Воспоминания о ветре (гет)

Я долго хранила одну личную тайну. И только сейчас я решилась раскрыть её на страницах своего дневника. Мой рассказ — чистая правда. Нет-нет, не подумайте, я никакой не скрытый герой! Мне не суждено было спасти мир, биться на мечах с чудовищами или опустошать зачарованные подземелья.

Я обычная англичанка середины двадцатого века, прожившая обычную для тех лет жизнь.

Так странно бывает вспоминать своё детство в Брайтоне, аромат свежих цветов и мелкого слепого дождя. Вспоминать, как отец, наклонившись впритык к зеркалу туалетного столика из красного дерева, аккуратно зачёсывал гребнем белёсые волосы. Вспоминать мамины модные платья в отдельной комнате-гардеробной, широкополые шляпки от солнца и её бледную кожу без единой веснушки. У мамы так забавно надувались и краснели щёки от злости, что иногда она брала деревянный веер с рисунком журавлей на нём и сердито махала им на себя до тех пор, пока вспышка гнева не развеивалась прахом.

Будто то было в иной жизни, а не семьдесят лет назад, оставшихся за моими плечами.

С годами воспоминания стираются. Дни, когда я работала в военном госпитале медицинской сестрой — одно сплошное и размытое пятно моей жизни, отдающееся звонким скрипучим эхом стремительно катившихся носилок по длинным коридорам и тихим гулом льющихся слёз.

Но я помню, до последней детали помню то, как мою обыкновенную жизнь навсегда изменил один юноша с пронзительным взглядом и ветром в его вьющихся волосах. Слушая припев легендарной «Love of my life» любимых Queen из потрёпанного радиоприёмника, я не могу не вспоминать его. Снова и снова.

Зачем я всё это пишу? Да ещё и в старом дневнике с загнутыми краями, в котором последний раз оставляла запись в сороковых годах. Наверное, так я пытаюсь разложить свою жизнь по полочкам перед неминуемой смертью. Так сказать, делаю выводы, пытаюсь вспомнить, что было хорошего, а чего плохого.

А может я просто хочу наконец поделиться с хоть одной живой душой своей невероятной историей. Боже правый, я надеюсь, моя любимая внучка не посчитает меня сумасшедшей, если найдёт этот дневник на полке между «Гордостью и предубеждением» и «Алисой в стране чудес» с их пятнышками от чёрного чая на пожелтевших страницах.

Мысли в моей голове скачут сумбурно и непредсказуемо, и мне пришлось немного отвлечься, чтобы облокотиться на спинку любимого плетёного кресла, протереть толстые стёклышки очков в золотистой оправе. И посматривать на расцветающий в закате сад с лилиями и розами за окном, который, кажется, был единственной любовью моей несчастной матери, так и не оправившейся от смерти моего брата, едва тому исполнился год.

С чего бы начать? Конечно, всё самое захватывающее происходит тогда, когда этого не ожидаешь. Сейчас я укутана в шерстяной белый плед и нахожусь в уютном полумраке гостиной тёплого дома, вдыхая запах старых страниц, слушая любимый голос Фредди Меркьюри и тихий отсчёт безмолвного времени на стрелках настенных часов. Но даже так, вспоминая тот день, меня пробирает холодная дрожь. Мои руки немного трясутся. Простите меня за мой размашистый почерк.

Я помню всё. Вы можете подумать, что эта история — бред, и в этот момент, возможно, у вас в голове уже проскользнула мысль выбросить мой старый дневник. Но даже если никому не суждено прочесть эти строки, и мой дневник с иссиня-чёрной обложкой навсегда останется утерянным… Я хочу, чтобы эта история могла остаться здесь, на этих пожелтевших страницах, где будет жить дальше моя память о нём.

9 лет.

Однажды я была маленькой озорной девчонкой без единой мысли о новой фарфоровой кукле. Это была я, с когда-то длинными золотыми волосами, которыми моя мама гордилась, как пышными розами в нашем саду. Помню, когда я из интереса отрезала сантиметр от своей пряди, мне жуть как влетело. Мы не разговаривали потом целый день.

Представляете? Я — шумный ребёнок с синяками на острых коленках и с отбитыми о мяч носками на кожаной обуви. Девочка, что любила играть в пиратов с мальчишками после скучнейших занятий в школе. Даже не знаю, почему я так не любила учиться. Возможно, что просто назло.

По окончании учебного дня меня всегда отвозил домой шофёр отца. На его грубой коже красовался ужасный шрам, рассекающий его правую щеку, зато на ней же плясала в усмешке забавная ямочка. От мистера Кэйи Альбериха у многих проходил табун мурашек по коже, а лица кривились, будто таракана увидели. Но я знала, что он добряк, каких ещё свет не видывал. Он всем без исключения сверкал своей уверенной полуулыбкой, почёсывая неизменную щетину. За его ухом всегда красовалась самодельная сигаретка, а в карманах его поношенного тёмно-синего пиджака, как и обычно, находилось для меня сладкое угощение.

Я была ужасно своенравным и капризным ребёнком. Мистеру Альбериху часто приходилось искать меня в ухоженных дворах школьной академии, а после под осуждающие взгляды проходящих мимо белых людей с тихими смешками заталкивать меня в длинный мерседес. Мать самым строгим и ледяным тоном отчитывала меня за любой промах, наклонившись и тыча в меня указательным пальцем в белой перчатке, пока я стойко и молча выдерживала её ужасно строгий взгляд и выискивала на её лице новые морщинки. А отец, едва кивая, одними своими золотистыми глазами, цвет которых я удачно унаследовала, намекал на то, что любит меня несмотря ни на что, а матери обещал, что уж в следующий-то раз я точно буду наказана.

Этот старомодный мужчина в чопорном фраке, с толстой чековой книжкой в его кожаном портфеле и исходящим от него запахом дорогого табака был моим отцом, моим любимым другом и тем, кто спас мою жизнь, когда разрушил её. Чтобы об этом рассказать, мне придётся сделать огромный шаг навстречу будущему, заходя слишком далеко вперёд. Но всему своё время.

Итак.

В тот тёплый, сентябрьский, облачный день я сбежала с одноклассниками из школы.

Я даже не смогла бы сейчас вспомнить, как звали всех моих друзей, их лица расплываются в моих воспоминаниях, как бы сильно я не старалась отыскать их образы на размытых краях своей памяти. И всё же я помню тот день, вижу его, словно мерцающие в темноте цветные кадры старого фильма.

Я помню, как сияло солнце в высоком небе, как ветер смело звал меня вперёд. В тот день четверо детей бежало по лабиринту узких переулков, а после по оживлённым улицам Брайтона, раскинув в стороны руки, представляя себя в самом настоящем полёте, а серьёзные взрослые в костюмах и шёлковых цилиндрических шляпах лишь поглядывали им недоумённо вслед и тут же отвлекались на последние сенсации размашистых газет. Перебегая последнюю пыльную дорогу на нашем пути, мы будто преодолевали черту, что разделяла шумный город и уединённую природу.

Море. Мы ступали по песку, не замечая, как он забивается в нашу лёгкую обувь, и показывали пальцами на летевших высоко в небе чаек. Я помню, как мы подбегали к кромке воды, чтобы брызгать друг друга, как мы с самыми яркими улыбками слушали шум прибоя, помню наш заливистый смех и как ветер ласкал мою кожу. Помню, как счастлива я была в тот момент, когда чувствовала привкус солёного бриза на кончике языка и была уверена в том, что моя жизнь — это озорные игры и дух приключений под согревающим солнцем, аромат корицы на кухне и тёплые вечера в роскошной гостиной, где витала музыка старого фортепиано, на котором так любил играть для меня мой отец.

Я помню юношу старше нас с чёрными волосами, что в одиночестве лежал на песке неподалёку и меланхолично смотрел в небо, сложив руки под головой. Я заметила его, когда искала общий восторг на счастливых лицах своих друзей. На одну секунду он всё же поймал мой мимолётный взгляд.

Морская вода всегда оставалась холодной. Помню, как двое моих друзей-мальчишек вдруг начали заговорчески перешёптываться. Я заметила это и, раздав им обоим подзатыльники, сердито велела рассказать мне о том, что они посмели от меня скрыть.

Они, захотев искупаться, придумали игру. Мы — принцессы, которых необходимо спасти смелым принцам из лап морского чудовища. Какая девочка не хотела бы почувствовать себя настоящей принцессой? Я не хотела, категорически, поставив грозно руки в боки. И дело даже не в том, что я не хотела лезть в воду. Как у них хватило наглости обозвать меня принцессой? А вот затесавшаяся недавно в нашу компанию Фишль хотела.

Фишль Эми фон Люфтшлосс-Нарфиндорт{?}[*Эми — настоящее имя Фишль в игре. А её фамилия — Люфтшлосс-Нарфиндорт.] — наполовину англичанка, наполовину француженка, унаследовавшая генетическую страсть к шоколадным круассанам, романтике и парижской моде. Она словно моя противоположность: вечно витала где-то в своём необъятном внутреннем мире. Фишль, сидя от меня справа за школьной партой, с раздражающими меня охами и ахами придумывала и записывала на школьных уроках странные сказки. Она вплетала в свои хвостики полевые цветы и с завидной уверенностью разглагольствовала, что в будущем выйдет замуж за очаровательного принца, на что я всегда зевала в ответ, показательно помахивая ладонью у лица. Сейчас, спустя десятилетия, я со смешинками в уголках губ понимаю, зачем вечно краснеющий подле неё Беннет стал звать её с нами играть.

Именно в тот момент мальчишки будто бы впервые вспомнили о том, что я лишь девчонка, ненавидящая косички и длинные юбки. Под их хохот и неоспоримые аргументы я быстро сдалась, надув пухлые детские губы и уже разрабатывая в своей голове план мести, где я, принцесса, и окажусь страшнейшим чудовищем.

Предвкушая нашу морскую игру, мы быстро разделись до нижних рубах и сняли обувь, только теперь чувствуя, что воздух стал холоднее. И замечая, как с моря на город надвигались тёмные тучи. Но мы были детьми, и нас ничто не могло остановить. Стопами чувствуя щекочущий пятки песок, я, хитро смеясь, первая бросилась навстречу ветру и протяжной волне, не страшась её стойкого натиска.

Но я остановилась по пояс в холодной воде, мгновенно начиная дрожать, и тогда высокая волна, до того притаившаяся за спокойными, поглотила меня с головой.

Я больше не чувствовала мягкий песок под своими ногами. Я раз за разом выныривала из острой ледяной воды, когда мне это позволяло море, и жадно делала глотки воздуха, которые казались мне последними. Что есть сил я кричала своим друзьям и готова была поверить в существование принца словно в бога.

В тот момент своей жизни, в те секунды, длящиеся часами, в период своей детской и светлой наивности я осознала, что смертна.

В тот день в газетах писали о шторме. В то ясное утро за завтраком с овсяными блинчиками и ягодным джемом мой отец не стал читать её новый выпуск, потому что сильно спешил на работу. А спешил, потому что проспал. Проспал, потому что я расплакалась среди ночи и пришла в родительскую спальню, не в силах унять эмоции от концовки сказки, что мне на ночь с любовью прочёл мой отец.

Отец читал мне о русалочке. В тот миг, когда я тонула в разбушевавшихся морских волнах, что несли меня всё дальше и дальше от берега, я страшилась, что после смерти стану морской пеной, как и главная героиня той книжки. Я протестующе ненавидела пресловутые сказки о принцессах, принцах и прочей лабуде, но познакомившись с этой, впервые я почувствовала удушающую печаль на сердце за любовь, описанную в детской книжке. Впервые я возжелала, чтобы судьба двух влюблённых перевернулась с ног на голову, чтобы всё кончилось, как и всегда, приторно сладко «долго и счастливо»!

Всё в наших жизнях взаимосвязано. Переплетено невидимыми нитями судьбы. Возможно, если бы он выбрал другую сказку мне на ночь. Если бы я так и осталась в одиночестве со своими раздирающими напополам эмоциями и плюшевым мишкой под боком. Если бы в то утро моя мать резко не прервала престарелого почтальона на полуслове, когда он, чувствуя острую потребность в общении, хотел поговорить с ней о надвигающемся шторме. Если бы я задумалась чуть больше о том, что заходить тогда в волны — это даже для меня слишком безумно… То всё могло сложиться иначе.

Я всё реже выныривала на воздух. Волны швыряли меня из стороны в сторону, и у меня не оставалось сил больше пытаться рваться наверх.

Я тонула, и в один момент вдруг почувствовала, что сзади меня кто-то схватил. Все мои детские страхи обратились против меня, и я тут же уверилась, что попала в лапы морского чудовища. Животная паника проникла в моё темнеющее сознание, и я непроизвольно раскрыла рот в немом крике, а вода проникала в лёгкие.

Следующее мгновение, что я помню — я лежу на песке, а вокруг меня снуют взрослые люди. Их глаза широко раскрыты в испуге, их рты быстро раскрываются и закрываются. Я помню, что стала кашлять водой. И помню, что увидела после.

Торнадо. Вихри на горизонте, несущие смерть всему, к чему прикоснутся разрушительными ветрами. В тот момент мне казалось, что теперь они непозволительно близки, и я отчаянно закричала, заглушая шум разбивающихся о берег волн.

Я потеряла сознание и помню, что всё же не умерла. Да, я определённо жива и сейчас.

Я очнулась в больнице с воспалением лёгких. Моя мать, придирчиво осматриваясь на блёклую краску стен госпиталя и подвявшие растения на подоконниках, натягивая белые бархатные перчатки повыше и поправляя искусственные золотистые кудри, сухо заявила, что больше не потерпит моего своевольного поведения. И я не придавала значения тогда мокрым дорожкам от слёз на её щеках. Отец грел мои руки в своих шершавых ладонях и тихо промолвил, что меня спасло чудо.

Мои сны с тех пор посещали кошмары: я убегала от ревущего моря, смертельных торнадо. Я больше не ходила к берегу. Я боялась.

В те годы я хотела бы всё это забыть.

С тех пор, как в Англию пришла промозглая осень, ко мне относились строже, и мистер Альберих стал приезжать за мной ещё до конца школьных занятий, карауля меня у выхода и пуская кольца дыма в воздух.

Отец больше не потакал любому моему капризу, но всё также заботился обо мне, а на мой одиннадцатый день рождения подарил мне собаку породы бостон-терьер, перевезённую прямо из Штатов за баснословные деньги. Мать лишь недовольно хмыкала, отгоняя от своих любимых палисадников роз Барона Зайчика (его уши казались мне похожими на заячьи).

Моя мама вскоре захотела направить меня в пансион благородных девиц. В глазах любящего усталого отца я увидела его молчаливое согласие, и тогда я протестующе воскликнула ему, что на дамских посиделках мама пьёт вовсе не чёрный чай с долькой лимона. И отец встал на мою сторону, рассудив, что мать должна оставаться матерью.

Скандалы всё чаще прокрадывались в наш любимый дом, ядом впитываясь в его оливковые стены. В шевелюре отца затесалась пара сухих прядей седины, и он всё чаще зарывался в своём кабинете, шуршал ценными бумагами и резво клацал по печатной машинке. Почти всё бремя моего воспитания тогда перешло на хрупкие плечи моей нестабильной матери. Но самым обидным для меня было то, что отец перестал по вечерам играть на чёрном фортепиано, одиноко стоящем у окон гостиной, где мы когда-то были семьёй.

У меня пытались отнять свободу. Но я и сама прекрасно справлялась с тем, чтобы отдаляться от друзей. Я всё чаще проводила часы в своей комнате, сливаясь с её полумраком и впиваясь ногтями в мягкие подушки. И тогда мне без спроса наняли репетитора по живописи, купили пышные платья и приказали стать настоящей леди.

Я смирилась.

Уже в десять лет я могла похвастаться тем, что по памяти перечисляла главных исторически лиц в период правления Октавиана Августа и знала все существующие типы архитектуры. В остальном мои оценки всё также страдали. Я утопала в учёбе и злилась, что ничего не давалось мне просто, и раз за разом безжалостно рвала свою живопись, из окна выкидывая круглые и плоские кисти.

В мои двенадцать мама горько смирилась, что я никогда не познаю законы светотени в натюрмортах яиц, а в тринадцать я поняла, что единственное, за что я ей благодарна, так это за то, что она потрудилась заметить мой интерес к старенькому фортепиано и тонким нотным тетрадям.

Я часами играла на фортепиано и дышала воздухом с ароматом старого дерева, кончиками пальцев чувствуя, что только в моменты соприкосновения кожи с чёрно-белыми клавишами мой внутренний мир оживал.

В четырнадцать лет я неплохо играла «Прелюдию №1 до мажор» Иоганна Себастьяна Баха. В шестнадцать я прочитала «Унесённые ветром» и решила, что никогда не влюблюсь.

17 лет.

В семнадцать лет одним поздним вечером, в очередной раз сбившись на ломаных ритмах мажорных аккордов, я зло ударила кулаками по чёрно-белым клавишам фортепиано, от чего наша собака чуть не схватила удар. До рассвета я прокралась в родительскую спальню, забрала с глянцевого столика портные ножницы и с ненавистью отрезала свои длинные волосы.

В семнадцать я впервые сбежала из дома. Я оставила на обеденном столе рядом с яблоками и локоном светлых волос прощальную записку, где косым почерком сообщила, что уехала навсегда. Я провела этот чудесный последний день лета на природе где-то за городом, купаясь в лучах редкого солнца, лёжа на чуть пожелтевшей траве и размышляя о своей глупой жизни. Наблюдая за пролетавшими облаками на глубоком голубом небе и вдыхая запах прощания лета, я решила навсегда оставить музыку фортепиано. Я запланировала тайком пробраться домой ночью, забрать какие смогу найти деньги и навсегда сбежать в Лондон. Или даже во Францию! Куда угодно! Но представив, что мне придётся тогда снимать комнату с жёсткой кроватью, планировать траты и готовить еду себе самой, надувшись, быстро отбросила эту мысль.

Поздним вечером, в недовольстве возвращаясь домой по теням Престон-парка и вслух гневно шепча о своей никчёмной жизни, мечтая оказаться в широкой мягкой постели и набить едой желудок, я, вглядываясь в темноту, вдруг спросила себя: «Нахожусь ли я в парке одна?».

К коже липло знакомое чувство страха, что я испытывала в последний раз в свои девять на пороге смерти. И тогда, одиноко остановившись в тенях зашумевшего листвой парка, я оглянулась назад и увидела неподалёку, где лунный свет не проходил меж ветвей, силуэт следовавшего за мной человека.

Я бежала по опавшей листве к еле видимому впереди свету тусклый фонарей, а лёгкие горели огнём. Я умоляла себя не оглядываться и благодарила за что, что мои ноги сами понесли меня к дому.

И вопреки мыслям о том, что моя мать никогда меня не любила, в тот поздний вечер она схватилась за сердце и драматично испустила последний вздох.

В гостиной витал аромат масла розы, смешавшийся с сигаретным дымом и запахом лекарств. Я смотрела, как врач констатирует смерть моей матери, на её фарфоровую кожу без единой веснушки и стеклянные карие глаза, наполненные истлевшей печалью. Я смотрела на отца, склонившего голову с трубкой в руке, на выпечку, потерявшую тепло и аромат утра, и испытывала лишь пустоту.

Когда мне было семнадцать, в день после похорон моей матери, отец, выдыхая на меня клубок пара с ароматом спиртного, захлопнул передо мной дверь кабинета, провернул с другой стороны ключ и обвинил меня в её смерти.

С тех пор наш дом покинул аромат корицы и лилий. Стены быстро пропитывались запахом алкоголя и табака, в саду поросли густые сорняки, а затхлый воздух наполнился гробовым молчанием, нарушаемый лишь звоном бокала, перелистыванием бумаг и кряхтением телевизора из кабинета отца.

В семнадцать лет я позволила слою пыли осесть на чёрном фортепиано одинокой гостиной. Я почти перестала вникать в учёбу, общаться с отцом и играть со своей собакой.

В семнадцать лет я больше не хотела жить.

С того вечера, как умерла моя мама, кошмары стали почти осязаемыми. Я могла очнуться посреди ночи, одним шестым чувством ощущая, что я в опасности. Я с громкими вздохами просыпалась в холодном поту от мысли, что за мной наблюдают.

Я слышала странные шорохи. Я ощущала чужое присутствие. Я очутилась в круговороте, из которого не могла вырваться: вечерами эти острые чувства впивались в кожу, а на утро же я решала, что всё это мне лишь кажется.

В одну ночь я сбежала из своей комнаты, как из логова страшного монстра. Я клялась отцу, что не открывала окно, что впускало внутрь свистящий холодный ветер, раздувающий шторы. Я ожидала, что он снова начнёт бросаться в меня обвинениями, но вместо этого отец заботливо выслушал меня. Он, откинув плед, встал с дивана своего кабинета, ставшего ему спальней, отпил из стакана тёмную коричневую жидкость, чей запах остро впивался в ноздри, и спокойно ответил, что вызовет мне врача. Я наконец-то увидела в его золотистых глазах проблеск жизни.

На следующий день после этого инцидента отец вернулся на работу. Он ушёл рано утром без завтрака и привычного чтения размашистой газеты, пахнущей свежей краской. Выпуски, что он не читал, тогда скопились у входа на тумбочке, куда раньше мама клала свою сумочку, когда возвращалась после прогулки домой. Впервые я подумала о том, что взрослею, когда мне захотелось прочитать, какие же события происходят в Англии.

Первую страницу свежей газеты, что я привычно нашла на пороге своего дома, занимала лишь одна статья.

«Великобритания готовится ко вновь надвигающейся непогоде. Шторм «Борей», который ожидается в конце этой недели в южной части Англии и Уэльса, приведет к сильным ветрам, ливневым дождям и наводнениям. После недавних разрушений, вызванных штормами «Энлиль» и «Янса», мы призываем население быть особенно осторожными и по возможности не выходить из своих домов в плохую погоду. Оставайтесь в курсе развития шторма с ежедневным изданием «Дейли телеграф». 28 октября, пятница. 1938 год».

В скуке пролистав остальные страницы с биржевыми новостями, зарубежными хрониками и объявлениями, оставив на листах пару капель вишнёвого джема, я отложила газету и посмотрела в окно. Ветер хлестал по голым ветвям, царапавшим стекло и фасад, а Барон каждый раз лаял при очередном его завывании.

Я равнодушно вернулась к себе, хмуро достала из дубового шкафа школьное платье с оторванной пуговицей на воротнике. Я тогда на миг вспомнила маму.

— Она бы пришила мне пуговицу, — недовольно фыркнула я, надевая дурацкое платье дурацкого тёмного цвета, и провела по спутанным волосам расчёской ровно три раза.

