

Деревянная, окрашенная в бирюзовый цвет дверь была открыта и красный фарфоровый колокольчик, подвешенный на перегородке, подрагивал, тихо звеня от слабого ветра. Кадки с махровыми петуниями, расставленные на крыльце вдоль лестницы, источали медовый аромат. Итачи сделав шаг, пригнулся, чтобы не удариться головой, и перешагнув порог, громко сказал:

— Я вхожу.

Послышались тихие шаги и через мгновение показалась Изуми с большой железной миской в руках. Она, помешивая содержимое ложкой, подошла к нему. Он аккуратно сложил обувь на поддон и выпрямился, взяв поставленную на пол чёрную сумку.

— Это все твои вещи?

— Да, решил взять всё самое необходимое, а остальное купить уже на месте.

— И почему мужчины так легко относятся к вещам. Мне бы так. Я когда переезжала, пришлось машину заказывать, — вздохнула она и потёрла рукой щёку, заляпав её мукой. Итачи улыбнулся, протянув пальцы, невзначай коснулся, смахивая её. Изуми смутилась и испуганно распахнув глаза, отшатнулась.

— Мука. Здесь. Извини.

— Ааа, — виновато улыбнулась подруга и вновь потёрла щёку, вымазав её ещё больше.

— Твои руки, — усмехнулся Итачи.

— Ой, — хохотнула Изуми в кулак и вытерла руку о футболку. Заметив, что взгляд друга направлен на красивую икебану из жёлтых хризантем в углу, она мягко сказала, — это не я. У меня времени на это нет. Мама принесла вчера. Считает, что дома у меня слишком серо. Я надеюсь, ты всё ещё любишь данго? — Итачи хитро прищурился, — Только не говори, что нет.

— Всё ещё люблю.

— Фух, а то решила приготовить что-нибудь к чаю, даже не спросив тебя.

— Не стоит так заморачиваться. Я и так свалился тебе как снег на голову.

— Как снег на голову, — пробормотала она себе под нос еле слышно, — это точно.

Он услышал её, но промолчал. Только ощутил лёгкий укол разочарования, отчего-то ему хотелось, чтобы она его ждала. Глупо. Неправильно. Они были друзьями, когда-то давно, и обошёлся с этой дружбой по-свински и факт того, что он был подростком со своими тараканами в голове ни в коей мере его не оправдывало. Поставив себя на её место, он, наверное, даже не поздоровался, а о радушном приёме не могло быть и речи. Всё-таки она была другой — доброй. А что если он извинится, расскажет почему не отвечал на её письма, избегал. Разозлиться ли она? Ему хотелось, чтобы разозлилась: влепила пощёчину, ударила кулаком в грудь, назвала болваном, залилась слезами и в конце концов простила. Тогда испарилось бы недопонимание и всё вернулось бы на круги своя, как в старые времена, когда они общались без сковывающей их неловкости.

— Твоя комната. Небольшая правда, но всё необходимое есть…ну…кроме тюлей. Я завтра схожу к маме, у неё точно где-то лишняя завалялась.

— Я могу и без них. Твой дом всё равно особняком стоит.

— Ну как знаешь, — пожала она плечами, — без занавесок неуютно как-то. Тогда располагайся, а я на кухню. Ванна с туалетом с правой стороны. Полотенца в шкафчике, бери любое, кроме сиреневого. Оно моё.

Комната и впрямь была небольшая. Не разгуляться. Кровать, тумба и платяной шкаф занимали практически всё пространство, на подоконнике по-хозяйски раскинулся большущий цветок алоэ. Раскрыв сумку, Итачи достал все вещи, живо раскидав по полкам, отправился поскорее в душ. Стоя под струями тёплой воды, он рассматривал полку, с расставленными душевыми принадлежностями: одна мочалка, жидкое мыло, шампунь, гель для тела, женский бритвенный станок и одна зубная щётка в стаканчике. Ни единого намёка, что у неё кто-то есть. Всё-таки она соврала насчёт парня, и почему-то этот вывод принёс ему облегчение. Обтеревшись полотенцем, которое пропахло ванильным кондиционером, повесил его на крючок. Взгляд его упал в мусорное ведро, там, вместе с использованными ушными палочками и ватными дисками, покоилась вскрытая упаковка презерватива. Он скрипнул зубами, быстро натянув штаны и футболку, не понимая, почему его это выводит из себя. Какое ему дело есть ли у неё кто-то или нет. В конце концов, она взрослая женщина и имеет право на личную жизнь или не имеет?

— Тебе помочь? — спросил он, опершись о дверной косяк плечом. Изуми обернулась к нему, перестав разделывать мясо, — я хорошо готовлю. Что уже не помнишь, как уплетала мой бенто? — лёгкая улыбка заиграла на его лице.

— Твой бенто? — нахмурилась она и тут же покраснела в смущении, — я думала, его готовила твоя мама.

— То есть, если бы сказал, что готовил я. Ты бы его не ела?

— Нет, просто, ты никогда не говорил, что…

— А ты так готовить и не научилась, — ехидно сказал он, подойдя к столу и указывая на нарезанный толстыми полукольцами лук в миске, — нужно тонко, он должен быть почти прозрачным, чтобы потом таял во рту.

Изуми зло сверкнула глазами, ей всегда не нравилось, когда он указывал, не со зла, на какую-то оплошность. Распутав завязки фартука, она бросила его на стол, вместе с ножом и ополоснув руки, хлопнула его по плечу.

— Предоставляю место шеф-повару.

— Не злись на правду. Лучше отдохни, а я приготовлю ужин.

Изуми села на стул и, покачивая ногой, посмотрела в окно, подперев рукой подбородок. Она морщилась и криво улыбалась, нервно кусая губу.

— Зачем ты приехал, Итачи? — отрешённо спросила она, продолжая смотреть в окно. Косые, золотые нити слепого дождя заиграли на солнце, а изумрудные листья вишни затрепетали.

— Я же говорил, что по программе. Случайно попалась листовка о наборе специалистов, решил попробовать, — говорил он чуть громче, отбивая свинину молоточком.

— Мне то можешь сказать правду, — устремив на него взгляд, серьёзно произнесла она. Он застыл, её тёплая рука коснулась его кисти, — что случилось?

И когда она стала такой проницательной, подумал он, потянувшись за панировочными сухарями, обваляв в них мясо, он бросил на раскалённую сковородку, масло раздражённо зашипело.

— Я хочу знать, что могло привести тебя сюда, в то время как ты обрубил все связи, явно не желая сюда возвращаться, — сглотнув горький ком, она смахнула слёзы в уголках глаз.

— Я…извини меня, — растерялся Итачи, перевернув тонкацу, — Я …не… писал тебе…

— Не писал…ты писал только Шисуи…я…я всегда была лишней, — пробубнила девушка и поднявшись, направилась к холодильнику, вытаскивая банку пива, — мог бы и ответить на последнее. Я понимаю…я была надоедливой мухой, что крутилась постоянно возле тебя и ты хотел от меня отделаться, но не знал как… Но мог бы хоть раз ответить, сказать чтобы не писала…что надоела… что ненавидишь, — пиво в банке вспенилось и прыснуло ей на одежду, — чёрт, — сквозь зубы процедила Изуми, и взяв тряпку, стала судорожно вытирать стол, — а сейчас ты являешься в мою жизнь и делаешь вид как будто мы с тобой друзья. Как будто не было десяти лет молчания. Я хочу знать Итачи, какого чёрта, ты здесь делаешь?

— Изуми, — виновато произнёс он, перестав пассеровать лук. Нахмурившись, он выключил плиту и, отобрав у неё несчастную тряпку, взял её за руки, — я не писал тебе, потому что не хотел давать ложную надежду.

— Надежду на что? Я смирилась тогда с твоим отказом. Ты ясно дал мне понять, что ничего ко мне испытываешь. Я просто хотела с тобой дружить. Ты уехал, даже не попрощался со мной, выбросил как ненужную вещь из своей жизни. До этого, я думала, что хоть что-то значу для тебя, — он погладил костяшками пальцев её щёку и заправил за ухо выбившуюся прядь. Итачи никогда не хотел причинять ей боль, но сейчас смотря во влажные глаза, понял, что всё время только это и делал.

— Прости, — выдавил он, — я вёл себя как идиот, — и обняв, поцеловал в макушку, — я думал, что так будет лучше для тебя, — она задрожала в его объятьях, и уткнувшись в грудь, тихо, скуля, заплакала. Он нежно прошёлся по напряжённой спине, успокаивая. — Я приехал сюда, чтобы…— посмотрев в потолок, тихо продолжил, — понять…зачем я живу…

Изуми вздёрнула голову, непонимающе смотря на него. Маленькая венка на лбу вздулась от напряжения.

— Я …— он выпустил её из объятий и сев на стул, опёрся локтями о стол, склонив голову, — провёл пару неудачных операций, — выдохнул он, голос его задрожал, — два летальных, один остался инвалидом. Я думал, что смогу спасти их…но…я убил их, — он зажмурил глаза и уронил голову на руки, — это были дети…я хотел продлить им жизнь, но в итоге убил, — плечи его дрогнули, когда тёплая ладонь прошлась по спине. Она прижалась к нему со спины и обняла, и впервые за долгое время, он дал волю слезам.

— Люди умирают Итачи, каждый день…дети тоже. Всех не спасти …ты должен это принять, — шепнула она ему в ухо, он замотал головой, что-то бормоча под нос, — мой первый пациент умер на моих руках, не доехав до больницы. Чтобы я не делала, его сердце больше не стучало. Писк кардиомонитора до сих пор звенит у меня в ушах.

— Да, они умирают, но не на моём операционном столе…

— Ты не Бог, Итачи.

— А разве он есть?

— Хотелось бы верить…

— Прости, — сказал он, огладив её сцепленные на животе руки, — я не имел права к тебе заявляться. Я уйду, сейчас.

— Не надо. Мы же друзья?

— Друзья, — ответил он.

— К тому же, ты не приготовил ещё кацудон.

Он тихо засмеялся сквозь слезы и сдавливающий грудную клетку груз — исчез.

Тихое шарканье тапочек, шипение сковородки и прожигающий щёку солнечный луч, заставили Итачи открыть глаза. Лёжа на спине, сложив руки на груди, он долго всматривался в пожелтевший потолок, не осознавая, где находится. Голова немного покалывала. Кровать была маленькой, и ноги по щиколотку выходили за изножье. Сморгнув остатки сна, нахмурившись, он повернулся набок. На тумбе покоился телефон, дотянувшись, он взглянул на часы. Двенадцать. Он удивлённо вскинул брови, почесал лоб. Никогда не позволял себе спать до полудня. Даже в выходные, его организм пробуждался ровно в шесть. Видимо, свежий воздух творит чудеса. В столице с открытым окном не уснёшь: шум и гам. Да и пахнет вечно гарью. А тут удивительная тишина. Он сел, кровать скрипнула и прогнулась. Зевнув, он взъерошил волосы, потёр глаза. До комнаты донеслось тихое пение Изуми. Она была напрочь лишена слуха и голоса, поэтому слышался речитатив из звуков. Он усмехнулся. Потянулся, позвонки его приятно захрустели, в этот момент, он подумал об артрозе. Во сколько они вчера легли, он не помнил. Помнил, что выпил две банки некрепкого пива с приторным персиковым вкусом. Они разговаривали, и время текло незаметно, размеренно. Болтали о работе, пациентах, делились забавными историями из детства, никто из них не затрагивал личную жизнь, хоть ему и было интересно узнать что-то о её парне. Воображение подкидывало парочку мужчин, но он тут же отметал их, никто не подходил.

Умывшись, он прошёл по узкому коридору. Дверь в комнату Изуми была распахнута, не удержавшись, он прошёл туда, окинув взглядом. Там было так же скудно, как и в его комнате, разве что стоял письменный стол и окна были занавешены синими шторками, видимо выбирались под плотное тёмно-синее покрывало. Небольшой ворсистый коврик возле кровати и кресло, на спинку которого, небрежно бросили серую толстовку. В комнате всё ещё ощущался слабый запах краски, хоть и перебивался тонким ароматом цветочных духов. Он собирался уже уходить, как взгляд приковала небольшая рамка с фотографией, которая стояла на книжной полке. Итачи подошёл чуть ближе, чтобы рассмотреть. Изуми спала на чьих-то коленях, слегка приоткрыв пухлые аккуратные губы, резные тени листьев падали на её лицо, в тёмно-каштановых волосах запутались мелкие, бледно-розовые лепестки. От снимка исходила безмятежность и теплота. Наверное сделал её парень, подумал он, когда любовались цветением сакуры, или подруга. Кому принадлежали ноги, было трудно понять. Итачи поспешно вышел из комнаты, почувствовав неловкость, словно он заглянул в шкаф с её нижним бельём.

— Доброе утро, — раздался тонкий голосок, когда он оказался на кухне. — Как спалось? Кровать не слишком жёсткая? Она, наверное, для тебя слишком маленькая. Лучше было постелить футон. Я такая дура, даже не додумалась. Только сейчас поняла. Извини. Тебе кофе или чай?

— Я спал хорошо, не помню, как заснул. Меня сразу вырубило. До скольких мы вчера сидели? Кофе, если нетрудно.

— Где-то до трёх, — задумчиво произнесла подруга, подходя к кофеварке. Длинная чёрная футболка на ней болталась и придавала больше худобы. — Да, точно три, я взглянула на часы и поставила будильник, чтобы не проспать.

— Проспать? Разве у тебя не отпуск? — откашлялся Итачи, потянувшись за бутербродом.

— Я с утра хожу с матерью на лечение. Собственно поэтому взяла отпуск на две недели, за свой счёт. Ей часто бывает плохо после процедур.

— А я спал как младенец, ничего не слышал.

— Здесь хорошо спиться. Воздух другой и спокойно, — протянула она, взяв кружку, налила кофе.

— Ты знаешь, у меня есть связи с хорошей клиникой в столице, я там работал некоторое время. Мне нетрудно её туда устроить. Она может жить у меня в квартире.

Изуми задумалась, закусив губу, а потом опустив голову, протянула кружку.

— Она не хочет. Я её уговаривала, ещё тогда…ни в какую. Говорит, что если умирать, то в родных краях, не в каменных джунглях. Ещё хуже в палате со стерильными стенами. Она смирилась, понимаешь. Если бы не я, наверное, процедуры бы забросила.

— А ты? Смирилась? — осторожно спросил он, сделав глоток, и сощурился от слишком яркого солнца, что пробивался через стекло.

— Я… — замолчала она и в тишине он услышал, как она сглотнула. Итачи взглянул на неё, она застыв, не моргая смотрела куда-то вдаль. Взгляд её стал абсолютно пустым, казалось, за мгновение ушла вся жизнь, — приняла её выбор. — Я сегодня прошла мимо твоего дома, нужно начать с травы. Я попросила газонокосилку у твоего соседа, — встрепенувшись сказала она, — так что как поешь, так и пойдём приводить дом в порядок, — натянув улыбку, бодро проговорила девушка.

— Мы? Ну, уж нет. Я тебя к дому и близко не подпущу. В такой дом девушек не приводят.

— Девушек нет, но друзей… — протянула Изуми, хитро на него посмотрев. — Я не из робкого десятка. Думаешь, испугаюсь тараканов, пауков. Знаешь, сколько здесь их было. У нас тут целая битва на выживание была, кто кого изживёт. Так что я знаю, как с этими братьями разговаривать.

— Я тебя предупредил, пеняй на себя, — сдаваясь сказал он. Спорить с ней было бесполезно, лучше согласиться. Увидев, сама убежит.

Солнце сильно пекло, когда они вышли из дому, захватив с собой ведро, моющие средства, веник и тряпки. Итачи сделав несколько шагов, хотел было вернуться и уговорить её поработать после того, как солнце перестанет палить так нещадно. Перспектива получить тепловой удар, его не особо радовала. Но подруга вприпрыжку шла, здороваясь с прохожими. И он решил следовать за ней, а там будь что будет.

— Интересно, они меня помнят? — спросил он, догнав её.

— Сейчас нет, но не переживай, через неделю все о тебе вспомнят. Заявится к тебе однажды какая-то бабушка с пирогом и расскажет, как ты ходил в горшок. Потом обязательно спросят, одинок ли ты? Надолго ли приехал? В больнице сегодня только о тебе болтали.

— Обо мне? Но я ведь только приехал, — поёжился он. Из-за этого не любил маленькие города. Здесь почти все друг про друга знали. Стоит чихнуть и завтра весь город об этом болтает.

— Ты, между прочим, завидный жених. Хирург из столицы, с собственным домом, молодой, красивый с хорошими манерами. Не мужчина, а мечта! — игриво улыбнулась она, убрав за ухо волосы.

— Ты тоже так считаешь?

— Так говорят в больнице. И да ты довольно красивый…был, — тихо хихикнула она, взяв ведро в другую руку, — сейчас ты просто симпатичный. Твоя столичная бледность всё портит.

— Столичная бледность, скажешь тоже, — усмехнулся он, поворачивая направо.

— Правда, думаю, через две недели, превратишься в пампушку. Как вон тот карапуз, — указала она на ребёнка в коляске, который обсасывал большой палец.

— Это ещё почему?

— На работе тебя все будут угощать и приглашать на обед.

— Звучит зловеще, — не любил, он всё это.

— Мой совет — не отказывайся, иначе наживёшь врагов. Хотя в хирургии все такие циники, поэтому не переживай. Приглашать не будут, — Итачи закатил глаза.

— А ещё, ели нет девушки, то придумай легенду. Если, конечно, не хочешь найти себе невесту. Будут приглашать на свидания… Мне пришлось сходить на парочку, слишком уж были настойчивы.

— И куда твой парень смотрел. Он так просто отпускал тебя?

— А может так я с ним и встретилась.

— Значит он местный, — протянул Итачи, и чуть не споткнувшись о камень, продолжил, — это твой одноклассник, тот с прыщами на лице. Помню, бегал за тобой и подсовывал конфеты в твой шкаф.

— Дурак ты, Итачи, — обиженно произнесла она, насупившись, — между прочим, он сейчас мэр, и женат на красавице.

— Неожиданно. Ты могла быть женой мэра. Подумать только.

— А может он стал мэром, потому что игнорировала его чувства, — прошептала Изуми, тут же закусив губу. — Вот и пришли. Я сбегаю за газонокосилкой.

— Куда побежала? — ухватив за руку, сказал Итачи, — Я сам схожу.

Однако идти даже не пришлось. Пожилой мужчина в зелёном комбинезоне завидев их издалека, шёл к ним навстречу.

— Добрый день, молодой человек. Не помните, как вы со своим другом у меня в саду яблоки воровали? — глаза за толстой оправой очков, прищурились.

— Боюсь, срок исковой давности уже прошёл, — решил пошутить Итачи, судя по громкому смеху ему это удалось.

— А ты научился шутить. Я рад, что ты вернулся. Когда устанете, заходите на чай, — сказал мужчина и, сняв очки, протёр толстые линзы носовым платком.

— Обязательно. Спасибо, — ответила Изуми, мягко улыбаясь.

— Ты же это не серьёзно? Мы же не будем к нему идти пить чай?

— Итачи, привыкай. Вот такая здесь жизнь. Шучу. Это он так, ради приличия. Ну что, я тогда в дом, а ты тут пока коси траву, — уперев руки в бока, — весело проговорила подруга.

— Там ужасно, Изуми. Вонь, надеюсь, немного выветрилась, я оставил окна открытыми. Зайдём вместе, я включу щиток.

Изуми одобрительно кивнула, достав из пакета жёлтые резиновые перчатки, натянула на пальцы. Затянув волосы в хвост, накинула на голову косынку, туго завязав.

— Ужас! Какой огромный муравейник!

— Надо залить его.

— Жалко как-то.

— Тараканов не жалко было убивать?

— Тараканы — не муравьи.

— Ого, — протянула она, рассматривая разросшуюся плесень по стене, — тут нужно вызывать специалистов. Плесень просто так не выведешь. О, и полы поменять придётся, — сказала она, наступая на гнилую половицу, — потолок вроде без подтёков, значит, крыша в порядке, — он удивлённо на неё смотрел, не зная, что сказать. — Сегодня можно убрать мышиные какашки, вымыть окна, пройтись по потолку. Хм, интересно, не завалялась ли у тебя где-нибудь стремянка. Ты не проверял подвал?

— Нет, — сказал он, совсем про него забыв.

— Спустимся? Посмотрим, что у тебя там есть.

— Ты уверена, что хочешь сделать это?

— Да, обтерев руки об одежду, — серьёзно сказала она и двинулась к выходу.

Вход в подвал был с задней стороны дома, пройти к нему было невозможно из-за разросшегося можжевельника. Он внутренне обрадовался, а Изуми, наоборот, разочарованно вздохнула. Взяв ведро со шваброй и веник, прошла в дом. Он удивился её бесстрашию перед грязью и удивительно бодрому настроению. Итачи надел кепку, солнечные очки, и, повязав косынку на лицо, включил газонокосилку. Она взревела. Пыль, мелкие белые бабочки, листья, летели во все стороны. Одурманивающий запах свежескошенной травы обволакивал всё вокруг. Солнце припекало спину, он чувствовал, как капли пота струились по его спине, футболка неприятно липла к одежде. Вскоре из дому донёсся визг, услышав его, он бросился к нему. Не успел вбежать, как на него налетела Изуми, чуть не сбив его с ног.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он, поймав её.

— Там была вот такая крыса, — с ужасом в глазах, завопила она. Он чувствовал, как сильно от страха стучало её сердце.

— А ты ещё хотела в подвал?

— Не смешно, — пробурчала она, ударив маленьким кулачком в грудь.

— Я же говорил тебе…

— Ты сказал там тараканы, пауки и мыши. Про крыс ты ничего не говорил!

— Правда?! Ну ладно хоть крыс ты боишься, а то я подумал, стала бесстрашной.

— Я лучше поищу службу, которая избавит нас от плесени и крыс.

— Я тебе это и хотел предложить с самого начала.

Она отойдя от него, развязала косынку, и присев на крыльцо, начала копаться в телефоне. Он в последний раз взглянул на неё, убедившись, что с ней всё в порядке, продолжил работать. Почти всё было скошено, когда порвалась леска, зацепившись о жёсткие ветки. Итачи недовольно цокнул и, сняв кепку, протёр рукой мокрый лоб. Футболка была пропитана потом и неприятно пахла. Он снял её, повесив на ветку яблони. Тело горело, а руки начиная с локтя покраснели и зудели. Итачи пожалел, что не намазал солнцезащитный крем перед работой. Изуми куда-то исчезла, ничего не сказав. Взяв бутылку с водой, он жадно выпил, а остатки плеснул себе на голову, чтобы хоть как-то остудиться. Посмотрев на вялую и разбросанную траву, он довольно вздохнул.

— Изуми внутри? — раздался знакомый голос сзади, когда он искал её номер в телефонной книге.

— Тётя Хазуки. Нет, она куда-то испарилась, — ответил он, быстро натянув футболку.

Вокруг была удивительная тишина, только в траве всё звенело и шуршало.

— А ты хорошо поработал. Принесла ужин, подумала, что времени и сил не будет, что-то приготовить, — сказала Хазуки, ставя пакет на лестницу и оглядывая всё вокруг. Её светло-жёлтое длинное платье с закрытыми рукавами скрывало худобу и если бы не усталый взгляд, он бы сказал, что она идёт на поправку.

— Спасибо. Изуми, что-то готовила.

— Как она? — обеспокоенно спросила женщина, протерев лицо рукой. — Вы не ругались, случайно? Она мне ничего не говорит.

— Почему Вы так решили? — удивился Итачи, доставая из пакета контейнер с едой. Ужасно хотелось есть.

— В больнице была поникшей. Без настроения. Я давно её такой не видела. Подумала, может, повздорили.

— Не знаю, — пожал плечами Итачи, надкусив курицу. — Я ещё никогда не видел её такой жизнерадостной и полной сил.

— Значит, точно что-то случилось, — вздохнула Хазуки, схватившись за голову, — ох, уж эта девочка!

— Почему вы так решили? — озадаченно спросил парень, потерев нос.

— Она всегда так делает, когда что-то её беспокоит. Уходит в работу, что не остановить потом. Ты когда уехал, она погрузилась в учёбу, от учебников не оторвать было. Очень хотела поступить в медицинский, думала, что так ближе к тебе будет, — Итачи почувствовал лёгкий укол совести, — обедать забывала, не гуляла, всё учёба, учёба. Тогда Шисуи здорово мне помог, вытащил её. Когда обо мне узнала, стала смены брать и довела себя до обморока. Врач сказал, что так она справляется со стрессом. Кстати, ты общаешься с Шисуи?

— Я…довольно давно с ним не общался.

— Жаль, — закусила губу женщина и нервно потёрла подбородок.

— Думаете, он может помочь Изуми?

— Нет…— махнула она рукой, — Я подумала, что ты как лучший друг образумишь его.

— Образумлю? — непонимающе спросил Итачи, — Он сейчас в Конохагакуре?

— В том то и дело, что нет. Бывает здесь набегами, живёт как кочевник. Жену мне его жаль, как выяснилось сегодня, на третьем месяце бедняжка. А этот оболтус всё по городам разъезжает, карьерой занимается. Поступает некрасиво. О семье тоже нужно думать.

— Шисуи женат? На ком? — подавился Итачи курицей. В голове не укладывалось, что друг женился. Ему всегда казалось, что тот будет в вечных холостяках ходить. Стало интересно увидеть его избранницу.

— Да. Уже как четыре года. Ты её не знаешь, она не местная. Была сиделкой у его отца. Хорошая девушка, жаль её. Просила Изуми поговорить с ним, они общаются, когда он приезжает. Она не хочет, говорит, чужая семья — не наше дело.

— Мам? Ты чего здесь? — взволновано спросила Изуми, подходя к ним и убирая телефон в карман.

— Еду принесла.

— Зачем? Тебе отдыхать надо. А ты по жаре ходишь.

— Уже ухожу.

— Я тебя провожу.

— Не надо, сама дойду. Что ты носишься со мной как с маленькой. Рядом с тобой ощущаю себя беспомощной, — сказала Хазуки и, похлопав Итачи по спине, прошептала на ухо, — присмотри за ней, хорошо? — он кивнул.

— Она что-то сказала? — пристально смотря на него тёмными встревоженными глазами, спросила Изуми, когда мать ушла.

— Нет. Только, что Шисуи женат и у него будет ребёнок.

— Аааа, — безэмоционально протянула она, и достала упаковки из кармана.

— Представить не могу женатого Шисуи.

— Я тоже не могла, пока не увидела. Вот купила средство от муравьёв, тут сказано развести водой, — читая инструкцию, протянула подруга, — Я договорилась, вечером придут обрабатывать плесень и травить крыс с тараканами, так что оставь дверь открытой.

— Хорошо, — шмыгнув носом сказал Итачи. После разговора с Хазуки, он смотрел на неё по-другому, с тревогой. Теперь она казалась ему слабой, поникшей девочкой, которая пытается обмануть себя и окружающих жизнерадостной улыбкой и мнимым энтузиазмом. Ему стало обидно, он раскрыл перед ней душу, рассказав о своих проблемах, а она нет. Значит, она ему не доверяла, значит, не считала другом и от этого, сердце защемило тугой болью.

— В маленьком озере ещё купаются?

— Вроде как нет. Я давно там не была. Хочешь искупаться? — Итачи кивнул, — можно сходить — но сначала всё уберём.

Маленькое озеро находилось за парком. Дорога к нему была витиеватой, не асфальтрованной и вела через небольшой лес. Сюда мало кто приходил купаться, ходили слухи, что здесь обитает сом, который утаскивает всех на дно. Сома здесь, конечно, не было, просто двое мужчин напились и утонули. Родители, узнав, что дети частенько ходят к этому озеру по вечерам, придумали страшную сказку. Поначалу, они ходили вдвоём с Шисуи, а потом к ним присоединилась Изуми, но она всегда трусила заходить в воду. Однажды Шисуи разозлившись на неё, не понимая, зачем она с ними ходит, если боится, взял её на руки и под визг, прям в одежде, бросил в воду. Она барахталась, кричала и называла их идиотами. Больше к озеру, Изуми с ними не ходила. Он до сих пор не знал, зачем Шисуи так поступил: хотел ли он помочь ей преодолеть страх; или же сделал всё забавы ради? Итачи было её жаль, она плакала, выходя из воды, но он не пошёл успокаивать её, потому что подумал, что Шисуи снова будет говорить, что она ему нравится и, дразнить «парочкой».

Они шли молча, еле волоча ноги. Сил никаких не было, но ему безумно хотелось окунуться в прохладную воду. Фонарные столбы закончились, как и нормальная дорога. От леса мало что осталось, то тут, то там торчали пеньки и редкие деревья тихо шелестели. Яркий свет раскалённой луны освещал им дорогу. Повеяло тиной и сыростью, раздалось тихое кваканье лягушек и щебет сверчков. Они дошли. Итачи снял обувь и прошёлся босиком по колючей траве. Сняв футболку и штаны, подошёл к кромке берега. Ноги мягко потонули в иле. По безмятежной чёрной глади прошлась рябь, тишину нарушил плеск воды. Тёплая, нежная вода обволакивала тело, даруя облегчение. Он сделал рывок. С листьев кувшинок недовольно попрыгали лягушки, плывя к камышам. Жёлтый диск луны отражался в середине озера. Немного проплыв, он обернулся. Изуми сидела на берегу, уткнувшись в телефон. Он подумал о ней, о её словах, что она сказала утром. Приняла, она врала себе и окружающим, ничего она не приняла, потому что принять это невозможно. Каждый день просыпаться в страхе, что самый родной человек сегодня может умереть, съедать себя изнутри, что сделал недостаточно для спасания, улыбаться через силу, чтобы не огорчать, неимоверно тяжело. От этого постоянного напряжения можно сойти с ума. Он подплыл ближе.

— Изуми, — шёпотом крикнул он, она оторвавшись от телефона, взглянула на него, — заходи в воду, — отрицательно мотнула головой. — Трусишь? — решил спровоцировать он её.

— Ничего я не боюсь! — протестующе крикнула она. Поднявшись, стянула футболку и штаны, бросила на траву. В свете луны тело выглядело бледным и худым. Подплыв к нему, сказала, — Не хотела идти домой мокрой.

— А так, — улыбнулся он, резко схватив её за бедро.

Она вскрикнула, опрокинулась головой, хлебнув грязной воды.

— Из-за тебя, я могу просидеть целый день в туалете, — пробурчала она, выплёвывая воду и убирая облепившие лицо мокрые волосы, — до дома сам дойдёшь.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил он аккуратно, успев ухватить её за руку.

— Нет, — не оборачиваясь сказала она.

— Ты всегда можешь со мной поговорить, Изуми. Я знаю, что тебе тяжело, нужно говорить об этом.

— Хорошо, — протянула она, разжав его пальцы и двинулась к берегу.

Длинные волосы её обвили спину как водоросли. Она повернулась, нагнулась вперёд, собрав их спереди, отжала. Быстро накинув одежду на мокрое тело, помахала рукой и быстро исчезла. Он некоторое время пробыл в воде, вслушиваясь в тишину, ни о чём не думая. Ни ночью, ни днём, его не преследовали наполненные надеждой глаза пациентов — слезами, боли и отчаянья глаза родителей. Слабый ветер обдул тело, и кожа мгновенно покрылась мурашками. Накинув одежду, Итачи лёг на траву и взглянул на звёздное небо, протянув руку. Факт того, что он никогда не дотянется до них рукой, больше его не пугал.

Подходя к маленькому дому на отшибе, в груди разлилось тепло.Ему было приятно осознавать, что там кто-то живёт, что проснувшись, Изуми встретит его с улыбкой. Что скоро Шисуи вернётся в родные края и они снова воссоединятся. Да они изменились, но каждый из них потерялся, и сейчас дрейфует в попытке найти почву под ногами. Может судьба свела их всех, чтобы стать друг для друга опорой, подумал он, не представляя тогда, как сильно заблуждался.

Дверь была не заперта, свет в доме был выключен, кроме прихожей. Войдя на цыпочках в комнату, он не включая свет прошёл к шкафу за бельём. На окне нежно трепетала тюль, а на полу расстелен футон. Он улыбнулся. И переодевшись в сухое, лёг спать.

Примечания:

Вот и первые зачатки драмы)

— Итачи, — раздался знакомый тихий голос над ухом. «Мама», — подумал он, слабо улыбнувшись, продолжая спать. Тёплая, мягкая ладонь легла на лоб. «Какой приятный сон», — сказал он себе, перевернувшись набок, и натянул одеяло. Тело казалось лёгким, почти бесформенным, словно он был водяным туманом, парящим над постелью. — Ты весь горишь, — нежные руки прошлись по его щеке.

— Мама, — пробормотал он, утыкаясь в подушку, представляя себя восьмилетним ребёнком, слёгшим с температурой, перед экзаменами.

— Ещё и бредишь, — встревоженно зазвенел голос и рука приносящее умиротворение тут же исчезла. Ощутив смятение и пустоту, Итачи с трудом открыв отяжелевшие веки, попытался разглядеть человека рядом. Всё вокруг расплывалось и при попытках сфокусироваться появлялась неприятная резь, отчего на глаза наворачивались слёзы.

Изуми сидела на коленях подле его головы и обеспокоенно смотрела. Её маленький аккуратный нос насупился, брови нахмурились, придавая лицу серьёзный и немного недовольный вид. Это напомнило ему первую с ней встречу.

Мелкие потасовки между классами были обычным явлением. Он старался никогда в них не ввязываться, считая бесполезной тратой времени и сил. Со своими одноклассниками он не особо ладил, с ними зачастую было неинтересно и скучно. Поэтому, что в своём классе, что в параллели его считали «высокомерным ублюдком» и нигде не любили. Однако было странно, что именно его выбрали старостой класса, наверное, при всех его недостатках, он производил впечатление довольно надёжного парня; либо выбрали в корыстных целях, думая, что из-за своей нелюдимости он будет делать всё сам. Дружба со старшеклассником — Шисуи, его какое-то время спасала от нападок, но в последнее время он всё чаще и чаще получал записки, или ловил угрожающие взгляды в свою сторону. Решив проучить школьников, и разработав план с другом, он поддался на провокацию и пришёл на стрелку в условленное время. Шисуи стоял за углом и незаметно снимал на камеру отца, которую они недавно нашли, разбирая коробки на чердаке. Ему нужны были неопровержимые доказательства их преступления, чтобы потом выдвинуть свои условия за молчание. Перетерпеть пару ударов — небольшая плата за спокойную школьную жизнь. Удар, ещё удар и вот он уже сгорбившись упал на колени. Пинок в бок, и он уже лежит на асфальте на заднем дворе школы. Удары не прекращались, парни не на шутку разбушевались, чувствуя свою власть. Итачи прикрыл голову руками и стиснул зубы, сдерживая себя от дикого желания встать и навалять как следует.

Раздался чей-то девичий крик и школьница в два счёта разогнала возбуждённую толпу мальчишек, попутно раздав пару подзатыльников. Девушка склонилась над ним, вся взмыленная и растрёпанная, и с сочувствием протянула руку, помогая встать. Он непонимающе смотрел на неё, недоумевая, как ей удалось и кто она такая? Раньше он никогда её не видел, но судя по школьной форме она училась в той же школе, что и он. Он отряхнул пиджак и вспомнил, что Шисуи упоминал про новенькую, которая перевелась в их школу посреди учебного года. Странно, что до сих пор они не встречались, хоть и учились в параллели. А вот Шисуи, напротив, несколько раз на неё натыкался и сообщал, что она довольно симпатичная, но не более того. Для Шисуи «быть довольно симпатичной» — значило ничем не примечательную внешность, без выдающихся форм. Однако, какие формы могут быть у восьмиклассницы? Но в то же время, она ему чем-то запомнилась, раз он не раз упоминал её при разговоре и даже узнал её имя. С неподдельным интересом рассматривая её, он частично согласился с оценкой друга. Девушка действительно была непримечательной, тем не менее невзрачной, он бы её не назвал. У неё были мягкие черты лица, тёмные глаза испуганной лани и крохотная родинка под глазом придавала очарование. Фигура у неё была неказистой и казалось, она утопает в школьной форме. Несмотря на весь внешний вид, была она не из робкого десятка, раз смогла разогнать толпу мальчишек.

— С тобой всё хорошо? Идти можешь? Или я сейчас …подожди, позову кого-нибудь, — голос был приятным и нежным. Руки несмотря на костлявость — мягкими и тёплыми.

— Всё хорошо. Не надо никого звать, — притворно прокашлявшись сказал он, похлопав по пыльным брюкам, стряхивая пыль.

— Тебе нужно в медкабинет. У тебя губа разбита и это, — осторожно коснувшись пальцами его скулы, с серьёзным лицом, продолжила, — тут небольшая ссадина. Нужно обработать.

— Ооо, что с тобой дружище? — протянул Шисуи, выходя из-за угла, и, разыграв беспокойство, подхватил его за локоть, — Изуми, верно? — сказал он, переводя взгляд на растерянную школьницу, — я Шисуи, его друг. Не беспокойся, я о нём позабочусь.

— А…да, хорошо, — неуверенно сказала она им вслед, слегка наклонив голову, — ах… подождите, я с вами, — догнав их, запыхавшись, проговорила она и попыталась подхватить Итачи за плечи.

— Эм.кажется прозвенел звонок…а, тебе разве не нужно на урок? Ваш классный довольно строго наказывает за опоздание, — возразил Шисуи, пытаясь избавиться от девушки. Его густые брови изогнулись, а глаза хитро прищурились. Изуми тут же отпрянула, и встревоженно посмотрела на окна школы, затем прижав кулак к груди, спокойно сказала:

— Да, мне лучше идти. Извините.

— Ну вот теперь будет считать тебя слабаком. Говорил, что это не лучшая идея, — проговорил друг, когда девушка быстро побежала к школе.

— Можешь уже меня отпустить. Я в состоянии и сам дойти. Мне всё равно, главное, чтобы от меня отстали. Если бы я решил кулаками махаться, то конца не было бы этим разборкам.

— В этом отчасти ты прав, — сказал друг, когда они вошли в здание. — Ууу, а тебя неплохо так побили, — сказал Шисуи взяв его за подбородок, и слегка повернул лицо, прям напротив медкабинета. — Останется шрам, наверное. Хотя до свадьбы заживёт, — захохотал он, и быстро увернулся от удара в живот. — Ладно, я побежал…дальше сам справишься. А девчонка ничего такая. Хорошенькая, — сказал он, похлопав его по плечу.

«Хорошенькая», было что-то новенькое и Итачи теряясь в догадках, как это расценивать, открыл дверь.

Медсестра в неизменном белом халате с подозрением скосилась на него, не веря в случайное падение с лестницы, но затем обречённо вздохнув, осмотрела его, обработала ссадины, перебинтовала руку и разрешила ему остаться в кабинете до окончания уроков. Пообещала не сообщать директору и родителям о том, что случилось, и сообщила классному, что у него лёгкое недомогание. Зашторив шторку, он уснул, обрадовавшись, что не получил никаких переломов.

Он изредка открывал глаза, когда слышал звонок и закрывал их, погружаясь в дрёму. В скором времени, он почувствовал, что подле него кто-то сидит и тихо дышит. Он слегка приоткрыл глаза, чтобы не было заметно, что не спит и из-под опущенных ресниц, стал наблюдать. Это несомненно была та девушка, что спасла его, видимо, обеспокоенная его состоянием, пришла проведать. Лица он не видел, только острые коленки с мелкими беловато-розовыми шрамами; длинные, тонкие пальцы, неаккуратно обстриженные под корень ногти с заусенцами, которые цеплялись за края тёмно-синей плиссированной юбки. Ему не хотелось с ней разговаривать и отвечать на вопросы о своём самочувствии, поэтому он продолжил притворяться, что крепко спит. Потеряв терпение, или просто устав ждать, она подняла рюкзак с пола и поставив на колени, достала блокнот с ручкой. Итачи наблюдал как маленький милый брелок чёрного котика, прикреплённый на замок, покачивается из стороны в сторону и тихо позвякивает. Закончив писать, она, аккуратно сложив записку, оставила её рядом с подушкой и ушла. Как только дверь закрылась, он потянулся за листком и раскрыл. Почерк у неё был мелкий и округлый, похожий на бусины.

«Мне очень жаль, что мои одноклассники поступили так с тобой. Прошу, прости их. Они глупы и не знают, что натворили. Я поговорила с ними, они (обязательно извиняться перед тобой), принесут свои извинения, как только ты поправишься и больше тебя не обидят. Я понимаю, что они должны быть наказаны и понести ответственность за свои поступки, но не мог бы ты не разглашать их имена и простить. Просто не хочу чтобы из-за такого пустяка их исключили из школы. Конечно, ты имеешь полное право на них заявить и я не вправе тебе указывать, как поступить. Но прошу, подумай какие последствия могут быть у твоего решения.»

Записка была сумбурной, от робкого извинения до почти взрослого наставления. Её вины в том, что его побили мальчишки из её класса не было, вероятно, как староста, она ощущала долю ответственности, и хотела исправить чужие ошибки. Она его удивила, позабавила и разозлила. Ведь он и так не собирался ни на кого доносить, а теперь всё выглядит так, что он прислушался к её словам, хоть ему по большому счёту было всё равно, что будет с теми парнями. Да и к тому же теперь, наверное, пойдут шутки, что его охраняет какая-то девчонка. Закатив глаза, он простонал, не зная, как исправить ситуацию.

— И.зу.ми, — сипло, произнёс он. Горло неприятно саднило и проглотив вязкую слюну, поморщился от боли. Потерев лоб и сухие глаза, он сбросил с себя одеяло.

— Не стоило пить ледяную воду в такую жару, — с упрёком, которое свойственно матерям, сказала она. Покраснев от смущения, она быстро отвернулась. Заметив свою оплошность, Итачи снова накрыл себя одеялом и стал взглядом выискивать, брошенные где-то штаны. Изуми поднялась с пола, — и эти твои купания по ночам, видимо, сказались. Принесу жаропонижающие.

От лёгкого головокружения Итачи опрокинулся на подушку, удивляясь тому, как умудрился заболеть. Он вообще не помнил, когда последний раз болел. Кажется это было в школе. Подложив ему под голову несколько подушек, и прислонив стакан с водой с шипучим аспирином, она вновь дотронулась до его лба, убрав влажные волосы. Выпив всё, он посмотрел на часы, было два часа.

— Чёрт, — выругался он. К трём должны были прийти рабочие и ему нужно было открыть дом и подробно изложить объём работы, — мне нужно идти.

— Никуда ты не пойдёшь в таком состоянии, ты же сам понимаешь. Я схожу, дай ключи.

— Посмотри в карманах, — он указал на спортивные штаны, которые небрежно были брошены на кровать. Изуми поднялась и оглянувшись, стащила одежду, запустив руки в карманы, она достала ключи и улыбнулась, когда несколько фантиков от шоколадных конфет упали на одеяло. Итачи, словно его поймали на невесть каком преступлении, закусил губу и отвернулся.

— Ты всё такой же сладкоежка.

— Нет, — сказал он как-то по-детски, чем вызвал тихий смех. Он понял, как сильно любил, когда она так беззаботно смеялась, — да, — передумав ответил он, как-то странно ему, уже мужчине, было отпираться и глупо оправдываться, что они по чистой случайности там оказались. Пора было признать, что он сладкоежка и быть им совсем не стыдно.

Наклеив охлаждающий пластырь на его лоб и покормив с ложки как маленького ребёнка, она ушла, сказав, что скоро вернётся. В ней всегда была эта тяга помогать бедным и обездоленным. Когда она чувствовала, что в ней кто-то нуждается, она вся расцветала и окутывала заботой. Она не стала врачом, потому что это было его мечтой, как говорила её мать. Она стала врачом потому, что в глубине души всегда этого желала. Если он хотел спасать жизни, то она просто хотела помогать и чувствовать себя нужной, полезной. Он это понял ещё тогда, при первой встрече. Таблетки сморили его, и подмяв под себя подушку, он снова заснул. Ему снились обрывки его жизни в Конохагакурэ, университетские годы, больница, пациенты. На лице его иногда проскальзывала лёгкая улыбка, а иногда брови его хмурились, одинокая слеза катилась по переносице и падала на подушку.

— Как ты? — спросила она, заходя в его комнату. Он только недавно проснулся и вяло натягивал штаны.

— Лучше, — ответил он, приглаживая вспотевшие волосы. Взглянув на неё, он заметил, что серая футболка и шорты были слегка мокрыми, а волосы влажными.

— На улице дождь?

— Был…небольшой. Ты голоден? — Итачи кивнул, — подождёшь немного, я приготовлю быстро. Там совсем немного осталось доварить.

— Я пока приведу себя в порядок, — голова перестала болеть, и температура спала, оставив после себя только вялость в движениях. Хотелось ополоснуться и смыть с себя противный запах пота.

Наваристый куриный бульон был очень вкусным и самым лучшим средством, чтобы придать сил и избавить от першения в горле. Мать тоже всегда его готовила, когда они с братом болели, посылала отца за свежей курицей, а сама в это время то и дело заходила к ним в комнату с ароматным травяным чаем и меняла компрессы.

— Можешь не беспокоиться, — сказала Изуми, пододвигая к нему картофельный салат, — я всё показала.

— Спасибо. Ты меня спасла.

— Не за что. Пустяки.

— Суп очень вкусный.

— Правда, — просияла она и в глазах заискрилась неподдельная радость, — не слишком солёный?

— Нет, самое то, — девушка с облегчением вздохнула.

— Если завтра не станет лучше, сходи в больницу, чтобы выписали рецепт.

— Хорошо.

— Изуми, — начал было он, сомневаясь задавать ли вопрос. Однако, ему было интересно, что за сложности у неё с парнем, раз она скрывает отношения от матери. Почему когда получает сообщения, погружается в себя и печаль отражается в её глазах. Ему хотелось как-то помочь, сделать её немного счастливой, хотелось чтобы она раскрылась перед ним, поплакала на его плече. Чтобы ей стало так же легко, как и ему. Он хотел… хотел, чтобы она в нём нуждалась… Хотел узнать о её парне побольше, чтобы убедиться, что она в надёжных руках. Ведь она была замечательной и ей нужен был кто-то достойный, понимающий, кто-то вроде…вроде кого?

— Да?

— Я лезу не в своё дело, и ты имеешь полное право меня заткнуть, но…— она озадаченно нахмурилась, замерев с ложкой у рта, — почему ты скрываешь свои отношения от матери, — ложка выскользнула из рук со звоном, ударившись о стол.

— Потому что она не одобрит мой выбор и возненавидит. Лучше пусть думает, что я одинока.

— Он что женат? — вырвалось у него, вспоминая, что её отец бросил их семью ради любовницы. Она подпрыгнула от этих слов и в ужасе распахнула глаза, побелев как полотно.

— Ты…откуда…откуда ты узнал? — прошептала она, неразжимная губ.

— Значит, женат, — закрыв глаза и проведя рукой по лицу, сказал он, подтверждая свою догадку, — и сколько это длиться?

— Больше трёх лет.

— Изуми, ты же не дура и понимаешь, что он…

— Нет. Он не такой, — качнула она головой, утирая тыльной стороной ладони проступившие слёзы, — он хороший и самый честный человек на свете!

— Честный? — удивился он, приподняв брови.

— Да, честный, — твёрдо возразила она, посмотрев на него с укором. — Из-за его честности, мы и не можем быть вместе.

— Я не понимаю…разве можно назвать честным — человека, который обманывает жену и крутит роман на стороне…

— Он не обманывает её… их и семьёй трудно назвать. Он не любит её, а она его…

— Но есть некие обстоятельства, по которым, он не может её бросить, — закатил он глаза и, встав из-за стола, подошёл к ней, чтобы обнять и вразумить. Эта схема была стара как мир. А женщины всё ещё велись на неё.

— Я знаю — звучит избито, но ты не знаешь всего.

— Изуми, — она оттолкнула его и выбежала из кухни, сильно захлопнув дверь, разозлившись.

«Влез куда не следует и сделал ещё хуже. Наверное думает, что я её осуждаю», — сказал он про себя, ощутив боль в груди, Итачи присел на стул и прислонился лбом к прохладному стеклу. На зелёных упругих листьях застыли капли дождя, отражая закатное небо.

Изуми которую он знал, не умела злиться подолгу. Ей была присуща вспыльчивость, но стоило провести пару часов в одиночестве и вот она уже с улыбкой на лице говорила с ним, забыв о недавней перепалке. Поэтому затянувшееся молчание в три дня, беспокоило его, и он не знал, как вести себя с ней. Сделать вид, что узнав правду, считает это пустяком и не своим делом, он не мог. Она не была посторонним для него человеком, чтобы закрыть на всё глаза.

Он хорошо помнил то время, когда она вся поникшая пришла к нему домой и уткнувшись в грудь, отчаянно заплакала, сказав, что её отец сегодня ушёл из дома. Её отца он видел мельком, пару раз. Тот производил впечатление доброго и удивительно спокойного человека. Он редко бывал дома из-за работы, но когда приезжал, Изуми на всех порах спешила домой, пропуская их посиделки в библиотеке и вечерние прогулки. На несколько дней она выпадала из его жизни и хоть её лицо светилось от счастья ярче солнца, он чувствовал откуда-то взявшуюся грусть, смотря на неё.

— Он сказал, что ему очень жаль… Что будет любить меня всегда…и…что это …для нас…меня ничего не изменится. Он всегда будет мне отцом… и… что я в праве его ненавидеть, — рыданья не давали ей нормально закончить речь. Она то всхлипывала, то задыхалась, то размазывала сопли по лицу, — что не стоит ненавидеть Нанако, — зубы её заскрипели, — а…я…я… не могу его ненавидеть…я люблю его… Я ненавижу эту…эту женщину, — она ударила его в грудь так сильно, что у него спёрло дыхание.

Если бы не спустившаяся на шум его мать, бог знает чем могла закончиться её истерика. Мать заварила тогда чай с мелиссой и крепко обняв погладила по спине. Глазами сказала, чтобы он быстрее уходил. О чём они разговаривали, он не знал, но дом, Изуми покинула с сухими, хоть и полными боли глазами. Тётушка Хазуки была не в состоянии свыкнуться с новой реальностью и тем более помочь дочери пережить трагедию. Изуми всё чаще и подолгу оставалась в школе, либо у них дома, либо присоединялась к их с Шисуи прогулкам. Вначале друг воспринял это нормально и был рад помочь развеять грусть. Однако, со временем, третий человек в их компании стал напрягать. Не могли же они взять её в горы, пещеры, на опасный сплав по реке. Всё это было под запретом и узнай об этом родители, то им светил как минимум домашний арест на неделю, а затем вечный контроль. Изуми не сдала бы намеренно, но чисто случайно, могла сболтнуть лишнего; либо беспокоясь за них, поделиться опасениями со взрослыми. Поэтому приходилось идти на крайние меры, чтобы избавиться от неё. Это было жестоко, и оба понимали, что поступают неправильно, но другого выхода, на тот момент, они не видели, хоть на душе у них после этого было паршиво. Обычно Шисуи начинал подразнивать её, она начинала злиться, но пыталась совладать с собой, когда шутки становились более жёсткими, она сжимая кулаки, вскипала, хмуря брови и насупившись как маленький зверёк загнанный в ловушку, пыталась дать отпор. Однако злилась она очень забавно, отчего Шисуи с трудом удерживая смех, говорил ей, что в ней просыпается маленький волчонок. И это становилось последней каплей, Изуми издавала почти утробное рычание, а затем разворачивалась и убегала домой.

— Она тебе нравится? — как-то спросил его Шисуи, когда они вытаскивали из кустов самодельный плот из бамбука, на изготовление которого потратили больше месяца.

— Нет, — твёрдо ответил Итачи, чуть не споткнувшись о камень.

— Тогда не понимаю, почему ты с ней возишься, — прищурившись от яркого солнца, Шисуи по колено зашёл в речку, поёжившись. Вода была холодной.

— Она мой друг.

— Друг? Я тоже твой друг. Но ты не делишься со мной своим обедом и не уступаешь очередь в столовке. Ты даже купил последнюю дынную булочку из-под моего носа, и отдал ей. А я между прочим их очень люблю, — улыбнулся Шисуи, почти захохотав.

— Это другое.

— Другое? Разве ты сам не сказал, что она твой друг, — протянул издевательски парень и взъерошил свои тёмные кучерявые волосы, которые давно нужно было подстричь.

— Потому что она девушка.

— Значит, ты всё-таки воспринимаешь её как девушку.

— Да, но это не значит, что я должен испытывать к ней чувства. Она дорога мне, как друг и не более того, — твёрдо сказал он, поставив плот на воду, и протёр концом футболки вспотевший лоб.

— Тебе ни разу не хотелось её поцеловать? — хитро прищурился Шисуи, запрыгнув на плот.

— Что? Нет! — протестующе воскликнул Итачи, бросив самодельное весло другу, и покраснел как помидор. Они никогда не говорили о девушках, поцелуях, сексе. Всегда больше о будущем, кем станут и как изменят мир к лучшему, поэтому данный разговор его немного смущал и вгонял в ступор.

— Прям, совсем-совсем?

— Да! — возмутился Итачи и плеснул воду в лицо другу. Тот расхохотался и уронил весло в реку. Потянувшись, он достал и ударил слегка друга по ноге. Тот от неожиданности покосился и еле удержался на ногах, — Ты сдурел?! — странно, что до этого дня, он ни разу не представлял себе поцелуй с Изуми, хотя с другими девочками из своего класса мог представить не только поцелуи. Тошнота подступила к горлу, когда он вообразил, как его губы коснулись её бледно-розовых, немного припухлых губ.

— А что ты почувствуешь, если увидишь, как она кого-то поцелует? — вопрос ему не понравился, Итачи нахмурился и оттолкнулся от берега. Течение подхватило плот и понесло вниз, вода бурлила и пенилась под ними.

— Но она не будет никого целовать…

— И то верно. Она в тебя по уши втрескалась, но ты так и не ответил, — плот подпрыгнул, налетев на камень. Ещё бы немного и один из них точно оказался бы в воде.

— Втрескалась?

— Только не говори, что не знаешь?! — закатил глаза Шисуи, щёлкнув языком.

— Я тебя не понимаю. Почему ты всё сводишь к этому. Неужели между нами не может быть просто обычной дружбы. Она мне как сестра.

— Она явно не дружить с тобой хочет. Поэтому лучше проясни это сейчас и скажи, как её воспринимаешь, чтобы потом не было слишком поздно. Нет ничего хуже напрасной надежды. Будь честен с девушками. Они часто неверно истолковывают наши действия.

— А ты честен с девушками?

— Я всегда честен с ними.

— Как же — с укором произнёс Итачи, снял футболку и повязал на голову, чтобы не получить солнечный удар — я видел, как ты целовался с девушками на заднем дворе, на большой и маленькой перемене.

— Мы просто спорили, кто лучше целуется в классе. Вот и всё, — сказал друг, разлёгшись на узком плоту, завёл руки за голову и прищурившись посмотрел на солнце, — Я бы не стал целовать девушку к которой равнодушен, но которая любит меня.

Как-то возвращаясь домой вечером, после очередной вылазки, проходя мимо парка, он заметил Изуми. Она сидела на качели и вяло раскачивалась, ковыряя ногой песок. Она была вся в себе и даже не откликнулась на его приветствие, тогда подойдя вплотную, он, схватившись за перекладину, остановил качели.

— Что-то случилось? — спросил он, присев на корточки, пытаясь заглянуть ей в глаза. Но она отвела взгляд, тихо шмыгнув носом.

— Уйди, Итачи. Я хочу побыть одна.

— Извини, — проговорил он, думая, что она расстроена из-за их с Шисуи отношения.

— За что извиняешься? — безжизненно спросила она, всё так же не поднимая голову.

— Я…мы с Шисуи иногда перегибаем палку и…

— Всё нормально. Я поняла, что третий лишний. Просто надеялась, что у вас хватит смелости сказать мне это в лицо, — она говорила настолько спокойно, что от её голоса пробегал мороз по коже. Подруга казалась опустошённой, мёртвой и тревога за неё охватило всё нутро. Он схватил лежащие на коленях руки, они были ледяными, хоть на улице было жарко.

— Что с тобой? Изуми, посмотри на меня! — подруга одёрнула руку и вскочила с качелей. Слабый ветер развеял её длинные волосы в стороны, и он заметил, на левой щеке, алый след от пощёчины. В глазах её блестели слёзы и толкнув его, она хотела было убежать, но он успел схватить её за локоть и притянуть к себе.

— Кто это сделал? — она молчала. Он обнял её крепко и поцеловав в макушку, прошептал вопрос. Её тело стало колотить мелкая дрожь.

— Мама сказала, что я её предала. Я ушла со школы пораньше, чтобы увидеться с папой, он приезжал сегодня. Мама сказала выбрать сторону и без ответа не возвращаться домой. А я люблю их обоих, — Изуми смолкла, вцепившись в его футболку, продолжила, — у папы теперь другая семья, а у мамы, кроме меня никого не осталось. Папа не будет, наверное, сильно грустить, если я скажу ему больше не приезжать, — он разомкнул объятья и, схватив лицо руками, размазал пальцами солёные дорожки слёз.

— Пойдём ко мне. Заночуешь у меня. Родители не будут против.

— Я пойду к себе, — мотнула она головой, — мама будет волноваться и тебе пора.

— Изуми, — догнал он её, она обернулась и грустно посмотрела на него, — завтра вечером, пойдёшь с нами к маленькому озеру?

— В котором сом-людоед?

— Я сомневаюсь, что он там есть.

— Я пойду, если ты действительно этого хочешь.

— Хочу, — ответил он.

Больше отец её не приезжал и насколько он знал, они прекратили любое общение. Тогда он был свидетелем их семейной трагедии и не мог ничем помочь. Видел её страдания, но не мог облегчить её боль. А сейчас, она и сама разрушает чью-то семью и себя одновременно, он знал, что она съедает себя за это потихоньку и эти отношения не несут в себе ничего хорошего. Она словно мотылёк, летела на свет, чтобы, в конечном итоге, сгореть. Кем бы ни был этот человек и как бы сильно она его не любила, он уже его ненавидел и считал подонком, запудрившим мозги подруги. Он должен открыть ей глаза и помочь выпутаться из коварной сети паука, иначе он её потеряет. Если бы только Шисуи был рядом, — подумал Итачи, — он бы точно нашёл выход.

Он поразительно быстро пошёл на поправку, остался всего-навсего сухой кашель, досаждающий по ночам. Съев приготовленный перед уходом завтрак подруги, продолжающей его сторониться, Итачи вымыл посуду. От скуки прибрался дома, сменил перегоревшую вчера лампочку в прихожей, прибил полку, давно завалявшуюся в углу и с лёгким сожалением, что не нашёл больше дел, опустился на жёсткий, скрипучий диван, запрокинув голову на спинку. С минуту посидев и обдумывая их отношения с Изуми, он закрыл глаза, печально ухмыльнувшись. Его расстроило, что подруга ушла раньше обычного, он не успел поблагодарить за ментоловые леденцы от кашля, которые обнаружил на кровати сегодня утром, не пожелал доброго дня. Вчера за ужином они обмолвились парой слов о его здоровье и ремонте. Разговор вышел сухим, холодным, словно они были посторонние друг другу люди, вынужденные вести никому не нужный диалог. Пока он подбирал нейтральные темы в уме, чтобы хоть как-то залатать образовавшуюся между ними брешь, Изуми устало зевнула, убрала со стола и направилась в душ, а после легла спать. Ему пришлось прибегнуть к помощи интернета, прошерстить множество форумов, где давали советы о том, как наладить отношения с девушкой после ссоры. Рекомендации, честно говоря, были чудаковатыми, в основном подходили для влюблённых парочек или супругов, от некоторых он заливался краской, от прочих захлёбывался горячим чаем. Так и не откопав ничего путного, решил прибегнуть к уловке и попросить помочь с домом, в этом она не сможет ему отказать. А там он найдёт для них какую-то работу, где ей не спрятаться и не убежать от него. Действовать нужно было без промедления, до окончания ремонта оставалось совсем ничего и если за это время не наладить отношения, то, скорее всего, между ними навсегда останется ледяная стена. Он размышлял о её спасении, тут требовалась осмотрительность. Медленно и верно, нужно было поселить в её голове сомнения о её парне. Однако это была та ещё головоломка, ведь личную жизнь нельзя было затрагивать. Самым простым решением было бы стащить её телефон и поговорить с ним как мужчина с мужчиной, но скорее всего телефон на блокировке и если она прознает об их разговоре, то навсегда вычеркнет его из жизни. Потерев шею, он прикусил губу. Как же раздражал этот парень!

