Какие-то паранормальные явления (джен)

Уже много ночей Хьюстон снился один и тот же сон: она в свободном падении летела вниз, ускоряясь с каждой секундой. Ветер неистово трепал одежду, но не мешал ни видеть, ни слышать окружающую пустоту. Вокруг не было ничего кроме полуночной синевы неба, ярких звёзд и полной луны. И только после нескольких минут падения, которые казались вечностью, внизу начинала виднеться земля: луг без конца и края. Ни деревца, ни кустика, лишь волны травы, дрожащей на ветру. Но Хьюстон не успевала упасть. Когда до встречи с землёй оставались считанные мгновения, она просыпалась. Сердце всё ещё стучало, но лишь ночная прохлада и темнота за окном напоминали о странном сне.

В тот день всё закончилось не так. Во время падения, разогнавшись до предела и неумолимо приближаясь к земле, Хьюстон вдруг почувствовала, как скорость вновь начинает снижаться. Взглянув себе под ноги, она увидела, что луг приближался медленно и плавно. В ярком лунном свете можно было рассмотреть каждую травинку. Через несколько секунд Хьюстон опустилась мягко, как если бы она была невесомым пёрышком.

Высокая трава доходила ей до середины бедра. Хьюстон закрыла глаза и растворилась в тихом шелесте и чарующем аромате полевых цветов. Тут она поняла, что всё это время была в своём обычном, видавшем виды кожаном костюме и тяжёлых ботинках. Ей захотелось разуться и пройтись по лугу босиком. В конце концов, это просто сон — никакая ядовитая тварь не выскочит на неё.

Согнувшись так, что поверх травы виднелась только часть спины, Хьюстон сняла один ботинок, затем второй, но распрямиться не успела. Она ощутила на себе чей-то взгляд в районе левой лопатки. Хьюстон прислушалась, но не смогла уловить ничего, что явно бы свидетельствовало о присутствии здесь кого-то ещё. Тогда она вскочила на ноги и резко развернулась.

Перед ней совсем близко стоял чёрт. Во всяком случае, его голову украшали острые, слегка изогнутые рога и опущенные ослиные уши, а сквозь траву виднелись козлиные ноги и что-то подозрительно напоминающее длинный тонкий хвост. А ещё он был совершенно голым. Его кожа имела тёмный цвет, возможно, красный, но при свете луны этого нельзя было сказать наверняка. Волосы же его были несомненно чёрными и доходили до пояса.

Увидев его, Хьюстон не отпрянула, даже не ужаснулась. Каждое утро в зеркале она смотрела на вещи пострашнее. С определённой точки зрения она была даже красива: молода, стройна и хорошо сложена. Изгибам её тела могли позавидовать многие девушки. Всё портила крысиная морда вместо головы.

Это была главная, но не единственная её особенность. Всё тело Хьюстон, кроме стоп, ладоней и носа, было покрыто короткой и мягкой, похожей на бархат, серо-голубоватой шерстью. Хвост у Хьюстон тоже был: длинный, под стать человеческому росту, но не лысый. Вообще-то, вопреки распространённому мнению, хвосты у крыс не лысые, а покрытые редкой светлой щетиной.

Хьюстон выходила из дома только в магазин, ни с кем не разговаривала. Иногда гуляла на заднем дворе своего дома за плотной живой изгородью из туй. С некоторых пор она стала носить ирокез, косуху и по нескольку серёжек в каждом ухе. Хьюстон казалось, что они неплохо сочетаются с её красными глазами.

За всю жизнь она привязалась только к своим бензопиле и электрогитаре. Они-то уж точно не смотрели на внешность, и за это Хьюстон любила их искренне, страстно и даже жертвенно. Ради гитары она регулярно подстригала свои твёрдые закручивающиеся когти, вооружаясь канцелярскими ножницами, потому что маникюрные не в силах были с ними справиться.

И как же мог какой-то чёрт с кривыми ногами и длинными ушами напугать ту, что сама повергала в ужас прохожих?

— Как тебя зовут? — спросил чёрт. Его голос был спокоен, тих и приятно низок.

