Этот дом произносит мое имя как элегию (джен)

В трех улицах отсюда кто-то зажег огонь.

Со своего насеста на подоконнике Инеж чувствует запах дыма, видит, как он поднимается в воздух, словно по городу разбросано множество мусоросжигателей, и этот — еще один среди прочих. Если перегнуться через край и вытянуть шею, можно заметить сверкающее оранжевое пламя, которое лижет кучу мусора или тел конкурирующей банды. Но Инеж не собирается напрягать глаза и пытаться разглядеть.

Она отклоняется обратно в чердак, для устойчивости положив ладонь на верхнюю часть окна, и наблюдает за тем, как Каз работает. Огонь внутри него гораздо интереснее.

Она не знает, что он пишет на этой груде бумаг, и, честно говоря, ей всё равно. Она не смотрит на слова. Она смотрит на его руки без перчаток, как они двигаются по бумаге, покрытые шрамами и пятнами чернил. Она смотрит на его волосы, на более свободную стрижку, на то, как они падают ему на лоб, как он раздраженно фыркает и смахивает их с глаз. Она смотрит на изгиб его спины, не напряженный, а удобный, почти расслабленный, ну или настолько расслабленный, насколько может быть у него. От этого вида по венам Инеж растекается медово-теплый поток. Она думает, что, если бы могла, то заморозила бы это мгновение навсегда, как свою личную версию рая.

Инеж смотрит на Каза, обоняя дым и теплый воздух с гавани, чувствуя, как солнце греет кожу, и испытывает такое удовольствие, что могла бы умереть.

И тогда открывается дверь.

— Босс, — произносит Аника, замерев на пороге по стойке смирно, ее коротко стриженные светлые волосы почти ослепляют в солнечном свете. — Джеспер и Уайлен хотят тебя видеть.

Каз выпрямляется и кладет ручку.

— Зачем?

Аника пожимает плечами:

— Они не сказали.

— Может, они хотят пригласить нас на ужин? — предполагает Инеж.

— Пожалуйста, — фыркает Каз. — Я не вынесу еще больше стряпни Джеспера.

Инеж улыбается и кивает Анике:

— Пропусти их.

Аника кивает в ответ и уходит. Мгновение спустя ее заменяют Джеспер и Уайлен, которые, зайдя, закрывают за собой дверь.

Если не считать ужина в честь ее приезда три дня назад, она уже давно их не видела. Волосы Уайлена стали немного короче теперь, когда он является самым выдающимся членом Торгового совета. Во время ужина он рассказал ей, что члены Совета настояли, чтобы он привел в порядок свой внешний вид, и что его лохматая копна кудрей придает ему вид «сбежавшей крысы из Бочки». Они все посмеялись над этим, даже Каз.

Тем не менее он выглядит самим собой — ясноглазым и внимательным, словно птица постоянно готовая к драке. Похожий на аиста Джеспер стоит позади него. Инеж улыбается и собирается поприветствовать их, когда…

— У нас проблема, — говорит Джеспер.

А. Ну ладно.

Каз подобрал ручку и вернулся к своим документам.

— Какого рода проблема? — спрашивает он.

— Размеров Торгового совета.

— У нас такие постоянно.

— Ну да, но эта требует срочного внимания, — Джеспер пихает Уайлена локтем. — Скажи ему.

Уайлен теребит край жилета.

— Сегодня в Совете начали обсуждать дело моего отца.

— Святые, ему до сих пор не вынесли приговор? — спрашивает Инеж.

— Суд работает в темпе, который задает тот, у кого больше денег, — замечает Каз, переворачивая страницу. — В данный момент и, вероятно, до конца своей жизни Ян Ван Эк и двух крюге не наскребет.

— Именно, — говорит Уайлен. — Они только-только добрались до него, что означает, что они только-только добрались до сбора свидетельств. И все они неопровержимые, кроме одного.

Каз вздыхает и кладет ручку. Он складывает руки перед собой и смотрит Уайлену прямо в глаза.

— Какого?

— Иоганнус Ритвельд, — говорит Уайлен, и Каз едва заметно напрягается. — Совет запросил доказательство его собственности, чтобы они могли скрепить провальную инвестицию моего отца, и местный мэр написал в ответ, что у них нет собственности под этим именем. Он сказал, ему нужно встретиться с владельцем и его инвесторами лично, прежде чем он одобрит что бы то ни было в качестве свидетельства.

Молчание растягивается, натянутое словно канат, и Инеж чувствует себя так, словно балансирует на нем, осмеливается бросить взгляд вниз туда, куда может упасть. Свободный изгиб спины Каза выпрямился в идеальную напряженную линию, устремленный вниз взгляд потемнел. Мимо внимания Инеж не проходит, как его руки медленно сжимаются в кулаки. Дым от далекого огня начинает закрывать солнце, и от увеличивающейся тени по телу Инеж проходит дрожь.

— Понимаю, — наконец произносит Каз.

Он медленно сглатывает, глубоко вдыхает. А потом:

— Что случится, если мы не будем ничего предпринимать?

Уайлен бледнеет.

— Что?

— Я сказал: что случится, если мы не будем ничего предпринимать?

Его слова — осторожное объявление, словно он взвешивает каждый звук.

Уайлен моргает, поднимает взгляд на Джеспера в поисках поддержки, после чего объясняет:

— Мошенничество с инвестицией уберут из свидетельств для суда, а значит, больше не будет доказательств, что мой отец совершал махинации с деньгами, а значит, Торговый совет, вероятно, снова устремится на его сторону и вытащит его из тюрьмы на поруки. И тогда он вернется в мой дом и на твои улицы, и мы ничего не сможем с этим поделать.

— Где находится собственность? — спрашивает Инеж.

Она уже знает — по крайней мере, думает, что знает. Она достаточно много времени провела, выманивая Каза из его брони, и знает, что значит для него фамилия Ритвельд, знает про ферму, связанную с его семьей, и она не глупа. Она может сложить два и два. Но она надеется, что ошибается. Ради Каза, она надеется на все высшие силы, что ошибается.

— В каком-то захолустье, — говорит Джеспер. — Маленький городок в южной Керчии под названием Лиж.