Итачи повернул голову на звук: гудящее жужжание и тихий стук доносились со стороны окна. Шмель размером с палец, залетевший через открытую форточку, отчаянно бился о стекло. Тут же нахмурившись, он подскочил с дивана, решив быстро одёрнуть тюль, чтобы насекомое не влетело в дом. Ведь его укус мог привести к сильной аллергической реакции, а в некоторых случаях и к летальному исходу, но не успел он сделать двух шагов, как этот гигант чуть не врезался ему в лицо. Шмель выписывал круги с бешеной скоростью, петлял, влетал то в одну комнату, то в другую, гудел при этом, как старый автомобиль. Итачи тотчас настежь открыл окно и стащив покрывало с дивана, стал гонять его по всему дому, пока вымотанное насекомое не приземлилось на подоконник. Жужжание стихло, и шмель неуклюже, переваливаясь с одного бока на другой, бродил по краю. Мохнатое желто-коричневое брюшко подрагивало, а тёмные мощные лапы цеплялись за неровности пластика. Сняв тапок, парень направился к нему, осторожно ступая. Почувствовав дуновение ветра, насекомое расправило короткие крылья и вылетело.

— Нужно купить вентилятор или поставить москитные сетки, — сказал он вслух, похлопав себя по щекам, прерывисто дыша.

Москитных сеток в магазине не оказалось, собственно, как и вентилятора. Продавец-консультант пожал плечами и с какой-то безвыходной печалью, заявил, что в сезон всё разбирают, стоит только завести. На всякий случай оставив телефон, он купил краску для забора. Пока внутри дома идут малярные работы, он может привести внешний вид в порядок. Забежав по пути в супермаркет, он наполнил рюкзак водой, шоколадными батончиками, влажными салфетками и направился к дому. Решив пройти мимо парка, свернул в узкий переулок. Здесь было тихо, веяло прохладой и пахло лимонником, который разросся в тени, превратившись в большой куст. Чёрные бабочки с красными пятнами посередине порхали от одного цветка к другому и исчезали в кронах деревьев, стоило ему сделать шаг. Сирень, раскинувшиеся по обе стороны дороги, переплела тонкие ветки друг с другом создавая арку. Белая кошка, разлёгшись под деревом, завидев его, повернулась на спину, раскинула лапы в разные стороны, открывая живот. Итачи улыбнулся и, не сдержавшись, присел, почесал пушистое пузико, животное довольно замурчало, прикрыв голубые глаза. Распрощавшись с прохладой, он вышел в парк. Водная гладь безмятежного большого озера переливалась золотом; местный любитель рыбалки закинул удочку и шикнул на пробегающих мимо шумных детей; померанский шпиц, завидев проплывающих уток, залился звонким лаем. Вытащив из рюкзака давно завалявшееся печенье, Итачи раскрошил его и бросил на газон, на крошки тут же слетели вечно голодные сизые голуби. Немного постояв, наслаждаясь безмятежностью, он двинулся вперёд.

— Не поторопился ли ты с работой? — раздалось за спиной, когда он третий раз провёл краской по тонкой дощечке. Итачи обернулся, прищурившись от яркого солнца, улыбнулся. Изуми стояла рядом и, сложив руки на груди, с осуждением смотрела, приподняв правую бровь. Её широкие летние штаны и футболку с избитым принтом «be happy» трепал тёплый ветер. Волосы, собранные в низкий хвост, были перекинуты через плечо и несколько мелких жёлтых лепестков запутались в них. К волосам Изуми вечно что-то цеплялось: то травинки, то лепестки, то букашки. Сидя в парке на скамье или идя по дороге, он всегда протягивал руку, касался её гладких и мягких на ощупь волос, аккуратно цеплял соринки и убирал. Вот и сейчас, бросив кисточку в банку, обтерев наспех руку о тряпку, пропитанную растворителем, он непроизвольно потянулся пальцами к волосам. Тогда он не осознавал, зачем это делал, но сейчас ощутив знакомую приятную гладкость, он понял, насколько ему это нравилось. Позволив себе пропустить сквозь пальцы тонкий шёлк и задержаться дольше обычного, он словил недоумевающий взгляд.

— Я хорошо себя чувствую… Кашель всегда долго проходит, — опомнившись, прошептал Итачи, когда подруга, коснувшись его руки, стряхнула лепестки. Раньше она так не делала, лишь смущалась, не зная куда деть глаза, нежно улыбалась, растерянно хлопая ресницами. Перед глазами всплыла фотография с бледно-розовыми лепестками в каштановых волосах, он представил как чужие руки проходят по ним, пропускают между пальцев, как она безмятежно улыбается и лёгкий, почти незаметный румянец появляется на её щеках. Итачи больно прикусил язык, недовольно нахмурившись.

— На мой взгляд, один день в кровати тебе бы не помешал. Но поступай, как хочешь. Ты бы хоть кепку надел, так и до солнечного удара недалеко.

— В этом ты права, — виновато ответил он и потёр шею. Изуми была в хорошем настроении и сердце его ликовало. Она отошла. — Ты обедала?

— Нет, — пробормотала она, оглядываясь по сторонам, — я только от мамы, по пути решила посмотреть, как идёт работа и увидела тебя. Сейчас пойду готовить, есть какие-то пожелания?

— Может, сходим куда-нибудь, а вечером приготовим что-нибудь вместе?

Подруга призадумалась, прислонив указательный палец к подбородку, затем склонив голову набок, сказала:

— Как насчёт лапшичной? Там вкусный удон, — положа руку на сердце, она по-детски на него посмотрела, — и людей в это время не должно быть много.

— Отлично. Я только руки ототру от краски, — сказал он, показывая измазанные ладони. Есть удон в жару ему не особо хотелось. Да и лапшичные не располагали для беседы. Когда все сидят за одной стойкой, то и дело толкают тебя локтем и причмокивают, шумят, перекрикивая друг друга, становится как-то не до разговоров. Но это было хоть что-то, после затянувшегося молчания и он боялся всё испортить своим возражением.

Многое изменилось в Конохагакуре и он не мог определить в лучшую или худшую сторону. Появились новые дороги, дома выбивающиеся из общей картины с вычурными крышами; окрашенные в яркие цвета стены, клубы, бары, кричащие вывески; несколько высоток подражающие столичным; торговые центры, уродующие местные красоты. Город трепыхался как мог, пытался удержать рвущуюся в столицу молодёжь, чтобы не разделить участь большинства провинциальных городов, превратившихся в поселения больных стариков. И он не мог судить его за жажду жить, ведь его семья переехала в столицу из-за больших возможностей, которые она предоставляла. Но сердце его щемило от грусти представляя как вскоре высотки заслонят прекрасный вид на зелёные горы; как в могучих, устрашающих скалах прорубят дорогу; как день и ночь, будут змейкой подниматься и спускаться машины, нарушая многовековой покой; как воды некогда чистые станут непригодные для купания из-за сточных вод заводов и фабрик; как толпы туристов будут топтать редкие травы в лесах и наполнять всю округу слащавыми, восторженными возгласами. Ему нравилась здешняя неторопливая жизнь — тихая, ничем не обременённая. Тут ещё можно было пройтись по улице и насладиться покоем, вдохнуть полной грудью свежий воздух, наполненный медово-цветочным ароматом; увидеть, как на бельевой верёвке сохнет, покачиваясь от нежного ветра, недавно выстиранное бельё. Встретить по дороге улыбающихся людей с чистым добрым сердцем готовых помочь тебе, не думая о собственной выгоде. Прогресс не только привносил в жизнь удобства, но и отбирал что-то более ценное, но противостоять ему было невозможно, иначе всё покроется пылью и превратится в прах.

— Мне будет спокойней, если ты будешь идти по эту сторону, — проворчал он, дёрнув Изуми за локоть. Тут не было тротуара и им пришлось идти по обочине дороги. Машины не превышали скорость, однако, он испытывал тревогу, завидев их вдалеке и постоянно одёргивал подругу в сторону.

— Ты думаешь, меня могут сбить? Ты посмотри на скорость, — заявила она, остановившись, указывая на проезжающий мимо голубой автомобиль.

— В жизни всё может быть, — пожал он плечами. Она нехотя перестроилась. В её босоножки то и дело попадали камни и песок. Ей пришлось часто останавливаться, опираться о него и недовольно стряхивать. Теперь он понимал её нежелание идти по обочине. Но лучше уж камни, чем потом лежать месяцами в больнице с переломами.

— Как мама?

— Хорошо. Сегодня была последняя процедура, на удивление она перенесла её легко.

— Я загляну к ней на днях. Боюсь её заразить.

— Не переживай, я ей сказала, что ты болеешь, — Изуми усмехнулась, вновь остановившись, — и пожалела об этом.

— Почему?

— Я прослушала целую лекцию, как и чем тебя лечить.

— Я до сих пор получаю советы от родителей, как мне жить. Мы для них навсегда останемся детьми.

— Это точно. Но иногда это раздражает.

— Не то слово. А это что? — указав на плотину, спросил Итачи. Вода в ней была небесно-голубой, орлы расправив широкие крылья низко летали над гладью.

— Водохранилище построили два года назад. Пришлось затопить селение в низине. Видишь вон те дома, — привстав на цыпочки, она подняла руку и указала вправо, где возле гор протянулась цепь многоэтажек, — жителей туда переселили. Горная речка из-за этого обмелела. Многие были против, говорили, что даже привлекли телевидение, но это не помогло. Если хочешь, мы можем как-то сходить к плотине, там красиво. Только не сегодня, я не в той обуви.

— Можно, как-нибудь сходить.

— Нужно перейти дорогу, — сказала Изуми и посмотрела по сторонам, — мы почти дошли.

Итачи приподнял бровь и изумлённо заморгал. Он ожидал увидеть что угодно — дешёвую забегаловку или переделанную на современный лад лапшичную, но никак не ятай⁽¹⁾. Деревянные табуретки, расставленные перед телегой, были заняты мужчинами, а небольшие раскладные столы с соевым соусом, салфетками и палочками посередине, пустовали. Над прилавком свисала посуда, а за стеклянной витриной в железных кадках были нашинкованы овощи и зелень, нарезано тонкими ломтиками варёное мясо и маринованный дайкон. В воздухе витал приятный пряный аромат мясного бульона. У него тут же заурчало в желудке, невольно проведя рукой по животу он сглотнул. Изуми перегнувшись через стойку, заваленную луком-пореем и морковью, бодро крикнула.

— Тётушка Чиё, два цукими-удона,⁽²⁾ пожалуйста!

— Как всегда, без добавок? — раздался пожилой, немного скрипучий голос.

— Как всегда.

— Хорошо. Шесть минут и будет готово.

— Изуми! — крикнул кто-то из мужчин и поднял руку в знак приветствия, — Садись сюда, я уже ухожу.

— Я не одна, — улыбнувшись сказала подруга и указала на него. Загорелый, здоровый мужчина с густой бородой смерил Итачи недружелюбным взглядом и, приподняв миску к губам, громко выпил бульон, затем взяв салфетки, обтёр рот.

— Это тот… новенький? — Изуми кивнула, — какой-то хилый, — встав со стула, сказал мужчина, подруга слабо улыбнулась. Он достал пачку сигарет из кармана брюк и покрутив зажигалку в пальцах, продолжил, — когда обратно? Все уже заждались.

— Через три дня.

— Понятно, наслаждаешья значит, последними деньками, — прищурился он, вытянув сигарету, и заложил её за ухо, прокашлявшись. — Ну, отдыхай. Сарутоби Асума, заведующий отделением неотложки, — сказал он, подойдя к нему и крепко сжал руку, отчего на глазах у Итачи навернулись слёзы. Затем наклонившись к самому уху, он еле слышно, но грозно прошептал, — обидишь нашу малышку, окажешься в нашем отделении, — похлопав его по плечу, мужчина развернулся и ушёл, заставив его, ошарашено смотреть ему вслед.

— Он что-то сказал? — озадаченно спросила Изуми, подходя к нему.

— Нет, просто представился.

— Он мой начальник, строгий, конечно, но хороший человек. И он брат…— она затихла, опустив взгляд, — шурин Шисуи.

— Вот оно что, — прошептал Итачи, продолжая смотреть вслед уходящему мужчине.

Теперь стало понятно, почему друг не особо хочет возвращаться домой. Получить нагоняй от такого родственника, может быть опасно для жизни.

— Цукими-удон готов, — подруга, подскочив на месте, засеменила к лавочке.

Удон и впрямь был вкусным, горячий наваристый бульон в меру солёный обжигал рот. Наматывая толстую лапшу на палочки, они громко хлюпали всасывая её и тихо смеялись, когда она шмякалась обратно. Люди, проходящие мимо, то и дело косо смотрели на них, перешёптывались и быстро исчезали из поля зрения.

— Ты ходила в школу? — поинтересовался он, отложив палочки в сторону.

— Что? Нет, зачем?

— Разве не интересно узнать, как там всё изменилось?

— Не знаю, как-то не тянуло, — подперев подбородок ладонью, протянула подруга.

— Не хочешь пройтись?

— Что! Сейчас?

— У тебя есть какие-то срочные дела?

— Эм. Нет, — бесхитростно ответила Изуми. Ему до жути хотелось щёлкнуть её по слегка загоревшему аккуратному носу, но он сдержался, сложив руки на груди.

— И у меня их нет.

— Школьный автобус нас уж точно не подберёт. И, сейчас каникулы у детей.

— Значит, пойдём пешком.

— Но это четыре километра!

— Ты считаешь это много?

— Нет. Но, идти под палящим солнцем, это сущий ад, — подруга взглянула на часы и недовольно цокнула, — следующий автобус будет только через час. Можно вызвать такси.

— Куда делась Изуми, которая пробегала марафоны в непогоду? — сказал он, ему не хотелось спешить. Так у них было бы больше времени провести его вместе. Он был уверен, стоит им прийти домой, и магия сегодняшнего дня быстро развеется. Сейчас ему, просто, хотелось оттянуть этот момент.

— Я…ну хорошо, — с сомнением согласилась девушка и, взяв сумку, повесила на плечо.

Дорога в школу была не из лёгких. Она то поднималась вверх, то опускалась. С другой стороны был обрыв, от которого перехватывало дух, там внизу некогда бурлила и пенилась горная река, сметая по пути мелкие ветки деревьев. Именно на этой дороге, они тренировались с Изуми, готовясь к школьным соревнованиям. К ним иногда присоединялся Шисуи и подтрунивал, когда они плелись после третьего круга, называя «слабаками». Изуми не любила бегать под его надзором, это было заметно по натянутой улыбке и напряжённой спине. Шисуи раздавал дельные советы, но все они, косвенно указывали на её недостатки. Вначале она старательно им следовала, но когда он в десятый раз говорил ей, что она неправильно дышит, неправильно ставит ступню и без того вымотанная подруга вскипала и кричала о том, как он её достал. В ответ Шисуи лишь улыбался, разводя руки в стороны, и говорил: «Ну же, выпусти волчонок». Тогда Итачи думал, что друг делал это намеренно, чтобы избавиться от неё. Но сейчас его осенило, возможно, так он пытался ей помочь выпустить весь негатив, что копился внутри после развода родителей, ведь она всё держала в себе.

— Передохнём, — тяжело дыша, сказала Изуми, схватившись за бок. Она посмотрела вдаль, пытаясь перевести дыхание. Этот склон был особо крутым. Немного постояв, она села на пыльную обочину, не боясь испачкать одежду. Вытянув ноги, запрокинула голову назад, подруга прикрыла глаза. Взмокшие от пота волосы прилипли ко лбу, ворот футболки съехал, оголяя ключицы и тонкую полоску незагорелой кожи. В горле у него пересохло и, облизнув сухие губы, Итачи потянулся к рюкзаку.

— Садись. Ты заслоняешь солнце.

— Я тебя спасаю от него.

— Меня не надо спасать, может я хочу сгореть, — криво улыбнулась подруга.

— Когда-то, ты хотела быть бледной как поганка.

— Времена меняются, загар нынче в моде.

— Вот как, — улыбнулся он, протянув бутылку воды. Изуми открутила крышку и брызнула себе на лицо. Он присел рядом с ней на корточки, посмотрев вниз, бросил гравий. Плюхнувшись в воду, камень тут же исчез.

— В детстве дорога была легче, — смеясь сказала она, притянув одну ногу, сняла босоножку. На пятке красовалась водянистая мозоль размером с ладонь, а большой и маленький палец были изодраны в кровь. Итачи виновато прикусил губу, не стоило ему настаивать на пешей прогулке, знал же, что обувь у неё неудобная.

— Подожди, у меня где-то был пластырь, — порывшись в карманах рюкзака, он так его и не нашёл, — Чёрт!

— Пустяки, — спокойно ответила она, промыв ногу, — но до школы я не дойду. Я твою не надену!

— Почему? — недоумевая спросил Итачи, сняв кроссовок.

— Ты же не пойдёшь босиком?

— Пойду.

— Они большие.

— И что? Это лучше, чем твои босоножки.

— Они потные и воняют, — не сдержалась подруга, отводя взгляд в сторону.

— Воняют? — недоумевая, переспросил Итачи, а затем разразился смехом. Ему ещё никто такого не говорил.

— Я вызову такси, поедем домой.

Пока они сидели на обочине, ожидая машину, он перебирал на дороге мелкий песок, а она срывала прорастающие по бокам мелкие травинки. Оторвавшись от бессмысленного дела, Итачи стал рассматривать подругу. У неё был крохотный белёсый шрам на подбородке, еле заметные, светлые веснушки на носу, короткие пушистые ресницы и маленькая мочка уха с золотистым гвоздиком в форме цветка с рубиновым камушком посередине. Когда они были знакомы, уши у неё были не проколоты, и шрам не красовался на лице. Она никогда не одёргивала его руку и не смела сказать, что-то смущающее. Он склонил голову набок и почесал переносицу. О нынешней Изуми, он не знал ровным счётом ничего и ему не терпелось познакомиться с ней поближе.

Примечания:

С наступающим Новым годом!

1) небольшая портативная или полустационарная торговая точка (ларек) в Японии, как правило, продовольственная

Вернуться к тексту

2) горку горячей лапши Удон с горячим бульоном венчает яйцо-пашот, сваренное в бульоне

Вернуться к тексту

Примечания:

Хотелось ламповой главы, надеюсь получилось.

Они смертельно устали, поэтому отмокнув в ванной и немного отдохнув, на вечер решили приготовить набэ ⁽¹⁾. За окном была совсем не зима, но в холодильнике завалялись продукты и заморачиваться с готовкой не особо сегодня хотелось. Резво нашинковав овощи, бросили тофу, морские гребешки, грибы и камабоко ⁽²⁾ в кастрюлю, залили всё рыбным соусом и поставили на плитку. Когда по кухне разнёсся пряный аромат, а рисовая лапша обмякла и стала почти прозрачной, они, потерев ладони друг о друга, стали вылавливать сваренные овощи.

— Эй, это моё! — возмущённо вскрикнула Изуми, привстав на стуле, когда Итачи выхватил у неё из-под носа последнюю рыбную палочку.

— На ней не написано, — непоколебимо ответил Итачи, стараясь выиграть битву за рыбную клецку.

— Но, я первая…на неё посмотрела! — идиотское заявление подруги рассмешило его, и он обронил палочку, этим живо воспользовалась подруга и захватила еду.

— Не подозревал, что ты такая жадная, Изуми, — она стушевалась, швырнув рыбную палочку в бульон, и выудила длинные белые грибы.

— Я эм… извини, и правду что-то я…

— Я пошутил. Бери — она твоя, — сказал Итачи, переложив ей в чашку.

— Ну уж нет. Теперь она застрянет поперёк горла.

— Тогда предлагаю сразиться в честном бою, — улыбнувшись, произнёс он, поднимая палочки.

— Раз… два…три… — двое друзей со всей серьёзностью нацелились на рыбную клёцку. Итачи стремительно среагировал и тотчас отправил её в рот, злорадно подмигнув подруге. Изуми от досады прикусила нижнюю губу и зачерпнув ложкой бульон, громко втянула.

— Ты завтра занята? — проглотив, спросил Итачи, мимоходом выискивая, чтобы ещё выцепить. Морской гребешок, окутанный стеклянной лапшой, был практически незаметен и немного поковыряв, ему удалось его извлечь. В комнате становилось душно, оттянув ворот футболки, подруга встала и распахнула настежь окно. Прохлада влетела в дом вместе с мелкими белёсыми мотыльками и мошками.

— Нет. А что?

— Можешь помочь мне. Нужно съездить в центр, купить кое-какие вещи для дома. Если лично поеду, то, очевидно, что-то забуду. Прикрой окно, смотри сколько налетело.

— Дышать же нечем. Нужно купить москитную сетку, — заявила Изуми, обмахнув себя рукой, — Я только с утра к маме забегу.

— Можем заглянуть вместе, а затем поехать. И, кстати, москитные сетки отсутствуют в ваших магазинах, сегодня только узнал.

— Можно и так, — подруга открыла холодильник, вынув две банки холодного фруктового пива, поставила на стол, — снова их нет? Я их уже месяц караулю. Может, в центре найдём.

— Есть ещё? — он, схватив жестяную банку, затряс ею в воздухе.

— Эм, да…

— Предлагаю игру.

— Игру?

— «Я никогда не», знаешь такую? — Изуми, поставила ещё две банки и сведя брови к переносице, села на стул, — ты должна сказать, что никогда не делала, если я это делал, то выпиваю. Выигрывает тот, кто останется более трезвым.

— Но я быстро пьянею, — возразила подруга, исподлобья взглянув на него.

— От фруктового пива? Тебя уносит с фруктового пива? — она кивнула, он же сморщил нос, прищурив глаза, — тогда… я делаю три глотка. Согласна?

— Ну… хорошо, — неуверенно ответила подруга, потянув за жестяной язычок. Затея явно ей была не по душе, но она не знала, как отказать. Он вначале хотел пойти ей навстречу и сыграть во что-либо другое, но это был единственный шанс узнать друг друга поближе и Итачи не хотел от него отказываться. — Кто начинает? — спросила Изуми, взобравшись на стул и поджав под себя обе ноги.

— Я могу, если не против, — она в знак согласия кивнула, — я никогда не верил в сома людоеда.

— Эй, так нечестно! Ты же знаешь, что я… — воскликнула она, сделав глоток.

— В этом и смысл, — ухмыльнулся он и исподтишка глянул на подругу, на лице у неё появилась приятная, нежная улыбка, которая ему всегда нравилась. Он лениво подпёр подбородок рукой и потянулся за солёным арахисом, что лежал неприметно в маленькой белой миске.

— Я никогда не прятала конфеты от мамы и не воровала их.

— Ты это серьёзно? Ты уверена, что была ребёнком, а не родилась сразу взрослой?

— Да, — хохотнула Изуми, и поправила волосы, что упали на глаза, — мы с мамой прятали их от папы. У него был повышенный сахар, но он очень любил шоколад, — с грустью проговорила подруга, — иногда, когда он сидел в своём кабинете, я приносила ему конфету и ставила на стол. Он выглядел тогда таким счастливым, — она быстро утёрла слёзы и попыталась придать голосу беззаботность, — считается ли это воровством?

— Даже не знаю, — серьёзно сказал он, — тут нужно вызывать следственную группу, они определят тяжесть твоего преступления.

— Что с тобой произошло? Ты никогда не умел шутить, — улыбнулась подруга, сделав глоток.

— Сам не знаю, — пожал он плечами. Ему хотелось спросить, про отца, но решил не отклоняться от игры, чтобы не испортить хороший вечер. Лампочка на кухне замигала, и белые ночные мотыльки ударились о неё, вскоре раздался небольшой треск и она потухла. — У тебя что-то с проводкой, недавно только в прихожей менял.

— Возможно. Дом старый. Предлагаю переехать в зал, — сказала она, осветив комнату телефонным фонариком, — брать орешки? Итачи подожди, я помогу. Ты всё уронишь, — и она выхватила банку пива у него из рук.

В зале было даже комфортней. Здесь было прохладней, слабый ветер волнующе касался тонкой занавески, проходил волнами по гладкой ткани, диван приятно скрипел под тяжестью их тел. Изуми села по-турецки, на расстоянии вытянутой руки, голова её упала на спинку, и она задумчиво смотрела в потолок. Он сам не заметил, как засмотрелся на неё, в мягком свете лампы, она выглядела привлекательной. Наклонившись немного вперёд, он нежно погладил её по щеке большим пальцем. Она дёрнулась, непонимающе хлопая ресницами и дотронулась рукой до места, где совсем недавно он её коснулся.

— Соус, — соврал он, не понимая своих действий. — Продолжим… Я никогда не был влюблён.

— Не верю. Ты жульничаешь. Как так можно, в твоём возрасте и не одной влюблённости! — сделав глоток, возмутилась подруга, пристально смотря ему в глаза.

— Я встречался, но того пресловутого чувства с бабочками в животе и эффекта ватных ног не испытывал.

— Не обязательно должны быть бабочки в животе. Неужели ты ни разу не чувствовал потребности касаться, обнимать, целовать. Неужели не чувствовал лёгкости и состояние полёта рядом с человеком, который нравится, — её щёки покрывались румянцем с каждым словом, а глаза блестели нежным, тёплым огнём. Она говорила так искренне, что ему захотелось влюбиться, — ты же сам сказал, что встречался. Так что влюблённость точно должна была быть.

— Не было, — грустно улыбнулся он, покачав головой, — нас познакомили друзья, мы сходили на пару свиданий и не умерли от скуки. Потом мы переспали и поняли что друг друга устраиваем, затем съехались. Вот и всё. Для того чтобы быть в отношениях, не обязательно быть влюблённым, иногда достаточно симпатии и уважения.

— Тогда почему вы расстались? — спросила Изуми, и тут же закусила губу, — Извини, это не моё дело…

— Она захотела настоящую семью. Я, признаться честно, к этому не готов.

— Понятно.

— Твой черёд.

— Мой?

— Спрашивать.

— Ааа! Я даже не знаю, что спросить, — зажав двумя руками банку пива, прошептала подруга, отводя взгляд, — я никогда не лежала на операционном столе. Что-то серьёзное?

— Вырезали аппендикс, прям на мой день рождения, — почесав за ухом, с ухмылкой сказал Итачи и поставил руку на подлокотник.

— Всегда боялась, что он может воспалиться в самый неподходящий момент, — она сменила позу, вытянув ноги. Натянутое покрывало тут же соскользнуло.

— Я никогда не…— начал было он, телефон, лежавший на маленьком лакированным журнальном столике, завибрировал, прервав его.

Изуми подскочила и вглядевшись, тут же пулей вылетела из дома, оставив его в одиночестве. Он опрокинул голову на спинку дивана и от досады закусил губу, сжал кулаки. Этот приятный день мог бы продолжаться и дальше, если бы не злосчастный звонок от её любовника. «И кто вообще звонит в такое время?» Подруга ушла довольно далеко, он не слышал её голоса, только тихий шелест листвы за окном, лай одинокой собаки и щебет сверчков. Поднявшись, он взял пустые банки и выбросил в мусорку. Достав из кладовки лампу, он вкрутил новую, вымыл посуду на кухне и убрал оставшуюся еду в холодильник. От нечего делать, заварил чай и выпил две чашки. Изуми всё ещё не было. «О чём можно говорить так долго?» спросил он себя и устало потерев глаза пошёл в ванную. Плеснув в лицо холодной воды, он взглянул в своё отражение в чистом зеркале, приподнял подбородок, оценил свою внешность. «Похож ли он на него? Говорят, девушки влюбляются в один и тот же типаж». Половицы тихо заскрипели и, выйдя из ванны, он наткнулся на подругу, аккуратно ступающую по ворсистому коврику. На лице у неё была широкая глупая улыбка и взгляд, подёрнутый лёгкой мечтательной дымкой. Один его звонок делал из неё влюблённую дуру, гнев обжог грудную клетку.

— О, ты не лёг спать?

— Не спиться.

— Могу книгу дать почитать. Правда, тебе, наверное, такое не понравиться, — голос звенел как весенний колокольчик. Он с сомнением посмотрел на неё, она не могла сдержать радость и топталась на месте, перекатываясь с пятки на носок, — ну… это… любовный роман. Глупость сморозила. Можно посчитать овечек, или выпить молоко с мёдом, я сделаю, если хочешь.

— Я выбираю меньшее из зол. Любовный роман. Случилось что-то хорошее? — Изуми блаженно потянула руки к груди, и мечтательно дёрнула головой.

— Послезавтра… Ты не мог бы навестить маму. Я… должна уехать, приеду поздно ночью.

— Могу, — выдавил он через себя, было понятно, с кем она встречается. Но если он не согласится, то о доверии не может быть и речи. Он должен стать ей другом, чтобы она прислушалась к его словам.

— Спасибо, — на выдохе прошептала девушка, привстав на цыпочки, поднялась и обняв его, как цыплёнок, поцеловала в щёку, — нужно ложиться спать, а то завтра целый день на ногах.

В ту ночь он не сомкнул глаз, во всём были виноваты сверчки, которые решили устроить генеральную репетицию под его окном, и глупый роман с тупой героиней, которая идя на поводу своих чувств, разрушила свою жизнь.

Примечания:

Надеюсь, вы не устанете читать диалоги)

1) набэ — это рагу и супы, содержащие много видов ингредиентов, которые подаются во время варки. Набэ подогревают на обеденном столе с помощью переносных печей.

Вернуться к тексту

2) Камабоко японский рыбный рулет, чем-то напоминает крабовые палочки.

Вернуться к тексту

— Ох, доброе утро. Я уж было хотела разбудить, — приоткрыв дверь, смущённо сказала Изуми, — завтрак на столе, начинай без меня, — бросила она, тут же исчезнув.

— И тебе доброе, — побурчал Итачи, закончив складывать футон.

После бессонной ночи глаза неприятно щипали, а в голове творился полный хаос. Приняв холодный душ, немного взбодрившись, он прошёл на кухню, удивляясь не в первый раз утреннему столу. Заваривая кофе, он стал прислушиваться, как Изуми шуршит в своей комнате. Когда всё стихло, краем глаза заметил, как она юркнула в ванную. Присев на стул, Итачи надкусил онигири, смотря в окно. Облака сладкой розовой ватой расплылись по небу, низко стелящийся туман, покрыл дорогу молочно-золотистым ковром. В углу окна притаился, залетевший вчерашней ночью, мотылёк, он с осторожностью взял его, почувствовав лёгкую, приятную щекотку от хрупких крылышек, выпустил в окно. За стеной послышался приглушённый шум воды, невольно он представил, как Изуми сбросила с себя одежду, слегка поёжилась, забираясь в ванную, как её каштановые волосы потемнели от воды и облепили тонкую спину, как тогда на озере. Он сморгнул, испугавшись своих мыслей, оглянулся, воробей на ветке вишнёвого дерева с укором посмотрел на него маленькими чёрными глазами.

С тюрбаном на голове, и с розоватыми щеками, Изуми прошмыгнула на кухню, протирая лицо ватным диском и напевая под нос незатейливую мелодию. Она стояла перед ним в коротких хлопчатых шортах и чёрной футболке, из-под которой выпирали соски. Казалось, внешний вид её совсем не смущал, в отличие от него. Покраснев, Итачи отвёл взгляд, пройдя к раковине, стал мыть посуду. «Неужели она совсем не видит в нём мужчину, что не считает нужным надеть бюстгальтер. Ну, нельзя же в самом деле разгуливать так перед ним! Хоть он и друг, он в первую очередь мужчина», — с усердием водя губкой по тарелке, говорил про себя Учиха.

— Ты уже позавтракал? — спросила с неким сожалением подруга и потянулась за бутербродом, — оставь, я всё уберу.

— Сядь и нормально поешь, — раздражённо сказал Итачи, отобрав у неё кружку кофе и поставив на стол. Хлебные крошки упали на футболку, Изуми стряхнула их и продолжила стоя доедать свой бутерброд, опираясь спиной о холодильник. Сбросив тапочки, почесав пальцами ног правую ступню с уже лопнувшими волдырями, она потянулась за кружкой.

— А.нефт, не гхолодна, — с набитым ртом, отмахнулась подруга, забрав обратно чашку, — такф перефкусфить.

Итачи усмехнулся, покачав головой.

— Фто смешного?

— Ты смешная…напоминаешь хомячка, — девушка фыркнула, укоризненно посмотрела на него и сделав глоток кофе, громко проглотила комок, даже не прожевав нормально.

— Сегодня будет адовая жара по прогнозу. Так что одевайся легко и не забудь кепку, — сказала она и протёрла губы салфеткой.

Они вышли из дома. Туман бесследно исчез, однако утренняя прохлада всё ещё витала в воздухе, трава была немного влажной, после опавшей росы и приятно холодила кожу. Солнце ещё не обжигало, касалось нежно тёплыми лучами и терялось в листве тенистых деревьев. Улицы были пусты, только несколько прохожих и кошки мелькали в переулках. Птицы чирикали, перелетая стайками с проводов на кустарники, а затем на черепичные крыши домов. Водитель пустого автобуса зевая просигналил им, чтобы они сошли с проезжей части и тем самым нарушил благоговейную тишину. Через метров сто, они свернули на узкую улочку, где куст жасмина усыпанный белыми цветами источал маслянисто-сладкий аромат, не подолёку забор оплела жёлтая кремовая роза и по её нежным, тонким лепесткам ползли мелкие коричневые муравьи. За высокими заборами, торчали макушки плодовых деревьев с ещё мелкими яблоками и незрелыми персиками.

— Что это за улица? Я никогда её не видел, — спросил Итачи, с удивлением рассматривая здания. Здесь было необычно тихо и уютно.

— Ты что не узнаешь, — вскинула бровь подруга, заведя прядь за ухо, — узнать, конечно, сложно, но всё же… разве тот дом не навевает воспоминания? — прошептала девушка, указывая пальцем на ветхий дом с облупленной лицевой штукатуркой.

Он раскрыл рот словно, признал в нём старого друга. С ним было связано столько приятных детских воспоминаний и как он мог забыть их тихое пристанище, их тайные встречи и собрания. В детстве, они с Шисуи случайно забрели на эту улицу, кусты и деревья тогда были не столь огромными, и дома не столь запущенные. Красивый дом с ярко-рыжей черепичной крышей стоял особняком, окружённый хвойными деревьями и забором из бордового бессера, выглядел величественно. Вокруг него ходили разные слухи, говорили, что в нём жил богатый человек — то ли музыкант, то ли какой-то писатель, а после смерти всё досталось единственному сыну, который был лёгкого нрава и пустил по ветру почти всё нажитое непосильным трудом состояние, а затем влез в сомнительную авантюру и уехал из города.

— Интересно, что там внутри? — спросил Шисуи, оглядывая высокий забор, — Поможешь, я перелезу.

— А если там хозяева? — с осторожностью спросил Итачи, затея ему не нравилась, но он понимал, что друг всё равно его уговорит.

— Да, нет там никаких хозяев. Ну, даже если и есть, мы просто поздороваемся и уйдём. Ну что они нам сделают? — улыбнулся Шисуи, передний зуб у него ещё не вырос и он смахивал на маленького пирата с растрёпанными кудряшками.

— А если они скажут родителям?

— Мы скажем, что их нет дома. Ты что трусишь, Ита? Не бойся, ты со мной и я как старший, беру всю ответственность на себя.

Он тогда вздохнул, подтолкнув друга, помог ему перелезть, тот, в свою очередь, сев на забор перетянул его. Двор был большой и красивый, с усыпанной мелкой белой щебёнкой дорогой, с кустами белых и розовых пионов, которые от тяжести распустившихся бутонов лежали на земле. Огромное фиговое дерево росло возле крыльца и под плотными широкими листьями прятались удлиненные ещё зелёные плоды. Красивая ажурная беседка из красного дерева была обвита плющом и вьюном, фиолетовые цветы как гирлянды украшали перекладины, а рядом раскинулось мощное дерево шелковицы с уже потемневшими плодами, они тут же кинулись туда и только хотели взобраться, как кто-то одёрнул их за шиворот футболок.

— Хаши! Эй, Хаши! Ты их знаешь? — раздался грубый, немного прокуренный голос над ухом. Они замерли, не смея пошевелиться, но всё же через некоторое время осмелились поднять глаза. На них смотрел, как тогда им показалось, взрослый мужчина, сейчас, наверное, он бы дал ему лет восемнадцать или двадцать. Под чёрными и грозными глазами пролегли тёмные круги, густые нахмуренные брови ещё больше придавали устрашающий вид, а копна непослушных спутанных длинных волос довершала образ злобного чёрта, — Хаширама, мать твою, ты где ходишь?!

— Что случилось, Мадара? — послышался приятный весёлый голос и молодой человек спрыгнул с крыльца.

— Говорю, знаешь их?

— Первый раз вижу, — округлив карие глаза, сказал мужчина и широко улыбнулся, оголяя ровный ряд белых зубов, — ты что похитил детей?

— Ты идиот?! Они… не знаю, как попали сюда, но явно хотели съесть весь тутовник.

Загорелый мужчина напротив, громко засмеялся и, подойдя к ним, больно дёрнул за уши, пожурил, а затем вложил в их руки по апельсиновому леденцу. Похлопал по плечам и сказав, что лестница с задней стороны дома, ушёл повиснув на хмуром друге.

С тех самых пор дом стал их тайным местом, где они проводили летние вечера, обсуждая всякую всячину, или сооружали очередное «ноу-хау» в виде деревянных самолётиков. Они даже смастерили небольшой мангал из найденных во дворе кирпичей и по вечерам жарили зефир на длинных упругих палочках. Об этом месте знали лишь они вдвоём, пока в их город не переехала Изуми. Как-то удрав с последнего урока, они направились прямиком в этот дом, накупив в магазине всякой всячины. Экзамены были позади и им хотелось немного расслабиться, тем более Шисуи каким-то образом стащил сигареты у отца. Им натерпелось тогда попробовать их, почувствовать себя немного взрослыми и крутыми. Глупость, но им — подросткам, казалось, это достаточным.

— Что вы делаете? — серьёзный голос раздался за их спинами, когда они перекинули сумки через забор. Повернувшись, он сразу узнал девочку, которая спасла его от мальчишек и написала странную записку. Странно, но с тех пор он с ней не пересекался. Поставив рюкзак на землю, она упёрла руки в бока и насупившись, повторила вопрос.

Шисуи посмотрел на него, ища поддержки, не найдя ничего подходящего, ляпнул:

— Лезем через забор, — и шепнул ему на ухо, — Как мы её не заметили? Она, что всё это время шла за нами. Это пугает.

— Это я вижу. Зачем?

— Просто.

— Вы хотите сделать какую-то гадость?

— Ничего мы не хотим, — возмутился Шисуи, — шла бы ты домой, Изуми.

Девушка в удивлении распахнула глаза, собственно, как и Итачи. Друг знал, как её зовут, в то время как он не мог вспомнить даже первую букву её имени.

— Никуда я не пойду, — твёрдо сказала Изуми, сложив руки перед собой, — если не расскажите, что вы тут делаете, я сообщу маме, что один из учеников незаконно пролез в чужую собственность.

Шисуи закатил глаза и обречённо вздохнул, протянув руку.

— Итачи помоги ей, я её переброшу.

— Ты уверен?

— Да, мне вчера её мать и так затрещину влепила за то, что я прогулял историю. Если эта малявка что-то ещё скажет, не видать мне улицы, как своих ушей.

— Её мать? Причём тут её мать.

— Её мать — моя классная.

— Я не полезу, так я стану соучастником.

— Ты там книжек перечитала или что? Ты либо лезешь, либо остаёшься здесь, но тогда не смей ябедничать.

Она постояла немного, а затем, сделав шаг, перебросила рюкзак, схватилась за его руку. Итачи подтолкнул её снизу и вскоре они все вместе оказались во дворе.

— Вот этим здесь и занимаемся, — сказал Шисуи, указывая на беседку и рядом разложенный мангал.

Изуми заломила руки за спину и проходясь по двору, с восторгом осматривая всё вокруг, остановившись около фигового дерева, спросила:

— Можно?

— Да, срывай. Тут уже давно никто не живёт.

Она набрала в руки фиолетовый инжир и протянула им.

— Ешь сама, — сказал Шисуи, доставая из пакетов чипсы и газировку. Пачка сигарет выпала из кармана его брюк и он, посмотрев на неё, быстро поднял.

— Ты куришь? — удивлённо спросила она, надкусывая фиолетовый плод.

— Если и так? Расскажешь маме?

— Нет. Просто интересно, какие они на вкус.

— Попробуй и узнаёшь, — сказал Шисуи, достав сигарету и протянул ей.

— Не надо, — вмешался Итачи, пытаясь отобрать. Отчего-то ему совсем не хотелось, чтобы девчонка брала в рот эту мерзость.

— Я хочу попробовать, — сказала она, зажав сигарету между зубами. Шисуи присвистнул, достав зажигалку. Изуми закашлялась вдохнув горький никотин, и бросила на землю окурок, затоптав ногами, — Гадость. Фу…и как девчонки курят это.

—Девчонки из твоего класса? — она кивнула, и он протянул ей газировку, — дуры, вот и курят.

— Значит, ты тоже дурак? — съехидничала она, прищурив глаза.

— Значит, тоже, — ухмыльнулся Шисуи и взъерошил волосы. Волнистые пряди упали на лицо.

— А можно мне…иногда сюда приходить?

— Если мы не согласимся, то скажешь маме?

— Нет, я бы не сказала… — замялась она и поковыряла прутиком угольки, — девчонки меня сторонятся, не то чтобы они не хотят дружить, просто побаиваются и мальчишки тоже. Всё из-за мамы. В прошлой школе также было. У меня нет друзей…

— Ну ещё бы, я видел, как ты недавно побила ребят из своего класса…

— Я…ты…видел? Почему ты не помог тогда? — удивилась она, посмотрев на него с интересом, — разве вы не друзья?

— Именно поэтому.

— Я не понимаю.

— Изуми…тебя же так зовут.

— Да.

— Не суй нос в мужские дела.

Её явно расстроил грубый ответ, но виду она не подала и присев на корточки взяла пальцами уголёк и прочертила по кирпичу чёрную длинную линию.

— Ты прав, извини.

— Можешь…можешь приходить сюда с нами, — неожиданно для себя, сказал Итачи. Ему стало жаль девочку, резкий ответ друга странным образом задел и его. — Я — Итачи, он — Шисуи и мы можем стать твоими первыми друзьями, — Изуми подняла взгляд и с благодарностью посмотрела на него, в тот день он заметил, что глаза у неё темно-карие с тёплым оттенком, напоминают дубовую кору.

— Спасибо, — сказала она, кротко улыбнувшись и встала, протянув руку.

Так, их стало трое, и она поначалу привносила в их общение некую лёгкость, непринуждённость. И Шисуи и ему было интересно с ней общаться, шутить и дразнить, но со временем он стал замечать, как разговоры стали вязкими, тяжёлым, и порой заканчивалось её слезами. Лёгкость улетучилась, оставляя между ними колючее напряжение. Возможно, всему виной было их неизбежное взросление, а может быть развод её родителей или влюблённость в него. Точный ответ, на возрастающую между ними пропасть, он не знал до сих пор.

Они минули улицу, затем вторую. Изуми ускорила шаг, посмотрев на наручные часы. Она явно переживала, что они не успеют купить всё необходимое в городе и приедут в центр в самый разгар жары. Ему же совсем не хотелось торопиться и ехать в шумный город, когда он увидел тот дом, то захотел провести весь день с ней в беседке, поедая снеки из супермаркета.

Хазуки не скрывала радости, завидев их вместе, крепко обняла его, приглашая в дом. Пока Изуми ставила еду в холодильник, мать присела к нему на диван и, поставив руку на его колено, спросила про самочувствие, про ремонт и полушёпотом об Изуми. Наверное, она подумала, что причиной хорошего настроения дочери, был он. Возможно, в глубине души, стоящая на пороге смерти женщина лелеяла, что дочь обретёт счастье с ним и может быть, она ещё успеет увидеть дочь в свадебном платье и поцеловать в лоб, говоря напутственные слова. Почему-то теперь, от этих мыслей ему не было тошно, более того, он подумал, что именно он сможет её осчастливить. Когда Хазуки закашляла, он подал ей стакан воды и ужаснулся, увидев обтянутую кожей костлявую руку. Он понял, что она может умереть через месяц или два, что мнимое хорошее самочувствие наступает как раз перед смертью. Сердце его сжалось и он обнял её худое тело и подумал об Изуми, что будет с ней, когда не станет матери? Мать была единственной причиной удерживающей её в этом городе. Тот мужчина явно был нездешний, и он задохнулся от осознания, что она в один день может уехать, как он, не попрощавшись. Представив, что больше её не увидит, его охватило волнение и казалось сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Она в последнее время одевается, как мальчишка, — хрипло прошептала женщина, смотря в сторону кухни, — всегда эти бесформенные штаны и однотипные футболки. А ведь раньше из платьев и сарафанов не вылезала. Я так рада, что сегодня на ней платье. Ей очень идёт этот цвет, правда? С твоим приездом она расцвела, я так рада, — он сглотнул, догадываясь, что к её переменам он не имеет никакого отношения. Ему хотелось сказать правду об Изуми, но он прикусил язык, понимая, что не имеет права, — Скажи же, она стала настоящей красавицей, — в уголках её глаз заблестели слёзы, и она устыдившись быстро смахнула их, — что-то в глаз попало. Я так мало ей это говорила, — она уставилась в одну точку на стене, — так мало говорила, что люблю…так мало звала ласково…так мало дала ей тепла, — насколько он помнил, Хазуки всегда была строга с дочерью, требовала хороших оценок и безукоризненного подчинения. Словно после развода, боялась, что дочь её тоже бросит. — А сейчас мне не хватает дней… часов… минут, чтобы…доказать, как сильно я её люблю. Прости…несу всякую чушь.

— Я думаю, она знает…

— Ты всегда был хорошим ребёнком, Итачи, — сказала она, похлопав его по руке, — ты и Шисуи, были к ней добры. Спасибо.

Измерив давление и вколов предписанные лекарства, они покинули дом, возвращаясь на ту самую улицу.

— Нам нужно поспешить, если хотим всё успеть, — проговорила Изуми, ускоряя шаг, он остановил её, схватив за руку, подруга непонимающе посмотрела на него, — что-то случилось?

— Давай, не поедем.

— О чём ты? Ты же сам говорил...

— Знаю. Поедем, когда ты вернёшься.

— Но потом, мне нужно выходить на работу. Лучше сегодня.

— Нет, — отрицательно качнул он головой и указал в сторону дома, — сегодня мы пойдём туда. Купим еды в магазине и устроим пикник, как раньше.

— Что? Какой пикник, Итачи. У тебя солнечный удар?

— Иногда ведь можно вернуться в детство, — мягко улыбнулся он, — там же по-прежнему никто не живёт.

— Не знаю, — пожала она плечами и посмотрела на дом, — по внешнему виду, можно сказать — никто. Только мне нужно переодеться.

— Зачем?

— Ну... не полезу же я в платье.

— Раньше тебя это не останавливало. Пошли, Изуми, — сказал он, утягивая её в сторону дома.

— Тогда сначала в магазин. Я хочу поджарить зефир, сто лет этого не делала.

И они, как малые дети побежали к магазину, совсем забыв о своих взрослых проблемах.

Примечания:

Помаленечку Итачи начинает, что-то понимать в своих чувствах.

На фоне разросшихся хвойных деревьев дом потерялся, выглядел ветхим и заброшенным. Облупленная штукатурка, выцветшая черепичная крыша местами позеленела от мха, некогда высокий забор просел, и бардовый бессер покрылся белым налётом. Однако палисадник перед домом был ухожен — трава коротко острижена, мусор собран. Изуми с опаской посмотрела на слегка приоткрытую железную калитку и дотронулась до его руки предостерегая.

— Подожди…кажется, здесь живут…

— Если живут, поздороваемся, — сказал Итачи, слегка улыбнувшись.

Он бы в жизни не зашёл в чужой двор, но сейчас, рядом с ней в нём заиграло детство, когда он хотел быть немного похожим на Шисуи — бесстрашным и озорным. К тому же он подумал, что хозяин дома, скорее всего, доплачивает кому-то, чтобы всё не поросло. Так делал отец в своё время, пока не решил, что они туда не вернутся.

— Но…всё же…это как-то неправильно — протянула она, мягкие, тонкие пальцы сомкнулись на его запястье и ему захотелось быть смелее.

— Всё будет хорошо. Если хозяин тот же, сомневаюсь, что будут проблемы.

— Ты видел владельца? — с неким трепетом в голосе спросила подруга, хлопая ресницами.

— Да, мы с Шисуи однажды наткнулись на него.

— Ого! Как…каким он был?

— Похожим на идиота, — ответил Итачи, слегка хохотнув.

Сделав шаг, он потянул за ручку, дверь тяжело, со скрипом, отворилась. С их последнего визита многое изменилось: беседка накренилась в бок, плющ засох, и только соломенного цвета стебли теперь обвивали перекладины; белый гравий съела земля, а от былых пионов не осталось и следа. Фиговое дерево было срублено, но сбоку от пня тянулись крепкие упругие ветки, давая надежду, что через несколько лет они разрастутся и превратятся в большое дерево. Положив пакет на край скамейки в беседке, он повернулся и застыл, как заворожённый. Подруга испуганным зверьком смотрела на ставни, касалась пальцами обветшавших стен, загадочно улыбалась. Каштановые волосы, собранные в хвост, отливали медью на солнце, подол голубого платья в тёмно-синюю полоску озорливо трепал ветер, тонкая ткань скользила по белым не тронутым солнцем ногам, оголяла колени, поднималась выше, соблазняла. Он нервно сглотнул, потерев шею, вспомнил утро. Изуми резко посмотрела на него, отчего он стушевался и быстро отвернулся, скрывая лёгкий несвойственный ему румянец на щеках.

— Нашего мангала нет, — пробормотал Итачи, закопошившись в пакете и достав из него пачку «Pocky».

— Не удивительно, столько лет прошло, — подходя к нему ближе, сказала она, — и всё-таки мне здесь не по себе. Пошли отсюда.

— Почему?

— Не знаю, — съёжившись и обхватив себя руками, словно ей холодно, прошептала подруга, — ощущение что хозяин вот-вот вернётся, — нахмурившись посмотрела на сладкие палочки, приподняв в удивлении правую бровь, — с тыквой?

— Да, и не смотри так. Между прочим, очень вкусные. Вот попробуй.

— Нетушки, — сделав рожицу, сказала она.

— Ты же видишь, окна заколочены. Калитку, скорее всего, забыл закрыть тот, кто убирался. Лучше поищем что-нибудь для мангала.

— Нет, — твёрдо сказала Изуми, схватив пакет, — мы пойдём домой.

— Подожди, — догнав, сказал Итачи. Он хотел остановить её, желания возвращаться в дом не было. Завтра она уедет, а затем начнётся работа, при её сменном графике выкроить время для беззаботного отдыха будет довольно сложно. К тому же ремонт уже близился к концу и от осознания, что ему скоро съезжать у него защемило в груди, — я знаю куда мы пойдём.

— И куда же?

— Секрет, — ухмыльнулся Итачи, забрав пакет, и двинулся к калитке, — только нам действительно нужно будет вернуться в дом, переодеться и взять кое-что.

— Ты меня пугаешь.

— Тебе понравится, обещаю, — подруга с подозрением взглянула на него, но ничего не сказав пошла рядом с ним.

Солнце довольно сильно припекало, и даже лёгкий тёплый ветер не спасал от жары, когда они дошли до дома. Изуми быстро прошла на кухню и открыв холодильник, вытащила бутылку с водой и прислонила ко лбу, на светлом платье виднелись тёмные разводы от пота и волосы прилипли к вискам.

— Может пойдём, как спадёт жара, — простонала она, выпив из горла.

— Я знал, что ты это скажешь. Там будет прохладно — обещаю.

— Ну хорошо, — с сомнением проговорила Изуми и лениво поплелась в комнату, — как одеваться?

— По-спортивному, никаких балеток, только кроссовки.

— Мы что идём в горы…я права? — стала выпытывать подруга, осторожно высунувшись из-за двери. Он взглянул на неё, наспех запихивая покрывало и толстовку в рюкзак, — Я в горы не пойду, даже не уговаривай.

— Под гору, — выдал Итачи, поняв, что придётся рассказать о месте, а то она заартачится и её силком не вытащить на улицу. Запрокинув голову, он безнадёжно вздохнул, — пойдём вниз к горной реке. Мы с Шисуи там часто проводили летнее время.

— Вот значит куда вы сбегали от меня, — хитро прищурилась она, — теперь мне стало интересно.

Свернув с главной дороги, они нырнули в тихий переулок и проходя мимо его дома остановились, оценивая, насколько всё преобразилось. Рабочие, завидя хозяина, поздоровались и продолжили разгружать привезённые доски. Пройдя ещё несколько улиц, Итачи невольно остановился у дома Шисуи. Странно, что за всё время он ни разу сюда не пришёл. Его дом был небольшой, выглядел сказочным и тёплым, благодаря выкрашенным в апельсиновый цвет стенам и застеклённой веранде, которая всегда была усыпана цветами. За низкой белой оградой благоухали кусты красных роз и вдоль каменной дорожки, были высажены карликовые деревья. Высокая, статная девушка в простом ситцевом платье появилась за стеклом. Он не мог оторвать взгляд, настолько она была красива. Жгучие чёрные волосы каскадом спадали на оголённые загорелые плечи, раскосые выразительные глаза пленили и заигрывали с ним, пухлые губы изогнулись в улыбке, отчего лицо её засияло ярче. Она слегка прищурилась, словно увидела кого-то вдалеке и раскрыла рот, уже через мгновение оказалась во дворе.

— Изуми! — раздался высокий, резкий голос на улице.

Итачи тут же перевёл взгляд на подругу, которая успела дойти до конца улицы. Услышав, что её окликнули, медленно (ему даже показалось, нехотя), повернулась и махнула рукой в приветственном жесте. Чем ближе она приближалась, тем отчётливее была видна натянутая улыбка (такую он никогда ещё не замечал на её лице). Глаза бегали по тротуару, деревьям, рукам, одежде, избегая прямого контакта с незнакомкой, в то время как та смотрела в упор.

— Привет, — еле слышно прошептала подруга, почесав мочку уха. Она всегда так делала, когда нервничала. Эту особенность он заметил ещё в школьные годы, когда они готовились к экзаменам. Было странно, однако, Итачи не стал придавать этому большого значения, так как не знал, в каких отношениях они находятся. К тому же он и сам чувствовал себя неловко, находясь рядом с такой красоткой.

— О, я тебя давно не видела, — проворковала она и, наклонившись, обняла Изуми. Подруга перед ней выглядела птенчиком только что вылупившимся из яйца, ещё не оперившимся, — совсем про меня забыла со своей работой! — изобразив напускное недовольство, сказала девушка и щёлкнула её по носу. Изуми скривилась, почесав его.

— Как прихожу к твоей маме, так тебя никогда нет! Я уж подумала, ты меня избегаешь.

— Что? Нет…просто работы много было. Это Итачи…наш новый хирург!

Незнакомка быстро перевела взгляд на Итачи и щурясь стала скользить по нему оценивая. Ему стало неприятно, он инстинктивно вжал голову в плечи и нахмурился, хотелось поскорее укрыться и убежать. Красивые выразительные глаза излучали холод, отчего по коже прошёлся мороз. Черты лица, показавшиеся ему тогда утончёнными, теперь были резкими и жёсткими. Он даже вздрогнул от быстрой перемены.

— О! Братец сказал, — холодно протянула она и, наклонившись к Изуми, шепнула на ухо, довольно громко, чтобы он услышал, — А он ничего так — симпатичный. Не такой уж и хилый, — подруга покраснела как рак, сконфуженно взглянула на него и быстро отвела взгляд, — Я Рика, — сказала девушка, протянув руку, — заходите в дом, я испекла пирог. Поговорим, узнаем друг друга поближе. Кажется, — она прищурилась снова, — я видела вас на одной из детских фотографий Шисуи.

— Мы спешим, извини, — мягко ответила Изуми, вновь почесав мочку уха.

— Думаю, что подкрепится пирогом, нам не помешает, — сказал Итачи, словив недовольный взгляд подруги, которая явно была не рада перспективе тихого чаепития, в то время как он сгорал от любопытства узнать, почему Шисуи бегает от такой жены. Причина, по которой Шисуи женился, теперь была понятна, его всегда привлекали статные и красивые девушки.

Внутрь дом она их не впустила, убрала со стола на веранде журналы о моде и спросив какой чай он предпочитает, исчезла за дверью. Изуми присела на край стула, готовая в любой момент соскочить, и не моргая смотрела на цветок бегонии красной в чёрном керамическом горшке на полу.

— Всё хорошо? — обеспокоено спросил он, не понимая охватившего её напряжения.

— Что… Ты что-то сказал? — бессвязно проговорила она, повернув к нему голову.

Он хотел было повторить вопрос, но дверь распахнулась и с подносом в руках вышла Рика. Изуми тут же вскочила, и ловко выхватив поднос из рук, стала раскладывать столовые приборы.

— М…можно в туалет, — выпалила подруга, когда закончила.

— Могла и не спрашивать. Знаешь же, где находится. Ты иногда такая смешная, Изуми, — хохотнула в кулак Рика, тепло посмотрев на неё.

Стоило им остаться вдвоём, как тёплая улыбка сошла с её лица. Девушка притянула чайник и разлив по чашкам зелёный чай, пододвинула к нему блюдце с пирогом.

— Так ты остановился у Изуми? Ничего, что я на ты.

— Да, и можно на ты. Я сам не люблю эти формальности.

— И ты просто друг?

— Да, — ответил он, сжав под рукой салфетку.

— Тогда тебе лучше побыстрее съехать.

— Почему? — с раздражением спросил он, отодвинув тарелку подальше. Кто она такая, чтобы указывать ему, что делать.

— Скоро пойдут слухи. Тебе может быть и всё равно, но для девушки, тем более незамужней… о ней и так всякое говорят, — он нахмурился, не понимая о чём она. За всё время, что он здесь находился, о подруге отзывались исключительно хорошо. Он только открыл рот, чтобы возразить, но Изуми шаркая тапочками, появилась в проёме. Рика вздрогнула, явно испугавшись, что её могли услышать. Изуми же непонимающе окинула их взглядом и вернулась на место.

— Как вы познакомились с Шисуи?

— Я присматривала за его отцом, когда он был жив. Я медсестра…раньше работала в больнице. Сейчас же подрабатываю сиделкой. Я и за госпожой Хазуки присматривала, так мы сдружились с ней. А ты к нам надолго?

— Я по программе…контракт на два года.

— Изуми, а ты не хочешь подписать контракт? Тебя бы из неотложки перевели, всё-таки с таким графиком и жизни нет нормальной.

— Не хочу. Да и в неотложке мне нравится.

Он сделал глоток, понимая, почему ей не хотелось подписывать контракт, ведь он привязывал к месту. Теперь её планы на будущее чётко обрисовались, она непременно уедет из города, как только матери не станет. Он еле проглотил кусок пирога, который казалось застрял поперёк горла.

— Мы пойдём, спасибо за чай, — сказала Изуми поднимаясь. Она стала убирать со стола, но Рика перехватила её руку.

— Я сама. А куда вы идёте.

— Мы…

— Мы в центр, нужно кое-что купить, — перебила Изуми и быстро надела рюкзак.

— Понятно. Однако, странной дорогой пошли. Быстрее к остановке с…

— Знаю, но Итачи захотелось детство вспомнить.

— Понимаю, — мягко улыбнулась она, — Я бы с вами поехала, но сейчас самый разгар жары.

— В твоём положении лучше дома оставаться.

— Откуда ты… ах да, я же сказала Хазуки.

— Это секрет? — удивилась Изуми, стоя у двери.

— Я пока не сообщила мужу.

— Почему?

— У него и так сложности на работе. Ведь если скажу, всё бросит и приедет, а у него повышение намечается. Знает только брат, тётушка и Хазуки.

— Понятно. Береги себя, — выдавила Изуми, покидая дом.

Она шла быстро, не замечая ничего, он еле поспевал за ней, дёрнув за рюкзак, Итачи остановил её.

— Что случилось?

— Ничего, — буркнула она и попыталась сдвинуться с места.

— Рика тебе не нравится?

— С чего ты взял?

— Ведёшь себя странно.

— Я…странно?

— Да, бежишь куда-то, не зная дороги, — усмехнулся он и нахмуренные брови подруги поползли вверх.

— Ой, я не знаю, что на меня нашло. Мама постоянно говорит о ней, наверное, я её ревную. Иногда мне кажется, она любит её больше меня.

— Глупости, ты же знаешь, что мать тебя любит.

— Знаю, иногда проскальзывают такие мысли. Мне трудно находиться с ней рядом она…она такая…

— Красивая?