Глядя на себя в зеркало, я от чего-то грустно улыбнулась. Я ужасно похожа на свою мать. Но волосы стали короче, фарфоровая кожа отличалась еле заметным созвездием веснушек и розоватыми синяками, поселившимися под глубоко посаженными большими глазами.

— Увидь она меня сейчас, — странно ухмыльнулась я, плюхнувшись на кровать и пальцами нащупывая в волосах спутанный колтун, — её хватил бы новый удар.

Я не слышала, как ко мне в комнату прибежал Барон, но он вдруг стал раздражающе гавкать, выдавая своё присутствие.

— Чего ты разнервничался? — я одарила его хмурым взглядом, натягивая белые носки.

Он гавкал куда-то в окно. Которое. Неожиданно. Открылось. Само.

В ушах застучала горячая кровь и злой непрекращающийся лай. Я замерла, бросая на кровать свою дрожащую тень и смотря на развиваемый ветром тюль. И ждала своего исхода.

— Кто здесь? — я тихо-тихо спросила, застучав ровными зубами. В пересохших от неморгания глазах проступила влага. Но всё, что я напряжённо наблюдала, это лишь ветер, охвативший мою комнату осенним холодом.

Во время урока по французскому языку я размышляла о противоречии, поселившемуся в моей душе. Собственная жизнь была мне противна, и я не могла сообразить, почему же тогда мне стало так страшно утром, когда я думала, что человек, который хотел ворваться в мой дом, вот-вот сотворит со мной что-то непоправимое.

После занятий я не хотела домой, меня не покидало смутное ощущение небезопасности, хоть мне и удалось за школьный день убедить себя, что всё это произошло лишь из-за шумного ветра. Я неспешно собирала книги в чёрную школьную сумку, когда мои мысли прервали.

— Люмин, ты всё ещё в трауре? — Фишль пыталась общаться со мной, будто с лучшей подружкой, и я не понимала, зачем ей это надо, всегда отмахиваясь от неё. Наверное, она хотела меня поддержать после смерти моей матери. А ведь даже Беннет и Рейзор давно от меня отвернулись, находя скучным времяпрепровождение с девчонкой, ставшей молчаливой и такой дерзкой, что аж источала тёмную ауру неприветливости и неряшливости.

— Да, — коротко и грубо ответила я, даже не взглянув на неё. Фишль протяжно вздохнула.

— В таком случае, — вновь бодро заговорила она со мной, по-хозяйски присев на краешек моей парты, — я приглашаю тебя сегодня в поместье Тиния провести незабываемый вечер в музыкальном исполнении великой французской классики.

— Нет.

— Я буду играть на скрипке перед всей своей большой семьёй в честь дня рождения моей дорогой тётушки Митчелл, — продолжала воодушевлённо Фишль, не обращая внимания на мой резкий отказ. — Тётушка обещала помочь поступить мне в Королевскую академию музыки в Лондоне, если я отлично сыграю для неё на сегодняшнем приёме и…

— Нет.

В музыкальном классе благодушная юная Фишль становилась просто безумицей, неподдающейся никакому контролю скрипачкой. И, пожалуй, единственное, что мне в ней нравилось, так это то, как она выводила этим непослушанием из себя нашего учителя, восклицая, что никто и никогда не сможет запереть её в нотной клетке.

— Молю, s'il te plaît{?}[по-французски — пожалуйста. Используется тогда, когда о чём-то просят.], Люмин! — Фишль сердечно приставила ладонь к груди и округлила на меня свои лисьи глаза. Я одарила её недовольным взглядом из-под густых ресниц, сложив руки перед собой. — Я прекрасно знаю, что сам мистер Рагнвиндр даёт тебе уроки фортепиано по средам и воскресеньям! Ко всему прочему, ты показываешь успехи в музыкальном классе! А мне позарез нужна отличная пианистка, которая сумела бы аккомпанировать мне!

Я дерзко ответила ей на французском языке, что не говорю по-французски.

— Люмин! — её округлые щёки надулись, а брови свелись к переносице. Фишль встала с моей парты и упёрто поставила руки в боки, готовясь предоставить мне очередной неоспоримый аргумент моего необходимого присутствия сегодняшним вечером. — Ты…

— Я бросила игру фортепиано. И мистер-феноменальность всея Дилюк Рагнвиндр больше не учит меня. Так что найди, будь так добра, кого-то другого вместо меня, — я встала со стула, накинула тонкий ремешок школьной сумки на плечо. И отчего-то хмыкнула, вспоминая, как Сам Мистер Непревзойдённый Рагнвиндр на прощание заявил, что меня не будет в великом будущем мире музыки. В ответ я швырнула в него исписанным сборником с заданиями по сольфеджио{?}[Учебная дисциплина, предназначенная для развития музыкального слуха и музыкальной памяти.], хоть и после того, как он закрыл за собой дверь.

Фишль замолчала, и я, вполне довольная этим фактом, в одиночестве отправилась из класса прочь. На выходе из школы меня встретил запах табака и привычный промозглый ветер, забушевавший в моих волосах. Мистер Альберих, кашлянув, кратко приветствовал меня, и я медленно пошла за ним к машине, смотря на затянутое серым цветом низкое небо и чувствуя на лбу первые капли несмелого дождя. Нужно поскорее вернуться домой.

Домой? Туда, где мне больше не было спокойно одной, где я боялась даже собственной тени.

Я помнила аромат выпечки, что готовила мама, формы восковых свеч и нежную мелодию, переливающуюся на клавишах фортепиано из-под пальцев отца. Впервые спустя два месяца после смерти матери я почувствовала частичку горечи на сердце, где поселились воспоминания о ней. В тот момент я поняла, что если проведу вечер в одиночестве дома, моля бога о том, чтобы отец не задержался на работе, то моё лицо растерзают слёзы.

Когда Фишль намеренно задела меня плечом, обходя, я быстро и решительно задала ей свой вопрос.

— Что ты собираешься играть?

—«Интродукцию и Рондо Каприччиозо» Сен-Санса, — ответила она уверенно через секунду, остановившись, но не развернувшись ко мне. Но по тону её хитрого голоса я догадалась, что она улыбается. — Сможешь?

Я обошла её и намекающе улыбнулась уголком губ в ответ. Ветер холодно подул на следы капель от дождя на коже. На лице мистера Кейи отразилась загадочная улыбка, и свежий воздух вновь смешался с запахом табака.

— Я сяду на стул только перед до блеска начищенным фортепиано, Фишль. А в награду завернёшь мне с собой корзинку со свежими булочками.

— Идёт!

Мы церемонно пожали друг другу руки. Кончики наших пальцев предвкушали волшебство мелодии именитого французского композитора.

Я даже не понимала толком, отчего вдруг согласилась. Сейчас я осознаю, что похвала Фишль меня зацепила. Мистер Рагнвиндр не раз останавливал меня при игре, резко отмечая ошибки и говоря безжалостное:

— Нет.

Я в сотый раз начинала заново, стремительно стуча по чёрно-белым клавишам, чтобы в сто первый раз услышать цоканье его языка и:

— Не верно.

И даже мой глубоко любимый отец, поначалу хваливший меня за любое достижение, со временем закрылся от меня в своём кабинете с поселившимся там по соседству запахом сигаретного дыма и крепкого алкоголя.

Я стала спотыкаться на ровных местах. Ноты перед моими глазами расплывались, пальцы начинали дрожать, клавиши становились тяжёлыми, и в конце концов моя уверенность в своих силах, казалось, навеки поселилась в руинах.

Когда мистер Альберих отвёз меня домой, напоследок угостив меня шоколадным кексом из моей любимой пекарни, я бегло попрощалась с ним, и он уехал к отцу доложить о моём запланированном визите в поместье Тиния. Я снова оставалась дома одна, но я не успевала поразмыслить о страхе. Оставив школьные туфли брошенными на пороге, я тут же побежала в гостиную и встретила взглядом чёрное фортепиано, покинутое мною в тиши и пыли. Я ощутила странную вину перед огромным музыкальным инструментом и, оторвав взгляд и поджав губы, бросила школьную сумку на пол и отправилась за нотной тетрадью, кинутой мною под кровать.

«Интродукция и Рондо Каприччиозо» Сен-Санса. Технически произведение несложное, но я всегда запиналась в нескольких местах. И теперь, присев за стул перед чёрным фортепиано, я вновь ощутила могущество музыки. Эта тишина, сковавшая пустую гостиную, была только моей и её — мелодии, что несмело струилась из-под моих тонких пальцев. Дойдя до момента, в котором я чувствовала себя неуверенно, я всё же ошиблась и привычно начала заново.

Я играла безостановочно три или даже четыре часа, решимость струилась в моей крови, а подушечки пальцев горели, когда я, наконец, сыграла партию почти идеально. Впервые за долгое время я почувствовала радостную ноту на душе, и прежде чем закрыть крышкой фортепиано, под конец я ласково нажала на пару белых и чёрных клавиш.

И почувствовала чьё-то присутствие. Крышка стремительно хлопнула по пальцам, я вскрикнула от страха и огненной боли и начала порывисто дуть на покрасневшую кожу. Я страшно испугалась и того, что у меня может быть перелом. На мои крики прибежал и залаял Барон, смотря куда-то в высокие окна, у которых стояло фортепиано. На улице брошенные кусты роз покачивались на ветру.

Я прекратила хныкать, вновь отметив странный лай своего пса. Барон снова смотрел куда-то в одну точку и лаял точно также, как утром. Я в миг забыла о боли, опустила руки и внимательно посмотрела в окно. Заброшенный сад укутан жёлтыми листьями осени, кружившимися в танце на ветру. Словно осенний вальс падающих листьев с красными лепестками иссохших роз под мелким дождём из тяжёлого серого неба, сковавшего в холодные объятия Брайтон в последние несколько лет.

Я услышала странный, ползущий скрип за спиной. Я стремительно оглянулась на стену, увешанную картинами в позолоченных толстых рамах. Нарисованный маслом центральный портрет моей матери в белом роскошном платье, мне показалось, едва покосился. За окнами с новой силой засвистел ветер, и я резко обернулась обратно.

Все листья, что танцевали в воздухе, замертво и мгновенно опали на одинокий неухоженный сад.

В тот момент я подумала, что медленно схожу с ума. Боль в костяшках добралась до разума с новой силой. Осознание того, что, возможно, в моём доме поселилась злая нечисть, заставила меня босиком выбежать на улицу под усилившийся дождь. На пороге меня встретил мистер Альберих, немного растерявшийся от моего испуганного вида, дрожащих рук и покрасневшей кожи на пальцах. И тогда я осознала другое — пришло время исполнить обещание, наспех данное Фишль.

* * *

Поместье Тиния, на порядок огромнее моего, благоухало розами, роскошью и тёплым светом фонарей у мраморного фонтана. Про себя я отметила, что Фишль всё-таки неспроста называла свой дом замком, словно созданным для жизни принцессы. Чёрный мерседес остановился перед поместьем в викторианском стиле у парадного входа. Я совсем позабыла, что терпеть не могла пышные и людные приёмы, считая их пережитком прошлого, и в тот миг я поблагодарила бога, что он не одарил мою богатую семью кучкой родственников-стервятников.

Мистер Альберих отворил передо мной дверь машины, и я, раскрыв маленький белый зонтик моей мамы, благодушно приняла его ладонь с грубой кожей и стукнула каблуками по мокрой мощёной дороге. Адская обувь, орудие пыток! Сжатые пальцы теснились в зауженных носках неразношенной обуви, и я, подавив в себе писк, натянула приветственную улыбку для встречающей меня четы Люфтшлосс-Нарфиндорт.

После любезного приветствия и до сопровождения меня в их огромную гостиную, Фишль шикнула мне что-то на ухо, взяла за ладонь, и, вежливо попросив прощения у своего отца, сказала ему, что мне и ей срочно нужно отлучиться по дамским делам.

Я, впопыхах собираясь, не нашла ничего лучше, чем надеть мамино приталенное платье с глубоким вырезом на спине, её жемчуг и белые перчатки, кое-как расчесав распущенные волосы.

Выслушивая пятиминутную лекцию о непозволительности помятой драпировки, лохматости причёски и о жевании ногтей, Фишль наспех пыталась привести мой вид в удовлетворительный порядок, она даже подровняла мне кончики. Я решила никак ей не перечить, терпеливо восседая перед старинным огромным зеркалом, отмечая непривычное волнение на её лице, напряжённость в голосе и общую взвинченность.

Она боялась провалиться. И я впервые за всю свою жизнь почувствовала долю ответственности, на которую случайно себя обрекла.

Вино омывало стенки бокалов, разговоры о политике вырывались из уст множества родственников Фишль, собравшихся в этой по-королевски обставленной гостиной. Я чувствовала себя неловко, под звуки классики заедая это скрипучее чувство очередной булочкой челси, стоя в компании бессметных двоюродных, троюродных сестёр и братьев Фишль. Я старалась не встревать в разговоры без надобности, сложа руки перед собой, потому что не знала, куда их ещё деть, кроме как протягивать к фуршетному столу или нервно теребить пальцы, на что Фишль каждый раз незаметно для всех (и для меня тоже, отчасти) больно щипала меня за локоть.

И вот, в очередной раз проделав это со мной, я всё же не сдержала в себе тихий болезненный писк.

— Прошу прощения, леди, — кто-то сказал это позади едва смеющимся приятным баритоном, и я, быстро обернувшись, завидела высокого молодого мужчину со светлыми волосами и голубыми глазами. Уголки его тонких губ приподнялись в лёгкой приветственной улыбке, его прищуренные глаза с любопытством посмотрели в мои. Я не видела его, когда официально со всеми подряд здесь перезнакомилась.

— Братец Аято! — глаза же Фишль заискрились, и она порывисто протянула для него свою выставленную вниз ладонь, ожидая его благородный приветственный жест. — Ты всё же приехал!

— Париж не хотел меня отпускать, а я истосковался по чистой английской речи. Ты подросла и стала настоящей красавицей, принцесса, — он благородно поцеловал тыльную сторону её изящной ладони, слегка склонившись. А я отчего-то внимательно наблюдала за деталями его парадного мундира светлого голубого цвета, случайно совпавшего цветом с моим платьем. Золотые пуговицы на плотной голубой ткани блестели в свете ярко освещаемой гостиной с высоченными потолками.

— Вы военный? — я всегда забывала о приличиях, когда дело касалось моего нескромного любопытства.

— Кхм-кхм, — громко хмыкнула Фишль в кулак, предупредительно одарив меня искромётным взглядом.

— Прошу простить, что я не представился, — он встал ровно и смирно, словно воплощение самоуверенности. — Вы верно подметили, мисс, я служу Великобритании лётчиком. Меня зовут Камисато Аято, и я прихожусь дорогой Фишль всего лишь троюродным старшим братом. А кто же Вы?

Он выглядел не сильно взрослее нас: на его молодом вытянутом лице не было ни единой морщинки, а мягкая полуулыбка и загадочный взгляд добавляли его образу шарма. И всё же, судя по прицепленным к груди отметкам на его безукоризненном мундире, так и пахнущим дороговизной, можно сделать вывод, что он кое-что повидал в жизни. Это был не просто парадный мундир — это история его роста и стремлений.

— Я Люмин — школьная подруга вашей благородной сестры, — я едва кивнула ему, не зная, что смогла бы о себе рассказать. Одна из прядей моих светлых волос, кое-как заплетённых в пучок стараниями Фишль, спала и защекотала ухо.

Аято от чего-то продолжал что-то искать в моих глазах и молчать. Я пожала плечами и вернулась к единственному развлечению сегодняшнего вечера — еде. Я откусила кусочек от тарталетки, и пара крошек упала мне на небольшое декольте, щекоча оголённую кожу, от чего я, жуя, стала сердито их стряхивать, задевая ожерелье из жемчуга. И я едва заслышала тихий смешок, а когда взглядом нашла его обладателя, снова увидела этого военного, стоящего рядом уже в компании таких же обмундированных, но страших мужчин. Аято даже не попытался тогда скрыть, что это именно он посмеялся надо мной, продолжая с любопытством смотреть на меня, так и застывшей с положенной на грудь рукой в белой перчатке. Впервые в своей жизни я зарделась от чужого, изучающего моё лицо взгляда.

От чего-то я стала невольно прислушиваться к разговорам мужчин. Они что-то говорили о Германии, надобности расширения армии и смутном будущем. Я никогда не была сильна в политических перипетиях, но я уважала военных.

Так и приблизилось время для нашего с Фишль дуэта. Я подошла к белоснежному роялю, поблескивающему как снег на солнце. Импровизированная сцена оказалась между колонн под бронзовой люстрой, отбрасывающей тонкие тени на деревянный паркет. Ветер шумел за окнами, скрытых бордовыми шторами, словно природный аккомпанемент для музыки, которую мы собирались играть.

Я сняла белые перчатки и села за белоснежный рояль, его холодные клавиши будто ждали, когда я мягко коснусь их и оживлю в них музыку, наполняя ею скучное торжество. Фишль уже стояла подле меня, подготовив стройную скрипку, и по-светски поздравляла свою тётушку Митчелл. Её нежное розоватое платье струилось от её лёгких изящных движений. И пока она говорила, я рассматривала всех этих внимательных людей, а страх опозориться быстро охватывал меня. Я не привыкла чувствовать что-то подобное. Я выступала в кругу семьи, выступала дома. Для вечно мною недовольного учителя Рагнвиндра. Для любимого отца. Для матери, образ которой снова всплыл в моей памяти, от чего я внезапно ощутила лёгкую грусть на душе. Как не вовремя закрались в голову все эти мои мысли, и я в очередной раз пожалела о принятом мною решении сделать одолжение Фишль. Вся эта горстка незнакомых людей устремляла свои пронзительные взгляды на нас, будто они ожидали какого-то музыкального чуда.

В миг, когда ветер с новой силой забил по оконным стёклам, я вспомнила, что по ту сторону стен продолжает жить мир, который не заканчивается на мнении людей, которых я никогда в жизни больше не увижу. Я буду играть ради себя, ради Фишль и музыки, которая и есть настоящее чудо, не нуждающееся ни в каком представлении.

Интродукция и Рондо Каприччиозо для скрипки и фортепиано

Фишль закончила свою речь, и, повернув ко мне подбородок, предвкушающе застыла со смычком перед скрипкой и с улыбкой кивнула мне.

Пальцы оживились, легко коснувшись клавиш рояля. Проникающая в сердце мелодия заиграла на скрипке. Я танцевала по клавишам и окунаясь в тонкий мир французской, чувственной музыки.

Мы с Фишль ясно чувствовали ритм друг друга, будто наши сердца бились в унисон с дрожащими струнами и чёрно-белыми клавишами. Наш мелодичный дуэт засверкал в светлом зале, и многие гости уже эмоционально хватались за сердца и шепотками восклицали на французском о нашем прекрасном исполнении.

Вскоре Фишль на возбуждающей паузе слегка обернулась ко мне, я увидела знакомое озорство в её хитрых полуприкрытых глазах и почувствовала на кончиках пальцев покалывающее напряжение. Она вошла в раж, скрипка зазвучала куда настойчивее, делая ритм быстрее. И всё, что мне тогда оставалось, это поспевать за её энтузиазмом.

Фишль дерзко била смычком по струнам, отойдя подальше от стойки для нот. Я всё же запнулась в тех местах, где всегда ошибалась, но мы доиграли мелодию. И только тогда я ощутила капельку пота на лбу, нехватку воздуха в груди и мурашки на коже.

Гости нам аплодировали, я механически встала и поклонилась им с Фишль, когда она подвела меня к ним, взяв за руку. Я видела в её зелёных глазах благодарность. Я наблюдала восторг и счастье, которые она искала среди множества взглядов в глазах своей строгой тётушки, что всё же сдержанно её похвалила. Но даже этого было достаточно для девушки, влюблённой в скрипку и её тонкие струны.

Я почувствовала этот момент, который по случайности с ней разделила. Вся её большая семья, вдохновлённая талантом юной девушки, поддерживала её и хвалила.

Я почувствовала, что мне никогда не стать частью чего-то такого. Но я улыбалась, наблюдая, как Фишль искренне принимает заслуженные комплименты, как звенят в тосте бокалы, как свет её будущего прокладывал для неё ровный путь к мечте и счастливой жизни.

Я замечала на себе взгляды Аято. Я не понимала тогда, почему он так на меня смотрел.

Я покидала поместье Тиния со странным воодушевлением на душе. Но чем ближе мистер Альберих подвозил меня к отчему дому, тем горестнее мне становилось.

Я стояла на пороге, прощаясь на сегодня Кэйей Альберихом. Ливень безжалостно бил по земле, порывы ветра норовили сорвать с него шляпу.

— Я прошу прощения, мисс. Мне жаль, что я вынужден вас покинуть в столь поздний час, когда ваш отец так и не вернулся домой. Мои дети и жена больны, и я должен быть рядом с ними.

— Конечно, я понимаю, — я старалась скрыть от него то, что с каждой секундой мне становилось всё страшнее, натягивая улыбку.

Он на тяжёлом выдохе кивнул мне, придерживая шляпу-котелок, и блеснул на прощание щетиной в приглушённом свете коридора.

— Доброй ночи, Люмин. Ложитесь сегодня спать поскорее. И, прошу вас, не выходите из дома. Похоже, что надвигается шторм.

Я осталась в просторном двухэтажном поместье. Барон крепко спал на боку в своей мягкой лежанке. Разъедающее чувство опустошения вновь прорвалось в глубину моего сердца. Босые ноги замёрзли от холодного пола, капли дождя скатывались с зонтика на паркет, собираясь в широкую лужицу, пока я сидела без малого полчаса с корзинкой остывших булочек у порога, облокотившись на стену и вслушиваясь в монотонный ритм ливня и завывания ветра. Когда слёзы скопились в глазах, а горло сдавил плотный ком печали, я тихо заплакала, чувствуя дрожь из смеси обиды, зависти и страха.

На пару быстрых мгновений свет в комнате отключился, и даже сквозь закрытые веки я увидела это. Моё сердце пропустило удар, я перестала лить слёзы, а стрелки антикварных часов отсчитали полночь.

Я заставляла, умоляла себя поверить, что всё это чистой воды случайности. Что я всего лишь невезучий на всякие странности человек. Барон продолжал крепко спать, и я подползла ближе к его лежанке у лестницы. Только его умиротворённый образ и позволял мне оставаться в здравом рассудке.

Ветер усиливался, бил по стенам поместья, входная дверь с дребезжащем звуком дрожала. Охваченная страхом, я каждую секунду ждала, что отец наконец-то вернётся домой.

Вскоре свет отключился на половину минуты. Мой сердце заколотилось. И как бы широко я не раскрывала глаза, я не могла ничего увидеть.