Инеж не может сдержать вырвавшийся у нее шумный выдох, но, возможно, это и к лучшему, поскольку он скрывает мгновенную дрожь, пробежавшую по Казу. Джеспер с Уайленом смотрят друг на друга, на их лицах написана растерянность.

— Что? — спрашивает Джеспер.

Инеж возвращает на лицо нейтральное выражение и спрыгивает с подоконника.

— Ничего, — лжет она, выталкивая Джеспера и Уайлена из комнаты. — Дайте нам время что-нибудь придумать, и поговорим об этом за ужином.

— Ладно, — отвечает Уайлен подозрительным тоном, но он достаточно умен, чтобы прикусить язык. — Тогда увидимся вечером.

Он кивает ей, потом Казу, и позволяет ей вытолкать их с Джеспером в коридор и закрыть дверь у них перед носом.

Когда Инеж поворачивается обратно к Казу, ее взгляду предстает бледная кожа и устремленные вдаль темные как кремень глаза, руки стиснуты так сильно, что Инеж боится, что пальцы могут сломаться. За его спиной в окне Инеж видит, как небо покрывается серым дымом и туманом. Солнце давно исчезло, и она понятия не имеет, когда увидит его снова.

— Ты мог бы послать команду вместо себя, — предлагает она. — Сказать им, что говорить, даже перекроить их, чтобы выглядеть соответствующе, если хочешь.

Каз только качает головой. Он по-прежнему не встречается с ней взглядом.

— Нет, — бормочет он. — Я не могу позволить никому, кому не доверяю, увидеть этот город. Не с тем количеством привидений, что я оставил там. Они наверняка наткнутся на что-нибудь, что не должны видеть.

Инеж шагает вперед. Каз почти незаметно морщится.

— Тогда что ты собираешься делать?

Наконец Каз встречается взглядом с Инеж, и она знает это выражение в его глазах: он выпрямляется, застегивает броню. Он готовится к боли.

— Я собираюсь отправиться в Лиж, — говорит он. — И вы все едете со мной.

* * *

За ужином с тушеным мясом и свежим хлебом они предлагают идею Джесперу, Уайлену и Нине, которая в городе ради приезда Инеж. Они согласно кивают, потому что почему бы им не согласиться? Для них Лиж — просто еще один маленький провинциальный городок на юге Керчии. Но для Каза — это его личное кладбище, его прошлое, навсегда застывшее в янтаре.

Каз настаивает, что он в порядке. Он настаивает на этом, когда пакует одежду и больше оружия, чем есть во всем городке, в который они отправляются. Он настаивает на этом, когда они ложатся спать ночью накануне отъезда, и утром, когда они просыпаются. Но Инеж видит мельчайшее дрожание его ноги в экипаже, видит, как он считает секунды, когда город переходит в сельскую местность, и высокие здания сменяются сотнями роскошных деревьев, устремляющихся в небо, запах дыма уступает место сладкому запаху земли и дождя.

Инеж знает точное мгновение, когда они прибывают на место: мышца на челюсти Каза дергается, и он стискивает зубы так, словно сдерживает рвущийся из горла крик. Она всё равно выпрыгивает из экипажа, с всплеском приземлившись в грязную лужу, и предлагает ему руку. Он предсказуемо игнорирует предложение.

— Святые, это место — полная дыра, — замечает Джеспер, спрыгивая следом.

— Я думаю, оно очаровательно, — говорит Уайлен.

Дует теплый ветер, пахнущий спелыми яблоками и мягким дождем, и Нина отбрасывает волосы с лица.

— Если под «очаровательным» ты имеешь в виду абсолютно непримечательное. Оно ничем не отличается от остальной дороги!

Так и есть. Дорога, по которой прогрохотал экипаж — единственная, тянущаяся от одной лесной чащи до другой. Перед ними до горизонта и за него расстилаются сельскохозяйственные угодья, ровные под тяжелыми серыми облаками. Примерно в полумиле Инеж видит здание, к которому ведет узкая грязная тропинка — она думает, что это должна быть ратуша. Там ждет мэр, чтобы поговорить с господином Иоганнусом Ритвельдом и его инвесторами. Для Джеспера, Нины и Уайлена там находится самая большая их проблема. Но Инеж знает, что для одного из них это самое безопасное место во всем Лиже.

Этот город — минное поле для Каза, и Инеж может только надеяться, что он знает, куда ступать.

Он шагает вперед с тростью в руке и плотно натянутыми перчатками. Она заметила, что он сменил черное пальто на более старое коричневое, которое она ни разу прежде не видела, снял шляпу и галстук. Он больше походит на фермерского парня, чем на лидера банды, и, если не считать острого блестящего клюва головы ворона на трости, кажется безобидным. Ну, для любого, кто его не знает.

— У вас у каждого свое задание, — ворчит Каз и устремляется вперед по тропе. — Давайте покончим с этим.

* * *

Каз знает это место. Он знает траву, холмы, то, как меняется небо перед дождем. Он видит это, шагая по тропе, по которой его нога не ступала уже много лет. Надвигается гроза.

Каз знает это место. Просто он никогда не думал, что увидит его снова.

* * *

Нина едва смогла вытерпеть час бесконечного ветра Лижа, который спутывал ее волосы, после чего сдалась и связала их в низкий пучок. Такая жалость прятать столь красивые локоны, но, судя по нескольким женщинам у местной портнихи, здесь это вполне может сойти за стильную прическу.

Все женщины носят однообразные коричневые или серые платья, простого покроя, из такой незамысловатой ткани, что Нина могла бы научиться ткать ее за один день. Они не щеголяют ни каплей макияжа или украшений, а волосы у всех собраны в одинаковый уродливый практичный пучок, который вынуждена была сделать Нина. Они просматривают скучные бесцветные ткани и говорят своим подругам:

— Посмотри на эту! Разве не очаровательно?

«Нет, — хочется закричать Нине, — вовсе нет. И то, что вы искренне думаете, будто это можно использовать для чего-то кроме мешка для яиц, заставляет меня беспокоиться о вашем психическом здоровье». Но она ничего не говорит. Она держит рот на замке и, скрестив руки, нетерпеливо постукивает ногой, посматривая на дверь в ожидании портнихи, которая почти два колокола назад сказала, что скоро будет с ней.

