...я мертва, а ты – рок-звезда (гет)

Можешь разорвать меня на части.

Я-то знаю, что такое счастье.

Агата Кристи

«Вольно!»

Где-то в будущем Ольга говорит:

— Завтра ты проснешься, и все будет по-прежнему. Я мертва, а ты — рок-звезда.

Сергей восстает из алкогольного коматоза в гробу. Узкое пространство, стены давят на плечи. Только гроб какой-то странный, настенный что ли. И обивка у него странная, не прибита по периметру, а свисает цветными шелковыми полотнищами. Тонкое кружево щекочет небритую щеку. Впрочем, после всего, что с ним случилось за последний год, может ли хоть что-то казаться странным? Вот и настенный гроб — не страннее, чем все.

Немного проморгавшись мозгом, Сергей понимает, что нет, это все же не гроб, а шкаф. Шкаф Ольги в доме Ольги, забитый платьями Ольги. И ни одной идеи, как он, Сергей Барановский, в нем оказался. Вот у него какая-то жизнь, с кем-то он пьет, поет, смеется, занимается сексом с любимой женщиной, а потом р-р-раз! — темнота и гроб. В смысле шкаф. И мерзкое, свербящее душу чувство, будто случилось что-то плохое, а он пропустил. Не заметил или забыл — не суть важно, а важно, что не может сейчас вспомнить, и от этого еще только хуже.

Выползает на четвереньках, путаясь коленями в длинных полах пеньюара и чертыхаясь. И без того с координацией беда, а тут еще и это. Да какого вообще хрена происходит? И где сама Ольга?

— Ольга! Оль...

Взгляд упирается в шпильку, которая валяется прямо в центре спальни. Длинные острые зубцы, головка инкрустирована камнями, явно старинная работа, это даже идиоту понятно. Сергей столько раз видел, как Ольга вынимает эту шпильку из тяжелого узла волос, и светлые локоны тут же рассыпаются по бледным плечам. Это ее шпилька. Только ее не должно здесь быть, потому что она была у Ольги в волосах, когда ее... Воспоминание обрушивается на Сергея лавиной, погребает под собой, под тоской, безысходностью и болью. Горло перехватывает, и он давится ее именем, но все равно хочет позвать, дозвать, и поэтому хрипит из последних сил:

— ... гааа.

Она не откликнется, теперь он знает точно. Потому что ее больше нет. Но шпилька. Эта чертова шпилька на полу, как будто случайно выпала из прически, а хозяйка не заметила. Вот же она, настоящая, осязаемая. Чтобы удостовериться, Сергей подбирает ее с пола, гладит камни подушечками пальцев, не замечая, что улыбается. Одно тягучее движение... волосы по плечам.

И еще запах. Запах ее духов — изысканный, щекочущий ноздри, пробуждающий тайные желания. Запах, который всегда сводил Сергея с ума. И сейчас он тоже здесь, словно Ольга только что вышла в соседнюю комнату.

Или...

— Ольга!

Сергей сжимает руку и не замечает, как острые края режут ладонь. Вскакивает и бросается из спальни в слепой надежде, что она не успела далеко уйти. Всего лишь в гостиную, и сейчас обернется на его крик и скажет:

— Ну что ты так разволновался? Вот же я. Никуда не делась.

Но в гостиной ее нет. И в столовой нет. И вообще нигде нет. Дом пуст и заброшен, пусть теперь в нем и живет сам Сергей. Без нее, без хозяйки, дом всегда будет пустым. И Сергею всегда будет пусто. Ольги больше нет. Теперь он вспоминает все отчетливо. Она умерла и ее похоронили, а в прическе у нее была эта чертова шпилька. Он разжимает ладонь и видит кровь. Кровь сочится из порезов, и ему хочется выть.

Господи, как же больно. Господи, как пережить эту боль. Господи, за что караешь...

Но Бог молчит. Наверное, потому что Сергей никогда в него толком не верил.

Он возвращается в гостиную. На журнальном столике стоит переполненная пепельница, рядом бутылка виски. Сергей осторожно кладет шпильку, берет бутылку, пачкая кровью, и делает несколько больших глотков, не чувствуя ни горечи алкоголя, ни вкуса. Он вообще больше не чувствует ничего, кроме боли. Ноги подкашиваются, и он оседает на пол. Слезы жгут глаза. Забыться. Забыть. Что угодно, лишь бы не быть в мире, где больше нет ее. Потому что если нет ее, то нет и его.