Когда свет в коридоре появился снова, я услышала звук, с которым бьётся фарфор.

Это ветер. Ветер. Всего лишь ветер! Барон проснулся от резкого шума, широко зазевав, и словно в противовес всем моим чувствам, он поднялся и резво побежал, цокая по паркету, в гостиную, откуда и слышался звук. И я, сглотнув ком, оставила на полу своё спадшее с плеч пальто и последовала за своим смелым другом.

Когда свет люстры наполнил гостиную, я увидела вазу разбитой на полу у камина, почувствовала сковавший воздух холод и заметила, что окно гостиной открыто.

Значит, всё же это был ветер, ворвавшийся сюда без спросу. А свет… это лишь непогода, разбушевавшаяся пуще прежнего. Я подумала тогда, что надо будет заявить отцу снова о серьёзной проблеме с непроизвольным раскрытием окон. Меня успокоила эта мысль тогда. И я, решительно подойдя к окну, закрыла его плотно, а также проверила остальные.

Моя мать при жизни любила ставить в эту вазу свежие лилии. На миг меня снова охватила грусть, и я присела подле осколков, став собирать их в отдельную кучку.

Моё дыхание становилось ровнее. Я оставила яркий свет люстры включённым и устало присела на широкое кресло, смотря на чёрное, одинокое фортепиано. Барон улёгся подле моих ног и сладко заснул. И я, позволив своей бдительности ослабеть, тоже закрыла глаза, медленно проваливаясь в дремоту.

Свист ветра усиливался. Дождь яростно бил по стеклу, а в небесах начало громыхать.

Едва я уснула, как темнота снова окутала гостиную. Я терпеливо ждала, что свет уже совсем скоро появится вновь, но вместо этого я услышала, как ветер сильнее забил по дрожащему в окнах стеклу.

Одно окно резко раскрылось, с громким стуком ударяясь о стекло другого. Свет стал мигать, и я, вскочив, поражённая страхом, наблюдала, как красные занавески взмывали вверх, а ливень добрался до паркета, подоконника и фортепиано.

В гостиную ворвался порыв ветра, более сильный, чем все остальные. Он зашелестел нотами, оставленными мною на фортепиано, переворачивая страницы, пока не дошел до конца.

Когда свет вновь начал работать стабильно, порыв ветра исчез, оставив после себя разбросанные на полу ноты, капли дождя на паркете и на чёрной поверхности фортепиано. Свежий, ночной воздух впился в кожу.

Вновь зло залаял барон, пригнувшись, смотря куда-то в темноту открытого окна.

Я поняла, что больше не выдержу этого ни секунды.

— Что ты или кто ты!? — воскликнула я, не сдерживая в себе страх и слёзы. Я подошла к раскрытому нараспашку окну, вглядываясь в тени ночи и терпя бьющие кожу сильные капли дождя. Моё платье тут же наполовину промокло, холод окутал меня, а голос сорвался на крик. — Чего ты хочешь от меня!? Что тебе нужно!? Моя смерть? Давай, окажи мне услугу, потому что мне и без тебя от этой жизни тошно!

Я едва понимала, что схожу с ума, но я не могла остановиться.

— Я не боюсь тебя! — кричала я, разрывая связки, аккомпанируя симфонии бури с дождём. — Это ты, ты боишься меня! Боишься показаться мне на глаза! Если ты и есть настоящее приведение, то ты уж точно самый, самый, самый трусливый призрак на свете!

— Да что ты.

Я резко замолчала, прекратила рыдать и, втянув в лёгкие холодный воздух, остановила дыхание.

Голос. Мужской грубый баритон раздался прямо позади меня. В моей гостиной. Барон обернулся и перестал лаять. И лишь заскулил, оставаясь в моих ногах.

Я не смела и шелохнуться.

— Кто бы ты ни был, — начала я как можно угрожающе говорить на выдохе, умоляя себя бежать. Но ноги и надтреснутый голос не слушались. — Мой отец найдёт тебя и отомстит.

— Не думаю, что у него выйдет, — таким же ровным тоном ответил мне кто-то за моей спиной, кажется, в двух шагах от меня. Голос держал дистанцию, но мог раздавить меня в любой момент, как букашку. — Закрой окно, обернись и скажи мне в лицо, что я трус.

Я, стараясь не захныкать и сжимая зубы, послушно закрыла окно, но не плотно, надеясь если что из него сбежать. Но внутри я понимала, что мне это не поможет.

Я помню, что когда я обернулась к нему на негнущихся ногах, то увидела этого человека восседающим на кресле, на котором сидела сама ещё пару минут назад. Это был совсем юноша. Возможно даже моего возраста.

Шестое чувство что-то подсказывало. Оно бушевало внутри меня с ошеломляющей скоростью. Я чувствовала боль в висках и липнувшие к лицу влажные пряди, ветром вырванные из маленького пучка, ощущала мокрую ткань шёлкового испорченного платья на покрытой мурашками бледной коже. И помимо удушающего страха, холода, беспомощности и горя я вопреки всему чувствовала что-то ещё. Что-то необъяснимое, когда смотрела в его миндалевидные чёрные глаза.

Он щурился и молчал. Я подумала, что он лишь играет со мной. Пытает меня моими же эмоциями.

— Кто ты? Что тебе нужно?

— Меня зовут Сяо.

Этот незнакомец, словно хозяин этого дома, закинул одну ногу на ногу и положил руки на подлокотники. Его тёмные волосы длиной до плеч вились в разные стороны. Он изучающе смотрел на меня, сдвинув низкие брови, будто пытался найти во мне что-то, за что можно меня упрекнуть. Именно эти безумные мысли и пронеслись у меня в воспалённой от страха голове.

— Ожидаешь, я отпущу реверанс и тоже представлюсь? — тихо говорила я. Силы кричать испарились. Кулаки дрожали. — Ты горько, очень горько пожалеешь о том, что сделаешь.

— Да. Есть одна вещь, о которой я очень жалею, — туманно ответил Сяо. Его глаза льдисто сверкнули, и он медленно встал. Будто собрался что-то сделать.

Я уловила момент, пустилась вокруг его кресла и схватила один из осколков покрупнее от разбившейся ранее вазы. Острый белый фарфор прошёлся по тонкой коже, я стиснула зубы крепче. Сяо обернулся ко мне, недоумённо поведя бровью, и недовольно сложил руки перед собой.

Небо разрывалось в громе.

Я начала отходить маленькими шажками назад, внимательно смотря на него и держа острый осколок перед собой.

— Если выйдешь сейчас на улицу, то погибнешь, — он стал продвигаться ко мне. — Хотя, вперёд. Ты этого заслуживаешь.

— Не тебе решать, чего я заслуживаю! — я едва могла говорить, не то что кричать. Его приближение вызывало во мне волны осязаемого страха. И вскоре я уперлась спиной в стену. Всё, что я тогда могла, это держать наготове осколок.

— Уж кто бы говорил, Люмин.

— Откуда ты меня знаешь?

Он остановился почти прямо передо мной. Протяну руку — и я резану осколком по его груди. И только тогда, смотря на его торс, я заметила насквозь мокрую ткань его белой рубашки без рукавов. И вдруг задумалась, почему он так легко одет.

— Какой стыд, — я вернула глаза к его бледному лицу и увидела жёлтый ободок вокруг его узких зрачков. Он снова недовольно скрестил руки на груди. Привычка? — Ты ещё хуже, чем я думал.

Я хотела поднести ладони к лицу, чтобы спрятаться в них от безысходности, и, совершенно забыв о своём единственном толковом оружии против него, выронила осколок из трясущихся рук.

— Чего ты хочешь от меня? — обречённо и тихо спросила я. Я чувствовала, что вот-вот готова потерять сознание от страха, не позволяющего вздохнуть полной грудью, и от колотящегося с бешеной скоростью сердца. — Хочешь убить меня? Так чего ты тянешь кота за хвост? Духу не хватает? Я всё-таки оказалась права в том, что ты трус?

Я понимала, что только злила его. Но чувства, разрывающие меня на куски, словно огненные ножи, захватили управление над остатками моего бедного рассудка. Пока я варилась в котле своих эмоций, словно в аду, а голова раскалывалась на части, он продолжал взирать меня со стабильно хмурым выражением лица, говоря со мной ровным тоном. И вдруг, прикрыв глаза и покачав головой, Сяо с едва уловимой нотой разочарования произнёс.

— Ты невыносима.

Я, пытаясь вжаться спиной в стену, быстро замахала перед собой руками, готовясь сопротивляться. Но я его так и не коснулась. Барон, набравшись храбрости, наконец ринулся с лаем на этого злостного нарушителя.

Когда я несмело открыла глаза, понимая, что Сяо не приближается, я увидела, что он всё также невозмутимо стоит передо мной, внимательно смотря в мои расширенные от страха глаза. С полминуты я не могла сложить два плюс два. Опустив взгляд вниз, увидела лающего Барона, пытающегося прокусить его ботинки. Но его пасть проходила насквозь.

От шока я выставила руку к его груди. В кожу на ладони впился ледяной холод, когда моя рука прошла сквозь его тело.

В миг перед тем, как я потеряла сознание, я успела назвать Сяо призраком.

Комментарий к Часть 1. За окном

Делитесь впечатлениями в комментариях! Мне невероятно важно знать, что вы думаете о начале этой истории) Получилось ли у меня вызвать эмоции и интерес. Это меня очень поддержит!

Также приглашаю вас в свой тг канал — https://t.me/+Li-aYs_zSf5iYjFi

Там я публикую новости, арты к главам и делюсь творческой изнанкой)

Как вы поняли, я лишь обыкновенный человек, с которым случилось что-то необыкновенное. И если вы всё ещё читаете эти строки, то, похоже, вы не посчитали меня причудливой старушкой, которой нечем разбавить своё одиночество.

Вернёмся же в 1938 год, в осенний, пасмурный Брайтон, в светлую гостиную моего дома и тот день, когда я медленно приходила в себя, просыпаясь под вой ветра снаружи, уютный треск огня и резкий запах медикаментов, исходящий от халата доктора, склонившегося передо мной.

Что мне нужно было ему сказать? Что я коснулась настоящего призрака? Вся моя прежняя жизнь теперь казалась иллюзией. Весь этот мир стал иным. Чувства, разливающиеся в крови, трепетали и дрожали. Я напрямую связала появление Сяо и злые странности, происходящие со мной в последнее время.

В мою жизнь холодным ветром ворвался самый настоящий призрак. Я была уверена в этом на все существующие сто процентов.

Я умолчала обо всём, боясь, что врач поставит мне истерию, обречёт на одиночество постельного режима и общую изоляцию, радушно запирая меня в клетке своей комнаты и обязуя пить ослиное молоко. Да, лёжа в холодном поту, чувствуя влажную ткань на лбу и наблюдая полуприкрытыми глазами за дрожащими огоньками серебристой люстры гостиной, я вновь посчитала, что начала сходить с ума. Но не потому, что не верила в то, что видела своими глазами ночью. А потому, что я собралась дать отпор злому духу — абсолютному виновнику моего чувства страха, восседающего на троне рассудка.

Престарелый доктор Нёвилетт с неестественно белым лицом, накрахмаленным воротником и с чёрным моноклем долго говорил с отцом и даже предложил госпитализировать меня, подозревая у меня маниакально-депрессивную болезнь, вызванную тоской по матери. В конце же концов они рассудили, что я должна продолжать посещать школу и возобновить игру на фортепиано, вместе с тем мистер Нёвилетт обещал проведывать меня каждую неделю. Я же неожиданно для них попросила отца сходить со мной церковь, и как можно быстрее. Оба синхронно кивнули, посчитав это прекрасным знаком начала моего душевного выздоровления.

Моя бабушка по материнской линии происходила из саксонской Германии и являлась набожной католичкой. Она, сверкая самодельными чётками, уверенно рассказывала мне, что души умерших людей навеки привязаны к месту захоронения. А если на могилах людей, что при земной жизни не были в дружбе с богом, не красуются величественные кресты, если никто не молится за упокой их душ, то они могут вырваться из чистилища прямо перед попаданием в ад. И тогда эти души становятся злыми призраками, бесцельно блуждая в местах, находящихся в неясном радиусе от своих могил.

В детстве я считала это какой-то сказкой-страшилкой лишь чуточку интереснее «Золушки». В бабушкином рассказе и правда была доля выдумки. И всё же я решила попробовать в это поверить. Потому что иного объяснения появлению призрака я не нашла, а верить в своё неясное душевное расстройство всем нутром категорически отказалась.

В семнадцать лет я не верила в бога, не верила в сказки, в реинкарнацию душ и любовь. Но я верила в то, что ясно видела тогда своими глазами.

Тот холод, что я ощутила, проведя рукой сквозь тело Сяо, был будто бы окутан злостью и мраком, пропитываясь в кожу и высасывая всё то хорошее, что остаётся в душе. Так я почувствовала то прикосновение.

Церковь Святого Павла славилась своей превосходной воскресной музыкой. Изящные, вырезанные из дерева фигуры людей стояли не пьедесталах и отражали сцены из Библии под светом из цветастых витражей, а куполовидный потолок украшала насыщенная живопись. Кремовые стены и своды церкви пропитались верой, запахом свеч и музыкой хора.

Я в молитвенном жесте склоняла голову перед алтарём, скрытым иконостасом, и, вдыхая запах маленького пламени от тонкой свечи, импровизированно молилась за упокой того юноши с тёмными вьющимися волосами, ненароком вспоминая о своей матери, с чьей душой, кажется, всё оказалось в порядке. Выйдя из дверей церкви, ветер ударил мне по лицу. Я заслышала шум морского прибоя, которой не слышала вот уже восемь лет. И, едва сжав подрагивающие на холоде кулаки, попросила отца поскорее вернуться домой.

Впервые за два с лишним месяца я смогла спокойно заснуть.

* * *

После похода в церковь я чутко прислушивалась к каждому звуку и постоянно озиралась по сторонам. Но окна не открывались сами по себе, а ветер не пытался их выбить.

Неожиданно даже для самой себя я проводила последующие дни в уже непривычном для себя душевном спокойствии, уйдя в глубокие раздумья своих хаотичных мыслей. А вскоре я уже с полной уверенностью в своей победе преспокойно попивала чёрный чай с булочками, иногда лениво играя на чёрном фортепиано.

Отец потихоньку начал приводить свою жизнь в порядок, обильно завтракать в моей компании и вслух читать ежедневную газету. Меня не могли не радовать также и эти положительные перемены. В пасмурное утро воскресенья, запивая чаем свежие булочки, привезённые мистером Альберихом из пекарни, и держа перед глазами газету, он остановил своё чтение и сказал мне:

— Дорогая Люмин.

Отец обратился ко мне участливым взглядом, вид которого за два с лишним месяца я успела забыть. На его бритых щеках западали две глубокие складки особенно сильно, когда он хмурился.

— Да? — отвлеклась я от созерцания ветра, гуляющего за окном, продолжая убирать скорлупу с варёного яйца.

— В газете снова пишут о шторме.

Он прочитал ту статью с особенно серьёзным тоном. Шторм «Борей», прошедший на той неделе ночью с пятницы на субботу, оставил после себя вырванные из земли деревяшки заборов, разбросанную повсюду почву, покосившиеся фонари и несколько жертв. Отец о чём-то задумался, жуя губу. Осенние, влажные от дождя листья прилипали к окну.

— Люмин, дорогая, у меня есть срочные дела в Лондоне, которые я столь долго откладывал. Мне нужно отправиться туда сейчас же.

Всего лишь уедет утром, а к наступлению ночи уже обещал вернуться. Что же могло пойти не так?

Всё и правда проходило вполне прекрасно. До наступления темноты. Ко мне медленно, но верно подкрадывалось чувство небезопасности, но я старалась думать о другом. О чём угодно. О музыке фортепиано, о завтрашнем школьном дне и подгоревшей глазунье в качестве своего ужина.

Недовольно цыкнув, я попыталась соскрести со сковороды массу, которую никогда бы не осмелилась назвать едой, чувствуя этот неповторимый горелый запах, расплывающийся по кухне. Но когда я обожглась о бортик сковороды, бросила это неблагодарное дело, достала несвежую булку из шкафа и поплелась в гостиную.

Тишина. И только за окном листва перешёптывалась с ветром в темноте подступившей ночи. Найдя своё времяпрепровождение вскоре скучным, у меня вдруг возникла прекрасная идея отправиться в кабинет отца и часами смотреть в квадратный экран телевизора, что вставлен в низкое подобие рыжеватого деревянного шкафа.

Мерцающие чёрно-белые картинки перед глазами, заунывное бормотание людей в котелках на экране, тёплый свет классической лампы, служащий мне ночником, и привычный запах сигаретного дыма быстро вогнали меня спокойствие. Я умиротворённо полулежала на кожаном диване, слушала чьи-то монотонные речи, чувствуя аромат бумаг, старого дерева и табака, под которые стала засыпать.

Вскоре я услышала странный щелчок, заставивший сердце забиться быстрее. Я не сразу разлепила глаза: спиной к экрану телевизора, сложа руки перед собой, стояла фигура человека. Я в миг узнала того самого призрака. Я быстро села, оглянувшись в сторону окна: оно оказалось открытым.

Я посмотрела на призрака, как жертва на хищника, учуявшего кровь. Подтянула ноги к груди и непроизвольно сжала маленький золотой крестик на шее, который отец купил мне в лавке при Церкви святого Павла неделю назад. И понятия не имела, что делать, кроме как поджимать трясущиеся губы и смотреть на него умоляющим не убивать меня взглядом.

— Не стоит беспокоиться. Я не собираюсь тебя больше запугивать, — холодно он мне заявил, хмуря низкие брови ещё больше. Будто бы ожидал от меня другой реакции, а теперь недоволен.

— Тогда чего тебе от меня надо? — вскрикнула я голосом, как будто у меня что-то болело, и сжала пальцы, скрепя по кожаной поверхности софы ногтями. На мой голос прибежал Барон. Но в этот раз пёс лишь непонимающе поглядел на меня, а вскоре так вообще вернулся ко своей любимой лежанке. Ушастый предатель!

Сяо неоднозначно пожал плечами, скосив взгляд к окну. Его вьющиеся волосы подхватывал ветер, залетевший в кабинет отца. Тёплый жёлтый свет лампы касался его бледной кожи, даже с расстояния в три шага от него казавшейся мне идеальной.

— Я злился, — признался он ровным тоном с ноткой досады, кою я не уловила: в тот миг задумываться о его душевных терзаниях мне помешал собственный страх, вызванный его же появлением.

— На что же вы злились, позвольте спросить, мистер призрак? — угрюмо поинтересовалась я, пытаясь сохранять спокойствие и отгонять от мыслей всякую панику. Получалось не очень хорошо. Мои руки и плечи нещадно тряслись. Подумаешь, всего лишь болтовня с призраком! Вы разве никогда так не делали?

— Меня. Зовут. Сяо, — ответил он требовательно, остро зыркнув на меня.

Я глубоко вздохнула и задержала дыхание, будто верила, что так остановлю время. Кажется, призракам не нравится, когда их называют призраками. Я запомнила это на всю оставшуюся бренную жизнь.

Как и его имя.

— Сяо, — выговорила я на выдохе, слегка обнимая себя. Ветер принёс с собой осенний холод. К горлу подкатывал ком. — Что же я тебе плохого сделала?

— Ты меня не помнишь, — внезапно и с ледяной серьёзностью заявил он, разглядывая меня с непонятным интересом.

Выходит, я его знала? В детстве, может, встречала? Но что-то не помню, чтобы я когда-то, гоняясь за кроликом, проваливалась в страну чудес. А поместье, в котором я всегда жила, даже близко не походило на заброшенной готический замок с голыми мрачными деревьями вокруг.

Сяо, отойдя к высокому книжному шкафу и опершись на него спиной, впёрся в меня вдумчивым взглядом, пока я обо всём этом размышляла.

— Восемь лет назад.

— Что восемь лет назад? — тупо повторила я, не осознавая, что в глубине души знала ответ. Почему-то больно кольнуло в груди. Сяо едва хмыкнул, скрещивая перед собой руки.

— Я спас от смерти в море девчонку.

Его слова вонзились в меня, словно ножи. И я ясно вспомнила юношу, лежащего на песке неподалёку от нас в тот роковой день. Я вспомнила то, что пыталась забыть: руки, охватившие меня в ледяной воде. Я бы рухнула на пол от шока, но я почти впилась телом в софу.

— Так это был ты… — едва дыша, произнесла я приглушённо, побито заглядывая в его жёлтые глаза. Я видела его знакомый образ и не знала, что чувствовать. Мой мягкий голос дрогнул. — Родители говори, что меня чудом выбросило на берег.

— Но это был я.

Я ошарашенно уставилась на него, слыша, как сердце выдало барабанную дробь. Осознание накрыло острой волной мурашек.

Он. Спас. Мою. Жизнь.

Это был он.

Этот призрак.

Или не призрак? Кто он? Кто же Сяо такой?

Сяо щёлкнул пальцами, и телевизор выключился, замерцав с характерным потрескиванием выпуклых экранов, а кожу лица резко обдуло холодным ветром так, что захотелось сжаться. Если он хотел этим привести меня в чувства, у него это получилось. Я проморгалась. Вернулся и страх, накрывая своей огромной волной штиль благодарности. Лицо Сяо было чернее тучи.

— А теперь я вижу, что эта девчонка стала просто невыносимой. Когда я встретил тебя, глупо разгуливающую в темноте по Престон-парку два месяца назад, то я тут же узнал тебя. Я решил последовать за тобой. Хотел узнать, какой ты стала. — Его глаза впивались в мои. Я остро ощущала его злость. — Ты смотрела на свою мёртвую мать с равнодушием, которое я презираю. Ты терпеть не можешь учиться и ведёшь себя, как капризная принцесса. Ты просто разочарование.

— Это… — Сначала я зарделась, не ожидая услышать речи, которые никогда в жизни не слышала. И попыталась возмутиться. А ведь было над чем. Да, характер у меня не из простых, я буду дерзить хоть богу, хоть призраку. Хотя голос мой оставался надтреснутым, словно вот-вот я заплачу. — К твоему сведению, я любила свою мать несмотря ни на что. И ты только из-за своих догадок превращал мою жизнь в ад всё это время? И ещё — я живу так, как мне угодно. У меня есть на это полное право.

Отвага и возмущение потанцевали, потоптавшись, на моём побеждённом чувстве страха, хоть и недолго. Сяо издевательски хмыкнул.

— Что же достойного ты сделала за жизнь, которую сама же называешь никчёмной?

Он следил за мной. Он всё это слышал. От очередного шока у меня перехватило дыхание.