Вначале, когда Каз сказал, что Нина отправляется к местной портнихе, чтобы заказать им одежду достаточно обыденную, чтобы смешаться с местными жителями, Нина была взволнована. Наряды казались куда интереснее, чем кража записей из Ратуши, которой занималась Инеж, или нанесение на карту городских торговых путей, которым занимались Джеспер и Уайлен. Но теперь? Она была бы счастлива взять отмычку или набор для рисования, если бы это означало, что она сможет сбежать из этого невыносимо скучного ателье и его тошнотворной клиентуры.

Наконец крошечная портниха высовывает голову из подсобки.

— Мисс Ходран? — спрашивает она.

Нина подпрыгивает, услышав свое поддельное имя.

— Да! — отвечает она. — Да, это я. Наконец-то.

Она следует за портнихой в подсобку, радуясь возможности уйти от скучного подобия толпы. Подсобка маленькая и тесная, забитая манекенами, измерительными лентами и бесконечными рулонами невзрачной грубой ткани. Освещается комната только светом, проникающим из окна, который приглушен тонкими занавесками и облаками, подоконник загроможден катушками ниток, иголками и банками с пуговицами.

— Что ж, мисс Ходран, — спрашивает портниха, убирая ткань с манекена примерно размера Нины, — чем могу помочь?

Нина осматривает ее с ног до головы — она маленькая, с тонкими костями, и была бы хорошенькой, если бы когда-нибудь встретилась с пудреницей или приличным набором лент. Ее платье по крайней мере хорошо сшито, даже если цвет соответствует цвету грязи на дорожке снаружи. На локтях есть воланы, а подол испещрен декоративными петельками и вышивкой. Неуловимо, но в этом городе приходится довольствоваться тем, что есть.

— Мне нужны четыре деловых костюма, — говорит Нина. — Два мужских, два женских. У меня уже есть мерки.

Она достает из кармана сложенную пачку бумаг и передает ее портнихе.

Портниха пролистывает бумаги.

— Звучит чудесно. Какой материал вам нравится?

Она указывает на стену с тканями, и желудок Нины переворачивается только от того, что она смотрит на них слишком долго.

— Знаете что? — говорит Нина, нацепив уверенную улыбку. — На ваш выбор. Я полностью полагаюсь на вашу творческую жилку.

Лицо портнихи проясняется.

— Правда? О, спасибо, мисс Ходран! Я сто лет уже ничего не шила так, как мне хочется.

— Серьезно? Но у вас чудесный вкус! Только посмотрите на свое платье!

Портниха смущенно разглаживает юбку.

— Это? Нет, это ерунда.

Нет, не для этого города.

— Вовсе не ерунда! Я вижу заботу в каждом стежке, и у вас есть вкус. На самом деле, единственное, что может его улучшить… — Нина смотрит на банку с пуговицами на подоконнике. — Можно?

Портниха кивает.

— Конечно.

Нина хватает банку с перламутровыми пуговицами и вытряхивает несколько себе на ладонь. Даже в тусклом свете они мерцают в ее руке будто вода.

— Смотрите, — говорит она, поднеся их к вырезу платья портнихи и поворачивая ее к зеркалу в углу. — Они смотрятся гораздо лучше с вашей нитью для подшивания, а блеск подчеркивает ваши глаза.

Портниха любуется на себя в зеркале и улыбается.

— Да, думаю, так лучше, — говорит она. — Спасибо, мисс Ходран. Я заменю их сразу, как только закончу с вашей работой.

Нина протягивает портнихе пуговицы и вытирает руки о юбку.

— Я очень ценю, что вы беретесь сделать заказ в такой короткий срок.

— Я счастлива сделать это для человека с вашим стилем, — портниха кладет пуговицы на бумаги с мерками Нины на швейном столике. — Скажите, мисс Ходран, вы здешняя? Я никогда прежде не видела вас в моем магазине, и ваш вкус в одежде… Скажем так: в Лиже не часто встретишь такой.

Нина пожимает плечами:

— Я провела несколько лет в Кеттердаме.

Глаза портнихи расширяются.

— Кеттердам? О, это потрясающе! Всегда хотела там побывать. Слышала, швеи там просто божественны!

— Так почему не поехать? — спрашивает Нина. — Всего пару дней на лошади.

— Пожалуйста, — фыркает она. — Я никогда не покидала Лиж. Большинство из нас никогда не покидали. За последнее десятилетие это сделали только два мальчика… — глаза портнихи внезапно загораются любопытством. — Мисс Ходран, извините за смену темы, но не слышали ли вы в Кеттердаме имя Каз?

Нина вскидывает голову.

— Простите?

Портниха машет рукой.

— Забудьте, это было глупо. В этом городе, наверное, миллионы людей…

— Нет, я удивилась не вашему вопросу. Я удивилась, потому что… Я действительно слышала это имя.

Теперь настала очередь портнихи застыть.

— Правда?!

— Темные глаза, черные волосы, голос словно скрежет?

— Ну, не знаю насчет скрежета — у моего Каза всегда был сладкий голос, пел как ангел в школьном хоре. Но остальное совпадает.

Пел как ангел?

— Забудьте тогда про скрежет. Чертовски умен? Скулы острые настолько, что могут разрезать стекло?

— Да! — смеется портниха. — Это мой Каз!

«Твой Каз?» — думает Нина, но ничего не говорит. Она может только вытаращиться на женщину перед собой, которая, очевидно когда-то знала Каза. Что означает, что Каз…

О, Святые. Каз когда-то жил здесь.

И как она раньше не догадалась? Зачем еще Каз взял сюда их всех вместо того, чтобы выбрать случайную команду? Зачем они все здесь? Нина чувствует, как все представления о Казе начинают сворачиваться, углы искажаются, а факты, незыблемые как металл, внезапно становятся хлипкими и прозрачными. Она никогда не была настолько глупа, чтобы думать, будто действительно знает Каза — никто не знал, кроме, возможно, Инеж, — но никогда за миллионы лет она не вообразила бы такую правду. Крошечное ателье в маленьком городке на юге Керчии.

Портниха, не осознавая, что только что перевернула валун гигантских размеров, продолжает болтать.