С последним глотком наступает спасительная темнота.

А потом он просыпается.

* * *

Первая мысль, что это был кошмар. Ужасный, выносящий мозг, разрывающий душу, кошмарный кошмар. Сейчас он ей все расскажет, она его обнимет и на этом все закончится. Должно быть, он и правда вчера перепил. Есть такая птица — перепил. Сергей с ней хорошо знаком по бурной молодости. Стал пить меньше, когда они с Ольгой сошлись, но иногда все же пробивает. Но это ничего. Она никогда не ругается. Он шарит рукой рядом с собой, пытаясь найти ее пальцы, но вместо этого загребает холодную влажную землю.

Сергей распахивает глаза, и ужас начинает затапливать нутро не хуже любого крепкого алкоголя.

На кладбище сыро, холодно и сумеречно. Пробирает до костей. И тихо. Почему-то всегда очень тихо. Ну потому что покойники вообще очень тихие ребята, подсказывает ему одурманенный мозг, и Сергея начинает трясти мелкой дрожью.

Он не знает, как он здесь оказался. Ничего не помнит. Сидит прямо на голой земле рядом с могилой и не понимает. Рассудок отказывает понимать, что происходит. Сергей крепко зажмуривается и пытается вспомнить молитву, которой в детстве учила его прабабушка. Отче наш, иже еси на небесах... житие мое... Мысли путаются. Мысли спотыкаются о расширяющийся ужас, а вместе с ними спотыкается и сердце, пропускает удар.

Ольги больше нет. Ольга вот она, но ее больше нет. Она под землей, в гробу, стенки которого, наверное, оббиты ее шелковыми платьями. Шпилька в волосах цепляется за них и не дает ей выбраться. Не дает вернуться на поверхность, к нему. Она же знает, как сильно Сергей ее любит, и непременно вернулась бы, если бы могла. Но она не может. Ее у него забрали, заточили, и он должен ее спасти.

Что?

Сергей открывает глаза, шарит перед собой безумным взглядом, силясь осознать реальность. Могила ухоженная, хотя и совсем старая. Холмик просел и уже почти сровнялся с землей. Мелкие белые цветы покрывают его сплошным ковром. Белые это хорошо, она любит белые цветы. Он обрывает мысль чудовищным усилием воли. Ольга и правда любит белые цветы. В вазе в собственной гостиной или спальне, а не...

Крест тоже белый. Каменный крест чудовищных размеров возвышается, закрывая собой половину хмурого неба. Давит. Поглощает. Готов забрать под себя все живое. Кто вообще ставит такие кресты и зачем? Из-под такого точно не выбраться. Буквы почти стерлись от времени, и фотография побледнела, хоть на ней и угадывается женский портрет. Но Сергея так колотит, что и перед глазами все вибрирует.

Он обхватывает себя руками в попытке унять дрожь. Ему любой ценой нужно понять, что происходит, чтобы все это прекратить. Он не знает как, но должен это сделать, иначе сойдет с ума. А ему нельзя с ума. У него Ольга. У него скоро концерт, а там, глядишь, и небольшой тур образуется по окрестным городам и весям. У него еще вся прекрасная жизнь впереди — с любимой женщиной и любимым делом. Никак ему с ума нельзя.

Закрывает глаза. Делает три медленных вдоха и выдоха. Отче наш... да пропади ты пропадом. Открывает глаза.

Буквы на кресте складываются в слова, в имя. А имя складывается с портретом на могильном фото. Но Сергей не верит тому, что видит. Воронцова Ольга Анваровна. Вот же знакомые черты — гордый абрис, высокая прическа, надменность во взгляде, которую он так часто видел, но никогда в свой адрес. Платье по моде столетней давности. Не то чтобы он хорошо разбирался в таких вещах, но у Ольги полный шкаф таких платьев. Так что это ничего не значит. Значит, завывает рассудок, еще как значит. Потому что есть одна вещь, на которую Сергей старается не смотреть, чтобы хоть как-то удержаться в рамках бытия. Даты рождения и смерти. Этого не может быть, этого просто не может быть, потому что не может быть никогда.

Но каким-то обостренным безумным чутьем он знает, что это не совпадение, не вековая родственница, просто очень похожая внешне и полная тезка по имени. Не бывает таких совпадений, чтобы настолько все. Будь у Ольги сестра-близнец, он бы все равно ее узнал, отличил бы от подделки. Любящим сердцем. Душой, разделенной на двоих. Невозможно не узнать ту, с которой хочешь прожить всю жизнь и умереть в один день.