— Я…

Он презрительно фыркнул и, отвернувшись, проследовал к окну, растворяясь в темноте, словно пар от чашки чая в летнем воздухе.

В этот момент что-то заставило меня встать и понестись на всех парах в гостиную к чёрному фортепиано. И я, заиграв «Лунную сонату», словно прижалась к плечу друга, когда коснулась дрожащими пальцами чёрно-белых клавиш. Я помню мелодию, что отражала мои чувства в тот момент нотными переливами. Я сильно нервничала и всё же перестала играть, когда запнулась почти в самом начале. И почувствовала на коже мокрые дорожки от слёз, когда щёк коснулся холодный осенний ветер, прилетевший из кабинета отца.

* * *

Я продолжала жить, словно в плотном густом тумане, судорожно размышляя над природой загробной жизни и над разного рода мистикой.

Сяо, последние два месяца выживая из моего тела весь дух, вдруг оказался тем, кто восемь лет назад спас мою жизнь. Этот призрак определённо был добрее, каким бы он не пытался казаться.

Это не значило, что я простила Сяо за то, что он до чёртиков пугал меня странными шорохами и шумным открыванием окон. И за то, что причиной всего этого поведения оказалось лишь недовольство тем, какой я выросла. Да, я не ангел, но ведь я не была воровкой или даже убийцей. И я определённо не являлась такой мстительной, как он.

Вот только Сяо назвал меня капризной принцессой. Это и заставило меня задуматься над правдивостью его слов. Действительно ли я стала той, кто никогда мне не нравился? Чей образ был всегда противен мне до глубины души.

Я не быстро пришла к выводу, что всё так оно и есть. Но чувствовала себя слепцом, впервые увидевшим солнечный свет.

Нам точно ещё было что обсудить. По крайней мере в своей голове я нервно выстраивала этот наш будущий разговор, отчего-то оставаясь уверенной, что он неизбежно случится. И каждый раз, когда завывал за окнами ветер, гоняя бордовые и жёлтые листья, я с колотящимся сердцем ждала его появления.

Отец беспокоился за меня, но я уверяла, что всё стало только лучше. Я даже могла слегка улыбаться. Доктор Нёвилет, заходивший на неделе, согласился со мной, завидев во мне неясные, но определённо добрые перемены. К сожалению, после почти двухмесячного простоя в работе отец теперь возвращался домой совсем поздними вечерами. И в один день я, заметив его осунувшееся лицо и потемневшие синяки под золотистыми глазами, даже не раздумывая вызвалась готовить по утрам завтрак сама. И для него, и для меня мой порыв был удивительным.

Поедая глазунью, с осторожностью и скрупулёзностью приготовленную мною утром, он читал вслух свежий выпуск газеты. В Брайтон снова надвигался шторм.

Брайтон, славившийся тёплым южным климатом, в последние года становился всё пасмурнее и холоднее. Я слушала тёплый голос отца, облизывала джем на ложке, смотрела на ветер за окном и снова думала о Сяо, толком не слыша, что же именно читал мой отец.

Но неприветливый Сяо, кажется, покинул мой дом. Я не чувствовала его присутствие вот уже несколько дней. Но одним вечером в полумраке гостиной за игрой фортепиано я услышала завывание ветра, отличавшееся от всех остальных воздушных порывов.

Это чувство не объяснить простыми словами. Это чувство называют шестым. Ты ощущаешь это кожей, холодными мурашками на ней. А что-то внутри откликается, рвётся наружу, кричит. Моё шестое чувство, словно сердцем, уловило призрачный ветер у окон гостиной.

Я резко перестала играть и подбежала к окну, пальцами касаясь холодного стекла и вглядываясь в тени в саду. Сяо не было.

Это повторилось и на следующий вечер, когда я играла на фортепиано. В миг меня поразила догадка. Сяо сбегал?

Я бродила по школьным коридорам, отчуждённо сидела на уроках и размышляла, почему же он так поступал. Постепенно во мне нарастало негодование, ведь Сяо продолжал следить за мной, хоть и не пытался больше как-то меня напугать.

В одинокий субботний день, когда за окном медленно плыли свинцовые тучи, я, неспешно играя на фортепиано, снова это почувствовала.

Кончики пальцев застыли на клавишах, и я продолжала жать на педаль, позволяя минорным прощальным аккордам расплываться по гостиной, словно аромат тёплого чая. Я всматривалась в вид за окном и наблюдала развивающиеся на ветру разноцветные листья, наш заброшенный сад и низкие небеса. Я не увидела Сяо в саду за окном. Но ясно чувствовала, что он где-то здесь.

И тогда я встала со стула, решительно закрыла крышку фортепиано, спешно накинула на плечи пальто и отправилась в наш заброшенный сад. Прорвавшись меж заросших палисадников роз, нанизывая на каблучки листья и пару раз уколовшись о высокие сорняки, я наконец решила, что пора обернуться. И застыла.

Сяо лениво лежал на наклонённой под крутым углом плоской поверхности крыши, что укрывала половину гостиной и врезалась в фасад второго этажа. Он, закинув руки за голову, безучастно смотрел на тяжёлое небо. Ветер щедро посыпал пыльно-коричневую черепицу влажными жёлтыми листьями. И я ненароком вспомнила, что Сяо выглядел также, как и восемь лет назад, когда отдыхал на тёплых песках у моря. Мне отчего-то захотелось глупо улыбнуться. Но я подавила в себе этот порыв и злостно скрестила руки на груди, сделав свой вид как можно более недовольным. Похоже, он это почувствовал, так как скосил в мою сторону свой совершенно неудивлённый взгляд.

Мы испытующе смотрели друг на друга, ожидая, кто посмеет разорвать тишину. Я сдалась первой. Может быть, потому что всякие мистические создания чувствуют время иначе.

— Вообще-то, неприлично приходить без спроса в гости, — сходу накинулась я. В моей голове это звучало более грозно. На деле вышло едва упрекающе.

— Во-первых, я не заходил внутрь. Во-вторых, неприлично начинать диалог без приветствия, — невозмутимо промолвил он, снова взглянув в глубину серого неба.

Я слегка рассердилась, но спорить на стала. Контратака. Неплохо.

— А слежка?

— Я ведь уже говорил, что не собираюсь причинять тебе зло, — мрачно бросил он и закатил глаза. Кажется, Сяо не понравился мой вопрос.

— Не в этом ведь дело! — Я помню свои чувства в этот момент. Я ощущала, словно говорю с самым обычным человеком. — Я, вообще-то, могу чувствовать твоё присутствие. И я бы не хотела, чтобы ты витал где-то рядом, пока я… ну…

Я засмущалась. Перед призраком. Пусть меня и сложно было назвать леди, от некоторых даже невысказанных вслух слов на щеках проступали красные пятна.

Взгляд Сяо снова метнулся ко мне, запылав возмущением.

— Я и не пытался забраться в твою ванную, — с заметной сдержанностью выговорил он, злясь.

Кажется, наш разговор заходил в тупик. Я с поражением выдохнула облачко тёплого пара, начиная замерзать. Плана никакого у меня не было, потому я шла вперёд, как танк.

— В прошлый раз ты сказал мне, что моя жизнь ничтожна.

— Я так не сказал, — холодно выдал Сяо.

— Но намекнул ведь! — не сдержала я своего негодования.

— Я понял, — с неожиданным спокойствием ответил он и закрыл глаза, хмуря брови. Будто понял что-то для себя и сдался. — Прости, — Сяо выдержал паузу, в которую я не нашлась, что сказать, не понимая, насколько искренней была эта краткая просьба о прощении, которую я не готовилась услышать. — Я просто пришёл послушать.

Я недоумённо уставилась на него, словно снова впервые увидела призрака.

— Я о фортепиано. — Его голос немного смягчился.

— Так ты слушал? — Сяо сдерженно кивнул. Я подняла брови, стала чесать затылок и пыталась подавить неловкую улыбку, не понимая, как толком на его слова реагировать: смеяться или плакать. Я судорожно вздохнула и добавила, толком не обдумав следующие свои слова. — Может ты всё же зайдёшь ко мне в дом? Да и по правде говоря, я начинаю замерзать, — завидев, что он задумался, я добавила как-то спокойнее, — пожалуйста.

Сяо одарил меня изучающим взглядом и, помешкав, всё же согласился, хоть и с явной неохотой. Почему-то я боялась получить отказ. Когда он спустился с крыши, словно осенний листик, то направился к окну. И я не стала просить, чтобы он пошёл со мной через дверь, боясь его как-то спугнуть. Да, спугнуть призрака, всё верно, я не ошиблась.

Я расслабилась, оказавшись в тёплой гостиной, но снова напряглась, когда увидела, что он хмуро стоит перед фортепиано, привычно скрестив перед собой руки и смотря куда-то в пустоту. Я, вздохнув, присела на диван.

— Я понимаю, что ты не человек, но… — начала я неуверенно, взглянув на свои ладони, положенные на ноги. И едва я успела предложить ему присесть, как он опустился на соседнее кресло у камина и, повернувшись ко мне на три четверти, сухо разъяснил.

— Я — дух. Душа. Я когда-то был человеком, но я почти перестал понимать людские чувства.

Не найдя, что сказать, с минуту я помолчала, судорожно размышляя и машинально кусая фалангу указательного пальца. Сяо постукивал пальцами по подлокотнику, будто бы нервничал, ожидая, что я скажу. Или же ему было скучно… Я встряхнула головой и нерешительно на него посмотрела, сглотнув комок беспокойства. На его бледном лице не было ни единой эмоции, что я могла бы прочесть. А его жёлтые глаза будто хранили какую-то тайну.

— Могу ли я спросить… — Я слегка подалась вперёд в предвкушении его ответа. И пониженным голосом задала свой вопрос. — Что происходит после смерти?

— Ты на допрос меня позвала? — Он быстро нахмурился и стрельнул на меня недовольно глазами, слегка прикрыв их. И всё же, увидев во мне жаркий интерес, закатил глаза и, удобнее откинувшись на спинку, стал быстро отвечать, будто желая поскорее с этим разговором закончить. — Небеса. Небытие. В целом, одно и то же.

— Но ты же здесь… — Я непроизвольно прищурилась. А он просто слегка кивнул.

За все это время он не вздохнул. Я не прекращала наблюдать за ним, а он смотрел перед собой холодным, как лёд, стеклянным взглядом. Именно поэтому я дышала тогда так глубоко и чувствовала жизнь в каждом своём глотке воздуха, пропахшего маслом розы, которое недавно я разлила на паркет.

— Я этого не выбирал.

Я словно проводила переговоры. Казалось, ходила по минному полю. И тогда я несмело поведала ему о своём предположении с точки зрения религии, пересказав ему бабулину теорию.

— Ты хоть знаешь, что такое чистилище? — проворчал Сяо так, будто собрался меня отчитывать моим же невежеством. С чистой совестью я соврала, что всё прекрасно знаю. Сяо невесело хмыкнул в сторону, чем меня слегка удивил. — Если бы знала, не стала бы со мной искать встречи. Потому что в чистилище, как считается, попадают не просто те души, что не ладили с богом. Там они проходят жестокое очищение от грехов, в том числе тяжелейших. Нужно ли тебе пояснять, какие именно души оттуда сбегают? Ты и понятия не имеешь, каким я был человеком при жизни.

— Но ты же спас меня! Это много о тебе говорит, — раздосадовано надулась я, отвернув взгляд в противоположную сторону. Он будто бы специально говорил о себе плохо.

Сяо неторопливо встал с кресла и подошёл так, чтобы я могла видеть его. И вновь покосился на меня, смотря свысока. Я почувствовала холод, обдавший кожу. Так близко. Всего в шаге от меня. Его волнистые, чёрные пряди стали сами по себе колыхаться. Его жёлтые глаза, казалось, наполнились ядом.

Окно было закрытым.

— Я был зол на тебя, — вскипел Сяо неожиданно, прожигая меня взглядом. Его ладони превратились в трясущиеся кулаки, он будто-бы пытался сдержать огромную злость в себе, стиснув зубы. Будто бы что-то тёмное разрывало его изнутри. — Делал всё это, чтобы ты страдала.

Я сглотнула, мысленно уговаривая себя не боятся его.

— И я прощаю тебя, — сипло выдавила я, не в силах сдвинуться с места, пока сердце пыталось вырваться из грудной клетки, а мысли лихорадочно бились о стенки черепа. Сяо зло цыкнул.

— Ты не знаешь, на что способны неупокоенные души людей. От злости у нас прибавляется сил, — вдруг притих он, отвернувшись. Будто бы мои слова подействовали на него больше, чем он того ожидал. Теория меня поразила: в глубине души он хотел, чтобы я его простила?

Скосив взгляд к Барону, лежащего у фортепиано, я увидела, что он преспокоен. Значит, и я должна быть тоже. Барон как-то чувствует, если от него исходит угроза. Я убедилась на практике.

— Так значит… — Предательский голос дрожал. Непроизвольно я ещё больше вжалась в спинку дивана. — Это правда? Есть ещё такие, как ты? И злые духи тоже?

— А сама не догадалась уже? — проговорил он с кислой миной, скрестив руки и поведя взглядом к окну.

— Так ты всё-таки сбежал из чистилища? — спросила я на выдохе больше для того, чтобы не молчать. Хотя вопрос тоже важный.

Сяо отрицательно помотал головой.

— Я очнулся уже таким, — уже спокойнее проговорил он.

Отлично, не из какого кровожадного и страшного чистилища он не вырвался. Можно частично выдохнуть.

— Как ты умер? — торопливо я полюбопытствовала. Было сложно определиться, каким тоном с ним говорить. Я будто балансировала на хлипеньком подвесном мосту над морем из лавы.

— Я не хочу об этом говорить, — отрезал он, болезненно зажмурив глаза и отойдя от меня на пару шагов в сторону фортепиано. Я не стала настаивать, потому что рассудила, что ему неприятно об этом вспоминать. Лучше его не злить.

— Я не буду спрашивать, если так хочешь, — примирилась я. Захотелось обнять себя за плечи. Я осторожно и не совсем уверенно продолжила. — Похоже, у тебя был веский повод стать тем самым злым духом. Но разве быть обычным, то есть, духом так уж плохо? Разве есть что-то более страшное, чем ничто? Может быть, у тебя есть здесь миссия. — Хотелось как-то успокоить его. Вернуть к душевному равновесию. Своим нервам тоже, конечно, не помешало бы уделить время…

— Миссия. Смехотворно, — с горечью хмыкнул он, устало потирая переносицу. — Большинство живёт без предназначения, и я всё ещё в этом мире. Посуди сама, Люмин, — он взглянул на меня по-странному обречённо, его руки повисли вдоль тела. — Глядя на меня, что ты видишь?

— Человека, — не раздумывая, быстро ответила я.

Сяо выглядел, как человек. Говорил и злился, как человек. А его неприступность, нервность и грубость были так похожи на мои собственные. И, как и в любой человеческой душе, в нём живёт как добро, так и зло.

— Человека, — передразнил он, рухнув обратно в кресло и проведя пальцем по бесцветному, жёсткому подлокотнику. — Я могу касаться поверхностей, но я не чувствую ни тепла, ни фактуры. Я не вижу своего отражения в зеркале. Я могу есть и пить, но я не чувствую вкуса. Меня никто не видит и не слышит. Но в тот вечер последнего летнего дня, когда ты возвращалась домой, я заметил тебя в Престон-парке. А ты увидела меня, — на этом тон его стал едва уловимо мягче.

Что-то защемило у меня прямо в сердце. То, что он написал, казалось настоящим кошмаром.

— И ты понял, что я тебя вижу, — начала я на тяжёлом вдохе, — когда я стала от тебя убегать…

Он сдержанно кивнул.

— Но почему я могу тебя видеть?

Сяо неопределённо пожал плечами. Я с усталостью потёрла глаза и откинулась головой назад, положа её на спинку дивана. Разговор выходил довольно тяжёлым и энергозатратным.

— Мне стоит отблагодарить тебя. — Решилась я снова посмотреть на него вскоре, когда глубоко вздохнула. — Поэтому… Спасибо.

— Рад слышать, — тут же бросил он, но вопреки таким словам его взгляд оставался холодным.

— Выходит, мир? — Краткий кивок.

Я впервые готова была осудить себя за то, что не заметила что-то раньше. Он ждал этой благодарности. Ждал восемь одиноких лет.

— Замечательно, — выдохнула я едва облегчённо. — Я… рада, что мы всё уладили. Только вот… — Сяо встал и пошёл к окну, видимо, собираясь меня покидать. Будто этот разговор был ему в тягость. Я не решалась пойти за ним. — Ты можешь остаться, если хочешь и если… не занят? — Не поняла я, зачем, но задала ему этот вопрос. Сердце не прекращало колотиться, словно его обдали кипятком.

Сяо остановился перед окном, и оно непроизвольно открылось. Холодный ветер прорвался в тёплую гостиную. Торшер отбрасывал на его вьющиеся чёрные пряди мягкий жёлтый свет, из-за чего они казались зеленоватыми. Он обернулся ко мне, его жёлтые глаза заблестели.

Будто он живой.

— Я смог поговорить с человеком. Мне этого достаточно, и я больше не буду тебя беспокоить.

— Приходи, — непроизвольно вырвалось у меня. Я почему-то ощутила странное одиночество, когда он стоял, собираясь вот так уйти в темноту. В никуда. Я единственная, с кем он может говорить. Я встала с дивана, но не сделала ни шага вперёд. Слова сами рвались из моего рта. — Приходи слушать, как я играю на фортепиано. — Почему-то мои пересохшие губы дрожали. Я чувствовала холод, который Сяо впустил в гостиную, уничтожая аромат тёплого чая. Мои пальцы пытались сжаться в кулаки. Я хотела казаться уверенной. В моём тоне сквозил даже гнев. — Ты ведь приходил послушать, как я играю, верно? Так что я буду ждать тебя здесь следующим вечером. И клянусь, что даже брошу музыку, если ты не придёшь!

Я почувствовала себя дурой, но слов своих обратно не взяла, потупив взгляд в пол. Недолго помолчав, Сяо хмыкнул и бросил мне через плечо, прежде чем исчезнуть:

— Ты всё же невыносима.

Его тон был всё также пропитан холодом и отстранённостью. Но я была пианисткой, и я услышала ноту радости в его голосе. Значит, не зря я его позвала.

В ту ночь я не сомкнула глаз до самого утра.

После этого разговора я боялась больше не увидеть его. Сама не знала, почему. Я ведь уже упоминала, что я довольно капризна и упряма? И я своего добилась. Сяо появился вечером на следующий день, когда звуки фортепиано наполнили светлую, тихую гостиную. Но заходить внутрь он категорически отказывался. Меня же такой расклад крайне не устраил.

Сяо отмахивался, отвечая, что ему неплохо и на крыше. Я же осталась на холодной улице в лёгком платье. Да-да, вы правильно заметили, не кто-либо, а я надела платье. Девчонка, которая ненавидела само существование слова «леди». Я даже старательно причесалась.

Это было простенькое белое платье с золотистыми нитями на швах, с неглубоким вырезом и немного ниже колен, которое я всегда отказывалась надевать, когда об этом просила меня моя мама. Теперь же это противостояние во мне исчезло.

Но вернёмся же в пасмурный Брайтон, холодный заброшенный сад и ко мне, стоящей меж сорняков и упрямо отказывающейся возвращаться к фортепиано, решившей продрогнуть на холоде до костей, если Сяо не соизволит войти ко мне в дом. Из плюсов — всякий холод и перетаптывание с ноги на ногу убивают любую сонливость. И в конце концов Сяо, одарив меня смертельно упрекающим взглядом, назвал меня невыносимой и зашёл в гостиную через окно. Так я была спасена от смерти на зыбком холоде.

И вот он, восседая в глубоком бежевом кресле с бесцветными подлокотниками, взирал на меня ожидающе. Я почувствовала себя нервной, словно оказалась снова на том пышном приёме у Фишль. В его жёлтых глазах плескалось предвкушение, которое я наблюдала тогда у всей той толпы незнакомых людей. Но страх сыграть плохо, ошибиться, запнуться теперь ощущался гораздо сильнее, ядовитыми щупальцами сдавливая горло, не давая толком вздохнуть.

Руки начали мелко подрагивать. Я села пред фортепиано, несмело и медленно открывая чёрную крышку музыкального инструмента.

И отец ещё предлагал направить меня учиться в Королевскую академию музыки в Лондоне? Чтобы я на постоянной основе ощущала эту колкую нервозность и тряску во всём теле? Ну уж нет. Я невольно хмыкнула, на миг оглянувшись на Сяо.

Сказать, что я удивилась, это ничего не сказать.

Он, расслабленно откинувшись на кресле, самозабвенно закрыл глаза, сложив руки на ногах. Такой… умиротворённый. Словно задремавший. И вряд ли он претворялся.

И будто почувствовав мой изучающий взгляд, Сяо приоткрыл веки. Я тут же отвела глаза на чёрно-белые клавиши, гулко вздохнув и чувствуя расползающиеся красные пятна на руках и щеках, горя со странного стыда и страха, не позволявшего мне начать.

— Я давно не играла эту мелодию, — спешно заговорила, пытаясь оправдаться самой себе вслух за свои же чувства, рвано выдыхая воздух на холодные клавиши.

— Когда ты играешь музыку, я будто оказываюсь во сне, — неожиданно заявил он, вгоняя меня в ещё большую краску. С чего вдруг такие откровения? Или… так он хотел меня успокоить? — Я не видел снов уже очень давно.

Я часто заморгала, а после глубоко втянула воздух и потянула руки вперёд, разминая их и умоляя дрожь оставить мои бедные пальцы.

Я сама его пригласила. Я сама этого хотела.

Эта мелодия стала ассоциироваться с ним. И я желала всем сердцем, чтобы Сяо услышал её.

Gareth Coker — Now Use the Light, We Want to See!

Минорные аккорды коснулись стен гостиной и мягко от них отступили, наполняя собою воздух, словно серые облака, затянувшие голубое небо. Мелодия обволакивала сердце родным, печальным звучанием. Я задержавшись на грустной ноте педалью. Это только начало — трагическое вступление.

Словно разлука, разбившая сердце. Словно оторвали от тебя часть души. Отняли что-то важное, оставив во злости, в которой он погибал.

Но заблестел далёкий свет, что стал маяком надежды. И тогда фортепиано зазвучало резвее, быстрее, а мажорные аккорды стали переливаться радостью и огнём — маленьким светом, который оказался там, глубоко в душе. Забытый, но всё ещё живой.

Музыка стала молитвой.

«Используй свой свет!»

«Я хочу видеть!»

