Красавица и Ублюдок (гет)

Если Холсту когда-нибудь удастся застать Каза Бреккера одного, он отхлестает его по лицу его собственными перчатками и вызовет на дуэль.

Он яростно делает срез на дереве, которое стругает, и нож безжалостно сносит верхнюю четверть, которая, подпрыгивая, катится по палубе корабля. Холст хмурится и вонзает нож в твердое дерево перил корабля.

В этот ночной час мир так тих, что кажется, будто «Призрак» плывет в пустоте. Посреди Истинноморя, слишком далеко, чтобы сюда долетали морские птицы, когда нет ветра, волнующего воду под ними, Холсту порой становится страшно, что они попали в другой мир, зависли в пространстве и времени. Единственный звук — скрип мачты над ним, да время от времени стон досок, будто дышит сам корабль.

Ну и еще тихий глухой стук, доносящийся из закрытой каюты капитана Гафа.

Холст пронзает взглядом стеклянную панель на двери — единственный настоящий источник света в этот час. В вороньем гнезде есть фонарь, но взгляд Холста продолжает возвращаться к двери и масляно-желтому свету, который разливается по палубе бледными волнами, преломленный затемненными матовым стеклом.

Проблема с Казом Бреккером, думает Холст, агрессивно отрезая еще один кусок дерева от своей трости, в том, что он понятия не имеет, каков реальный мир.

Впервые он услышал о Бреккере, когда приплыл с Блуждающего Острова в Новый Зем в поисках работы, стремясь к приключениям, которых ему не хватало после стольких лет на отцовской мельнице рядом с Лефлином. Это имя прошептали в баре в Шрифтпорте. «Viezehanden», — говорил керчиец внимательно слушающим земенским морякам. Грязные Руки.

— Говорят, у него не всё в порядке с головой с тех пор, как он заключил договор с дьяволом. Поэтому-то никто не видел его рук. Говорят, под этими перчатками остались одни кости, потому что он позволил дьяволу съесть свою плоть в обмен на власть.

Только несколько дней спустя Холст встретил капитана Гафа, когда она причалила в гавани Эмс, чтобы пополнить запасы. Он был поражен ее красотой. Под земенским солнцем ее кожа сияла бронзой. Она была маленькой, но двигалась с прямой осанкой и целеустремленностью, и он не мог отвести от нее глаз. Ему нравилось, что ее темные волосы были длинными — единственный приличный вид для незамужней женщины.

Дома женщины часто влюблялись в его шелковистые светлые волосы и обаяние смуглого лица, и капитан Гафа не была исключением. Ему понадобилось всего лишь ухмыльнуться, и она радостно взяла его на корабль коком — заполнить новую вакансию. Не так волнующе, как он представлял себе, покидая дом, но он рассудил, что со своим умением сражаться на мечах сможет подняться по служебной лестнице.

Капитан посмотрела ему в глаза, и он понял, что потерялся в их теплой глубине. Они сильно отличались от красноречивых серых глаз Острова — нечто новое, что можно попробовать. Ее миссия имела какое-то отношение к работорговле, о которой у него не было конкретного мнения, но он кивал, пока она говорила, поскольку это означало, что он может провести больше времени, наблюдая за тем, как солнце играет в ее волосах.

— Некоторые называют нас пиратами, господин Холст, — сказала она. — Но мы боремся за свободу. Вас это устраивает?

За дни, предшествующие их отбытию из Шрифтпорта, он узнал, что у нее есть своя репутация. Люди называли ее Санкта Морей. Она была бичом работорговцев по всему миру — самый чистый и добродетельный символ веры и доброты со времен Санкта Алины и ее жертвы в Неморе.

Ему никогда даже в голову не приходило, что Санкта Морей может быть связана с кеттердамским Ублюдком Бочки, пока они впервые не причалили в Керчии.

Сейчас он слышит тихий глухой удар за дверью капитанской каюты, а потом приглушенный хриплый звук, который, наверное, является смехом Каза Бреккера. Уродливый звук, грязный и сломанный, как и всё остальное в нем. Смех капитана Гафа звучит словно песня соловья. Смех самого Холста — мощный и рокочущий, отчего леди в Лефлине замирали, и он думает, что он дополняет смех Инеж гораздо лучше, чем это скрипучее недоразумение.

От мысли о том, что они могут делать за закрытыми дверями, желудок переворачивается. Неправильно, что именно он завладел ею. Его тьма проникает в ее золотой свет, словно поток нефти. Отвратительно, как он контролирует ее.