— Да, и безупречная.

— Ну с безупречностью ты переборщила, — сказал он, разворачивая её на девяносто градусов, — она довольно странная.

— Странная?

— Мне было жутко, когда она на меня смотрела, — подруга фыркнула и тихо захихикала.

— Так куда нам идти?

— Осталось метров пятьсот. Видишь тот склон, там и спустимся.

— Ты серьёзно? Он же крутой! — воскликнула Изуми, смотря вниз, не решаясь сделать шаг.

Склон был действительно крутым и усыпан мелкими камнями. Если спускаться быстро и неосторожно, то можно вполне скатиться на пятой точке или кувырком, попутно переломав кости.

— Я спускаюсь, а ты за мной. Я тебя подстрахую.

— Ни за что! Я уже согласна вернуться в тот дом.

— Когда ты стала такой трусихой!

— Когда включила мозги, — разозлилась она, — знаешь, я даже рада, что вы меня не брали с собой.

— Давай руку. Будем держаться этой стороны, видишь тут небольшие кустики, можешь зацепиться, если что. Доверься мне.

— А, — взвизгнула она, когда камни заскользили под её ногами. Он схватил её прежде, чем она покатилась вниз.

— Всё хорошо? — спросил он, прижимая её к себе. Она безмолвно кивнула, поджав губы.

Итачи спускался медленно, короткими шагами, оборачивался протягивая руку. Сейчас он был единственным человеком, на кого она полагалась, кому доверяла и ему это нравилось. Поэтому он крепче сжимал её ладонь, чтобы унять дрожь, приобнимал за талию, чтобы удержать на месте. Камни с шумом катились вниз нагоняя страх; речка внизу тревожно журчала; ветер мрачно свистел между скал.

— Боже на что я подписалась, как мы будем подниматься? — спросила она, смотря вверх, когда они спустились.

Выглядела она разгорячённой и усталой. Пот стекал по лицу, шее, взмокшие волосы прилипли ко лбу. Руки предательски дрожали, когда она провела пальцами по губам. Странный порыв коснуться покрасневших щёк, прижать её к своей груди охватил его, и он сделал шаг, вытянув руку, но момент испортила пролетающая мимо ворона, которая своим зловещим «кар» напугала девушку, ты подскочила на месте, прижав руку к груди.

— Подниматься проще, есть другой путь.

Горная речка, которая раньше бурлила, теперь мягко обволакивала сточенные веками гладкие камни, от неё всё так же веяло прохладой. Присев на корточки, он зачерпнул ладонью ледяную воду, умыл лицо и улыбнулся, заметив скопление чёрных мальков около большого камня под водой. В детстве они с Шисуи бегали и ловили этих мальков сачком, а затем жарили на костре. Они хрустели во рту, как чипсы, но вкус был отвратным. Изуми спрятавшись в тени, разложила плед и выкладывала еду, он украдкой смотрел на неё и думал, что в ней была особая, незаметная, на первый взгляд, красота, отчего на душе становилось спокойно и уютно. Ему казалось он мог любоваться ею вечно и не понимать, что же в ней притягивает взгляд: хрупкие плечи, тонкие запястья или печальные карие глаза.

— Я всё-таки попробую, можно? — вытянув тыквенную палочку, спросила она.

— Бери конечно, — улыбнулся он и присел напротив.

Она прикрыла глаза и откусила. Ресницы трепетно подрагивали, они не были густыми и длинными, загибались вверх и тонкие кончики отливали золотом на солнце. На её припухлых розоватых губах остались мелкие крошки и глазурь, он вспомнил их первый поцелуй. Робкий и влажный. Сердце обволокло теплом. Он слегка наклонился, сам не понимая зачем, его пальцы коснулись её руки, и в этот момент она резко распахнула глаза, на тёмно-карих радужках светились янтарные крапинки.

— Действительно, вкусные, — заключила Изуми и посмотрела в сторону, растёрев плечо рукой, — а здесь и вправду прохладно.

— Уже мёрзнешь?

— Есть немного.

— Я взял толстовку, — сказал он. Потянувшись к рюкзаку, он достал помятую толстовку и протянул ей, — она не воняет как обувь? — спросил он, когда она стала натягивать её на себя.

— Итачи, — засмеялась она, ударив его в грудь, — я пойду найду ветки для костра.

— Можем и вдвоём пойти. Мне всё равно делать нечего.

— Как хочешь.

Они отошли от воды и пройдя несколько метров, вошли в лес. Пахло сыростью, грибами и хвойной смолой. Тонкие стволы сосен трещали от лёгких покачиваний, перекликались птицы над их головами, белочки, распушив рыжие хвосты, бегали по земле в поисках еды, завидев непрошенных гостей, ловко взбирались по стволам и терялись в кронах деревьев. Ноги мягко ступали на землю, усыпанную тонкими сосновыми иголками.

— Мне стыдно, за то, что мы так поступали с тобой, — сказал он, прервав молчание. Изуми шла за ним, и он не мог видеть её лица, но ему показалось, что бровь её изогнулась в удивлении, — нам иногда хотелось побыть вдвоём и поговорить о своём — мужском и мы на самом деле тебя побаивались. Твоя мать была учителем и если бы прознала про всё, чем мы занимались…и если бы с тобой что-то случилось…

— Я поняла уже давно, — бодро ответила подруга, взяв с земли тонкую ветку, — я не обижена это. Признаюсь честно, сейчас, я даже рада. Дорога сущий ад. Но тогда меня — задевало. Мне тринадцатилетней девчонке было непонятно, что у парней свой мир. Я чувствовала себя ущербной. Сейчас-то я понимаю насколько глупо себя вела и какой надоедой была, — он обернулся, грустная улыбка застыла на её лице.

— Ты не была надоедой.

— Не нужно меня утешать, я всё это пережила, переступила…

— Я знаю, что ты до сих пор злишься на то, что я не писал тебе и уехал даже не попрощавшись, — она молчала, тихо ковыряясь в земле, играя с шишками, — прости меня, Изуми.

— Думаю, мы собрали достаточно, — резко встав она повернулась и направилась к реке.

— Изуми, — громко сказал он, эхо разлетелось по лесу. Он нагнал её, схватив за локоть, — твоя мама сказала, что после моего отъезда ты…

— С катушек слетела, — холодно закончила она, отдёрнув руку, — что день и ночь сидела за учебниками, а потом попала в больницу от истощения.

— Я не знал, — проглотив ком, он ослабил хватку.

— Конечно не знал, ты же не читал мои письма, — с укором сказала она, — я, правда, злюсь…до сих пор злюсь. Злюсь не на тебя, а на себя за то, что так долго тебя не отпускала, за то, что так долго не замечала очевидного…так много времени потеряла, — она замолчала, утерев проступившие слёзы.

— Мне жаль, если бы я мог повернуть время вспять…

— Призрачное «если», ты же знаешь, его не существует. Я тебя простила Итачи. Ты и я были детьми и мыслить ясно не могли. Что было, то было. Просто не напоминай мне о том времени…а то я начинаю чувствовать себя полной дурой.

— Хорошо, — выдавил он, отпустив её.

— Разожжёшь костёр? У меня плохо получается.

— Конечно.

Зефир на тонком прутике стал пузыриться и покрываться коричневой коркой, и Изуми быстро убрала от огня и немного подув, пыхтя, отправила в рот. Он сидел рядом и краем глаза наблюдал за ней, слышал тихое дыхание, чувствовал тепло её тела, в мягком свете закатного солнца, волосы её полыхали огнём, глаза потемнели. Закончив есть, она поджала колени к себе и обхватив руками, уронила голову на них, мечтательно смотря куда-то вдаль. И сейчас она была невероятно далека от него, и с каждым днём она будет дальше и дальше, как те звёзды на небе. Он понял, что нагнать упущенное время ему никогда не удастся и от осознания всего, ему стало невыносимо грустно.

— Нам пора идти, пока не стемнело.

— И вправду, пора, — обречённо сказал он, понимая, что завтра его отбросят на два шага назад.

Он сложил плед в рюкзак, потушил костёр, и посмотрев на золотистые блики на воде, почувствовал тревогу, смятение и щемящую боль в груди.

Примечания:

Это последняя глава от Итачи. Следующая будет от Шисуи)

Примечания:

Вот и дошли до Шисуи.

События разворачиваются, можно сказать, за день до приезда Итачи.

Бармен, натирая до блеска бокал, время от времени поднимал его на уровень глаз и прищурившись выискивал разводы при приглушённом свете. Тихий блюз мягким дымом обволакивал помещение и убаюкивал немногочисленных посетителей неспешной мелодией, но Шисуи сидел за барной стойкой как на иголках. Взглянув на потухший экран телефона, нетерпеливо коснулся пальцами разбудив. Сообщений и звонков не было, шумно вздохнув, он покрутил в руках бокал с виски, кубики льда стукнувшись о стекло приятно зазвенели, отпив глоток, Шисуи даже не почувствовал терпкий, обжигающий вкус. Его длинные пушистые ресницы затрепетали, и он устало потёр глаза, взъерошил волосы, если бы не сегодняшний выезд вечером, он купил бы билет и отправился к ней. Каких-то семь часов и он мог бы заключить её в свои объятья. Она, разумеется, поругала бы за неосторожность, насупилась, назвала дураком и, обвив его руками, уткнулась бы носом в шею, что-то шепча. Не первый день тревога будто мрачные волны бушующего моря накрывала с головой снова и снова — бурлила, пенилась, разлеталась на мелкие брызги, разбиваясь о теории в голове. Изуми не отвечала более девяти часов, и это заставляло волноваться ещё сильнее. Обычно на его сообщения, она отвечала минут через тридцать или час. Может, что-то случилось с матерью или с ней, от последней мысли его бросило в холодный пот.

Им осталось совсем немного и чем ближе они приближались к маячившему на горизонте счастью, тем страшнее становилось, что оно в одночасье исчезнет. Когда всё шло гладко, его охватывало жуткое волнение, что всё пойдёт наперекосяк, ведь не раз жизнь играла с ним злую шутку. Может она на очередном свидании, промелькнула пугающая мысль в его голове, и он, стиснув бокал сильнее, залпом выпил виски, слегка поморщившись. Он вспомнил, как чуть не сдал их с потрохами, стоило жене вскользь сказать о свиданиях Изуми. Если бы не прекрасное самообладание, то разбил бы дорогущую вазу жены о стену в тот самый момент, но он лишь сильнее стиснул кулаки и пошутил про подругу, сказав, что та уже несколько лет безответно влюблена в Итачи — друга детства и что шансов у тех парней нет. Шутка далась ему тяжело и если бы Рика смотрела своими цепкими глазами на него, то сразу поняла бы что к чему, на его счастье, она была занята поливом своих любимых цветов. Одна лишь мысль что, кто-то проводит с ней время, приводила его в бешенство и предположение, что на одном из таких свиданий она влюбится в кого-то, ввергала в ужас. Нет, отгонял он от себя удручающие картины предполагаемого будущего, она любит его и стоит прекратить изводить себя ревностью. Только Итачи мог бы забрать её у него, но тот навряд ли появится на пороге её дома, и уж тем более проявит хоть какие чувства к ней. По прошествии стольких лет, он теперь с уверенностью мог сказать, что друг не был влюблён в неё и относился как к подруге, про которую благополучно забыл, как только уехал.

Деловая парочка слева от него расшумелась, отвлекая от размышлений. Женщина в чёрном брючном костюме стукнула бокалом по столу и, брызжа слюной, стала доказывать мужчине с сединой в волосах, что выгоднее купить акции недавно открывшейся, но уже набирающей обороты фармацевтической компании. Мужчина, напротив, пытался склонить её на покупку акций старой транспортной компании, будь у него настроение, то поддержал бы женщину, ведь он и сам недавно прикупил акции, видя перспективы развития, правда, однажды, чутьё его подвело, но не в этот раз. Он сделал знак бармену, тот долил спиртное в бокал и бросил пару кубиков льда, входная дверь распахнулась и тонкая полоска света проскользнула в помещение, напоминая, что за окном всё ещё день.

— Вот так встреча. Какие люди! — разулыбался в летах мужчина, подходя к барной стойке, ударив его по плечу, сел рядом, расстегнув ворот рубашки, — В такую рань наклюкался. Думаю, тут без женщины не обошлось.

— Откуда такой вывод? — протянул Шисуи, поставив бокал на стойку и лениво повернувшись корпусом, посмотрел на своего коллегу.

— Опыт, — хохотнул тот и жестом подозвал бармена, — если мужик пьёт посреди дня и в одиночестве, то виновата всегда женщина… Содовую…

— А если женщина? — ухмыльнулся он, постучав по ободку бокала.

— О, у них много поводов, — улыбнулся он, наблюдая, как бармен наливает газировку, — но чаще всего из-за мужчин. Слышал, торчать нам здесь до завтрашнего вечера?

— Что?! Ты это серьёзно?

— Да, там новый менеджер косякнул с билетами. Девчонке досталось по полной. Твоя статья мне… — Шисуи соскочил, и достав кошелёк бросил на стойку пару купюр, — эй, куда ты?

— Спасибо за новость и содовая за мой счёт.

—Ты же знаешь — я тебя обожаю, но мог бы пораньше сказать, я бы заказал что-то подороже, — крикнул мужчина вдогонку.

Поймав такси, Шисуи нетерпеливо дёргал ногой на переднем сиденье и косился на часы, раздражая водителя.

— Можно быстрее, — отрывисто проговорил он, казалось они едут со скоростью сорок километров в час, пропускают вперёд каждую машину и подбирают все светофоры.

— Куда быстрее, — гаркнул водитель, сжимая руль, — я и так на максимуме еду. Да не уедет ваш поезд, осталось минут пять до вокзала.

Он пулей выбежал из автомобиля, стоило подъехать к привокзальной площади и расталкивая локтями медлительных людей на ступеньках, мчался к кассе. Диспетчер объявлял рейс до Конохагакуре, приглашая всех на пятую платформу.

— Один билет до Конохи.

— Всё распродано, — прошипев в микрофон, ответил кассир.

— Продайте мне чёртов билет, я поеду стоя.

— Правилами запрещено продавать…

— К чёрту правила! Мне нужно попасть в Коноху.

— К сожалению, ничем не могу помочь, — Шисуи от злости стукнул по стойке, чем напугал кассира. Тот нервно стал озираться по сторонам, выискивая полицию.

— Простите, не хотел Вас пугать, просто мне срочно нужно в Коноху. Есть ли какие-нибудь варианты?

— Сейчас, подождите, — немного оттаяв сказал мужчина, защёлкав по клавиатуре, — можете доехать до Кисараги, отбытие через семь минут, а там пересесть на автобус, станция недалеко от вокзала и насколько я знаю, транспорт ходит до полуночи или можете взять такси.

— Да…да, давайте до Кисараги, — торопливо сказал он, потерев вспотевший лоб и как ему самому не пришёл в голову этот вариант.

— Есть только бизнес-класс, Вас устроит цена.

— Да.

Только когда поезд тронулся, он, прислонившись лбом к стеклу, стал успокаиваться. Вагон скользил по рельсам плавно, почти неслышно и вскоре пейзаж за окном замельтешил и смазался, он проверил телефон, прежде чем сигнал исчез. Сообщений и звонков всё ещё не было. Он устало откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза, уши стало закладывать, а бешено стучащееся сердце постепенно возвращалось в привычный ритм. Контролёр подойдя к нему, наклонившись попросил предъявить билет, Шисуи нервно похлопал по брюкам и достал мятый кусок бумаги. Пожелав хорошей поездки, мужчина в идеально выглаженной форме вручил бутылку воды и пройдя вдоль пустого коридора бизнес-класса, исчез в тамбуре. Вскоре под размеренные движения поезда он крепко уснул, а когда проснулся, за окном уже была полночь. Трасса сверкала огнями и нескончаемый поток машин разливался оранжевой лавой, мелькающие вдалеке высотки, как светлячки зажигались то тут, то там. Поезд замедлился и диспетчер объявив станцию, сообщил о завершении поездки и поблагодарив за выбор их компании, отключился. Смотря на своё отражение в стекле, Шисуи попытался пригладить взъерошенные кучерявые волосы, которые, казалось, жили своей жизнью. Достав мятную жвачку из кармана, закинул в рот, от него всё ещё пахло спиртным.

Садиться в автобус было рискованно, вероятность, встретить знакомого из Конохи хоть и была мала, но всё-таки существовала. Поймав такси, он попросил высадить его около почты, там, петляя по тихим извилистым улочкам, он мог дойти до неё никем не замеченным. Раскалённая докрасна луна освещала дорогу и, свернув в тёмный узкий переулок, он прислонился к ограде услышав шорох, и тут же расслабился, увидев, как чёрная кошка выползла из-под кустов. Оставалось метров шестьсот и от скорой встречи у него перехватило дыхание. Последний раз они виделись три месяца назад на похоронах его отца, она пришла с матерью выразить соболезнования, а он лишь смог осторожно коснуться её руки. Как же ему хотелось обнять её в тот день, уснуть на её коленях и не ощущать холодные цепкие пальцы жены на своей коже. Переулок закончился, и вдалеке замелькала крыша её дома, несмотря на то, что время было позднее, мягкий свет сочился из окна кухни. Он открыл калитку, она, как всегда, не закрывала двери, это его всегда беспокоило, но сейчас он был рад. Половицы предательски скрипнули под ним, стоило ему войти в прихожую, тихое шарканье тапочек послышалось в коридоре. Сердце забилось с удвоенной силой, в висках запульсировала кровь, он замер не в состоянии сделать шаг вперёд, от волнения ноги подкашивались, руки дрожали, а на лбу проступила испарина. Звук бьющегося стекла вывел из оцепенения и Шисуи поднял глаза. Изуми стояла напротив, в одной его выцветшей чёрной футболке, и, прислонив руку к груди, во все глаза смотрела на него, пытаясь понять не мерещится ли ей. Из разбитой чашки медленно растекался по полу чай. Изуми, приоткрыв рот, коснулась тонкими пальцами губ и еле слышно прошептала:

— Ш…Шисуи, — он сморгнул, всё в нём отозвалось бескрайней нежностью и увидев, как на её глазах проступили слёзы, шагнул вперёд. Взяв её лицо в свои руки, он вытер солёные дорожки большими пальцами и нежно прикоснулся к бархатным губам, — Шисуи, — шептала она сквозь поцелуй, всё ещё не веря, что он не мираж.

— Я, — прохрипел он, по его щекам скатилась влага.

Она прильнула к нему сильнее, дотронулась до его рук, губы её дрожали, а глаза быстро моргали, пытаясь остановить безудержные слёзы, а затем приподнявшись на цыпочках обхватила его за шею и стала целовать жадно, неистово, судорожно дыша, а затем словно опомнившись отстранилась, посмотрев серьёзно.

— Тебя кто-то видел?

— Никто, — он понял её страх и приобняв за талию, приподнял. Она обвила его торс ногами и смахнув со лба его волосы, влюблено посмотрела в глаза, — только ты…ты не рада, меня видеть? Я могу уйти, — решил подшутить над ней он.

— Глупый, — Изуми улыбнулась, прижавшись лбом к его лбу, он замурлыкал от удовольствия, стоило ей запустить руки в его волосы, — Ты выпил?

— Немного совсем, чтобы набраться храбрости.

— Неужели так страшно ко мне прийти?

— Ещё бы, обойти всех дворовых собак и не поднять шум по округе. Даже умелому ниндзя такое не под силу. И кто знает, может, после всех пройденных испытаний, мой волчонок не впустит меня. Я же не переживу.

— А есть за что? — хитро прищурилась она, потеревшись носом об нос.

— У волчонка скверный характер, злиться по пустякам, на сообщения не отвечает, заставляет волноваться.

— Прости, я оставила телефон в больнице, искала целый день, прежде чем поняла, а когда нашла, написала, но ты так и не ответил. Так что у кого из нас скверный характер?

— К этому времени у меня батарейка села, — улыбаясь ответил он, утаскивая её в комнату.

— Я скучал, — прошептал он в губы, толкая ногой дверь.

— Я тоже, — и они погрузились во тьму.

Боль током прошлась по ноге, Шисуи простонал упомянув чёрта, чуть не выпустив её из рук. Изуми испуганно охнула, крепче обвила шею и спустя время, тихо засмеялась, защекотав ухо.

— Ты как? — спросила она, опустив ноги, и попыталась дотянуться до пола, однако он крепко удерживал её за талию (ему совсем не хотелось выпускать хрупкое тёплое тело из своих объятий). Она забарахталась, боль усилилась и, в конце концов, ему пришлось разомкнуть руки. Яркий свет больно ударил в глаза, скривившись, он зажмурился.

— В прошлый раз его не было, — Шисуи болезненно потёр колено.

— Я забыла предупредить, прости — извиняющим голосом пробормотала она, встревоженно смотря на него, — Сейчас, минуту… Я принесу лёд, — бросила Изуми, прежде чем выбежать из комнаты.

Оставшись в одиночестве Шисуи быстро оглядел комнату. В последний раз, когда он был здесь, они лежали, вымазанные в краске, на пыльном полу в пустой комнате. За эти месяцы без него, Изуми навела в комнате уют и обзавелась мебелью, сердце его кольнуло оттого, что он не застал эти перемены. Ему всегда хотелось обустроить дом вместе.

— Вот только думаешь заняться сексом с девушкой, а тут появляется старый комод, который всё портит. Откуда ты взялся, дружище? — зло прошептал Шисуи, испепеляя взглядом старую мебель. Он расслабил лицо, стоило Изуми появиться в дверном проёме с полотенцем.

— Подержи, — командным голосом сказала она, всучив лёд, и опустилась на колени.

— Милая, мы можем обойтись и без этого, — ухмыльнулся он. Словив строгий взгляд и поняв, что шутка не удалась, он прикусил язык.

— Шисуи, порой ты не выносим! — возмущённо проговорила Изуми, закатав брюки, и приложила холодный кулёк из полотенца на покрасневшую кожу.

— Я? Ты удалила все фотографии с моего телефона, ничего не присылаешь…вот кто не выносим после этого.

— Какая трагедия, можно подумать, ты спать из-за этого не можешь.

— Ну это помогало одинокими вечерами быстрее…кончить и заснуть — чуть смеясь сказал он, запрокинув голову.

— Ты что на… на них…мастур… — покраснев, недоговорив, взизгнула Изуми, гневно смотря на него.

— Можно подумать, ты этого не делаешь, уверен, где-то в шкафу спрятан вибратор.

— Ну…я…не то чтобы…я, по крайней мере, использую воображение!

— Я тоже, но с фотографией легче. Ты такая вредина Изуми, — с озорством в глазах сказал он, наклонив голову набок.

— Я вредина?! Между прочим, я согласилась на секс по телефону.

— Один-единственный раз! — возмущённо взвыл Шисуи, опрокинувшись на кровать и не заметив, больно ударился головой о подоконник. Он мучительно простонал от боли, выругался и, услышав тихое хихиканье Изуми, засмеялся. Он так скучал по их небольшим перепалкам, маленьким ссорам и тихому негромкому смеху, что тёплые слёзы радости подступили к уголкам его глаз.

— Это потому что ты ржал как лошадь, — сквозь смех сказала она, вспомнив самый нелепый с ним разговор.

— Потому что было смешно и где ты только понабралась этих слов: нефритовый стержень, скользкий угорь, влажная пещера…

— Всё прекрати…не продолжай, — со смехом в голосе проговорила Изуми поднявшись и попыталась закрыть его рот ладонью. Шисуи ловко перехватил запястья и повалил её на кровать, нависнув сверху. Полотенце упало на пол, кубики льда выкатились и стали таять, образовывая крошечные лужи.

— Ой, твой компресс, — улыбаясь промолвила она, приподнимаясь на локтях.

— К чёрту компресс, — прошептал он, рвано дыша. Смяв губы в быстром поцелуе, отстранился, чтобы заглянуть в тёмно-карие полные желания глаза. Руки стали блуждать по телу, сминать худые бёдра, мягко ласкать впалый живот, выпирающие рёбра. Он на мгновение замер, не решаясь задрать футболку. Он знал, увидев истощённое за несколько месяцев тело, не сможет сдержать слёз, как не смог сдержать при прошлой встрече, так как доля вины лежала на нём. Изуми приподнялась и скинула футболку, тут же откинувшись на кровать. Он спустился дорожкой влажных поцелуев от шеи к груди.

— Может, хоть грудь сфотографирую, — прохрипел он, пытаясь сдержать ком в горле.

— Никаких фотографий.

— Кто-то видел твою грудь? — резко приподнявшись, хитро прищурился он. Изуми зашипела от раздражения и если бы было что-то под рукой, то точно ударила бы об его голову.

— Маммолог.

— Это кто? — сведя густые брови к переносице, обеспокоенно произнёс. Изуми коварно улыбнулась, облизнув слегка припухшие губы, засмеялась.

— Это врач.

— Так бы и сказала, ты же знаешь я не разбираюсь во врачебной терминологии. Кроме терапевта, хирурга и зубного врача никого не знаю, — заулыбался он, убрав с лица пару выбивших прядей, — А он мужчина или женщина?

— Это врач и неважно какого пола.

— Но всё же?

— Была женщина.

— Фух, прям с души камень свалился.

— И Рика.

— Что Рика? — лицо его сразу стало серьёзным при упоминании этого имени, тело напряглось.

— Мы ездили с ней в онсен.

— Какого чёрта, Изуми, — встав с кровати и заходив взад и вперёд по комнате, нервно потирая шею, говорил он, — я говорил держаться от неё подальше, а ты к ней в подруги записалась.

— Она настаивала. К тому же когда меня не было, именно она присматривала за мамой, я не могла отказать…

— Прости… — виновато прошептал он, подлетев к ней и присев рядышком, приобнял за плечи, — я…не знаю, что на меня нашло. Просто Рика не предсказуема. Порой, я абсолютно её не понимаю и не знаю, что она выкинет. Я боюсь за тебя, Изуми.

— Не буду скрывать, — выдавила она, выдохнув, — мне было интересно узнать твою жену поближе. Она же идеальная…если бы я была на твоём месте, то не обратила бы внимание на такую, как я. Трудно поверить, что между вами ничего нет, — с обидой в голосе сказала Изуми, утерев проступившие слёзы.

— Изу, посмотри на меня, — встревоженно сказал он, взяв её лицо в ладони, — я не люблю её, поверь мне. Всё, что было у меня с ней, было до встречи с тобой. За три года я к ней даже не прикоснулся.

— Я верю…но… только смотря на неё, в это с трудом вериться, — сдавленно проговорила она, пытаясь улыбнуться.

— Поверь мне, милая. В последний раз поверь мне, — прислонившись к её лбу, с мольбой в голосе, прошептал он, — держись от неё подальше, пожалуйста. Она опасна, ты не представляешь насколько. Ради своих интересов съест тебя с потрохами, даже не подавиться. Осталось совсем немного, нам осталось совсем чуть-чуть.

— Теперь время тянется медленнее и мне страшно… страшно Шисуи…что оно никогда не настанет.

Он сгрёб её в охапку, прижимая к себе сильнее до боли, и стал гладить по волосам, спине, успокаивая, целуя в макушку. Её сердце ровно отстукивало удары, в то время его бешено билось и болезненно ныло. Тёплый ветер качнул тёмно-синие шторы, в открытое окно влетел мотылёк и, запутавшись в ткани, стал в агонии биться, шурша крыльями.

— Не говори так, пожалуйста, — сдавленно прошептал он, и тонкие дорожки слёз покатились по его щекам, — не говори так…никогда…

Его мир сейчас был так хрупок, казалось, любое неосторожное слово могло разрушить его. Он уже однажды потерял Изуми из-за своей лжи и чудом вернул, сейчас же между ними была только голая правда и больше ничто не могло разрушить их отношения. Однако при её словах его на миг парализовало, по спине холодным потом пробежался страх — страх неминуемого конца. Мотылёк, трепыхаясь, обломал тонкие крылья о мягкую ткань и вскоре притих. За окном заурчала жаба.

— Может чаю? — спросила Изуми слегка отстранившись.

— Если есть — зелёный.

— Знаю, — чмокнув его в нос, она натянула футболку и вышла.

Он, прихрамывая, прошёл на кухню и покосился на стол, тогда в темноте, на пыльном, не покрытом скатертью, они любили друг друга так, что чуть не сломали ножки. Сейчас же навряд ли удастся такое провернуть, завален посудой. В самом углу, возле рисоварки покоилась его чёрная матовая чашка, на которую он тут же предъявил права, найдя в отсыревших коробках в подвале дома.

Изуми стояла около плиты и прожигала взглядом чайник, время от времени приоткрывала крышку, убеждаясь в десятый раз, что вода не бурлит. Он подошёл к ней сзади, огладив плечи, притянул к себе и сомкнув руки на животе, поцеловал в макушку, вдохнув слабый аромат абрикоса. Она запрокинула голову, улыбнулась.

— Ты же знаешь, так он быстрее не закипит, а наоборот, — она огладила его руки и, сомкнув свои поверх, стала слегка покачиваться из стороны в сторону, прижимаясь спиной сильнее.

— Знаю. Дурная привычка.

— Я тут подумал, — затих, не решаясь озвучить, боясь её реакции. В прошлый раз они на этой почве рассорились в пух и прах, но попытаться ещё раз стоило, вдруг удастся её уговорить.

— Эм? — снова запрокинув голову и коснувшись подбородка, тихо протянула, — о чём подумал?

— Может всё-таки рассказать матери… о нас?

Изуми тут же разомкнула руки, слегка толкнула локтем, разрывая объятья и сдвинулась вправо, открыв дверцу шкафчика, потянулась на носочках, прошлась рукой по верхней полке, но пальцы лишь слегка задели зелёную коробочку. Спохватившись, Шисуи достал чай и вручил ей.

— Нет, — холодно ответила Изуми, открыв фарфоровый чайник, всыпала туда чуть ли не половину содержимого, — Чёрт, — пройдясь по столу взглядом, метнулась к сушилке возле раковины и, взяв ложку, стала извлекать излишки, ложка выскользнула из пальцев, звякнула.

Она злилась, всегда злилась, стоило ему завести этот разговор. Шисуи понимал причину её страха, но Хазуки была её матерью и простила бы, узнай всю правду. Пусть это не дало бы особой свободы, но Изуми было бы легче со всем справиться, а ему спокойней: зная что она больше не изводит себя чувством вины перед матерью и Рикой. Шисуи знал, что она всё ещё до конца не верит, что они с Рикой никакая не семья и любви в их браке никогда не было. Подняв ложку, забрав чайник из рук, он быстро переложил всё в коробку. Чайник на плите засвистел, и она быстро выключила плиту, стоя возле неё, приложила руку ко лбу и убрала волосы назад.

— Больше никогда не говори об этом.

— Почему ты думаешь, что она не поймёт. Если я расскажу всё как есть…

— Потому что я знаю свою мать, — повысила голос любимая, перебив его, и закрыла лицо ладонями, а потом гнусаво произнесла, — я не хочу, чтобы последними словами в мою сторону были проклятия, — он подошёл к ней и развернув к себе, обнял, не переставая целовать в макушку, — я не хочу, чтобы она меня ненавидела…не хочу, — её плечи вздрогнули, она вцепилась в его рубашку пальцами и прислонилась щекой, на ткани проступили тёмные разводы, — не хочу, чтобы ненавидела…

— Тише, тише, мой волчонок. Прости, — успокаивал он её, плавно ведя по спине, волосам. Он терпеть не мог, когда она плакала, всё внутри разрывалось на части от всхлипа. Когда же всё это закончится? Когда уже он сможет надеть кольцо, которое купил ещё два года назад. Увидеть счастливое, сияющее лицо в обрамлении тонкой белой вуали и принести клятву, что будет любить её в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит их…и даже после смерти…в следующей жизни, если она существует. Раньше, он не придавал значение таким вещам, а от клятв, которые его друзья произносили на свадьбах, воротило, и в глубине души он смеялся. Однако сейчас, эти слова обрели смысл, было в них нечто сакральное, понятное лишь им двоим. Он хотел, чтобы Хазуки дожила до этого момента, увидела свою счастливую дочь и благословила. — Если есть кого ненавидеть, то меня. Это я во всём виноват.

— Ты надолго, приехал? — успокоившись, спросила она.

— До рассвета? Рейс задержали до завтрашнего вечера, был неподалёку, решил приехать, — она отстранилась, утерев слёзы тыльной стороной ладони, непонимающе, с подозрением посмотрела на него.

— Ты же не шутишь?

— Хотелось бы, но не в этот раз, — улыбнулся он, нагнувшись, обхватил лицо руками и поцеловал, нежно, как только мог.

— У меня к чаю ничего нет, только чай, — сквозь поцелуй прошептала Изуми.

— Я уже не уверен, что хочу чай, — Шисуи приподнял её и усадил на кухонный шкаф, она раздвинула ноги, чтобы он мог подойти ближе и, притянув за воротник, жадно стала целовать, оттягивая нижнюю губу. Рваное и шумное дыхание заполнило комнату. Целуя подбородок, вздутые вены на шее, зарываясь пальцами в волосы, Изуми тянула его на себя и отталкивала, как обезумевшая. Её тонкие пальцы ловко расстёгивали пуговицы, ладони мягко поглаживали плечи. Сбросив рубашку и майку на пол, он притянул её к себе за ягодицы, она обвила торс ногами и обняла за шею. Собрав волосы на затылке и резко дёрнув назад, он впился страстным поцелуем, тонкая, серебряная нить слюны потянулась за ним, когда он отстранился, чтобы вдохнуть воздуха, его губы припали к шее.

— Только без…засосов… мама заметит, — сбивчиво произнесла Изуми, внезапно остановив его. Шисуи тихо засмеялся и провёл языком от уха до ключицы, оттягивая ворот широкой футболки, оголяя острое плечо.

Она тихо стонала, цеплялась за руки, пыталась притянуть ближе, урвать поцелуй. Ей хотелось большего, как и ему. С его губ сорвался короткий стон, когда она начала вырисовывать языком влажные узоры на его груди, слегка покусывать сосок. Она стеснялась говорить о сексе или бросать пошлые шуточки, но когда дело касалось самого действия, стыд уходил на второй план и перед ним появлялась развязная девица, которая не стеснялась громко стонать, царапать спину, выгибаться и брать в рот, влажно причмокивая. Если бы он не был её первым и не помнил то время, когда её сковывала неловкость от каждого движения, то сейчас бы мучился и изводил себя догадками, сколько же у неё было мужчин. Иногда, правда, его охватывала ревность, когда он уезжал в командировку: думал, что она могла так самозабвенно отдаваться какому-то симпатичному медбрату в подсобке или на пустой больничной койке, слишком раскованно она вела себя, слишком быстро возбуждалась.

— Не торопись, — прохрипел он, когда её пальцы принялись расстёгивать брюки, зарывшись в волосы, он запрокинул голову, большие глаза её были почти чёрными, затуманенными дымкой желания, как и его. Изуми дико улыбнулась и нежно поцеловала запястье, облизала палец, провела дорожку от груди, очертила круг возле пупка, спустилась, зацепив брюки и слегка нагнувшись, дунула, тёплый воздух коснулся влажной кожи, волоски на теле приподнялись, он часто задышал, распаляя ноздри, в паху стало невыносимо тесно и больно, она видела его растущее возбуждение и коварно, почти победно улыбнулась.

Шисуи отстранился, провёл рукой по колену, бедру, поднялся выше под футболку, по её коже поползли мурашки. Поддев резинку трусиков, потянул вниз, она приподнялась, помогая стягивать и, обвив руками шею, притянула к себе, влажно целуя, облизывая губы — подразнивала. Он поймал её обхватив за подбородок и углубил поцелуй, прошёлся по внутренней стороне щеки, коснулся нёба, сплёл языки. Рука прошлась по вздымающейся груди, сквозь ткань чувствовались острые соски, огладив маленькую грудь, сильно сжал, зажав сосок, Изуми промычала ему в рот, вцепившись в плечи, оставила красные полумесяцы. Он знал, ей это нравится, поэтому продолжил грубо мять. Стоило ему пройтись пальцами по уже влажным складкам, как она отстранилась и резко запрокинула голову, глухой стук вместе с болезненным стоном разлетелся по кухне.

— Больно? — тут же обеспокоенно спросил Шисуи и взял её лицо в ладони, в её глазах заблестели слёзы от удара об острый угол шкафчика.

— Есть немного, — ответила Изуми, притронувшись к голове.

Он взял её на руки и понёс в спальню, а то с сегодняшним везением на них мог упасть и шкаф с посудой. Уложив её на кровать, он включил светильник, тусклый свет осветил распалённое от страсти лицо. Она была сейчас так красива с размётанными по покрывалу волосами, распухшими от поцелуев губами и влажными большими глазами, не удержавшись, он медленно и нежно провёл по скуле, почти невесомо, подушечками пальцев коснулся губ, она, перехватив руку, поцеловала запястье и прижала к щеке, прикрыв глаза, мокрые от слёз ресницы дрожали.

Кровать была узкой для двоих, Изуми подвинулась, прижавшись спиной к подоконнику, он прилёг рядом, сбросив подушку на пол. Прижавшись друг к другу, они лежали молча смотря в глаза. Было время, когда они могли лежать так часами, рассматривая друг друга, но сейчас у них не было такой роскоши. Изуми прошлась рукой по его груди и уткнувшись в шею, потёрлась носом, опаляя тёплым дыханием, запустила руку под брюки, пройдясь по ноющему члену.

— Ты такая нетерпеливая, — хрипло сказал, коснувшись гладкой кожи, закинул её ногу на своё бедро, облизнув два пальца проник в неё, тугое влажное лоно плотно обхватило его, она ахнула и дёрнулась навстречу, больно сжимая его член. Сердце забилось сильнее, по телу пробежалась дрожь, — если ты не перестанешь…я…кончу, — осипло, произнёс он, Изуми убрала руку.

Перевернув её на спину и сняв уже порядком раздражающую футболку, Шисуи навис над ней и поцеловав, стал спускаться, оставляя влажные дорожки от шеи к груди, жадно втягивая сосок, мял грудь, срывая стоны, которые ласкали слух и распаляли его сильнее, она выгибалась, извивалась под ним что-то шепча, он не слышал, в ушах гулом стучало собственное сердце. Пальцы двигались резко и быстро, доводя её до исступления. Он убрал налипшие пряди с её лица, и стал ловить губами её стоны. Она дёргала головой из стороны в сторону, полуприкрыв глаза. По его рукам стала стекать влага, она вцепилась пальцами в матрац, напряглась и вжала пятки в постель, он резко вынул пальцы и припал губами к животу, слизывая испарину, она беспомощно захныкала. Приподнявшись, он взял её за подбородок и властно поцеловал. Отстранившись, Шисуи посмотрел на неё, Изуми прикрыла локтем глаза и закусила нижнюю губу.

Закинув ноги на плечи, поцеловал внутреннюю сторону бедра, вновь сорвав стон, устроившись удобно между ног, он прошёлся рукой по лобку.

— Ах… Шис…ууу, — почти заскулила Изуми, когда он прошёлся, языком по бугорку, и запустила пальцы в волосы, прижимая его сильнее, руки его удерживали ноги, которые норовили сомкнуться и таз, который приподнимался стараясь избежать касаний. Чувствуя приближения пика, она затихла, натянулась как струна, уткнулась носом в постель и глубоко задышала, он перестал её ласкать, не давая кончить. Изуми всхлипнула и протянула руку, чтобы довести себя. Он перехватил, заломив её руки над головой.

— Не мучай меня, Ши…пожа…луйста, — почти плача, застонала она.

Она была на пределе как и он, в паху невыносимо ныло, и он еле сдерживался, чтобы всё скорее не закончить. Шисуи судорожно расстегнул брюки и встав, спустил вместе с боксёрами, провёл рукой по уже вздувшемуся и ноющему члену, она развела ноги шире и пристроившись он стал водить головкой по складкам, собирая влагу, Изуми кусала губы, виляя тазом, он вошёл в тёплое, влажное, тесное лоно, и от напряжения, зажмурил глаза. Она охнула и выгнулась. Он сделал пару толчков, Изуми прерывисто задышала, и вышел.

— На таблетках? — полушепотом спросил он, она отрицательно мотнула головой.

— Там…эм в комоде, вторая полка, — опомнившись рвано ответила.

Он, выдвинув полку, сдвинул вещи и достал пачку, вытащив один, быстро пересчитал, их было шесть, как и в прошлый раз. Значит, она ни с кем не спала, пока его не было. Разорвав блистер, он стал натягивать тонкий латекс. Когда она сидела на противозачаточных, они трахались без резинки, и он мог позволить себе кончить в неё и некоторое время не выходить, чувствовать, как она постепенно расслабляется. С резинкой ему нравилось меньше, потому что он не ощущал полного единения с ней. Однако, если она залетит, то их ситуация усложнится до невозможности, и прибавит ей стресса в жизни. Он не хотел приносить ещё больше проблем, поэтому свои хотелки задвинул назад. Они никогда не говорили о детях, но в глубине души Шисуи безумно хотел ребёнка от неё, хотел их продолжение.

Повернув её набок, прошёлся рукой вдоль позвонка и поцеловав в затылок, вошёл, медленно двигаясь, она скрестила ноги и, повернувшись корпусом, целовала его, тихо постанывая. Её руки вцепились в ягодицы, пытаясь заставить его, двигаться быстрее и глубже, он продолжал целовать её, ласкать грудь и клитор, срывая от каждого движения громкие стоны, их потные влажные тела шлёпались друг о друга, покрывало съехало со скрипящей кровати. Уткнувшись лицом в постель, схватившись за его руку, Изуми болезненно простонала, и содрогнулась, он с трудом сделал пару толчков и кончил вслед за ней. В глазах потемнело, напряжённое тело расслабилось, прижавшись к ней, он уткнулся лицом меж лопаток, переводя дыхание. Немного придя в себя, он приподнялся на локте и поцеловал в плечо, прошёлся руками по предплечью.

— Не уходи, не разбудив, — шепнула она, повернувшись лицом, и поцеловала в подбородок, — а то я решу, что это был сон…

— Разбужу…обещаю, — ответил он, дотронувшись губами до влажного лба, — спи.

Он вышел, когда она засопела. Приняв холодный душ, чтобы остудиться, вернулся. Подняв с пола покрывало, лёг на краешек кровати, накрыв обоих, и выключил светильник. Уткнувшись ей в шею, заснул. Комната погрузилась в молчание.

Примечания:

Не особо сильна в таких сценах, но что-то расписала всё это действие на 4 страницы)

— Я так красив? — смахнув с глаз сладкую дрёму, расплывшись в сонной улыбке, сказал Шисуи.

Прохладный ветер, воровато пробравшись через открытое окно, нежно прошёлся по оголённым спинам, заставив натянуть покрывало повыше. Светало, и тёмное ночное небо постепенно приобретало грязно-сиреневые оттенки. Дикие голуби заворковали под окном, сгоняя последний сон. Шисуи уже и забыл, каким прекрасным было тихое раннее утро в Конохе.

На летних каникулах он просыпался с петухами и, ворочаясь в постели, не знал, чем себя занять, пока не обнаружил, что Итачи тоже был ранней пташкой. Идя по глухим переулкам, они вдыхали прохладный утренний воздух, пугали мирно ютившихся в густых кронах деревьев птиц, и дразнили местных собак. Сонные улицы тут же просыпались от звонкого лая, наполнялись недовольными криками хозяев, а они, закрывая рты, давясь от смеха, прятались за высокой изгородью. Мокрая трава щекотала щиколотки, а в волосах путались жёлтые и рыжие божьи коровки.

— Может быть, — хрипловато произнесла Изуми, не отрывая взгляд. Коснувшись холодными пальцами его лба, убрала с лица пружинистую прядь. Ему хотелось, чтобы она на мгновение задержала касание, провела по лицу, губам, тогда он бы нежно перехватил руку и поцеловал каждый пальчик. Изуми подложила ладонь под щеку и прикрыла глаза, — твой широкий нос немного всё портит.

— Придётся делать пластику… Стану похож на айдола, — девушка нахмурила брови, — ну, на тех мальчиков-красавчиков, их крутят по телевизору… такие…с утончёнными лицами.

— Я бы сделала себе грудь, — пролепетала Изуми, слегка улыбнувшись.

— Мне нравится твоя грудь. Хотя если пойдём вместе, то нам могут сделать скидку, — хохотнул он, и взяв за край съехавшее покрывало, накрыл её острые плечи.

— Тебе нравится моя грудь?

— Да, разве я тебе не говорил. Маленькая — умещается в ладошку, приятно мять, — она дотронулась до неё и сжала. — Я включу свет?

— Да.

Комната тут же осветилась тусклым жёлтым светом ночника.

— Я через несколько дней, может неделю, буду в Кава. Ты сможешь приехать хотя бы на день?

— Не знаю… — вздохнув, протянула Изуми, — если процедуры закончим. Я не могу, как ты — взять и сорваться.

— Я понимаю… Я не давлю. Я бы приехал к тебе, только полдня буду занят.

— Тогда зачем зовёшь, если будешь на работе, — улыбнулась она, почесав нос.

— Только до обеда занят…— уточнил Шисуи, пройдясь большим пальцем по её губам. — Я мог бы встретить тебя утром на вокзале, затем отвезти в гостиницу. Ты могла бы выспаться или же прогуляться по городу. Очень, кстати, красивому, есть что посмотреть.

— Я знаю, была там.

— Была? С кем? — удивился он, слегка приподнявшись.

— С папой. Он там жил какое-то время. Я сдавала вступительные, а на обратном пути заехала в Кава. Маме сказала, что на поезд опоздала.

— Поверила?

— Не знаю, — пожав плечами, продолжила она.— Может, сделала вид, что поверила. Но по-моему счастливому лицу, скорее всего, догадалась… Сказала только, чтобы внимательнее была. Мама хотела, чтобы я ненавидела отца. Всякое о нём рассказывала, но я…— она перевернулась на спину, и сложив руки на груди, устремила взгляд в потолок и замолчала. Шисуи положил голову на согнутую в локте руку и, смотря на неё, не решался вставить слово. Она так редко говорила об отце и о своих детских переживаниях с ним, что он опасался затрагивать эту тему, боялся ненароком разбередить рану. Что в детстве, что сейчас — она прятала всё в себе, оберегала свою боль и плакала, когда он вскрывал тайничок. Изуми вдохнула больше воздуха и шумно выдохнув, тихо, полушёпотом, словно боялась, что её услышат, произнесла, — а я люблю его, несмотря ни на что. Хоть мы не общаемся… особо. Я его уже давно не видела.

— Почему?

— Я сама избегаю встречи с ним, мне…больно… Последний раз мы виделись, когда я в ординатуре была. Помнишь день, когда мы с тобой встретились?

— Конечно, помню, — произнёс он, ясно видя перед собой полупустой вагон синкансэна и её — понуро сидящую на заднем сиденьи. Яркое зимнее солнце, пробиваясь через толстое окно, играло бликами в каштановых волосах, глаза не моргая смотрели куда-то перед собой, тело её слегка покачивалось под ритмичное движение поезда. Он помнил, как его охватило странное волнение и сделав шаг к ней, он остановился, чтобы снять золотое кольцо с безымянного пальца. Временами Шисуи испытывал ужас, допуская мысль, что он мог в тот день отказать от просьбы внезапно заболевшего коллеги, взять интервью у мэра, и не оказаться в поезде. Тогда бы он с ней не встретился, тогда бы не было их. Ничего бы не было. Они бы жили в одном мире, параллельно друг другу.

— Я как раз после встречи с отцом ехала…

— Ты никогда не говорила.

— А как бы я тебе сказала? — тихо возмутилась она. — Мы не виделись с тобой несколько лет, я же не буду на тебя все свои проблемы наваливать. А потом всё не к месту было, да и зачем тебе всё это… Наверное, если бы не ты, я бы всю дорогу проревела.

— Что произошло?

Залетевший комар, назойливо зажужжал над ухом, Шисуи отмахнулся, кровать скрипнула, его нога коснулась её бедра. Изуми повернув голову, посмотрела ему в глаза, словно убеждаясь, действительно ли ему интересно.

— Он привёл детей. Моих сводных братьев. Папа рассказывал мне о них, но я не была готова к встрече. Хорошие мальчишки — смышлёные, называли меня «сестлёнка», — Изуми улыбнулась, потерев глаза, — они не виноваты, что я… просто…когда я увидела, как папа бережно вытирает им руки за столом, убирает волосы с глаз, сажает на колени, смеётся вместе с ними…у меня вот здесь кольнуло, — она положила руку на грудь, — и так сильно стало болеть, невыносимо. Я почувствовала себя ненужной…словно меня выбросили, ради них…в ту минуту я разозлилась, возненавидела этих мальчишек, которые воровали у меня отца, воровали мои воспоминания. Ведь раньше я была на их месте и «мой папа» целовал меня в щёчку, стоило мне рассказать какую-то несусветицу. Я не хотела видеть его любовь к другим детям, я хотела быть одной-единственной. Я хотела быть его «малышкой Изуми». Глупо, да?

— Совсем нет.

— Папа заметил…извинился. Сказал, что не лучшая идея была. Я сказала, что ему кажется и у меня, просто, разболелся живот. Я врала, всё внутри меня разрывалось на части, ломалось: хотелось плакать, бить по груди кулаками и кричать: «Почему, папа? Почему ты нас бросил? Разве я была плохой дочерью?». Я только тогда поняла, что пережила мама, когда он ушёл из семьи. Мы в один день стали для него не-важ-ны, — голос её дрогнул и она, сглотнула слюну. — После, я стала избегать с ним встреч, ссылаться на учёбу, затем на работу. Теперь только шлём друг другу письма по электронке. Я иногда собираю подарки братьям, но никогда не пишу свой адрес. Не хочу ничего получать. Ты знаешь, я ему так и не сказала, что с мамой. Подумала, зачем ему? Мы больше не его забота и что он может сделать? Когда-то папа был для меня героем, а потом — обмельчал.

Шисуи притянул её к себе и, взяв лицо в руки, стал осыпать короткими поцелуями, и утирать катящиеся по щекам солёные слёзы.

— Ты меня сейчас задушишь, — сквозь слёзы, засмеялась Изуми, пытаясь отстраниться.

— Иди ко мне Изуми, — раскрыв руки для объятий, прошептал он, — иди ко мне.

Она упала в его объятья, опустив голову на его плечо. Он сомкнул руки, прижал её сильнее, крепко-крепко. Её тело казалось таким хрупким и крохотным, что он боялся раздавить её. Чувствуя размеренный стук сердца, слыша её дыхание над ухом, он водил руками по оголённой коже, по выпирающим лопаткам, рёбрам. Он не мог ею не восхищаться: его маленькая Изуми каждый день боролась — ни на кого не полагаясь; его маленькая Изуми боялась выглядеть слабой, даже перед ним. «Он её не достоин и никогда не был. Ему просто повезло».

— Почему ты плачешь? — спросила она, непонимающе утирая его слёзы, в её голосе задрожало беспокойство, — Что-то случилось, да? Шисуи, что-то случилось?

— Нет, — сдавленно сказал он, и взяв её руку, нежно поцеловал в ладонь. — Я просто…счастлив, — убрав волосы с лица, он дотронулся губами до её тёплого лба.

— И голоден, — захихикала она, услышав урчание. Его щёки слегка окрасились румянцем смущения, — Я приготовлю омлет с ветчиной. Хорошо?

— Совсем не против, — огладив свой живот, он отвёл взгляд от её озорных глаз.

— Хи-хи-хи, — в кулачок засмеялась она, — твой желудок тоже не против.

— Ну, прекрати, — возмутился он как ребёнок и повалив её на постель, стал щекотать бока, она заёрзала под ним сжавшись в комочек и заливисто расхохоталась, умоляя прекратить.

— Куда ты закинул футболку? — он приподнялся и окинув комнату, обнаружил смятую тёмную ткань у изголовья кровати. Она, быстро надев её, резво спрыгнула с постели, поправив всклокоченные волосы.

— А трусы? Я же нормально есть не смогу, если буду знать, что на тебе их нет.

— Они на кухне.

— Изуми, — сказал он, задержав её у двери. Она остановилась и обернувшись, приподняла брови. — Я… люблю тебя, — её лицо засияло и, одарив его лучезарной улыбкой, она упорхнула на кухню, прошептав лишь губами: «Я тебя больше».

Примечания:

Я хотела немного смешную главу, но у меня снова вышла драма.

Шисуи ещё с минуту неподвижно сидел, вслушиваясь в тихие шорохи дома, а затем смахнув с лица усталость, потянулся за брюками. Заправив постель и взбив подушку, он открыл окно на распашку, впуская свежий воздух. Болезненно размяв затёкшую шею, он посмотрел в небольшое косметическое зеркало, что стояло на письменном столе рядом с помадой и пудреницей. Рассматривая череду красных пятен на бледной коже, парень ухмыльнулся, вспомнив влажные губы. Тонкие розоватые линии, следы от коротких ноготков Изуми, красовались на груди и плечах, приятно пощипывали. Перед глазами тут же возникло её разгорячённое лицо, испарина на бледной коже и глаза, потемневшие от желания. Тёплая волна прокатилась по телу, разгоняя кровь. Шисуи нервно выдохнул, взъерошил волосы, и пошлёпал себя ладонями по щекам, чтобы отогнать непрошеное возбуждение.

Он мог, конечно, как раньше прижать её у стены и, приспустив нижнее бельё, по-быстрому трахнуть. Именно трахнуть. По-другому назвать, язык не поворачивался. Звучало грубо и не несло в себе ничего кроме похоти и дикого желания — сродни животному. Всё же сейчас ему совсем не хотелось делать это второпях, лишь бы избавиться от напряжения в паху. Хотелось больше чувств, нежности и заботы, чтобы не только ему было хорошо, но и ей.

Первые месяцы их совместной жизни он вспоминал со стыдом и ужасом, каждый раз удивляясь, как они могли всю ночь напролёт кувыркаться, а затем, несмотря на ноющие мышцы и полную разбитость идти на работу, а к вечеру, как оголодавшие звери бросаться друг на друга. В маленькой съёмной однокомнатной квартирке в центре города, казалось, не осталось места, которое они не облюбовали. Да, что там квартира, когда им было совсем невмоготу, закрывались в примерочной в торговом центре и покусывая губы, заглушали рвущиеся наружу стоны, чтобы сотрудники их не услышали. Как-то в клубе, пока музыка громко отбивала ритм, они трахались в грязном туалете и смеялись как безумные, стоило кому-то стукнуть дверь. Их потряхивало друг от друга и поднеси кто-то спичку, то они тотчас бы вспыхнули. Он видел, как у неё тряслись руки от нетерпения, чувствовал, как собственное тело дрожало в предвкушении, и ноги подкашивались, словно были сделаны из ваты. Когда она просила двигаться чуть быстрее, шептала его имя, словно ласковый майский ветер запутавшийся в молодой кроне, перекатывала на языке каждую букву, как фруктовый леденец, у него срывало крышу, и он падал куда-то в пропасть, куда-то в темноту, где слышал лишь музыку их тел. Всё что происходило с ними было дико, но пьянящий дурман похоти затуманивал разум, делал сумасшедшими.

Он не был подростком, чтобы списать это на гормоны, которые бушевали в период полового созревания. Когда на уроках физкультуры стоит колом на своих одноклассниц в спортивных шортах, хоть утром передёрнул в ванной, пока отец собирался на работу. Когда было без разницы с кем и как, главное — освободиться от этого ноющего чувства в паху. Вокруг него всегда крутились девчонки и судя по намёкам, они тоже были совсем не прочь шагнуть во взрослую жизнь. Только однажды, отец застал его, когда он взасос целовался в парке, и оттянув за уши, извинился перед перепуганной девушкой и дав подзатыльник, погнал домой.

— Твоя девушка? — спросил отец, как только они вышли на дорогу.

— Нет. Ай, за что?

— И как я мог воспитать такого паршивца. Мне стыдно перед твоей матерью. Что я ей скажу, когда встречусь с ней на небесах.

— Пап, мы просто целовались! — протестовал Шисуи.

— Ты знаком с её родителями?

— Нет…ай, пап больно же, — завопил он, потирая затылок, — сейчас никто из-за такой чепухи не знакомится. Это же всего лишь поцелуй. Можно подумать, ты в моём возрасте ни с кем не целовался?! — поправив футболку и уклонившись от нового подзатыльника, сказал он.

— Ну что за дети пошли. Ни стыда ни совести. Сегодня поцелуи, а завтра и не заметишь, как в постели окажетесь. И если я об этом узнаю, тебе придётся взять ответственность и жениться на ней.

— Что?! Почему сразу жениться? Пап, на дворе не девятнадцатый век!

— Я не позволю позорить нашу фамилию. Либо ты женишься, либо у меня не будет сына, понял? Стать мужчиной — это не только переспать с женщиной, но и взять на себя ответственность за неё и за принятые тобой решения. Если ты не готов к этому, то помогай себе рукой и займи голову учёбой. От этого никто ещё не умирал, — строго сказал отец, сведя густые брови к переносице. — И в твоём возрасте, я ни о каких поцелуях не думал. А когда мне понравилась девушка, то заявился к ней домой и спросил у её отца разрешение. Где живёт твоя «не девушка»?

— Зачем тебе?

— Чтобы извиниться за непутёвого сына перед её родителями.

— Пап, я сам…не надо. Я сам пойду, — стыд окатил его, и он виновато отвёл взгляд.

— Я пока несу за тебя ответственность и будет тебе уроком, чтобы вновь не заставлять отца краснеть перед чужими людьми.

После, его интерес к противоположному полу поубавился. Как-то не хотелось расстраивать отца и связывать себя узами брака в столь раннем возрасте. Однако, полностью отбить желание не получилось. Иногда, где-то в подворотне, он мог позволить себе пообжиматься с кем-то. Итачи также не миновала эта «прекрасная пора» и он как-то пожаловался ему, что сегодня на физре, ему пришлось просидеть пол-урока на скамейке, ссылаясь на больное колено. Друг даже предложил поднять вопрос с классным руководителем о разделении на группы мальчиков и девочек, переняв опыт других школ. Шисуи тогда в шутку спросил, ни на Изуми ли у него встаёт, на что Итачи обиделся и залился краской.

— Ты, почему ты…ты всегда к ней сводишь! Изуми…она же…в другом классе и…— пробурчал он, упираясь глазами в раскрытую книгу, — она же мой друг! Я о ней не думаю как о…и она же плоская, — покраснев от своих слов до кончиков ушей, прошептал последнее предложение Итачи. От понимания, что друг не фантазирует об Изуми, стало легче дышать.

Шисуи не мог не согласиться. Фигуры её сверстниц уже давно приобрели приятные глазу округлости, а Изуми всё также и оставалась угловатой и невысокой, с наивными большими глазами и идеальной белой и гладкой кожей, как фарфоровая тарелка на его кухне, без единого прыщика. Её вечно длинная школьная тёмная юбка ниже колен, уродовала её худые ноги. Возможно, из-за строгой матери, Изуми никогда не подворачивала её, как делали одноклассницы, и во время прогулок одевалась удрученно-скромно.

— Ты ещё не оделся? — удивилась Изуми, появившись на пороге. Она собрала волосы в кубышку и надела фартук, отчего выглядела привлекательней.

— Я заправлял кровать, — оправдался он. Она взглянула на постель и улыбнулась, склонив голову набок.

— Смотри, как разросся. Здесь ему явно нравится больше, — сказал он, проведя пальцами по столу и по колючему цветку алое, листья которого теперь походили на щупальца кракена.

Коллеги решили подшутить над ним и на его день рождения вместо нормального подарка, вручили цветок. Сказав, что так его квартира не будет походить на офис. Возможно, зная, что дома его ждёт цветок, изнывающий от жажды, он не будет ночевать на работе. Да и его жене, редко приезжающей к нему, будет уютно проводить дни и, может быть, она решит всё бросить и переехать к мужу. Он скривился и поменялся в лице после последних слов, холодная испарина проступила на лбу, стоило ему подумать о переезде Рики. В тот момент ему хотелось разбить горшок об их головы. За внезапную вспышку ярости он осудил себя, ведь они не знали, что он терпеть не мог свою жену и от чистого сердца желали семейного счастья, поэтому он лишь натянуто улыбнулся, принимая подарок, поблагодарил и почему-то понёс цветок домой, а не выбросил в мусорку. Странно, но с цветком он сдружился. Иногда одинокими ночами, при свете фонарных столбов, сидя на подоконнике, он рассказывал ему истории, делился переживаниями и как бы глупо это ни выглядело со стороны, ему казалось, что цветок слушает и впитывает в себя каждое слово. А затем встретив Изуми и переехав к ней, он взял его с собой. Возник на пороге с горшком, отчего она покатилась со смеху. И даже сейчас, вспоминая эту сцену, давилась смешком. Он не знал, что её так развеселило тогда, да и она не могла толком объяснить, но он был готов появляться с горшком хоть каждый день, лишь бы она улыбалась. Они устроили его на кухне и каждое утро за завтраком подмечали, как листья его с каждым днём становились толще. И этот алоэ — некрасивый, неказистый цветок, стал их талисманом.