Я верила, что он есть в Сяо. В его заблудшей душе, зачем-то оставленной в живом мире. Он не злой дух. Он тот, кто однажды спас мою жизнь. И я никогда этого не забуду.

И именно потому, что я в это верила, я не сделала ни одной ошибки, когда играла мелодию, засевшую в сердце и словно ставшую его частью. В моей крови разливались печальные и сладкие ноты, создающие композицию невероятной истории о том, как душа движется к свету, несмотря на глубокую тьму.

Когда прощальный аккорд растворился в тёплой гостиной, мои пальцы невесомо застыли над клавишами, дрожа так крупно, словно у безумца. Я сжала их в кулаки, зажмурилась и пождала губы, ожидая, когда Сяо разорвёт ставшую вдруг невыносимой тишину.

— Спасибо за это, — тихо промолвил он мне. Я резко взглянула на него, тряхнув распущенными волосами.

Он едва-едва улыбался, склонившись на спинке чуть вбок и опустившись по спинке кресла немного вниз, а ногу положил на ногу в совершенно расслабленной позе. Сяо выглядел будто бы отдохнувшим. Его глаза отражали спокойствие, будто бы он не испытывал его уже очень давно. Понял ли он, что я хотела сказать ему этой музыкой? А его такая невыразительная, но искренняя улыбка, заставила моё сердце подпрыгнуть. Я невольно заулыбалась в ответ, пытаясь спрятать лицо за прядями, которые тут же выправила из-за ушей. Тревога затрещала и рассыпалась, словно стекло, в которое бросили камень.

— Это только начало, — весело усмехнулась я, резво заигрывая обычный свой музыкальный репертуар.

После занятий в школе я стремилась домой, а мистер Альберих, кажется, улыбался ещё загадочнее, завидев перемены на моём вечно недовольном, равнодушном лице. И просыпаясь в кровати, и сидя на скучных занятиях, и направляясь домой в мерседесе я смотрела в окно и наблюдала осенний ветер, предвкушая скорее вечер, наполненный музыкой, которой мы стали дышать.

А в вечера, когда Сяо не появлялся, тоска пробирала меня до костей, словно холод. На вопросы о том, почему он не приходил, угрюмо молчал. Я садилась играть музыку, надеясь, что смогу поднять ему настроение, наслаждаясь волшебным фортепиано в присутствии своего молчаливого зрителя.

— Расскажи, — я решила спросить его кое о чём одним вечером. Сяо, до боли спокойный, восседал на кресле и мирно слушал «К Элизе» в моём исполнении. — Какой была твоя жизнь?

— Жизнь была коротка и в основном неприятна, — туманно ответил он мне, пожимая плечами. Я постаралась не хмуриться.

— Погоди. — Мои пальцы застряли на неверном аккорде. Я взволновалась с новой силой, взглянув на его юный образ. — Коротка?

— Ещё один вопрос о моей жизни, — сердито проговорил он мне, поджимая губы и прикрывая лоб ладонью, показывая всю бескомпромиссность своего заявления. — И я уйду.

— Молчу-молчу, — ответила я примирительно, ставя руки в сдающейся позе, после чего продолжала играть, невольно задумываясь о том, каким же он был человеком.

Когда я стучала по чёрно-белым клавишам в его присутствии, боязнь ошибиться стала почти осязаемой.

Сяо всё ещё оставался для меня нераскрытой книгой. Но мне было приятно играть в его присутствии. В один вечер, когда я запнулась, играя что-то из репертуара Бетховена, я готовилась от разочарования и стыда встать и унестись к себе в комнату подальше от него и фортепиано, зарываясь в подушки. Но Сяо остановил меня одними словами.

— Просто продолжай играть, Люмин.

— Но у меня ничего не выходит! — выпалила я, шумно закрыв крышку фортепиано и сердито скрестив руки на груди.

— Разве ты не дышишь музыкой? — Сяо встал с глубокого кресла и подошёл. Так близко и так неожиданно, что я невольно дёрнулась.

Я ясно помнила то чувство, когда моя рука проходила сквозь его тело. Не самое лучшее ощущение, мягко говоря. Сяо заметил мою настороженность и приближаться больше не стал, оставшись у края фортепиано, чтобы всего лишь медленно открыть его крышку обратно. Я боялась, что он разозлится. И потому внимательно смотрела на него, ожидая увидеть привычную перемену в его лице. Но этого не произошло. Я могла разглядеть трещинки на его обветренных губах. А его тонкий нос был слегка вздёрнут. Непослушные волосы вились чёрными волнами. Мои же волосы были слегка лохматы, и я постаралась незаметно прихорошиться, спешно пряча локоны за уши. Сама тогда не понимала, зачем. Он… так спокоен. Спустив взгляд ниже, я посмотрела на его белую рубашку без рукавов. Туда, где находится сердце. И не верила, что его там нет. Отказывалась в это верить всей душой.

— Разве тогда, когда ты играла вместе со своей подругой ту мелодию у неё дома, кто-то тебе говорил, что у тебя ничего не выходит? — с лёгким, необидном укором спросил он у меня.

— Так всё-таки ты там был и следил за мной? — нервно улыбнулась я на секунду и тут же отвела рассеянный взгляд, чувствуя, как щёки стали покалывать от странного смятения.

Сяо отчего-то захрипел и стал жевать губу. Я украдкой поглядывала на него взглядом из-под опущенных ресниц, словно любопытный ребёнок. Наверное, Сяо пожалел о том, в чём откровенно и, похоже, случайно и чистосердечно признался мне.

— Ты знаешь, — сдался он, смотря куда-то в бок и почёсывая шею. — Я люблю твою музыку.

Это были слова поддержки, которых мне так не хватало.

Отец вновь нанял мистера Рагнвиндра учить меня. И я, каждый раз ошибаясь на одном и том же месте, исполняя сонату № 16 до мажор Вольфганга Амадея Моцарта, разочаровывала его всё больше и больше. Ломаные аккорды левой руки с мелодией правой заставляли меня раз за разом теряться.

Когда я с досадой, поджимая губы, выслушивала гневную тираду от мистера всея виртуоза Рангвинда, виновато уставившись в пол, в один момент за окном зло засвистел ветер. Мистер Рагнвиндр отвлёкся от своей речи и замолчал. Я подняла голову: его лицо становилось всё бледнее и бледнее. А подле его высокой фигуры притаился силуэт Сяо.

— Как ты его терпишь? — говорил Сяо мне, задевая плечо учителя, а взгляд его был устрашающим. — Это просто невозможно.

Мистер Рагнвиндр в холодном поту спешно накинул на себя чёрное пальто и попрощался, заявив, что ему внезапно стало нехорошо. Сяо юмора не понял, недоумённо смотря, как я заливаюсь смехом, опуская руки к коленям.

— Я не специально. Но я не сдержался, — хмуро ответил он, потупив взгляд в сторону, будто разочаровался в чём-то.

— Ох, нет, стой, — отсмеялась я и выровняла спину. На мою искреннюю улыбку Сяо отчего-то отвернулся снова, мрачнея. Я не придала значения этому тогда. — Я тебе даже благодарна. Всегда хотелось как-то ему отомстить! К слову… — Тут уже пришло моё время рассеяно бродить взглядом по сторонам. — Раз уж я как бы благодарная тебе, может, ты придёшь на завтрак в следующий день?

Сяо молча смотрел на меня с полминуты, судя по всему, слегка ошарашенный этим предложением. И не понимая, зачем вообще мне это понадобилось.

— А что? — Я слегка засмущалась, скрепив пальцы в замок перед собой и отчего-то разглядывая портрет своей матери. — У тебя есть какие-то призрачные дела?

Сяо закатил глаза и нехотя согласился. Я не сдержала победной улыбки.

Тем утром Сяо вместе со мной и моим отцом восседал за обеденным столом и слушал приятное чтение размашистой свежей газеты. Отец и правда не видел Сяо. Я находила это поразительным, кося глаза то на его умиротворенный вид, то на недовольного Сяо.

Я приготовила батские булочки в то утро. Вот, зачем я его пригласила. Горячий аромат свежей сдобы заполнял собой каждый уголок кухни. Отец, соизволив слопать аж пять, поздравил меня с удачным дебютом и в приподнятом настроении отправился на работу. Сяо, читающий книгу про призраков, которую я ему потом вручила, бегло пролистывал страницы.

— Ты даже не попробовал, — слегка обиделась я. Хотя и понимала, что он не чувствует вкус. Сяо на это лишь хмуро посмотрел на меня пару секунд, одним взглядом отвечая, что я сморозила глупость. Я же достала из духовки новую партию десерта. Сладкий пар ударил в ноздри, вызывая новую волну аппетита. — У меня есть одна догадка. Ты сказал, что не чувствуешь тепла. А что насчёт горячего чая или еды?

— Хм? — Он наблюдал, как я протянула для него одну булочку, держа её пухлой и красной поварской перчаткой.

Сяо вздохнул, сдаваясь под моим натиском. Дышать ему было незачем, но от рефлексов из земной жизни просто так не избавиться.

Я предвкушающе замерла, наблюдая, как он медленно откусывает кусок. На его бледном лице не было ни единой эмоции, и я всё же быстро разочаровалась и устало вздохнула. Но внезапно его глаза расширились от шока. Так на самом деле его глаза такие большие? Может, при жизни он очки носил, раз щурил их постоянно? Я ещё никогда не видела у него такого выражения лица. Мне даже показалось, он покраснел.

— Ну как? — Я радостно оперла руки перед ним на стол, а глаза мои сверкали в надежде. — Сработало?

Сглотнув, с глазами по пять копеек Сяо уставился на меня так, словно я котёнка убила.

— Ты сколько сахара в тесто добавила?

Я непонимающе взяла ещё одну горячую булочку и, подув, слегка надкусила её. Сахар затрещал по зубам, и я, как ошпаренная кипятком, тут же побежала за стаканом воды. Это была сладость, помноженная на сотню сладостей! А ведь с первой партией всё было в полном порядке.

И всё же Сяо смог ощутить на кончике языка еле-еле заметный, отдалённый вкус.

— Я словно увидел сон… — сказал он так тихо и поражённо, смотря на румяную булочку, как на волшебную амброзию.

Это было прорывом. Я в восторге хлопнула в ладоши и подвинула ему ближе тарелку с синей каймой и со всей партией сверх сладких яств. Это событие очень воодушевило меня на дальнейшие попытки сделать его жизнь приятнее.

Во-первых, я обязана ему за спасение.

Как хорошо, что я всё же жива. Впервые я стала так думать с того самого дня, когда я чуть не погибла.

Во-вторых, то, в чём он признался мне, задело меня до глубины души. Сяо существовал, но никто не видел его. И он не чувствовал то, что чувствовал раньше.

Он страдал. Так я считала. Нет, я это видела. А собственные проблемы вдруг стали казаться нелепыми и смешными. И если моя музыка фортепиано и правда делала Сяо хоть чуточку счастливее, я не собиралась прекращать.

Он — причина, по которой я снова влюбилась в фортепиано.

Но всего этого стало мало не ему. А мне.

И когда Сяо совершенно случайным образом понял, что всё же может ощущать вкус, хоть и отдалённо, призрачно… я испытала счастье. Мимолётное, сладкое счастье. Словно довольный ребёнок, поймавший кузнечика.

Сяо громко хлопнул книгой, закрывая её и продолжая жевать уже вторую булочку. В воздух поднялось маленькое облачко пыли. Он недовольно скосил взгляд на меня.

— И зачем ты мне это дала?

Мне захотелось рассмеяться. Говорить и хмуро жевать еду, припустив брови, — это вещи несовместимые.

— Как это — зачем? — Присела я на соседний стул с дурацкой улыбкой, всё ещё попивая воду из стакана. — Здесь может быть написан ответ на то, почему ты стал таким, и как можно попасть на небеса.

Я хотела провести расследование. Ключевое слово — хотела. Любовью к чтению я не хвалилась, логические загадки для меня — тёмный лес. Потому я сбагрила всё на Сяо. Времени-то у него свободного было побольше, чем у меня.

Сяо легонько хлопнул себя по лбу.

— Это же просто выдумки.

— Так ведь… — Отвела я глаза в неясном стыде.

Сяо выставил на стол и мне перед глазами книгу, тыкая пальцем в обложку.

— Если в названии написано «призрак», это ещё ничего не значит. В этой книге и призраков-то нет. Это лишь человек в маске.

Эту книгу, «Призрак оперы» я всё же прочитала. Но уже гораздо, гораздо позже.

Я досадно хмыкнула. Походы в церковь и молитвы за его душу — не то. Поиск ответа в книгах — бред. Я, вообще-то, помочь хочу!

— Я поищу ещё, — промямлила я уже без особого энтузиазма.

— Я пытался. Не трать время. — Сяо одарил меня крайне серьёзным взглядом. Правда, его сила злости в полную меру на меня уже не действовала. — Даже. Не. Пытайся.

В расстроенных чувствах я приехала в школу. Мистер Альберих искоса поглядывал на меня через переднее зеркало.

— Гляжу, вам уже лучше, мисс, — загадочно улыбнулся он мне. Я в удивлении раскрыла глаза. В каком это смысле — лучше? Водитель притормозил на привычном месте у школы, я засобиралась выходить. — Вы выглядите счастливее.

— И всё же, мистер Альберих, на самом деле, я огорчена, — попыталась отмахнуться я с улыбкой на лице, выйдя из машины, но не спеша уходить.

Мистер Альберих закрыл за мной дверь чёрного мерседеса и посмотрел меня так проницательно, словно зрел в корень.

— В ваших глазах я читаю улыбку, которую не видел уже так давно, — объяснился и закурил он, тихо усмехнувшись. Выдохнув дым вперемешку с тёплым паром, добавил, видя, что я так и осталась стоять, задумчивая и будто бы увязнувшая в болоте. — Сегодня на редкость чудесная погода, не находите, Люмин? Или же снова — затишье пред бурей? Вскоре, как обещают, на Брайтон нагрянет шторм.

— Вы правы, — нашлась я, что ответить, кивнув ему и руками обхватив чёрную школьную сумку. Это был последний день осени. Ноябрьский холод покалывал на красных щеках и на носу. И небо… каким же оно было глубоким и голубым в тот день. Без единого облачка. — Погода как никогда совершенна.

Я поплелась в школу, забыв о том, что ещё вчера прошёл ливень. Школьники бежали наперегонки друг с другом, плюхаясь ботинками в россыпь маленьких грязных луж. Фишль наверняка сделает замечание, если не протру потом свою обувь.

Вспомнишь лучик — вот и солнце.

— Доброе утро, Люмин! — прощебетала Фишль, поравнявшись со мной. Настроение её было крайне бодрым. — Ты сегодня прямо сама не своя.

— Я всегда такая, — машинально и угрюмо ответила я. Ничего не могла с собой поделать. Реакция была доведена до автоматизма.

— Нет-нет, я же в хорошем смысле говорю! — Преградила она мне путь, ухмыльнувшись и сложа руки на боках. В её озорных глазах заиграла зелень. Опять она чем-то фанатично загорелась. Так что я совсем не удивилась, когда Фишль направила на меня указательный палец, словно пытаясь мне им тыкнуть в нос. — Сегодня. После школы. Престон-парк. Купаемся в листьях!

Купаться в листьях? Грязных, влажных листьях? Что-то новенькое от чистюли Фишль. Она, заприметив на моём лбу раздумия, довольно усмехнулась и побежала вперёд.

— На урок опоздаешь, Люмин!

Я понеслась следом.

Если честно, всё, чего я хотела, это домой. Я желала поскорее коснуться клавиш фортепиано. И на первом же исполненном аккорде уловить тонкой нитью слуха приближение Сяо. Обернуться направо, к глубокому креслу — и увидеть его.

Будто бы только тогда я, совершенно живая, на самом деле дышала.

Я, живая, наконец смогла жить.

От приподнятого настроения не осталось ни следа. То, как закончился наш разговор с Сяо, мне не понравилось. Ведь я хотела как-то помочь, он от меня опять небрежно отмахнулся, а я драматично обиделась. Но при этом я испытывала странную вину, будто бы лезу не в своё дело. Туда, где находится граница его души, что он не позволяет мне переступить.

Когда Сяо сердился, я чувствовала холод, шедший по коже будто бы швейными иглами, а ветер материализовывался прямо в гостиной и становился суровее.

От злости у нас прибавляется сил. Так Сяо мне объяснял.

Я согласилась на авантюру Фишль и попросила мистера Альбериха вернуться за мной через час. Престон-парк — место в удалении от шумного центра моего любимого Брайтона. Как бы я не хотела после занятий отправиться домой, я понимала, что Сяо появится в моей гостиной раньше, чем с наступлением сумерек.

Несмотря ни на что я люблю осень. Она обещает дожди и тучи, мы готовимся к затяжной серости, и потому, когда наступают тёплые и солнечные деньки, я не могу не улыбнуться хоть раз.

Погода тем днём стояла непривычно замечательная для последнего дня осени и хмурого Брайтона. Прошедший вчерашним днём дождь разбавил свежестью холод, потускневшая трава под ногами оставляла капельки влаги на нашей школьной обуви. Яркое солнце приятно пекло макушку, почти вся листва на деревьях опала, а лучи заботливо грели голые ветви высоких деревьев, и мы с облегчением расстегнули все пуговицы на своих пальто.

Мы пришли туда, где работники парка старательно, но не без ворчания сгребали цапками опавшие листья в огромные кучи, чтобы после их сжечь, и чтобы дамам и господам было приятнее ходить и наслаждаться видами, пока они плелись к полю для игры в скучный крикет.

Мы — это я, Фишль, Беннет, чьи романтические намёки она либо игнорировала, либо не понимала, и ещё пара ребят из нашего класса, решившие скоротать беззаботное время за праздным и детским весельем.

Почти все из нас с размаху прыгнули со склона маленького холма в покоившуюся ниже кипу листьев, незащищённую наблюдением строгих работников парка.

Я подставила свежему ветру лицо, но предпочла побыть в стороне, но даже простое наблюдение за ними поднимало мне настроение. Однако, вот так стоять без движений, тыкаясь носом в шарф и пряча руки в перчатках в шерстяные карманы, всё же довольно морозно.

Фишль, казалось, превратилась в вихрь, кружащий листья. Она раз за разом с размаху плюхалась в мягкую подушку из потемневших листьев, подкидывала их в воздух и счастливо, особенно звонко смеялась.

Я никогда не забуду, как светились зелёным её озорные глаза. Как она устала меня уговаривать присоединиться к веселью, смело взяла меня за руку и с разгона заставила меня бежать за ней, чтобы прыгнуть прямиком в её мир, наполненный яркими красками с запахом осени. Конечно же, я возмущения не сдержала.

— Фишль! — Сразу же я запыхалась, холодный воздух казался горячим. — Я не хочу! — начинала я злиться, просто потому что я так привыкла.

— Нет, хочешь! — весело засмеялась она мне в лицо. И продолжила смотреть вперёд так, словно бежит по ступенькам из ветра к волшебной стране чудес.

В моём внутреннем мире появился свет, и я захотела к нему стремиться. Мелодиями на фортепиано я хотела направить на свет и душу Сяо, но сама же продолжала при этом оставаться в неясном мраке. Наверное, поэтому я не одёрнула руку, а лишь крепче сжала её, и мы с разбега плюхнулись в большое облачко листьев.

Листья отозвались шумной звенящей песней. Ощущение, как в подушках: уютно и мягко, тепло. Перед глазами — бескрайнее синие небо и музыка ветра и птиц. Я лежала с Фишль в позе звезды, она засмеялась, я — тоже. Я взмахнула руками, позволяя листочкам на мгновенье зависнуть в воздухе, и они укрыли меня, словно уютный воздушный плед. В голубом небе летели птицы, отправляясь куда-то на юг. Атмосфера беззаботности позволила ощутить ритм собственного сердца и дыхания, и я охотно заулыбалась.

— Если не радоваться мелочам, душа разобьётся, Люмин, — мечтательно промолвила Фишль, когда перестала смеяться, смотря куда-то на небо. Я повернула голову к ней: она щурилась от наслаждения и вдыхала полной грудью жизнь, улыбаясь, как самый счастливый человек в мире.

— Наверное, ты права, Фишль, — выдохнула я облачко тёплого пара, приподняв уголки своих сухих губ. — Знаешь… Н-нет. — Чуть помотала я головой. Почему-то мысли просились наружу, хотели превратиться в слова, подхваченные ветром. — Забудь.

Фишль тут же приподнялась на локтях, заставляя бедную кучу листьев ещё больше распластаться на земле. Она внимательно посмотрела на меня, поймав мой задумчивый взгляд. И вдруг довольно хмыкнула.

— Я уже и забыла, что на твоём прекрасном лице красуются ямочки. Так что ты хотела сказать мне, подруга?

Подруга?

Её волосы блестели на солнце, а щёки порозовели, как лепестки самых розовых роз. Кое-где в её причёске уже затесались веточки и листья, что очень шло девушке, любившей придумывать сказки и чудеса.

— Ты как солнце.

— Почему? — заулыбалась она ещё больше, но приподнятые слегка брови выдали её удивление. Я тут же смутилась и отвернула взгляд, снова впиваясь глазами в небо. Солнце сияло так ярко, и я блаженно прикрыла глаза.

— Ты приходишь в жизнь и даришь свет, — неловко начала я, но всё же не сдержалась в конце, ухмыльнувшись: — Хотя тебя и не просят…

Фишль снова залилась смехом, начиная выбираться из кипи листьев.

— Так всегда происходит, когда тебе кто-то дорог.

Её слова заставили меня задуматься, и ещё не раз в жизни я об этом припоминала.

Я чувствовала аромат дождя и шуршащих листьев, застрявших в моих волосах. Мне казалось, меня напоследок обняла сама осень, прощаясь перед приходом зимы. Звонкий смех и улыбка Фишль были так заразительны, что я не сдержалась и стала улыбаться столько широко, что даже мышцы на лице заболели. Меня окутала радость жизни, сердце забилось быстрее от энергии, что я вдыхала рядом с друзьями, купающихся в листьях вместе со мной. Мы брызгались ими, прям как водой, вспомнив о том, что мы были детьми. Моё белое, шерстяное пальто, да и всё остальное грозилось испортиться и нещадно испачкаться, листочки безжалостно липли к одежде, лицу и к волосам. Но нам было всё равно. Ведь мы позволили себе ощутить осеннюю радость жизни.

Пытаясь убрать часть сухого листика с запутавшихся волос, я вдруг ощутила слабый ветер.

Моё сердце затрепетало мгновенно. Я подумала, что это Сяо, и тут же стала торопливо оглядываться по сторонам и успела увидеть силуэт, скрывшийся за деревьями неподалёку. Наверное, он не хотел мне мешать.