— Гезен, я сто лет уже ничего о нем не слышала. Он уехал, когда ему было девять, и с тех пор никаких известий. Поверить не могу, что он…

— Постойте, — перебивает Нина — она наконец вернула себе способность говорить и собирается воспользоваться ею. — Как вы познакомились с Казом?

— О, мы вместе ходили в школу. Сидели рядом на чтении. Как вы сказали, он очень умный, и помогал мне, когда становилось сложно. И когда урожай был слишком плохим, чтобы купить мне школьные принадлежности, он… — портниха оборвала себя, внезапно покраснев. — Ну, вам же не интересно про всё это слушать.

Школа? Чтение?

— Нет-нет, мне очень интересно! — Нина садится на шаткий стул и делает портнихе знак продолжать. — Пожалуйста, рассказывайте.

Портниха прислоняется к швейному столику, сложив руки на груди. И тихо признается:

— Он давал мне свое перо и чернильницу, чтобы написать мое имя. Р-A-Й-Я. Его чернилами.

Нина таращится на Райю.

— Святые, да вы влюблены в Каза! — восклицает она.

Румянец на лице Райи становится ярче.

— Что? Нет! Нет, он просто… он был умным и заботливым и…

— Райя, — говорит Нина. — Именно это люди говорят о тех, в кого они влюблены.

— Я не влюблена.

— Абсолютно влюблены. Да ладно, Райя! Признайте это!

Райя фыркает, но Нина видит, как она прикусывает щеку, чтобы не улыбнуться.

— Мы были детьми, мисс Ходран. Это было давно.

— Любовь не следует законам времени, — говорит Нина.

— Едва ли это была любовь — нам и десяти лет не было!

— Это ничего не значит. Я до сих пор помню первого парня, в которого влюбилась, когда ему было семь, а мне шесть, — мечтательно вздыхает Нина. — Однажды после обеда я сделала ему цепочку из маргариток. Он пнул меня в лицо.

Райя моргает.

— О. Это звучит… романтично?

Нина фыркает.

— Пожалуйста. Можно подумать, у Каза есть хоть капля романтики.

— О, со мной он был очень милым! Собирал мне одуванчики на перемене, брал меня к своему пруду летом, чтобы посмотреть на гусей, — Райя хихикнула и накрутила на палец выбившуюся прядь волос. — Разве это не похоже на него?

Нина пытается представить Ублюдка Бочки, собирающего одуванчики. Ей легче представить, что она следующая наследница Ланцовых, сидящая на троне, и все drüskelle в очень коротких шортах кланяются ей.

— Наверное, — отвечает она. — Но не могу сказать, что видела его сильно влюбленным.

— Ну, люди меняются, — вздыхает Райя, задумчиво уставившись в пространство, а потом вдруг оживляется и с надеждой спрашивает: — Значит ли это, что он еще не женился?

Нина давится воздухом. Она пытается скрыть это кашлем, и к счастью, Райя слишком заинтересована в получении ответа, чтобы заметить.

— Прошу прощения? — говорит Нина.

Райя пожимает плечами, хотя совершенно не выглядит беспечной.

— Знаете, мы как раз в подходящем для заключения брака возрасте. Я скоро стану слишком старой. Мне просто хотелось бы знать, прошел ли он уже через это.

Она пыталась говорить небрежно, но прикусила губу, а глаза пронзали Нину словно стрела.

— Он не… женат, собственно говоря, — отвечает Нина. — Но у него есть виды кое на кого. На одну мою подругу.

Райя сдувается.

— О, — тихо произносит она. — Понимаю. И она отвечает ему взаимностью?

— Я бы сказала да.

Райя кивает, и Нина чувствует себя ужасно. Разрушать романтические мечты девушки — не то, чем должна бы заниматься гуру любви Отбросов.

— Но, эм, уверена, что есть кто-то предназначенный для вас! Такая женщина, как вы, не должна иметь проблем в поисках мужа!

— Проблема не во мне, — говорит Райя. — Но после того, как Каз уехал, здесь не осталось ни одного мужчины на расстоянии пятидесяти миль, стоящего того, чтобы выйти за него замуж.

— Тогда почему бы не уехать? Лиж не единственный город в мире!

— Я никогда не была дальше Западных Полей, мисс Ходран! Я даже не знаю, с чего начать.

— Вы что-нибудь придумаете. Отправляйтесь в Кеттердам, откройте там ателье! Гарантирую, клиентура там будет гораздо более вдохновляющей.

Райя улыбается Нине.

— Ну, если они даже вполовину такие стильные, как вы, нисколько не сомневаюсь.

Нина пожимает плечами.

— Что я могу сказать? Я лучшая из лучших.

Райя прикусывает губу.

— Мисс Ходран, вы умеете хранить тайны? — спрашивает она.

Вы всё еще думаете, что это мое имя, так что, видимо, умею.

— Как могила, — отвечает Нина.

Райя кивает и вытирает руки о юбку. Она достает из кармана ключ и подходит к шкафу, который Нина даже не заметила в окружающем беспорядке — коричневый, как всё остальное в городе. Но когда Райя отпирает и открывает его, внутри нет ничего коричневого.

— О, Святые, — выдыхает Нина.

Внутри находятся ткани всех возможных видов и цветов, накинутые друг на друга в невероятных ювелирных оттенках, капающие украшениями. На внутренней стороне двери висят бумаги с набросками платьев, и Нина видит оборки, эффектные силуэты, шлейфы, которые тянутся целые мили. Выглядит как то, что она могла бы увидеть в магазине моды на Зелверштрат.

— Райя, это изумительно! Почему вы всё это прячете?

Райя лучезарно улыбается.

— Здесь не любят такие дизайны. Но когда в магазине появляется немного дополнительного дохода, я посылаю в Кеттердам за более экзотичными тканями. Я нарисовала дизайн для них всех, но мне не хватило храбрости их сшить.

— Ну, конечно, нет! — Нина вскакивает на ноги. — Кто бы здесь их оценил? Вы должны отвезти это в Кеттердам.

— Вы правда так считаете? — спрашивает Райя.

Нина берет ее ладонь обеими руками.