— Хочу его перенести в соседнюю комнату.

— Почему?

— Тут тень, там больше света, — ответила она, подойдя к нему. Обхватив его руками, уткнулась в грудь, — завтрак готов. Поешь, а то скоро собираться.

— Ты всё-таки её поставила, — сказал он, взяв с полки рамку с фотографией и очертив пальцами её лицо через стекло, закрыл глаза, возвращаясь в тёплое апрельское утро.

В доме было тихо и темно, когда он открыл дверь. Видимо, задерживается на работе, подумал он, сняв обувь. Распределив в холодильнике продукты, которые купил, он пропел под нос недавний хит и разбил два яйца о край сковородки. Прикрыв стеклянной крышкой, поставил чайник.

— Я не услышала, как ты зашёл, — зевая, сказала появившаяся в дверях Изуми, следы от подушки отпечатались на её лице.

— Я думал ты на работе, — проговорил он, подойдя к ней и чмокнув в лоб, поправил растрёпанные волосы. Она пахла сном и постелью. — Я тебя разбудил? — приобняв её, он нежно провёл по спине и выдвинув ногой стул, сел, усаживая её на колени. Она обвила его руками и уткнувшись в шею, потёрлась носом, а затем положив голову на его плечо, тихо промурлыкала.

— Как день?

— Ничего особенного. А у тебя?

— Пациент накатал на меня жалобу. Сказал, что я недостаточно была с ним мила и выписала рецепт, как следует не выслушав его. Вызывали к главврачу, отнеслись с понимаем, но премиальных в этом месяце не получу. Сказали пару дней посидеть дома.

— Вот гады, — возмутился он, — хочешь, я напишу об этом статью. Поднимем шумиху, и их всех тут же уволят.

— Не надо, — хохотнула она, — обидно, просто. Вот работаешь день и ночь, стараешься быть со всеми приветливой и милой, а кому-то, оказывается, недостаточно. И всё коту под хвост, руки опускаются и премию жалко, я рассчитывала на эти деньги.

— Если нужны деньги, я дам.

— Нет. Ты и так всё на себя взвалил и квартиру, и питание. Чувствую себя содержанкой.

— Что за глупости, — хохотнул он, крепче обняв, — неужто так противно полагаться на меня? Мне даже как-то обидно стало.

— Нет, что ты, — приподняв голову и посмотрев в глаза, быстро ответила она, — просто непривычно. Раньше всё на мне было. Ой, — поморщила она нос, — кажется яичница горит, — едкий запах гари, разнёсся по кухне.

— Так ты завтра выходная?

— Получается, что так.

— Может сходим… полюбуемся сакурой с утра. Там всё так цветёт.

— Ты не работаешь? — бросив сгоревшие яйца в мусорное ведро, спросила Изуми.

— Возьму отгул. Это не проблема, — ответил он забирая у неё сковородку и, капнув моющего средства, стал мыть.

— Правда? Было бы здорово.

Каждый день возвращаясь с работы, он выходил на две остановки раньше, чтобы пройти по цветущей аллее, вдохнуть еле уловимый запах дикой вишни и присев на скамейку, смахнув бледно-розовые лепестки, наблюдать за людьми. Все такие беззаботные, счастливые, расстелив покрывало на зелёной траве, сидели и смеялись, разливая чай из термоса, кто-то, спрятавшись за толстым стволом, обнимался и скромно целовался, пряча лицо. Ему хотелось для себя тоже такое воспоминание. Один день из множества дней, которые были у Итачи. До него только недавно пришло осознание, что тогда в юности, он хотел вместо Итачи положить голову на колени Изуми, и уснуть, чувствуя нежные пальцы в своих волосах. Ему тогда казалось, что он ревнует друга. Внезапно возникшая девочка, разрушала их многолетнюю дружбу, привычный и понятный мир. Друг, почти как брат, отдалялся от него, уделял слишком много времени новоиспечённой подруге и выглядел беззаботным рядом с ней. Это немного подбешивало. У них с Изуми был свой уютный мир, куда его, увы, не приглашали. Ему приходилось втискиваться между ними и, с каждым разом это становилось сложнее. Изуми его недолюбливала, думала, что он забирает её время с Итачи, на которого она смотрела такими влюблёнными глазами, что её было даже жаль.

— Почему тогда вы никогда не берёте меня с собой. Если это не свидание? — спросил он друга, насадив изворотливого дождевого червя на крючок.

— Но… ты же и так всегда с нами, — просто ответил Итачи, поковыряв прутиком в маленьком пластиковом ведёрке из-под мороженого.

— Без приглашения.

— Если оно тебе нужно, я поговорю с Изуми.

— Меня ты не спрашивал, притащив её на озеро. О чём ты вообще думал? Она же может матери рассказать.

— Не расскажет.

— Ты так в ней уверен, — изогнув бровь, с лукавством сказал Шисуи, — говорю же, она тебе нравится. Признай это?

— Мы друзья, — бросив в него красно-фиолетового червя, недовольно пробурчал Итачи. Шисуи уклонился и захохотал.

— Скоро вся школа будет кричать: тили-тили тесто… — он не успел договорить, как друг повалил его в траву, пытаясь закрыть рот. Удочка плюхнулась в воду и потонула. Они покатились по земле, барахтались, не сильно мутузили, пытаясь одержать верх друг над другом. Перевернувшись, Шисуи резко сел на него сверху, Итачи простонал от боли и поднял руку сдаваясь, — тебе меня не победить, — переводя дыхание сказал он и, посмотрев на грязное лицо друга, стёр с его губы пальцем кровь.

— Я немного подрасту, и мы ещё посмотрим, кто кого…

— Буду ждать, — хохотнув, сказал он, похлопав по груди друга, запрокинул голову. Зажмурившись от яркого солнца, он поднёс руку к глазам и прищурившись посмотрел на дорогу. Ему показалось, что там у обочины стоит Изуми и, поджав губы, смотрит прямо на него, он хотел было окликнуть её, но фигура тут же исчезла.

— Что-то увидел? — взволнованно спросил Итачи, пытаясь сбросить с себя тяжёлого Шисуи.

— Да так, показалось.

Он хотел себе апрельский день, хотел перекрыть в памяти воспоминание, где случайно застал поцелуй «друзей» под сакурой. Он был уже в выпускном классе и возвращаясь с подготовительных курсов, устало крутил педали на велосипеде. Ветер играл в волосах и приятно холодил кожу, белые лепестки летали в воздухе, покрывали асфальт. Свернув в парк и увидев вдалеке знакомые фигуры, двинулся к ним и остановился, замер. Они целовались. Итачи потянулся к Изуми, сократил дистанцию и коснулся её губ сначала робко, а затем убрав прядь за ухо, уверенно. Шисуи быстро развернулся и, что есть мочи рванул вперёд, не видя дороги. Волна раздражения и злости нахлынула на него и бурча себе под нос: «врун…врун», он ехал куда глаза глядят. Ветер свистел в ушах, колеса скрипели. А затем в глазах потемнело и стало холодно. Очнулся он уже в больнице с загипсованной ногой и рукой. Медсестра назвала его счастливчиком, рассказав, как чудом спасся. Перелетев через ограждение, он скатился по склону и упал в реку, где его по счастливой случайности спас местный рыбак. Итачи вломился в палату весь взмыленный и испуганными, взволнованными глазами смотрел на него. Шисуи молчал, ему совсем не хотелось с ним говорить. Он был на него зол, за то что, тот ему врал о своих чувствах, скрывал и не делился тайными. Это было подло с его стороны, ведь он рассказывал ему всё. Через день пришла Изуми, воровато войдя, мягко прошаркала к тумбочке и поставив фиолетовый гиацинт в маленьком горшочке, резкий запах которого щекотал нос, вышла, тихо закрыв за собой дверь. Он притворился что спит, видеть её не хотелось. Тогда он думал, что это была злость и неспособность принять изменения, но он ошибался — это была ревность. Его первая ревность. Встретив её через несколько лет в вагоне поезда, сняв инстинктивно кольцо, и посмотрев в её большие карие глаза, он понял, что влюбился ещё тогда, заметив её — щупленькую девочку в длинной юбке, в тусклом коридоре. Она смотрела робко, вжав плечи, на него, не отводя взгляд, не моргая, а затем взмахнула ресницами услышав «Изуми», слегка приоткрыла розовые губы, тонкая полоска света прорезала лицо и, почесав маленький носик, она мило улыбнулась самой себе. На душе стало тепло и спокойно, непроизвольно он расплылся в улыбке и поднял руку в качестве приветствия, но она быстро повернулась, и открыв дверь, изчезла в кабинете. Красивая, подумал он, провожая её взглядом.

Его, конечно, никто не отпустил, поэтому он отключил телефон в надежде, что не уволят. Ему не хотелось упускать этот день и впоследствии, получив нагоняй от начальства и в качестве наказания, почти целую неделю проторчав в глуши без связи, собирая информацию о коровах ни о чём не жалел. Изуми проснулась рано и уже упаковывала еду на кухне, озадаченно смотря по сторонам.

— Доброе утро.

— Доброе, — тихо, мимоходом пробормотала она, складывая онигири в контейнер, — ты что…только проснулся? — опомнившись, возмутилась любимая, уперев руки в бока.

— Эм…да…меня никто не разбудил, — проблеял он, не понимая, почему она злиться.

— Чёрт Шисуи…ты же знаешь…

— Что? — слегка нахмурил он брови и взяв бутерброд, откусил.

— Если хотим сидеть, как все нормальные люди, а не стоять, то нужно выходить рано.

— В городе полно парков, где нибудь — будет, — прожевав вставил он и потянулся к кофеварке.

— Ты не понимаешь, о чём говоришь.

— Я быстро соберусь, не переживай, — она вздохнула, ударив себя по лбу. Он хохотнул, в отместку она забрала чашку и выпила кофе залпом.

— Говорила же, что нужно пораньше выходить, — нахмурилась Изуми, поправив лямки рюкзака. Мест, где разложиться, нигде не было, люди как пчёлы покрыли почти все поляны и, судя по всему, не спешили уходить. Они обошли третий парк вдоль и поперёк, Изуми недовольно бурчала что-то под нос, словно бабулька и злобно сверкала глазами.

— Куда ещё раньше? Они что, тут с ночи? — обречённо вздохнул он, смотря на пышные кремово-розовые соцветия.

— Нет, просто кто-то слишком долго брился.

— Я бы не брился, не скажи ты, что я должен побриться, прежде чем выйти в свет, — сказал он, дотронувшись до подбородка.

— Теперь ты хочешь всё свалить на меня, — насупилась она, слегка вздёрнув бровь, явно переходя в оборону.

Ругались они в основном из-за пустяков, на пустом месте и всё это заканчивалось хлопаньем дверью или сексом. Сегодня же, она могла развернуться, сесть в метро и уехать.

— Нет…но доля твоей вины в нашем опоздании есть. Я не сильно-то оброс.

— Тебе не идёт щетина. Ты становишься похож на бомжа.

— На бомжа?! — расхохотался он, чем ещё больше её разозлил. — На симпатичного, хотя бы?

— Ты такой дурак!

— Если мы продолжим ссориться, то не найдём место.

— Мы и так его не найдём!

— Ты иногда такая пессимистка, — сказал он улыбнувшись и приобняв за плечи, развернул, — видишь, вон там скамейка свободна.

— Прям напротив мусорки!

— Зато не будем долго искать мусорный контейнер и посмотри, какое красивое дерево над скамьёй.

— Всё же лучше, чем ничего, — согласилась она, пожав плечами.

Они разложились на скамье и протерев руки влажной салфеткой, приступили к еде, озорливо поглядывая друг на друга. Мусорный бак был закрыт и никакой вони не было, вокруг было чисто и тихо, пчёлы и осы перелетая с цветка на цветок приятно жужжали. За полдня они вымотались и ноги немного гудели от ходьбы.

— Это определённо твой, — изрекла Изуми, надкусив онигири.

— Как ты узнала?

— Такой уродливый мог создать только ты, — шмыгнула она, — но тунца ты положил с лихвой.

— Твои тоже не венец совершенства, — сказал он, указывая на бугристые треугольники обёрнутые нори. Вчера весь вечер, они вместе готовили, ему нравилось так проводить время. Ни он, ни Изуми не были особо хороши в готовке, порой по ночам откапывали какие-то рецепты в интернете и экспериментировали. Он уступал Изуми по части сервировки, но блюдо выходило вкусным.

— Они получше выглядят.

— Но на конкурсе бы не выиграли.

— Если бы моим конкурентом был ты, то думаю, первое место было за мной.

— Боже, ты так и напрашиваешься на похвалу.

— А тебе жалко одарить меня парочкой комплиментов, — парировала она, закатив глаза.

— Нет, мне для тебя ничего не жалко. Подарю комплимент сегодня вечером, — придвинувшись к ней, шепнул он ей на ухо.

— Извращенец, — игриво сказала она, поёжившись и залившись румянцем.

— С этим бы я поспорил. Кто вчера…

— Не начинай!

— Ну, знаешь ли, для первого раза было довольно неплохо. Правда, я постоянно переживал, что ты мне его откусишь. И кто тебе сказал, что…

— Прекрати, — покраснев, как маков цвет, Изуми закрыла лицо руками. Он был немного шокирован, когда она сказала, что хочет сделать минет, и опустилась на колени. Он хотел отказаться, но она была настойчива и этот её взгляд исподлобья, заставили пойти на попятную. Она неумело ласкала его, постоянно давя рвотные позывы. Ему было приятно, дрожь табуном ходила по коже, но каждый раз опуская взгляд, ему хотелось поскорее закончить. — на работе сказали…

— Надеюсь, не показали, — она вспыхнула и, зло посмотрев, поджала под себя ноги.

— Ну уж извини, что я такая неумеха, у меня не было…

— Ну что ты? Мой волчонок, было совсем неплохо.

— Я просто хотела… Везде пишут, что все мужчины это любят.

— И что все они козлы, тоже пишут… Мне теперь страшно, что ещё ты там можешь вычитать.

— Я…просто хотела сделать тебе приятное, — возмутилась она, встав. Он схватил её за руку и притянул к себе, это детская привычка обижаться по пустякам и воспринимать всё буквально, всё ещё у неё осталась. Она шмыгнула носом, пытаясь удержать слёзы. Он крепко обнял её, уткнувшись в шею. Если бы она знала, что для того, чтобы сделать ему приятное, достаточно быть рядом; что от её простых слов, неловких касаний у него земля из-под ног уходит. — Ты ничего не говоришь как надо. У меня никого не было до тебя. И я, наверное, как…бревно…я читала про таких, как я.

— Мне нужно срочно заблокировать доступ к сомнительным сайтам. Поставлю родительский контроль, — хохотнул он, прижимая к себе.

— Я серьёзно, Шисуи.

— Знаю, поэтому нужно срочно закрыть доступ. Можно подумать, я с каждой встречной поперечной спал.

— А разве нет?

— Я так хорош в постели?

— Не знаю, других не было…пока, — резко сказала она. Он тяжело задышал от её слов и от злости вцепился сильнее в запястье. Изуми взвизгнула, и заёрзала на коленях. Кровь застучала в висках, стоило ему подумать о ком-то подле неё.

— Я люблю тебя, — сказал он, целуя в висок и убирая прядь за ухо, — я не против экспериментов, но давай не будем торопиться. Не знаю, что ты там напридумывала, но женщин у меня было не так уж и много.

Она повернулась и, запрокинув голову на плечо, поцеловала подбородок, пройдясь пальцами по скулам.

— Прости, я не хотела тебя злить. — Ты завтра на работу?

— Не знаю, — пожал он плечами, смотря на птиц, которые склёвывали с земли крошки.

— Как это не знаешь?

— Может, уволят.

— Почему?

— Ну я, как бы слинял с работы.

— Что? То есть как! Ты сказал, что тебе отгул дали. Ты обманул! — убрав его руки с себя, она вскочила и непонимающе посмотрела на него, — Шисуи, — грудным голосом позвала она его.

— А вот это нужно добавить в наши ночные посиделки, так заводит.

— Шисуи, если ты из-за меня решил прогулять работу, то больше так не делай.

— Боишься, что я сяду на твою шею и стану бородатым бомжом.

— Боюсь, что из-за меня ты перечеркнёшь своё будущее. Ты и так из-за меня перевёлся из международного отдела и стал обычным штатным журналистом. Думаешь, я не вижу, как ты скучаешь по прошлой работе. Ты порой приходишь как в воду опущенный.

— Не говори чепухи. Ты не знаешь, как я счастлив быть рядом с тобой. Думаешь жизнь в постоянных разъездах — прекрасна. Да, я сейчас не освещаю ничего глобального, пишу обычные статьи, об обычной жизни. Но я счастлив, Изуми. Ты не представляешь, как я счастлив. Будущее! Какое будущее Изуми! У меня его попросту нет! — сказал он в сердцах, закусив язык, поняв, что сболтнул лишнее, и быстро утёр проступившие слёзы.

— Шисуи, — боязливо прошептала она, окинув его растерянным взглядом. Она не знала ничего о нём: что он женат, что он впутался в такое дерьмо, из которого не имел понятия, как выбраться. Ему хотелось всё ей рассказать, она имела на это полное право. Однако, он боялся, что тогда исчезнет единственный свет из его жизни, — что случилось?

— Ничего. Правда, ничего, — тихо сказал он, — у меня нет будущего без тебя, — она бросилась ему на шею и обняла до хруста, взъерошила его волосы и поцеловала в макушку как ребёнка.

— Ты же скажешь мне, если что-то случится?

— Конечно, — соврал он, цепляясь губами о пухлые губы, — скажу. Никогда.

Она уснула на его коленях, и он ещё долго перебирал её волосы, любовался безмятежным лицом, охраняя сон.

Примечания:

Тут было много воспоминаний, надеюсь не запутались и не устали скакать по прошлому.)

Изуми притаилась возле раковины, и включив не на полный напор кран, медленно мыла и протирала посуду, ничего не говоря, складывала в сушилку. Шисуи скользнув взглядом по сутулой спине и сосредоточенному лицу, сглотнул. У них оставалось мало времени, и каждый ощущал гнетущее напряжение в воздухе. Казалось, любое сказанное слово пробьёт плотину и подавляемые чувства, словно неконтролируемые мощные волны, собьют с ног, и они захлебнутся, утопая под тяжёлым потоком воды. Терзаемые тоской о скорой разлуке и одиночестве, они молчали.

Прожевав последний кусок тоста, он повернулся к окну: солнце осветило всё вокруг, играло переливами в малахитовой зелени, большие махровые бабочки с чёрными кляксами на коричневых крыльях, пролетели мимо и сели на распустившейся белый цветок. Примерно через два часа город проснётся, наполнится шумом, и первый рейсовый автобус заведёт мотор на станции, тарахтя, проедет по пыльной дороге, подбирая сонных пассажиров. Хотелось остановить время, как делают супергерои в фантастических фильмах, и прожить с Изуми несколько дней среди застывших людей. Или использовать машину времени и скакнуть в прошлое, исправить всё. Куда бы он отправился? В школьные годы? Растолковал бы себе пятнадцатилетнему, что давно влюблён в подругу друга. Он, скорее всего, упирался и что-то доказывал себе уже взрослому, как отпирался когда-то Итачи от его слов. Или чуть позже, предостерёг от близости с Рикой. А может быть, отговорил себя от сделки в погоне за лёгкими деньгами? Знал же ничего в жизни не достаётся просто так, в особенности деньги. Столько точек отсчёта, даже не знаешь с чего начать. Кто знает, вдруг его ошибки и привели его к тому судьбоносному поезду и исправь он что-то, возможно, бы их сейчас не было. Может быть поэтому человечество до сих пор не изобрело машину времени? Вероятно, тогда люди прыгали бы в разные отрезки времени, постоянно что-то исправляли, неудовлетворенные результатом, и забывали о настоящем. Сожалений у него вагон и тележка, но брать их с собой в будущее он не намерен, а омрачать настоящее тем более. У него есть Изуми и она с ним, и это всё, чего он желает. Осталось совсем немного, через полгода закончится срок исковой давности, он разведётся с Рикой, она не сможет его больше шантажировать. И они уедут далеко, где о них никто не знает, поселятся в небольшом доме среди гор и сосен. Где всё плохое, все эти несчастные, одинокие дни потонут в лесной тишине, померкнут в счастливых днях и наконец-то исчезнут раз и навсегда, заслышав беззаботный смех.

Он подошёл к ней со спины и обвил руками, поцеловав, положил голову в ложбинку между шеей и плечом, закрутил кран.

— Потом помоешь. Иди ко мне.

Она медленно повернулась и провела мокрыми мыльными пальцами по его лицу, поправила упавшие на глаза непослушные пряди.

— Ты напиши, как доберешься, — пробегаясь встревоженным взглядом, сказала она и опустила голову ему на грудь.

— Обязательно, — сердце скрутили тугим узлом, он прошёлся по волосам как по безбрежным волнам моря — бездумно.

Стоя посреди кухни, они слегка покачивались вслушиваясь, как срывается с крана капля за каплей вода и разбивается о нержавеющую сталь, а затем прошли в зал. Изуми села на диван, и он вслед за ней, положил голову на её колени. Её тонкие пальчики тут же зарылись в его волосах, приятно массировали, распрямляли его пряди и снова закручивали. Он оглаживал ноги, целовал и смотрел, как ветер раздувает легкую тюль. Маленькие серые часы тикали, отсчитывая время: тик-так, тик-так.

— Иногда я не хочу, чтобы ты приходил, — прервала любимая молчание и Шисуи тут же повернулся, её подбородок подрагивал, голос надламывался. Душа его заныла и приподнявшись, он утёр с уголков её глаз подступающие слёзы. Она вглядывалась в картину на стене, пытаясь их сдержать, но они текли по щекам, — ненавижу, — Изуми захлопала глазами, солёные капли застыли на кончиках ресниц, губы скривились, — ненавижу, — он прижал её к себе, она смяла его рубашку, — это чувство, которое ты после себя оставляешь, — он судорожно сглотнул горький ком и из его груди вырвался полустон, полукрик, — этот беспорядок в душе, словно ураганом прошёлся, разрушил всё и ушёл. Уходи, — оттолкнув его, сказала она и вскочила, размазала тыльной стороной ладони тёплые слёзы и набрав в лёгкие воздуха на выдохе, не смотря в глаза, произнесла, — уходи!

— Изуми.

— Уходи, сейчас же! Пока я не наговорила глупостей.

— Волчонок…

— Прошу, — закрыла глаза и, шмыгнув носом, поджала дрожащие губы.

— Если ты этого желаешь, — бросил он, наспех надев обувь, злясь на неё, выбежал из дома. Сердце невыносимо ныло, жгло глаза, и дойдя до калитки, он остановился. Хотелось расстаться по-хорошему, не оставлять горький пепел обид на губах. Шисуи понимал её и хотел, чтобы она тоже его хоть раз поняла: ни одной ей плохо. Его ведь тоже на изнанку выворачивает, и каждый уход опустошает. Зачем она так с ним? Почему так больно бьёт?

Он сделал шаг, через дорогу, поле усыпанное маками, полыхало красным огнём. Ветер дунул в лицо отрезвляя, всколыхнул цветы и, развернувшись, он двинулся к дому. Она сидела на полу, уткнувшись в колени, беззвучно плакала.

— Изуми, малышка моя, посмотри на меня, — опустился он, — мой волчонок, любовь моя.

— Как ты… как ты мог подумать, что я этого желаю, — сквозь всхлип прошептала она, качая головой.

— Прости меня, Изуми. Я…— она заколотила кулачками по его груди.

— Не уходи, не оставляй меня.

— Не уйду Изуми, слышишь. Я никуда не уйду, — он взял её лицо в ладони, утерев влажные дорожки, посмотрел в её покрасневшие глаза, — Я никуда не уйду, — прильнул губами к влажным губам, она потянула за ткань рубашки прижимая к себе, и трепетно огладила его щеки.

— Мне страшно, — сквозь поцелуй прошептала она, — что ты однажды не придёшь.

— А мне, что ты меня не впустишь. Самый страшный кошмар: дверь открывает какой-нибудь мужчина и говорит, что он жених.

Изуми засмеялась ему в шею, успокаиваясь, обняла крепче. Он взял её на руки и отнёс в спальню, она была не в себе и его беспокоило её состояние. Присев у ног, он провёл по тонким щиколоткам, вспоминая, где она хранит успокоительное.

— Глупый, — он дурашливо улыбнулся.

— На самом деле, есть повод волноваться. Ходишь на свидания, вокруг тебя всегда молоденькие медбратья и симпатичные врачи. У них и зарплата получше и интересы общие и вместе почти двенадцать часов. А главное, все они свободные, без багажа проблем. Плюнешь на меня, решишь зачем я тебе такой — бракованный.

— Дурак ты, — Изуми приподнялась, и потёрлась носом, — знаешь же, что люблю тебя. И на свидания уже давно не хожу.

— Правда?

— Угу. Да и всякие слухи обо мне не прибавляют популярности среди противоположного пола.

— Какие слухи? — он насторожился, не хотелось, чтобы за её спиной кто-то трепал гадости.

— Да так, всякое. Неважно.

— Изуми.

— А что может сказать мужчина о женщине, если не залез к ней в трусы. Но очень надеялся.

— Уроды, — выплюнул он, сжав кулаки. Хотелось набить морду этому гадёнышу, и он обязательно набьёт, когда узнает, кто это. Найдёт повод подраться.

— Всё нормально, — сказала она, взяв его за руки, — правда, всё хорошо.

Зайдя в ванную, он открыл шкафчик и, достав бутылёк успокоительного, прошёл на кухню. Налив в стакан воды, капнул пару капель и вернулся к Изуми. Она лежала на спине, обняв подушку, смотрела в потолок. Вид у неё был расслабленный, в какой-то мере мечтательный. «О чём она грезит?». Завидев его, она тут же улыбнулась и вскоре выпила весь стакан, когда Шисуи поцеловал её в лоб, от неё пахло валерьяной и перечной мятой. Он достал телефон для того, чтобы сообщить коллегам, что по семейным обстоятельствам не сможет поехать на конференцию. Если что, подумал он, выйдет на работу в свой выходной или поедет туда, куда ни один сотрудник не хочет ехать.

— Что-то случилось? — напряжённо спросила Изуми, ставя стакан на письменный стол.

— Отпрашиваюсь с работы. Никуда не поеду, останусь с тобой, — печатая сообщение констатировал он, и девушка тут же выхватила телефон.

— Не надо, — пробормотала она, стирая сообщение.

— Не хочешь, чтобы я остался? — в удивлении приподнял он брови.

— Хочу, но, как ты себе это представляешь. Моя мама может ко мне прийти или кто-то из соседей.

— И часто к тебе мама приходит?

— Нет, но кто знает, может ей вздумается. Да и кто-то может в окне тебя увидеть.

— Кто? Ты живёшь особняком от всех.

— Нет, Шисуи — это слишком опасно. Рика может ко мне наведаться. Да кто угодно, может прийти!

— Рика? С чего бы?

— Она иногда приходит, попить чаю, поболтать.

Ему совсем не нравилось, что они сближаются. Рика была опасной и непонятной, и хоть она к нему была равнодушна, но могла сделать какую-то пакость, узнай, что они с Изуми крутят роман. Он беспокоился.

— Пожалуйста, будь с ней осторожна.

— Знаю, — закусила она губу, — но не выгонять же мне её!

— Она о чём-то тебя спрашивает?

— О работе и склоняет на подписание контракта с больницей. Думаю это всё Асума.

— Понятно. Я не хочу уходить, не хочу оставлять тебя. Я буду тише воды, ниже травы, — промурлыкав сказал он, и обхватив её ноги, прислонился лицом, — как заслышу голоса, сразу под кровать.

— Как горе-любовник? — хихикнула она, — Не знаю, что на меня нашло. Наверное стресс скопился, но сейчас мне лучше. Тебе нужно уходить, а я постараюсь приехать в Кава.

Он потянулся к ней, чтобы поцеловать, их языки сплелись. Повалив её на постель, углубил поцелуй. Жар окатил его и часто задышав, Шисуи рванно и жадно стал целовать её шею. Задрав футболку, блуждал руками по животу, опускался, проводя по тазовым косточкам, а когда принялся стягивать нижнее бельё, Изуми прижалась к нему сильнее, извилась под ним, а затем приподнявшись, убрала его руки от себя, перехватив инициативу, опрокинула его. Её дрожащие пальцы медленно расстёгивали пуговицы на его рубашке, губы бархатно касались кожи, оставляя влажные дорожки, а затем она оседлала его. Ощутив эрекцию сквозь ткань брюк, заёрзала, когда он в нетерпении хмыкнул и, провел по бедру, сжал её ягодицы, она задвигалась плавно, доводя его до исступления.

— Чёёёрт, — простонал он, прикрывая глаза. Как же ему хотелось оказаться в ней. Слиться.

Она резко остановилась, потянувшись к его лицу, обхватила руками и, игриво смотря на него, мазнула губами по губам.

— А продолжение будет в Кава, — соскочив, любимая тихо засмеялась. Он, закрыв глаза рукой, засмеялся вместе с ней, пытаясь справиться со стояком.

— Я буду мстить и месть моя будет страшна, — шутливо сказал Шисуи, поднимаясь с кровати, — и в Кава, ты так просто не отделаешься, — прищурил он глаза, и она, намотав шоколадный волос на указательный палец, соблазнительно закусила губу.

— Посмотрим, может ещё ты будешь, молить о пощаде, — вздёрнув подбородок и бровь, сообщила Изуми, переминаясь с ноги на ногу.

— О, так мой волчонок бросает мне вызов, — приблизившись к ней и прямо смотря ей в глаза, Шисуи провёл большим пальцем по её щеке, — тогда до встречи в Кава и проигравший исполнит одно желание победителя, — она нахмурилась.

— Идёт, только в пределах разумного.

— Пределы разумного у каждого свои, — сказал он, и склонившись прикусил нижнюю губу, — чьё желание, того и пределы.

— Ты уже записал себя в победители, — ехидно отозвалась она, зарываясь руками в волосы и при поцелуе, дразняще скользнула языком.

— Ты всегда сходишь с дистанции первой, — прижав её к стене, прошептал он, и нежно сжал ягодицы, словив короткий стон.

— Не в этот раз, — поставив руки на его грудь, шепнула Изуми, — пора идти, — запахнув рубашку, она застегнула пуговицы, огладила плечи и улыбнувшись, потрепала щёки, — а то придётся топать через лес, и там не дворовые собаки, а репейник с тебя ростом и поверь мне, это хуже, чем встретить собаку.

Он хохотнул, поцеловав в лоб, обнял. «Изуми, если бы ты знала, как я тебя люблю», — сказал он сам себе, зарываясь в волосы, вдыхая полной грудью родной и любимый запах, не желая её выпускать из своих объятий. «Если бы ты только знала…»

С каждым шагом, скользя по тихим переулкам, мимо стен, заборов и занавешенных окон, залитых золотистым светом утреннего солнца, он отдалялся от дома Изуми. Ощутив необъяснимое щекочущее чувство тревоги в груди, Шисуи остановился и обернулся, крыша её дома скрылась за кронами деревьев и даже взобравшись на бетонную плиту недостроенного супермаркета, он не мог разглядеть ничего, кроме бесконечно зелёных макушек сосен и плывущих по небу перистых облаков. В зарослях травы послышалось шуршание, и вскоре он отпрыгнул в испуге, увидев, как из неё выползает уж. Чёрная чешуя поблёскивала и, извиваясь, змея ползла по земле, периодически высовывая раздвоенный язык. В детстве они с Итачи баловались, вылавливая желтоголовых гадов у реки, те обвивали руки, кусались, раны от них пощипывали, распухали, и вонь на коже преследовала их целую неделю. Забава была глупая, но подбрасывать под ноги девочкам, было смешно до коликов: те визжали, разбегаясь в разные стороны. Правда, когда мама Итачи отчитывала их за баловство, было совсем не до веселья. «Какими мы были идиотами», — сказал Шисуи усмехнувшись. Уж скрылся за камнями и вскоре его хвост исчез в расщелине.

Главная трасса молчала и, неспешно идя вдоль дороги, ближе к обрыву, парень взглянул на уже обмелевшую реку. «Всё со временем усыхает, — подумал он, глядя на маленький ручеёк, — поблекнет ли и их любовь?». Он пнул пару камней, и те покатились вниз с обрыва, гулко ударяясь о каменистую почву. Однажды, он также брёл вдоль дороги, пиная всё вокруг, и пребывал в ужасе от её слов. Никогда ещё его не охватывала такая всепоглощающая злость, как тогда, и сейчас вспоминая тот случай, Шисуи почувствовал страх, что когда-нибудь может услышать вновь от неё эти слова. Неприятные воспоминания, окутали его чёрным плащом.

Учителя вызвали к директору, а до конца урока оставалось пятнадцать минут, пару учеников, включая его, тут же слиняли, спрыгнув с окна медицинского кабинета на первом этаже. С Итачи они всегда встречались около забора, чуть поодаль от школьных ворот. Присев на бетонный помост и, бросив рюкзак на землю, он вытянул ноги и, сорвав колосок травы, засунул в рот, закинув руки за голову стал задумчиво жевать.

Четверг был единственным днём, когда Изуми не возвращалась с ними домой, у неё было восемь уроков и дополнительный английский (по настоянию матери). Итачи в отличие от неё никогда её не ждал. Это она, чтобы идти с ним вместе после школы, засиживалась в библиотеке по окончании уроков, или ходила на скучный кружок по древней литературе и на игру Сё ⁽¹⁾, чтобы скоротать время. У неё отсутствовал музыкальный слух и, играла она из рук вон плохо, учитель закрывал на это глаза, но всегда оставлял её в запасе, когда приходило время выступать. Эта дурацкая привычка быть всегда рядом с Итачи, порядком раздражала и он отнёс её к категории девчонок у которых отсутствовало чувство меры. Не сказать, что с Изуми было невесело, напротив, она была общительной и лёгкой на подъём, редко когда жаловалась, но частенько остро реагировала на его слова. Однако, она была девчонкой и в её присутствии приходилось держать себя в руках и следить за языком, а это напрягало.

Подумав немного, он решил предложить другу доехать до Кисараги, там сегодня состоится чемпионат по мотокроссу. Их, конечно, никто не отпустит, но необязательно же говорить правду, а если они поздно вернуться, то он что-нибудь придумает, или возьмёт ответственность на себя, чтобы Итачи сильно не попало от родителей. Отец, наверное, даст хорошую затрещину, но ему не впервой получать её, да и чемпионат того стоит.

Шисуи окинул здание школы, из открытых окон доносились голоса детей и учителей, прошёлся по раскинутым вдоль стены вишнёвым деревьям, ветки которых покрылись сочной молодой листвой, а затем возвёл глаза к небу, зажмурившись. Мартовское солнце хоть ещё не обжигало, но нещадно слепило. Из музыкального класса долетела до ушей задорная мелодия и, подхватив её, он тихо запел, отбивая ногой ритм. Вскоре прозвенел звонок и гам затопил всё вокруг. Радостные школьники стали толпами выплывать из здания, скоро двор превратился в синее шумное море. Привстав, он стал выискивать друга в толпе, к его удивлению, он выцепил Изуми в окружение девочек, она что-то объясняла активно жестикулируя. Пиджак был снят и повис на предплечье, сквозь ткань белой рубашки виднелась майка, её длинные волосы собранные в хвост трепал ветер, отчего она постоянно дёргала головой. Завидев его, она кротко улыбнулась и помахала. Одноклассницы, попрощавшись, двинулись к автобусу, а он к ней.

— Привет.

— Привет, —улыбнулась она с оттенком грусти. В последнее время странный еле уловимый след печали отражался на её лице, — Итачи забыл телефон дома и просил передать, чтобы ты не ждал. Его оставили на дополнительные занятия по алгебре. Скоро олимпиада и он участвует.

— Понятно, — ответил он и быстро поспешил к месту, где оставил рюкзак.

Стоило ему отвернуться, как девочка нырнула в толпу шумных школьников и он потерял её из виду. Закусив губу, юноша оглянулся по сторонам и нигде не заметив, вышел за ворота школы. Автобус тронулся, а он не успел добежать. Ждать пятнадцать минут следующий — не хотелось, и Шисуи решил дойти до дома пешком. Дорога обратно была с горы, поэтому не представляла особой сложности, к тому же стояла прекрасная погода, которая так и звала на долгую прогулку.

Юноша, пройдя двести метров, свернул налево, оказавшись в аллее парка, сбавил темп. Кремовые магнолии по обе стороны дороги затопили всё вокруг сливочно-медовым ароматом, асфальт был устлан крупными лепестками цветов. В конце аллеи он увидел знакомый силуэт, Изуми шла понуро опустив голову, и держала в руках пакет, которого при выходе из школы не было. Он точно помнил, что руки её были свободны. «И почему она не села в автобус?» Озадачившись этим вопросом, Шисуи подбежал к ней и по-детски дёрнул её за хвост, она, раскрыв в удивлении глаза, посмотрела на него.

— Ты домой?

— А…да, — замялась девочка и переложила пакет из одной руки в другую.

— Я помогу.

— Не стоит, он тяжёлый, — мягко улыбнулась и сморщила маленький носик как зайчонок. Сейчас она выглядела такой милой и беззащитной, что невольно на его лице расползлась широкая улыбка.

— Именно поэтому и помогу, — буквально выдёргивая из рук злосчастный пакет. Он взаправду был тяжёлый, и от неожиданности юноша охнул, вздёрнув брови. — У тебя там кирпичи, что ли? — она хихикнула и, заломив руки за спину, подпрыгнула, с озорством в глазах встала напротив него и слегка нагнулась корпусом вперёд.

— Раз взялся — не жалуйся.

— Ты куда-то торопишься? — поняв, что впервые они остались наедине, он решил поддержать беседу и узнать её поближе. Хоть они проводили много времени вместе, он собственно не знал её от слова совсем. Она всегда держалась ближе к Итачи, была милой и кроткой, хотя рядом с Итачи и он был более сдержан, тот каким-то магическим образом действовал на окружающих людей: вселял спокойствие.

— А, с чего ты взял? — нахмурилась она и озорство тут же растворилось в глазах, сменяясь грустью.

— Обычно, ты всегда его в библиотеке дожидаешься и даже вступила в дурацкий клуб по древней литературе, чтобы вместе возвращаться.

— По-твоему мне не может нравиться древняя литература?

— Ты ещё скажи, что тебе нравится игра на Сё, — по-доброму улыбнулся он, не пытаясь её задеть.

— Мне нравится игра на Сё и древняя литература и сидеть в библиотеке…

— И Итачи, ты забыла сказать, что тебе ещё нравится Итачи, — решив подразнить её, вставил он. Изуми покраснела, замялась на месте, уперев глаза в асфальт, а затем двинулась вперёд, оставляя его позади. — Я знаю, что ты и половина девчонок по нему тащитесь. Как-никак он первый в рейтинге по успеваемости и хорош во всём, — крикнул он, нагнав её, — ну и красив, — шутливо ткнув её в плечо, сказал Шисуи, — я прав?

— Зачем ты мне это говоришь?

— Я знаю его с пелёнок и у тебя нулевые шансы, если будешь так себя вести, скажи ему прямо.

— Сказать что? — нахмурилась она.

— Что ты влюблена в него, — Изуми помрачнела, и зло посмотрела на него.

— Я не…

— Мне можно не врать, я вижу, как ты на него смотришь, — ему хотелось чтобы они уже разрешили свою ситуацию: либо начали встречаться, либо разошлись. Это так называемая дружба — раздражала.

— И что?! — взбесилась она. Шисуи растерялся от её тона. Она ударила его в грудь, глаза её наполнились слезами, — мне смотреть нельзя! Я знаю, что ему не нравлюсь…я знаю, что недостаточно хороша для него! Но мне, что теперь…мне… достаточно дружбы с ним, — всхлипнула девочка и бросилась вперёд со всех ног к главной дороге.

Автомобили сигналили ей вслед, а она не смотря по сторонам продолжала бежать, утирая слёзы. Шисуи перепугался и побежал за ней, чтобы остановить. Он не хотел её обидеть или как-то задеть, наоборот, помочь прояснить ситуацию, а она явно неправильно истолковала его слова. Как говорил отец: «женщины — непостижимые существа».

— Эй… Изуми, стой! Подожди! — крикнул он, когда она чуть не упала, споткнувшись о камень. Успев схватить её за рюкзак, юноша остановил подругу. — Не беги так на склоне, расшибёшься же и машина сбить может, кто посреди дороги бежит, — на взводе, слегка повысил голос. Изуми дёрнулась и развернулась.

— И что! Тебе-то какое дело? Не всё ли равно, есть я или нет меня.

— Что ты такое несёшь?! — ошарашенно выпалил он, не понимая, что на неё нашло.

— Отстань, мне нужно идти.

— Не отстану. Ты не в себе. Несёшь какую-то чушь! Случилось что-то? — схватив её за предплечье, с тревогой спросил он, девочка попыталась освободиться, но Шисуи сжал сильнее, подумав, что, наверное, у неё проступят синяки.

— Тебя это не касается!

— Касается, мы же друзья.

— Нет… мы не друзья…ты не мой…друг… Я тебя ненавижу, — выплюнула Изуми. Слова больно резанули что-то в душе и, захлопав быстро ресницами, он отпустил. От неожиданности она чуть не упала, попятилась назад и болезненно потёрла руку.

— Ненавидишь? — еле слышно прошептал он, пробуя на вкус это горькое слово, которое никогда не слышал и не произносил, отдавало полынью и пахло жжёными покрышками.

— Да…— всхлипывая говорила она, — ты крадёшь у меня всё…всё забираешь…маму, Итачи… Ты меня достал. Ненавижу! Шисуи то, Шисуи сё… какой умный хороший мальчик. Ненавижу…

Он не заметил, как его глаза стали влажными и сердце в груди сжалось в маленький комочек. Юноша смотрел на неё, глаза блестели яростью, и рот открывался и закрывался, но слова не долетали до его ушей. Он не понимал, за что она так на него разозлилась, и чем заслужил такое отношение. Горький ком обиды подступил к горлу и не выдержав, он выпалил.

— Я тебя тоже ненавижу… пока ты не приехала, у нас с Итачи было всё на мази. А теперь он полдня проводит с тобой. Ты просто маленькая, хитрая…притворяешься безобидной и знаешь что…— она затихла. Её большие глаза стали ещё больше, и мокрые ресницы слиплись, рот приоткрылся в немом шоке, — мне всё равно, собьёт ли тебя машина или нет. Даже будет лучше, если тебя не будет… — она сглотнула и тонкие ручейки покатились по щекам, и он пожалел, что сказал это, но отчего-то продолжил, нанося удар по самому больному, — ты уже и Итачи достала!

— Достала? Я его правда достала? — спросила она в ужасе, прислонив пальцы к губам, и забегала глазами по нему, словно прося его забрать сказанные слова обратно.

— Да, ходишь за ним везде хвостиком, над тобой уже вся школа смеётся.

— Вся школа, — охнула она и развернувшись побежала вперёд. Его сердце замерло, когда синяя машина просигналив, чуть не сбила её. Когда Изуми успела вовремя отскочить, он выдохнул. Всё тело било дрожь, и он стоял как вкопанный, приходя в себя, когда её фигура исчезла, он понял, что пакет остался у него. Раскрыв, он в удивлении обнаружил толстый сборник сказок народов мира и томик античной поэзии, открыв книгу, на форзаце прочёл:

«Моей любимой малышке. Папа всегда с тобой».

Шисуи брёл по обочине, пиная камни в обрыв. Сейчас ему был противен он сам, и стыд окатил его за брошенные слова. «Ладно её муха какая-то укусила, но он-то мог держать себя в руках. И что это с ним, как его язык мог произнести весь этот ужас. Он же ни в коем случае так о ней не думает. Да, она часто мешается под ногами, но он её не ненавидит и не хотел бы, чтобы она исчезла. И Изуми, наверное, тоже, сказала всё не всерьёз. Может, у неё эти дни? Приятель у которого есть сестра, говорил, что они становятся бешеными и орут по любому поводу. Далеко и ходить не надо, только вчера одноклассница набросилась на него из-за того, что он учебник взял с парты без её разрешения. А ведь до этого спокойно реагировала. Он сейчас пойдёт к Изуми, вернёт пакет и попросит прощение».

Открыв калитку, он прошёл по узкой протоптанной дорожке и оказался на крыльце. Ладошки его вспотели и, обтерев о грубую ткань брюк, юноша выдохнул и постучался. Дом молчал. Дёрнув несколько раз за ручку, он понял, что дверь заперта и Изуми ещё не вернулась. Вначале Шисуи хотел вложить записку с извинениями в книгу, но решил, что это не дело и оставив пакет на крыльце, покинул дом. На следующий день их класс поехал в музей, а в субботу её. В воскресенье она уехала с матерью в город и он так и не смог с ней пересечься. В понедельник, заметив её в кафетерии, помахал ей, на что она, кротко улыбнувшись, помахала в ответ. Как ни в чём не бывало. Это сбило с толку, но поговорить не удалось, было шумно и много народу толпилось вокруг. Итачи уехал на олимпиаду до пятницы, поэтому домой он возвращался один. Любые попытки поймать её у школы терпели крах, она словно испарялась и он не понимал, как ей это удавалось. Он даже простоял несколько часов у ворот и обыскал каждый закуток. Как только друг вернулся, троица воссоединилась и они топали вместе домой. Только Изуми вела себя тише обычного, избегала любого общения с ним и ему приходилось её провоцировать, чтобы хоть как-то обратить на себя внимание. На перекрёстке она прощалась и бежала к себе под предлогом срочных дел. Шисуи хотел рассказать о ссоре, но боялся реакции Итачи. Вдруг он его осудит. Решив переступить через свой страх, он наведался вечером к другу. Тётушка Микото — мать Итачи, заботливо поставив на письменный стол сына тарелку с нарезанными ломтиками персика, покинула комнату. Шисуи присел на кровать и взяв какой-то научный журнал, пролистал его, оттягивая неприятный для него разговор.

— Мама просила передать, что Изуми…— ворвался бесцеремонно Саске, младший брат Итачи, с печеньем во рту, — О, привет Шисуи! Раз ты здесь, не мог бы ты мне помочь? — возбужденно спросил мальчик с горящими глазами полными энтузиазма, — Это для проекта. Подожди, никуда не уходи, я сейчас принесу, — напрочь забыв о сообщении, проговорил Саске, выбегая из комнаты.

— Что Изуми? — вдогонку спросил Итачи.

— Она сегодня не придёт.

Вернувшись с кипой бумажек, мальчик торжественно вручил их Шисуи, гордо приподняв подбородок.

— Вот, ответь на вопросы. Я буду единственным в классе, кто опросил столько старшеклассников.

Юноша пробежался по опроснику и улыбнулся, читая заголовок: «О чём мечтает старшеклассник». Когда он был в младших классах, то они писали заметки о жизни жука носорога.

— Изуми приходит к тебе? — спросил Шисуи, вписывая ответы. Саске уселся на стул и стал крутиться, поедая персики. Итачи пожурил его, сказав, что тот может подавиться.

— Да, они занимаются, — невзначай ляпнул братик, — запираются и не пойми что тут делают.

— Саске, — смутился Итачи.

— И давно? — поинтересовался Шисуи.

— Месяц, наверное, — закатил глаза мальчик, — приходит грустная, уходит счастливая. Наверное, ей нравится учиться, — Шисуи улыбнулся и приподнял брови.

— Что? У неё проблемы с алгеброй!

— Вот на всё ответил, — сказал он, вернув бумаги, Саске схватил их и на радостях выбежал, забыв поблагодарить, — ты не говорил мне. И какая алгебра, у неё мама, учитель математики.

— Она просто приходит ко мне, когда захочет и мы делаем уроки, либо играем в настолку. Я просто хочу ей помочь, как друг, ей сейчас тяжело. Не мог бы и ты её так сильно не дразнить, у неё родители разводятся, она и так вся на взводе.

Шисуи изменился в лице, ему стало невыносимо стыдно за ссору. Теперь всё встало на свои места и хотелось бежать к её дому, поговорить, обнять. Однако, через секунду он себя одёрнул. Изуми относилась к той категории людей, которые всё держат в себе, поедают себя изнутри. Она не могла винить мать, отца и он был уверен, во всём она винила себя, пока это не стало невыносимо и она нашла того, на которого можно скинуть часть ноши — его. Может, ему стоит остаться объектом её ненависти. Человеком — которого она ненавидит; человеком — который ненавидит её.

Услышав звук мотора, Шисуи повернулся спиной, скрыв лицо, чтобы ненароком его не узнали, до поворота в Кисараги оставалось два километра. Машина с шумом проехала мимо, а затем со скрежетом остановившись, дала заднюю. Номера были не местные, и он немного расслабился. Окно чёрной ауди опустилось и, высунув почти половину туловища, незнакомец в чёрных очках крикнул:

— Подбросить?

— Если по пути, — ответил парень, — мне в сторону Кисараги.

— Отлично, запрыгивай. Подброшу до поворота.

Он открыл переднюю дверь, на заднем сиденье сидел крупный мужчина в солнечных очках и тёмной рубашке, на его приветствие тот ничего не ответил, лишь опустил окно и, вытащив из пачки сигарету, закурил. Водитель снял очки, и его загорелое лицо показалось знакомым.

— Мы встречались?

— Не думаю, — улыбнулся мужчина и в уголках его карих глаз проступили морщины. Ему было лет сорок, может, сорок три, на руках сверкали платиновые ролексы. Слишком дорогие для такой машины. — Что забыл в такую рань, — повернулся он к нему лицом, а затем прищурившись, засмеялся, — кажется, я знаю ответ, — Шисуи нервно потёр шею, на которой пестрели засосы. — Ну вот и доехали. Не особо-то помог.

— Спасибо. Я сэкономил сорок минут, — бросил парень, выходя из машины, — хорошей дороги.

Вагон был почти пуст: мужчина в строгом костюме сидел по правую сторону от него через проход, и положив ноутбук на выдвижной столик, что-то печатал. Девушка в ярко-жёлтой футболке с надписью «belive» сидела напротив, прислонив голову к стеклу, она постоянно щёлкала по кнопкам плеера, явно неудовлетворённая музыкальным рядом. На соседнем сидении расположилась переноска, откуда на него смотрел толстый рыжий кот и тихо мяукая, облизывал морду. Показав билет контролёру, Шисуи откинулся назад, слегка повернув голову к окну. Крыши домов пролетали перед глазами, превращаясь в полосу. Отчего-то он вспомнил скорый отъезд Итачи, тот пришёл к нему в палату попрощаться. Отца переводили в столицу, и их семья до последнего не решалась на переезд, поэтому друг ничего не рассказывал об этом, надеясь, что они останутся. На душе в тот момент стало так пусто и больно, словно оторвали огромный кусок плоти. Итачи был для него как брат, с ним было связано столько воспоминаний: тёплых и горьких. Да, что там воспоминания, вся его жизнь прошла рядом с Итачи, и вот как он будет жить без самого близкого друга? Кто будет смеяться над его шутками, слушать рассказы, поддерживать, прикрывать? Когда Итачи скрылся за белой больничной дверью, и раздался щелчок, по его щекам потекли слёзы.

Его выписали через неделю, после отъезда друга. Из-за небольшого сотрясения в больнице его продержали почти месяц по просьбе отца, который совсем недавно спроектировал новый корпус больницы. Такому человеку не могли отказать. С руки сняли гипс, а вот нога никак не срасталась и приходилось передвигаться на костылях, кожа до ужаса зудела и порой хотелось взять молоток и сломать к чёртовой матери гипс. Из-за травмы он пропустил вступительные экзамены и отец жутко разозлился на него, решив, что его сын сделал это намерено. Однако спустя неделю, гнев его отошёл, уступая место здравому смыслу.

— Здравствуйте, — услышал он, знакомый голос в коридоре и быстро натянул покрывало на свой голый торс. Изуми приходила к нему лишь раз в палату, подарив фиолетовый цветок, который он благополучно оставил на подоконике, — Шисуи дома?

— Здравствуй. А где ему ещё быть, — захохотал отец, — этот негодник теперь долго не сможет найти на свою пятую точку переключений, — Шисуи цокнул в комнате, закатив глаза, — Как мама?

— Готовится к отпуску.

— Решили куда-то съездить? — он приподнялся на локтях, чтобы расслышать ответ.

— Так на пару дней к родственникам в Шизуку.

— Понятно. Передавай ей привет. Я зайду на днях, занесу пионы, она просила белые.

— Хорошо передам.

— Я ушёл Шисуи, вернусь поздно. Еда в холодильнике. И никаких гулянок.

— С такой-то ногой? — крикнул он.

— Ты и с такой устроишь, — вздохнул отец.

Изуми украдкой приоткрыла дверь, и её голова показалась в проёме.

— Привет. Можно войти?

— Привет. Заходи.

Выглядела она неважно, тусклая кожа, слегка осунувшееся лицо, припухшие веки и губы всё в кровавых трещинках. Чёрное платье до колен в белый горошек болталось на ней, придавая удручённый вид.

— Тебе что-нибудь принести? Я могу сбегать на кухню, — сгрызая заусенец на большом пальце, прошептала она, словно они были в больнице, а вокруг спали пациенты.

— Нет. Присаживайся, — указал он на стул.

— Мне жаль, что с тобой такое переключилось и что с университетом пролетел.

— Буду целый год отдыхать. Когда такое счастье ещё будет, — она мягко улыбнулась и присела на стул.

— Больно было?

— Я не помню, потерял сознание.

— Я приходила, ты спал. А потом подумала, что я не тот человек, которого ты хотел бы видеть и больше ни ногой, — говоря это, она опустила голову и нервно сжимала руки, — поэтому прости, если обидела своим отсутствием.

— Да ничего страшного.

— Он не писал? — заискивающе спросила Изуми.

— Нет, — она вздохнула, — ты из-за этого пришла? — отчего-то злость прошлась по всему телу.

— Эм. Да, — честно ответила она, потерев острые оголённые плечи, как-будто замёрзла, — он не отвечает на сообщения. Может, что-то случилось. Как думаешь?

— Думаю ему пока не до нас, скорее всего, обустраивается. Он когда приходил попрощаться, говорил, что свяжется как только всё устаканится. Разве он тебе не говорил? — лицо её помрачнело, и она упёрлась взглядом в стену.

— Он приходил к тебе…а ко мне не зашёл, — она смахнула слезу.

— Может ты девушка, поэтому? — ляпнул он, первое пришедшее на ум. Хотелось её как-то поддержать. Он не понимал, зачем друг так поступил, чем руководствовался. Наверное, у него были на то причины, иначе это было по-свински. А Итачи не был таким человеком.

— Есть разница?

— Нет, но ты же знаешь Итачи, он же немного странный, может, не знал, что сказать. Может, думал, что ты будешь плакать… Вот увидишь, он обязательно тебе напишет и всё объяснит.

— Ты думаешь напишет?

— Это же Итачи, разве ты его не знаешь?!

— И правда, чего это я, — просияла она и её потускневшие глаза снова наполнились светом. — Спасибо тебе.

— Всегда пожалуйста, — улыбнулся он, сдув прядь со лба.

— Ну я пошла тогда. Тебе точно ничего не нужно, я в магазин могу сбегать, — он отрицательно качнул головой, расстроившись, что она так быстро уходит. После её ухода, он долго смотрел в потолок, не понимая, почему чувствует тоску и одновременно радость.

Примечания:

Последняя часть со стороны Шисуи. Следующая глава начнётся со стороны Изуми.)

1) японский духовой язычковый музыкальный инструмент, представляющий собой пучок из семнадцати бамбуковых трубок различной длины, вмонтированных в чашеобразный корпус с мундштуком.

Вернуться к тексту

Примечания:

Теперь история начинается со стороны Изуми.)

Диалоги будут повторяться, но дополняться мыслями.

Что-то ощутимо грело спину, вдавливало в постель; чьи-то ноги оплели тело, руки сомкнулись на животе; тёплое сопение коснулось уха. Изуми вздрогнула, не сразу поняв, что это Шисуи, в испуге дёрнулась, чуть не заехав локтем по мирно спящему лицу. Она так отвыкла просыпаться с ним рядом, на мгновение ей показалось, будто всё произошедшее несколькими часами ранее было всего лишь сном, и сейчас снится другой. «Не мог же он взаправду приехать?»

Ей иногда снились — живые сны, она ощущала касания, влажные поцелуи на своей коже, улавливала терпкий аромат его тела, горького табака и хвои. А проснувшись на сбитой простыни, была покрыта липким потом, и низ живота тянул в сладкой истоме. «Если это сон — не хочу просыпаться.» Изуми дотронулась до его руки, огладила пальцы, Шисуи непроизвольно вздрогнул и причмокнул. «Живой — из плоти и крови.» Её сердце бешено заколотилось. «Значит, не приснилось. Значит, всё взаправду», — и одинокая слеза скатилась по лицу. Изуми нестерпимо хотела его увидеть, вглядеться в знакомые черты и найти что-то новое. Она слегка приподняла его руку, осторожно высвободила ногу и перевернулась. Он недовольно простонав, прижал её к себе. Какой большой не была бы кровать и как бы далеко она не откатывалась, он полусонный всегда её находил и утаскивал в центр, крепко обнимая. Раньше, особенно в жару, его привычка бесила, девушка фыркала, выражая своё недовольство, на что он ухмылялся, захватывая её ногами. «Даже не мечтай!», — говорил он, и она, подчинившись, засыпала. Графики у них не совпадали: она уходила раньше, он приходил позже. Шисуи, застав её почти в дверях торопливо надевающую пальто, всегда обижался на то, что не разбудила и они вместе не позавтракали. Изуми никогда не понимала его странной тяги к совместным завтракам, но, скинув обувь, подходила к нему и потянувшись на носочках, чмокнув сонного и помятого в щёчку, размазывала пальцами след от губной помады, пытаясь стереть. Пробегаясь по его недовольному лицу, улыбалась, и говорила мягко, что он так крепко спал и преступлением было бы его будить. Тогда Шисуи хитро прищуривался, заявляя, что однажды, когда она будет крепко спать, отключит её треклятый будильник, поскольку настоящие преступление — уходить на работу в такую рань. И Изуми до жути боялась, что он может совершить такую пакость. Сейчас же, проводя одинокие ночи в узкой постели — невыносимо скучала по тем временам.

Чёрные густые брови хмурились, веки подрагивали. «Что тебе сниться, милый? Видишь ли ты то же, что и я?» Продолжая жадно вглядываться в умиротворённые черты лица, Изуми подпёрла щёку рукой, мечтательно улыбаясь.

Она любила в нём всё: царапинки после бритья; маленькие пигментные пятнышки, мелькающие то тут, то там; небольшой шрамик на лбу скрывающийся за чёрной прядью; непослушные кудрявые волосы; пухлые губы и широкий нос; белёсый рубец вдоль локтя; толстый шрам на голени; поросль тёмных волос от пупка; немного оттопыренный большой палец на правой ноге, и несносный характер. Хотела бы она знать, любил ли он её так же? Каждый раз смотря на его красавицу жену, непоколебимая вера в его любовь — угасала. Но всё же, немного надежды теплилось у неё в душе, он возвращался к ней, к Изуми, а значит — любил. Что-то же цепляло, привлекало, пока привлекало, и девушка боялась однажды потерять загадочное что-то. Она всегда была лишней — для родителей, может, не будь её, мать могла бы выйти удачно замуж, или родись у них мальчик, мама с папой были бы вместе; балластом — для Итачи, таскаясь за ним по пятам, как дворняга без дома; пятым колесом в телеге — между дружбой двух парней, знающих друг друга чуть ли не с пелёнок. Страх, что однажды она станет ненужной Шисуи и он бросит её, как сбрасывают мелкие камни с обочины дороги, охватывал в последнее время всё чаще.

Как-то на практике Изуми разбила ртутный градусник (больница была старая, финансирования особо не было, поэтому начальство не спешило от них избавляться). Все тогда выбежали из палаты, а она осталась, как заворожённая смотрела на мелкие переливающиеся серебряные шарики, ядовитые пары которых опасны, и стоило ей приблизиться с салфеткой, как они разлетались в разные стороны. Шисуи напоминал ей ртуть — неуловимую, отравляющую и прекрасную.

— Я так красив? — расплывшись в чеширской улыбке, сказал он. Сладко смахнув сонную дрёму. Она так любила и одновременно ненавидела эту самодовольную ухмылку — хотелось ударить подушкой и в то же время расцеловать наглую рожицу.