Только она его, кажется, не дождалась.

— Да какого хрена здесь происходит?!

Он вскакивает и бежит. Подальше от креста, не выпускающего Ольгу. Подальше от реальности, которая разбивается. Подальше от холода, сырости и тьмы, готовой поглотить его сердце. Подальше от всего. Ветки хлещут по лицу, рассекая кожу. Сергей ощущает вкус крови на губах. Одна зацепила бровь, и теперь глаз заливает алым. Плевать. Он должен вырваться из кошмара. Если нужно, он будет бежать до самого дома, чтобы там упасть в ее объятия и понять, что все это ему только приснилось. Если нужно, он будет бежать вечность.

На краю кладбища начинаются совсем свежие могилы, и это удивительным образом приводит Сергея в чувство. Если свежие, значит, он не застрял здесь навсегда, вырвался. Значит, не весь мир — кладбище. Он сбавляет темп, переходит на шаг, но не останавливается. Нервы немного успокаиваются, и он начинает ощущать себя. Дыхание перехватило от быстрого бега. Легкие горят. Трахея горит. Воздух туда-сюда ходит со свистом. Сердце заходится колотьем, и это чертовски больно. Ноги налились свинцом. Годы нездорового образа жизни дали о себе знать, и это вызывает у него истерический смешок. Нужно отдохнуть. Он больше не может. Вот ведь уже край, еще немного, а на трассе он поймает попутку. Только нужно немного отдохнуть. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего.

Не страшно. Тут свежие могилы и совсем не страшно. Вот сюда, на скамеечку, немного перевести дыхание. Цветы на могиле красные. Не белые. Раз красные, значит, безопасно.

Сергей наклоняется вперед, закрывает лицо руками и сидит так несколько минут. Что-то горячее течет по пальцам, и он не понимает, кровь это из рассеченного лица или слезы. Да плевать. На все уже плевать. Домой бы скорей, чтобы все закончилось. Отдохнуть только немного, чтобы были силы. Темно в ладонях. Как будто раскалывающейся реальности больше нет. Как дети, которые прячутся под одеяло, и думают, что раз они ничего не видят, то их тоже никто не найдет. Зло не найдет. Вот уже и легче. Вот уже и все прошло.

Он отнимает руки от лица. Шарит перед собой полубезумным взглядом. Алые цветы на свежей могиле. Легкий деревянный крест, совсем новый. Буквы.

Воронцова Ольга Анваровна.

Рассудок трескается и ускользает. Сергей кричит, кричит, кричит, пока не наступает спасительная темнота.

А потом он просыпается.

* * *

Холодно. Почему-то очень холодно. Трясет мелкой дрожью и мерзкое ощущение, что так теперь будет всегда. Целую вечность.

Первое, что Сергей видит, когда открывает глаза — стены. Обшарпанные казенные стены, видевшие ремонт, должно быть, еще в прошлой жизни, при Советском то есть Союзе. Такие стены бывают в больницах и в камере. Бывал он и там, и там, и ничего хорошего из этого не выходило. Горло дерет, как будто из него только что вытянули хвост фейсхаггера. К пальцу прицепилась какая-то фигня. Сергей ее чувствует, но не может понять, что это.

Взгляд перемещается медленно, потому что мозг не успевает за изображением. На окнах — жалюзи. На фоне — темный силуэт женщины. Характерный профиль, тяжелый узел волос, гордо вскинутый подбородок. Узнавание приходит мгновенно.

— Ольга...

Она резко оборачивается, а потом бросается ему на грудь. Она здесь. Значит, не камера, в камеру ее бы не пустили, даже если бы он умирал. Хорошо. И кажется, он не умирает. Больше не умирает.

Она говорит ему что-то ласковое, шепчет какие-то слова, но он не может толком разобрать. Слушает одну интонацию слухом музыканта. Никогда и ни с кем Ольга не говорит так же, как с ним. Что-то там про долго и счастливо, при Питер, про все и всех послать. Слова успокаивают вибрирующие нервы, убаюкивают. Сергей помнит, что должен сказать ей что-то очень важное, но не помнит — что. Единственное, что готово сорваться с языка, что точит и бередит душу — ты здесь? со мной? ты не умерла? Но слова не идут, застревают в саднящем горле. Да и глупо это, вот же она — запах духов на всю палату, шелковистые волосы под ладонью, у шпильки, которая держит прическу, такие острые края. Ему не хочется думать ни о чем другом. Он слишком устал. Готов провести так остаток жизни, лишь бы больше ничего плохого.