— Райя, обещаю вам, если вы возьмете эти дизайны в столицу, вы станете сенсацией. Держитесь подальше от Бочки, осторожнее ходите по вечерам, и с вами всё будет в порядке! Ну что вас здесь держит?

Райя окидывает взглядом крошечную бесцветную комнату.

— Думаю… ничего. Вообще ничего.

— Другое дело! — восклицает Нина. — Собирайтесь, отвезите это в Кеттердам!

Райя смеется ярким радостным смехом.

— Хорошо. Хорошо, я поеду в Кеттердам. Возможно, я даже встречу Каза!

Нина начинает рыться в грудах ткани, погружая руки в волны шелка и кашемира.

— Пожалуйста. В этом городе тысячи и тысячи мужчин. Вы встретите полно мужчин куда более подходящих, чем Каз.

— О, не знаю. Я всё еще считаю, что он милый…

Нина вытаскивает атлас насыщенного сливового цвета, с блестящей серебряной нитью по краю. Она поворачивает Райю обратно к зеркалу, набросив ткань ей на грудь, чтобы она ниспадала блестящими волнами поверх ее унылого платья.

— Поверьте, Райя. По сравнению с этими другими мужчинами, Каз такой же милый, как уксус. И в чем-то подобном вы быстро привлечете их внимание.

Райя поднимает угол шелка и засовывает его в вырез своего платья. И ткань вдруг обретает на ней форму — она сияет больше, чем могли бы несколько перламутровых пуговиц.

— Женщины в Кеттердаме правда так одеваются каждый день?

— Некоторые. Некоторые лучше, некоторые хуже. Одно можно сказать в пользу этого города — если у вас есть голова на плечах, вы можете стать кем угодно.

Райя лучезарно улыбается.

— Что ж, мисс Ходран. Я закончу ваш заказ к утру и начну паковать магазин, — мгновение она молчит, любуясь собой в зеркале. Она выглядит просто сияющей. — Мужчины в Кеттердаме правда красивее Каза?

«О, пусть Инеж только услышит это», — думает Нина.

— В тысячу раз. И некоторые из них даже запомнят ваше имя.

* * *

Мужчина касается шляпы, когда Каз проходит мимо.

Ян Визерман, банкир.

Ребенок бежит за мячом, который скатывается в канаву.

Алоиза Юрчфельд, дочь старого мэра.

Женщина плачет перед церковью.

Дина Швет, жена бывшего пастора.

Каз по-прежнему знает свой городок. Но в глазах ни одного из этих людей нет узнавания, когда он проплывает мимо, словно призрак. Ни одна рука не поднимается в приветственном жесте.

Каз по-прежнему знает свой городок. Но знает ли городок его?

* * *

— Скука смертная, — стонет Джеспер, пиная камень вдоль тропинки, как делал последние три мили.

Камень откатывается от его ноги в сорняки, и он снова стонет.

— Ты говорил, — отвечает Уайлен, который набрасывает карту, нахмурившись и высунув кончик языка. — Раз десять за последний час.

— Я не виноват, что Каз дал нам самую скучную работу! Почему Инеж и Нине досталось что-то интересное? Могу поспорить, себе он оставил лучшую работу. Могу поспорить, он там режет горожан, отрезает им языки, выведывая информацию.

— Какая информация может быть у этих людей?

— Маленькие городки скрывают темные тайны, Уайлен. Не удивлюсь, если они все окажутся частью какого-нибудь масштабного сексуального культа.

Мимо них по дороге проходит мужчина среднего возраста с большим животом и в поистине ужасном пальто, и Уайлен приподнимает брови.

— Да, прямо-таки образец необузданной похоти.

— Просто они хотят, чтобы ты в это верил!

Уайлен вздыхает.

— Слушай, Джес, мы почти закончили. Нам осталось отметить около полутора миль, так что давай уже доделаем работу. А потом сможем опять встретиться с остальными и громко пожалуемся за гюцпотом, ладно?

Кажется, будто они бредут по тропинке часами, но каждый раз, когда Джеспер поднимает взгляд, слой облаков едва сдвинулся. Он развлекается тем, что достает Уайлена, как только может.

— Могу я нарисовать карту?

— Нет, Джес.

— Почему?

— Потому что я видел, как ты пытался нарисовать голубя, и он почему-то больше походил на походную кухню.

— Я могу нарисовать карту! Это просто прямые линии!

— Это буквально единственный вид линий, которых на ней нет.

Джеспер стонет.

— Уайлен…

Уайлен резко останавливается и опускает карту.

— Джеспер. Я сейчас переломаю тебе ноги. Помолчи хоть пять минут и дай мне закончить, а потом можешь болтать, о чем угодно, и я радостно тебя послушаю. Ладно? Я очень не хочу, чтобы мой отец вышел из тюрьмы, так что мне надо закончить эту карту.

Джеспер прикусывает щеку изнутри и кивает. Уайлен улыбается и возвращается к зарисовкам дороги, по которой они идут.

Они продолжают идти, и идти, и идти. Некоторое время Джеспер наблюдает, как Уайлен рисует, но через несколько минут это уже не может удерживать его внимание. Он осматривается, изучает поля на предмет чего-нибудь хотя бы отдаленно интересного…

— Хэй! — восклицает Джеспер. — Там что-то есть!

Уайлен даже не поднимает взгляда.

— Вероятно, еще один сарай, — ворчит он. — Гезен, мне так надоело рисовать сараи.

— Нет, это не сарай, это… ну, я не знаю, что это, но оно есть!

Уайлен наконец поднимает голову и, проследив за взглядом Джеспера, смотрит на маленькое здание с остроконечной крышей в нескольких сотнях футов от них. Оно в стороне от главной дороги, соединенное с ней длинной грязной тропинкой, покрытой круглыми камушками и неряшливыми сорняками-переростками. Деревянные стены, возможно, когда-то щеголяли ярким веселым цветом, но теперь поблекли и облупились, приобретя серость сладкой ваты. Окна открыты — разбиты? — и занавески трепещут на ветру, словно паутина.

— Сельская школа, — говорит Уайлен.

Джеспер приподнимает бровь.

— Не похоже ни на одну школу, что я видел.

— Потому что это сельская школа, Джеспер. В ней только одна комната. В большинстве маленьких поселков есть такая.