— Может быть, — хрипловато произнесла Изуми, голос ещё не проснулся. Коснувшись тёплого лба, убрала пружинистую прядь, открывая для себя его чёрные бездонные глаза. Ей так хотелось поцеловать его, перебирать пальцами мягкие волосы, но она этого не сделала. Время для нежности закончилось. «Если бы он только мог остаться.» Она положила ладонь под щёку и прикрыла глаза, хотелось стереть эту самодовольную улыбку, сказав какую-нибудь гадость. «Пусть мучается, что неидеальный.» — твой широкий нос немного всё портит.

— Придётся делать пластику… Стану похож на айдола, — Изуми нахмурила брови, не понимая, о чём он говорит, — ну, на тех мальчиков-красавчиков, их крутят по телевизору… такие…с утончёнными лицами.

«Как ему удаётся отвлечь её от всех мыслей своими глупыми речами. Как ему удаётся смешить её, когда хочется плакать навзрыд», — говорила себе Изуми нелепо улыбаясь.

— Я бы сделала себе грудь, — пролепетала она. Её второй размер выглядел непривлекательным, и все вещи, как ей казалось, смотрелись не сексуально. У Рики был четвёртый, тогда в онсене, когда они разделись догола она испытала зависть и не могла отвести взгляд от пышных форм. Рика была похожа на богиню у которой нет ни единого изъяна: длинные стройные ноги, широкие бёдра, упругие ягодицы, небольшой соблазнительный животик. Она перед ней выглядела щуплым подростком с астеническим телосложением. «Можешь потрогать», — смеясь, тихо сказала она и Изуми не удержавшись пожамкала мягкие, идеальные полусферы, за что потом испытала дикий стыд.

— Мне нравится твоя грудь, — «Какой же ты врун! Уверена, первое, что привлекло тебя в Рике — её грудь.», — Хотя если пойдём вместе, то нам могут сделать скидку, — хохотнул он, и взяв за край съехавшее покрывало, накрыл её острые плечи.

— Тебе нравится моя грудь? — спросила она, испытывающе на него посмотрев. Надеясь поймать в глазах лукавство.

— Да, разве я тебе не говорил. Маленькая — умещается в ладошку, приятно мять, — добродушно сказал он, и глаза его налились теплом. Она дотронулась до груди и сжала. «И вправду, приятно.», — Я включу свет?

— Да.

Мягкие тени от пушистых длинных ресниц упали на светлую кожу. В тусклом свете ночника он выглядел уставшим и измученным. Шисуи взглянул на неё с нежностью, и тихо улыбнулся. В такие моменты она готова была растаять, как снежинка, упавшая на тёплую кожу.

— Я через несколько дней, может, неделю, буду в Кава. Ты сможешь приехать хотя бы на день?

«Хотя бы на день? Ты так просто это говоришь, как будто не знаешь, что я не могу. Я не могу бросить маму. Если с ней что-то случиться в моё отсутствие, я себе никогда не прощу».

— Не знаю… — вздохнув, протянула Изуми, — если процедуры закончим. Я не могу, как ты — взять и сорваться, — прозвучало резко и зло, поняв, что совершила ошибку, девушка закусила язык, обвинив себя в несдержанности.

— Я понимаю… Я не давлю. Я бы приехал к тебе, только полдня буду занят, — тепло сказал он, пытаясь её успокоить.

— Тогда зачем зовёшь, если будешь на работе, — улыбнулась она, почесав нос.

— Только до обеда занят…— уточнил Шисуи, пройдясь большим пальцем по её губам, всё в ней затрепетало, и она вполуха слушала его, — Я мог бы встретить тебя утром на вокзале, затем отвезти в гостиницу. Ты могла бы выспаться или же прогуляться по городу. Очень, кстати, красивому, есть что посмотреть.

— Я знаю, была там, — с Кава её связывали особенные воспоминания.

— Была? С кем? — удивился он, слегка приподнявшись.

— С папой, — и что-то горькое наполнило рот. — Он там жил какое-то время. Я сдавала вступительные, а на обратном пути заехала в Кава. Маме сказала, что на поезд опоздала.

— Поверила? — Не знаю, — пожав плечами, продолжила она. — Может, сделала вид, что поверила. Но, по-моему, счастливому лицу, скорее всего, догадалась… Сказала только, чтобы внимательнее была. Мама хотела, чтобы я ненавидела отца. Всякое о нём рассказывала, но я…— она перевернулась на спину, и сложив руки на груди, устремила взгляд в потолок и замолчала, погрузившись в трудный период прошлого, когда мать запрещала ей видеться с отцом, пресекая любые попытки связаться. Проверяла постоянно почту, отслеживала телефонные звонки, следила за каждым шагом, и говорила гадости, чтобы разрушить образ хорошего отца.

Несмотря на то что по закону Исида — отец Изуми, имел полное право видеться по субботам с дочерью, Хазуки любые встречи свела на нет. Дочь на тот момент была единственным оружием, чтобы сильнее насолить и больнее ударить по мужу. Он же ничего не мог с этим поделать. В самом начале мужчина яростно боролся за опеку над дочерью, ему хотелось забрать Изуми к себе, и он вполне мог выиграть суд, но в один день, дочка сказала, что останется с матерью, ведь у мамы никого нет. И он сдался, пошёл на попятную, согласившись на условия бывшей жены.

У Изуми с отцом была особенная связь, они были лучшими друзьями, прикрывали друг друга перед мамой, делились секретами и мечтами. Если ей нужен был совет или помощь по домашней работе, она всегда шла к папе, тот никогда не отказывал, каким бы усталым ни приходил с работы, всегда внимательно слушал без осуждения, терпеливо смотрел, как она делает ошибки и мягко указывал на них. Если Хазуки ругала её за плохую контрольную работу, или невымытую посуду, то Исида всегда заступался за дочь, пытаясь сгладить удар. И когда она плакала в своей комнате, именно папа приходил успокоить её, только спустя какое-то время мама приходила к ней с извинениями.

Изуми любила маму, но рядом с ней никогда не чувствовала себя свободной — ей всегда приходилось стремиться к мифическому идеалу хорошей дочери. Потеряв связующее звено и поддержку в доме, девочка зажалась и прогнулась под мать, пытаясь соответствовать образу, чтобы ненароком не попасть под горячую руку. Поэтому после череды ссор с матерью, Изуми попросила отца больше не искать встреч. Исида сказал, что будет раз в месяц приезжать, и оставлять письма и кое-какие подарки под третьей скамейкой в парковой аллее недалеко от школы, и она, если захочет, тоже может писать ему о чём угодно, он обязательно прочтёт. Об их потайном месте никто не знал, но со временем Хазуки поймала её и, забрав пакет, выбросила в мусорку, сказав, что делает это для её же блага. После, Изуми не разговаривала с мамой целую неделю.

Порой она приходила к Итачи и под предлогом помощи с домашней работой, как бы невзначай, перед самым уходом, просила разрешения посидеть за его компьютером пару минут, найти кое-какую информацию для проекта. Он никогда не отказывал и оставлял её одну. Зарегистрировав левую почту, девочка переписывалась с отцом. Об этом никто не знал, даже Итачи, которому она безмерно доверяла. Эта была только её тайна, единственная и сокровенная нить связывающая её с папой. Так, они поддерживали связь до самого выпуска, и в один день ей представился шанс встретиться с отцом. Мама должна была ехать на экскурсию со своим классом, а ей нужно было на вступительные в другой город. Электричка ехала через Кава, там где-то недалеко жил отец и недолго думая она ему написала, что может выйти на обратном пути и встретиться с ним. Ей уже нетерпелось сдать быстрее экзамены и сесть обратно в вагон. Её сердце трепетало от радости и готово было выпрыгнуть из груди, когда диспетчер сообщил, что они прибудут в Кава через пять минут. Наконец-то она увидит его вживую, поделиться новостями не так сжато и сухо как в электронке. Двери распахнулись и, выбежав на платформу, она потерялась в потоке людей, судорожно оборачиваясь, искала глазами отца, но натыкалась на незнакомые лица. Сквозь шум подъезжающего синкансэна, она услышала знакомое: «Изуми» и побежала со всех ног к папе. Он стиснул её крепко в объятьях, целуя в макушку, а она не могла ничего сказать, ревела как белуга.

Кава был небольшой приятный городок с неспешными людьми на утопающих в зелени тротуарах, и очень красивыми, можно сказать, сказочными жёлтыми трамваями. У них было буквально пару часов до следующей электрички, и Изуми думала, как уложить всё скопившееся за несколько лет в эти беспощадные часы. Прощаться было тяжело, и она старалась держаться, чтобы не расплакаться, но стоило ему сказать: « Моя малышка», как она вцепилась в его рубашку и разревелась. Сидя в вагоне, утирая слёзы, она смотрела на отдаляющего отца, теперь уже осунувшегося и постаревшего, и сердце разбивалось вдребезги.

Мама ждала её на платформе, завидев, подбежала к ней и обняв стала покрывать лоб и щёки поцелуями. Руки её дрожали, а ресницы были влажными. Изуми растерялась тогда от поведения мамы, от неожиданного её появления, и не знала, что сказать. «Вернулась», — шептала словно в бреду Хазуки, взяв её за руку.

Она ненавидела часы в преддверии прощания, в горле тут же начинало свербеть, а нос щекотал запах горчицы и мёда, в душе расцветала жёлтым пушистым цветом мимоза — та самая, что росла когда-то около дома. Перед глазами всплывала фигура отца, с небольшим чемоданом в руке, и тот день, когда мама выгнала его из семьи. Полы его синего пиджака слегка трепал весенний ветер и он медленно шёл по узкой тропинке неуклюже спотыкаясь. Остановившись у калитки, прямо под деревом, так напоминавшем ей жёлтое облако, папа ссутулил плечи и обернулся. Изуми слышала мамин тихий плач в спальне, размеренное тиканье настенных часов, и сквозь пыльное стекло смотрела на отца, его глаза сощурились, подбородок задрожал, и она поняла, что он заплачет. Чтобы приободрить, подняла руку и слабо помахала, пытаясь натянуть улыбку и еле шевеля губами, прошептала: «я буду ждать». Папа грустно улыбнулся в ответ, и резко повернувшись, ушёл, так и не увидев стекающих слёз по лицу дочери. Жёлтое облако колыхнулось от ветра и поселилось в душе, вместе со слезами, которых никто не видел.

Сгладить и успокоить возрастающее волнение в груди, всегда помогала работа, Изуми включив кран, машинально водила губкой по чистой тарелке, и обрисовывала в мелких деталях план на день: поехать с мамой в больницу, после процедур прибраться у неё, купить продуктов, приготовить обед. Почувствовав, что Шисуи на неё смотрит, открыла сильнее напор, потонув в шуме воды, она продолжала отвлекаться на повседневные дела. Он подошёл к ней со спины и обвив руками, поцеловал, положил голову в ложбинку между шеей и плечом, закрутил кран. Изуми прикрыла глаза, наслаждаясь приятным теплом, хотелось раствориться — стать воздухом, или остаться с ним навсегда в этом моменте. «И почему у меня нет сверхспособности, останавливать время», — подумала она, огладив его руки. Раньше она не ценила такие моменты, уворачивалась и ворчала, укоряя: «работа сама себя не сделает», сейчас сожалела. А он знал всё: рано или поздно время закончится — тянулся урвать то прекрасное, что между ними было. «Не справедливо. Всё в её жизни…»

— Потом помоешь. Иди ко мне, — сказал он приглушенно, она медленно повернулась и провела мокрыми мыльными пальцами по его лицу, поправила упавшие на глаза непослушные пряди. Когда он смотрел на неё, сердце ухало в желудке от осознания насколько её жизнь бессмысленна и пуста без него.

Порой Изуми приходила в ужас от мысли, что он или она могли не сесть в тот поезд, или ехать в другом вагоне, так и не встретившись. «Подумать только, прожить жизнь без него». Хотя было время, когда она проклинала тот злополучный день и встречу с ним, пыталась забыть и вырвать с корнем из воспоминаний и сердца. Шисуи говорил в своё оправдание лишь одно — признайся, что он женат, между ними ничего бы не было. И она охотно с этим согласилась.

День их встречи девушка помнила хорошо: был декабрь, но снег ещё не выпал, город украшали огнями и витрины магазинов пестрели гирляндами, красными шарами и еловыми ветками. Везде царила рождественская атмосфера, люди были доброжелательны и покупая подарки близким людям к предстоящему празднику смеялись и широко улыбались. Только она после долгожданной встречи с отцом была разбита и опустошена, ощущала себя ненужной, пережёванной. У отца была вторая семья и он любить их, как когда-то её и маму. И хоть она давно знала об этом, но почувствовать боль смогла только сейчас. Раньше она осуждала мать, за то, что не нашла сил простить измену отца и принять его обратно. Обвиняла в излишней жестокости и остервенелой ненависти к нему, теперь же прочувствовав всё на себе, поняла её трагедию — каково это узнать в середине жизни, что человек которого ты любил, нашёл другую любовь и готов строить новые отношения. Она ехала в полупустом синкансене, ничего не видя вокруг, хотелось забиться в угол и плакать до бесконечности. Вагон слегка покачивался, словно на волнах безмятежного моря, и Изуми думала о матери — несправедливо затаённой обиде на неё; о счастливом отце и его новой семье. И тут словно под толщей темно-синей воды услышала глухой зов.

— Изуми, это ты?

Она вынырнула на голос из глубины самосознания, подняла взгляд. Высокий парень с заметной щетиной на лице, улыбался, опираясь одной рукой о спинку сиденья. Девушка нахмурилась, пытаясь вспомнить, где уже видела эти кучерявые взлохмаченные волосы, широкий нос и удивительно длинные пушистые ресницы.

— Шисуи?! — возбуждённо воскликнула она.

— Я, — сказал он, широко улыбаясь.

Его улыбка ничуть не изменилась за эти годы — всё такая же открытая и озорная. Поначалу они не ладили, она жутко ревновала его к Итачи и к маме (которая без умолку нахвалила ученика из своего класса). А после отъезда Итачи, Шисуи стал единственным с кем она общалась, и кто помог выбраться из пучины собственной трагедии, поддержал. Они часто стали проводить время вместе, он рассказывал об Итачи, о детстве и шалостях, а она, будто вместе с ними проживала тот отрезок времени. После он поступил в университет, жил в общежитии и редко приезжал домой, а она в скором времени вместе с матерью переехала. Ей совсем не хотелось наступать на прежние грабли, навязываться к кому-то со своей дружбой, поэтому не писала ему, как, собственно, он ей. Жизнь шла своим чередом, и вскоре образ мальчика, в которого она была влюблена и его друга, потух в повседневных заботах. Изуми вскочила с места и обняла, поцеловав в небритую щёку, и тут же поморщилась от горького запаха табака и спиртного.

— Как ты…что ты …как ты здесь оказался? — совсем растерявшись начала спрашивать она, пробегаясь по нему взглядом. Он выглядел усталым и несчастным. А запах спиртного наталкивал на мысли, что с ним что-то стряслось — нехорошее.

— Еду в Танигакурэ, — разорвав объятья сказал он и вскоре плюхнулся на сиденье напротив, слегка задев её ноги, она поджала их к себе, — а затем в Ива, нужно взять интервью у мэра.

— О, ты уже работаешь, — протянула она, слегка наклонив голову.

— А ты всё ещё учишься, — ухмыльнулся он, почесав нос. Когда диктор объявил, что через тридцать минут они подъедут к Ото, Изуми напряглась, — выходишь на следующей? — Изуми кивнула. — Вот значит, куда вы переехали? Я когда бываю в Конохе, прохожу мимо вашего дома, за ним следят — траву подстрегают, но ни тебя ни мамы не видел.

— Мы не приезжаем в Коноху, мама платит соседу, чтобы ухаживал, подумывает продать, но не решается. В Ото переехала только я, здесь ординатура дешевле и можно взять пару ночных смен в больнице — хорошо платят. Мама же живёт в Наги, работает в школе.

— Как-то вы далековато друг от друга разбежались?

— Это точно, — тихо засмеялась она, — маме нравится местный климат, а я не вижу там для себя возможностей. Раз в год езжу к ней, навестить. У тебя как? Как отец?

— Папа, — он замолчал, посмотрев в окно, — слёг.

— Что случилось? — встревоженно спросила она. Отец Шисуи ей нравился: был добрым и отзывчивым человеком. Ей казалось, что он был неравнодушен к маме, но в силу своего воспитания не решался сделать шаг, да и мама после папы, мужчин не воспринимала, впрочем, с господином Шинджо мило беседовала о пионах.

— Полез чинить крышу и упал с лестницы, повредил тазобедренный, — Изуми охнула, прикрыв рот ладошкой, — недавно инсульт перенёс.

— В Ото хорошая больница, привози к нам. Я присмотрю, помогу…

— С ним, — замялся он, — сиделка. И в Конохе его уважают, хорошо все относятся. А я мотаюсь по странам, в Конохе такие деньги не заработаешь, а лечение дорого обходится. Осуждаешь, что не с отцом? — сказал он и посмотрел прямо в глаза.

— Нет, я понимаю всё.

— На самом деле я бы мог остаться, — произнёс Шисуи и, запрокинув голову, заморгал, — но я не могу там долго находиться. Видеть его таким — задыхаюсь. Извини, что вывалил всё на тебя, у тебя, наверное, и без меня проблем много. Вокруг меня всегда люди, но, просто мне не с кем…понимаешь…вот так поговорить, — колонки зашипели, и диктор объявил о прибытии.

— Мне…моя остановка, — подпрыгнула она, засуетившись. Шисуи был подавлен и ей хотелось его поддержать, но остаться с ним она не могла.

— Может, дашь мне свой номер. Раз встретились, — невзначай сказал он, чуть нагнувшись вперёд.

— Да, конечно, — торопливо ответила девушка и стала рыться в сумке, — я что-то разволновалась, не каждый день встречаешь людей из детства. Не могу найти телефон. Только вчера сменила оператора, и номер ещё не выучила. Ты не подумай, что я специально, — извинялась она, продолжая искать телефон.

— Вот возьми, — он протянул визитку, — звони в любое время, доступен двадцать четыре на семь.

Изуми вышла из поезда, растерявшись на платформе, обернулась к вагону. Шисуи смотрел на неё, отогнув указательный и большой палец и приложил к уху, губами прошептав: «позвони». Впрочем, погрузившись в учёбу, ей нужно было готовить доклад, она благополучно об этом забыла. А потом спохватившись, не смогла найти несчастную визитку. Через недели полторы, выходя из здания госпиталя, она услышала за спиной:

— Изуми! — и замерла на месте, совсем не ожидая его появления. Ей было так стыдно оборачиваться, хотелось провалиться под землю. — Я знаю, что это ты Изуми — с ехидством сказал он, понимая её замешательство. — Ты так и не позвонила.

— Извини, — медленно повернулась она и состроила жалобную гримасу. Воротник его куртки заиндевел от холода, пряди и ресницы покрылись инеем. Он провёл на улице не один час. — Я понимаю, что прозвучит неправдоподобно, но я, честное слово, потеряла твою визитку.

— Ну-ну, — прищурился он, приблизившись к ней.

— Но, как ты меня нашёл? Я не говорила, в какой больнице…

— Я журналист и много что могу найти. В Ото всего-то двенадцать больниц. Тебя, между прочим, очень легко было найти.

— Да? — удивилась она, изогнув бровь.

— Стоило сказать Изуми, так все врачи хором отвечали: «знаем эту красотку, работает у нас»

— Дурак, — пробурчала девушка, понимая, что он шутит.

— На самом деле ты не популярна и я уже отчаялся. Это был последний госпиталь и самый вредный. Там в проходной, никто не захотел отвечать на мои вопросы, позвали охранника и вышвырнули. Я и подумал, что ты явно здесь работаешь.

— И как давно ты ждёшь?

— Достаточно, чтобы отморозить себе яйца.

— Я недалеко живу, пойдём согреешься. На будущее, чтобы не отморозить — нужно надевать подштанники.

— Учту, — улыбнулся Шисуи, — доктор.

Было поздно, когда они закончили есть и разговаривать, и подумав, что Шисуи уже не успеет на последнюю электричку, предложила заночевать у неё. Квартира была небольшая, и она нечасто принимала гостей, но запасной футон с подушкой, всегда был в шкафу. Он не стал сопротивляться и, разложившись в гостиной, уснул. Утром он уехал, лишь оставив в комнате витать запах мужчины. А затем, раз в неделю, стал к ней наведываться и они проводили за разговорами уютные вечера, пока в один день он её не поцеловал, а она не оттолкнула, как обычно поступала со всеми парнями на редких свиданиях.

Изуми опустилась на кровать и, зарывшись в подушку, заплакала, ей всегда было так тоскливо и невыносимо одиноко, после его ухода, что хотелось умереть. Автоматический будильник на часах зазвенел, и она поднявшись с постели, направилась в душ, приводить себя в порядок, чтобы мать ничего странного не заметила. Выпив крепкий кофе, одевшись в первую попавшуюся одежду, вышла из дома, надеясь не встретить Рику в больнице, та отчего-то, в последнее время, часто там маячила.

Рика не казалась Изуми заносчивой или неприятной, при всей её красоте и статности, была проста в общении, улыбчивой и готовой прийти на помощь. Она ухаживала за тяжелобольными людьми с должным уважением и терпением. Смотрела за её мамой, когда та скрывала от дочери болезнь, и жила в Конохе со странным желанием умереть в родных стенах. И по приезде, именно Рика отнеслась с радушием и помогала со всем, так как в Конохе многое изменилось. Поговорила с братом и поспособствовала быстрому принятию на работу. В рассказы Шисуи, что она коварная и совсем не такая, какой кажется — слабо верилось. Может быть, не будь Рика женой Шисуи, то они, возможно, стали бы подругами. Однако, чувство вины, что она на протяжении трёх лет спит с её мужем, и нежелание делить с ней мужчину, заставляли сторониться. Да и после встреч с ней, Изуми чувствовала себя грязно и мерзко. А Рика наоборот тянулась к ней, то ли от вечного одиночества, то ли от любопытства.

— Мам, — протянула Изуми, завидев мать на крыльце дома, — я же сказала не торопись, — открыв калитку, она быстро преодолела расстояние и, взяв её под руку, отобрала сумку.

— Я не настолько немощная и ходить могу без посторонней помощи. По крайней мере, до процедур.

— Я вызову такси, подожди.

— Поедим на автобусе, а обратно на такси.

— Если ты из-за денег, то не переживай, у меня хорошая зарплата. Мам, пожалуйста, не упрямься, — взмолилась Изуми, вести в душном транспорте мать, которая могла в любой момент грохнуться в обморок не было никакого желания.

— Ну, хорошо. Изуми, что это за одежда, — скептически рассматривая, сказала Хазуки. — Ты так никогда замуж не выйдешь.

— Мам, — протестующе закатила глаза девушка, — ну сколько можно. Хожу я на свидания, мне никто не нравится.

— Не нравится, потому что ты всё никак не можешь пережить свою влюблённость в Итачи. Я не спорю, он был хорошим и воспитанным мальчиком, но может быть пора отпустить этот идеал и присмотреться к кому-нибудь попроще.

— При чём тут Итачи, — вспылила Изуми. Она не любила, когда кто-нибудь указывал на её детскую влюблённость. Сейчас, вспоминая своё поведение и тот период жизни, испытывала неловкость. «И почему до меня никак не доходило, что он ко мне совершенно равнодушен. Пристала к нему как банный лист, приняв хорошее воспитание за симпатию.А какие письма душераздирающие писала. И хорошо, что они ни разу не пересеклись, провалилось бы от стыда сквозь землю».

— При том что ты всех сравниваешь с ним.

— Ты ошибаешься. Боже, — цокнула она, — таксист снова номер дома попутал, пойдём навстречу.

Дочь поняла насколько у неё сильная мама, когда увидела, как она старается скрыть боль не отражая её на лице, как она пытается держать спину ровно, улыбаться, шутить по поводу своей болезни и говорить о будущем, которого у неё не будет, лишь бы не причинять дочери боль. Изуми не видела слёз матери, ни перекошенное от мигрени лицо, но знала, что когда она уходила — мать плакала и стонала. Изуми тоже старалась держаться, брала дополнительные смены на работе, чтобы отвлечься от всех проблем, и пыталась сдерживать слёзы, глотая постоянно горький ком, когда видела иссохшее тело матери, лысеющую голову и затуманенный потухший взгляд от лекарств. Она не имела права расклеиться, мама держалась, и она должна. Рика сегодня не встретилась в коридоре и процедура прошла хорошо (обошлось без рвоты, только лёгкое головокружение). Уложив мать на диване, она прошла на кухню и по просьбе матери начала готовить жаркое. Мама посапывала, приоткрыв рот, когда всё было готово, закрыв крышку, дочь прошла в ванную комнату и набрав ведро воды, начала убираться.

— Я пойду, мам, — сказала она, надевая кроссовки и ища лопаточку, которая всегда куда-то исчезала. Из кухни еле слышно послышалось шарканье тапочек. Изуми открыла дверь и чуть не врезалась в высоко худосочного парня в тёмной футболке и брюках. Он её бесцеремонно разглядывал и каждый раз на его скуластом лице появлялась еле заметная улыбка. — Здравствуйте, — осторожно начала она, теряясь в догадках, посмотрела через плечо, подумав, что, возможно, мамин ученик, решил навестить. Они частенько захаживали, узнав, что вернулась. — Вы к маме?

— Неужели я так изменился?! — густо сказал мужчина, потерев переносицу.

Изуми начал раздражать гость, казалось, его забавлял тот факт, что она его не узнаёт. Она склонила голову набок, изучающе прошлась по нему, а затем нахмурившись, решила не тянуть и поставить все точки над i.

— Простите, мы знакомы?

Он поднял руку и слегка щёлкнул её по лбу. В глазах потемнело, и кровь хлынула к лицу, в мгновение стало невыносимо душно и жарко.

— Итачи, — тихо, дрожащим голосом проговорила она и сморгнула пару раз, убеждаясь в реальности происходящего. Он всё так же стоял, довольно улыбаясь. — Как? Что…ты здесь делаешь?

Изуми стояла неподвижно, имя слетевшее с её губ, стало весенним ветром — не холодным, но ещё не тёплым; подняло с земли нежные соцветия, осело на языке горьким миндалём. «Итачи» тут же проник под кожу знойной жарой, обдул речной прохладой, зашуршал под ногами осенней листвой, превратился в холодный дождь, мокрый асфальт, в трепещущее голое дерево, упал с неба пушистым снегом, покрыл всё вокруг и сжался до маленького заснеженного одинокого поля, стал пустотой.

Изуми стояла неподвижно не зная, что сказать, а ведь когда-то хотелось сказать так много всего. Она столько раз представляла их встречу, не так на пороге её дома, а где-то в длинном коридоре больницы, пропитанном йодом и хлором; неоднократно проигрывала свою речь, думала, что прокричит тупую боль, засевшую в сердце обиду, побарабанит его грудную клетку, проскулит, обнимет и тихо поплачет на его плече. Он так много для неё значил, но сейчас, смотря в его глаза, она не находила ничего, за что его любила. Перед ней стоял чужой — уже ничего незначащий человек, и она не знала, куда себя деть от его изучающего взгляда.

— Кто-то пришёл, Изуми? — донёсся голос мамы, возвращая её из оцепенения. Скрип половиц заставил напрячься. «Мама, не иди, не подходи», — вихрем проносилось в голове. Ей хотелось захлопнуть перед ним дверь, хотелось чтобы он исчез и никогда не узнал о том времени без него: как она убивалась, забывая есть и спать, как её глаза наливались кровью от постоянного плача, как она двести раз на дню просматривала почту в надежде прочесть хотя бы пару строк; как она его боготворила и последовала за его мечтой, чтобы хотя бы раз с ним пересечься. Теперь же она хотела предстать перед ним сильной, успешной и равнодушной. А мать обязательно расскажет о её слабости, о том позорном для неё времени и она станет маленькой, ничтожной, немощной.

— Боже Итачи! Ты ли это?! — с лёгкой хрипотцой проговорила Хазуки, прислоняя костлявую руку ко рту. — Изуми! Не держи гостя на пороге.

Дочь виновато отвела взгляд, отойдя в сторону, пропуская в дом, до последнего надеясь, что он не перешагнёт порог. Ей хотелось сбежать под предлогом срочных дел, испариться, но зная мать — решила остаться. Вдруг сболтнёт чего лишнего. Она, опустив плечи, поплелась за Итачи, как раньше.

— Ты надолго к нам? Навестить родственников приехал? Хотя подожди…из твоих вроде как никого не осталось.

— Я по программе. Буду работать в местной больнице.

«Работать! Он останется здесь. Нет, нет… Почему сейчас?» — взвыла Изуми, подняв глаза к потолку. Раньше, она прыгала бы до неба от счастья, а сейчас готова была разреветься от отчаянья. «Ты не должен быть здесь. Не должен. Уезжай, прошу». Прозябая во внутренних размышлениях, она не заметила, как зацепилась ногой о ковёр, налетев на Итачи, обхватила его со спины, чтобы не упасть и подумав, что он мог воспринять это как уловку, тут же отпрянула, как ошпаренная.

— Извини. Случайно вышло, — еле выдавила из себя она. Это было так глупо, что ей хотелось заплакать. Он улыбнулся в ответ, словно поймал её на лжи.

Итачи невозмутимо пил чай, продолжая на неё смотреть, она бегала глазами по столу, по посуде, стоило поднять взгляд, как сталкивалась с ним. Она не знала о чём говорить, что спросить, а говорить неправду, что она рада его видеть, было бы грубо, поэтому предпочла молчать. Слушая вполуха разговор, нервно сжимала кружку, все мысли крутились вокруг Шисуи: всё ли с ним хорошо? Добрался ли до дома? Сказать ли ему об Итачи, когда он позвонит или промолчать. Если она сообщит, он обязательно приедет, размышляла Изуми, останется надолго, будет жить с Рикой, а она не сможет вынести его рядом с женой, не сможет смотреть, как другая женщина, беря его за руку, переплетает пальцы, нежно касается его лица. Три месяца назад она чуть с ума не сошла увидев, как на похоронах Рика обняла его и прошлась по волосам. Она больше этого не вынесет. В свободное время Шисуи будет проводить уже не с ней, а с Итачи, как раньше. А её снова отбросят назад. Оставят. Она не хотела больше выпрашивать расположение, таскаться. Может лучше промолчать, подумала Изуми, им осталось совсем немного, и тогда они уедут, подальше ото всех.

— Ох, чудесно. Значит, ты всё-таки стал врачом, как и хотел. Помню, говорил, что хочешь спасать жизни… Вот Изуми следуя за тобой, тоже стала…

— Мам, — перебила она мать, серьёзно и сердито смотря на неё. Она вспыхнула от злости, ведь ему не обязательно об этом знать. Да, она пошла в медицину, следуя за ним, но потом нашла в ней своё призвание. Несмотря на то, что работать в этой сфере было тяжело и она плакала где-то в подсобке или в туалете, выслушав пару ласковых от пациентов, ей нравилось помогать людям и если хоть один больной одаривал её тёплой улыбкой, то всё плохое сразу исчезало и она чувствовала себя значимой и счастливой.

Дикий стыд обжог Изуми, когда мама начала нахваливать её как товар и намекать на неустроенную личную жизнь. Конечно, дочь понимала, что она делает это всё без какого-либо злого умысла. Зная лишь одну сторону жизни дочери, полагала, что та всё ещё неравнодушна к другу детства. Пытаясь хоть как-то устроить счастье своей малышки перед скорой смертью, не замечала истинных чувств: нервный взгляд и напряжение, продолжая задавать слишком личные вопросы и выставлять её не в лучшем свете. Ведь, по её словам, Изуми глупая девочка — ждёт своего принца. Каждое слово матери вгоняла её в краску, ей хотелось провалиться сквозь землю, взгляд её нервно блуждал, урывками поднимая голову, она натянуто улыбалась. Когда Итачи понял, к чему идёт разговор на его лице отразилась неприязнь, Изуми сразу уловила перемену в его голосе, отстранённость и холодный взгляд, она сжала кружку сильнее и посмотрела в окно, тихое покачивание деревьев успокаивало её.

Одинокий дом, стоявший особняком ото всех — был её крепостью и единственным местом, где могла позволить себе быть собой: всхлипывать по ночам не боясь, что кто-то может увидеть её слабой и разбитой, поэтому предложение матери встретила в штыки. Изуми совсем не хотелось жить с Итачи под одной крышей — быть милой девочкой с задорной беззаботной улыбкой. Она не хотела с ним сближаться, общаться, делиться секретами, дружить. Их отношения были в прошлом, и она желала их оставить там, без права на перерождение. Предполагая, что выйдя из дома, и попрощавшись на дороге, они разойдутся каждый по своим углам и будут жить параллельно, возможно изредка пресекаться на работе. У него была своя жизнь у неё своя, и тихий шёпот мамы перед уходом, что он её судьба, которая как золотая рыбка приплыла в ладошки, звучал по-идиотски. Изуми считала его злым роком, нависшим над её маячившим счастьем, и она не знала, как его отогнать.

Он шёл медленно, но ноги его были длиннее, шаг размашистым, и она кое-как успевала за ним. Молчание провисшие между ними озадачивало, но Итачи и слова не говорил, чтобы хоть как-то его скрасить, предпочитая, видимо, наслаждаться щебетом птиц и приятным завыванием ветра. Изуми чувствовала себя рядом с ним странно — он был знаком ей, и в то же время она его совсем не знала. Итачи из её детства мог быть лишь плодом её больного влюблённого воображения, может, его настоящего она никогда не видела. Хотя долгое протяжное молчание было ему свойственно, ей всегда казалось, что он вёл диалог с самим с собой в голове или строил планы. Выйдя за порог школьных ворот, Итачи брал её сумку, и они шли по аллее в тишине, долго молчать Изуми не любила и поэтому начинала рассказывать всякую всячину, что шла в голову, он изредка поддакивал и вставлял короткие фразы, делая вид, что ему интересно. Сейчас она понимала, как сильно докучала ему своими разговорами. Тогда его спокойствие, молчаливость — нравились ей, она могла часами сидеть у него в комнате, играя в настольную игру, сейчас же молчание угнетало и раздражало.

В его глазах она, должно быть, выглядела жалко, после намёков матери, решил, наверное, что до сих пор в него влюблена. Поэтому ей хотелось сразу прояснить всё и извиниться за мать. По его ухмылке Изуми поняла, что он не поверил, выглядело как отмазка. И зачем она ляпнула про сложности, корила себя девушка, ведь могла бы просто сказать, что встречается с кем-то.

Решив ему помочь, чтобы он быстрее от неё съехал и оставил в покое, вспомнила, что Итачи понятия не имел, как нужно правильно убираться. Однажды зайдя в его класс, Изуми увидела, как он протирает окна, опуская губку в грязную воду, а как-то решив навестить его на каникулах, застала за мытьём полов, он оставлял после себя лужи, как следует не выжав тряпку. Тогда его беспомощность и готовность учиться чему-то новому вызывала улыбку и она, как учитель, уперев руки в бока, говорила, что он всё делает неправильно.

Когда Итачи повернулся к ней спиной и пошёл по правой стороне улицы, Изуми взглянула ему в след. Шёл он как-то осторожно, немного ссутулив плечи и она ощутила перед ним откуда-то взявшееся чувство вины. Отматывая назад их встречу, проигрывая сухие диалоги, начала подмечать детали, его миловидное лицо немного огрубело, и тонкие черты стали резкими, в полуулыбке отражалась печаль и взгляд у него был потерянный такой же как у отца, когда он уходил из дома. Она не знала, что занесло его в родные края, но Итачи явно что-то гложило и съедало и, возможно, он хотел найти здесь успокоение, поддержку.

Изуми стало не по себе от своего эгоизма, она так зациклилась на своих проблемах, что упустила это из виду и была с ним слишком груба и холодна, в то время как он был с ней приветлив. Несмотря на то что он причинил ей боль в прошлом, она решила не отталкивать его сейчас. В своё время дружбы между ними не вышло, но может быть сейчас, всё сложиться по-другому.

Телефон у неё завибрировал, когда она подошла к кассе с корзинкой продуктов, расплатившись, она в нетерпении достала телефон из сумки и, открыв сообщение, прочла:

«Я добрался, но уже хочу вернуться. Позвони, как освободишься».

Сердце её тут же затопило теплотой, посмотрев по сторонам, девушка вышла на улицу. Быстро добежав до дома, она бросила пакеты на пол в кухне и набрала Шисуи, тот тут же принял вызов, словно сидел всё время в телефоне.

— Как мама? — спросил он, немного гнусаво.

— Сегодня всё прошло хорошо, — сев за стол, протянула Изуми, накручивая тёмную прядь на палец.

— Точно? Не обманываешь? Ты же знаешь, тебе не надо передо мной казаться сильной, помнишь наш уговор — делиться болью пополам.

— Правда, всё хорошо, — улыбнулась она, проводя по столу рукой. Шисуи молчал, — чем занят?

— Выселяюсь из гостиницы. Изуми?

— Да.

— Ты же скажешь, если что-то случится? — вздохнул он в трубку.

— Да, — с осторожностью промолвила она, выпрямив спину, — почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, на душе как-то неспокойно…не знаю, как объяснить, — он умолк, а затем выдержав долгую паузу, продолжил: — мне страшно. Будь осторожна и не общайся с Рикой, хорошо? Прости, меня зовут…мне надо…

— Я люблю тебя, — выпалила она, сжимая край стола.

— Я тебя больше.

Придя домой и разложив продукты, Изуми поздно опомнилась, что не купила ничего из сладкого. Шисуи к сладкому был равнодушен, а её саму к тортикам, или конфетам уже давно не тянуло. Сладости всегда напоминали о папе, или Итачи, поэтому девушка быстро проходила мимо кондитерской, чтобы не всколыхнуть приятные воспоминания о давно ушедшем времени. Конфеты ушли вместе с отцом из дома. Мать запрещала есть шоколадки и пирожные, боясь, что у неё может проявиться диабет, как у папы. К тому же чрезмерным поеданием сладкого она могла бы испортить себе зубы, а денег для частого посещения зубного врача у них не было. Хотя Изуми знала, что деньги у них были, и при желании они могли бы жить хорошо, а не сводить концы с концами, просто мать гордо отказывалась, переводя обратно отцу высланную сумму (позже Исида открыл счёт на имя дочери и каждый месяц отчислял некоторую сумму на будущее образование, и передал всё, как только она закончила школу). «Мы будем лучше голодать, — говорила мать, — чем примем эти подачки». Изуми не могла назвать помощь отца «подачками», несмотря на то, что он ушёл из семьи, он продолжал заботиться о них, и хотел сохранить привычный мир для когда-то любимых им людей. В то время Изуми безумно злилась на мать, на её нелепую, никому не нужную гордость и принципы, которые были важнее счастья дочери, но она никогда не высказывала ей своё недовольство, тихо сердилась, создавая в душе бурю. Ей как и всем девочкам её возраста хотелось носить модные платья, иметь собственный телефон и карманные деньги, чтобы ходить после школы в кафе и под чашечку вкусного чая сплетничать о мальчиках и учителях. Ей хотелось краситься, подворачивать длинную юбку, оголять худые ножки, тем самым привлекая внимание парней, однако стоило с матерью заговорить о новой одежде, как та резко обрывала разговор, говоря, что старое вполне в хорошем состоянии. Да, оно было в хорошем состоянии, потому что Изуми бережно относилась к вещам, но оно было уже наивно-детским для её возраста. А о лёгком макияже не могло быть и речи, разве дочь учителя могла позволить себе приходить в школу в неподобающем виде. Как-то дочь сказала матери, что хочет устроиться на лето в соседний магазин, чтобы немного подзаработать, но Хазуки наотрез отказалась и заставила всё лето просидеть за книжками. Иногда Изуми казалось, что мать опасалась её самостоятельности, боялась, что она, как и отец в один день её бросит.

Вскоре девчонки стали ходить стайками, шушукаться, обсуждать новую линейку косметики или бренд одежды, парней, и Изуми среди них не находила себе место. В свою компанию её никто не приглашал, но и не отталкивал, если она пыталась с ними заговорить. Обычно, таких как она делали изгоями в школе и всячески издевались, но Изуми эта участь обошла стороной, потому что её мать была учителем, у неё была хорошая успеваемость, и она дружила с Итачи, красивым и умным мальчиком из параллельного класса, и старшеклассником Шисуи, от которого тащились почти все девчонки, после того, как он вместе с командой выиграл кубок по баскетболу в районных соревнованиях. Одноклассницы улыбались ей и тонко намекали, чтобы она организовала им тайное свидание, но Изуми всю передёргивало, стоило ей представить, как она просит об одолжении Шисуи, ведь тот засмеётся во всё горло, посмотрит на неё как на вошь и ещё попросит, что-то взамен за её просьбу. Пытаясь объяснить одноклассницам, что она не в таких уж и хороших отношениях с Шисуи, девочка частенько сталкивалась с агрессией и раздражением, ведь нередко её видели в компании двух мальчишек в парке или на улице. Со временем она стала сторониться девочек, погрузила себя в учёбу, а затем вступила в литературный клуб и музыкальный и всё свободное время проводила в библиотеке, не для того, чтобы встретиться с Итачи, который был там частым гостем, а просто, чтобы не возвращаться рано домой, ведь там всё напоминало об отце, и пустота, что возникла с его уходом, ужасно давила на неё.

Школьная библиотека была большой и состояла из двух этажей: на первом был буфет и аккуратно выкрашенные в голубой цвет столики, ученики частенько брали книги и спустившись раскладывали на столе свой обед, покупали молочный чай и в комфорте, тихо читали любимые произведения, или обсуждали с друзьями новый томик манги; на втором — в основном занимались или готовились к экзаменам, и строгий дядя в чёрном костюме, проходя мимо широких столов, делал замечание, если слышал шепоток или неуместное шуршание, порой даже выгонял за нарушение дисциплины. В дни, когда у неё не было кружков и репетитора по-злосчастному английскому, Изуми шла в библиотеку и взяв художественную книгу, спускалась вниз, разложив перед собой наспех приготовленный мамой бенто, ковыряла палочками и бегала глазами по буквам, погружаясь в приключенческий роман.

— Не занято? — спросил Итачи, нависая над ней.

Изуми не понимала, почему стоило услышать тёплый и тихий голос друга, как в душе у неё всё переворачивалось. Словно его голос обладал магией, завораживал, заставлял её сердце биться сильнее, прогонял кровь по всему телу. Когда он возникал, ей тут же становилось хорошо и все проблемы, вся обида, печаль, одиночество тут же испарялись.

— Ты же знаешь, что нет, — ответила она. Он всегда спрашивал, хотя прекрасно знал, что она сидит здесь одна и всегда рада его компании.

Он сел напротив, закинув рюкзак на соседний стул, достал книгу с тетрадкой, а затем немного помедлив вытянул пакет с бенто. Изуми услышав лёгкое шуршание, тут же оторвала взгляд от книги и взглянула на тёмную небольшую коробочку, в предвкушении увидеть новый чудо-обед госпожи Микото, замерла, сглотнув слюну. Отварной рис был обсыпан чёрным кунжутом и мелко нарезанными морскими водорослями, с краю был выложен ряд тамогояки, с правого боку тэмпура, а с левого капуста брокколи и кукуруза.

— Твоя мама столько всегда готовит, — с завистью проговорила Изуми, он улыбнулся и положил пару ячных рулетиков в её бенто.

— Не стоит, Итачи, — сконфуженно сказала она, облизывая губы.

— Я всё равно, так много не съем.

— Ну если только немного… очень фкушно, — закатив глаза, с набитым ртом, проговорила девочка.

— Правда? — с несвойственным ему интересом спросил Итачи, внимательно на неё смотря.

— Да, пальчики оближешь, твоя мама очень вкусно готовит, — при этих словах он немного покраснел.

— Тогда возьми ещё, — протянул он коробку, — я всё равно не особо люблю яйца.

— Ты правда не любишь? — исподлобья спросила Изуми, потянувшись к его коробке. Хоть было неприлично поедать чужой обед, но уж очень вкусно всё выглядело, отчего она напрочь забыла про хорошие манеры.

— Честное слово, — без колебаний ответил он, придвинув к ней бенто, — у тебя всё хорошо?

— Э, почему ты спрашиваешь? — захватив тамогояки, с удивлением спросила Изуми.

— Ты сегодня какая-то не такая.

— А какая я?

— Обычно, ты много говоришь и выглядишь более весёлой. Я понимаю, что тебе сейчас тяжело…но не переживай Изуми, всё обязательно наладится, — сказал он уверенно, что она безоговорочно ему поверила, — и ты всегда можешь со мной поговорить и положиться, мы как-никак друзья.

— Тогда… — замялась она, ёрзая на стуле, — можно попросить тебя об одолжении.

— Да что угодно.

— Можно, я отправлю с твоего компьютера письмо папе. Мама…вообщем…обнаружила нашу с ним переписку и сильно разозлилась, — закусила она губу.

— Да, конечно, можем прям сейчас пойти.

— Правда! — воскликнула Изуми и тут же подскочила со стула, — тогда…идём, — глаза её озарились радостью и в впопыхах она начала складывать все вещи в рюкзак, а затем замерла, схватив книгу, — подожди минутку. Я сдам и мигом спущусь.

Дом у Итачи был большим и светлым, там всегда вкусно пахло и царила тёплая, уютная атмосфера. Госпожа Микото не работала и всё свободное время отдавала семье и обустройству дома, поэтому всё сверкало чистотой, даже трава в палисаднике была идеально подстрижена, росла травинка к травинушке и была нереально сочно-зелёного цвета.

— Добрый день, Изуми, — с добротой в голосе поздоровалась мама Итачи, пропуская их в дом. Изуми была частым гостем, поэтому никто в их семье не удивлялся её приходу. К ней относились как к дочери, стоило переступить порог, как окружали заботой и вниманием, — ты как раз вовремя я испекла шоколадный торт. Будешь оценивать, — улыбнулась она ей, и тут же взглянув на сына хитро прищурилась, — а кое-кто его не попробует, пока не признается, что съел все конфеты.

Итачи тут же сконфуженно посмотрел в пол, чем вызвал улыбку у мамы и подруги. Только дома у Итачи можно было увидеть полупустую вазочку с шоколадными конфетами, услышать удивлённый крик госпожи Микото, и её порой смешные сетования на сладкоежку сына. Иногда он просил Изуми спрятать фантики, потому что мама частенько выворачивала его карманы в поисках следов преступления, если господин Фугаку появлялся в этот момент в доме, то всегда заливался громким смехом, а маленький Саске бегал по комнатам, ища домового, который постоянно подставлял брата. От всей этой картины у Изуми наворачивались слёзы, ведь когда-то и её жизнь была полна таких моментов.

— Ну, мам, — протянул Итачи.

— Мы договорились, по одной в день.

— Хорошо, — понуро ответил он, словно из его жизни ушли все краски, — мы пойдём в мою комнату, Изуми нужно помочь с алгеброй, поэтому не мешай.

— Я разве когда-нибудь мешала? — разведя руки, спросила женщина. Итачи тут же серьёзно посмотрел на неё, и она, сдаваясь, вздохнула, — хорошо, только тортик занесу.

Идти обратно в магазин у Изуми не было желания и поэтому недолго думая, она достала из шкафа пачку рисовой муки, сахар и соевый соус. Высыпав муку и залив тёплой водой, стала помешивать, услышав скрип половиц, вышла из кухни навстречу гостю, которого совсем не ожидала увидеть в этом доме.

— Я вхожу, — раздался возмужавший голос.

— Это все твои вещи? — удивлённо спросила она, заметив небольшую дорожную сумку. Радостная мысль, что он приехал ненадолго, на мгновение посетила её.

— Да, решил взять всё самое необходимое, а остальное купить уже на месте.

— И почему мужчины так легко относятся к вещам. Мне бы так. Я когда переезжала, пришлось машину заказывать, — вздохнула она и потёрла рукой щёку, попутно вспоминая свой, полный слёз, мучительный переезд. Итачи улыбнулся ей, как в юные годы, и протянув пальцы, коснулся её щёки. От этого жеста её словно ударило током и, широко распахнув глаза, она в испуге от него отшатнулась, если бы крепко не держала миску, то выронила бы всё.

— Мука. Здесь. Извини, — тихо сказал он, пожав плечами и показав свои пальцы.

— Ааа, — виновато улыбнулась Изуми и машинально потёрла щёку, вымазав её ещё больше. Отчего-то она занервничала, не зная, как себя вести с ним, как на всё реагировать.

— Твои руки, — усмехнулся Итачи.

— Ой, — хохотнула она в кулак и вытерла руку о футболку, поражаясь своей глупости. Почему-то только рядом с ним она становилась заторможенной и немного рассеянной. Заметив, что взгляд друга направлен на красивую икебану из жёлтых хризантем в углу, она мягко сказала, — это не я. У меня времени на это нет. Мама принесла вчера. Считает, что дома у меня слишком серо. Я надеюсь, ты всё ещё любишь данго? — Итачи хитро прищурился, — Только не говори, что нет.

— Всё ещё люблю.

— Фух, а то решила приготовить что-нибудь к чаю, даже не спросив тебя.

— Не стоит так заморачиваться. Я и так свалился тебе как снег на голову.

— Как снег на голову, — пробормотала она себе под нос еле слышно, — это точно, — и тут же прикусила язык, понимая, что сказала вслух. Решив быстро замять ситуацию, она сделала шаг и беззаботно, как ни в чём не бывало, весело произнесла, — твоя комната. Небольшая правда, но всё необходимое есть…ну…кроме тюлей. Я завтра схожу к маме, у неё точно где-то лишняя завалялась.

— Я могу и без них. Твой дом всё равно особняком стоит.

— Ну как знаешь, — пожала она плечами, — без занавесок неуютно как-то. Тогда располагайся, а я на кухню. Ванна с туалетом с правой стороны. Полотенца в шкафчике, бери любое, кроме сиреневого. Оно моё.

Когда он исчез в ванной, Изуми напряжённо выдохнула. Если раньше рядом с Итачи ей было спокойно, то теперь она чувствовала себя как на иголках, не зная, как с ним общаться. С одной стороны, ей хотелось выплеснуть всю злость, что скопилось у неё на него за долгие годы, хотелось, чтобы он захлебнулся в этой горечи; с другой стороны, она отговаривала себя от выплеска столь разрушительной эмоции, ведь она обязательно расплачется и покажет свои слабые стороны и Итачи увидит, что для неё он когда-то много значил. А она не хотела показывать зияющую дыру в своей груди, человеку, который с лёгкостью вышвырнул её из своей жизни. Быстро скатав из теста шарики, отвлекая себя от лезущих в голову мыслей, уложила всё в пароварку и достав свинину, стала разделывать её.

— Тебе помочь? — спросил Итачи, опершись о дверной косяк плечом. Изуми обернулась к нему, на мгновение ей показалось, что там замер Шисуи и она быстро сморгнула, отгоняя виденье, — я хорошо готовлю. Что уже не помнишь, как уплетала мой бенто? — лёгкая улыбка заиграла на его лице.

— Твой бенто? — нахмурилась она, вспоминая тихие посиделки в библиотеке. Он всегда приносил вкусности и даже не притрагивался к еде. Но ей даже в голову не приходило, что бенто готовил он сам. «То есть он готовил специально для меня», — возникла бредовая мысль, но не найдя ей объяснение, она тут же отогнала её, — я думала, его готовила твоя мама.

— То есть, если бы сказал, что готовил я. Ты бы его не ела?

— Нет, просто, ты никогда не говорил, что…

— А ты так готовить и не научилась, — тут же перебил он её, подойдя к столу и указывая на нарезанный толстыми полукольцами лук в миске, — нужно тонко, он должен быть почти прозрачным, чтобы потом таял во рту.

В его голосе звучала издёвка, намекая на её криворукость и тот дурацкий случай приключившейся у него дома, когда она решила приготовить для Саске омлет. Госпожа Микото и господин Фугаку, не могли найти Итачи, а им срочно нужно было отъехать по делам, тогда они попросили присмотреть за Саске у них дома. Изуми с радостью согласилась, с мальчишкой она хорошо ладила и, оставшись с ним наедине, он попросил её приготовить омлет. Разговаривая с мальчиком и ища пазл для картины, она и вовсе забыла про оставленную на плите еду. Когда в дом вошёл Итачи со своим закадычным другом Шисуи, она бегала по комнатам с полотенцем, пытаясь быстрее избавить дом от дыма и запаха гари. Саске плакал, смотря на уголёчки в мусорном баке, а Шисуи ухохатывался, говоря, что горе тому, кому достанется такая жена.

Распутав завязки фартука, Изуми зло бросила его на стол, вместе с ножом и ополоснув руки, хлопнула его по плечу.

— Предоставляю место шеф-повару.

— Не злись на правду. Лучше отдохни, а я приготовлю ужин.

Изуми села на стул и, покачивая ногой, посмотрела в окно, подперев рукой подбородок. Она морщилась и криво улыбалась, нервно кусая губу. Её бесило удивительное спокойствие Итачи и то как он легко ко всему относился, словно было в порядке вещей исчезнуть из её жизни на несколько лет и вернуться как ни в чём не бывало.

— Зачем ты приехал, Итачи? — отрешённо спросила она, продолжая смотреть в окно. Косые, золотые нити слепого дождя заиграли на солнце, а изумрудные листья вишни затрепетали.

— Я же говорил, что по программе. Случайно попалась листовка о наборе специалистов, решил попробовать, — говорил он чуть громче, отбивая свинину молоточком.

— Мне то можешь сказать правду, — устремив на него взгляд, серьёзно произнесла она. Он застыл, и Изуми коснулась его кисти. Ей хотелось вытрясти из него правду, ведь его, что-то гложило, она видела это в его печальном тусклом взгляде. Когда-то она рассказывала ему всё о своих переживаниях, делилась сокровенным, выворачивала перед ним всё изнанку своей жизни. Но он никогда не раскрывался перед ней, а сейчас ей так хотелось, выпотрошить его душу, стать для него отдушиной, а потом поступить с ним так же, как он поступил с ней. Ей хотелось мести, ей хотелось, чтобы он страдал, чтобы он прочувствовал то же самое, что она чувствовала, когда он уехал, оборвав с ней связь. Ведь Итачи был не только её первой любовью, он был первым её другом, человеком, который всегда протягивал руку в любой трудной ситуации, недостижимым идеалом. — Что случилось? Я хочу знать, что могло привести тебя сюда, в то время как ты обрубил все связи, явно не желая сюда возвращаться, — сглотнув горький ком, она смахнула слёзы в уголках глаз.

— Я…извини меня, — растерялся Итачи, перевернув тонкацу, — Я…не… писал тебе…

— Не писал…ты писал только Шисуи…я…я всегда была лишней, — пытаясь скрыть обуревавшие её эмоции, Изуми быстро поднялась, и направилась к холодильнику, вытаскивая банку пива, — мог бы и ответить на последнее, — ведь последнее письмо она передала через Шисуи в надежде, что тот не откажет другу и прочтёт и если не ответит письменно, то хотя бы передаст устно ответ на давно мучивший её вопрос: «Кем я была для тебя?». Но Шисуи сказал, что он даже не вскрыл конверт, и последняя надежда дотянутся до Итачи оборвалась в тот день.

— Я понимаю…я была надоедливой мухой, что крутилась постоянно возле тебя и ты хотел от меня отделаться, но не знал как… Но мог бы хоть раз ответить, сказать чтобы не писала…что надоела… что ненавидишь, — пиво в банке вспенилось и прыснуло ей на одежду, — чёрт, — сквозь зубы процедила Изуми, и взяв тряпку, стала судорожно вытирать стол, — а сейчас ты являешься в мою жизнь и делаешь вид как будто мы с тобой друзья. Как будто не было десяти лет молчания. Я хочу знать Итачи, какого чёрта, ты здесь делаешь? — зло шипела она и слёзы текли по щекам. Она хотела получить ответ, пусть грубый и жестокий, но честный, без трусливого молчания.

— Изуми, — виновато произнёс он, перестав пассеровать лук. Нахмурившись, он выключил плиту и, отобрав у неё несчастную тряпку, взял за руки, — я не писал тебе, потому что не хотел давать ложную надежду.

— Надежду на что? — сквозь слёзы, нервно усмехнулась она. — Я смирилась тогда с твоим отказом. Ты ясно дал мне понять, что ничего ко мне испытываешь, — голос её дрожал и она пыталась успокоиться, но у неё не получалось, — я просто хотела с тобой дружить. Ты уехал, даже не попрощался со мной, выбросил как ненужную вещь из своей жизни. До этого я думала, что хоть что-то значу для тебя, — он погладил костяшками пальцев её щёку и заправил за ухо выбившуюся прядь и посмотрел в глаза. Он смотрел на неё так по-детски чисто, что она задрожала всем телом.

— Прости, — сказал он, — я вёл себя как идиот, — и обняв, поцеловал в макушку, — я думал, что так будет лучше для тебя, — уткнувшись в грудь, Изуми тихо, скуля, плакала.

«Прости», — звучало в её голове, и она не знала, что на это ответить. Он сказал это так легко и повседневно, что ярость в её груди росла с каждым его касанием по её спине.

— Я приехал сюда, чтобы…понять…зачем я живу…

Изуми замерла, застыла при этих словах, прозвучавших на грани отчаянья, она вздёрнула голову, непонимающе смотря на него. Перед ней сейчас стоял не уверенный юноша, не идеал, не первая любовь, не друг — сломленный человек с трагедией в груди. Живой мертвец.

— Я…— он выпустил её из объятий и сев на стул, опёрся локтями о стол, склонив голову, — провёл пару неудачных операций, — выдохнул он, голос его задрожал, — два летальных, один остался инвалидом. Я думал, что смогу спасти их…но…я убил их, — он зажмурил глаза и уронил голову на руки, — это были дети…я хотел продлить им жизнь, но в итоге убил.

Изуми тут же успокоилась, и быстро утерев слёзы дотронулась до его спины. Плечи его вздрогнули. Былая обида и вся боль тут же отошли на задний план, она его понимала, понимала какие муки он испытывает, беря на себя ответственность за смерть людей. Она прижалась к нему со спины и обняла, он задрожал, заплакав. И вместе с его первым всхлипом ушла обида на него, ушёл глупый план мести, и ей хотелось его поддержать, снять с него вину, и помочь снова обрести смысл жизни. Она простила его, но решила для себя, что больше никогда не раскроет перед ним душу.

Примечания:

Надеюсь мне удалось передать, обиду на Итачи. Для Изуми в прошлом, он много значил, и вот таким своим молчанием сильно ранил и несмотря на её противоречивые чувства к нему, она всё же нашла в сердце место для прощения, всё же мстительица из неё никакая) Но вот доверия у нее к нему больше нет, ведь обжегшись однажды, дуешь уже на холодное.

Прохладный утренний ветерок холодил кожу, и выбивал напрочь сон из тела, отрезвлял. Голова была тяжела толи от долгого разговора с Итачи, то ли от фруктового пива, а может быть от мыслей, которые вились повиликой и душили здравый смысл. Впервые за долгое время она проигнорировала ночное сообщение от Шисуи с просьбой позвонить ему, как только сможет. Изуми не знала, стоит ли сообщить о друге детства или вовсе умолчать, пока, на время. Вечно скрывать не получиться, но кто знает, может, и Итачи не задержится здесь надолго. Всё-таки Коноха не столица, и больница так себе — без перспектив. Месяц продержится, а потом волком завоет от скуки и уедет. Для такого специалиста, как он, Конохогуре — самая настоящая дыра и болото. А если не уволится, рассуждала девушка лёжа в кровати и кусая губы, и об этом узнает Шисуи, то как он воспримет её ложь — разозлится. От всех этих мыслей пухла голова и она смогла сомкнуть веки только перед рассветом. Когда будильник зазвенел прямо над ухом, заставив её от страха соскочить с кровати, Изуми быстро отправила сообщение Шисуи, что осталась на ночь у мамы, и позвонит, как только будет одна.

Свернув в переулок, который солнце всегда обходило стороной, вдохнув запах сырой травы смешанный со сладкими нотками цветущей яблони, она поёжилась от холода и потёрла плечи, пожалев, что не накинула лёгкую куртку. Подходя к дому и не завидев мать у калитки, её охватил первобытный страх, тот самый, который парализует. Сколько бы дочь ни говорила ждать её дома, Хазуки всегда упрямо выходила на улицу и шла навстречу. Сердце пропустило удар, ноги онемели, ладони покрылись холодным потом, а кровь в ушах застучала, заглушая мягкий шелест листвы и ласковое пение птиц, тогда с губ слетел тихий пронзительный полукрик о помощи и по щекам потекли тёплые слёзы. Изуми не питала ложных надежд и знала: вскоре мать не выйдет навстречу и, сколько бы она ни готовила себя к концу, который неизбежно наступит, она не могла смириться с тем, что как-то прекрасным ранним утром обнаружит окоченевшее тело матери в кровати или ещё хуже на полу, и лишь стены старого дома окутают её немым молчанием с сочувствием взирая на неё. Когда показался знакомый силуэт, Изуми быстро утёрла слёзы, глупо улыбаясь, ускорила шаг.