— Оленька...

— Что?

Она поднимается с его груди и садится на край постели. Смотрит на него, смотрит, смотрит, и он вдруг забывает все, что только что вспомнил, то важное, что хотел сказать. И тонет в омуте ее глаз, растворяется. Она как будто выпивает его душу. Она как будто выпивает его жизнь.

На ее губах — кровь. Красная на красной помаде. В уголке собралась крошечная капелька. Ольга улыбается, и между ее губ — мягких, сладких, которые он так любит целовать — обнажаются длинные острые клыки. Подушечкой Ольга стирает капельку и облизывает палец. В другие времена этот жест вызвал бы у Сергея мгновенное вожделение и готовность любить ее всю ночь напролет, но сейчас единственное, что он ощущает — ужас. И узнавание. И это самое кошмарное. Узнавание. Он уже видел подобное. Клыки, кровь на губах и голод во взгляде. Так смотрят на еду. Так сейчас Ольга смотрит на него, Сергея Барановского. Он — еда.

— Оленька, что это? Что это, Ольга?!

— Это? — она спокойна, как будто все происходящее — обыденность. Чертова шизовывернутая обыденность. — Это кровь, милый. Но ты не бойся, я тебя не до смерти съем. Только понадкусываю. Мне же нужно чем-то питаться.

Улыбка переходит в смех. Сверкают клыки. Длинные. Острые. Перед мысленным взором встает сначала картина ночного города, подсвеченного неоном, а потом зимний лес. Березки, белый, не изгаженный выхлопами снег и алые пятна на нем. Две темные фигуры, полусидящие на земле. И еще одна — черная, страшная, с такими же клыками. Картинка двоится. На воспоминание накладываются больничная палата и Ольга. Сергей одновременно и там, в лесу, и здесь, в палате.

Да что, мать твою, происходит? Он шарахается от Ольги, натягивает на себя одеяло, как в детстве, когда закроешься с головой, и монстр не приходит. Ужас плещется внутри и готов вырваться наружу. Нужно бежать. Бежать от всего этого как можно дальше. Это не Ольга. Это они пришли за ним. Они только притворяются Ольгой.

— Нет! Нет-нет-нет-нет...

Сергей сдирает с себя пульсоксиметр, вырывает иглу капельницы из руки. Движения медленные, как будто он застрял в липком киселе. Скидывает ноги с кровати — с другой стороны от монстра — и поднимается. Он не успеет, скорее всего. Но инстинкт подсказывает ему, что нужно убираться отсюда, как можно скорее. Пока она не перестала смеяться и не решила еще разок его понадкусывать.

Он успевает сделать всего пару шагов к выходу, потом перед глазами все плывет. Сердце колотится быстро и сильно, будто хочет проломить грудную клетку и вырваться наружу. Сердце тоже хочет сбежать из кошмара. В ушах начинает звенеть так громко, что заглушает этот адский смех, бьющий ему в спину. На третьем шаге колени предают его — подгибаются, и Сергей кулем валится на пол. Как глупо. Как бессмысленно и глупо. Сознание милосердно отключается.

А потом он просыпается.

* * *

Он просыпается.

* * *

В темном полумраке теплой уютной спальни. Ольга лежит рядом, обнаженная, золотые волосы разметались по подушке, дыхание глубокое и ровное, как это и бывает у крепко спящего человека. И не происходит ничего плохого.

Несколько минут Сергей не может понять, что он? где он? что происходит? Сердце в груди бьется, как ошалелое. Он садится в постели, чувствуя, как холодный липкий пот течет по загривку. Он не может понять, спит ли он еще, или настолько обдолбался, что продолжает пребывать в галлюцинаторной реальности. Если последнее, то походу пора завязывать. Кукуха вылетит и не будет ни Питера, ни любимой женщины, ни долго и счастливо, ни гастролей. Что там в детстве говорили? Чтобы узнать, спишь ты или нет, нужно себя ущипнуть. Сергей щиплет себя за руки, и ничего не происходит. Больно. Чтобы удостовериться окончательно, бьет себя по лицу. Больно!

Наружу рвется истерика, и он поспешно вскакивает и чуть ли не выбегает вон. Не хватало еще, чтобы Ольга проснулась и нашла его в таком состоянии. Хотя она его в разных состояниях видала, так что вряд ли увидит что-то принципиально новое, но все же... все же. Сил хватает только дойти до гостиной.