И вопреки тому, что утренний разговор с Сяо окончился не на самой лучшей ноте, я обрадовалась, что он пришёл. Что я могу снова увидеть его. Не знала толком, что даже скажу, и что буду делать. Ведь обычно в его присутствии я играю на фортепиано, и мои руки и голова заняты, а тут… только небо, осенние листья, парк… и Сяо.

— Фишль, я… — побдежала я к ней. Она звонко смеялась о чём-то с другими. На миг она оглянулась ко мне, но тут же получила в лицо кипой листьев. Я не удержала смешок. — Я отойду, но я скоро приду.

Никогда мне ещё не приходилось искать Сяо, напрягая шестое чувство, что вело меня куда-то в рощу голых деревьев и елей, что неподалёку от тропинки, где все веселились.

Листья перестали шуршать под ногами, а влажная земля оставляла на подошве вязкую грязь.

— Эй, это я. Ты же тут? — начала я неуверенно, аккуратно обходя ели и осины. Ощущение его присутствия становилось всё более чётким, но в ответ я получала лишь тишину. В какой-то момент я остановилась, потому что вдруг догадалась, что Сяо снова пытается меня избегать. К моей досаде, я и правда почувствовала, что он отдаляется. — Эй! Мы уже проходили этот этап, хватит меня избегать! — крикнула я быстрее, чем подумала о своих словах. Злость мгновенно наполняла мозги и стала ими же руководить. — Выходи ко мне!

К моему удивлению, и правда вышел.

Но это был не Сяо.

Из-за густых и игольчатых ветвей высокой ели вышел совсем другой юный парень. Его синие глаза уставились на меня, как на пришельца, а из-за сгорбленной спины он казался ещё ниже меня. На нём была странная шляпа с висящими по краям сверкающими камнями и лентами. Вопреки погоде, он был одет лишь в чёрные шорты и майку с синей и тонкой накидкой. Обуви на нём вовсе не было.

Я не переставала с удивлением смотреть на него, а он — на меня. Но в отличие от меня, он не моргал и не дышал.

— Кто ты? — тупо спросила я, чувствуя, как холодный ветер стал колоть щёки.

— Почему ты видишь меня? — вопреки виду призрака, его голос был низким, ломким и грубым, а взгляд его был каким-то неясным. Его глаза стали впиваться в мои с такой силой, что мне стало не по себе.

— Не знаю… Как тебя зовут?

— Не знаю. Я не помню. Ты знаешь, почему я умер?

Я почувствовала, как у меня болезненно сжалось сердце, а ветер с силой стал колыхать кроны деревьев. Я на миг посмотрела наверх: на небе сгущались первые тучи.

— Нет, — растеряно заявила я. Становилось тревожно, захотелось уйти, но призрак гипнотизировал меня взглядом.

— Я хочу жить. Почему я не могу веселиться также, как ты? — спросил он так, словно от ответа зависела чья-то жизнь. Его почти что белое лицо исказилось напряжением.

— Я… не знаю.

Страх окатил меня холодом, когда он вдруг заорал, смотря на меня, как раненый зверь на охотника.

— Я хочу жить! Как и ты!

По телу тут же прошлись коготки мурашек, а сердце похолодело. Чувство самосохранения ярко и быстро мигало красной сигнальной кнопкой, а шестое кричало, что его душу пожирает зло.

И то же самое испытывал Сяо?

Вопреки огромному желанию сделать шаг назад, развернуться и убежать прочь, я продолжала выдерживать его взгляд и осторожно сделала шаг к юному призраку, что плакал без слёз и сжимал кулаки с такой силой, что весь он начал трястись.

— Тебе… — начала я неуверенно, абсолютно не понимая, как вообще могу я помочь. Я хотела дотронуться ладонью до его плеча, но не решилась коснуться его: страшилась обжигающего, призрачного холода. — Тебе нужно успокоиться. Наверное, есть способ попасть на небеса. У меня есть… знакомый в такой же ситуации, как и ты.

— Ты лжёшь! Я не могу попасть на небеса! — зло рыкнул он на меня, глядя бесчеловечным взглядом, от чего у меня тут же закружилась голова.

Его зубы были гнилыми и жёлтыми, и я начала чувствовать ужасный запах разложения. Но даже это было цветочками. Его тело тут де захватило что-то чёрное, похожее на сферу из дыма. Что-то мрачное стало окутывать его, будто бы чёрные лезвия ветра, и я машинально стала отступать, начиная буквально трястись от страха.

Чёрные тучи затянули небо, я услышала жуткий раскат грома.

Тёмная аура вокруг него становилась всё больше и больше, и я наконец поняла: надо бежать, убегать как можно дальше. Будто бы собиравшаяся вокруг него злость грозилась взорваться на всю округу.

Моё сердце стучало, как бешеное, а глаза смотрели вперёд — на друзей. Их нужно как-то предупредить, спасти!

Все они крайне удивились моему состоянию. Холодный воздух в лёгких горел огнём, в боку ноюще закололо, а дышать было больно даже тогда, когда я смогла остановиться и чуть наклониться, опираясь ладонями на колени.

В глазах моих друзей тут же перестало плескаться веселье.

— Что случилось, Люмин? — первая опомнилась Фишль. В её голосе звучало крайнее беспокойство и напряжённость. — Что тебя так сильно напугало?

Я тут же развернулась, чтобы посмотреть: аура заполнила рощу, хоть и не увеличивалась больше в размерах. И именно над ней тучи казались куда более тёмными.

Все мои чувства обострились. Ощущение, что вот-вот бы произошло что-то плохое. Непоправимое. Погода портилась со скоростью света, из-за накрывших туч в Брайтоне снова стало темно и до дрожи в костях холодно. Но я быстро догадалась: такой ужасный холод чувствую только я. Потому что он призрачный. И добирается до самых костей.

— Люмин, ты меня пугаешь, не молчи, — потрясла меня за плечо Фишль, встав передо мной.

— …Странная она, вот и все дела…

— …Наверное, что-то произошло в той роще? Может, там медведь живёт или маньяк какой?...

— …Если так, то я точно туда не пойду. Да и погода чего-то испортилась. Как-то не весело стало, я лично отправлюсь домой.

— …Согласен. Откуда взялись эти тучи? Кто-то заметил? Кажется, скоро и дождь пойдёт, так что я тоже ухожу.

— …Идите, а я подожду их.

Их голоса слышались, как будто бы подо льдом. Словно я провалилась в прорубь, и моё тело уносит ледяное течение. Уносит всё дальше и дальше от спасения под тяжестью толщи льда. Мои приоткрытые губы трескались и саднили, глаза разболелись и пытались прикрыться, а ноги хотели бежать, но меня словно приморозило прямо к земле. Громкий крик призрака всё ещё звенел в ушах, но я не могла даже пошевелиться, чтобы прикрыть замёрзшие, красные уши.

Это был осязаемый страх. У него появилась форма, у него появился голос.

У него появилась цель.

— Люмин, я рядом, посмотри на меня.

Голос Фишль был тёплым и нежным, но всё же волнительным. Наверное, только это и спасло меня от гипнотизирующего мрака.

Я смогла проморгаться, и наваждение будто бы исчезло. Не было ни призрачной ауры, ни тёмного ветра. Лишь слабое предчувствие чего-то нехорошего под тяжёлыми сводами туч. Я шмыгнула носом и наконец-то осознанным взглядом посмотрела на Фишль. В её глазах я прочитала испуг и лёгкую панику.

В моей душе зародилось огромное желание рассказать всё, как есть, но этого я себе не позволила. Зная Фишль, она могла бы поверить мне, но вот как бы она стала жить с этой правдой — это другой вопрос. Ответственность за её впадение в безумие мне бы брать не хотелось. Я вдохнула морозный воздух. Реальный холод жёг горло, наружу просился кашель, но я попыталась взять себя в руки. Фишль терпеливо ждала, видя, как я собираюсь с мыслями и на вид успокаиваюсь. Да, Фишль. Лишь на вид.

— Я увидела маму.

Захотелось хорошенько так по голове себя треснуть. Первая отмазка, что мне пришла в голову, была этой, и я ничего не могла поделать больше со своим предательским ртом. С другой стороны, я сдержала рыдания, за что мысленно себя похвалила.

— Ох… — Фишль моментально, пусть и слегка, расслабилась. Она убрала руку с моего плеча и тут же спрятала её в карман. Она мёрзла, потому плотнее завернулась в шарф. — Люмин, мне… правда жаль. У тебя такое впервые? Мне кажется, тебе нужен врач.

О да, Фишль, впервые, но, похоже, что не в последний раз. А вот доктору Нёвилетту я не дам и шанса запихнуть меня в сумасшедший дом.

— Нет, не впервые, — начала я объясняться механическим голосом. Язык то и дело деревенел. — Но доктор Нёвилетт помогает мне справиться с этим. Честно, мне уже лучше. Давай пойдём к выходу, — завидев, что остальные уже ушли, а Беннет лишь наблюдает за нами, но ему явно не нравится идея попасть под дождь, я энергично засеменила из парка прочь, стараясь не оборачиваться.

Как можно скорее попасть домой. Поговорить с Сяо. Рассказать ему то, что видела. Только он сможет меня понять. Как-то меня успокоить.

Вот же дура. Он же говорил мне, что есть ещё такие души, как он. Но я будто только сейчас смогла в это поверить. Осознала, скажем так, неоспоримый факт.

Шли молча, но не долго: вскоре пришлось разойтись. Мерседес отца я завидела припаркованным с другой стороны.

— Мисс, с вами всё по порядке? — завидев меня, спросил Кэйа Альберих, докурив сигарету и бросив куда-то потухший окурок. Я лишь легонько кивнула, шмыгнув носом. Кажется, я чуть-чуть припозднилась. Мистер Альберих тут же поспешил открыть для меня дверь машины, и я быстро ввалилась в неё. Когда он сел на водительское сиденье, вывернул шею и окинул меня изучающим, волнительным взглядом. — Вы выглядите куда бледнее, несмотря на мороз на щеках.

— Я поссорилась с Фишль и замёрзла. — Водитель вздохнул и отчего-то легко улыбнулся, теперь сосредотачиваясь на дороге. Кажется, у меня вышло вполне убедительно. Мистер Альберих завёз прогревшийся заранее мотор, и мы тут же отправились в путь, в мой родной дом.

— Очень жаль, что так вышло. Но я уверен, вы вскоре уладите ваш конфликт.

— Почему вы так думаете?

Мистер Кэйя тихо и по-доброму хмыкнул. На стекле появились первые капли дождя.

— Не примите за дерзость, мисс, но вы впервые на моей памяти стали переживать о том, что состоите с приятелем в ссоре.

— Вот как… — задумалась я о его словах, что смогло отвлечь меня от тревоги.

Но уже оказавшись дома я не находила себе места. За что бы я не бралась, от всего отвлекалась. Не давала покоя картина перед глазами: тот призрак, его вой и чёрные лезвия ветра вокруг. Несомненно, именно злость этого призрака повлияла на погоду. Я уверилась в этом, не могло быть ошибки. Мне лишь нужно подтверждение своей догадки от того, кто и сам является духом.

Отец вернулся с работы пораньше, и к тому времени я, увы, не успела в полной мере утихомирить свои мысли и беспокойство. На его вопросительный, уставший взгляд я тут же завела байку о том, что я в ссоре с подругой, а также попросила его научить меня готовить что-нибудь ещё. Размеренный темп работы на кухне меня в себя слегка погрузил. Монотонно резать овощи просто так неинтересно, а под тяжёлые думы — в самый раз. Жаль, что в итоге ароматный ужин всё равно отказывался лезть в мой рот.

Я до трясучки ждала, когда отец отправится спать, нервно стучала ногтями о жёсткий подлокотник дивана и смотрела в темноту за окном. Не могла же я болтать о призраках прямо при нём!

Одна болезненная мысль слегка меня уколола: почему Сяо не появлялся просто так, без моей музыки? И что если он вообще сегодня не придёт, оставив меня в состоянии курицы без головы? Всё прошедшее нещадно капало на взбудораженное сознание, а плотина вопросов и неумолимой тирады эмоций грозилась сломаться. Поэтому, когда отец отправился наверх в объятия сна, я, пожелав ему доброй ночи, стала считать минуты, тупо уставившись на часы. Отец засыпает быстро, но пять минут стоило подождать.

Сердце билось будто бы в унисон со стрелками часов. Тик-так.

Тик-так.

Я уронила голову в ладони, слегка взвыв. Как же долго тянулись минуты. Я покачивалась на диване вперёд-назад, скрестив ноги и сложа руки перед собой, и наблюдала ритмичные движения стрелок настенных часов. Считала мгновения и сидела, как на иголках, поглощённая своими шумными эмоциями.

Тик-так. Тик-так.

— Дурацкие призраки, — начала я лепетать от скуки. Решив, что пора сменить позу, я безучастно развалилась на диване, уткнувшись носом в декоративную подушку в красной бархатной наволочке. — Дурацкий Сяо.

В миг я ощутила ветер в волосах, и тут же разлепила полузакрытые веки и подпрыгнула, пытаясь сесть ровно, чтобы выглядеть прилично. Красная пелена тут же накрыла лицо. Сяо материализовался мгновенно и эффектно: со снопом бирюзовых искр и призрачным дымком.

— Почему это я дурацкий? Никакого уважения, — возмущённо задрал подбородок Сяо, скрестив руки на груди, но я не почувствовала, чтобы прямо-таки сильно он на меня разозлился. Или, может, Сяо тут же приметил, что на мне просто-напросто нет лица? Я сидела на диване в пыльном от листьев школьном платье и светлом кардигане, прическу мою и причёской-то сложно назвать, а желудок издал громкий, болезненный спазм. — Кхм… — кашлянул Сяо в кулак как-то болезненно, а после снова окинул меня критическим взглядом и нахмурил тонкие брови. Он помялся, и мне показалось, он захотел присесть рядом, но Сяо так и остался стоять передо мной в двух шагах. — Ты выглядишь тревожной, — констатировал он очевидное и чуть менее уверенно добавил, — если… если не можешь, не нужно для меня сегодня играть.

Он беспокоится обо мне? Как мило. Впрочем, если бы нет, я бы обиделась и даже нашла в себе силы не вываливать на него свой словесный поток о произошедшем сегодня в парке.

Я рассеянно приветствовала его и слегка, но будто бы вымученно улыбнулась, потерев кулаками глаза. С новой силой накатила усталость. Но Сяо как будто бы только больше напрягся.

— Люмин? Что произошло? — настойчиво поинтересовался он, одарив меня по-человечески подозрительным взглядом.

Сердце подпрыгнуло, а я снова обхватила себя руками. Будто бы пыталась себя защитить.

— Я видела призрака, — быстро прорвало меня на тяжёлом выдохе. — Не тебя, а другого.

Сяо занервничал, отведя глаза к окну. Вглядываясь в его профиль, я отметила, что левый рукав его тонкой, чёрной накидки в чём-то испачкан. В чём-то… странном и чёрном.

— Говори всё, — тон его стал крайне участливым и серьёзным. — Это важно.

Я доверительно сообщила ему всё в мельчайших деталях. Сяо внимательно слушал, не перебивая, и продолжал лишь остро вглядываться в ночь за окнами светлой гостиной.

Под конец своей истории меня снова затрясло. Будто бы в тёплый дом пробрался тот злой, настойчивый холод, исходящий от юного, незнакомого призрака. Я уставилась себе на колени и просто готовилась слушать, что он скажет.

— Я же говорил. От злости у нас прибавляется сил.

— Ты не говорил мне к ним не подходить, — недоумённо произнесла я, скосив на него слегка недовольный взгляд. — Мне интересно другое: что конкретно с этим призраком происходило? Из-за него так изменилась погода?

Сяо ответил мне хмурым взглядом и шумным выдохом. Он поплёлся к креслу, в котором любил восседать, пока я играла для него музыку на фортепиано. Я выжидающе за ним наблюдала. И вопреки моему лёгкому недовольству, до чёртиков хотелось, чтобы он меня поддержал, как делают это… обычный люди. Хотелось, чтобы сказал, что всё будет в порядке и просто… по-человечески обнял, позволил уткнуться и шмыгать в плечо.

Он не человек. Мне тут же сделалось грустно, и я болезненно скорчила губы. Сяо, кажется, моего настроения не уловил.

— Этот… призрак… — Я знала, ему не нравится это слово, поэтому он запнулся. Для меня слова подбирал? На бледном лбу Сяо даже тонкая морщинка залегла. — Он за вами наблюдал, а когда подошёл слишком близко, ты почувствовала его. Возможно, он пытался не злиться, но когда ты к нему подошла, то он не сдержался. Как однажды не сдержался и я. Его начала разъедать зависть. Но судя по твоим словам, тьма ещё не до конца его поглотила, потому что могло произойти и что-то хуже обычной смены погоды.

Я перебила. К своему удивлению…

— Так ты мне завидовал? То есть, мне? — выпалила я в смешанных чувствах, не обдумав ни слова. — Ты же следил за мной и видел, как я была подавлена.

Сяо начал злиться, я почувствовала это холодным ветром на своей коже.

— Я тебе не завидовал, — с ноткой раздражения в голосе ответил он мне, одарив меня колючим взглядом, но уже чуть более спокойно уточнил. — Ты уже знаешь причину. И мне жаль, что я всё это совершал.

Я постаралась остудить свой пыл, глубоко вздохнув и отстранённо извиняясь, и одобрительно кивнула ему, согласившись, что тема закрыта, и не стоило её вообще поднимать из тёмного закоулка его души. Стало даже как-то стыдно, наверняка ему тоже тяжело приходилось. И несмотря ни на что он нашёл в себе силы не то, чтобы прекратить свои злые выходки, а ещё и признать ошибки и попросить прощения.

Сяо нейтрально продолжил мне всё объяснять.

— Разрастающаяся тёмная аура, что ты видела, это необратимая тьма. Как я уже упоминал, от злости у нас прибавляется сил. Кто-то может влиять на погоду, а кто-то призывать огонь. Почему так или иначе, понятия я не имею. Это опасно, и я надеялся, что ты с этим не столкнёшься.

Я нерадостно хмыкнула. Не сдержалась.

— Тебя-то я встретила.

Сяо снова отвернул голову к окну и ещё больше сгорбил спину. Будто бы пытался скрыть от меня… вину.

— Сейчас я осознаю, что обрёк тебя на встречу с другими духами. Нужно было сразу просить тебя держаться от них подальше. Они часто теряют контроль. Я пытаюсь им помочь, но всё чаще их души впадают во тьму.

— Так вот чем ты занимаешься… — не смогла я не удивиться и не сдержала в голосе толику восхищения. Я внезапно поняла, что являюсь звеном странной цепочки: Сяо слушает мою музыку, находя в ней умиротворение и покой, а после идёт приводить в равновесие заблудшие души.

Уважение во мне вызвал и тот факт, что он не стал предлагать мне устраивать благотворительные концерты. Потому что… Это личное. Потому что это только между мной и Сяо.

Я поймала себя на мысли, что Сяо стал мне дорог. От этого меня пробрали мурашки от плеч до кончиков пальцев.

Так нельзя. Он… не человек. Знакома ли мне хоть одна сказка про призраков со счастливым концом? Нет! Может быть, почитать и порыться в библиотеке отца…

Сяо моё зависшее состояние расценил по-своему.

— Извини, я больше не злюсь. Надеюсь, я не слишком остудил твой дом своим холодом.

— Всё в порядке, — слегка приврала я. Стало прохладно, но на плечи у меня заранее был накинут вязаный кардиган в нелепый белый цветочек. Мамин.

Сяо кивнул, расслабляясь. Незаметно полегчало и мне. Мы будто бы слишком зависели друг от друга. Да что за странные мысли на меня сегодня находят!?

— Получается, ты пытаешься спасти их… — неуверенно начала я, неосознанно подавшись на диване в сторону его кресла. — А в итоге спасаешь и остальных людей.

— Я бы не стал говорить таких громких слов, — с небывалой серьёзностью он мне заявил. И со всей скромностью. Но, кажется, он верил в то, что говорил.

— Ты себя принижаешь, — немного я его упрекнула. Я расправила складки платья и чуть улыбнулась, вставая с дивана и продвигаясь к фортепиано. Сяо на меня задумчиво уставился, наверное, не понимая, что меня так внезапно обрадовало. — Их спасением ты всё-таки устраняешь угрозу для людей. До сих пор не могу поверить, что призраки могут огонь призывать, но… это и правда звучит довольно опасно. Ты ведь и сам так сказал.

Я присела у фортепиано, сложив ногу на ногу и не прекращая улыбаться.

Как солнце. Приходит и светит, даже если его не просят.

— Не нужно делать из меня героя… — внезапно пригладил он свои волнистые вихры, отведя взгляд и откидываясь на длинную спинку кресла. — Я и сам не далёк от тьмы.

Что-то мне подсказало, что если бы он мог, то покраснел бы. Хотя бы слегка. Всё чаще я стала воспринимать Сяо, как человека.

— Можешь положиться на меня, твою тьму я беру на себя, — почти пропела я ему, даже возымела смелость подмигнуть, после чего тут же отвернулась. Да что со мной происходит?

Я быстро открыла крышку фортепиано и стала медленно пробегать пальцами по клавишам. Влево… потом снова вправо. До. Ре. Ми.

— Что желаешь послушать, Сяо?

Я впервые додумалась спросить его о том, какую музыку он бы хотел послушать. Я успела покраснеть: почувствовала предательское тепло на своих щеках. Периодически я всё же косилась на Сяо: он и правда задумался. Так… по-человечески. Даже пальцы к подбородку приложил и сощурился.

— Да в целом… Что хочешь. Мне нравится всё, что играешь ты.

— Так не пойдёт. — Я беззвучно усмехнулась. Соль. Ля. Си… — Признайся, что тебе нравится? Это же безобидный вопрос.

Сяо цыкнул. Да, я упрямая, а эту карту нечем крыть.

— Я не разбираюсь в музыке. Но... — я обратила слух в оружие и прекратила нажимать на клавиши. — Джаз, вроде, неплох.

Сама откровенность.

— Хотя… — продолжил он, почесав голову, — там разве должно быть фортепиано?

— Ничего, — вздохнула я с облегчением. — Моя мама тоже любила джаз. Поэтому я могу подобрать пару мелодий. Я постараюсь, чтобы было похоже.

Чтобы тебе понравилось.

Sam Lanin's Dance Orchestra - Bye Bye Blackbird

Я играла не долго и тихо, как будто бы колыбельную. Размеренный темп мелодии медленно убаюкивал, а нотки фортепиано и правда звучали, словно далёкие сны. В паузы я невольно заглядывалась, как беззаботно он слушает.