Холст уверен, что капитан Гафа никогда не опустится так низко, чтобы любить Каза Бреккера. Что означает, что он манипулирует ею.

Из Шрифтпорта «Призрак» направился прямо в Кеттердам. Во время недельного плавания Холст поставил себе цель узнать красавицу капитана и нашел, что она совершенно такая святая, какой ее считают люди. Она была доброй и терпеливой, всегда спокойной, мудрой не по годам. Она была сдержанно остроумна, чего не улавливали менее умные люди, но Холст замечал каждую ее шутку. Ее глаза сияли ярче звезд.

Короче говоря, она была безупречна.

И Холст заметил заинтересованные взгляды, которые она то и дело бросала в его сторону, опустив ресницы. Всего за неделю они нашли друг в друге того, с кем связаны на более глубоком уровне, чем физический — на уровне душ. Он уже представлял, как она будет выглядеть в традиционном свадебном наряде Острова.

Но потом, когда они на седьмой день плавания завернули к кеттердамской Пятой гавани, он услышал, как первый помощник Шпект фыркнул, глядя в подзорную трубу, и крикнул через весь корабль:

— Твой милый уже ждет тебя, капитан.

Холст почувствовал себя так, словно его швырнули через борт в ледяную воду. Он повернулся, непонимающе уставившись на капитана, и увидел, как ее лицо залил жаркий румянец, когда она выхватила подзорную трубу из рук Шпекта, чтобы посмотреть самой. В желудке горячо и возмущенно клокотало чувство предательства.

«А как же то, что есть между нами?» — хотелось ему запротестовать.

Сквозь постоянную дымку Кеттердама проступил силуэт: одетый в черное пальто, на голове шляпа, в руке трость. Он был одинокой фигурой, стоящей в конце двадцать второго причала, куда направлялся «Призрак», и неподвижно наблюдал за их приближением. Работники дока, занимаясь своими делами и готовясь помогать кораблю швартоваться, обходили его по широкой дуге.

Капитан Гафа перегнулась через перила, словно между нею и этим… этим… мужчиной существовало физическое притяжение. Ее милый. Холст едва мог осознать слова. Он стоял рядом с ней, надеясь привлечь ее внимание, но она даже не взглянула на него; ее взгляд был устремлен вперед, жадно впитывая того мужчину.

Как только они остановились, ударившись в док с глухим стуком, который прокатился по кораблю мягкой волной, капитан перепрыгнула через перила и с грациозностью кошки приземлилась на обе ноги и одну руку. Холст прижал ладонь к сердцу: она могла пораниться, выкидывая такие трюки.

Мужчина неподвижно ждал, пока она приблизится к нему, и Холст понял, что большая часть команды с интересом наблюдает за их встречей. Некоторые с понимающими ухмылками пихали друг друга локтями. Желудок скрутила горькая ревность. Хотелось закричать, заплакать, спросить, зачем капитан умышленно играла с его чувствами, если она не свободна. Ни одна хорошая женщина не станет так соблазнять мужчин, если она уже связана с другим.

Пара стояла слишком далеко, чтобы слышать их разговор, хотя Холст видел, как двигаются губы мужчины. Капитан Гафа потянулась снять шляпу с его темных волос и дразняще шлепнула его ею по голове.

А потом мужчина положил ладонь на щеку капитана Гафа, и Холст понял, что он носит черные кожаные перчатки. И разве те керчийские моряки в Шрифтпорте не говорили что-то насчет трости?

Его как громом поразило.

Ну, конечно. Конечно, всё стало ясно. Каким-то образом легендарный Грязные Руки подчинил себе капитана хитростью и насилием. Холст наполовину верил, что Грязные Руки — всего лишь страшная сказка, придуманная, чтобы пугать детей и заставлять их ложиться спать, но вот он стоял перед ним, абсолютно реальный. Она попала в ловушку.

И все эти взгляды… она умоляла Холста освободить ее. Идеально. Ему надо было всего лишь остаться с ней наедине, чтобы они могли свободно поговорить, и он узнал бы, как Грязные Руки оплел ее своей отвратительной паутиной. Холст сможет придумать план, как освободить ее. И когда они будут разговаривать поздней ночью при тускло горящих свечах, капитан Гафа скажет, что никогда не встречала мужчину, который вызывал бы у нее такие чувства, как он. Она положит ладонь ему на шею и наклонится ближе…

Естественно, он был раздражен, когда услышал, что Грязные Руки присоединяется к ним в их путешествии в Равку.