Луна ярко светит в высокие арки окон, заливая комнату молочно-белым светом. В свете снежинки за окном искрятся и танцуют медленный тихий танец. Сергей берет сигареты с журнального столика. Закурить удается не сразу — руки ходят ходуном, и он попадает в огонек зажигалки только с четвертого или пятого раза. Делает глубокую затяжку, выдыхает и начинает смеяться. Давит смех, чтобы не разбудить Ольгу, но ничего не может с собой поделать. И не замечает, как смех оборачивается слезами, только вытирает лицо ладонью, не понимая, мокрая она от слез или от пота. За первой сигаретой сразу же следует вторая и хорошо бы еще сейчас выпить. Его трясет от нервного напряжения, и страх заливает душу чернотой. Он по-прежнему не уверен, что снова сейчас не проснется в следующий виток кошмара.

— Что случилось, Сережа? Что с тобой?

Ольга присаживается рядом с ним. В лунном сиянии видно, что под тонким пеньюаром нет больше ничего. Просвечивают изгибы тела, и ему кажется, что она тоже искрится, как снег за окном. Сергей давит окурок в пепельнице и прислоняется к мягкой округлой груди. Вдыхает знакомый запах. Ольга обхватывает его голову, прижимает к себе и качает, баюкает, как маленького. Сергей закрывает глаза, отдаваясь этому нежному жесту, и только тогда его начинает отпускать.

— Тебе приснился плохой сон?

Он несколько раз быстро-быстро кивает и каркает сорванным голосом:

— Кошмар. Три. Знаешь, как бывает. Ты просыпаешься, но на самом деле ты не просыпаешься. И потом уже не можешь понять, проснулся ты или нет.

— Знаю. Расскажешь?

— Мне снилось, что тебя больше нет. Ты умерла, но ты не умерла, но ты умерла. Блин, я не то говорю. Мне снилось, что ты умерла, а потом стала монстром. И кровь. И я все никак не мог проснуться. То есть я просыпался, но на самом деле нет.

— Шшшшш. Это был всего лишь сон. Ты же видишь, я сейчас здесь с тобой.

— А это... это точно не сон?

Она смеется, как будто серебряный колокольчик звенит. Он так любит ее смех. Он точно знает, что смеется она только с ним.

— Точно не сон. И я знаю, как тебе это доказать. Идем в постель.

В спальне она ложится рядом, гладит его по груди, по шее, по срезу подбородка. А потом притягивает себе резким движение и впивается в его губы. Она всегда так делает, но сейчас на мгновение Сергея охватывает знакомый ужас. Мне же нужно чем-то питаться. Он готов ее оттолкнуть, но Ольга держит крепко, и тогда Сергей закрывает глаза и отдается ее воле. Что же... от ее руки и умереть не страшно. И от клыков тоже. Жизнь за любовь, не жалко, за такую женщину — не жалко. Но проходит несколько секунд и ничего не происходит. Все те же губы, сладкий знакомый вкус. Глубокий поцелуй, чувственный, настолько страстный, что способен довести Сергея до оргазма. Языки сплелись. В какой-то момент он ловит себя на том, что кончиком языка ощупывает ее зубы. Ненавидит себя за это, но не может этого не делать. Он должен убедиться. Он должен точно знать. Никаких клыков. Никаких, мать их, клыков. И он снова готов разрыдаться от облегчения.

В этот момент Сергей Барановский принимает решение. Он женится на ней. Плевать, что там говорят про разницу в возрасте и про мораль насчет студента и преподавательницы. Такая женщина не просто одна на миллион. Она — одна на весь мир, для него. Он купит кольцо и сделает ей предложение. Они уедут в Питер. Он снова начнет играть и станет рок-звездой. Для нее. Чтобы она гордилась им и никогда не пожалела о том, что вообще связалась с непутевым студентом.

Она того стоит.

* * *

Нож входит в грудь и достигает сердца, легко пробив и толстую кожу косухи, и тело, и ребра. Сердце бьется в разные стороны заполошной истерикой и останавливается.

...я мертва, а ты — рок-звезда.

Сергей открывает глаза и первое, что он чувствует — вкус крови во рту. Проводит языком по зубам. Клыки. Длинные. Острые.

Теперь он мертв вместе с ней.

И впереди у них — вечность.

7 — 14 мая 2023 года

Киров