Они приблизились к тропинке, и Джеспер поворачивает на нее к школе. Как ни странно, Уайлен следует за ним, продолжая зарисовывать.

— Откуда мне было знать? Там, где я рос, такой не было. Па просто учил меня математике и истории и тому, как собирать яблоки, когда начинаются холода.

— Я тоже не ходил в школу, я просто узнал конструкцию по архитектурным чертежам, которые видел, — после паузы Уайлен добавляет: — Кроме того, отец угрожал отправиться меня в такую, если я не смогу собраться.

Джеспер бросает на него взгляд. Уайлен смотрит прямо на школу, рука замерла на бумаге, губы поджались.

— Этого человека просто необходимо оставить за решеткой, — говорит Джеспер.

— Согласен.

С более близкого расстояния Джеспер видит, что окна определенно разбиты. Честно говоря, выглядит так, словно здесь годами не было ни души. Краска на двери потрескалась и облупилась, а дранка с крыши обвалилась и раскололась на земле. Трава так выросла, что касается подоконников, и Джеспер видит остатки того, что, видимо, было садом для детей, но его заполонили те же сорняки, что и везде. Вглядевшись внутрь, он видит несколько маленьких стульев, затянутых паутиной и пылью — некоторые перевернуты, все заброшены.

— Как думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как кто-нибудь здесь был? — спрашивает Джеспер.

— Не знаю, — говорит Уайлен. — Возможно, года.

Джеспер проводит ладонью по дереву стены.

— Как думаешь, почему ее закрыли?

— Не знаю. Может, город построил новую. Или, может, просто не было достаточно детей, чтобы сюда ходить.

Это странная для Джеспера мысль — что могло случиться со здешними детьми, чтобы их стало так мало, что город не стал держать школу? И что чувствовали эти оставшиеся дети, когда им сказали, что их слишком мало, чтобы заботиться о них, что они потеряли право учиться? Интересно, сколько детей недостаточно?

— Ну, я почти закончил с картой. Теперь мы можем переться весь путь обратно к Казу.

— Ага, — бормочет Джеспер, но не трогается с места.

Он чувствует себя здесь немного нереально, немного тоскливо, и не хочет уходить. Словно что-то здесь зовет его, но он еще не нашел что.

Дверь приоткрыта, надо всего лишь немного толкнуть, и он ступает внутрь.

С разбитыми окнами и распахнутой дверью внутреннее помещение не слишком отличается от внешнего. Но здесь его шаги отдаются эхом по грязным половицам, и заброшенная мебель отбрасывает на пол и стены большие тени. Льющийся из окон свет ловит своими лучами висящую в воздухе пыль, которая забивается в нос и в рот. На подставке рядом с доской еще остался мел, и стул учительницы отодвинут — всего на дюйм, словно она вышла на минутку и вот-вот вернется. В углу Джеспер видит поеденную молью сумку, которую, должно быть, оставил один из учеников.

Он медленно обходит комнату по кругу, Уайлен наблюдает за ним от дверей. Дойдя до маленькой сумки, он останавливается, и опускается рядом на колени. И снова задумывается — кто оставил ее, и где он сейчас. Думает, спохватился ли он о своих вещах или никогда о них не вспоминал. Думает, кем стали дети из этой комнаты, когда покинули ее и больше не вернулись.

Подняв взгляд, он видит, что в углу на стене над сумкой вырезаны маленькие метки. Их тут десятки, все на разной высоте, все помечены именами. Джеспер улыбается себе — должно быть, здесь измеряли рост детей.

Он читает про себя несколько имен, ведя пальцем вдоль них: Томас Амперфильд, Райя Гельдемер, Джорди Ритвельд, Каз Ритвельд…

Джеспер резко втягивает воздух, отдернув руку, словно обжегшись.

— Что? — спрашивает Уайлен.

Ничего, хочет сказать Джеспер, но не может выговорить ни слова. И в любом случае, это вовсе не ничего. Далеко не ничего.

Как, по-твоему, выглядит мое прощение, Джорди?

Он осмеливается потянуться и прикоснуться двумя пальцами к написанным на дереве именам. Он чувствует рядом с ними ростовые зарубки, легкий выступ мела на краске. Имя Джорди на добрых несколько дюймов выше Каза, выцветшее от времени, от памяти, от сожаления.

О.

О.

Это была не просто сельская школа. Это была школа Каза. И, конечно же, как всё из его глубоко скрытого прошлого, она исчезла отовсюду кроме памяти.

На груди Джеспера будто лежит камень, сжимая легкие, не давая дышать, сердце болит и начинает кровоточить. Он знает — знает, — что Каз не мог выпрыгнуть из утробы с ножом в руке и смертоносным блеском в глазах, всегда знал, что-то должно было быть раньше. Но никогда не вообразил бы такое: тонкие, трепещущие занавески, двойные зарубки на дереве, крошечные стулья, покрытые пылью и давно забытыми мечтами. Интересно, какие два стула принадлежали им?

Им. Казу и Джорди Ритвельдам, кем бы они ни были.

Тот, кого я не хотел потерять.

Джеспер отступает на дрожащих ногах. Он медленно переводит дыхание, чтобы взять себя в руки — воздух пахнет пылью и воспоминаниями Каза. Наверное, в голове должны вертеться тысячи мыслей, проносящихся за доли секунды, но вместо этого остается только тишина. Звук ветра. Сумка на полу, зарубка на дереве. Целая жизнь, оставленная позади, и ее призраки всё еще здесь, смотрят, как проходит время, слушают от половиц и всматриваются сквозь щели в деревянных стенах.

— Джеспер? — спрашивает Уайлен. Он подвигается к Джесперу и осторожно кладет руку ему на плечо. — Всё хорошо?

— Отлично, — говорит Джеспер, но будто издалека.

Его взгляд не отрывается от меловых меток, нацарапанных чьей-то рукой.

Уайлен прослеживает за его взглядом и хмурится.

— Что здесь написано?

Джорди Ритвельд. Каз Ритвельд. Запертая шкатулка раскрылась.

— Ничего, — отвечает Джеспер. — Совершенно ничего.

Уайлен явно не верит ему, но Джеспер может с этим справиться. Он может справиться с чем угодно. С чем угодно, кроме этого.