Кто бы мог подумать. Призрак. Прямо здесь и сейчас, в моём доме, ночью, слушает мою музыку.

Нет, не призрак. У него есть имя.

Сяо приоткрыл веки, заглядывая мне в глаза. Я не знаю, сколько мы так смотрели друг на друга. Сначала будто бы просто ждали, кто первый посмеет нарушить приятную тишину. А потом… я просто не понимала, почему я не в силах от него отвернуться.

Но, в конце концов, человеческие рефлексы возымели верх: я широко и протяжно зевнула.

Сяо медленно встал кресла, собираясь, видимо, уходить. Даже как-то… обидно?

— Где ты ночуешь? — задала я странный вопрос.

— Мы не спим, Люмин, и не видим снов, — попытался он поворчать, потому что об этом факте Сяо уже мне говорил, но его настроение было столь хорошим, что съязвить получилось плохо. Музыка и правда благотворно на него влияла. — Пойду искать твоего призрака.

Мне немного полегчало. Он небрежно поправил накидку на плечах и пригладил волосы на затылке: от трения с жёсткой спинкой кресла они растрепались. Мне опять захотелось улыбнуться: так забавно улавливать такие мелкие детали. Кажется, при жизни он ухаживал за волосами. Сяо пошёл к окну на выход, но всё же перед уходом ко мне оглянулся.

— Будь осторожна, Люмин.

Я устало кивнула, повторно зевнув и потянувшись руками кверху.

— Я серьёзно, — прищурился он, будто бы сомневался в моей благоразумности. — Если попадёшь в беду, позови меня.

— Позвать? — Я тут же встрепенулась. Меня такой поворот событий крайне удивил.

— Да, как ты и сделала.

— Но я не звала… — в моём голосе проскользнули нотки смущения и стыда. Всё-таки я позвала его сюда, хоть и неосознано. — Я же просто произнесла твоё имя.

— Имени достаточно. Я услышу. Доброй ночи, Люмин.

Я проводила его силуэт взглядом и с полной сомнений душой отправилась спать.

* * *

Первый день зимы не стал расщедриваться на снег и проходил обычно, размеренно. В Брайтон вернулась былая пасмурность, и я привычно взяла с собой зонт.

Учитель монотонно трындел, а я безмятежно сидела за партой и смотрела в окно, облокотив подбородок на ладонь. Голые деревья, потускневшая трава на лужайке, пустующее поле для футбола, казалось, застыли во времени. Как и этот бесконечный урок.

Занятия по французскому обычно нравились мне, точнее, я находила их вполне приемлемыми, особенно после того, как стала больше погружаться в домашние задания. Но, боже, каким же скучным урок был в тот день!

Снова пошёл дождь. Я смотрела на серые улицы и тяжёлые тучи и не могла не гадать, где сейчас Сяо и всё ли у него хорошо. Вчерашним вечером я не задалась вопросом, зато размышляла сейчас: что происходит, если у него не получается спасти душу? По его словам, это случается всё чаще и чаще, а когда тьма поглощает призрака, то случается что-то опасное. Постепенно во мне прорастало волнение, и я вдруг вспомнила ту чёрную кляксу на его тёмной накидке. И только тогда я осознала, что это, пожалуй, далеко не обычная грязь.

Вновь в моей воспалённой голове накапливались вопросы, что я хотела ему задать, пусть Сяо этого и не любит. Ничего, повозмущается, я ему сыграю что-то из Чайковского, он успокоится, и всё будет хорошо.

Мысли об этом раз за разом вызывали у меня улыбку. И считать, что может быть как-то иначе, я просто-напросто не могла.

Учитель вывел меня из транса, задав какой-то вопрос на французском. Я встрепенулась, даже испугалась. Но не только по этой причине.

Потому что я вновь ощутила чьё-то присутствие. И шестое чувство мне подсказало, что это был вовсе не Сяо.

Я машинально ответила на вопрос, и вроде бы даже правильно, села обратно за парту и стала вглядываться в серый пейзаж за окном. Но не уловила ничего необычного и отдалённо похожего на тёмную ауру. Было ощущение, что присутствие призрака отдалённое, натянутое. Наверное, просто прошла где-то рядом чья-то незнакомая душа.

Беспокойство притупилось благодаря звонку, оповещающем о перемене, и Фишль, напавшей на меня с обсуждением о нашем возможном дуэте. Я была ей благодарна за то, что она не стала расспрашивать меня о произошедшем ранее, заставляя погружаться в неприятные воспоминания. Вчерашнее отсутствие ужина в желудке и слишком поспешный завтрак двумя ложками овсянки с капелькой вишнёвого джема на пользу не пошли, зато щедрый обед успокоил и живот, и нервы.

Но всё же на дальнейших занятиях я старалась быть настороже. Однако, ничьего присутствия я больше не ощущала. В крайнем случае, я могу назвать имя. И Сяо… меня защитит. Даже от непроизнесённого вслух одного этого слова всё во мне вздрогнуло. Будто бы проснулось, ободрилось. И, конечно, вызвало невольную улыбку.

Сегодня отец обещал быть поздно, а мистер Рангвиндр вплоть до Рождества взял отпуск. Ох уж эти свободолюбивые виртуозы. Так что я собиралась вернуться домой с приподнятым настроением: хотелось порепетировать кое-что перед встречей с Сяо. Планировала в размеренном темпе сделать уроки и сообразить ужин. Отец определённо обрадуется, если я приготовлю то, чему он меня учил.

Мистер Альберих тоже пребывал в хорошем расположении духа. Выдохнув в сторону кольцо тёплого дыма, он перестал облокачиваться на капот машины, согнув одну ногу, и поспешил открыть для меня дверь.

— Вы, должно быть, помирились с мисс Люфтшлосс-Нарфиндорт? — я радостно кивнула. Здорово, что не пришлось самой искать оправдание для своего вида, что радикально отличался от того, как я выглядела перед мистером Альберихом вчера, когда вернулась из парка. — Я рад за вас, — добавил он с ноткой веселья и завёл ревущий мотор чёрного мерседеса.

От школьной академии до дома пролегал не самый быстрый, но и не самый короткий путь через центр, а после и через не шибко густонаселённый район, где я и жила: Брайтон постепенно набирал популярность, как прекрасный курорт. Лондонские господа любили приобретать здесь дачи, а деревенские старались перебираться в развитые города побольше. Пробравшись через шумные торговые кварталы в центре, мистер Альберих свернул на привычную дорогу. Путь не сложный, пусть и не быстрый, и теперь ему оставалось ехать лишь прямо.

По дороге не встречались другие машины, ребятня не носилась туда-сюда, и мы лишь спокойно ехали, слушая, как стучат по стеклу уже редкие капли дождя.

Я любила поездки в машине. Стоял привычный гул мотора, разбавленный приятной мелодией джаза из радио. Было тихо, тепло, размеренно, привычно и умиротворённо.

Пока я его не почувствовала. Ветер. Обжигающий горло ледяной ветер в салоне машины с закрытыми окнами.

Меня поглотило предчувствие чего-то плохого. Будто бы под кожу забрался жучок. Я тут же обернулась назад: ничего не увидела. Я уселась по центру задних сидений и схватилась за оба передних кресла, подалась и вглядываясь вперёд, по сторонам и снова вперёд. И всё ещё ничего не видела.

Но ощущение становилось только острее. Холод впивался в меня когтями, и я дёргалась из этого.

— Что вас встревожило, Люмин? — ничего странного не чувствующий мистер Альберих занервничал лишь от одного моего вида, завидя в зеркале моё крайне испуганное лицо, от которого мигом отхлынула кровь.

Плохое предчувствие всё нарастало. Набирало скорость, словно самолёт.

— Мистер Альберих, пожалуйста, остановите машину, — почти умоляла я, смотря на него, как в душу.

— Разумеется, Люмин, раз вы просите…

А после случилось то, из-за чего мистер Альберих до конца жизни будет носить черную повязку на месте, где когда-то был его глаз.

Потому что кусок из лобового стекла впился прямо в его лицо.

Всё, что я успела, это прикрыть голову руками и затаиться за передним сиденьем машины. Стекло разлетелось вдребезги, и в моменте я не поняла, почему.

Сейчас я знаю. Кто-то ударил по нему прямо ветром.

Моё сердце забилось отчаянно быстро, а паника отключала всякие здравые мысли. Машина потеряла управление, и слава всем добрым духам, что мистер Альберих успел снизить скорость. Мерседес отклонило вправо, и машина улетела в неглубокий кювет.

Мистер Альберих вскрикнул лишь один раз — тогда, когда его глаз ранил кусок стекла. После он потерял сознание, сильно ударившись головой о руль.

Я была в белом пальто, белом шарфе и перчатках, что спасли меня от бо́льших увечий. Разлетевшееся стекло оставило лишь царапины на лице. Так, по крайней мере, тогда мне казалось. Потому что другая боль, внутренняя, была куда страшнее. Она ощущается иначе.

Будто бы мне стали изрезать саму душу.

Мрак и тишина окутали всё вокруг плотным туманом. Чей-то призрачный холод начал впиваться в меня острыми ножами. И я не могла это выдержать, раз за разом я вскрикивала от боли, а сознание накрывалось тёмной пеленой бессилия.

— Ты не сказала… Почему же я умер?

Этот голос. Тот самый голос. Холодный, вопрошающий голос. И те же вопросы.

С трудом я заставила себя дрожащей рукой найти ручку и отворить дверь машины. Пытаясь вылезти, я чуть из неё не выпала. Мерседес залёг прямо и ровно в канаву. Ботинки и длинное пальто тут же окунулись в ледяную воду, от чего я стала дрожать с новой силой. Дождь превратился в беспощадный ливень.

Чувство его присутствия било по вискам. Запах гнили ударил в ноздри. Но голова прояснилась, так как острая боль внутри отступила. Возможно, потому что ему было так нужно.

Он чувствовал запах моего страха. Хотел, чтобы я ответила ему: юному, безымянному призраку с иссиня-чёрными волосами.

То, что раньше было человеком, было сгорблено, почти без одежды и той странной шляпы. По всему телу юного призрака буграми росло что-то пухлое и тёмное, как пушистая плесень, а вокруг витала чёрная аура, из-за которой стало трудно мыслить и дышать.

А на «плесени», как паразиты, жило множество разных размеров глаз. Глаза жёлтые, как ядовитые. Узкими зрачками впивающиеся прямо в мои.

Множество глаз блеснуло при виде моей очевидной паники. Я не могла кричать, даже не получалось толком вздохнуть, и я чувствовала, что вот-вот упаду. Морально я уже готовилась умереть, пытаясь прорваться сквозь плотный туман воспоминаний. В тот же момент поняла, как сильно я хочу жить. Мои мысли «призрак» будто бы прочитал.

— Так почему же я мёртв? И почему тогда жива ты?

Вопль достиг верхней границы звука, резав не только уши, но и сердце. Его низкий потусторонний голос ревел, словно изрыгал слова, а не проговаривал их. Как дикий зверь. Его глаза на лице налились алым цветом в белках, яростный взгляд был неосознанным, безумным, а изо рваного рта повело тошнотворным запахом. Ветер стал острым, как бритва. Я чувствовала, как иглы боли готовились нанести по мне новый удар: водили остриём по самому краю моей души.

Несмотря на то, что у «плесени» не было ртов, я ощутила присутствие их шепчущих голосов.

…Какая дорогая машина… Малыш Кабукимоно был бе-еден, поэтому сдох!

…она может веселиться и жить, а ты не можешь…

…У неё есть друзья, которых у тебя не было. Чем ты хуже? Давай убьём её…

— Так почему… почему ты до сих пор жива!? — крикнул призрак так громко, что затряслись небеса, продолжая смотреть на меня, как на грязь.

Я ощутила, как невидимым иглам был дан обратный отчёт.

Три.

Воздух трещал от холода, сильный ветер забился в волосы, толкнул в спину, заставив меня изогнуться и упасть коленями в воду. Кончики прядей коснулись ряби воды.

Два.

Я пыталась мыслить, но паника и неконтролируемый страх заполнили меня изнутри. Мне казалось, я находилась на границе безумия.

Один.

Я не знаю, в какой момент из моих глаз брызнули слёзы, а кровь из алого пятна на скуле каплей добралась до приоткрытого в ужасе рта. Вкус металла, вкус собственной горячей крови на губах на секунду вернул мне сознание. И я нашла в себе силы тихо-тихо позвать:

— Сяо.

Меня почти что затянуло во тьму, но в тот же миг чей-то ветер всколыхнул мои мокрые волосы, направил поток дождя с юга на север и заставил с новой силой взволноваться воду в грязном кювете. От порыва внезапного ветра меня тут же окатило ледяной волной по согнутой напополам спине, я осела прямо в воде и зажмурилась с новой силой. Я слабо осознала, что невидимые иглы призрачного монстра, вопреки отсчёту, не впились в меня. Они нехотя, вынужденно отступили.

— Беги! — Знакомый, твёрдый голос раздался в голове колокольным громом. — Уходи отсюда быстрее! — Я слышала, но не слушала, цепенея. Как слышат на фоне кряхтение старого мотора или стрекот сверчков, не придавая значения окружающим звукам. В ушах больно стучала горячая кровь. Я просто не верила, что это может быть Сяо. Всё, что происходит сейчас, это какая-то шутка воображения, как и его голос. А после ветер стал похожим на вой. На рычание. — Уходи отсюда быстрее!

Я слышала звуки ударов рядом с собой, словно если бы высокие волны сталкивались с режущим пирсом. Слышала голод и острый гнев злорадного ветра, что хотел разрушать, поглощать в свои плотные, тёмные сети из призрачных лезвий. И его неожиданный, туманный страх перед Сяо. Я с трудом раскрыла глаза. От бьющего по лицу ветра засаднила щека, я рвано подняла руку и тут же вцепилась мокрой ладонью в лицо, стараясь унять боль и съёжившись. С перчатки ручьями стекали капли воды и крови.

Холодный воздух молниеносно насыщался потусторонней энергией. Всё казалось концом, безысходностью, а мир будто стал адом. Мерцающим, искажённым миражом, где обитают кровожадные демоны, что окружили меня в кольцо.

— Люмин! — его громкий, рычащий, приказной голос добрался до меня дыханием ветра, и я нашла в себе силы поднять голову кверху, крупно дрожа. Ледяные мурашки на коже, кажется, пробрались и в воспалённый от страха мозг. Мои глаза в очередной раз расширились от ужаса, вновь не веря в происходящее. — Убегай!

То, что я увидела, навеяло страх до режущей боли в висках, а новые слёзы подкрались к ресницам. Из горла просились хриплые крики о том, чтобы Сяо прекратить делать то, что он делал.

Вокруг его тела стремительно появлялось всё больше тёмных лезвий, похожих на те, что витали сферой вокруг того призрака. Но эти были будто бы дымкой, тёмными искрами, вытянутыми кверху, словно длинные, ползущие по стеклу окна капли дождя. Но всё такие же совершенно чёрные. Вокруг него разрасталась та самая тёмная аура, я поняла это почти в ту же секунду.

Злой призрак, попятившись, неестественно скрючил конечности по сторонам, дёргаясь от переполнявшей его ярости и жажды убийства. Глаза плесени на его плоти щурились, разбегались. Шептались, но ревущий ветер и ливень вокруг не дал распознать, о чём именно. Он готовился вновь наступать, окутывая себя такой же тёмной силой.

— Сяо… — Горло охрипло. Высказать всё, что крутилось на языке, стало мгновенно настолько трудно, будто бы я проглотила несколько кубиков льда.

— Ради всего святого, беги! — проорал он с яростью зверя, когда обернулся, уставившись на меня, как смотрит на человека тигр, запертый в клетке.

Темнота свинцовых туч окрасила его образ мрачной тенью, а глаза засветились ядом. Ядовитым, жёлтым цветом, словно как у хищных глаз на плесени призрака. Зрачки почти что кошачьи, вьющиеся чёрные волосы подсветились лазурным светом изнутри, растрепались как никогда и торчали теперь во все стороны. Сяо обнажил зубы в свирепом оскале. У него появились клыки.

Словно демон.

Тьма.

Я испугалась до волны дрожи по замерзающему в ледяной воде телу, и он, на секунду, как мне показалось, от этого болезненно дёрнулся. Но это был не тот страх, что я впервые перед ним ощутила. И даже не тот, что я чувствовала из-за кровожадного призрака. Это страх за его душу, что Сяо отдавал на растерзание тьме. Чтобы меня защитить.

Он злился, злился нарочно. Потому что от злости прибавляется сил. Высвобождал свои самые негативные, пагубные мысли, позволяя тьме впиться острыми когтями в душу. Я поняла это по витающим лоскутам тьмы перед своими глазами, которой Сяо приказывает до меня не дотягиваться.

Ливень громко барабанил по серым лужам, помятому капоту и крыше разбитой машины, по тяжёлой голове и сутулым плечам. Сяо тяжело и прерывисто дышал, вернув сосредоточенный взгляд обратно к неизвестному призраку, вокруг которого образовался столб тёмной энергии, прорезавший небеса, что сгустились тёмными тучами, заставляя их громыхать ещё громче. Воздух сотрясался от злости, выжигавшей жизнь.

Оба будто бы ожидали, кто из них нападёт первым, ощущая, что силы могли бы сравняться. Я инстинктивно попятилась назад, и, едва отважившись, развернулась и поползла к берегу, кое как взобралась по скользкому склону, пачкая ладони, одежду и обувь во влажной грязи. И без того тяжёлое белое пальто промокло до нитки, и, подобравшись к дороге, я дрожащими пальцами стала расстёгивать пуговицы, чтобы его снять. Я торопливо стянула белые перчатки, безразлично откинув их куда-то в сторону. Попыталась расстегнуть пуговицы на пальто, но деревянные, замёрзшие пальцы почти не слушались.

Я в испуге оглянулась на помятый бампер машины. Мистер Альберих сидел на водительском сиденье без сознания, припав головой к рулю, руки безвольно повисли. С его лба безостановочно текла кровь вперемешку с каплями дождя. Ему нужна была помощь. Побоявшись, что счёт мог идти на секунды, я нашла в себе силы бежать, стараясь не поскальзываться на мокрой, грунтовой дороге, которую занесло насыпью из ближайших дворов, камнями и грязью.

Вслед за громким треском, как от предвещающего шторм грома, столкнулись ветра, словно удары хлыста, раскалывая небеса. Мои мокрые волосы разлетелись по разные стороны, а ветер бил в спину, в лицо и дрожащие плечи. Я бежала, словно в тумане, отчаянно зовя хоть кого-то на помощь. Позади громыхало, небеса окрасили всё в поздний вечер: настолько стало темно. Щека разрывалась от боли, зимний холод и дождь пробирали до самых костей, до каждого капилляра и вены. Но я бежала. Бежала и дышала, как самый ужасный бегун на марафоне, размазывая по щекам кровь и слёзы. Кричала, как раненый зверь, и надрывно рыдала, пытаясь своими пустыми от надежды глазами отыскать хоть кого-то.

Будто бы все люди испарились куда-то. Неужто и правда они все не видят, что происходит на самом деле, попрятавшись в своих домах от обыкновенного буйного дождя?

Я плохо помню, когда. Не могу вспомнить, кто. Но кто-то всё же вышел из своего дома, подбежав ко мне — бледной, как луна, девушке школьного возраста без верхней одежды, осевшей под ливнем в грязной луже, набиравшей объёмы. Кажется, это был наш сосед. Я, упав от боли и бессилия, не добежала до своего дома всего метров пять.

Я ничего не смогла объяснить тому человеку. А были бы на то силы, не стала бы. Всё, что я могла, это тыкать в ту сторону указательным пальцем в крови. Дальше жизнь ощущалась вязким и плотным туманом. Я помню обшарпанные стены госпиталя и резкий запах лекарств, белые бинты и тяжёлые веки отца, влажные от непрекращающихся слёз наволочки и приятный запах тошнотворной еды, что я отказывалась в себя пихать. Помню и разрывающую моё сердце на кровавые сгустки тишину, в которую я произносила вновь и вновь его имя. Ведь я не знала, чем всё закончилось. Знала лишь, что Брайтон охватил шторм, мощь которого не смог никто предсказать.

Моё тело получило ушибы, отделавшись малой кровью, чего нельзя сказать о мистере Альберихе, его правом глазе и моей душе. Доктор Нёвилетт, прописав мне какую-то дрянь, нехотя разрешил мне возвратиться домой только на следующий день, потому что я о том настояла при разговоре с ним и отцом, который казался чернее самой тёмной тучи над Брайтоном. Я старалась казаться перед ними взрослой и рассудительной, даже убедила, что мне не нужен отдых, и я не готова пропускать занятия в школе. Слова звонко лились из моего рта, а тяжёлые эмоции были припрятаны до наступления ночи.

По дороге к дому в арендованной отцом машине и с новым престарелым шофёром я даже не пыталась смотреть в окно. Но когда мы стали подъезжать, я не смогла сдержаться.

Не было ни разбитого мерседеса, ни зловещей энергии вокруг. Лишь нависшие тучи, следы от шин на блёклой траве кювета и вязкие, грязные лужи. Обыкновенные сырость и слякоть.

Дома тепло и пусто. Получив последние наставления от доктора, я послушно кивнула в последний раз, взглядом выпроваживая его на выход к проливному дождю. Весь вечер я провела в гостиной, слушая на фоне стук капель дождя и треск уютного огня, звуки печатной машинки из кабинета отца и тихие призыв клавиш фортепиано.

Отец уже давно отправился спать, а я продолжала играть, всё чаще отвлекаясь на темноту и тихий ветер за окном, пытаясь нащупать в себе покалывание от его необходимого присутствия.

И чем глубже становилась ночь, тем больше гас огонёк надежды. В конце концов он оставил лишь угли, как и огонь в нашем кирпичном камине.

Сяо не пришёл. И всё это время подкрадывающаяся к сознанию мысль о том, что он пропал во тьме, что его больше нет, наконец-то достигла своей цели.

Как только я закрыла за собой дверь моей комнаты, прислонилась к деревянной поверхности спиной и тихо сползла по ней, зажимая ладонями рот.

Я сдерживалась перед врачом. Я сдерживалась перед отцом. Сдерживалась долго и нетерпеливо. Это был конец моего самообладания. Отчаяние окончательно охватило сердце в колючие тиски, шипами оставляя саднящие кровоподтёки. Голова готовилась взорваться от боли и физической, и душевной. Непозволительно долго сдерживаемые рыдания острой вины, накопившиеся в моей груди, яростно разорвали преграду, удерживавшую их, и обрушились из моих уставших глаз бесконечным потоком.