Отношения с матерью не всегда были тёплыми, пожалуй, их можно назвать натянутыми, холодными, без намёка на нежность. Если бы тогда в детстве Изуми была бы уверена, что сделав выбор в пользу отца, не нанесёт тем самым последний удар, который сломает мать; если бы она знала, что мама не останется в доме одна, то, не колеблясь ни минуты, выбрала, бы папу. Но её доброе и мягкое сердце всегда сжималось и кровоточило, стоило взглянуть на красноватые припухшие глаза мамы и поникшие от усталости плечи. Хазуки всегда была отстранённой: всегда в работе, за стопкой тетрадок, книг, за письменным столом. Она с упоением рассказывала о своих учениках, ставила кого-то в пример, выделяла сильные стороны и говорила ей, Изуми, чтобы была не хуже них. А после переезда без умолку трещала о смышленом и жизнерадостным Шисуи, говоря, что хотела бы такого сына. Позже, когда обстановка в семье начала медленно портиться, разлагаться как забытая рыба в углу, Изуми приходила к выводу, что причиной плохого настроения матери — была она, будь она такой, как Шисуи, будь она мальчиком, их семья бы не разрушилась.

Мать никогда не была лучшей подругой, которой можно было излить душу. Стоило на что-то пожаловаться, как Хазуки начинала читать нравоучения, приходилось копаться в себе, делать выводы, говорить в чём причина такого отношения и в конце получить холодное: « вот видишь, ты сама создала проблему, так что не жалуйся». С отцом было иначе, он никогда не осуждал, садился рядом и внимательно выслушал, а затем поцеловав в макушку, ободряюще потирал плечи и говорил: «всё будет хорошо. Вот увидишь». Жалела ли она о своём выборе. Жалела. Особенно когда мать свирепо и с ненавистью обрывала всё общение с папой, когда ставила ей в вину и называла предательницей, которую пригрела на своей груди, когда она получила первую жгучую пощёчину за свои слова.

— Это ты виновата! — не выдержав крикнула Изуми, смотря на выброшенный в мусорку подарок отца. — Если бы ты была добрее, папа бы не ушёл, — Хазуки подлетела к ней, и Изуми ошарашено во все глаза смотрела на мать, придерживая рукой щёку, которая болела так сильно, что навернулись слёзы. Мать никогда не поднимала на неё руку, могла только повысить голос, но сейчас, всё было иначе и Изуми стало страшно, она попятилась назад к двери. Ей хотелось быстрее убежать.

— Если ты делаешь мне одолжение, оставаясь со мной, то уходи. Выбирай сторону, — процедила она сквозь зубы яростно на неё смотря, — иди к нему! Только нужна ли ты ему в новой жизни?! Я плохая, всегда была плохой, потому что кому-то нужно быть жёстким, чтобы всё окончательно не рассыпалось. Всё…держалось на мне, он приносил деньги, ставил мне на стол и перекладывал все дела на меня. Баловал тебя, не думая, к чему может привести потакания твоим желаниям. Уходишь? Давай, беги! — крикнула Хазуки, когда дочь развернулась и выбежала из дома, — убегай, как твой трусливый папаша!

Когда она бежала по улице в свете тусклых уличных столбов, спотыкалась, не различая дороги, размазывая слёзы по лицу, представляла, как садиться в электричку и едет к отцу. Остановившись от быстрого бега, задыхаясь и ловя ртом нагретый за день воздух, до неё гулом в ушах долетали слова матери: «только нужна ли ты ему в новой жизни?!» и опустившись на колени, её сотрясли рыдания, от осознания, что она не знает ответ.

Вернувшись домой, с поникшей головой, словно проигравшая в битве с жестоким противником, она села на кровать не включив свет и уставилась в стену. Дверь скрипнула и мать, подойдя к ней, опустилась на колени, взяв за руки, поцеловала, нежно оглаживая пальцы. Что-то коснулось кожи, и Изуми вздрогнув поняла — это слёзы. С осторожностью дотронувшись до её лица, она с опаской, как пугливый зайчонок сказала:

— Мама…

— Прости меня, — прошептала Хазуки, опустив голову на её колени, — прости. Я не знаю, что на меня нашло… наговорила глупостей.

— И ты меня прости, за слова…

— Нет, ты права, — прошептала мать и Изуми чуть не задохнулась, — я могла быть добрее к тебе, к отцу. Но я не могу простить его. Прости меня за это, моя малышка, — сказала она полушёпотом и поднявшись, села рядом с ней. — Ты ведь останешься…со мной? — ей показалось, что вопрос прозвучал заискивающе, с отчаяньем. Казалось, если она ответит нет, то мать рассыпется в сию же секунду.

— Да, — мать сжала её руку и крепко обняв уткнулась в шею, разрыдалась.

Первый раз Изуми видела мать такой слабой, обнажённой, хрупкой. Душа её надломилась, и девочка поняла, что только матери она и была нужна в этом огромном мире. И хотя Хазуки старалась быть с ней мягче и так сильно не ругала за неподобающие оценки, или неопрятный вид, она не могла быть с ней честна, потому что не разделяла её ненависть к отцу. И даже потом, уехав из Конохагуре и поступив в университет, Изуми не делилась с ней сокровенным, боясь, что мать не разделит её взгляды и разочаруется в ней, отвернётся. Так и мать не рассказывала ей о своих проблемах со здоровьем, боясь, что тем самым обременит дочь. Как только Хазуки узнала о первой стадии рака, то согласилась отпустить её в Ото в ординатуру, а сама осталась в Наги, ссылаясь на мягкий климат. Когда Изуми порывалась приехать на праздники, мама говорила, что едет к родственникам, которых уже сто лет не видела. А в редкие встречи, ловя озабоченный взгляд дочери, врала о новом этапе в жизни, о правильном питании и свиданиях. Когда её настигал приступ, уходила в туалет и стиснув зубы от боли, глотала обезболивающие.

Когда Изуми достигла дома, мать стояла у калитки в синем платье до колен и выглядела слишком радостной, отчего дочь внутренне съёжилась, приготовившись выслушивать её нелепые предположения о приезде Итачи. Женщина отшвырнула в сторону носком сабо, на небольшой платформе, камушек и поправив тюрбан на голове из шелкового сине-красного платка, махнула рукой. Она с интересом выгнула бровь оглядывая дочь с ног до головы и пусть любопытство разрывало её изнутри, старалась сохранять спокойствие.

— Выглядишь помятой, — осторожно начала Хазуки откашлявшись.

— Да? — поправив волосы, сказала Изуми, — поздно легла.

— Ничего не расскажешь? — спросила Хазуки, взяв дочь под локоть. Почувствовав худые пальцы на коже, девушка притянула мать к себе и приобняв, поцеловала в щёку.

— Да, нечего мам, — вздохнула Изуми, понимая, куда она клонит.

— Прям так и нечего?

— Посидели, поговорили. Легли спать, каждый в свою комнату, — сделав акцент на последних словах, Изуми почесала нос. Телефон в кармане джинсов завибрировал, и она еле удержалась от порыва достать его и прочитать сообщение. Это был Шисуи, сомнений не было, ей никто, кроме него не писал.

— А он изменился, возмужал. Голос надломился… Он всегда был красивым мальчиком, с тонкими мягкими чертами, как у девушек. Но вся эта девичья красота ушла, приобрела немного острые, жёсткие черты. Он с кем-то встречается?

— Мам, пожалуйста, хватит, — закатив глаза, процедила Изуми смотря по сторонам, выискивая такси, которое снова остановилось не у того дома.

— А что такого? Мне интересно. Вот и всё.

— Не строй ничего на его счёт. Мы теперь чужие, и я уже давно не влюблена в него, — ей так хотелось рассказать матери о связи с Шисуи и каждый раз порываясь, она прикусывала щёку до боли и останавливала себя. И хоть Шисуи уверял её, что сможет всё объяснить, что если надо будет, возьмёт удар на себя, она не решалась, полагая, что эта новость убьёт мать.

— И сердечко не ёкнуло, когда его увидела? Даже чуть-чуть…

— Не ёкнуло.

— Ты не умеешь врать.

— Если и ёкнуло, то не из-за симпатии.

— Но чувства всё же вызывает, — не унимаясь, прищурилась женщина, взглянув на дочь.

— Прекрати, мам, а то я с тобой не поеду, — демонстративно фыркая, ответила она, открыв дверь такси.

— Ты всегда такая, убегаешь, когда что-то тебя задевает. Изуми не дай твоей обиде разрушить свою жизнь, не будь такой, как я. Он был ребёнком, непонятно, что у него творилось в голове. А сейчас он взрослый и если ты дашь ему шанс…

— Мам! Какой шанс, о чём ты? Он, просто, приехал по работе. Он приехал не из-за меня. Не фантазируй. И не смей навязывать ему меня, — рассердилась девушка, нахмурив брови.

— Но это же удивительно, что вы встретились, — разводя руками, с восторгом сказала женщина, — жили в разных городах, а теперь будете работать в одной больнице. Ты бы видела, как он на тебя смотрел.

«Удивительно, — ухмыльнулась про себя Изуми, — в моей жизни последнее время — всё».

— Ты преувеличиваешь, — она откинулась на сиденье и посмотрела в окно, на мелкую речку, — Он меня не видел сто лет вот и рассматривал. Я его тоже рассматривала, из интереса. Он никогда не смотрел на меня…никогда… — тихо пробормотала она последние слова себе под нос.

— Нет, во взгляде его было что-то тёплое и нежное.

— Прекрати, — резко оборвала Изуми, мечтая поскорее добраться до больницы, и закончить разговор.

— Хорошо, хорошо, — пробормотала мать затихая.

Изуми подумала, как же всё-таки неприятно, когда человека тебе навязывают. И впервые ощутила, то, что испытывал, наверное, Итачи по отношению к ней. Их называли парочкой и пусть она супилась и злилась на все ходящие вокруг слухи, но в душе радовалась такому положению дел. Ей казалось, сплетни не беспочвенны, просто Итачи стесняется признаться. Она ощутила отвращение к самой себе в юности, и сжав кулаки, задохнулась от стыда за все свои глупые фантазии.

Примечания:

Октябрь окутал меня меланхолией, наверное поэтому и глава получилась немного грустной. Хотелось раскрыть получше непростые отношения между мамой и дочкой. Может Хазуки и кажется жестокой, но думаю частично её поведение можно понять. Она любит Изуми и боялась её потерять и в какой-то мере испытывала ревность, когда видела непоколебимую любовь к отцу.

Онкодиспансер находился в часе езды от её работы и был, пожалуй, единственным новым зданием, которое построили за последние пять лет. Он находился на возвышенности, окутанный пушистыми лиственницами. Широкие окна с юга были обращены на плотину, а с севера на вечнозелёные горы. За кованым забором раскинулся ухоженный палисадник с кустиками барбариса, бузины и пышными соцветиями азалии. Помниться, когда Изуми впервые здесь оказалась, то засомневалась, что приехала по адресу, слишком здесь было умиротворённо, уютно. Девушка даже попятилась назад, чтобы прочитать вывеску. Правда, внутри было не так радужно, хоть персонал улыбался и повсюду были развешаны плакаты с мотивирующими цитатами, сводками, что за последнее десятилетие медицина сделала прорыв и множество жизней удалось спасти, впалые лица пациентов, ссутулившиеся острые плечи и выцветшие глаза говорили об обречённости. За полгода, к этому месту Изуми не привыкла и внутренне щетинилась, когда открывались двери, которые вели в печаль. В помещении всегда было прохладно, но ей было невыносимо душно и тяжело, она задыхалась от еле уловимого запаха лекарств, что въедался в нос и преследовал её на протяжении дня, внутренне содрогалась, когда мимо проходил щупленький ребёнок в голубой пижамке с мишками. Отведя маму в процедурную, она всегда выбегала во двор и глубоко дыша, пыталась прийти в себя. Для неё оставалось загадкой, как Рика могла находиться здесь на протяжении дня и оставаться жизнерадостной — цветущей. У неё не выходила из головы их первая встреча, она не успела опустить руку на ручку двери, как та распахнулась и перед ней предстала необыкновенно красивая девушка. Ей на мгновение показалось, что эта богиня-воительница, стоящая посреди выжженного поля. Изуми сморгнула пару раз, но девушка не исчезла, а наоборот, приблизилась, заглянув в её глаза.

— Изуми, — нежно протянула незнакомка, вскинув густые чёрные брови. Изуми в изумлении замерла, не понимая, откуда та её знает и бессовестно таращилась на девушку, изучая, — это я звонила тебе. Ты не узнала мой голос? Ой, глупость сморозила. Конечно, не узнала, говорили-то всего минуту, не больше, — она мягко коснулась её плеча, — ничего, если я на ты, мы почти одного возраста, — её красивое лицо озарила улыбка, — и, можно сказать, мы знакомы косвенно, твоя мама столько рассказывала о тебе.

— Прости, я не узнала, — прошептала Изуми, продолжая стоять около двери. События последнего дня были смазаны и её переполняли чувства, которые не могли излиться наружу и ей хотелось, чтобы это был чей-то розыгрыш. — Мама, она…

— С ней всё хорошо, ушла сдавать анализы. Боже мой, я тебя напугала своим звонком, — прислонив ладошку ко рту, в ужасе проговорила девушка, — прости, прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя пугать. С ней, правда, всё в порядке, я просто подумала, что это неправильно скрывать от близких людей болезнь и стащила её телефон. Она, наверное, жутко на меня разозлиться. Ох, ты же с дороги…проходи, — незнакомка, взяла её пакет с продуктами и положив на стул, вернулась к ней и буквально втащила в палату, захлопнув дверь. — Ты садись, она нескоро вернётся.

Изуми осмотрела помещение, на белой стене висела огромная фотокартина с видом на море, на тумбе в серебряной рамке была её фотография со школьных времён, на подоконнике цвела алая бегония в керамическом горшке, на убранной койке лежала потрёпанная книжка и очки.

— Как тебя зовут? — всё так же тихо спросила Изуми, проведя рукой по постели.

— Рика.

— Красивое имя, — ей хотелось сказать что-то приятное девушке, которая присматривала за мамой.

— И твоё имя тоже очень красивое и ещё мелодичное, — вновь улыбнулась девушка и взяла её за руки, — ты выглядишь такой подавленной. Ну же, улыбнись, — она коснулась её щеки, утирая слёзы, — ты должна быть сильной, ради мамы — должна.

— Я плоха дочь, — всхлипнула Изуми, — я должна была понять, что с ней что-то не так.

— Нет…не надо корить себя, — Рика прижала её к себе, заключив в объятья, — ты ни в чём не виновата.

— Я плохой человек, — пробормотала она, почти неслышно, сжимая её кофту, — это расплата за…

— Такое случается, не нужно искать причины в себе. Это жизнь.

От этих слов Изуми разрыдалась пуще прежнего, ведь когда она ехала в Коноху, то думала, что встретит осуждение со стороны, но Рика так по-доброму встретила её, отнеслась с пониманием, что сердце её сжалось от распространяющейся теплоты на душе. Тогда она не знала, кем была Рика, но узнав, через несколько дней, ей сделалось так плохо, что не хотелось жить.

Подойдя к регистратуре, Изуми улыбнулась девушке и, отдав документы, получила талон. В холле пациенты спокойно сидели, смотря телевизор, где крутили детский мультик, и на табло, ожидая своей очереди. В больнице мама всегда затихала и выглядела словно маленький ребёнок, растерянный и беспомощный. Она теребила ремешок сумки и смотрела под ноги, прямая спина, ровные развёрнутые плечи опускались, словно несли тяжёлый груз. Дочь взяла мать за руку, когда их номер высветился красным на большом экране. Хазуки встала, крепче сжала руку и последовала за ней. В веренице бесконечных коридоров, белых дверей, табличек, женщина всегда терялась. Порой Изуми недоумевала, как мама справлялась без неё, обычно уверенная и бойкая, она робела перед врачом и медсестрой, боясь лишний раз что-то спросить или пожаловаться, если не попадали в вену. Открыв нужную дверь, девушка сморщилась почувствовав резкий запах йода и поздоровавшись с врачами, пропустила мать, которая, взглянув на неё, попросила уйти. Хазуки никогда не разрешала оставаться с ней. Изуми взглянула на часы, засекла время и вышла во двор. Сев на скамейку, запрокинула голову, по небу плыли редкие перистые облака, в хаотичных узорах она видела крылья дракона, голову рыб, павлиний хвост. В детстве, лёжа с Итачи на сочной траве, говорила, что видит целый сказочный мир, её рука случайно касалась его холодных пальцев, которые он никогда не отдёргивал.

— А что если, там отражаются события, происходившие до нашей эры, — сказала Изуми, вглядываясь в сочное жирное облако.

— Да и что же там было? — спросил Итачи, пытаясь не выдать смех.

— Ну вот смотри, — она указала на небо, — похоже на большую мышь.

— А вот это на жирного кота, — он указал на соседнее облако, — и, видимо, кот в прошлом съел мышь и судя по размерам не только одну, и это было настолько значительное событие, что его решили показать будущему поколению через миллионы лет.

— Ну, может, и так, — насупившись проговорила девочка, недовольная тем, что её теорию высмеивают. — Может, в прошлом только такие события и были. Может это и не прошлое, а настоящее, и где-то кот съедает мышь. И вообще, это не кот.

— А кто же?

— Динозавр, — сказала она покраснев.

— Что? В каком месте это динозавр, — засмеялся Итачи, смахнув ползущего по лицу муравья.

— Ну вот смотри: три рога, мощные ноги и капюшон…

— Капюшон? — изогнул он бровь.

Изуми тут же поднялась, и села около него, подмяв под себя колени.

— Ну как это, — закатила она глаза, — ну… у этих динозавров есть такой капюшон за шеей, — она, взяв свои волосы, развела в стороны, пытаясь изобразить, — ещё мультик такой был, они были добрыми динозаврами и ели траву. Почему ты смеёшься, — раздражённо бросила она, постепенно приходя в ярость, оттого, что её не понимают.

— Потому что ты смешная. Это не капюшон, а костный воротник и динозавра зовут трицератопс.

— Ну ты же понял, значит, я нормально объяснила, — сложив руки на груди, она надула щёки и посмотрела в сторону.

Его пальцы нежно коснулись её лица, затем запутались в волосах, задели мочку уха. Изуми замерла, перестав дышать. Он часто так делал и она не знала, как на это реагировать, как воспринимать и понимать этот жест, боясь, что если спросит у него, он отдалиться, и больше никогда не дотронется, поэтому она молчала, ведь его прикосновения всегда нравились ей, будоражили, гнали кровь по венам.

— Ты снова собрала весь мусор, — просто сказал он, раскрыв ладонь, где покоились лепестки от цветов и пара сухих травинок. В его чёрных волосах тоже порой путались лепестки или жучки, однако Изуми стеснялась протянуть к нему руку и убрать, считая этот жест слишком близким.

— И что тут делают наши голубки? — раздался за её спиной голос откуда-то возникшего Шисуи. Она порой изумлялась, как ему удавалось находить их в самых укромных местах и в его случайно шёл и увидел, слабо верилось. — Надеюсь, я не помешал вашему свиданию, и вы не собирались целоваться.

— Перестань, Шисуи, — запротестовал Итачи, бросив в него пачку чипсов.

— Чипсы со вкусом персика, — скривился в отвращении друг, — что за извращение, — он бросил обратно и попал в лицо, расхохотавшись, обошёл их и присев на корточки заглянул в пакет, — о господи, — закатил он глаза, — одни сладости. У вас ничего не слипнется от такого количества, — его кучерявые волосы раздул ветер и, зачесав назад рукой, он прямо посмотрел на Изуми, — ты тоже, что ль сладкоежка?

— Не совсем.

— О чём болтали, если не секрет? — подмигнул он Итачи, наклонив голову набок.

— Изуми предполагает, что облака отражают события прошлого или настоящего.

— Хм, — закусил он губу, посмотрев на небо, — может, это события с далёких планет. С Марса или Юпитера. Вот это облако похоже на жирного инопланетянина.

Изуми рассмеялась, прислонив кулачек ко рту, поняв, как по-разному они воспринимают мир. Итачи вздохнул, приготовившись слушать часовые фантазии друга, которого занесло в космос.

Звук сирены, проезжающей мимо скорой помощи, вывел её из раздумий и опомнившись, она достала телефон из кармана джинсов. Как и предполагала, это был Шисуи.

«Позвони мне до 12:00, потом я отключу телефон».

Быстро набрав, она вслушивалась в долгие протяжные гудки. Ей вспомнилось время, когда она брала смены одну за другой, спала на больничной койке в пустой палате, когда он уезжал в «командировки». Квартира без него казалась такой одинокой, тишина гнетущей, и вечера дома становились настоящей пыткой. В ту пору они часто созванивались и говорили долго-долго, пока кого-нибудь не окликнут, или не сядет батарейка. Она выскользнув из ординаторской, спускалась на седьмой, проходя мимо палат со спящими пациентами, вслушивалась в протяжные гудки и закрывшись в туалете для персонала, садилась на широкий подоконник, короткими ногтями отклеивая матовую бумагу на стекле, и через крошечную щель смотрела на переливающиеся городские огни.

— Где ты? — спрашивала она всегда, представляя, как сидит с ним рядом за столиком в баре, сжимает его руку, а он водит по коленке пальцами, задирая платье выше, заигрывая. Или же они лежат на широкой кровати, покрытые липкой испариной, и полушёпотом говорят.

— В небольшом парке возле гостиницы, качаюсь на качели, — она почувствовала касание нежного ветра, представила его сильные руки, раскачивающие качели. У неё даже перехватило дыхание оттого, что она взмыла слишком высоко. — А ты?

— Если скажу, то будешь смеяться, — тихо хихикнула она, поджав к груди одну ногу, и облокотилась о стекло.

— Интригуешь? Мне даже в голову ничего не приходит.

— В туалете.

— Ну, — протянул он, — сидя на толчке, ты со мной ещё не разговаривала. А, нет, вру…помню, ты просила принести туалетную бумагу. Правда, разговор был очень коротким.

— Ты такой идиот, Шисуи. Туалеты в больнице по ночам самое тихое место, и я не толчке, а на подоконнике.

— Ты же только вчера была в ночь, — обеспокоенно сказал он, и она почувствовала его негодование, — и позавчера…

— Не злись.

— Ты своё здоровье гробишь.

— И это мне говорит человек, который курит.

— Не переводи стрелки на меня, — голос его стал грубее, он сильно злился.

— Мне невыносимо дома…одной…и я сплю, я же отсыпаюсь… — сгрызая ноготь, нервно ответила она. Шисуи был прав, постоянные ночные смены вызывали головную боль и головокружение.

— Ты спишь полдня, просыпаешься и снова идёшь. Это ненормально. Перейди на нормальный график…

— Ты отчитываешь, как ученицу, — засмеялась девушка, пытаясь разбавить обстановку.

— Изуми, я серьёзно.

— Хорошо.

— Я тебя отшлёпаю, когда приеду, — игриво пошутил он, а она тут же стала пунцовой, представив всё это, — кстати, а почему мы до сих пор не сыграли в медсестру и пациента.

— Мне…— замялась она, — надо бежать. Целую, — и прислонив телефон к груди, Изуми быстро отключилась. Хоть в постели они много чего перепробовали, но такие разговоры вгоняли в краску и она испытывала дикий стыд.

Гудки шли, а Шисуи не брал трубку, решив, что он в душе или с кем-то завтракает, хотела было отключиться, как услышала бодрое:

— Малыш, — его голос был таким радостным, словно он ждал её звонка несколько часов. Она почувствовала укол совести, за то, что не набрала его, как вышла во двор, — извини, я говорил с коллегой.

— Как ты? — спросила она, первый раз, растерявшись, при разговоре с ним. Один из пациентов в тонкой голубой пижаме с переносной капельницей, медленно прошёл мимо неё, она виновато улыбнулась, словно извиняясь, что она здорова, а он нет.

— Да, как обычно. Вчера пока нас всех разместили, думал помру в душном лобби. Представляешь, у них сломался кондёр, и мы все взмокли, пока нам дали ключи. А ещё со мной комнату делит, господин Ямазаки.

— Это тот…

— Да, огромный, как шкаф. Он жутко храпит, даже ваза на тумбе дрожала, — она засмеялась, тут же подавив смех, — это совсем несмешно. Я всю ночь не спал. Думаю сегодня заночевать в каком-то дешёвом отеле, но зато без храпа треклятого Ямазаки. С мамой всё хорошо? — сменил он быстро тему и Изуми напряглась, выпрямив спину. — Просто ты осталась у неё, вот я и подумал, может, что случилось…

— Эм, да… Не хотелось оставаться одной после твоего отъезда, — закусив губу соврала она и испугалась, что её голос прозвучал не слишком уверенно.

— Ты ничего не скрываешь? — она аж подпрыгнула на месте, посмотрев по сторонам и убедившись, что его нигде нет, выдохнула, — если что-то случиться с мамой, скажи мне, хорошо? Не держи всё в себе.

— Всё нормально, как я уже сказала, я просто осталась, — и хоть она врала в последнее время всем, но врать ему было сложнее всего, и неприятный осадок осел в её душе, горьким пеплом. — У кого берёшь интервью?

— Это форум, тут много всяких политиков и деятелей, учёных из разных сфер. В общем — скукота.

— Звучит действительно скучно.

— Ещё представь жару, кучу потных мужиков в костюмах на неудобных стульях, шум, гам, унылые вопросы, с не менее унылыми ответами — это настоящий ад.

— Сочувствую.

— Ты подумала насчёт Кава.

— Думаю.

— Я возьму выходной.

— Возьмёшь или слиняешь?

— Возьму. Боже это был один-единственный раз, ты теперь будешь мне припоминать тот случай до старости.

— Если у меня не будет деменции, то да.

— Если приедешь, я буду весь твой.

— Звучит соблазнительно, — хихикнула она.

— Только звучит?

— Не продолжай, — оборвала она и, встав с лавочки, направилась в больницу.

— Я правда очень хочу, чтобы ты приехала в Кава. Даже не знаю, чем тебя соблазнить.

— Шисуи, я подумаю, не обещаю. Нужно убедиться, что с мамой всё будет хорошо. Процедура скоро закончится, мне пора идти, а то она будет меня искать. Удачи на форуме.

— Изу, — протянул он, — я люблю тебя, — его голос звучал так искренне, что слёзы навернулись на глаза.

— Я тоже люблю тебя, — одно нажатие и он в мгновенье исчез из её реальности, отдалился на тысячи километров.

Когда Изуми вошла, мать сидела на скамье и чему-то улыбалась, завидев её, Хазуки попыталась встать оперевшись о стену, и чуть не упала, дочь успела добежать и подхватить.

— Ма-аам, я же говорила дождаться, — взволнованно произнесла Изуми, после процедуры у пациентов часто кружилась голова или их тошнило, некоторых клонило в сон, — посиди немного.

— Где ты была? — хрипло спросила Хазуки, погладив руку дочери.

— Во дворе.

— Ты немного разминулась с Рикой, — улыбнулась мать, она испытывала к этой девушке тёплые чувства и часто приглашала к себе домой на чай.

— Она вернулась к работе? Я только на той неделе с ней пересеклась.

— Нет, — махнула она рукой, и посмотрев по сторонам, убедившись, что никого нет, шепнула, — она беременна. Представляешь, у Рики и Шисуи будет ребёнок. Тут у неё знакомая работает, ходит на УЗИ сюда, не хочет, чтобы в больнице узнали. Знаешь же, всё расскажут брату, а там всем родственникам. Срок три месяца, боится пока сообщать, думает, вдруг сглазят. Ох, какие у них красивые дети будут. Правда, чудесная новость.

Изуми больше ничего не слышала, что-то щёлкнуло в её голове и новый мир, до сегодняшнего дня видневшийся на горизонте, потонул. Моменты близости, счастья, общие мечты и планы, рассыпались как порванные бусы и позвякивая покатились в пропасть. Она больше не знала чему верить, как отличить его ложь от правды, она больше не знала как себя собрать. Мать говорила, говорила со звенящей радостью, продолжая сжимать её руку, а она не могла вымолвить и слова, что-то сдавливало горло. Она закрыла глаза и представив, что внутри неё пустота, тихо сказала:

— Новость и правда чудесная. Такси уже приехало.

Февраль в тот год выдался снежным. Метеорологи говорили об аномальном выпадении осадков за месяц, повсюду были по пояс сугробы и снег сутки напролёт вывозили грузовыми машинами куда-то загород. Все вокруг только и говорили о снеге, о том когда всё успеет растаять, сетовали на холод, на непроглядную белую пелену, серое небо и мечтали о весне. В урывчатых разговорах в раздевалке или в ординаторской с коллегами, Изуми чувствовала себя не в своей тарелке. Она любила снег и не хотела, чтобы он прекращался. Ей нравилось смотреть на крупные хлопья, которые подобно пушистым ночным мотылькам кружились в тёплом жёлтом свете фонарных столбов; белую искрящуюся гладь; провисшие провода покрытые ледяной карамелью, обсыпанные сахарной пудрой, и ели укутанные белой шубкой. Снег всегда возвращал её в детство, не омрачённое разводом родителей, в то время когда они валяли друг друга в сугробе, намыливали лицо, играли в снежки и лепили снеговика до мокрых заледенелых перчаток и красных задубевших щёк. Когда он хрустел под ногами, Изуми слышала в своей голове радостные визги, вопли и смех — чистый детский смех, так напоминающий апрельскую капель. Увязая в сугробах и кутаясь потеплее в шерстяной шарф с бахромой (запоздалый подарок от Шисуи на Новый год), она почему-то вспоминала дом: поставленную перед ней чашку тёплого какао с пузырящимися разноцветными зефирками; отца, тянувшегося к вазочке с шоколадными конфетами и строгий, но в то же время мягкий взгляд мамы, смотрящий на папу. Снег хоть и был холодным, но для неё всегда отдавал теплотой.

— Изуми, — окликнула её старшая медсестра, поймав в коридоре, — чуть не забыла. Завтра господин Акира уезжает, просил передать, что до следующей недели ты свободна.

— Эм, хорошо, — немного с грустью ответила Изуми, не понимая, что делать с внезапно образовавшимися выходными. Сидеть без дела она не любила, — Спасибо.

Внезапно для самой себя, она подумала о Шисуи, который давненько к ней не заезжал и не писал. Изуми достала телефон и, пролистав контакты, остановилась на Шисуи, не решаясь позвонить. Ей хотелось узнать, не собирается ли он на днях к ней, ведь было бы здорово куда-то вместе сходить. Боясь снова наступить на старые грабли и почувствовать себя навязчивой дурой, она вернула телефон обратно в карман чёрного пуховика.

— Ты такая… холодная, — сказал как-то её одногруппник, с которым пытались свести подруги. Парень он был неплохой, но после пяти свиданий полез с поцелуями, она тогда так резко его оттолкнула, лишь почувствовав тёплое дыхание на своих губах, что он чуть не упал на мокрый асфальт. Она не знала, почему это с ней происходит, но стоило кому-то намекнуть на близость, как её выворачивало и подступала тошнота. Может, тоже испытывал Итачи, когда она полезла к нему с непрошенным поцелуем, думала девушка. Только ему хватило воспитания не оттолкнуть её и не подать виду, насколько это было отвратительно с её стороны.

— Ты слишком торопишься, — попыталась успокоить Изуми, задетое самолюбие парня.

— Тороплюсь?! Все уже давно переспали, а мы только держимся за руки, как грёбаные школьники, — в негодовании округлил он глаза, — Почему ты строишь из себя недотрогу? Считаешь себя лучше других. Если я не позвоню, то ты даже не напишешь! Мне что одному нужны отношения?

— Прости, — с грустью выдавила девушка, бегая по нему глазами. Он не первый ей об этом говорил, однако стоило ей почувствовать заинтересованность парня, как её охватывал холод, и все взгляды и намёки казались надуманными, что ей хотелось всё прекратить. Страх быть отвергнутой и брошенной пересиливал и она интуитивно отстранялась от партнёра, словно в её голове была проведена красная черта, за которую нельзя было заходить, — я не знаю почему…ты хороший…это всё я…

— К чёрту твои объяснения Изуми! Мне надоело…между нами всё кончено…— он ухмыльнулся, поворачиваясь, — не начавшись.

Девушка не знала, что испытывала к Шисуи, он не вызывал в ней любовных или дружеских чувств. Если бы её кто-то спросил, кем они друг другу приходятся, скорее всего, она бы замялась, пожав плечами. Неопределённость сквозила в его взгляде, который она иногда ловила, внезапно подняв голову, лёгких, мягких и осторожных движениях по отношению к ней, в брошенных фразах и неожиданных появлениях на лестничной клетке её квартиры. Изуми не понимала его в юности, и сейчас, он всё ещё оставался для неё загадкой, которая ей не по зубам. Он то сокращал дистанцию между ними, то пугливо отходил, словно чего-то боялся. Появившись в её размеренной и неторопливой будничной жизни, Шисуи внёс краски и смех. Ведь у него была более насыщенная жизнь, множество идиотских историй и абсурдных планов. Изуми не могла не признать, что его общество, так раздражающее в юности, стало для неё приятным. Временами, когда она возвращалась домой и включала свет, то ловила себя на мысли, что скучает по тихому хихиканью, терпкому мужскому парфюму и тушке с кучерявой макушкой, вальяжно развалившейся на её диване. Её не смущало его присутствие и ночёвка в одной квартире, случайные столкновения в ванной или около туалета, словно они были давними приятелями или соседями, жившими бок о бок пятнадцать лет. Может быть сейчас, общаться с ним было легко, потому что её больше не поедала ревность, и он больше не был причиной всех её проблем.

— Я тебя так и не поблагодарила, — сказала она ему, высыпая в какао зефир.

— За что? — спросил он, удивлённо вскинув бровь.

— За то что вытащил меня в тот год.

Изуми не любила вспоминать, тот период времени, когда уехал Итачи, наполненный слезами, обидой и болью. Чтобы как-то отвлечься от постоянных дум о нём, она погрузилась в учёбу, чем довела себя до истощения и, словив паническую атаку перед экзаменами, попала в больницу. Потонув в собственных переживаниях, она и не заметила, что именно Шисуи протянул к ней руки и вытащил на берег. Теперь же она понимала, как много он для неё сделал. Он вытаскивал её из дома, и волок на прогулку, отправлял её письма со своей почты, чтобы Итачи их читал, был раздражителем доводивший её до истерики и подставлял плечо, когда она плакала. Он даже поехал к Итачи, чтобы передать лично её последнее письмо, вложенное в белый конверт, чтобы друг дал ответ.

— Да ладно, — махнул он, отводя взгляд, — друзья всегда так поступают.

— Но я… — на секунду притихла Изуми, — не считала тебя своим другом, — сказала она, честно признавшись. Он странно взглянул на неё, обхватив кружку, и отпил какао, — не обижайся. Я всегда считала тебя другом Итачи, не своим. Я думаю ты, и сам обо всём догадывался. И я не думала, что ты меня считал подругой.

— Да, после твоих слов, что ты меня ненавидишь, — шмыгнул он носом, потерев шею.

— Прости…я не знаю, что тогда на меня нашло, — ей было ужасно стыдно за свои слова. — Просто ты меня задел, мне правда нравилась древняя литература, папа её любил. Родители разводились, и мама постоянно мне говорила о тебе…

— Правда?

— Да, ты был её любимчиком. Я думала, может, будь у них сын как ты, то они бы не развелись. Глупо…но я искала причины в себе, — голос её дрогнул, и он накрыл её ладонь своей, — и я случайно увидела, — лицо её стало красным, он непонимающе нахмурился, — видела, как вы с Итачи валялись в траве. Я подумала, что между вами…что вы…в общем, я его ревновала к тебе. И эти слова, иди и признайся…показалось, что ты издеваешься надо мной, — он захохотал.

— Если на то пошло, я тоже ревновал Итачи к тебе. Правда, как ты появилась, у него появились секреты, от меня — его лучшего друга, из-за какой-то девчонки. Так, ты думала, что мы тайно встречаемся, — снова хохотнул он. — Значит, мне тогда не показалось.

— Извини, я не хотела вклиниваться в вашу дружбу. И если я могла вернуть время назад, то…

— То что? — с интересом посмотрел он на неё, ожидая ответа.

— Я бы не перелезла бы в тот день через забор.

— Ты жалеешь что…

— Иногда…— перебила его девушка, надломив печенье, — мне стыдно за все, что я себе напридумывала. Нет, ну правда, я была приставучей идиоткой.

— Ты преувеличиваешь.

— Ты врёшь, я знаю, что именно такой ты меня и считал, — улыбнулась она, наклонив голову набок.

— Совсем немного, — хихикнув, широко улыбнулся Шисуи, — порой ты была самой настоящей занозой…

— Ах, ты, — Изуми поднялась и легонько взъерошила его волосы, — ты тоже был не подарком судьбы. Меня ещё никто так не выводил…

— А сейчас? — спросил он, перехватив её руку.

— Нет.

Это был их последний разговор, наутро она обнаружила сложенный футон и короткую записку: «Звони, если понадоблюсь». Она убрала одеяло в шкаф, а клочок бумаги выкинула в мусорку.

Купив в магазине продукты, Изуми, вошла в квартиру и разложив всё в холодильнике, устало легла на диван. Сомкнув глаза, девушка и не заметила, как заснула. Тихий стук разбудил её и испуганно поднявшись, она, шаркая тапочками, подошла к двери. Посмотрев в глазок, увидела лишь темноту. Подумав, что на лестничном пролёте перегорела лампочка, осторожно спросила:

— Кто там?

За дверью молчали и неожиданный стук, заставил её подпрыгнуть на месте. Она совсем недавно читала в интернете, как грабители закрывают глазок жвачкой, притворяются сотрудниками полиции и вынуждают открыть дверь. Прижав кулачки к груди, она прислонила ухо. Ни шороха, только тяжёлое дыхание.

— Уходите, или я вызову полицию.

Молчание, и новый стук, вынудили вскрикнуть, и быстро добежав до комнаты, она набрала номер:

— Шисуи, — выдохнула Изуми, пытаясь унять дико клокочущее сердце, — ты...ты можешь приехать, — чуть не плача, дрожа, шептала она, — мне страшно.

— Я уже здесь.

Глаза её в то же мгновение распахнулись, и выбежав из комнаты, она открыла дверь и накинулась на довольно стоящего парня.

— Ты идиот! — кричала она, колотя его. Он лишь хохотал, пытаясь отбиться от её ударов, — Я чуть не умерла от страха. Ты хоть понимаешь, что так шутить нельзя!

— Ха-ха, я и не знал, что я работаю в полиции, — не унимаясь покатывался со смеху Шисуи, а затем перехватив её руки, прижал к стене и посмотрев прямо в глаза, прошептал, — я думал, что ты мне никогда не позвонишь и я рад, что ты позвонила именно мне, — не успела она, что-то возразить, как его губы мягко коснулись её губ. И без того клокочащее сердце, забилось сильнее. Кровь прилила к лицу и на секунду ей показалось, что она задыхается. Изуми разомкнула губы, чтобы вдохнуть воздуха, он углубил поцелуй, их языки сплелись в жарком танце, его руки притянули её ближе, а её зарылись в его волосы.

— Ох уж эта молодёжь, совсем стыд потеряла, — прокряхтела появившееся на лестнице бабушка, и они тут же отпрянули друг от друга. Изуми опёрлась рукой о стену, голова кружилась, мысли путались, — хотя, — бабка задумчиво посмотрела на парня, — я в ваши годы и не такое вытворяла, — и тихо хихикнув в кулак, скрылась за дверью квартиры.

— Прости, не смог удержаться, — сказал он, облизывая свои губы, — скажи что-нибудь, или ударь меня, влепи пощёчину, но не молчи, — хрипло прошептал он, с какой-то непонятной мольбой смотря на неё.

— Зачем ты это сделал? — промолвила она, касаясь пальцами своих губ. На этот раз ей не было противно, а наоборот, хотелось повторить, чтобы вновь ощутить странное трепещущее чувство внизу живота.

— Потому что ты мне нравишься, — просто ответил он, заправив её выбившую прядь за ухо.

— Я что? — непонимающе покосилась она, не веря его словам. Она помнила, с какими девушками он ходил на свидания в школе, все они были как на подбор — красивые и статные. В ней даже сейчас не было и доли той красоты, что была у них.

— Ты мне нравишься, — повторил он, не моргнув, — и, кажется, я в тебя влюбился.

— Ты в меня? — с сомнением сказала она, указывая на себя пальцем.

— Почему ты так на меня смотришь, словно я говорю какую-то нелепицу?

— Потому что это так и есть. Ты хочешь, что бы я поверила, что такая, как я тебе интересна? Твои шутки Шисуи, заходят слишком далеко, — она отошла от него и направилась к квартире, он схватил её за предплечье, когда она переступила порог.

— Почему ты не можешь поверить, что в тебя могут влюбиться? Что ты можешь нравиться? Это всё из-за Итачи, да? Думаешь, раз он тебя не полюбил, то никто не полюбит?

— Нет, — остановила его Изуми, повернувшись, — потому что я знаю тебя. Я помню как ты...

— Изуми, — возразил Шисуи, — да, я обжимался в школьные годы с девчонками. Да, я знаю, что их было слишком много, но они сами ко мне лезли, у нас дальше поцелуев -то не заходило. Отец бы меня прибил, если бы я с кем-то переспал. Я их не отталкивал, потому что мне всё это льстило. Мне нравилось внимание со стороны, нравилось быть популярным среди мальчишек. Если ты судишь меня по тем школьным представлениям, то ты ошибаешься. Если бы ты дала мне шанс, то увидела бы меня настоящего. Изуми, — он сглотнул, — не хочешь ли ты встречаться со мной? — она молчала, не понимая, что сейчас происходит. В голове была каша, а сердце ныло. Всё было до невозможности странным и абсурдным. — Неужели я тебе совсем не нравлюсь? Если...если ты скажешь нет, то я уйду и больше не побеспокою тебя.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказала она, взглянув на него. Она не понимала, что чувствует к нему, почему не оттолкнула, как отталкивала всех, но одно Изуми уяснила, что не хочет его терять, — только дай мне немного времени, я должна разобраться в себе.

— Конечно, волчонок, — прошептал он, обняв её. Это детское прозвище странно отозвалось в груди, и она обняла его в ответ, — столько, сколько потребуется.

Примечания:

И на этой счастливой ноте, история берет перерыв до Нового года.

Всё изменилось за несколько минут, привычные границы размылись и скрылись за туманом неопределённости, как только Шисуи зашёл в квартиру. Изуми молчаливо прошла за ним и потирая руки о штаны, не знала, с чего начать разговор. Собственно, и он был в растерянности — рассматривал книги на полках, покашливал в кулак, не решаясь что-либо сказать. Обычно бойкий и самодовольный, сейчас робко поглядывал на неё исподлобья и быстро моргал, стоило встретиться с её взглядом. Может быть, она и впрямь его не знала, и за дерзостью таился стыдливый парень?

Наблюдая за его подрагивающими пушистыми ресницами, Изуми невольно улыбнулась, прикоснувшись к губам. Вспомнился недавний поцелуй и приятное тепло внизу живота. Она прикусила нижнюю губу и тут же покрылась румянцем, заметив, что он пристально наблюдает за ней. Испугавшись, девушка подскочила на месте и стрелой направилась на кухню, не глядя достала что-то из холодильника и, вернувшись к себе, закрыла дверь и бросила двухлитровую бутылку молока на кровать, чуть не засмеявшись в голос. Как же нелепо она выглядела, протаскивая её в комнату. Похлопав себя по щекам и глупо улыбаясь, высунула голову из-за двери.

— Если тебе что-то нужно… бери не стесняйся, — зачем-то ляпнула она, в то время как он давно чувствовал себя как дома. Шисуи задумчиво улыбнулся, присев на диван. — Я …мне тут кое-что нужно доделать, — она сделала паузу и посмотрела вверх. Вранье всегда давалось ей с трудом, — по работе. Потом можно чай попить. Или если, — замялась, нервно трогая ручку двери, — если хочешь лечь спать, я дам футон и одеяло.

— Я подожду, — закинув ногу на ногу, и расслабленно облокотившись о подлокотник, он подпёр рукой подбородок, — тебя.

— Эм, хорошо, — протянула она, — я быстро.

— Может я тогда чайник поставлю?

— Можно, — ответила Изуми, быстро скрывшись за дверью.

Опрокинувшись на кровать и обняв бутылку молока, она свернулась калачиком, осуждая себя за эгоистичный выбор, ведь ей всего на всего не хотелось оставаться снова одной, это было не честно и жестоко по отношению к Шисуи. Ей ли не знать боль от напрасных надежд. Сможет ли она ответить взаимностью на его чувства, когда ни разу не испытывала к нему никакого влечения, и не видела в нём мужчину, с которым можно построить отношения. Он был интересным собеседником, приятным парнем, знакомым из Конохи, другом Итачи, подростком который любил над ней подшучивать и выводить из себя и, пожалуй, на этом всё. Девушка перевернулась на правый бок, подложив ладонь под щёку, стала сомневаться в искренности его признания. «Может, ему что-то от меня нужно, — пришла ей в голову абсурдная мысль, — не может же в самом деле она ему нравиться?». Соскочив, Изуми подошла к зеркалу и покрутившись, стала рассматривать себя. Парни говорили, что она довольно милая и у неё красивая улыбка, но вот невысокий рост и худощавое телосложение не будоражило их умы. В свои двадцать пять она выглядела на восемнадцать, из-за чего пациенты в больнице просили вызвать врача, а не зеленую студентку. Это её частенько задевало. Будь она как мать: высокой с яркой внешностью, может, всё в её жизни сложилось бы по-другому. От мамы ей достались лишь большие раскосые глаза и изящные тонкие запястья.

— Ты и так красива, — сказала ей как-то мать, выбрасывая в мусорное ведро, недавно приобретённую на деньги отца косметику, — а теперь иди и смой этот боевой расскрас, — сказала она, толкнув её в ванную комнату.

— Ну, ма-а-ам, — всхлипнула, Изуми, размазывая потёкшую тушь, — все красятся у нас в классе.

— А ты не всё, — жёстко отрезала Хазуки, включив кран.

— Я же не в школу так пойду, а погулять. Из-за тебя меня и так называют гадким утёнком. Мне ничего нельзя, тогда переведи меня в другую школу!

— Какая же ты дурёха, — взяв полотенце и смочив тёплой водой, она подошла к ней и протёрла чёрные разводы, — пусть говорят что хотят…

— Но я не такая красивая, как ты! Я и вправду гадкий утёнок.

— Красота она не здесь, — впервые за долгое время мать мягко улыбнулась ей, потрепав по щеке, — а здесь, — и коснулась груди, — и эта красота есть не у каждого. И в конце концов гадкий утёнок превратился в прекрасного лебедя.

В то же время в его лёгком касании, в словах, в растерянном и испуганном взгляде крылось что-то чистое, хрупкое. Ей даже на мгновение показалось, что он давно хотел признаться, но Изуми быстро отогнала бредовую мысль, поскольку Шисуи любил над ней подшучивать, и она бы не удивилась, если бы в один день он признался, что разыграл её. Она вспомнила историю одногруппницы, которая нашла записную книжку своего парня и открыв, ужаснулась, тут же порвав на мелкие кусочки.

— Вы представляете, — брызжа слюной, и негодуя, рассказывала девчонкам, — этот урод…у него целый список был с кем переспать! И я была пятнадцатая! Пятнадцатая!

Может, и у Шисуи был такой список, и поставив галочку напротив её имени, он исчезнет из её жизни раз и навсегда, как когда-то исчез Итачи, даже не попрощавшись. Всё же жестокость не была присуща ему: он выслушивал часами её нытьё по поводу отъезда Итачи, подставлял плечо, подбадривал. Он видел, как она тяжело и долго оправлялась от расставания и навряд ли хотел скинуть в ту же пропасть снова, хотя порой не со зла он больно бил правдой по лицу.

— Привет, — сказала Изуми, поставив тарелку с едой на письменный стол.

Сев на стул, скрестив ноги и трогая лёгкую ткань летнего платья, рассматривала надписи на гипсе, и прочтя: «жизнь удалась», улыбнулась, подняв глаза. Шисуи убрал под подушку комикс и косо посмотрев на тарелку с онигири, опустил загипсованную ногу на пол, гулко ударив по поверхности. Его голубая футболка была помята и на синих шортах засохли несколько капель соуса, отчего ей захотелось взять влажную салфетку и оттереть пятна. Вцепившись в край кровати, мальчишка слегка наклонился к ней, вопросительно приподняв густые брови.

— Твой отец приходил к нам на днях, принёс пионы. Он сказал, что ты почти ничего не ешь. Мама сказала…

— Отнести еду в знак благодарности, — закончил он, прервав её речь.

Его голос звучал грубо и немного агрессивно, она тут же ссутулила плечи и отвела взгляд. Мать, действительно приготовив карри, велела занести Шисуи. Подумав, что его он есть не будет, Изуми решила приготовить онигири с угрём, которого дома никогда не было (Итачи как-то говорил, что друг их безумно любит). Быстро сбегав в магазин и потратив свои немногочисленные деньги, она слепила кривые шарики, обсыпав кунжутом. Ей подумалось, что он тоже грустит из-за отъезда друга, и хоть они не особо ладили, но ей хотелось приободрить его, чем-то порадовать. Ведь все его знакомые начинали готовяться к отъезду в университет, а он видя, как остаётся один, скорее всего, испытывает одиночество и тоску. Да и сидеть целыми днями в комнате со сломанной ногой — тяжко и тошно. Взяв контейнер с карри и тарелку с онигири, она направилась к нему в дом. Дверь была открыта и тихо проскользнув, поставила контейнер в холодильник, прикрепив записку с благодарностью за цветы.

— Он не писал, — изрёк он, потянувшись к костылю, — передай маме спасибо.

Она поднялась, чтобы помочь, но он слегка ударил по её руке.

— Не надо, я сам. Я не беспомощный, как может показаться.

— Я не хотела чем-то тебя задеть, — пролепетала она, поняв, что он неправильно расценил её жест, — просто хотела помочь.

— Я знаю, зачем ты пришла, — она потупила взгляд, сжав кулачки, — говорю, он не писал.

— Я пришла не из-за Итачи, — подняла она глаза, голос её подрагивал, — хотя не буду лгать, надеялась узнать хоть какие-то вести о нём. Я подумала, — закусив нижнюю губу, нервно посмотрела по сторонам, — подумала, что ты тоже по нему скучаешь.

— Я не буду твоим утешением.

— Я не ищу в тебе утешения! — возмутилась она вспыхнув.

— Тогда… — не успел он закончить, как на пороге комнаты возникла девушка в коротких джинсовых шортах и топе.

— О, Шисуи, — лилейно пролепетала гостья, держа в руках пакет с мандаринами. Её глаза сузились в маленькие щёлки, губы, вымазанные розовой помадой, скривились, — я, кажется, не вовремя.

— Нет, Изуми уже уходит, — холодно сказал он, даже не взглянув на неё.

Изуми почувствовав себя полной дурой, мягко улыбнулась.

— Да, я уже ухожу.

С того дня нога не ступала на порог его дома и когда мама, просила навестить его, находила тысячу причин этого не делать. Итачи больше не было и повода терпеть общество друг друга тоже. Как-то под конец августа, Изуми случайно заметила его в парке и ускорила шаг, делая вид, что не видит, как Шисуи догоняет её.

— Изуми! Изуми! Да постой же ты! — схватив за руку, встряхнул он её, пытаясь остановить.

— Ах! Привет! — удивлённо воскликнула она, мило улыбаясь. Солнце светило в глаза, и девушка прищурилась, прислонив руку ко лбу. — Извини, не заметила. В наушниках была.

— Не ври, — широко улыбнулся он, обтерев рукой потный лоб. Он сильно оброс, и красивые чёрные крупные кудри теперь отливали блеском. Она немного понимала девушек, которые вились вокруг него, в нём было некое очарование.

— Извини за тот раз, я был резок.

— Всё в порядке.

— Нет, я правда повёл себя некрасиво. Не знаю, что на меня нашло. Встал не с той ноги, — засмеялся он, оттянув ворот взмокшей футболки.

— Правда всё в порядке. Твоя нога?

— Сняли как полторы недели, было странно снова наступать на ногу, казалось, рассыпется. Ты домой?

— Нет.

— А куда?

— В библиотеку, — ответила девушка, взглянув вдаль.

— Но сегодня же воскресенье и каникулы, — сгримасничал он.

— Городская библиотека работает.

— Я тебя провожу.

— Не стоит.

— К гадалке не ходи, ты на меня злишься, — нервно потерев шею, он продолжил, — и имеешь на это полное право. Я хотел извиниться, но не находил смелости. Думал пошлёшь куда подальше. Не оправдание, но всё же… Я струсил.

— Всё нормально, правда. Я совсем не злюсь. Я пришла не вовремя, твоя девушка…

— Нет, ты не так поняла. Между нами с Кику ничего нет, — замахал он быстро руками, прервав её, — мы ходили вместе на подготовку. Она как-то узнала, что со мной приключилось, и решила навестить. Я не приглашал её, — Изуми выгнула бровь, не понимая, к чему он клонит. Будь то Кику или Нана, ей как бы всё равно. Есть ли между ними, что-то или нет, её это не касается. — Я хотел сказать, Итачи написал мне, — выпалил он, она чуть не задохнулась.

Шисуи взъерошил свои волосы, откидывая непослушные пряди назад.

— Правда? Когда? — нервно заворачивая провод от наушника на указательный палец, спрашивала она, бегая по его лицу глазами.

— На той неделе.

— Как он? — взяв его за руку, спросила, чуть придвинувшись к нему.

— Говорит, что погода ужасная и первые дни оборвало провода. Саске жутко напугался, когда дерево разбило стекло. Вот почему он и не писал, не было связи.

Ей хотелось быстрее бежать домой к компьютеру, чтобы заглянуть в почтовый ящик. Хоть она каждый день проверяла, но, может, проглядела.

— Я сказал ему написать тебе. Он напишет, как освободится. Сейчас у него слишком много дел, приём документов в новую школу, обустройство дома. Он сожалеет, что не попрощался с тобой. Говорит, спешил и из головы вылетело. Теперь вот боится тебе писать.

— Правда? — просияла она, сердце забилось сильнее, стоило только представить Итачи. — Ты же сказал ему, что я совсем не злюсь…но разве по моим письмам непонятно, что я не держу на него зла.

— Ну это же Итачи, — добродушно сказал он, пожимая плечами.

Заварив чай и сделав бутерброды, боясь взглянуть друг другу в глаза, они молча размешивали ложками сахар. Когда их руки случайно соприкасались, виновато одёргивали, кротко улыбаясь друг другу, словно школьники.

— Ты завтра работаешь? — откашлявшись спросил Шисуи, добавив в чашку пятую ложку сахара. Изуми приподняла бровь и, отпив свой чай, чуть не скривилась от невозможной сладости, она не помнила, сколько туда всыпала, но по вкусу не меньше десяти.

— Нет.

— М-может сходим куда-нибудь? — осторожно спросил он исподлобья, и с трудом сглотнул по-видимому тоже до ужаса приторно-сладкий чай.

— Можно, — нерешительно ответила она, подперев ладонью щёку, — а куда?

Теперь это было свиданием и от этого Изуми чувствовала неловкость. В голове тут же возникло тысяча вопросов: будут ли они держаться за руки или целоваться; обнимет ли он её или будет держать дистанцию; как ей поступить, если ей совсем не захочется близости с ним. Если она оттолкнёт его, не заденет ли тем самым его самолюбие. Ей хотелось сохранить доверительные отношения, которые у них возникли, даже если ничего не сложится.

— Можно в кино, — ответил он, почесав нос, — или…

— Да, давно там не была. Надо только заранее купить билеты, чтобы места были нормальные, — потянулась она за телефоном.

— Не переживай, я всё организую. Мне днём кое-какие дела нужно уладить, не против вечернего сеанса?

— Эм, да. Хорошо, — замялась она, представив поцелуи на последнем ряду.

— Мне кажется или ты теперь меня боишься? — улыбнулся он, и она заметила резкую смену его настроения. Словно он сбросил маску и вернулся к прежнему Шисуи, который её задирал.— Я же прав, что ты подумала о последнем ряду, пустом зале и…

— Прекрати, — воспротивилась Изуми, вспыхнув. Ей стало стыдно за свои мысли.

— Я ведь прав, — с интересом изогнул он бровь, и она заметила, что в его взгляде заплясали чертята. Поняв, что он не отстанет, если не признается, она кивнула. Поднявшись, вылила чай в раковину.

— Ты бы хотела, — сказал он прямо над ухом, девушка подпрыгнула от неожиданности, удивляясь тому, как быстро и бесшумно он возник подле неё. Схватив выскользнувшую чашку из её рук, он повесил на крючок и протёр руку о кухонное полотенце, что весело слева от неё. Её бросило в жар, захотелось выбежать на улицу и подышать морозным воздухом.

— Шисуи, ты сказал, что дашь мне время.

— Я и даю, — сказал он, поднимая руки. — Я ничего не делаю, просто спросил. Ты бы хотела? Лучше спросить заранее, чем получить потом по голове.

— Не знаю, — ей казалось, что щёки стали пунцовые. Странно, но она хотела ощутить его руки на себе.

Он улыбнулся, выйдя из кухни, что-то насвистывая под нос.

— Футон и одеяло. Спокойной ночи, — сказала она, достав из шкафа и положив на диван, и спешно направилась к себе.

— Спокойной, — расстелив, ответил он. Как только она нырнула под одеяло, из комнаты донеслось, — Если вдруг станет страшно или холодно, можешь позвать меня к себе. Я не буду противиться и строить недоступного.

— Дурак, — крикнула она, выключив светильник. Он засмеялся. Изуми тихо хихикнула, и зарывшись с головой, уснула со счастливой улыбкой.

Примечания:

Если кому-то интересно музыкальное сопровождение, то вся линия Шису/Изу пишется под: Tamino — Habibi, и Matthew Mayfield — Quiet Lies

Это было обычное утро, ничем не отличающееся от предыдущих. Спросонья он был молчалив, зевая, протирал глаза и, прислонившись к холодной стене, обводил указательным пальцем каёмку чашки. Весь его вид говорил о спокойствии, отчего раздражал Изуми, ведь у неё проносились вихрем мысли о сегодняшнем свидании, и она уже тысячу раз пожалела, что согласилась пойти. Нервно прикусив нижнюю губу и осторожно взглянув на него, девушка решила сказать, что всё это плохая идея и ничем хорошим не закончится и лучше оставить всё как есть или расстаться на хорошей ноте, не успев разочароваться друг в друге или причинить боль.

— Будь готова к восьми, — сказал он, притянув чашку.

— Хорошо, — как болванчик ответила она, не понимая, отчего радостно согласилась, в то время как несколько секунд назад хотела всё оборвать.

— А завтра ты до скольки? — спросил Шисуи, рассматривая то ли стену, то ли ножи и поварёшки, висевшие на ней.

— Свободна до следующей недели.

— И молчишь?!

— Не думала, что это важно.

— Теперь важно, — сказал он, прямо посмотрев в глаза.

Его уверенность, что они непременно начнут встречаться, а не разойдутся через пару дней злила, в то время как она ко всей этой затее относилась опасливо.

— Шисуи, не слишком ли ты…

— Ты просила дать тебе немного времени, — перебил он её, явно поняв, что она хотела ему сказать. Не разрывая зрительный контакт, отпил чай, — и я тебе его дам, как и обещал. Но я не говорил, что это время ты проведёшь одна, — он улыбнулся, подмигнув ей, и встал из-за стола. — Ты мне нравишься Изуми и если ты посмотришь на меня, я тебе тоже непременно понравлюсь.

Дерзость была во всём его виде и захлопав ресницами, она не в силах была что-либо ответить, как тогда в детстве, когда оставалось лишь сжимать кулачки от досады. Они точно друг другу не подходили и сейчас она отчётливо это увидела. Вздёрнув подбородок, приподнялась и подстёгнутая детскими воспоминаниями, решила, что будет интересно взглянуть, как с его самодовольного лица сползёт заносчивая улыбка, когда она скажет ему, что у них ничего не получится.