Он не должен был этого знать.

Они уходят вместе, молча, непостижимо. Карта Уайлена закончена, работа завершена без ран и ошибок. Без похорон.

И всё же Джеспер обнаруживает, что скорбит о жизни, которая никогда не была его.

Он закрывает за собой дверь. А потом поворачивается спиной к прошлому Каза и идет по тропе, слушая, как сорняки шуршат на холодном ветру.

* * *

Снова быть здесь не неправильно, собственно говоря. Каз знает, это должно было произойти. Он вырезал из себя совершенно нового человека с быстрыми кулаками и острыми краями. Он не должен бы вписываться как когда-то.

Но это поношенное пальто чувствуется мягким на теле, а ноги посажены, словно пшеница, в этом поле. Он помнит, как играл здесь с братом. Он помнит, как жил здесь.

Он видит, как над головой пролетает птица, слышит, как вдалеке гремит гром.

И это не чувствуется неправильным.

* * *

Каз так и не сказал Инеж, где им встретиться. Проклятье, он никому из них не сказал. Они просто предположили, что найдут друг друга там, где их высадил экипаж. Так что, покидая ратушу с пачкой украденных бумаг в руке, Инеж возвращается на то место и обнаруживает, что Каза там нет.

Остальные здесь. Они стоят тихо, напряженно, впитывая взглядом каждый штрих этого места, словно хотят снять каждый слой, и Инеж знает, что они знают.

Но Каза здесь нет, как бы он ни менял прямо сейчас их сознания.

— Мы не видели его, — говорит Джеспер, когда она спрашивает.

И от нее не укрывается, как ломко звучит его голос, как и замечает отметины от зубов на нижней губе Нины, дрожание правой руки Уайлена. Интересно, о чем ему рассказала карта?

— Я найду его, — говорит она.

Они кивают, и она уходит.

Его нет на дороге, как и в булочной, у сапожника, в банке. Но каким-то образом он здесь везде. И в этом есть смысл, думает Инеж: он вырезан из этой ткани лугов и медленных облачных небес. Она знает видимость, которую он выставляет, и знает человека за ней. И каким-то образом ей не кажется ни капли странным, что самый опасный, самый амбициозный человек, что она когда-либо знала, родом из этого сонного городка в сотнях милях отовсюду.

Она находит его на фермерской земле в конце дня. Справа от него простираются пшеничные поля, а слева без конца и края яблоневые сады. Но он спиной к ней, и по-настоящему важно то, что находится перед ним.

Одинокий дом на фоне горизонта.

Инеж подходит к Казу. Он не удостаивает ее и взглядом, но когда она берет его за руку, он твердо пожимает ее в ответ.

Инеж изучает дом. Он маленький. Ничего особенного, в самом деле. Серое дерево, милый порог и квадратные окна с закрытыми ставнями. Но Каз в коричневом пальто и в своем прошлом смотрит на него так, словно это его следующий великий противник, и он готовится к сражению, которое может проиграть.

— Где мы? — спрашивает она.

Каз делает глубокий дрожащий вдох, прежде чем ответить.

— Дома.

Инеж кивает.

— Понятно. И что ты собираешься делать?

Каз не отвечает.

— Мы войдем?

Каз сглатывает.

— Не знаю, — отвечает он скрежещущим голосом.

Почему-то на фоне поднимающегося ветра он звучит мягче.

— Ты не обязан знать, — говорит Инеж.

Каз поднимает взгляд:

— Надвигается гроза.

Инеж чувствует это — тяжелый воздух, роса, собирающаяся на траве. Начинает едва моросить.

— Да.

Каз встречается взглядом с Инеж. Его взгляд спокойный и твердый. И совсем чуть-чуть испуганный.

— Тогда давай зайдем в укрытие.

Вместе, рука в руке, они подходят к маленькому дому, который когда-то был всем миром одного мальчика.

У двери Каз на мгновение останавливается. Только чтобы забрать у Инеж свою руку и, сняв перчатки, убрать их в карман пальто. После этого он смотрит на Инеж, и она кивает.

Они шагают внутрь в тот момент, когда начинают падать первые капли дождя.

Когда Каз закрывает за ней дверь, Инеж чувствует себя так, словно перенеслась в совершенно другой мир, в котором будущее — это прошлое, и дождь не производит ни звука. Здесь почти нет света, но она может разглядеть кухонный стол, кресло возле камина, дверь, которая, возможно, ведет в спальню или две. Он причудливый, крошечный и забытый. Для Каза это дом.

Он отпускает ее руку и двигается вперед, ведя ладонью по предметам на пути — кресло, каминные принадлежности, горшок на столе, давно прошедший стадию плесени и покрывшийся ржавчиной. Каз заглядывает внутрь и невесело усмехается.

— Мы так и не помыли посуду после последней еды, — хрипло произносит он. — Некому было велеть нам это сделать, и мы в любом случае уезжали через несколько часов. Чего ради трудиться?

— Вы не думали, что когда-нибудь вернетесь?

Взгляд у Каза темный и населенный призраками.

— Инеж, мы были так юны. Мы вообще не думали.

Инеж знает, каково это — быть настолько юным, что никогда не думать дважды. Еще не знать, что это может понадобиться. Она помнит вечера, проведенные на проволоке, как она бесстрашно смотрела вниз, ни разу даже не задумавшись, что может упасть. Не понимая, насколько она на самом деле маленькая.

А потом она сильно ударилась о землю. И теперь она здесь.

— Что вы ели? — спрашивает она.

Каз пожимает плечами и идет дальше, к спальне, задерживаясь на каждом шагу.

— Рис. Стручковый горошек. Последние яблоки с единственной яблони, с которой отец успел собрать урожай перед смертью.

— Вы уехали так скоро после его смерти?

— Мы уехали раньше, чем на его могиле осела земля.

Каз открывает дверь, и Инеж вглядывается внутрь. В углу стоит большая кровать, поеденные молью одеяла аккуратно заправлены, плоские подушки когда-то были взбиты. В другом углу крошечная детская кроватка, приготовленная, по-видимому, для маленькой девочки, но она выглядит нетронутой. Она отделена от остальной комнаты тонкой занавеской, почти саваном.