Горестный плач отражался от стен. Всё погрузилось во тьму. Я уткнулась мокрым носом в свои колени, а солёные слёзы снова неприятно подползли к царапинам на лице. Казалось, до самого утра я не перестану всхлипывать и дрожать от холода под босыми ногами.

Но в середине ночи в неподвижном воздухе всё же мелькнула искра потустороннего присутствия. Моё сердце на мгновение остановилось. В пятне бледного лунного света среди темноты появился человеческий силуэт.

Кровь прилила к онемевшим ногам и рукам, и я, торопливо поднявшись, включила ночник в виде домика. Поглощающий мрак медленно рассеялся под тусклым, тёплым светом, отбрасывающим мягкую тень на оливковые стены, позволяя мне наконец рассмотреть силуэт в центре моей просторной комнаты.

Сяо стоял, сомкнув кулаки, и его тяжёлый взгляд тут же столкнулся с моим.

У меня перехватило дыхание, а облегчение столкнуло с моей души тяжёлый груз разбитых надежд. Он жив! Жив… если так вообще можно выражаться. Но душа — это тоже форма жизни. Пусть и иная.

Сяо выглядел невредимо, но паршиво, потому что казался ужасно обессиленным, но теперь он без тьмы, окутывавшей его. Его чёрные волосы снова привычно вились спокойными волнами, глаза перестали отдавать ядовитой желтизной, но зрачки всё ещё походили на хищные.

Мой палец так и застыл на выключателе ночника. А после я, моргнув пару раз и протерев предплечьем покрытое красными пятнами лицо, растерев по щекам влагу, позволила себе, наконец-то, глубоко и шумно втянуть воздух, чтобы на усталом выдохе, позволяя рукам повиснуть вдоль тела, спросить:

— Почему ты не приходил, когда я звала? — угрюмо издал мой рот, который после я пообещала себе помыть с мылом. Я мгновенно закусила щёку изнутри и отвела стыдливый взгляд. — Прости…

Я. Не кто-нибудь, а я извинилась. Прямо шаг навстречу званию «леди». Сяо же позволил моему порывистому извинению застыть в напряжённой тишине.

Я вновь посмотрела на него, как побитый котёнок, стараясь не зареветь от смеси самых разных чувств, а он сканировал моё состояние. Я выглядела не лучше. Непричёсанная, наверняка вонючая, и несчастная настолько, что блевать охота. Но мне было совершенно плевать.

Чернота на его рукаве. Эта… грязь. Неужели это то, о чём я подумала? Та самая плесень, что нашёптывает во зло? Потому он носит тёмную накидку?

Сяо ненадолго прикрыл глаза, болезненно сощурившись.

— Я боролся со своей тьмой, — сдержанно ответил он.

— А как же я? Я играла на фортепиано весь вечер. — Спорить не было сил. Но у меня на такое дело всегда они находятся.

Кажется, он понял: я итак осознаю, что Сяо мог, пусть и не нарочно, мне навредить.

— Как только смог, я пришёл. Ты и твой водитель в порядке? — поинтересовался он, не скрывая беспокойства.

Дурак. Это я у тебя должна спрашивать, не отрываясь от твоих кошачьих зрачков, в порядке ли ты. Но всё же я сдержалась: Сяо как никто иной заслуживал знать ответы на свои вопросы. Он защитил меня, и я прекрасно понимала это. Но в полной мере цену своего спасения я ещё не осознавала.

От лёгкой обречённости я, закрыв веки и зашагав к постели, забралась пальцами в спутанные волосы, нервно проведя ими от макушки до затылка, почёсывая кожу ногтями. И повалилась на кровать, осев на край. Я упёрлась взглядом в сторону от Сяо, без энтузиазма и убитым голосом поведала о всех навалившихся последствиях случившегося.

— Мне жаль. — Коротко и банально. Зато истинная правда. Сяо всё это время стоял, как вкопанный на одном месте, а его кулаки даже и не думали ослабевать. Наверное, даже тогда он боролся. Не прекращал этот бой ни на секунду.

— Что произошло, когда я убежала? — Я даже не пыталась скрыть нетерпение. Оно в моих глазах и холодных пальцах, сжатых на покрывале, в чересчур настойчивом взгляде и в саднящих царапинах на лице.

— Призрак скрылся, когда я отрубил ему половину глаз.

Картина перед глазами на миг стала кроваво-жёлтой. Я на пару секунд зажмурилась, отгоняя от себя напрашивающийся образ.

— Это значит, ты победил?

Сяо невесело хмыкнул.

— Если бы. Пока он существует, он будет угрозой твоей жизни.

Мысли вновь болезненным роем закружились вокруг. Рано я расслабилась. Но до этого момента все мои переживания утыкались лишь в мысли о Сяо. Какая глупость. Я будто бы даже не рассматривала варианты того, что с тем призраком не может быть покончено раз и навсегда в кювете у разбитой машины под шумным дождём.

Мелкая дрожь прошла по телу, а губы сами по себе искривились в безысходной усмешке. Сяо это заметил и тут же попытался меня успокоить, добавив тону большей уверенности.

— Не переживай. Пока он существует, я больше от тебя не отойду. Пусть это и плохое решение.

— Почему плохое? — В голове слегка прояснилась надежда от его слов. Но чем же эта идея ему не нравится? Надоела моя компания? Не хочет возиться со мной? Или, может, я недостаточно «леди»? От этих дурацких, посетивших вдруг мою встревоженную голову мыслей сделалось одновременно и паршиво, и слегка злобно.

— Потому что тебе нужно бояться и меня.

Меня будто током ударили.

— Но я не боюсь тебя, — тихо сказала я, множество раз порывисто втянув воздух заложенным носом. — Не боюсь… — Взгляд поражено опустился к ногам. Я будто бы уговаривала саму себя. Но то и дело начала представлять его налитые ядом глаза и демонические клыки. И тьму, собирающуюся вокруг него. Предательские мысли! Я же и правда не боюсь! Это же глупо — боятся того, кто тебя защищает!

— А следует. Теперь ты видела, насколько я и сам недалёк от тьмы. И это произойдёт неизбежно.

Вопреки сухости его тона, я различила в нём тень разочарования. Из-за меня? Из-за того, что я не в силах признаться себе в своих страхах?

Или из-за себя?

Его слова легли оковами на наши руки, пуская тонкую трещину по душе. Я захлебнулась собственными, текучими грязным водопадом эмоциями. Страхом перед мистическим злом. Горем от одиночества, что невидимо вилось вокруг моей шеи змеёй уже долгие годы.

Внезапной грустью от осознания, что мама больше никогда меня не обнимет. Никогда. Потому что её больше нет. Однажды не станет и отца. Меня. И Сяо.

Воспоминания предстали картиной: я утыкаюсь в плечо своей мамы, а она вытирает мне слёзы розоватым носовым платком, приторно сетуя, что снова придётся купить себе новый, потому что этот она отдаст мне. Может, я и сейчас там, у неё на руках?

Как узнать, что вокруг нас настоящее? Где искренняя родительская любовь? Каковы истинные желания? А реальна ли моя жизнь и всё, что в ней происходит? Или же это проклятье?

А настоящий ли Сяо? Но я его видела. Вижу. Вот же он — стоит передо мной в двух шагах. Как самый обыкновенный, угрюмый и чем-то вечно недовольный человек.

Я не соображала, что делаю. Хотелось проорать небесам, задавая вопрос о том, чем им так не угодил юный призрак по имени Сяо, и разорвать в клочья крепкий металл кандалов невообразимой судьбы.

Я действовала на уровне инстинктов умирающего. Я поднялась, а перед моими глазами простиралась пелена накопившихся до краёв слёз. За долю секунды я к нему подошла, и Сяо, не успев даже оторопеть и опомниться о того, что я делаю, на миг сверкнул трусливым удивлением. Потому что я зажала его холодное тело в своих руках, обнимая и равно прижимая его к себе, скидывая с себя все оковы и разрываясь в рыданиях.

Он стоял, как неживой оловянный солдатик в позе смирно и, забываясь в полнейшем шоке, лишь выслушивал мои вопли, даже не предпринимая попытки выкрутиться из моей цепкой хватки, пока я увлажняла ткань его одежды.

Но когда он, далеко не сразу, невесомо коснулся ледяными кончиками пальцев моего плеча в ответ, я резко прекратила издавать какие-либо звуки. Потому что в тот же миг осознала матушку-реальность, прекратив даже дышать. Я притихла и тут же перестала чувствовать его пальцы на своём плече.

Меня пронзило. Я смогла прикоснуться к Сяо. К призраку, через чьё тело когда-то насквозь прошла моя кисть, и по именно этой причине я никогда даже не пыталась перешагнуть эту невидимую преграду.

Я не закричала, нет. Я даже не расцепила руки вокруг его спины, что казалась чуточку теплее из-за его тёмной шерстяной накидки с длинными рукавами. Я, сделав краткий вдох, на выдохе жалобно, хрипло и тихо спросила, боясь взглянуть в его глаза:

— Как?

Сяо рефлекторно сглотнул. Будто бы жутко нервничал то ли от осознания, что я способна обнимать, то ли от того, что тоже не представлял, как такое могло произойти.

— Это возможно, — утвердительно произнёс он таким же тихим, взволнованным тоном.

— Как? — бессознательно повторила я уже громче, вдыхая ртом запах прошедшего дождя и тупо вылупившись в темноту, смущённо спрятав нос у него на плече. Стало до жути… странно. Пугающе, но одновременно ужасно интересно. В то же время мои рыдания волшебным образом почти прекратились, что было не так уж плохо с этой стороны.

Сяо даже не цыкнул по привычке. Я-то знаю, что он не любит вопросы. А тут прямо сейчас накапливался целый поток, готовый в любую секунду захлестнуть его с головой.

Наверное, если бы я ослабила тиски своих объятий, он сделал бы даже шаг назад от меня. Но в те мгновения я даже не думала об этом. Я закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на своих ощущениях, возникших от этих объятий.

Затаив дыхание, я пыталась поверить, что это реальность. Не было никаких признаков призрачности. Я не сотрясала воздух, я не застыла перед пустотой наедине с тусклым светом ночника. Я обнимала обычного человека с холодной кожей и запахом осенней листвы. Это не может быть правдой. Если открою глаза — я проснусь.

— Как, Сяо? — требовательно и в нетерпении произнесла я снова, сжав ладони на его спине в кулаки. Я нуждалась в ответах, как в самом дорогом успокоительном в Англии.

— Так вышло, — начал он наконец говорить, пусть и неуверенно. Будто в ответ ему я шмыгнула носом. — Потому что я не успел сделаться… неосязаемым.

Я разлепила глаза и в замешательстве отстранилась, сделав маленький шаг назад и выпучив на него красные глаза. Мне нужно было увидеть его лицо.

Захотелось себя ущипнуть. Или его. Не успел сделать что?

Его зрачки снова сделались обыкновенными. Сам же он стал выглядеть более расслабленным, пусть и слегка опешившим. Со смешанными впечатлениями он смотрел куда угодно, но только не на меня.

Так по-человечески. Ещё и осязаемый. Вернув взгляду чёткость взмахом руки по глазам, я будто бы увидела его впервые. Опять.

Только не говори, что ты из плоти и крови. Не смей произносить, что у тебя есть сердце. Его присутствие оказалось таким настоящим, как холодные клавиши чёрного фортепиано. Слишком реально. Слишком правдоподобно.

Я скосила глаза от его лица в бок. Его волосы… они такие же, как у меня? Слегка спутанные, совершенно не мягкие и тонкие? Или же наоборот? Выглядят так обычно. Так, чёрт возьми, по-настоящему.

Вдруг моим самым сокровенным желанием стало вновь и вновь нарушать все законы загробной жизни и жизни реальной.

Я затаила дыхание, а мои мысли насытились предвкушением, когда я представила, что протягиваю к нему руку в порыве тепла и поддержки.

— Тебе сейчас нужен покой, — вопреки ровности тона я знала, что ему вовсе не всё равно. Может, он даже думает о том же, о чём и я?

— Ты что-то почувствовал? — не понимая откровенность своего вопроса, с искренним любопытством спросила я. Потому что это и правда было пыткой. Непонимание происходящего, его реальность, граничащая с чудом, — это пытка.

— Я ведь уже говорил. Мы не чувствуем того, к чему мы прикасаемся. — Его голос стал мягче, чем обычно. Густым, с нотками печали.

Сяо устало прикрыл веки, смотря куда-то вниз. Да, Сяо. Я тоже устала. Устала каждый раз удивляться этой реальности, твоей реальности. Какие карты в рукаве своей тёмной накидки ты скрываешь ещё?

— Но это ведь я начала, — заметила я. Вопреки его словам я шестым чувством ощущала тогда иное. Моя близость с пронзительным взглядом не давала ему и шанса увернуться от ответа.

— Это… не описать, — несмело начал он, всё же чуть отойдя и остановившись вполоборота ко мне, по привычке скрестив руки. Я уже готовилась удариться головой о стену или о кровать от разочарования, и плевать, обо что именно. Зависит от того, что ближе. Но всё-таки после непродолжительной, болезненной для меня паузы продолжил объясняться. — Я не знаю. Это не тепло, но и не холод. Я честно не понимаю. Так что и ты не поймёшь. Я не человек, не забывай.

Я недовольно простонала, насупившись. Знаю. Знаю, что не человек! И нельзя судить его по человеческим меркам. Произошедшее показалось фокусом, граничащим с издевательством.

Мысли отказывались поддаваться какой-либо логике, но слабая её нить всё же нашлась. Потому что я вдруг вспомнила, как восемь лет назад он спас мою жизнь собственными руками.

Вот идиотка. Правда лежала на поверхности, и не было ничего тайной, которая, как труп, всплывает и барахтается по морской глади, ожидая момента, когда её найдут.

Кажется, Сяо всё же искоса поглядывал на кипящую жизнь в моём воспалённом мозгу, что выражалось на складках во лбу и почёсыванием переносицы. В конце концов я всё же выдохнула, решив признаться тоже.

— А ты холодный, как осенний ветер. Но…

Мама говорила, что мои руки всегда оставались тёплыми. Её же всегда были холодными, словно ледышки. Но вопреки этому факту её объятия всегда казались мне тёплыми. Такая она — аномалия жизни.

А когда-то давным-давно она рассказала мне, что у людей, чьи руки всегда холодны, самое доброе сердце. Какая же глупость, почему я это вдруг вспомнила?

—… Но мне было тепло.

Как давно я вот так обнималась с кем-то? Кажется, с тех пор прошло несколько лет. Я наконец-то позволила себе раствориться в чьей-то поддержке, пусть это и холодные, безответные объятия. И мне, очевидно, хотелось ещё.

Сяо смотрел на меня, как на учебник по алгебре: ничего не ясно, но вызывает отдалённый интерес. И сохранял молчание.

Я, недолго выдерживая этот слегка смущающий взгляд, протопала к кровати, завалилась в её мягкость и укуталась в кокон из одеяла, уткнувшись взглядом в стену перед собой.

— Я спать, — устало промямлила я.

— Спокойного сна, — миролюбиво ответил Сяо, и я услышала его отдаляющиеся шаги. Я обиженно насупилась в пустоту. Впрочем, чего я ещё ожидала. А после характерно заскрипели по полу тонкие ножки кресла.

— Ты не уходишь? — Я не смогла скрыть и половины своего удивления.

— Я же уже сказал, — цыкнул он, разваливаясь на кресле. Прежний самоуверенный Сяо на месте. И никакого режущего по воздуху чувства неловкости и чего-то… ещё чего-то странного. — Я от тебя не отойду, пока не смогу убедиться, что тебе ничего не угрожает.

Вот это поворот. Смотреть будет, как я сплю?

Прямо картина перед глазами: спящий с ночником человек в уютной постели своего дома, казавшегося всегда безопасным. И никогда не спящий призрак в его кресле напротив, сосредоточивший взгляд на ничего не подозревающем человеке. У нас с Сяо, конечно, всё немного не так…

И я бы с удовольствием высказалась ему на этот странный счёт, но язык не поворачивался. Спасибо тебе, самая сильный и ненадёжный кусок мышцы в моём теле.

Ведь с другой стороны я была рада, что он остался рядом.

— Я так не засну. — Не знаю, зачем я это так небрежно сказала.

— У тебя нет выбора, — заявил Сяо прямолинейно, а мой рот предательски зевнул. — И… — Я навострила уши. Чего это он так замялся вдруг? — Мне тоже было тепло. Но я не ощущаю тепла как такового.

Впервые за эти несколько дней я смогла выдавить из себя что-то похожее на улыбку. Зато искреннюю.

— Спасибо, что снова спас меня, Сяо. — Кажется, мои слова ещё никогда не впитывали в себя столько благодарности и тепла, как сейчас. Мой голос и правда может быть таким? И пусть Сяо только попробует сказать, что всё это пустяки, тогда увидит, что будет. К тому же я теперь могу его стукнуть.

Он не ответил мне. Да и не нужно было. Я чувствовала его спокойствие, ощущала мир в его душе. И его ставшее уже родным присутствие.

Я заснула.

Мне снился сон. Очень странный сон. Я и он — мы смотрели на море, сидя на прохладном от ночи песке, и слушали волшебную музыку прибоя. Я держала его тёплую руку в своей, а его вьющиеся, чёрные волосы слегка колыхались на ветерке.

Я, в любовании оглянувшись, спросила:

— Как тебе море?

Сяо, будто вынырнув из морского гипноза, посмотрел на меня вдруг широко раскрытыми глазами. И стал исчезать.

* * *

Рядом с ним высохли все мои слёзы.

Следующий день я провела практически в тисках доктора Нёвилетта. Он всё ещё пытался выявить у меня психические отклонения, заставляя пить дурно пахнущие жидкости, то и дело мне что-то приписывая, отмечая, что авария не могла не пройти для меня бесследно.

Как же раздражает. А особенно то, что Сяо безучастно всё это время расслаблялся на кресле гостиной, бездействовав на любую наглость врача. И только легонько махал головой в отрицании каждый раз, когда я, устав возмущаться в одиночку, выразительно оборачивалась на него и сердито хмурила брови.

В этот день никаких призрачных покушений не наблюдалось. Кроме тех, когда Сяо пытался пройти со мной в душ. Я ведь всегда теперь должна быть под его присмотром!

— А ещё говорил, что никогда не пытался пробраться в мою ванную! — тихо вспылила я. В своей спальне дремал мой отец.

Лицо Сяо почти что окаменело. Ура, до него дошло!

— Иди, — сказал он, смущённо проведя ладонью по лбу.

Я не сдержала смешок, силясь не слишком измениться в лице.

Вернулась я со слегка приподнятым настроением по сравнению с тем, что было раньше. Чистое тело и мягкая, свежая одежда благоприятно повлияли на самочувствие. Я вернулась в свою комнату, где Сяо восседал на кресле, и, плюхнувшись на кровать, с наслаждением запустила пальцы во влажные волосы, перебирая их. И заметив на себе его взгляд, но не обратив на это внимание.

А когда откинула волосы назад, снова поймала его на наблюдении. Он тут же отвёл глаза, будто бы не уследя за своим любопытством.

Стало малость неловко. Неужели он и правда наблюдал? Глупость какая. Что ж, надо привыкать, ведь неизвестно, сколько он вот так будет ходить за мной по пятам. Я откинулась на подушки прямо влажным затылком. Ничему меня лохматость не учит.

— Как думаешь, где может быть этот призрак?

— Понятия не имею, но на его месте я был бы поблизости.

Лучше бы я не спрашивала.

— Чего он на мне зациклился так? — спросила я, хмурясь. Сердце вновь нервно забило мелодию беспокойства.

— Я не знаю, чем это объясняется. Но так происходит. И он не успокоится, — со знанием ответил Сяо. Словно строжайший учитель.

— Но ты-то смог, — с надеждой проговорила я. И с долей комплимента к нему. И к себе тоже, ведь я принимала в этом самое прямое участие.

— Этот не сможет. Он обречён.

Его слова звучали законом. Как будто бы никаких выходов нет, кроме наихудших. Это злило, раздражало и вызывало пока ещё отдалённый и смутный страх.

— Ты говорил, что от злости может произойти что-то плохое. Он же может в любой момент взорваться!

— Люмин, его стихия — ветер. Он не может «взорваться». — Я буркнула в ответ что-то неразборчивое и вот прям почувствовала, как он глаза к потолку закатил. Но честно говоря, для человека и призрака между нами не такая уж и большая пропасть недопонимания. — И нет. Ничего не произойдёт, пока он не насытится желанием.

— Ты говоришь о голоде?

— Можно и так сказать.

Я ненадолго притихла. Оказывается, я не просто играю на фортепиано для Сяо. Я с ложечки кормлю его музыкой Моцарта, Баха и ещё кучи народу. Пора уже свою книгу про мистику писать. Но если я это сделаю, то тогда доктор Нёвилетт точно сдаст меня в сумасшедший дом.

— И… как долго всё это будет? — нерешительно спросила я. Я правда не хотела задавать этот вопрос, но все мои мысли невольно утыкались именно в эту неподвижную стену.

— Когда он перестанет терпеть и заявится.

— А!? — вскочила я на кровати в ужасе. Опять испытать тот страх, от которого даже у самых храбрых всё тело холодеет? Сяо с видом хмурой тучи уставился на меня. — Меня такой план не устраивает! Ты приманку из меня хочешь сделать?

— Есть другой вариант. — Я сосредоточенно сдвинула брови. — Пойти к нему вместе.

Я снова устало откинулась на подушки. А что, если он нападёт в моём доме? В школе? А если в следующий раз у Сяо не выйдет противостоять своей же тьме? Пусть это и неизбежно… Плевать на какую-то там неизбежность, Сяо не должен исчезнуть из-за меня!

И тогда неожиданно в моей слегка посветлевшей голове засветилась яркая лампочка.

— А что, если узнать, каким он был человеком? Он ведь говорил мне, что не знает, как умер. Может, в этом дело?

Вот только сразу же свет гениальной мысли отключился. Потому что однажды я предлагала такой вариант Сяо, когда воодушевилась идеей вознесения его души на небеса, а Сяо резко ответил, что всё это бесполезно. И остался крайне недовольным.

— Даже не думай, — несколько испуганно встрепенулся и отрезал он ледяным тоном, направив на меня острый, предупредительный взгляд, когда я снова уселась, скрестив ноги. — Не лезь на рожон. Я разберусь со всем сам, — крайне настаивал Сяо, делая свой тон чуть грубее и строже.

А ещё любые вопросы о своём прошлом он всегда либо ярко игнорировал, либо язвил в ответ. И я всё никак не могла взять в толк, почему.

И сейчас, среди двух крайне ужасных вариантов развития дальнейших событий, мой казался куда более правильным и безопасным.

И Сяо меня не остановит.