Из-за дверей капитана доносится тихий стон, и в его крови бурлит ярость. Как он смеет прикасаться к ней? Она даже не знает, как Холст будет поклоняться ей. Он сделает всё, чтобы обеспечить ее.

Сейчас он видит в присутствии Каза Бреккера преимущество в войне, в которую они вступили. Потому что Каз Бреккер наблюдал за ним, оценивал его. Он явно увидел в Холсте угрозу, которой тот являлся.

Еще один стон, немного громче. Холст снова вонзает нож в перила.

На самом деле Грязные Руки и вполовину не так страшен, как его изображают люди. Он всего лишь мальчишка, едва ли старше двадцати одного. Он тощий, сухопарый ребенок с дурной стрижкой и нехваткой красок в гардеробе. И да, возможно, его взгляд довольно устрашающий, и Холст может признать, что его хриплый голос добавляет уровень драмы к каждому произнесенному им слову, но это всё лишь дымовая завеса. Холст не думает, что он когда-нибудь отлучался из Кеттердама на более-менее приличное время. Он понятия не имеет, как работает реальный мир, ему никогда не приходилось разбираться ни с чем действительно значимым.

Холст уверен, что все истории, что он слышал об этом мальчике — выдумка. Он даже ходить нормально не может, Святых ради.

Ему почти жаль Бреккера. Когда Холст решит бросить ему вызов, заставить его признаться, как он сумел контролировать женщину с таким острым умом, как капитан Гафа, какой материал для шантажа у него есть на нее… это будет мастер-класс по унижению.

Бреккер и капитан Гафа даже не слишком хорошо притворяются, будто нравятся друг другу! Холст провел много времени, наблюдая за ними в течение прошлой недели, кипя, пылая от негодования при виде того, как женщина, которую он любит, проходит через такое… такое унижение.

Вот подходящее слово. Унижение.

Они едва разговаривают. Они не улыбаются друг другу. Они переругиваются, будто чайки. И хотя они часто находятся в одном пространстве, поскольку Бреккер, похоже, не может оставить ее в покое, они будто отталкиваются друг от друга, точно одинаковые полюсы магнита, поскольку они никогда, никогда не прикасаются друг к другу.

Холст пронзает взглядом дверь капитана. Не прикасаются на людях.

Наверное, даже пленники могут испытывать влечение к пленившему их. Он простит ее за это.

Дверь со скрипом открывается, и капитан Гафа выскальзывает наружу, застегивая последнюю пуговицу на рубашке. Она ухмыляется палубе, прикусив губу. Заметив Холста, она дергается, а потом смущенно улыбается ему.

— Господин Холст, — говорит она. — Надеюсь, ваше дежурство не слишком скучное?

Остаток ревности — тупой и тяжелый, словно дубинка. Ему удается напряженно улыбнуться.

Волосы капитана Гафа собраны в косу, но пряди темных локонов высвободились и обрамляют ее покрасневшее лицо. Она босиком, только в носках. Нечестно, что он может заставить ее так выглядеть.

Она проводит рукой по волосам и кивает Холсту, больше ничего не говоря — конечно, она и не может ничего добавить, поскольку Каз Бреккер появляется прямо за ее спиной, словно мстительное приведение. Он полностью одет, включая эти идиотские кожаные перчатки.

Он не улыбается Холсту и не здоровается, и Холста это полностью устраивает. Холст пронзает его взглядом, и Бреккер приподнимает бровь.

Порой то, как Бреккер смотрит на него, вызывает у Холста дрожь по коже, словно под ней бегают муравьи, поскольку кажется, будто он знает. Знает, что Холст любит капитана Гафа. Знает, что Холст разгадал его дьявольскую хитрость. Знает, что Холст сделает что угодно, чтобы вызволить ее из клетки, в которую ее посадил Бреккер.

Они двое исчезают на лестнице, которая ведет в маленький камбуз, и Холст позволяет им уйти, поскольку еще не время. Однажды он бросит вызов Бреккеру — предпочтительно на людях, чтобы большая толпа стала свидетелем его героизма, — но не сейчас.

Пока же он смотрит им вслед и с нетерпением ждет неизбежного дня, когда капитан Гафа будет умолять спасти ее. До тех пор он может подождать.