Возле другой стены еще две кровати, меньше и не убранные, их одинаковые одеяла скомканы и упали на пол. На одной из них осталась игральная карта, и посмотрев на нее, Каз улыбается.

— Я знал, что оставил туза, — бормочет он.

Инеж впитывает взглядом всю картину. Каз, которого она знает не один год, носит свое прошлое, словно пальто. Младенец, который плакал в этой кроватке, малыш, который взбирался на это кресло, словно на гору. Испуганный, решительный мальчик, который спал последнюю ночь в этой смятой кровати, ел последнюю еду за потертым кухонным столом и оставил после себя туза. Годы и годы собирающихся кусочков, наконец сформировались в полную картину.

Инеж дает ему время — осмотреть дом, взять всё, что он мог захотеть, произнести какие-нибудь последние признания. Но как только он пробежал пальцами по каждому предмету, которые когда-то держал каждый день, он просто окидывает место последним взглядом, и она знает, что он запомнит каждую мельчайшую деталь. А потом, сжав губы в тонкую линию, покидает дом.

Дождь снаружи прекратился, и свет заходящего солнца омывает мир золотом сквозь облака, сверкает на лужах, освещает лицо Каза так, что он в самом деле может сойти за простого фермера, человека, который больше ничего не знал и никогда даже и не думал об этом. Инеж могла бы любить и этого человека, если бы Каз решил им быть. Но она знает, что он никогда не сделает такой выбор.

Она всё равно будет любить его. Того, кем он был, и кто он есть сейчас, и кем еще может стать.

* * *

Их прогулка обратно до главной дороги спокойная и тихая, пока Каз вдруг не останавливается. Инеж поднимает взгляд, обнаружив, что он пробирается по траве к огороженному полю рядом с сараем — пустым, если не считать нескольких тюков сена и единственной каурой лошади, жующей зелень возле столба забора. Она поднимает взгляд, когда Каз приближается, смотрит пустым взглядом животного. Зато глаза Каза, как бы он ни старался, вовсе не пустые.

— Что такое? — спрашивает Инеж, присоединяясь к нему.

Каз издает задыхающийся смешок.

— Этот конь, — говорит он. — Он мой.

Инеж моргает.

— Правда?

— Он был еще жеребенком, когда был нашим. Джорди продал его на аукционе перед тем, как мы уехали. Его купили господин и госпожа…

— Парень! — окликает грубый голос.

Инеж оборачивается и видит мужчину, который шагает к ним из сарая, на голове у него соломенная шляпа, а в руке вилы, за которыми тянется солома.

— Что вы делаете на моей собственности?

Каз уважительно складывает руки перед собой.

— Господин Аш, — говорит он. — Я просто смотрел на коня.

Мужчина останавливается в нескольких шагах и опускает вилы.

— Откуда ты знаешь мое имя?

— Я ваш старый сосед, — говорит Каз. — Каз Ритвельд. Я раньше жил ниже по дороге.

Лицо мужчины светлеет в узнавании, и губы растягиваются в улыбке.

— Будь я проклят, ты же парень Леммла. Мади! — кричит он через плечо. — Это парень Леммла!

— Пожалуйста, господин Аш, не беспокойте вашу жену. Я в любом случае уже уходил. Я просто хотел посмотреть на моего старого коня.

— Скачет как в сказке. Мы зовем его Шторм, потому что на него можно рассчитывать точно также. Ни разу не споткнулся за эти годы.

Каз склоняет голову.

— Хотел бы я сказать то же самое.

Господин Аш изучает Каза.

— Почему бы тебе не взять его прокатиться? — спрашивает он.

— Я не могу…

— Ерунда! Он же был твоим!

— Нет, — говорит Каз, поднимая трость. — Я правда не могу.

Брови господина Аша взлетают до волос.

— Что с тобой случилось, сынок?

Глаза Каза приобретают знающий блеск.

— Это долгая история.

Господин Аш фыркает.

— Говорю тебе, ты всё еще легко может покататься на Шторме. Не всякий поезд едет так гладко, как он.

— Я не знаю…

— Попробуй, — настаивает господин Аш. — Давай. Ради старого друга твоего отца.

Каз неуверенно смотрит на Инеж. Она улыбается ему и кивает.

— Он будет счастлив, господин Аш.

Господин Аш лучезарно улыбается Инеж.

— Спасибо, мэм. Вы его жена?

Инеж прикусывает губу.

— Близко к тому.

Господин Аш присвистывает.

— Значит, нашел-таки подходящую, а, Ритвельд? Скажу тебе, та девочка Райя будет раздавлена. Она была влюблена в тебя с того дня, как ты научился ходить. А, всё одно. Короче, будем говорить о девочке с того конца дороги или посадим тебя на эту лошадь?

Он сжимает плечо Каза (что тот переносит, лишь поморщившись) и ведет его к сараю за седлом, болтая по пути. Он говорит о том, как идут дела в городке, и каким взрослым выглядит Каз в старом пальто своего отца, и что они оба должны остаться на ужин. Но Каз настаивает, что у него есть работа, его ждут друзья, и у него есть время только на небольшую поездку верхом.

На лошади Каз выглядит как совершенно другой человек. Может, не совершенно другой — волосы по-прежнему падают на глаза, когда он поворачивается, а плечи по-прежнему напряжены, по-прежнему настороженно внимательный, как всегда во время засады, к малейшему движению воздуха. Но здесь, омытый золотым светом сумерек, на кауром коне, рожденном из воспоминаний и выращенном соседом, Каз кажется невозможным. Эти волосы могли быть пострижены единственным городским цирюльником. Эти плечи могли быть напряжены, просто потому что он подстерегает кроличью ловушку в южном поле. Он тот же человек, но завершающий жизнь призрака. Он выглядит возрожденным. Он выглядит полным надежды. Впервые за все годы, что Инеж знает его, он выглядит целым.

Каз так поглощен светом сумерек и воспоминаниями, что не замечает, как Инеж ускользает по дороге обратно к дому, чтобы забрать то, что вообще никогда не должно было теряться. Или, может, замечает, но решает ничего не говорить, верит, что она всегда вернется к нему. На самом деле, это неважно.

В любом случае, он заканчивает день с собранным прошлым и тузом в кармане.