— Снова будешь здесь сидеть и наблюдать, — ухмыльнулся Шисуи, бросив футболку на траву, прямо у её ног. Изуми стыдливо опустила взгляд, и если бы не темнота, то можно было увидеть на щеках румянец. Её всё ещё смущали мальчишки, которые как ни в чём не бывало раздевались перед ней, не испытывая никакой неловкости. Она посмотрела в сторону Итачи, тот подойдя к берегу, тронул воду пальцами ног и присев зачерпнул ладошкой.

— Сегодня холодная! — крикнул он повернувшись.

— Дрейфишь! — хохотнул Шисуи и Изуми вздохнула, почувствовав облегчение оттого, что его внимание переключилось и он перестал сверлить её испытывающим взглядом.

— Сам ты дрейфишь? — возмутился Итачи, заходя в воду.— Ты идёшь?

— Я уговариваю Изуми.

— Если не хочет, её право. Отстань от неё, — повернулся Итачи и, плеснув воду на грудь, начал растирать кожу.

Итачи выглядел немного болезненным и худосочным по сравнению с Шисуи. Загар не лип к нему, и в свете луны он был бледнее, чем обычно. Его друг, напротив, был загорелым, крепким, от частых занятий баскетболом уже вырисовывались мышцы на торсе и небольшие бицепсы. Редкая поросль волос от пупка к парусиновым плавкам, которая до ужаса смущала Изуми, говорила о начавшемся половом созревании. Итачи тоже был подтянут, но мускулатура была не развита, казалось, все силы уходят в рост. Изуми была уверена, что через пару лет он перегонит Шисуи.

— А что она тащится с нами, раз не хочет купаться.

— Отстань от неё, — в голосе зазвучали нотки раздражения.

Изуми обхватила себя руками, понуро опустив голову, чувствуя себя виноватой. Она понимала, что если он продолжит за неё заступаться, а она не научится давать отпор, то вскоре может стать причиной крупной ссоры. Когда Итачи предложил пойти с ними на озеро, девочка была безумно рада провести ещё пару часов в его компании и узнать его получше, но и в мыслях не думала, что ей понравится сидеть на берегу тихого озера и наблюдать за хохочущими мальчишками, которые частенько топили друг друга, плавали наперегонки и, залезая на плечи, ныряли. В такие моменты Изуми становилась частью их беззаботного мира, переключалась от проблем в семье. Первый раз завидев её, Шисуи ощетинился, но виду не подал, что её компания здесь лишняя, но с каждым походом, девочка чувствовала его недовольство и напряжение. Отчасти она его понимала, он тоже раздражал её, когда вторгался в их тихие, уютные прогулки с Итачи, но она не просила большего, ей достаточно было тихо сидеть в сторонке, наблюдать за рябью, всматриваться в отражение звёздного неба на водной глади и слышать их смех.

— Спорим, она наслушавшись сказок о соме-людоеде, думает, что он её утащит. Я ведь прав? — повернулся он к ней, взглянув надменно.

— Нет! — воскликнула Изуми вскочив. Конечно, доля правды в его словах была, её страшили тёмные воды озера и то, что скрывалось под плотной толщей, воображение рисовало множество головастиков, ужей, тритонов, мелких рыбок и где-то на глубине притаившегося огромного сома. Но причина по которой она не заходила в воду, была проста — Изуми не умела плавать, и ей было стыдно признаться в этом. Она не заметила, как Шисуи нагнулся и, подхватив за ноги, перекинул на плечо. Он нёсся к берегу и поняв, что он собирается сделать, она вскрикнула. Барабаня по его спине, пыталась остановить, — Шисуи, отпусти! Пожалуйста! Шисуи… идиот! Отпусти! — мгновение и ледяная вода поглотила её. Ей было страшно, она барахталась, не понимая, что здесь слишком мелко, чтобы утонуть. Её ноги и руки, увязали в иле, путались в тине. Изуми несколько раз позорно упала, попытавшись встать. Горькие слёзы обиды проступили на глазах, когда увидела Итачи стоящего неподалёку и растерянно переводящего взгляд то на Шисуи, то на неё. Он не протянул руку, не помог ей вылезти, не пошёл за ней и ничего не сказал своему другу.

— Идиоты! — зло крикнула она, полностью выйдя из воды. Сердце колотилось и к горлу подступала истерика. Протерев глаза мокрым рукавом, девочка всхлипнула и побежала прочь от них.

Стыд вперемешку с обидой, бил хлеще, чем неприятный ветер, пронизывающий всё тело. Спотыкаясь и пару раз упав, разбив колени, она добралась до дома. На кухне горел свет и ей хотелось вбежать, обнять мать и расплакаться на её груди, но, поняв, что за всем этим последует допрос и ей придётся рассказать про мальчишек и их тайных походах к озеру, она спрыгнула с крыльца. Как бы она ни была зла на них, как бы ей не хотелось отомстить, она не могла так их подставить. Ведь они доверили ей свою тайну, и кем же она будет в их глазах, если сдаст их с потрохами. Просидев под окном и продрогнув до костей, она тихо шмыгала, размазывая сопли, грязь и слёзы по лицу. Когда свет погас и загорелся в зале, Изуми поднялась и осторожно вошла в дом. Мать сидела за столом и, надев очки, проверяла тетради своих непутёвых учеников.

— Изуми — это ты?

— Да, — выкрикнула как можно бодро дочь, прошмыгнув в свою комнату.

— В кастрюле суп, налей себе. Я тебе говорила прийти к семи.

— Я поела у Итачи, — снимая с себя мокрую одежду и запихивая в пакет, крикнула Изуми.

— Хорошо, но в следующий раз ужинай дома. Не стоит надоедать людям.

— Хорошо, мам.

Утром её пробил озноб и мать в ужасе смотрела на градусник, вызывая скорую. Она пролежала дома в постели две недели, ни Итачи ни Шисуи не пришли к ней. Как-то утром, посмотрев в окно, Изуми заметила связку разноцветных гелиевых шаров, привязанных к забору. Она знала, это был Итачи, и улыбка засияла на её губах. Выйдя из дома в одной пижаме, развязала тугой узел. Шары, словно стая головастиков, взвились в небо. Красиво. Свободно. Извинение, хоть и запоздалое, хоть непрямое, приободрило и дало надежду, что она всё же для него что-то значит.

Изуми, закрыв дверь за Шисуи, убрала всё со стола и, зайдя в свою комнату, упала лицом на кровать, подмяв под себя подушку. Взяв телефон, девушка ознакомилась со всеми новинками в кинотеатрах, просмотрела трейлеры и успела разочароваться — в вечернее время шёл вестерн и боевик, и лишь после полуночи одна романтическая комедия, которую зрители оценили на три звезды. Подойдя к шкафу, она оглядела все свои вещи и сняв с вешалки длинное шерстяное платье болотного цвета, примерила, покрутившись у зеркала. «Стоит ли одеться понаряднее или же сгодятся привычные джинсы со свитером?» — думала она, втягивая и без того плоский живот.

Свиданий у неё в жизни было немного. Да и ходила она на них без особого интереса. Просто для галочки, просто чтобы не считали белой вороной на курсе. Изуми тысячу раз пыталась убедить себя, что не сравнивает парней с Итачи, но не осознанно всплывал образ юного мальчишки, который по сей день, откликался в сердце то теплотой, то щемящей болью. Несмотря на все слёзы, что она пролила из-за него, в её памяти сохранился тёплый взгляд, тихое, но полное понимания — молчание, лёгкая забота, которая как невидимая мантия ложилась на плечи, оберегала от тревог. Девушка понимала, что не может забыть свою первую влюблённость: то трепетное чувство, что расцветало при виде него, как скромные полевые цветы на лугу; возненавидеть и обесценить те моменты пережитые вместе с ним. То, что она испытывала по отношению к нему было прекрасно, и она не могла это похоронить в себе, каждый раз ища оправдание его поступка. Хоть в глубине души не находила никаких логических аргументов, продолжала верить, что когда-то что-то значила для Итачи, ведь не могла же она и в самом деле всё надумать.

Как ни странно, она ни разу не сравнила Итачи с Шисуи, может быть потому, что они всегда воспринимались ею отдельно и были противоположностями друг другу. Итачи вселял спокойствие, и рядом с ним душа её вечно мечущая — находила покой, а рядом с Шисуи она была как на иголках и ожидала какого-то подвоха. И даже сейчас, смотря на то, как он галантно открывает перед ней дверцу машины, она с опаской села, пытаясь разглядеть в тёплом взгляде холодный расчёт.

— Я не знала, что у тебя машина, — сказала Изуми, разматывая тёплый шарф, сняв шапку, пригладила слегка взлохмаченные волосы. Ей показалось странным, что она улавливала помимо знакомого аромата его туалетной воды, запах картошки фри.

— Она не моя, — улыбнулся он, посмотрев в зеркало заднего вида, вырулил на дорогу, — я арендовал, — мелкий снег падал на лобовое стекло и тут же отбрасывался дворниками, превращаясь в воду.

— Мы могли бы на метро или на такси поехать. Не стоило так заморачиваться.

— Не могли, — ответил он, побарабанив пальцами по рулю, — Не холодно? Я могу включить обогреватель, — продолжая смотреть на дорогу, он включил радио и нажимая на кнопку, пытался найти нужную волну, но не найдя ничего, отключил.

— Нет, не стоит. Довольно тепло. Эм…ты проехал, — удивлённо вскинула бровь Изуми, когда они минули центральную улицу.

— Нет, — ухмыльнулся он, наблюдая, как она, прищурившись, смотрит на навигатор.

— Да, Шисуи. Ты должен был свернуть на центральную улицу. Я знаю город лучше тебя.

— Не сомневаюсь. Я знаю маршрут, не переживай.

— Шисуи, куда мы едем? — уже обеспокоенно спросиладевушка, когда он не свернул и на третьем повороте.

— Секрет, — подмигнул он, странно улыбнувшись, — Только не выпрыгивай из машины, — хохотнул парень, — ты бы видела своё лицо. Жаль, что здесь нет камеры. Расслабься, я же не маньяк.

— Кто его знает? — фыркнула она.

— Ну разве я похож на маньяка?

— По-твоему, маньяки похожи на маньяков? — возразила Изуми.

— Не знаю, никогда не сталкивался.

— Так куда мы едем?

— Скоро увидишь.

— Шисуи, я надеюсь мой свитер и джинсы будут к месту? Я не хочу выглядеть как идиотка, — раздражённо сказала она. Ей не нравилось, когда меняли планы без её ведома. Ей не нравилась неопределённость.

— Так значит под пуховиком несоблазнительное кружевное бельё, — она ударила его в плечо, он хохотнул, страдальчески закатив глаза, — осторожнее, я всё же за рулём.

Это был полупустой автокинотеатр. На большом экране появились титры. Изуми с удивлением смотрела на нервного Шисуи, который пытался поймать нужную волну, вместе с обрывками фраз доносилось шипение и неприятный скрежет. Сзади подъехала машина, осветив их фарами, объехав, встала поодаль. Изуми взглянула на целующуюся парочку и усмехнулась. «Они явно не кино смотреть приехали». Мелкий снег светился серебром в свете прожекторов, и всё выглядело довольно романтично, лишь раздражающий звук, портил весь настрой.

— Я не знала, что у нас есть автокинотеатр.

— А говорила, что знаешь город лучше меня. Только не бей, — хохотнул он, выключив приёмник, — вот, можешь надо мной посмеяться, я кажись лажанулся, не проверив эту хрень, — пробормотал Шисуи, стукнув по радиоприёмнику, — но, — протянул он и повернувшись, достал пакет с заднего сиденья и бросил ей на колени, — можно поесть и озвучить героев самим. Только чтобы было интересно и смешно, я озвучиваю девушек, ты парней.

— Ты это серьёзно?! — усмехнулась она, доставая фастфуд из пакета.— Ты лажанулся не только с радиоприёмником.

— Да, на мой взгляд, это будет забавно. Но если не хочешь, озвучивай девушку.

— Я про это! — затрясла она перед ним гамбургером, — картофель фри, кола…

— Ты не любишь чизбургер? — приподнял он бровь, ей показалось, что он над ней издевается. Ей даже стало обидно, что он оценил её на дешёвый фаст фуд.

— Но это же…свидание? Кто на свидание ест фаст фуд?!

— Я… Могу отвезти тебя куда-то, чтобы ты поела стейк средней прожарки. Но ты же сама на это не рассчитывала, сказав, что надела джинсы со свитером.

— Нет, не то, чтобы я была против. Просто это как-то по-студенчески. Словно нам восемнадцать. У нас нет денег, кроме как на гамбургеры, и места где потрахаться и мы ютимся в тесной машине, — выпалила она, сама не понимая, как из неё это вылетело. Всё это выглядело до ужаса комично и напоминало дешёвый романтический фильм.

— Не знал, что у тебя были такие бурные студенческие годы, — удивлённо вскинул он бровь, — ты умеешь удивлять. Твоё «потрахаться» звучало так грязно, я даже не думал, что ты можешь так выражаться.

— Я озвучиваю фильм, — шмыгнула она носом, пытаясь выкрутиться из ситуации. Девушка на экране что-то яростно доказывала.

— Ну-ну. Так значит, ты частенько трахалась в машине? Я тоже, если что, озвучиваю фильм, — спародировал он её, надкусив гамбургер.

— Нет, Шисуи ты всё не так понял! Я ни с кем не…у меня ни разу ни с кем не…— покраснев до кончиков волос, она в ужасе захлопала глазами, поняв, что пытаясь оправдаться, выдала свою тайну, которую не хотела ему раскрывать, понимая, что он будет теперь над ней издеваться.

— Ты хочешь сказать, что ты девственница? — округлил он глаза.

Она, сгорая от стыда, спрятала в ладонях лицо.

— Ну давай, смейся, — буркнула Изуми.

— Над чем тут смеяться… Это немного неожиданно, я не думал, что у тебя никого не было. Неужели ты всё это время ждала его? Ты всё ещё его любишь? — его голос был отчего-то слишком тихим и взволнованным.

Девушка прислонила голову к стеклу и смахнула скатившуюся слезу. На несколько секунд в салоне воцарилась тишина.

— Я не могу поставить точку, не могу перевернуть страницу. У меня ни с кем и не складывается из-за этого. Я понимаю, это глупо. Прошло столько лет, я и он были подростками. Он, скорее всего, меня уже не помнит, а может, и забыл, как уехал, но он засел, — она сглотнула, ком в горле, — засел где-то здесь, я не могу его вытравить, — потёрла в районе груди, — он не обязан был меня любить, никто не обязан любить кого-то взамен. Я просто хотела знать, что хоть что-то для него значила. Неужели я была недостойна пары слов или дружеских объятий. Неужели я была ему в тягость… Тогда зачем он был добр ко мне, зачем поддерживал меня, помогал мне и прицепил тогда эти чёртовы шарики к моему забору, даря надежду.

— Ты о гелиевых шариках, после того, когда я бросил тебя в воду?

— Да, — повернулась она, сморкаясь в салфетку, — откуда ты знаешь? Вы вместе покупали?

— Ты думала они от Итачи? — запрокинул он голову, потерев лоб. — я же прикрепил записку с извинениями.

— Какую записку, — захлопала она глазами, непонимающе посмотрела на него, не совсем понимая о чём идёт речь.

— Неужели упала? Вот чёрт. Я…мне было ужасно стыдно за свой поступок. Я сразу понял, что ты не лезла в воду, из-за того что не умела плавать. Вспомнил себя, когда папа учил меня плавать. Также барахтался, — шмыгнул Шисуи, яркий свет от экрана, осветил его лицо, он зажмурился, — Мне нужно было помочь тебе, побежать, извиниться, но я растерялся и, мягко говоря, опешил от реакции Итачи. Я стоял как вкопанный не зная, что предпринять. Без понятия, что на меня нашло тогда, но твоё вечное таскание за Итачи — раздражало. Вы оба в тот период меня, по правде говоря, бесили, — взмахнул он рукой, продолжая щуриться.— Вы явно что-то друг к другу испытывали, симпатизировали. Только ходили вокруг да около: Итачи отрицал, что ты ему нравишься, ты не решалась признаться, что он нравится тебе. Я хотел, чтобы вы наконец-то выяснили отношения и подумал, что если сделаю нечто провокационное, он непременно заступиться за тебя, тем самым выдаст свои чувства. Но он ничего не сделал. Я думал, он наорёт на меня, поругается, поможет тебе, побежит за тобой… Но… он ничего не сделал! И тогда я подумал, что может быть ошибался на его счёт. В начале я не хотел извиняться, решив, что ты нас сдашь. Однако ты никому о случившемся не рассказала. Чему я был сильно удивлён. А потом твоя мама сказала, что ты заболела. Я понял, что из-за меня, и мне хотелось хоть как-то загладить свою вину. Я подумал, что разноцветные шарики поднимут тебе настроение, а моё письмо хоть как-то тебя успокоит. Но почему тогда ты со мной общалась? — наклонив голову вбок, спросил он её. — Я бы, наверное, после такого даже не разговаривал.

— Ты был другом Итачи и был для него важен. Мне казалось, если я стану в позу, то причиню ему боль, поставлю перед выбором. Я знала, что такое выбор между дорогими людьми и не хотела этого для него. Тогда я думала, что дорога для него, — она усмехнулась, вытирая слёзы тыльной стороной ладони, — странно, но именно эти шары, стали для меня сигналом, что я для него не просто друг. А они были даже не от него.

— Я могу найти Итачи. Ты можешь встретиться с ним, — сказал он сглотнув. В его взгляде промелькнула грусть и на густых пушистых ресницах, застыла слеза.

— Не надо. Мне пора наконец таки поставить точку, раз и навсегда и признать, что я для него ничего не значила, — всхлипнула она.

— Изуми, я давно хотел тебе сказать…

— Тогда, ты ведь соврал про непогоду и оборванные провода? — подавляя рвущийся наружу крик, спросила она.

— Да, — выдохнул он, — Изуми, я хотел тебе сказать, — она потянулась к нему и робко поцеловала.

— Я готова перевернуть страницу и начать новую, — прошептала она в губы, он обхватил её щеки ладонями и углубил поцелуй.

Экран потух и машины отъехали, оставив их одних на просторной парковке.

Шисуи целовался нежно: с осторожностью мял губы, проводил ласково пальцами по скуле, подбородку, бережно гладил по волосам. Отстраняясь лишь на короткий миг, утыкался носом в изгиб её шеи, тяжело и громко дыша. Его руки были особо мягкими и тёплыми, когда забирались ей под свитер, скользя по пояснице, выше он не поднимался — то ли боялся сорваться, то ли спугнуть. Изуми была благодарна ему за то, что не торопил, не давил, давал время привыкнуть, разобраться с той гаммой неизвестных до сегодняшнего дня чувств и ощущений — приятных и будоражащих.

Порой Шисуи прислонив голову к спинке дивана, томно полуприкрыв веки, наблюдал за ней, водя бездумно пальцами по её колену, во всей позе сквозила странная боль, которую Изуми почти ощущала, та просачивалась через кожу медленно тягуче и неприятно отдавала в сердце. Было ли это связано с болезнью отца, или какими-то проблемами на работе, она не знала, но стоило спросить, как он тут же прятался за улыбкой и говорил, что просто устал. Понимание, что не хотел делиться с ней своими переживаниями, коробило её, но она старалась не подавать виду и лишь приободряюще трепала по щекам. Не говорит — значит, не доверяет. А доверяет ли она ему? Как-то задалась вопросом, водя утюгом по его рубашке. Было в нём что-то неподвластное рассудку и незнание — пугало. Она боялась обжечься, разбить своё сердце в дребезги, после чего уже не сможет его собрать.

— Я люблю тебя, — шепнул он в ухо, приобнимая сзади и целуя в щёку.

Изуми молчала, не зная, что ответить. Любила ли она его? Нет. Она не могла назвать это чувство любовью, ведь помнила, как млело сердце, стоило Итачи невзначай дотронуться до волос, задеть руку. Всё тут же вылетало из головы и расплывалось перед глазами, дыхание перехватывало и ноги становились ватными, казалось, ещё чуть-чуть и упадёт прямо на пол. А когда он звал её мягко «Изуми» указывая на ошибку в тесте, всё внутри неё трепетало, словно сотни бабочек одновременно замахали крыльями в её животе и на душе становилось невыносимо светло и легко, хотелось обнять весь мир и подарить тепло. Может из-за того, что была в подростковом возрасте и влюблённость была невинна и по-детски чиста. Достаточно было просто идти рядом и изредка, когда он засыпал за столом в библиотеке, осторожно дотрагиваться до его волос подушечками пальцев и ощущать лёгкое покалывание на коже.

С Шисуи же было всё иначе: жарко и невыносимо душно. Её живот сводило мучительной истомой, она вся напрягалась от его поцелуев, мышцы натягивались до предела до ноющей боли и всё тут же спадало, когда он едва ощутимо проводил по коже. От внезапного расслабления Изуми тихо стонала, получая истинное удовольствие. Он открывал в ней новую её: немного наглую, смелую, жадную. Будто у него были ключи от всех замков в её сознании. То, что испытывала к нему было интересом сродни животному, и язык не поворачивался назвать это любовью. Когда он признавался ей, Изуми по большей части молчала, чувствуя смятение и укол совести из-за того, что не может дать ему взамен то, что он в действительности желает. Отпускать ей его не хотелось, так как рядом с ним чувствовала в себе жизнь, словно не кровь текла по венам, а необузданная горная речка в Конохагуре, поэтому и удерживала своим молчание, как бы кидая обглоданную кость голодной собаке.

— Нужно купить новую рубашку, — сказала она, заметив потрёпанную манжету при глажке, — тут уже нитки повылезали.

— Всю неделю собирался дойти до торгового центра, — ответил Шисуи, разомкнув объятья и поцеловав в макушку, зашёл на кухню. Открыв холодильник, достал воду, сделав глоток, вернул, — в этом городе освобождается место в одном из филиалов нашей компании. Я думаю, перевестись, — облокотившись о стену, он сложил руки перед собой и посмотрел в потолок, — я поживу у тебя, пока не найду квартиру?

— Конечно, но почему бы тебе не переехать ко мне. Раз мы с тобой вместе…но если не хочешь, то…

— Хочу, конечно, хочу, — заулыбался он и, подойдя к ней, притянул к себе, забирая утюг из рук, — подумал, если не предложишь, то нагло у тебя заселюсь под предлогом поиска жилья.

— Хитрый жук, — хихикнула она, и прищурившись взъерошила его непослушные волосы. — Ты не хочешь подстричься? — спросила, убрав кудрявые локоны с глаз, — разве тебе не мешают?

— Надо бы…всё никак не получается. А ты можешь?

— Если хочешь на лысо, то не вопрос.

— Да тут ничего сложного, тут обрезать, здесь обрезать и, всё.

— Да, конечно, — приподняла она бровь, — потом не жалуйся, что я тебя покромсала и тебе стыдно идти на работу.

Когда он уехал в этот раз, Изуми почувствовала тоску по нему. Возвращаясь домой, поворачивая ключ, надеялась, что в комнате горит свет и он встретит её в узком коридоре, по-глупому улыбаясь. Приготовит слипшиеся макароны, а она поворчит немного, что перевёл продукты, а потом съест за обе щёки, потому что безумно вкусно. На работе телефон не пропадал из поля зрения и режим беззвучный был отключён, чтобы не пропустить от него сообщение. Шисуи возник перед ней через неделю с чахлым алое в одной руке и дорожной сумкой в другой. Выглядело как-то комично, что не выдержав, она расхохоталась до слёз. Вещей у него было немного: две коробки книг и один чемодан. Внутренне она на него немного злилась, поскольку за время его отсутствия освободила половину полок и разгрузила балкон. «Мог бы предупредить, что живёт как монах!» — говорила себе под нос, расставляя книги.

Жить с ним оказалось непросто, временами он так её раздражал, что хотелось огреть чем-то по голове. Он любил разбрасывать вещи, а потом полдня искал их, и постоянно спрашивая, куда она их убрала, ведь не могли же они взять и исчезнуть. Делал влажную уборку так, что казалось ещё несколько раз и ламинат вздуется от накопленной влаги, и арендодатель предъявит кругленький счёт. Мог постирать белые и цветные вещи, не подумав их разделить. А о деликатной стирке даже не слышал. Так была угроблена пара её любимых кофт и платье.

— Эй, ты чего? — спрашивал он, когда она почти плача вытаскивала изжёванную окрашенную ткань из стиралки.

— Ничего, — шипела она, вытирая слёзы.

— Я куплю тебе новую. Не расстраивайся так, — искоса поглядывая на неё и заламывая руки, говорил он — я правда не знал, что её нужно стирать при тридцати градусах. Мы прям сейчас пойдём, и я куплю такую же, или лучше.

— Не надо, — сказала Изуми с обидой в голосе и встав, стала развешивать бельё на сушилке.

— Судя по голосу — надо.

— Я сказала, не надо мне ничего покупать, — процедила каждое слово сквозь зубы, нервно отряхивая наволочку, — ты не понимаешь.

— Может объяснишь?

— Нет, — буркнула она, потянувшись за носками.

— Так не пойдёт Изуми. Я виноват и действительно сожалею, что испортил твои вещи, как мне ещё извиниться, чтобы ты меня простила, — раздражаясь проговорил Шисуи, обхватив её за плечи.

— Ты не понимаешь, — шмыгнула она, утирая слёзы, — это была счастливая кофта. Я в ней сдала три экзамена и все с отличием! Через месяц мне проходить аттестацию — теперь я её завалю.

— Ты это серьёзно, — хохотнул он в кулак.

— Я знала, что ты будешь смеяться, поэтому не хотела объяснять.

— Изуми, ты меня иногда поражаешь, по-твоему ты сдала экзамены хорошо не благодаря своим знаниям, а с помощью кофты, которая обладает странными магическими свойствами. Только не говори, что ешь кацудон перед экзаменами.

Она посмотрела на него, нахмурив брови, отчего он ещё больше разразился смехом.

— Бесишь! — прошипела она, ткнув локтем в бок и вышла из ванной.

— А есть несчастливые вещи? — крикнул он, не унимаясь.

— Отстань!

Также Изуми выводила его беспечность, сходив в магазин и купив яйца, он мог придавить их другими продуктами или нести так, что парочка всегда была разбитой. А о том, что нужно иногда обращать внимание на дату выпуска, не могло быть и речи. Эта невнимательность очень удивляла её, ведь жили они с отцом вдвоём и должны же у него быть хоть какие-то элементарные навыки. Как он с этими знаниями дожил до своих лет, оставалось загадкой.

— Что-то интересное? — спросила она, усаживаясь к нему на диван, прижавшись к его плечу. Он так сосредоточенно смотрел в телефон, что даже не заметил, как она пару раз щёлкнула пальцами перед глазами. Раздираемая любопытством, выхватила телефон, из-за чего была в мгновение опрокинута на лопатки и придавлена весом его тела. Экран быстро потух, Изуми с досадой цокнула языком.

— Верни, — хмуро произнёс, явно чем-то озабоченный. Видя его серьёзную физиономию, захотелось немного подразнить, чтобы разгладить пролёгшую между бровей складку.

— Нет, — наморщила она носик и крепко сжала телефон, — покажи, что ты читал или смотрел.

— Изуми, верни телефон, — мрачно приказал он, зло посмотрев в её глаза. Теперь узнать, что же там было, стало жизненно необходимо, — это по работе.

— Если по работе, то почему бы не показать? — съехидничала она, выгибая бровь, — ты…смотрел… порно?

— Порно?! Что у тебя в голове? — усмехнулся он, наконец-то улыбнувшись, — И в кого я влюбился? — его руки легли на бока, в глазах засверкало коварство и поздно поняв, что он собирается делать, девушка попыталась вырваться.

— Простиии, простиии, — заливаясь смехом и выронив телефон, вопила Изуми, пытаясь отбиться. Решив по-видимому наказать её, он не обращал внимания на мольбы, продолжая щекотать бока. Она обхватила его таз ногами, обвила шею и, притянув к себе, впилась в губы требовательным поцелуем. Растерявшись, он робко ответил, убрав руки. В ушах зазвенело, и кровь прилила к голове, когда их языки соприкоснулись, пытаясь вытеснить друг друга, сердце заходило ходуном, стоило ему на секунду отстраниться, слегка прикусить нижнюю губу и снова припасть, перекрывая воздух. Жгучее желание разлилось по телу, рука скользнула под его футболку, ногти оцарапали напряжённый живот. Шисуи вскочил как ошпаренный, перевёл дыхание и посмотрел на неё блуждающим, почти безумным взглядом.

— Не делай так больше, иначе я не отвечаю за последствия, — дрожащий голос выдавал волнение.

Она тихо хохотнула, свела брови и, напустив важности, громко сказала:

— Понимаю всю серьёзность положения, и готова принять последствия.

Шисуи наклонил голову в сторону, посмотрев, отчего-то на неё с грустью, отвёл взгляд и, подняв телефон с пола, вышел из дома, громко хлопнув дверью. Оставив в недоумении сидеть и гадать, что она не так сказала. Поправив волосы и одежду, откашлялась, и пройдя в свою комнату, достала телефон из сумки и напечатала:

«Я чем-то тебя обидела?»

Ответа не последовало и, нервно грызя ноготь на большом пальце, почувствовала себя виноватой. Не выдержав молчания в гробовой тишине дома, позвонила. Трубку, к её удивлению, он взял сразу.

— Ты где? — обеспокоенно спросила, подойдя к трюмо, стала бездумно перебирать вещи.

— В супермаркете вспомнил, что у нас закончился кетчуп.

— Ааа, — протянула она, закусив губу и быстро направилась на кухню, проверять холодильник. Кетчуп действительно закончился, — Шисуи…

— Да.

— Я что-то не то сказала, — он молчал, отчего она забеспокоилась сильнее. На заднем фоне диктор сообщал об акции на йогурты, — если я чем-то тебя обидела, извини. Я хотела пошутить, ты был таким серьёзным.

— Нет.

— Что нет?

— Не обидела.

— Тогда почему ты ушёл?

— Вспомнил, что у нас закончился кетчуп. Тебе что-нибудь взять?

— Нет, не надо, — абсолютно не понимая, и прижимая телефон к уху ответила она.

— Точно? Может шоколад или пирожное? Могу в пекарню забежать и купить свежую дынную булочку.

— Нет, спасибо, сладкое не хочется.

— А знаешь почему?

— Почему?

— Мои поцелуи слаще мёда.

Изуми тут же отключилась, возвела глаза к потолку. И чего она так распереживалась за него, когда ему лишь бы вывести её из равновесия.

— Не включается？Сломался?

— Кажется, — пробубнила Изуми под нос, быстро взглянув на Шисуи, который облокотившись о дверной косяк, сложил руки перед собой.

— Ты уверена, что воткнула шнур в розетку? — шутливо ухмыльнулся он, явно припоминая недавний случай с принтером, который она забыла подсоединить к ноутбуку и сокрушалась полчаса, почему документы не печатаются.

— Я уж не совсем дура, — зашипела Изуми, продолжая гнуть шнур и крутить ручку то вправо, то влево, — а тогда, я так торопилась, что совсем забыла про usb кабель. Это был единичный случай! Лучше бы помог, чем строить из себя умного. Случаем не твоя ли рука к этому причастна? — прищурилась она, испытывающе на него посмотрев, — вчера всё работало прекрасно.

— Нет, — ухмыльнулся он, подойдя к ней и обняв со спины, уткнулся носом в затылок — и почему ты всегда винишь меня за косяки? Я, в отличие от некоторых, с техникой на ты. А вот кое-кто умудряется почти каждый месяц ломать ноутбук, удаляя жизненно важные драйвера с компа. И вот тут, случаи были не единичными. Сейчас припомню, сколько раз я переустанавливал…— его руки залезли под свитер, нежно огладили живот, отчего её бросило в жар, и на щеках появился румянец, — четыре… — полушёпотом сказал он, перекинув волосы на одну сторону.

— Откуда я знала, что это такое, — возмутилась она, пытаясь остановить блуждающую по телу руку. Файлы показались ей тогда подозрительными и подумав, что схватила где-то вирус, незамедлительно удалила, из-за чего вначале пропал звук, затем застыла картинка на рабочем столе и вскоре, и вовсе всё исчезло. Шисуи вернувшись с работы, застал её в истерике: вся жизнь потухла вместе с экраном. Протянув стакан с водой, он задал пару наводящих вопросов, прогнав её с места, начал возиться, нажимая на клавиатуру, под её всхлипывания. Когда всё вернулось, она долго хлопала мокрыми от слёз ресницами и в порыве, чуть не задушила его в своих объятьях. — И это было лишь, — Изуми тут же замолчала, когда он прошёлся пальцами вдоль шеи, мазнул губами по коже. Мелкая дрожь пробила её, и нижнее бельё намокло, вцепившись пальцами в столешницу и зажмурив глаза, Изуми попыталась справиться с нарастающим возбуждением. Он её дразнил, не позволяя себе больше, ждал, когда она сама попросит, однако стоило проявить инициативу, как Шисуи отталкивал её. Оставляя возбуждённой и неудовлетворённой. Может хотел, чтобы она умоляла его? И в действительности она была почти на грани. Ночью, лёжа в постели, всё чаще стала ласкать себя, представляя его руки, а тихое размеренное дыхание за стенкой, подливали масла в огонь. Как-то тяга к нему стала такой невыносимой, что, спрыгнув с кровати, она прошлась на цыпочках и застыв у двери, повернула обратно. Ей подумалось, что он скинет её со своей постели и пристыдит. Это было вполне в его духе. — Два раза …ох, — протяжный вздох вырвался наружу, — не ври!

— Три раза, — поправил он, резко развернув к себе, прижал к столешнице, та больно впилась в поясницу.

— На третий он сам сломался… я ничего не удаляла, — у неё спёрло дыхание от его взгляда, полного любви и нежности. Никто никогда не смотрел на неё так, словно она была бесконечной вселенной, а он потерянным путником. Сейчас Шисуи выглядел беззащитным и ранимым, уголки его губ расплылись в мягкой улыбке. Грудь наполнилась тёплой нежностью к нему. Сердце забилось сильнее, время застыло, бархатные ресницы слегка подрагивали — завораживали. Сейчас он был удивительно красивым — эфемерным.

— Всё дело в твоей энергетике, — магия тут же развеялась.

— О, и кто тут заговорил об энергетике, — вспылила Изуми, приподняв бровь, — мистер неверующий…

Шисуи подкалывал, называл чушью её веру в приметы, суеверия и призраков. Скептически относился к рассказам о морге, что спускаясь на цокольный этаж, ощущала души усопших. « Ты просто себя накручиваешь, вот и всё. Морг сам по себе неприятное, холодное место, а дальше твой мозг, просто дорисовывает картину», — говорил он, наматывая её локон на свой палец. Однажды он так её напугал, резко появившись в дверях её комнаты с накинутой поверх белой простыней и криком «бууу», что она остолбенела и минут пять таращилась с открытым ртом, не находя подходящих слов. Порой он был полным придурком, и читая его статьи, всегда удивлялась, как в такой голове могло рождаться что-либо толковое.

— Иногда ты такая злая, что техника воспламеняется от твоего гнева, и я готов поверить, что в тебе сидит маленький дьяволёнок, — сказал он, слегка прикусив её нижнюю губу, подразнивая, — который мне безумно нравится.

Её возмущение тут же заткнули глубоким поцелуем. Захлёбываясь от переполнявших её чувств, Изуми вцепилась как кошка в плечо, пытаясь удержаться на ватных ногах. Шисуи прижался к ней сильнее, почувствовав его возбуждение, её всю затрясло, обвив шею, она притянула его к себе, не давая сбежать. Не в этот раз. Его руки протиснулись под лифчик и стали мять грудь, Изуми сладостно застонала, теряя связь с реальностью. Тепло разливалось по венам, воспламеняло тело, живот приятно, мучительно скручивало, а трусики стали настолько мокрыми, казалось, влага вот-вот проступит на джинсы. Сердце пульсировало в висках, напряжение возрастало с каждым касанием, она горела и ей хотелось гореть и дальше в обжигающем сладостном огне. Руки потянулись к его джинсам и расстегнув дрожащими пальцами пуговицы, она прошлась поверх хлопковой ткани по затвердевшему тёплому члену. От смелости собственных действий, предвкушения, что он окажется в ней, её пробила мелкая дрожь и по коже пробежались мурашки, дыхание тут же участилось, стало рваным.

— Оста…новись, Изу, — прорычал он, срываясь на тяжёлый шёпот, прижавшись своим взмокшим лбом к её лбу.

— Не хочу…не хочу останавливаться. Я хочу тебя, — борясь с окутывающей её лихорадкой, прошептала с приглушённым хрипом, пытаясь поймать его губы. Как же ей хотелось, чтобы он замолчал, впился поцелуем, сжал в объятьях до боли в рёбрах.

— Хочешь меня, и всё? — обхватив её лицо, Шисуи заставил посмотреть в затуманенные страстью глаза. Он хотел её, видела — ощущала.

— Да, — облизнула она губы, не понимая, что он хочет от неё услышать. Сердце продолжало бешено стучать в груди.

— Ты хочешь…чтобы я, — он провёл большим пальцем по нижней губе, — тебя трахнул? — последнее слово, Шисуи сказал с таким надрывом, отчего она вздрогнула.

— Да, я хочу, чтобы ты меня трахнул, — повторила Изуми, думая, что это какая-то игра и грубые слова больше заводят (она как-то читала об этом статью), и если бы попросил произнести её что-либо ещё, то с нетерпением сделала это, так как до судорог в ногах хотела продолжения.

— А я не хочу тебя трахать.

— Что?! — непонимающе нахмурилась, пытаясь осознать происходящее. — Тогда зачем всё это?!

— Неужели ты не понимаешь, Изуми. Я бы сделал это давно, если бы хотел от тебя только этого, — тихо произнёс он, нежно проводя по щекам и убирая волосы назад. Взгляд блуждал по лицу, и она не могла понять, куда он смотрит.

— Тогда чего ты от меня хочешь? — сглотнула подступающий к горлу ком.

— Я хочу, чтобы ты меня полюбила. Я хочу заниматься с тобой любовью. Хочу в твоих глазах увидеть себя. Сейчас же в них только желание.

— Разве этого мало?

— Мне мало… Я жадный, — грустно улыбнулся он, отводя взгляд, застегнул ширинку. Взяв тостер со столешницы, он поднял на уровень глаз, прищурился, как бы выявляя причину поломки, — Я попробую починить. Я видел где-то отвёртку, пойду поищу…

Он снова уходил, и перехватив за запястье, Изуми попыталась его остановить.

— Ты боишься?

— С чего ты взяла? — ухмыльнулся, вернув тостер на место.

— Ты боишься, того, что будет после.

— Нет, я вроде понятно объяснил, чего я на самом деле хочу.

— Но это же глупо! Ты мне нравишься, и я хочу этого. Почему бы нам не переспать, я не заставлю жениться на мне, не переживай. Только не говори, что ты ни с кем не спал без любви?

— Спал, — прямо ответил Шисуи, смотря ей в глаза, — и не раз. Но ты не все, когда же до тебя дойдёт!

— И много у тебя было? — пробубнила она, потупив взор. Изуми никогда не питала иллюзий, что являлась единственной и неповторимой для него, однако его честный ответ, заставил в каком-то смысле почувствовать укол ревности.

— Зачем тебе знать, — приподнял её лицо за подбородок.

— Их было так много? — на самом деле, ей совсем не хотелось знать правду.

— Нет, — отрезал он, — и лучше бы их не было вовсе. Прекратим этот разговор, — выдохнул Шисуи, бережно убрав прядь её волос за ухо, — я не хочу ссориться из-за этого. Не хочу, чтобы ты оценивала меня по этим отношениям. То что было до тебя, не имеет никакого значения. Это была другая жизнь, где не было тебя — это был другой я, — он приобнял её, прижав к своей груди. Его сердце стучало как молот. Шисуи погладил её по волосам и осторожно поцеловал в макушку.

— Отвёртка на балконе, — еле слышно сказала она, — ты уверен, что сможешь починить? — с сомнением спросила, глядя на тостер, который служил верой и правдой без малого два года, и каждое утро выручал с быстрым завтраком: выплёвывая хрустящие тёплые ломтики, на которые она намазывала толстый слой апельсинового джема.

— Не обещаю, но попробую. Не выбрасывать же Джоанну, — протянул он, широко улыбнувшись.

— Это Джимми!

Как-то войдя на кухню, Шисуи застал её говорящей с тостером и изогнув в удивлении бровь, спросил, не двинулась ли она умом, за что ему в лицо тут же полетела тряпка. Была у неё странная привычка одушевлять предметы и давать имена, а порой хвалить за проделанную работу. Когда они переезжали из Конохагуре и перетаскивали часть вещей в подвал, у Изуми сжималось сердце, ей казалось они чувствуют себя брошенными, потерянными и по своему плачут. Помниться мама в детстве попросила сложить игрушки в коробку и отнести в детский дом или сад, тогда она провела целый день с ними, прощаясь. Рассказав обо всём Шисуи, ожидая от него новых подколов, к удивлению, встретила понимание. Он поделился, что когда ему было невыносимо трудно и одиноко, разговаривал с цветком алоэ.

— Может, он почувствовал себя ненужным, заревновал и решил сломаться? — тихо засмеялась Изуми, от своего глупого предположения.

— Ну, на самом деле, я его понимаю. По многим параметрам, он проигрывает мне. Скорее всего, у него депрессия, — подыграл он, похлопав по корпусу, — я должен поговорить с ним с глазу на глаз, чисто по-мужски. Привести его в чувства.

— Хорошо. Я тогда поеду в центр, встречусь с одногруппницей. Она обещала поделиться конспектами.

— Если будешь поздно, позвони, я тебя встречу.

— Я на пару часиков, не беспокойся.

По возвращении Изуми застала его на кухне, ковыряющимся в разобранной технике. Надев очки, он скрупулёзно рассматривал шурупчики, пружинки, периодически заглядывая в телефон и прокручивал видео, приговаривал под нос: «Да, точно. Это должен быть ты. Нет. Тц». Его всё настолько поглотило, что даже не обратил внимание, как она вошла и зашуршала пакетом с продуктами.

— Ты скоро?

— Изуми, ты разве, не должна была встретиться с подругой? — встрепенувшись, снял он очки, крутя в руках отвёртку.

— Я уже вернулась.

— Серьёзно? — глянул на часы, — я даже не заметил.

— Ты скоро закончишь? Мне нужно ужин готовить.

— Я…не знаю, — почесал затылок, взглянув на весь беспорядок на столе, — вроде немного осталось. Я подвинусь, — он аккуратно собрал все разбросанные винтики, поставил подле себя, — тебе хватит места?

— Вполне.

— А что будет на ужин?

— Говядина с овощами и жареным рисом.

— Может приготовишь гюдон?

— Я посмотрю, есть ли у меня мирин, — Изуми потянулась к полке с приправами и соусами, взяв коробку, стала перебирать бутылочки, — будет тебе гюдон.

— Спасибо. Как прошла встреча? — вернувшись к работе, поинтересовался Шисуи.

— Отлично, посидели в кафе, поболтали. Потом позвонила мама, сказала, что купила тур в Хаху и не сможет приехать ко мне.

— Ты расстроилась?

— Не то чтобы…мне иногда с ней трудно. Тёплых отношений, как обычно бывает у матери с дочерью, у нас нет. Иногда, я не знаю, о чём с ней говорить. Мне хотелось рассказать о тебе, но потом передумала.

— Почему?

— Мама у меня консервативных взглядов, — хмыкнула она, — не одобряет совместное проживание с мужчиной без уз брака.

— В этом она схожа с моим отцом. Он тоже не считает это нормальным.

— Странно, что они так и не сошлись…

— Тебе тоже казалось, что они друг к другу неравнодушны?

— Да, — протянула она, смеясь, — помню, меня немного пугала мысль, что мы с тобой можем породниться.

— А я боялся, что если твоя мама станет моей, то мне придётся постоянно ходить опрятным и прощай мои посиделки с друзьями. Как вспомню, как она меня отчитывала за прогул, так коленки трясутся.

— Да, она может нагнать страху, — от лука защипали глаза и, отложив в сторону нож, она посмотрела наверх и быстро заморгала.

Стоя у плиты, поджаривая мясо, она изредка поглядывала на его сгорбленную спину, нервные подёргивания, почёсывания затылка; улыбалась слушая его вздохи и кое-как сдерживала смех, когда матерился, ругая блогера, который не мог толково объяснить. В этот момент он показался ей таким родным, близким. Хотелось уткнуться между лопаток, прижаться к широкой спине, почувствовать тепло и защиту. Может это и была любовь, не та от которой бабочки в животе и хочется летать, а другая — уютная, приземлённая, домашняя. Когда тебе просто хорошо и комфортно рядом. Словно почувствовав её пристальный взгляд, Шисуи обернулся, снял очки и зачесал волосы назад.

— Кажется, всё. Нужно проверить.

Щелчок и всё в мгновение погасло, и лишь фитиль от плиты искрился голубым светом.

— Кажется щиток выбило, — с досадой прошептал он, — Уверяю, это щиток, техника не сгорела.

Изуми подошла к нему и обняла.

— Я люблю тебя, — прошептала она, слёзы навернулись на глаза.

— Что ты сказала, — сглотнул он, касаясь её волос.

— Что люблю тебя.

— Если ты так хочешь со мной переспать…то не…

— Помолчи, пожалуйста, — она встала на цыпочки и коснулась губ, — просто поцелуй.

Мясо в тот вечер сгорело, и гюдон они так и не поели.

Доктор Акира похвалил её за работу, сказав перед уходом, что из неё получится хороший терапевт, если она перестанет принимать всё близко к сердцу. Изуми как-то расплакалась, когда пришла женщина с запущенной болезнью и с ребёнком на руках, и ему пришлось успокаивать пациента, орущего ребёнка и её. «Твоя голова должна быть трезвая. Сердце — спокойное. Ты должна думать лишь о том, как помочь пациенту». Она старалась, но не всегда получалось, в особенности когда приходили молодые в расцвете сил и, смотря на их анализы, становилось понятно — неизлечимо больны.

Домой Изуми не торопилась, Шисуи уехал по делам и уже как неделю отсутствовал. Изредка звонил, чтобы спросить: поела ли она, оделась тепло и вернулись ли вовремя домой (словно она маленький ребёнок, за которым нужен уход). Попрощавшись со всеми, закуталась сильнее в шарф, проверила, не пропустила ли от него сообщение или звонок. Приблизив фотографию с мессенджера, долго пялилась на счастливую рожицу, и проведя по экрану, глупо улыбнулась. Сердце наполнилось щемящей нежностью, так хотелось коснуться его вечно небритого лица, провести по взлохмаченным волосам, потереться о щёку.

— Ты ещё здесь? — спросила появившееся из-за спины старшая медицинская сестра. Изуми, подпрыгнув, тут же спрятала телефон в кармане пальто. — Парня от меня прячешь?

— С.с чего ты взяла? — заикнулась девушка покраснев.

— Видно по твоему лицу. Влюбилась, — засмеялась Наоми, шутливо отмахнувшись, — глаза сияют, улыбка не сходит. Даже походка стала лёгкой.

— Это так заметно, — дотронулась до рта. Встретившись со своим отражением в настенном зеркале, пристально вгляделась в свои черты, пытаясь найти изменения, но видела лишь тени под глазами, усталость и трещинки на губах.

— Влюблённую девушку всегда заметно. Кто-то из наших? Ну, давай, рассказывай, — ткнув локтем в бок, завалила вопросами, — Я его знаю? Рентгенолог? Он давно в твою сторону смотрит.

— Что?! Нет…не из наших. Мы учились с ним вместе в одной школе, недавно встретились и как-то сошлись.

— Похоже на начало увесистого романа. Ладно, я пошла. Мой ненаглядный уже приехал.

— Пока, — прошептала она, печально вздохнув.

Ей тоже хотелось, чтобы её встретил Шисуи, не обязательно у порога больницы. Достаточно открыть дверь, увидеть свет в коридоре, его макушку, выглядывающую из-за угла, наспех приготовленный ужин на столе; почувствовать тёплые крепкие руки на своей талии, вдохнуть запах терпкого одеколона, утонуть в его глазах и понять, что больше не одна и есть смысл возвращаться домой пораньше.

Медленно спускаясь по лестнице, она ловила себя на мысли, что безумно скучает по разбросанным вещам, заляпанному зеркалу и возмущённому крику из ванны: «Чёрт, Изуми! Ты можешь не мыть посуду, когда я принимаю душ!»

Автоматическая дверь открылась, на улице шумела метель. Ледяной колючий ветер ударил в лицо мелкой изморозью, выбивая воздух. Она задержала дыхание, накинула капюшон на голову и прищурившись, посмотрела вдаль. Сквозь пелену мокрого снега, прислонившись к фонарному столбу, съёжившись, без шапки, одиноко стоял Шисуи. Подумав, что ей мерещится, пару раз моргнула, пытаясь отогнать мираж. Парень поднял голову и, заметив её, помахал рукой, двинувшись навстречу. Не успела она сбежать по лестнице, как оказалась в крепких объятьях, холодные губы утянули в поцелуй, не давая опомниться. Касаясь пальцами мокрых щёк, проводя по заиндевелым волосам, Изуми ощущала себя внутри снежного шара, того самого, что папа подарил ей на десятое Рождество, который пылился сейчас на подоконнике в её квартире.

— Почему ты не сказал, что приехал? — спросила, с неохотой оторвавшись от него, пристально вглядываясь в глаза, пытаясь уловить изменения.

— Хотел сделать сюрприз, — просто ответил он, очертив линию губ.

— Но сколько ты стоял здесь? Боже, если бы я задержалась, — ужаснулась она, вспомнив, что хотела остаться.

— Ждал бы всю ночь.

— Ты совсем больной! — возмутилась и тут же улыбнусь. Хоть это было безумием, но в душе она была чертовски рада его появлению и его глупому ожиданию.

— Я готов ждать тебя днями на пролёт под грозовыми тучами, ураганом и жутким снегопадом.

— Не делай так больше, — серьёзно сказала Изуми, понимая, чем чреваты такие выходки.

— Да брось ты, разве ты не обрадовалась тому, что я тебя тут жду, — хитро улыбнулся Шисуи, натягивая её упавший капюшон.

— Обрадовалась, — стыдливо проронила, пряча виновато глаза, — но не стоит повторять.

— В тебе совсем нет романтики. Доктор, может, вы пропишете какое-то лекарство? Кажется, я полюбил самую неромантичную девушку на свете.

— Твоя романтика закончится соплями и температурой. Я призываю к здравому смыслу.

— Но мне нравится это безумие, — засмеялся Шисуи, поднял её и закружил в воздухе, под завывания ветра.

— Верни меня, Шисуи, — сказала Изуми, вцепившись в его руки. Сейчас он и впрямь был похож на сумасшедшего, — поехали домой.

— Мы поедем, только не домой.

— А куда? — приподняла недоверчиво бровь.

— Секрет, — хитро прищурился он, щёлкнув её по носу.

На углу они поймали такси и, тихо сказав водителю адрес, он пересел на заднее сиденье. Щёки его были красными от мороза, снег таял на волосах, превращаясь в прозрачную росу, скатывался каплями дождя по коже, растекался тёмными пятнами по куртке. Он стряхнул с волос мокрый снег, размазал рукой воду по лицу, и откинувшись на сиденье, искоса взглянул на неё.

— Я так соскучился. А ты скучала по мне? — наклонился он, шепнув ей на ухо, и прикусил мочку. Она чуть не пискнула и, посмотрев на макушку водителя, тут же стала серьёзной, напряглась. Целоваться при людях было неловко и непривычно.

— Не здесь, — пресекла Изуми, немного отодвинувшись.

— Как скажешь, — кротко сказал он, взяв её за руку.

По её телу тут же разлилось тепло, спокойствие окутало тёплым одеялом. Шисуи слегка наклонил голову и поцеловал тыльную сторону ладони.

Вспомнился их первый раз, который произошёл неожиданно и непринуждённо, не оправдав всех возложенных на него ожиданий. Думала будут свечи, тихая музыка, красное вино, дорогая гостиница и шёлковые простыни. На этот случай даже прикупила красивое красное кружевное бельё, чёрные чулки в сеточку. Заливаясь краской стыда, оплатила покупку, удивляясь, как люди покупают в интим-магазинах вибраторы, в аптеках лубриканты с презервативами и сохраняют спокойствие. По возвращении спрятала глубоко в шкаф, между вещей, чтобы не увидел раньше времени.

После её признания Шисуи не торопился с близостью, и они прочно сидели на стадии поцелуев и объятий. Возможно, он ждал определённого момента, думала она, и больше не заводила разговоры на тему секса, чтобы не прослыть «озабоченной извращенкой». Единственное, что изменилось с того дня — он перебрался в её постель, донимая объятиями.

В тот день у неё был выходной. Отправив его на работу, она ещё часок провалялась в постели, затем сделала уборку в квартире, закинула всё собранное за несколько дней бельё в машинку, и принялась готовить обед. Неожиданно Шисуи вернулся в середине дня, в паршивом настроении и отказывался говорить, что случилось. Поставив перед ним тарелку с удоном, молча ушла развешивать бельё, решив, если захочет — скажет.

— Я повздорил с начальством, — сказал он, появившись в её комнате. Она оторвалась от книги, загнула лист и, отложив в сторону, села на постели.

— Из-за чего?

— Так, по мелочи. Наверное, я ещё не привык к этой работе, — почесал он затылок, расстегнув рубашку, повесил на вешалку, достал с полки спортивные штаны и футболку. — Я в душ. Пожалуйста, без мытья посуды, — пригрозил пальцем.

— Может…если есть возможность вернуться…ты попросишься обратно, — закусила она губу, убирая белую нитку со спортивных штанов.

— Я не говорю, что мне не нравится. Нужно время освоиться в коллективе. Я не жалуюсь, а говорю, что случилось. А то придумаешь всякого, распереживаешься.

— Я тут подумала, через год я закончу ординатуру и могла бы приехать к тебе. А до этого мы бы могли друг к другу ездить. Если так посмотреть, не так уж и далеко.

— Восемь часов, — ухмыльнулся он. — Я не хочу видеть тебя раз в неделю или месяц, — сказал, присев рядом. Поправил выбившую прядь за ухо, поцеловал в висок, затем в лоб, — больше никогда. Я не жалею ни о чём, и ты не думай об этом. Или ты жалеешь, что связалась со мной? — опрокинув её на постель, нависая сверху, сказал он, — так просто от меня теперь не отделаешься.

— Я даже не думала об этом. Шисуи, почему ты всё превращаешь в шутку, — серьёзно заявила она, приподнявшись на локтях, — нам нужно поговорить об этом.

— Не о чем говорить, — произнёс он в губы и, уткнувшись в шею, поцеловал.

Охнув, она размякла, обвила его руками и, прильнув к нему, слегка прикусила нижнюю губу. Его руки скользнули под кофту, нежно коснулись рёбра, прошлись по животу и перескочив на грудь, стали больно мять. Она простонала ему в рот то ли от боли, то ли от нарастающего желания. Их языки сплелись в жарком танце, не давая сделать долгожданный вздох. Перекатываясь по постели, они захлёбывались в собственной страсти, тонули в стонах, скрипе кровати, шорохе влажных простыней и диком биении сердец. Она не поняла, когда они избавились от одежды, и это было неважно, когда его влажный язык выводил узоры на её животе, очерчивал розовый ареол сосков, проходил по ключице, поднимался выше. Её руки цеплялись за волосы, плечи, царапали спину, пытались притянуть к себе, удержать. Хотелось стать с ним одним целым. Влага бесстыдно текла по бёдрам, пачкая выстиранные простыни. Его рука скользила между ног, принося боль и наслаждение.

— Ты такая мокрая, — промычал он, уткнувшись в изгиб шеи, — я больше не могу.

— Я тоже, — на выдохе сказала она, ощущая его эрекцию.

Он дышал рвано и тяжело, словно бежал стометровку. С трудом приподнявшись на локтях, окинул взглядом комнату, выискивая что-то.

— Что такое? — непонимающе спросила она; ей хотелось, чтобы он поскорее вернулся к ней.

Шисуи молча поднялся и, открыв шкаф, достал презерватив в блистере. Зажав между зубов, вскрыл упаковку. Наблюдая за тем, как он натягивает на член, Изуми залилась краской, не от стыда, а от обжигающего огня, охватившего всё тело. До этого момента мужское достоинство вызывало лишь отвращение и тошноту, позже — равнодушие. На практике ей приходилось брить мужчин перед операцией. Шисуи забрался на кровать и, прижавшись влажным лбом, посмотрел ей в глаза:

— Скажи, что хочешь этого? Что хочешь меня.

— Я хочу тебя Шисуи, — прижимаясь к его телу, зашептала и, откинувшись назад, без капли стеснения раздвинула ноги. Погладив колени, поцеловав бедро, пристроился у входа, чуть приподняв её ногу, толкнулся. Она охнула от внезапной боли, инстинктивно попыталась отстраниться, но он не дал, удерживая её. Он замер. Она недоумённо свела брови, взглянув на его потерянное лицо.

— У тебя что, в первый раз с девственницей.

— Помолчи, — раскраснелся он, отворачиваясь в сторону.

— Так, ты поэтому тянул…

— Ты можешь помолчать, — заткнул он её поцелуем, и двинувшись несколько раз, упал на неё, уткнувшись в грудь.

— И это всё? — неожиданно для себя отметила Изуми. Конечно, она не надеялась в первый раз словить оргазм, но и столь короткого действия не ожидала. Она даже не успела понять, что почувствовала: короткую боль, неприятное распирание и…

— Мне в первый раз устроить тебе марафон? — пробурчал он, поцеловав грудь, — к тому же я был на пределе, и ты слишком сильно меня сжимала.

— Я тебя ни в чём не обвиняю… Все из этого делают нечто такое, а на деле пшик. Пф-ф. «До» мне понравилось намного больше, чем «после».

Не удержавшись Шисуи рассмеялся. Скатившись с неё, стёр со лба проступивший пот и, нащупав её руку, притянул к себе и стал рассматривать её пальчики.

— Тебе не было больно?

— Совсем немного.

— Я думал будет море слёз, крови, крики… получается, зря переживал.

— Ты бы меня спросил, я бы сказала, что море крови уж точно не стоит ожидать.

— В следующий раз покажу тебе звёзды, — повернулся он, целуя её в плечо, — будешь ещё просить, чтобы остановился.

— У тебя ведь что-то случилось помимо работы. Что-то с папой? — осторожно спросила она.

— С чего ты взяла, — помрачнел он.

— Интуиция подсказывает, — она положила голову ему на грудь, сердце его стучало слишком быстро. Шисуи потянулся за подушкой, подложив под голову, посмотрел на неё. Медленно убрал налипшие пряди с её лба.

— Твоя интуиция тебя подводит, — улыбнулся он, — с папой всё хорошо.

— Я тут подумала, может, мне поехать с тобой в Коноху и навестить отца вместе с тобой.

— Зачем? — ритм его сердца участился.

— Ну, я не к тому, чтобы объявить, что мы встречаемся. Просто, скажем, что пересеклись в городе…мне кажется, он будет рад.

— Не будет, — отрезал он. Изуми почувствовала, как сильно напряглись его мышцы, и расслабленное лицо почернело от гнева, — он не хочет видеть людей и скорбные лица.

— Хорошо, только не злись. Я просто предложила.

— Я не злюсь.

— Нет, злишься.

— Изуми, мой отец — моя проблема. У тебя своих полно. Поэтому закроем тему.

Водитель высадил их у парка аттракционов, пожелав доброй ночи. Она смотрела на закрытые ворота, на высокий забор и озадаченно поглядывала на него.

— Тебе напомнить, когда у нас закрываются аттракционы?

— В этом и сюрприз. Мы должны сделать что-то безумное. Я предлагаю перелезть через забор, как в старые добрые.

— Шисуи, это охраняемая территория, и я не хочу провести ночь в тюрьме.

— Тут один охранник, и не думаю, что он что-то заметит в такую метель. Ну, давай! Раньше ты была смелее.

— И откуда ты знаешь, что он один?

— Я пришёл перед закрытием и убедился.

— Сумасшедший. Хорошо, поддень меня, — сказала она, подгоняемая азартом.

Он широко улыбнулся, и присев на корточки, поставил руку, чтобы она смогла оттолкнуться. Следом за ней в сугроб прыгнул Шисуи. Пытаясь подняться, она повалилась на снег и зарылась в него лицом.

— Всё в порядке? Ты не ушиблась? — с беспокойством спросил он, подняв её за грудки.

— Всё хорошо, — сплюнула попавший в рот снег и убрала с лица кашицу.

Метель стихла, или среди аттракционов ей было не разогнаться. Он взял её за руку и повёл вдоль занесённой снегом тропинки. Сиротливые ряды каруселей выглядели до ужаса тоскливо без людей. Да и весь парк в свете тусклой луны, изредка появляющейся из-под нависших облаков, напоминал больше фильм про зомби-апокалипсис. Казалось, выскочит один из-за угла и прокусит плоть. Шисуи остановился у детской карусели с лошадками, перелез через небольшое ограждение и открыл щеколду.

— Проходи.

Заглянув под карусель, достал небольшой пакет. Изуми в недоумении выгнула бровь. Сметая ладонями со ступенек снег, он пригласил сесть. Достав термос и кружку, разлил красноватую жидкость, туманная дымка тут же заклубилась над кружкой. Запахло корицей, гвоздикой и бадьяном.

— Сам варил, — с гордостью заявил он.

Кисло-сладкий вкус с пряными специями приятно раскрылся на языке. Изуми сжала кружку двумя руками и вдохнула рождественский аромат, перед носом возникла небольшая коробка с шоколадными конфетами.

— Очень вкусно, — улыбнулась она, делая второй глоток, закусив шоколадом.

Он поднялся на ступень выше и, присев, обнял, положив голову на её плечо.

— Что делала без меня?

— Работала и ждала тебя, — сказала она, повернув голову, чмокнула его в нос, — а ты?

— Думал о тебе…о нас.

— Ты скучаешь по тем дням?

— Скучаю, — с тёплой тоской сказал он, обнимая её крепче.

— А по нему?

— Тоже. А ты?

— Да. Мне интересно, счастлив ли он, как мы с тобой? Стал ли успешным врачом, спасает ли жизни, как всегда мечтал. Он был частью нашей жизни, и то время…проведённое вместе, было необыкновенно тёплым. Я хочу оставить в памяти только хорошее о нём. Можно?

— Оставляй, — произнёс он, поцеловав скулу, — но если он однажды объявится, знай, я тебя не отдам.

— Ты думаешь, я так легко уйду от тебя? Это была детская, наивная любовь, которая в большей степени была моей фантазией.

— Твоя первая любовь… которую ты пронесла через всю жизнь. Странный разговор, не находишь. У нас свидание, а мы говорим о твоей первой любви.

— Итачи был частью моей жизни, как и твоей.И для тебя, и для меня он значил многое. И мы не можем вычеркнуть его из воспоминаний. И раз уж мы заговорили о первой любви. Кто был твоей? — с любопытством спросила она улыбнувшись.

Метель прекратилась, ветер стих, но мороз подступал к ногам. Издали послышался лай стаи собак.

— А о собаках я не подумал, — сказал он, приподнимаясь, — Изуми, нам надо бежать, но прежде…

Шисуи поднялся чуть выше, открыл железную коробку ключом и включил рубильник. Карусель загорелась жёлтым светом, заиграла музыка, разноцветные лошадки пришли в движение. Она смотрела на эту красоту с открытым ртом, и лишь когда он схватил её за руку и дёрнул вниз, она тут же пришла в себя. Собачий лай приближался, к нему теперь добавился крик охранника. Они бежали сломя голову, скользя и спотыкаясь. Адреналин приливал к груди, кружил голову, и ей казалось, что не так страшно провести ночь в изоляторе, как быть покусанной собаками. Они перепрыгнули через забор и валяясь в снегу, затыкали друг другу рты от смеха. Прямо за стеной, охранник шипел в рацию и орал на собак, которые наперебой заливались воем. Шисуи приблизился к ней, кончики его пушистых ресниц были покрыты белым инеем, он едва коснулся её губ, обдал тёплым дыханием.

— Это ты.

— Что я? — непонимающе прошептала она, заворожено смотря в его тёмные глаза.

— Моя первая любовь, — и она растаяла, как ириска тает в топленом молоке.

Примечания:

Как же мне нравится эта парочка, и так не хочется причинять им боль.( Пожалуй это последняя глава с беззаботными днями.

Изуми только успевала переставлять красный ползунок на настенном календаре, каждый раз удивляясь, как незаметно и быстро течёт время. Вроде недавно был март, затем апрель, потом май, июнь... Оборачиваясь назад, она не могла вспомнить, чем была занята все эти месяцы, кроме как, занималась сексом ночи на пролёт. Она не знала, что происходило с ней в последнее время и как её мир сузился до одного человека, на которого стоило взглянуть и её начинало трясти от желания, и судорогой сводило всё тело. Всё это было похоже на сумасшествие и одержимость, чем на нормальные отношения. Иногда они делали передышку, когда наступали критические дни и лёжа рядом с ним на кровати, она думала, пройдёт ли у неё когда-нибудь это дикое влечение и страсть.

Порой, увлёкшись друг другом, они теряли счёт времени, путали дни, опаздывали на работу. Ей даже пришлось писать несколько объяснительных, и доктор Акира сделал пару резких замечаний, заметив её халатное и пренебрежительное отношение к своим обязанностям, пригрозил, что если она продолжит и дальше так работать, то не пройдёт аккредитацию. Она с поникшей головой выслушала его и, признав все свои ошибки, постаралась не клевать носом на рабочем месте. За месяц до долгожданного отпуска Шисуи отправили в командировку на две недели, и у неё была небольшая передышка, чтобы сконцентрироваться на более важных для неё вещах. Однако мысли о нём неожиданно вторгались, и она могла несколько минут пялиться на пациента, ощущать на себе руки Шисуи,губы, слышать смех и тихий шёпот над ухом. В такие моменты ей было ужасно стыдно и неловко за себя, но Изуми не знала, как перестать думать о нём.

От дополнительных смен она отказалась, из-за чего сильно просела финансово. Шисуи покрыл расходы на квартиру, учёбу и буквально содержал её. На вопрос, где он берёт столько денег, в то время как ему ещё приходиться оплачивать лечение отца и сиделку, ссылался, что неплохо зарабатывает и у него есть кое-какие вложения, которые ежемесячно приносят хороший доход. Ей совсем не хотелось от него зависеть, мама говорила: «худшее, что может произойти с женщиной — это попасть в финансовую зависимость от мужчины». Шисуи чувствуя каждый раз её озадаченность и неприятие, говорил, что в этом нет ничего плохого и он, наоборот, рад возможности позаботиться о ней. «Если хочешь, я могу записывать в долг, а потом вернёшь. Даже книжку заведу, где будут указаны все суммы на тебя. Правда, мне кажется, ты так попадёшь в моё рабство», — в шутку говорил он, оставляя деньги на столе. Она отлично знала, что никакую книжку он вести не будет и деньги обратно не примет, но это немного заглушало её совесть.

Зайдя в ванную, Изуми быстро умылась и открыв шкафчик достала противозачаточные с ужасом обнаружив, что осталась всего одна, а значит, месяц подходил к концу.

— И снова без меня, — ввалился, зевая Шисуи, почёсывая расцарапанную грудь. Её тело выглядело не лучше, но следы бурных ночей оставались сокрыты под одеждой, так как она просила не ставить засосы на видных местах. Нехотя он следовал её просьбам.

— Шисуи, прекрати, — сказала она, пытаясь вырваться из его объятий.

Он посмотрел в зеркало на неё и, повернув к себе, приподнял за подбородок.

— Мой волчонок проснулся в плохом настроении? — спросил он.

— Нет.

— Тогда, что случилось? Откуда такие перемены, — облизнув губы, провёл рукой по майке и стал спускаться ниже, к шортам.

— Это ненормально, мы словно животные, — сказала она, вспоминая недавний случай в клубе, когда они трахались, закрыв кабинку. Он похабно брал её сзади, и шлёпал как уличную девку. И самое ужасное, ей это так понравилось, что она еле удержалась на ногах. От столь яркого воспоминания жар волной окатил её и Изуми скрестила ноги, пытаясь унять нарастающее возбуждение.

— Мне казалось, ты совсем не против, — настороженно произнёс, тут же убрав руку.

— Да...— покраснела она, кусая нижнюю губу и смотря на стиральную машинку, — но, может нам, следует сделать перерыв.

— Если ты так этого хочешь — сказал он, целомудренно поцеловав её в лоб.

Раздевшись, Шисуи зашёл в душевую, включив кран на полную мощность. Холодный поток окатил его отчего, он недовольно вскрикнул и поморщился. Отдёрнув шторку, исчез. Изуми тут же пожалела о сказанном.

— Ты куда-то собираешься? — спросил он, вытирая полотенцем мокрые волосы.

— Да, в торговый центр. Хочу что-нибудь себе купить, — сказала она, поправляя плиссированную юбку.

— Пойдём вместе. Мне тоже кое-что нужно.

— Надеюсь, не обувь.

Когда дело касалось обуви, он становился капризным ребёнком, которому всё не нравилось: где-то пережимало, натирало. В последний раз, она стёрла все свои ноги, таскаясь с ним по городу в поисках идеальных кроссовок.

Он расхохотался, накинув полотенце на спинку стула, натянул джинсы и, надев свою любимую чёрную футболку, зачесал волосы назад. Быстро позавтракав, они вышли из дома, пока не началась адская жара. Торговый центр располагался недалеко, и дворами идти было минут десять. Он постоянно одёргивал её за руку, когда она шла по краю тротуара, а затем схватив за локоть, передвинул, как куклу на правую сторону.

— Иди лучше здесь, а то у меня нервов не хватит.

Идущие навстречу девушки в летних ситцевых сарафанах посмотрели на них и задержав взгляд на нём, переглянулись. «Ты видела...красавчик», — услышала краем уха и сжала кулачки. Если раньше она не считала его красивым, то сейчас не понимала, как могла не замечать его выразительных глаз, обаятельную улыбку, эти прелестные вьющиеся волосы, которые окутывали флёром романтики. Когда он уезжал, Изуми изводила себя ревностью. Он привлекал внимание противоположного пола и ему так часто хотелось секса, что слабо верилось в верность, в её отсутствие. Как долго такая, как она ему будет интересна, задавалась она часто вопросом. Как долго она сможет удерживать его внимание на себе? Он говорит, что любит её и никогда не бросит. Отец тоже когда-то любил мать и клялся в верности.

— Ты меня слушаешь?

— А? Ты что-то сказал?

— Много чего.

— Правда? Прости, я задумалась.

— О чём?

— Да так...Так о чём ты?

— Теперь мучайся, — приобнял он её, когда они встали у светофора, и взял её за руку, как только загорелся зелёный, — всегда ты так. Стоит мне о чём- то заговорить с тобой, как ты убегаешь от меня в свои мысли.

— Прости, я не специально. Так о чём ты говорил?

— Что ты не смотришь под ноги.

— Я смотрю, — запротестовала она, тут же взглянув на свои босоножки.

— Нет.

— С чего ты взял, что я не смотрю.

— С того, что ты наступила на жвачку. Ты разве не чувствуешь.

— Что?— остановилась Изуми, только сейчас заметив, как подошва липнет к асфальту. Пройдя к бордюру, попыталась отскрести, но жвачка тянулась и размазывалась по подошве, и только спустя некоторое время ей удалось избавиться от большей части.

Казалось все люди собрались в торговом центре, отовсюду слышались детские возгласы, сновали толпы, как косяки рыб вплывали в бутики и выныривали с пакетами. Шисуи потащив её в магазин электроники, долго обсуждал с консультантом новую модель телефона, а, затем подойдя к кассе, пробил только наушники.

— Я думала, ты телефон покупать собирался, — удивлённо сказала она, когда он бросил небольшую коробочку в её сумку.

— А, нет, — отмахнулся, — это по работе.

— Я не знала, что ты пишешь про технику.

— Я не пишу, но тут предложили подработку; сделать несколько обзоров на новую модель.

— Понятно, — протянула она.

— Так куда мы идём? Что ты хотела купить?

— Прозвучит глупо — летний сарафан.

— А почему глупо?

— Уже август.

— Но тепло же до октября, — подмигнул он, и, не удержавшись, она повисла на его руке.

Изуми точно знала какой сарафан ей нужен: простой с кокетливым бантиком на спине. Видела у одной пациентки, и он ей так понравился, что непременно захотелось приобрести такой же. Она не особо интересовалась модой и последний год почти ничего не покупала (не было желания, да и не нравилась она себе), но когда в её жизнь ворвался Шисуи, стала прихорашиваться, краситься и одеваться. Ей хотелось быть заметной, милой и выглядеть привлекательно. За последние три месяца она немного набрала в весе (Шисуи постоянно её чем-то кормил, говоря, что слишком тощая для своего роста): щёки стали более округлые, формы привлекательнее, появился мягкий выступающий бугорок живота, который он любил целовать.

— Ты даже не смотришь? — сказал он, проходя мимо комплектов одежды.

— Потому что я знаю, где лежит то, что мне нужно.

— Я думал, женщины любят ходить и примерять всё, что им понравится. Как насчёт этого? — предложил он, указывая на слишком короткое, по её мнению, голубое платье в синюю полоску.

— Не моё.

— А по-моему очень даже твоё. Возьмём?

— Нет.

— Просто примерим.

— Я его всё равно не возьму.

— Ты такая вредина, — шепнул он ей на ухо, она шутливо ударила по спине, — и драчунья, — он схватил вешалку и её, двинулся к примерочным.

— Куда ты меня тащишь, я ещё не взяла то что хочу.

— Бери быстрее и идём.

Она прошла к нужному стеллажу и расстроилась, что её размера не было.

— И где твой сарафан? — приподнял он бровь, ожидая у примерочной.

— Его там нет. Я примерю, но мы его не купим, — предупредила она, забирая платье.

К её удивлению платье было в самый раз, подчёркивало тонкую талию, оголяло стройные ножки и цвет освежал лицо. Она открыла дверцу.

— Ну как?— сказала она, выходя из кабинки.

— Красиво. Мне нравится, — улыбнулся Шисуи и, посмотрев по сторонам, толкнул её обратно, закрыв хлипкую дверь.

— Что ты делаешь? — возмутилась она, пытаясь вытолкнуть его.

Он развернул её к зеркалу, и намотав волосы на кулак, слегка оттянул голову назад. Изуми замерла, напряжённо сглотнув слюну, когда он провокационно прошёлся языком по шее и стал расстёгивать замок на спине, оголять плечо.

— Без — мне нравится больше, — платье, шурша, полетело вниз, к ногам.

— Шисуи, — хрипло прошептала она, прислоняясь лбом к светящемуся холодным светом зеркалу, когда он отпустил её волосы, и те рассыпались по плечам, — я...не здесь...пож...ах, — вздохнула она, закусив ладонь, когда он прошёлся по кромке нижнего белья и отодвинул в сторону.

— Ты же хочешь, — не унимался, проводя по намокшему лону, — я ещё не начал, а ты уже мокрая. На работе ты тоже такая?

Она не ответила. Со стороны послышались женские голоса, соседняя дверь щёлкнула и Изуми,  прислонив ладонь ко рту, замерла, Шисуи же напротив, начал активно поглаживать, проходясь по самым напряжённым местам.

— Кажется не мой размер, — раздался молодой голос.

— Иди поменяй или позови консультанта.

Изуми плотно сомкнула ноги и попыталась убрать его руку, которая мяла ягодицу.

— Никто не узнает, если ты будешь тихой.

Она ненавидела, когда он переходил на хриплый шёпот, перекрывая тем самым все пути. Он побеждал, кровь кипела в ней, лилась по венам огненной лавой. Шисуи прижался сильнее, дав почувствовать своё напряжение и её всю затрясло от предвкушения. В маленькой кабинке стало невыносимо душно. Он сел на чёрный пуфик, расстегнул джинсы, приспустил. Она глянула искоса на вставший член, стянула с себя трусики. Сев на бёдра, прижалась к нему, направила внутрь себя и тихо охнула, опираясь одной рукой о стену. За стенкой говорили о том, что сейчас в тренде, а она двигалась плавно, то вверх, то вниз. Вскоре всё стихло, остались только они — размеренное тихое дыхание и стук сердец в голове. Щёлкнула застёжка на бюстгальтере, высвобождая грудь, его руки прошлись по влажной спине, и больно сжав ягодицы, он заставил её двигаться быстрее, губы посасывали соски, дразнили. Изуми покачнулась и, вцепившись в его плечи, откинула голову назад кусая губы, чтобы не проронить ни звука. Встав, Шисуи прижал её к стене неистово целуя и приподняв ногу, вошёл. Она стояла на носке и, обхватив его за шею, цеплялась за волосы при грубых интенсивных толчках. Его мышцы напряглись, стали каменными, он был близок и содрогнувшись, прижался к ней сильнее, тихо простонав, тепло потекло по бёдру и она надеялась, что положила в сумку влажные салфетки. Шисуи стоял, опираясь ладонями о стену, и приходил в себя, смотря на неё сверху, пот стекал со лба крупными каплями, чёрная футболка липла к телу.

— Ты сводишь меня с ума.

Её ноги подрагивали, хотелось принять холодный душ, остыть, и упасть в мягкую кровать.

— Подай, пожалуйста, сумку, — сказала она полушёпотом, он оглянулся и, дотянувшись до крючка, снял, — и лифчик, — наклонившись, поднял с пола.

Изуми дрожащими пальцами порылась в сумке и выдохнула, вытянув пачку салфеток. Протянула пару штук ему и начала обтирать бёдра. Когда закончила приводить себя в порядок, Шисуи уже был полностью одет и, прислонившись спиной к стене, во все глаза таращился на неё. Натянув на потное, липкое тело одежду, она посмотрела на взлохмаченные волосы,и достав расчёску, стала прихорашиваться.

— Я пока оплачу, — сказал он, подняв сарафан,— он был свидетелем, теперь мы обязаны его купить, — и прежде чем выйти, Шисуи поцеловал её в затылок, крепко обняв.

Вернулись они на такси и кое-как, на ватных ногах, ввалились в квартиру.

— Я первая, — сказала она, забегая в душ.

— Я думал вдвоём.

— Шисуи...я хочу одна.

— Хорошо, — грустно улыбнулся он, — дамы вперёд.

Холодная вода струилась по коже остужая. Прислонившись к кафелю, она ловила воду ртом, жадно глотая. «Что же я творю», — раз за разом шептала, находясь в шоке от самой себя. Ей хотелось остановить это сумасшествие, но была не в силах ему противостоять. Упав в кровать, она тут же заснула, не слыша ничего вокруг, и проснулась, лишь когда, кровать прогнулась и её притянули к себе. Он пах её шоколадным шампунем и ванилью, она улыбнулась сквозь дрёму, подумав, что он снова попутал бутыль.

— Спишь? — спросил он, утыкаясь в шею.

— Глупый вопрос.

— Знаю. Извини за сегодня, я не сдержался...мне самому не по себе оттого, что творю...когда вижу тебя, мне сносит голову.

— Мне тоже, — хихикнула она, поворачиваясь к нему лицом. Его тёмные глаза окутывали мягким светом, — забыла сказать вчера, что в августе я никуда не уезжаю.

— Почему?— настороженно спросил он, касаясь её губ, проводя нежно по щеке.

— Мама сказала, что едет к давней подруге, погостить.

— Ты расстроилась?

— Знаешь, что самое ужасное во всём этом.

— Билеты не возвратные? — приподнял он бровь.

— Я почувствовала облегчение. Я ужасна, правда. Другая бы дочь расстроилась, ведь не видела маму год, а я почувствовала облегчение. Другие звонят мамам почти каждый день, а я раз в месяц и то себя пересиливаю. Я люблю её, но ужасно боюсь. Боюсь сделать что-то не так, сказать не так, боюсь её разочаровать. Ведь она положила на меня всю жизнь, и я не имею права не оправдать её ожидания. Я не могу быть с ней рядом самой собой, не могу поделиться сокровенным, потому что не поймёт. Осудит, — слеза покатилась по щеке, и он смахнул её, погладив по волосам, — она всегда была со мной учителем, а я ученицей.

— Мама любит тебя. Ты не знаешь, как она волновалась, когда ты попала в больницу.

— Правда? — шмыгнула она носом и взмахнула мокрыми ресницами.

— Да, помню, прибежала ко мне домой, после твоего голодного обморока и умоляла хоть как-то отвлечь тебя от учёбы и звать с собой гулять. Я тогда не понял, что произошло. А ты оказывается после отъезда Итачи, перестала нормально есть, спать, и всё за книжками сидела. Я, честно сказать, не сразу заметил в тебе эту перемену, хоть ты и приходила ко мне частенько. Может быть, если заметил раньше, ничего бы не произошло.

— Так это она тебя заставила со мной возиться.

— Мне было приятно с тобой возиться, — сказал он с улыбкой и поцеловал в нос, — никто меня не заставлял. Правда, когда я тебя слишком раскачал на качелях и ты разбила подбородок, думал, огребу по самые уши. Ты ещё так ревела. Остался всё-таки небольшой шрамик,— сказал он, коснувшись подбородка, — я так и не понял, почему ты отпустила руки.

— Не знаю, — пожала она плечами, — помню только боль и твои ошалелые глаза. И плакала я не от боли, а оттого, что ты на меня кричал и назвал идиоткой.

— Я испугался, ты лежала на земле... кровью испачкано лицо. Думал, сломала себе рёбра. Удивительно, что ты их не переломала. Отделалась ссадинами.

— Помню, как мы пошли к тебе и ты пытался остановить кровь, прикладывая лист подорожника. Доктор из тебя никудышный. А потом дал свою футболку, чтобы мама не заметила пятна крови. Глупо, когда лицо раздуло, — он засмеялся вспоминая. — Ты потом со мной три дня не разговаривал.

— Чувствовал вину.

— Но я сама разжала руки.

— Я слишком тебя сильно раскачал.

— Раз я не еду к маме, может, поедем в Коноху, — его глаза потемнели, и в них промелькнул страх, она сразу почувствовала настороженность, — я не буду видеться с твоим отцом, мы просто прогуляемся незаметно по улице, сходим к озеру, вспомним детство. Никто не увидит нас.

— Там каждый второй оглядывается на новые лица. Мы же не в центре жили, чтобы потеряться в толпе. Кто-нибудь донесёт, что я приехал с девушкой. Папа прочитает мне нотации, что так жить нельзя. Это безответственно. Сердце снова прихватит, а если узнает, что я в отношениях с дочерью Хазуки, то, честное слово — прибьёт. Увидишь, нас тут же поженят, а я в эти кольца и штампы в паспорте не верю. К тому же в Конохе скукота.

— Ты боишься брака? — это открытие испугало её. Она думала, что их отношения хоть и небыстро, но приведут к браку, что он сделает ей предложение, они обзаведутся детьми и будут счастливой семьёй. Размечталась.

— Я его боюсь, — прошептал он, смотря куда-то сквозь неё.— Брак — могила любви.

— Ты думаешь, что после брака любовь уходит?

— Брак — это быт, дети, а это убивает любовь.

Изуми замолчала поджав губы, и больше никогда не поднимала этот разговор. Через несколько месяцев их дикая страсть ушла, уступая место чувственности, они насытившись друг другом теперь наслаждались процессом, купаясь в тёплой неге. Исследовали тела, даруя друг другу наслаждение. Иногда ругались, хлопая дверьми, и мирились, прося прощения друг у друга. Изуми больше не представляла жизни без него и ей было неважно, что он не собирается на ней жениться, правда, она хотела от него ребёнка, но боялась заговорить об этом, спугнуть. Она долго размышляла об отношениях матери с отцом и почему он нашёл женщину на стороне и бросил их. Может, мама сильно ограничивала свободу, давила на него обязательствами и он нашёл кого-то, с кем будет проще и легче.

Так прошёл год, за ним второй и третий, и как-то в холодное промозглое утро, когда они спали крепко прижавшись друг к другу под толстым пуховым одеялом, раздался звонок, который разделил их жизнь на  "до" и "после".

— Алло, — сонно протянула Изуми, поднимаясь с кровати, — мам...алло.

— Я не твоя мама, — тонкий женский голос шептал в трубку, Изуми тут же напряглась, не зная, что сказать, — я смотрю за твоей мамой. Она не знает об этом звонке и не хочет, чтобы ты знала...но я считаю, это неправильно,и ты должна знать. Твоя мама ...у неё рак, — в глазах потемнело, и она прислонилась к стене. Взгляд упал на мирно спящего Шисуи.

— Где она?

— В больнице в Конохагакуре. Приезжай скорее.

Телефон выскользнул из рук, и она непонимающе двинулась к шкафу, вытащив чемодан стала складывать вещи. Она не до конца осознавала сказанное девушкой, но машинально бросая одежду, повторяя про себя Коноха, Коноха, Коноха, а потом, когда до неё дошли все слова, она опустилась на пол, и слёзы хлынули из глаз. Её мать умирала, а она жила, наслаждалась жизнью. Её мать умирала, а она даже об этом не догадывалась. Шисуи проснулся от плача и тут же подскочив к ней, обеспокоенно обнял за плечи.

— Что случилось, Изуми? — она ревела, не в силах успокоиться, он прижал её к груди и убаюкивающе покачивая из стороны в сторону, гладил по голове, нашёптывая, — тише малыш, тише...

— Ма...ма...— всхлипывая и цепляясь за его футболку, говорила она, — у неё рак. Пожалуйста, поехали с-со мной в Коноху...

— В Коноху? Почему в Коноху?— его рука замерла, — Почему в Коноху, Изуми?

— Пожалуйста, поехали с-сомной в Коноху... ты мне нужен, я не справлюсь одна.

— Изуми, — встряхнул он её, пытаясь добиться ответа, — почему в Коноху?

— Я...— икнула, размазывая сопли, — не знаю...она в больнице в Конохагуре.

Его зрачки расширились, лицо окаменело и побелело. Её слёзы тут же прекратились, и уже беспокойство за его состояние одержало верх.

— Шисуи, что с тобой?

Он взглянул на неё с такой болью, что её сердце сжалось в маленький комок. Его губы задрожали,  он сглотнул слюну.

— Изуми, — протянул Шисуи, и по щекам покатились слёзы, — Изу, — сказал он с надрывом, словно страдал от невыносимой, разрывающей раны, — прости меня Изуми, — он обнял её так крепко, словно боялся, что она ускользнёт от него.

— Что случилось? Ты меня пугаешь.

— Я женат.

За окном хлынул дождь. Её руки повисли, в ушах зазвенело, и толкнув его со всей силы она отскочила как от прокажённого и в ужасе посмотрела на него. Кажется её сердце разорвало на части, потому что она не слышала его стука, не чувствовала тепла, холода — не дышала. Кажется она умерла.

— Убирайся, — её голос звучал так глухо, словно вещал с какой-то далёкой планеты.

— Изу, — шепнул он, поднимаясь и подходя к ней, она сделала шаг назад, — я всё объясню.

— Не подходи! Не прикасайся ко мне. Тронешь, и я закричу! Когда?

— С нашей первой встречи.

— Ты врал мне с нашей первой встречи?— распахнула она глаза, сглотнув ком.

— Изуми, я не люблю её...мы не живём вместе.

Старо как мир.

— Меня от тебя тошнит!— выплюнула она. — Если ты не любишь её, если вы не живёте вместе, почему ты до сих пор не развёлся! Почему ты говоришь об этом только сейчас!

— Потому что я совершил преступление,и она об этом знает. Она не даст мне развод, потому что наш брак её спасает. Я уже просил у неё. Через год выйдет срок исковой давности, тогда я и хотел подать на развод. Ты не должна была узнать — никогда, поэтому я не говорил. Изуми, прошу, поверь мне.

— Уходи.

— Нет.

— Значит, уйду я, — она вышла из комнаты, направившись в ванную, хотелось окатить себя ледяной водой. Представить, что это страшный сон, и сейчас она проснётся и обнаружит, что не было никакого звонка. Что с мамой всё в порядке, что Шисуи мирно спит, обняв подушку.

— Не надо, я уйду, — бросил он вслед, — встретимся в Конохе.

Когда она вышла, его не было, на столе одиноко лежали ключи. Она швырнула их о стенку и разрыдалась.

— Я пойду мама, — сказала Изуми, поцеловав в лоб и укрыв покрывалом. Её голос звучал надломлено, как бы она не старалась держать себя в руках. Все мысли сейчас были о Шисуи, о их с Рикой общем ребёнке. Неужели он её обманул. Зачем? Почему он так с ней поступил?

— Что-то случилось, Изуми? — спросила Хазуки, взяв её за руку и поднесла к своим губам.

— Всё в порядке, мам, — мягко улыбнулась она, — ты же знаешь, мне всегда не по себе после твоих процедур.

— Ты не рада, что он приехал. Я права?

— Мне всё равно.

— Извини за утро, я не подумала, что тебе может быть неприятно говорить о нём. И за то, что настояла впустить к себе в дом. Ты можешь попросить его съехать, думаю он поймёт. Ты не обязана…

— Всё нормально. Я же сказала, мне безразницы.

— Когда он появился на пороге нашего дома, я подумала, что Бог услышал меня…когда меня не станет, кто о тебе позаботиться?

— Мам.

— Нет, послушай. Меня беспокоит, что ты останешься одна. Я знаю, что ты сильная…сильнее меня, но сильные тоже ломаются. Может я ошиблась по поводу Итачи, ты прости меня, я…просто хочу, чтобы кто-то подставил тебе плечо. Я рада, что он вернулся…с его приездом мне стало немного легче, — на её глазах навернулись слёзы, Изуми стёрла их своей рукой.

— Я справлюсь, мама, — уверила она её.

Изуми шла по улочке, глотая слёзы. За последние несколько месяцев они стали ближе, чем за несколько лет. Мать открылась перед ней совсем с другой стороны: ранимой, несчастной, одинокой женщиной, неспособной пережить предательство мужа. Вся та любовь, не израсходованная ранее, запертая в сердце, теперь хлынула на неё разом — потоком, через открытые шлюзы. Сколько же любви у неё было и как мало она отдавала ей, когда дочь действительно нуждалась. Мать никогда не спрашивала, каково ей? Словно боялась услышать ответ и не найти слова утешения. Сейчас из-за страха потерять ту теплоту, которой одаривала мама, она не могла быть с ней честна, хотя безумно хотелось, чтобы родной человек был на её стороне и понял все её метания.

Телефон Шисуи был отключён, размазав ладонью слёзы по лицу, Изуми присела на скамью с облупившейся краской. Когда-то эта детская площадка была их с Итачи тихим местом. Она приходила сюда вечером побыть в тишине, а он подтянуться на турнике. Качаясь на качелях, наблюдала, как друг ловко подпрыгивает, хватается за перекладину, как его руки напрягаются, и на белой коже вздуваются вены, как тёмная футболка слегка приподнимается, оголяя бледную полоску. Она стыдливо прятала глаза, пытаясь не смотреть и не думать о нём, но всё равно невзначай взгляд её блуждал по волосам, проступившей жилке на шее, по покрасневшему лицу. Порой Итачи приводил братишку, и тогда они по очереди катали его на горизонтальных качелях. Саске был лёгким, поэтому она подсаживалась позади, обхватывала его худенькое тело рукой, а Итачи на противоположную сторону. Они менялись местами по настоянию братишки, который хотел узнать, кто из них тяжелее. Как-то решив подшутить над ней, Итачи долго удерживал её на весу, Саске заливался смехом и говорил, что она может дотянуться до звёзд, тогда Изуми протянула руку к небу и словно поймав нечто в воздухе, поднесла ко рту и проглатывала слюну. Саске пытался повторить, наивно полагая, что она съела звезду и расстраивался, болтая ногами, когда зачерпывал ладонью воздух.

— Обжорка Изуми съела все звёзды, — говорил Итачи, подмигивая ей.

— А какие они на вкус? — спрашивал мальчишка, недовольно нахмурив брови.

— Как попкорн, — отвечала она, кротко улыбаясь.

А потом все вместе они шли домой, Итачи усаживал братишку на плечи, осторожно придерживая за ноги. Доходя до перекрёстка, Саске махал ей рукой и кричал вслед:

— Пока, обжорка Изуми.

Её душа наполнялась теплотой, и по лицу расплывалась счастливая улыбка. В такие моменты она искренне завидовала белой завистью: у Итачи рядом родной человек, а у неё никого. Ей бы хотелось иметь сестрёнку, заплетать косички, водить в детский сад и по пути домой баловать, покупая в магазине конфеты. Они бы стали друг для друга лучшими подружками: делились секретами и прикрывали друг друга перед мамой.

В тот переломный момент её жизни именно Итачи подставил ей плечо, может, она и влюбилась в него, потому что рядом с ним чувствовала себя нужной, а потом он уехал, бросив как отец и закрылся как мать. После Шисуи научил ходить на костылях.

Она часто приходила на площадку, и раскачиваясь на качелях, вспоминала минувшие дни. Это место теперь не приносило умиротворение, лишь навевало тоску и грусть.

— Вот ты где? — всегда начинал появившийся Шисуи, словно не знал, что она часто бывает здесь, — а я тебя ищу?

— Зачем? — блёкло ответила она, даже не взглянув на него, прислонившись головой к штанге, продолжила отталкиваться от земли ногой.

— Не хочешь прогуляться? — спросил, смахнув пыль со скамьи.

— Нет.

— Ух, как грубо, — откидывая назад волнистую прядь, криво улыбнулся, — обычно никто не отказывается от моих предложений. Я тут подумал, а почему бы тебе не отправить сообщение с моей почты.

— В каком смысле?

— В прямом, ты напишешь с моей почты, а он подумает, что от меня, и прочтёт его. Тут-то он не отвертится.

Итачи продолжал игнорировать её письма, а она то ли из упрямства, то ли обиды продолжала писать несмотря на то, что ей давно стало ясно — она в его жизни ничего не значила. Может быть ей хотелось подтверждения своих домыслов, чтобы написал: «отстань, надоела», «терпеть тебя не могу», тогда бы она его с лёгкостью отпустила. Но его молчание порождало сомнения и дарило надежду. «Он понял, что неправильно с ней поступил; ему стыдно и теперь не знает, как быть; письма, возможно, до него не доходят, — оправдывала она его каждый раз и тут же злилась, — мог бы пару строчек черкнуть Шисуи (он хоть и редко, но с ним переписывался)». Ухватившись за подаренную возможность, Изуми прекратила раскачиваться и её сердце забилось сильнее. Чтобы двигаться дальше, ей хотелось получить ответ — неважно какой.

— Ты не будешь читать?

— Делать мне нечего, читать ваши письма.

— Ты думаешь, это хорошая идея?

— Всяко лучше, чем ничего не делать. Идём со мной, — протянул он руку, — я кое-что тебе покажу. Тебе точно понравится, а то сольёшься скоро с этой площадкой.

— Мы идём к озеру? — спросила она, недоверчиво на него посмотрев, узнавая старую дорогу.

— Не совсем, — цокнул он, шагая впереди.

Они остановились посреди чащи, Шисуи шепнул ей на ухо, чтобы осторожно ступала, избегая сухих веток. Подойдя к дереву с небольшим дуплом посередине, он достал из кармана сухофрукты и раскрыл ладонь, через некоторое время показалась крошечная головка, которая осторожно выискивала носиком сладковатый запах. Запрыгнув на ладонь, существо, похожее на мышь и белку, взяло махонькими лапками сушёное яблоко и начало грызть. Её крошечные глазки блестели, носик с длинными усиками подрагивал, и от милоты Изуми расплылась в улыбке. Так хотелось погладить это прелестное создание, но Шисуи предостерегающе покачал головой. Доев, животинка нырнула в дупло, а он взяв её руку, высыпал горсть сухофруктов.

— Видимо, наелась, — шёпотом сказал он, когда «нечто» так и не появилось.

— Кто это? И как ты его нашёл?

— Это Соня. На днях устроил с девчонкой пикник, а эта, перетянула всё внимание на себя, бегая по покрывалу. Ты только отцу не говори, что я встречался с девушкой. Если узнает — прибьёт.

— Зачем мне? — недоумевающе спросила Изуми, разведя руками.

— Не знаю. Может, случайно проболтаешься. Не то чтобы мы чем-то там занимались…ничего не было, ты не подумай только, что мы с ней…ну, это, — замялся он, слегка краснея, — она старая знакомая, и старше меня на три года… Мы просто болтали, — почесал он затылок.

— Я не скажу, не переживай, — прервала она его мучения. О том, что он встречался с девушками, не было никогда для неё секретом, а уж как он проводил с ними время — её не касалось. По правде говоря, она не понимала, почему он уже второй раз оправдывался перед ней по этому поводу, — я с твоим отцом только здороваюсь, когда вижу.

— Как школа?

— Учителя теперь относятся ко мне с особым вниманием… после обморока… Ты, наверное, слышал… Меня начинает раздражать всё это. Мама заходит каждый раз в комнату, отбирает книги и насильно заставляет лечь спать.

— Мне бы так, — засмеялся он, — мой отец будит меня в самую рань и заставляет корпеть над книгами. Я устал доказывать, что всё знаю, но он говорит, что я всё забуду к вступительным. После работы приходит и проверят. Я бы с радостью с тобой махнулся.

— Но мне нужно учиться, — серьёзно сказала она, потирая лоб. — Я не такая умная, как Итачи. Мама не потянет моё обучение, а от папы не примет помощи. Мне нужна стипендия.

— Ты можешь выбрать вуз попроще, где меньше конкуренции. А ты действительно хочешь стать врачом? — осторожно спросил, подняв с земли шишку и расщепив её, бросил подальше. — Может, лучше подумать и решить, куда лежит душа. Папа хотел, чтобы я стал архитектором, но всё это не моё.

— Ты не понимаешь, — возразила Изуми отвернувшись.

— Всё я понимаю, ты идёшь туда ради Итачи, в надежде однажды с ним пересечься. Но любовь проходит, а встречи может и не быть…и…

— И что?! — разозлилась она, — мне нельзя идти тем же путём.

— Можно, — спокойно выдохнул он, — но однажды ты обернёшься и поймёшь, что прожила не свою жизнь.

— Ты говоришь как моя мама. Она тебе сказала поговорить со мной? — разозлилась она, вспоминая недавний разговор.

— Делать мне нечего.

— Я хочу в медицинский не только ради Итачи, мне хочется помогать людям…хочется быть нужной…

— Но всё же быть нужной можно в любой сфере. Не обязательно для этого гробить полжизни на учёбу.

— Я хочу стать врачом, это моё желание, и сожаление тоже будет моим!

— Хорошо, ты только не кипятись, а то сейчас пар из ушей уже идёт. Я не со зла, раз понимаешь, препятствовать не стану и даже помогу с родным языком и с химией, я, между прочим, в ней хорош. Выиграл три олимпиады.

Изуми знала, в родном языке и литературе он был чертовски хорош. И она признавала, что, несмотря на беззаботность, к учёбе относился серьёзно, и частенько его поздравляли с призовыми местами в олимпиадах, он как-то им с Итачи объяснял историю, которую они сдали потом на отлично, запомнив его смешной рассказ про набеги кочевников и убийства императоров. К тому же, он сдал выпускные и знает, как готовиться. Возможно у него остались конспекты.

— Ты правда мне поможешь?

— Да, только не бесплатно.

Изуми тут же захлопнула рот. Карманных денег у неё было немного, а то, что давала мама, хватало только на сладкую булочку в буфете.

— Слышал, что если оказывать услугу бесплатно, то человек недостаточно серьёзно относится.

— Но…у меня нет денег.

— Плохо, — нахмурился он и прищурившись, положил руку на её плечо, — тогда ты должна будешь мне часовые прогулки в любую погоду. Мои друзья разъехались, а ходить одному скучно. Также будешь приглашать меня на ужин, после каждого нашего занятия. Если ты согласна, то начнём завтра.

Плата была пустяковой, ей казалось странной просьба с ужином, но если так подумать, то он жил с отцом, а тот частенько задерживался на работе. Возможно, ему не хотелось ужинать в одиночестве. Недолго думая, Изуми согласилась, и с того момента началась новая дружба, построенная на развалинах старой.

«Ты спал с Рикой три месяца назад?»

Отправила она сообщение и тут же закрыла глаза, ответ на этот вопрос, ей совсем не хотелось знать. В его словах не было фальши, когда он говорил об их будущем, но три месяца назад умер его отец. Она не могла его утешить в окружении родственников жены, лишь выразить соболезнование и уйти с поникшей головой. Он был подавлен, потерян, одинок. И хоть уверял её, что не спит с Рикой, в тот день, вполне возможно, нашёл утешение в объятьях нелюбимой жены. Сроки сходились, закрыв рот руками, Изуми попыталась заглушить плач. Сможет ли она пасть ещё ниже и разрушить уже полноценную семью? Сможет ли она отнять у ребёнка отца? Почему чувство, столь прекрасное как любовь, губило в ней всё человеческое, превращало в монстра и эгоиста и приносило лишь боль.

Когда она дошла до дома, слёзы высохли. Итачи лежал, поджав длинные ноги. Было странно видеть его спящим в своём доме на кровати, когда-то она об этом мечтала, но сейчас посмеялась над детскими фантазиями, не ощущая больше к нему тех трепетных чувств. Его лицо сейчас было безмятежным, но, выслушав его вчера, она поняла, что внутри он поедал себя, виня в своих ошибках. Это чувство было знакомо, и ей хотелось поддержать его немного. Она не подпустит больше его близко из-за обиды, которая всё ещё жила в сердце, но и специально отталкивать и ограждаться не будет. Может быть, уже не друзьями, но хорошими знакомыми они смогут стать друг для друга.

Изуми по привычке, напевая песню под нос, взбалтывала яйца и вливала смесь на раскалённую сковородку, напрочь забыв, что живёт теперь не одна. Сняв фартук, она с ужасом взглянула на переполненный стол и озадаченно потёрла лоб, надеясь, что всё будет съедено и не отправиться в мусорное ведро. Переложив посуду в раковину, наспех сняв фартук, обтёрла руки и, тыкая по экрану, нервно кусала нижнюю губу: от Шисуи не было ни звонка, ни сообщения. Ей хотелось поскорее прояснить ситуацию и в то же время оттянуть момент. Когда сонный и помятый Итачи появился в дверном проёме, она быстро спрятала телефон, боясь выдать своё волнение, что скопилось на кончиках пальцев. Через силу беззаботно улыбнувшись, Изуми старалась сохранять спокойствие, но постоянные мысли о Шисуи, не давали покоя, поэтому она без умолку тараторила. Впрочем, Итачи не заподозрил неладное, уплетая бутерброд, старался всячески отговорить её от идеи помочь с уборкой его дома. Ей же не терпелось погрузиться в тяжёлую физическую работу и занять себя делом на целый день. Она не понимала, почему он так рьяно сопротивляется. Подумаешь грязно, она весь бабушкин дом отмыла, правда, не одна.

В Конохе Изуми было не по себе, в особенности из-за Рики. Всякий раз, сталкиваясь с ней, её начинало грызть чувство вины за то, что её мама умирала, пока она кувыркалась в постели с женатым мужчиной. С мужчиной, чья супруга так заботливо и бережено ухаживала за матерью. Может, болезнь наказание за грех? Она отняла у этой чудесной девушки мужа, и бог решил отобрать у неё самоё родное. Мать выписали через две недели, и ей осталось уладить формальности: собрать пару подписей и результаты анализов. Если бы не безумное желание Хазуки умереть в родных стенах, тотчас взяла бы её и увезла в столицу, показала самым лучшим врачам. Изуми столкнулась с Шисуи в коридоре больницы, когда выходила от главного врача с историей болезни мамы. Он стоял вместе с Рикой и буравил её взглядом, от которого подгибались колени. Жена на ощупь искала его руку, но он резко отдёрнул, как только её тонкие пальцы коснулись ладони.

— Изуми?! — удивлённо воскликнул он, сделав шаг вперёд. Рика подняла на неё взгляд и захлопав красивыми глазами, мягко улыбнулась. — Ты ли это, Изуми… — он говорил так, как будто не видел её несколько лет, словно не прожил с ней два с половиной года в одной квартире.

«Зачем он приехал? Какого чёрта ломает эту комедию? Зачем режет ножом по исполосованному сердцу? Он издевается над ней? Испытывает? Что ему ещё надо?», — мысли обвивали её, сдавливали грудь, сковывали. Единственное, что она могла — медленно дышать, слегка приоткрыв рот.

— Точно… Это Изуми! Не узнаёшь? — Шисуи улыбнулся бесхитростно и подлетел к ней с объятиями. Схватил в охапку и закружил. Пациенты больницы обернулись, Рика недоумённо свела брови, а она онемела, не зная, как себя вести. — Это же я — Шисуи, — горло сдавили слёзы, и она разрыдалась, больно сжимая его плечо. — А ты не изменилась, как была плаксой, так ею и осталась, — вернув её обратно, он утёр её слёзы. По дрожащим рукам и по проскальзывающей боли в глазах, сравнимой со скорбью, она поняла, он держится из последних сил. Шисуи подмигнул ей, криво улыбнувшись, прежде чем повернуться к жене.

— Рика, дорогая. Поверить не могу! Это Изуми! Мы с ней вместе росли и ходили в одну школу.

— Я знаю, милый, — приторно ответила девушка, заправляя прядь волос за ухо.

— Откуда?

— Я…

Изуми сорвалась с места и побежала прочь от них, подальше от этой горькой комедии. «Милый», «дорогая», её сейчас стошнит. Слёзы лились потоком по её щекам, сердце разрывалось в клочья, а дыхание срывалось на хрип от бешеного бега.

— Изуми! — кричал он, и она слышала его тихий полушёпот, — что с ней?

— Оставь её.

Она влетела в бабушкин дом, всё ещё не убранный и пыльный, чуть не споткнулась о пустое ведро и пнув его со всей силы, рухнула на кровать, сотрясаясь рыданиями. Казалось, что она больше не может плакать, что все слёзы уже иссякли, но они откуда-то брались и лились ручьём не переставая, обжигая кожу. Что-то внутри неё болезненно обрывалось, ныло, и Изуми судорожно сжимала простыни и дёргала ногами, и чтобы хоть как-то заглушить утробный крик, выла в подушку. «Дорогая», «милая» крутилось в голове безостановочно, отчего сердце разрывалось от ревности и злости. Несмотря на то, что тысячу раз его проклинала и пыталась вырвать с корнем, она безумно желала его увидеть, прикоснуться, жадно целовать, расцарапать спину, услышать нежный шёпот над ухом, где уверяет, что весь её. Ощутить всего его в себе, почувствовать себя центром этого мира, заглянуть в чёрные глаза и гореть, гореть в огне безумной страсти.

— Шисуи… — сквозь дрёму простонала она, и чьи-то тёплые руки коснулись её опухшего лица.

— Да.

Резко распахнув глаза, Изуми метнулась в сторону, упираясь в холодную стену, испуганно уставилась на него, нервно кусая губы. Шисуи сидел озадаченный и поникший на краю её кровати и проведя по грубому покрывалу, потянулся к её ногам, она тут же поджала их, не давая прикоснуться.

— Что ты здесь делаешь? Как ты здесь оказался? — голос её был хриплым, надломленным и срывался на визг.

— Я заходил к тебе, — он же говорил спокойно, не отводя взгляда, — твоя мама сказала, что ты живёшь теперь здесь. Дверь была открыта, я и зашёл.

— Зачем? Я же сказала тебе убираться. Убирайся из моей жизни, — пыталась она держать себя в руках, ведь ещё чуть-чуть и кинется к нему на шею, уговаривая остаться.

— Мы поговорим, и я уйду. Я должен всё объяснить, после я приму любое твоё решение.

— Говори со своей дорогой женой, нам не о чём с тобой разговаривать. Всё это было ошибкой… Я тебя ненавижу, — выплюнула она, повернувшись к окну, и сжала пальцы до боли, впиваясь ногтями в ладонь.

Шисуи мгновенно сдвинулся и, нависнув над ней, схватил за подбородок, заставил её посмотреть ему в глаза. На лбу вздулась вена, ноздри раздулись, и она на миг испугалась, таким злым и устрашающем он никогда не был.

— Не смей… — он сглотнул, пытаясь обуздать свою ярость. Колкий, цепкий взгляд в мгновенье стал мягким и нежным, — Изуми, выслушай.

— Твою очередную ложь, — прикрыв глаза, она попыталась сдержать слёзы, но они предательски заструились по щекам.

— Но ты ведь хотела верить в эту ложь.

— Что? — поражённо раскрыв рот, Изуми в ужасе уставилась на него.

— Ты же догадывалась, что со мной что-то не так. Но предпочла закрыть глаза.

— Ты хочешь обвинить меня, перекинуть ответственность. Ты…

— Нет! Я хочу, чтобы ты признала и была честна с собой. Ты же подозревала, но не хотела знать. Я бы так долго не продержался…

Оттолкнув его, Изуми попыталась вскочить и избежать правды, в которую он тыкал носом, как маленького котёнка. Его рука схватила её за запястье, и со всей силы дёрнула на себя, она упала в его объятия, тёплые и крепкие. От бессилия обмякла и уткнувшись ему в грудь, сжала мягкую ткань свитера и зарыдала. Она была так ослеплена идеей счастья, которую он предлагал, поэтому боялась открыть дверь и вновь впустить холод и одинокий ветер в свою жизнь. Она ничем не лучше.

— Я не хотела тебя терять, — заскулила, всхлипывая, — не хотела…потому что, — слабо ударив его кулачком по груди, — ты… время с тобой… было самым прекрасным, что было в моей жизни. Ты не должен был, так со мной поступать! — Изуми сорвалась на крик, — ты, превратил меня в женщину…в ту женщину, которую я больше всего ненавидела, — забарабанила по груди со всей силы, пытаясь сорвать на нём обуревающую её ярость и боль.

Шисуи молча сносил побои опустив голову, и только когда её истерика стихла и она лишь всхлипывала, размазывая сопли по лицу, он осмелился прикоснуться к ней, провести пальцами по щеке и притянув к себе, обнять и поцеловать в макушку, заботливо погладив по спине.

— Прости меня. Я хотел рассказать, но мне было страшно всё потерять. Признайся я тебе сразу, ничего бы не было…не было бы нас. Признайся позже, ты бы ушла, даже не выслушав. Да, я поступил неправильно, я осознаю всю ту боль, что причинил тебе. Прости меня…прости меня за любовь к тебе, за эгоизм, который она породила. Я хотел, пусть на короткий миг — стать счастливым, — голос его дрогнул, и он перевёл дыхание. Изуми подняла голову и заметила на пушистых ресницах застывшие слёзы, — моя жизнь до встречи с тобой была пустой…мне не хотелось жить. Рика всё во мне отравила.

— Как ты можешь так говорить, ведь Рика, прекрасный человек, — тихо шепнула, смахивая его слёзы. Он звучал искренне, и сердце её сжималось от сострадания к нему.

— Я тоже так думал, повёлся как дурак, — горько усмехнулся он, — если только можно было всё отыграть назад, — Шисуи замолчал, возведя глаза к потолку, — я всё тебе расскажу, — взяв её лицо в свои руки, грустно и в то же время ласково улыбнулся, — но прежде хочу сказать тебе, — часто заморгал, пытаясь сдержать слёзы. Он перешёл на шепот, — я люблю тебя и если бы, мне пришлось прожить эту жизнь заново… Я поступил так же, потому что ты — Изуми, самое лучшее и прекрасное, что со мной случилось. И я приму любое твоё решение, если это сделает тебя счастливой.

— Шисуи… — он приложил палец к её губе, заставляя замолчать.

— Я помню тот день, когда всё посыпалось, как карточный домик. Я закрыл одно из своих журналистских расследований с ошеломляющим успехом, и мы с ребятами отмечали в местном баре. Я был безумно счастлив и горд собой. Почему самые ужасные вещи случаются именно в такой момент, — сказал он сквозь зубы, заскрипев, — один звонок из больницы, перевернул всю мою жизнь с ног на голову. У отца случился приступ. Я доехал до Конохи лишь к вечеру, папа лежал в реанимации без сознания. Лишь через три дня, пришёл в себя, но был беспомощным и требовал постоянного ухода. На работе мне удалось выбить только неделю, и я метался между сыновним долгом и своей жизнью. После смерти мамы, папа заботился обо мне. Он от многого в этой жизни отказался, чтобы вырастить меня. Я не мог его бросить, не простил бы себе. Но переехав в Коноху, не нашёл бы хорошо оплачиваемую работу. А деньги нужны были, особенно сейчас, когда папу необходимо было ставить на ноги. Одна медсестра, расхвалив, дала мне контакты сиделки, сказав, что та много не берёт, но выполняет работу очень хорошо. Я думал, это будет пожилая женщина и каково было моё удивление, когда на встречу пришла девушка. Я не буду лгать, я был поражён её красотой. Я ещё никогда не встречал таких красивых женщин. Она была скромна и мила, а то, что помогала пожилым людям, делало её в моих глазах почти божеством. С лёгким сердцем оставив на неё отца, уехал. Когда выпадали выходные, приезжал. Папа шёл на поправку и был в восторге от Рики. Называл доченькой, — горько усмехнулся Шисуи, зачесав волосы назад, — мне она тоже нравилась. Мы много общались и часто гуляли. Сказать по правде, мне льстило, что такой женщине приятна моя компания. Как-то ночью Рика пришла ко мне в комнату, и мы, — он замолк, сглотнув слюну, — переспали. Я думал, она заинтересована во мне, но я ошибался, её интересовал не я. Её интересовало положение, что я мог ей дать.

— Положение? — Изуми непонимающе нахмурила брови.

— Да. Рика ненавидит свою семью. Она хотела уйти от деспотичного отца и вечно контролирующего брата. Но я не понимаю, зачем она так поступила со мной. Мы могли бы жить нормальной жизнью… Я не сразу, но сделал бы ей предложение.

— Что она сделала? — нетерпеливо спросила Изуми, сжав его руку.

— Рика сказала отцу, что я соблазнил её и опорочил. И если её отец или брат узнают об этом, её выгонят из дома. Она заливалась слезами перед ним и нагло врала. Я не был её первым, и она точно знала, зачем пришла в мою комнату. Если бы не повела себя так…я бы не испытал к ней отвращение. Папа был в ярости, он проклинал меня и не слушал. В его глазах я видел разочарование. В одно мгновение я стал грязным пятном на его честном имени. Он сказал, если я не женюсь на ней, если я не возьму ответственность, то могу забыть, что у меня есть отец. И я женился. На вопрос, почему так поступила, Рика тихо засмеялась, сказав: «Ничего личного, ты лишь ключ к моей свободе. Мне не хотелось долго ждать». И тогда я увидел её истинное лицо. Меня использовали ради достижения цели. Отношения с отцом были испорчены, он стыдится меня. Я был рад, что она решила остаться в Конохе, я не хотел видеть её лживое лицо каждый день. Некоторое время спустя, компания, долю акций которой я купил, объявила себя банкротом. Я потерял почти все деньги и был на мели. И именно в этот момент, жизнь подкинула мне ещё одно испытание. Папа упал, сломал бедро, повредил позвоночник. Требовалась операция, я не знал, что делать, и за определённую сумму я слил информацию о новом продукте конкурирующей компании, подставив своего друга. Я не находил себе места, грыз себя, но отец был мне дороже. Друга вскоре отпустили, не найдя доказательства, а я с облегчением вздохнул. А через несколько месяцев я встретил тебя. С тобой рядом я забывал обо всех проблемах, об удушающем одиночестве, о своём предательстве. Я хотел быть честным с тобой и приехав в Коноху, Я попросил развод. Рика лишь засмеялась, сказав, что мне его не видать и если я осмелюсь, то она выдаст мой секрет. Я понятия не имею, как она узнала, когда даже мой друг не подозревал меня. Но у неё есть флешка, доказывающая моё преступление. И я испугался… Я решил, что продержусь до истечения срока исковой давности и подам на развод. Ей уже нечем будет меня шантажировать. Оставалось совсем чуть чуть, Изу. Ты не делаешь ничего плохого, ничего не разрушаешь. Наш брак не на чём не держится. Если бы я её любил, разве я отсутствовал так долго.

— Если ей так важно быть в браке, почему ты думаешь, что она так легко тебя отпустит, — закусив нижнюю губу, Изуми приподняла бровь.

— Я старался нигде не оплошать, ей больше нечем будет меня удержать.

— Если она узнает, что ты…что мы с тобой, — она закрыла рукой рот, — ты должен немедленно уйти. Если моя мать узнает…она не поверит…во всё это. Моя мама в ней души не чает.

— Нет ничего удивительного, что я решил увидеться с подругой детства и поддержать в трудную минуту. Странно было бы не сделать этого. Всё хорошо Изу, — приободрил он её, — я тоже научился играть. Ты мне веришь?

— Да.

Дом пах сыростью и плесенью, и, по правде говоря, выглядел намного ужасней, чем она себе представляла. Взяв веник и намочив его в воде, прошлась по потолку, стенам. Пауки тут же разбежались по обоям, попадали и не уклюжа передвигая лапками, пытались спрятаться. На улице послышался рёв газонокосилки и посмотрев на Итачи через мутное стекло, Изуми улыбнулась, от былого мальчишки ничего не осталось. Она прошлась по залу, эта комната всегда была наполнена светом: у стены стоял диван, на полу расстелен бежевый ковёр, а у окна был раскинут огромный фикус. Когда родителей не было дома, они вместе играли в дженго. На ней башня всегда рушилась, вытягивала не тот брусочек и сильно волновалась под его пристальным взглядом. Итачи подбадривал её, говоря, что в следующий раз обязательно получиться. Иногда к ним присоединялся Шисуи, и рядом с ним она нервничала ещё больше, и башенка падала сразу. Шисуи косился на неё и озадаченно почёсывал затылок, недовольно цокая. Когда приходил Саске, она вздыхала с облегчением, неудачников уже было двое. Услышав писк и увидев розовый толстый хвост, Изуми подпрыгнула и с криком выбежала на улицу. Крысы всегда её пугали. В детстве, когда они ещё жили в другом городе, отец забыл закрыть подвал и она, возвращаясь со школы, как всегда, не смотря под ноги, угадила прямо в него. Там были большие крысы, мерзкие, с толстыми лысыми хвостами и жёлтыми острыми зубами, они обнюхивали её и бегали по ней, повизгивая, пока лежала неподвижно и беспомощно. Кто-то поймал её и, почувствовав крепкие руки на своём теле, она взглянула, отгоняя свой детский кошмар. Итачи смотрел на неё с беспокойством, нахмурив брови.

— Там была вот такая крыса, — с ужасом произнесла она, пытаясь выплеснуть свой страх.

Его размеренный голос и мягкая улыбка успокаивали. Переведя дыхание, она решила найти службу, которая избавит дом от плесени и крыс. Присев на крыльцо, Изуми стала копаться в телефоне, щурясь от солнца. Косилка противно взревела, и на экране появилось сообщение.

«О чём ты? Позвони»

Быстро соскочив, она взглянула на друга, прежде чем спрятаться за углом дома. Поспешно свернув в тихий переулок и прислонившись к кирпичному забору заброшенного дома, она нетерпеливо набрала Шисуи.

— О чём ты Изу? — голос его был встревоженным, и она представила, как он нервно запускает руки в волосы и часто дышит.

— Просто ответь. Ты спал с ней три месяца назад? Я всё пойму…только не обманывай.

— Между нами ничего нет. Я не сплю с ней, ты же знаешь. Ты можешь сказать, что случилось? Она что-то тебе сказала?

— Она беременна, — всхлипнула Изуми.

На том конце воцарилось молчание, и ветер сорвал с цветущей яблони последние цветы.

— Что? От кого?

— От тебя, дурак!

— Бред…этого не может быть…он не мой Изу. Она делает это специально, хотя какой в этом толк, если он не мой.

— Ты уверен? — её голос дрожал, и пальцы прошлись по холодному кирпичу, — Три месяца назад умер твой отец… Ты же мог.

— Я не мог, я был в стельку пьян, — Изуми закрыла рот рукой, пытаясь не закричать от безысходности, — я приеду и всё выясню.

— Нет! — вскрикнула она, подскочив на месте и взяв себя в руки, сказала более спокойно, — никто, кроме, мамы и меня не знает. Это будет странно. И я подумала над твоим предложением, я приеду в Кава, — сказала она, надеясь уговорить Итачи, присмотреть за мамой. Нельзя было допустить его возвращения, особенно сейчас, когда Итачи вернулся.

— Правда, — в голосе зазвенела радость, и она сглотнула горький ком. — Я уже считаю дни. Всё будет хорошо Изу, осталось совсем немного.

— Совсем немного, — прошептала она, отключив телефон.

Тёплый ветер обдул лицо, и она закрыла глаза, пытаясь успокоиться. Они оба недооценили Рику, потеряли бдительность, а она ловко воспользовалась ситуацией в своих целях. Теперь Изуми была уверена, ребёнок был от Шисуи, но ему лучше пока об этом не знать.

Примечания:

Если кому-то стало сложно следить за обновлениями на Фикбуке, мой ТГ: https://t.me/+YvJ3mUnOdXQ3NjBi