— Хьюстон. А тебя?

— Я не могу назвать тебе своё имя.

— Тогда придумай. Я же придумала.

Чёрт окинул луг печальным взглядом, а потом посмотрел Хьюстон прямо в глаза и вдруг, подставив локоть, предложил:

— Пройдёмся?

Хьюстон молча положила свою свободную от ботинок руку на его, и они медленно двинулись навстречу луне.

— Так значит, ты выдумала своё имя? — продолжил чёрт.

— Ну да.

— Почему именно Хьюстон?

— В честь столицы Техаса.

— Но ведь столица Техаса — Остин.

Хьюстон в замешательстве посмотрела на чёрта. Её удивило, что он не спросил, при чём тут вообще Техас, и что он знает, какой город на самом деле является его столицей.

— Смотря какой временной промежуток брать, — ответила Хьюстон. Она вообще-то тоже это знала.

— Ладно, раз ты Хьюстон, я тогда буду Остин.

— Я думаю, мы поладим, — ей понравилось, что чёрт играючи и без лишних церемоний выбрал себе имя, прямо как и она когда-то.

— Было бы здорово.

Ветер теребил траву и длинные волосы Остина. Ночь была прохладной, но Хьюстон чувствовала тепло чёрта. Исчерна-синие небеса провожали их безмятежным перемигиванием звёзд.

— И откуда же ты взялся?

— Ты что, не знаешь, откуда берутся черти? — Остин усмехнулся.

— Что, прямо из ада?

— Из ада, из самой преисподней.

— И надолго ты здесь?

— Надеюсь, навсегда, — при этих словах в голосе Остина послышалась едва уловимая печаль. — Мне нравится здесь.

— Понятно… Постой, — сказала Хьюстон и в самом деле остановилась. — А здесь, это где?

— Ну, конкретно в эту минуту в твоей голове. Не забывай, это всё твой сон, — Остин мягко увлёк Хьюстон дальше.

— И какого хрена ты делаешь в моей голове? Я вообще-то тебя не приглашала, — возразила Хьюстон с напускным возмущением.

— Я знаю. Но попасть в этот мир я могу только через умы потерянных и несчастных людей. Обычно они выпускают нас на волю, проявляя самые худшие свои качества, но сейчас я взываю к самому светлому и доброму в тебе. Помоги! Я не могу просить тебя сделать это ради всего святого, но я молю… пожалуйста, ради всего, что тебе дорого.

Хьюстон снова остановилась, и, откинув несколько непослушных прядей, внимательно вгляделась в лицо Остина, в его умные, блестящие в свете луны глаза.

— Вы, люди, обладаете свободной волей… — продолжил он, но Хьюстон его перебила.

— И даже я?

— И даже ты свободна.

— Я не о том. И даже я человек?

— На самом деле человечнее многих, Хьюстон. Мне было трудно найти такую душу как ты: отчаявшуюся, но ещё светлую.

— Мягко стелешь. И как же я могу тебе помочь?

— Просто разреши мне остаться.

— Словами?

— Словами. Ты и не представляешь, как много могут сделать слова.

После минутного молчания Хьюстон спросила:

— Ты хоть понимаешь, насколько всё это подозрительно звучит?

— Конечно, — ответил Остин и тут же перевёл взгляд с лица Хьюстон куда-то вдаль. — Ой, посмотри! Что это там?

Хьюстон проследовала взглядом туда же и увидела одинокое здание.

— Это же дом, в котором я живу, — еле слышно пробормотала она.

— Пригласишь меня в гости? Мне кажется, домашняя обстановка должна лучше располагать к таким задушевным беседам.

— Ладно.

Они двинулись по направлению к зданию. Даже в темноте и на таком расстоянии было заметно, что это — старый, величественный особняк. Посреди колышущейся травы он возвышался, как огромная скала в океане.

— Только я одного не могу понять, — заговорила вдруг Хьюстон, когда половина пути уже была пройдена. — Этот дом стоит в совсем другом месте. Там вокруг город, другие дома, доро́ги всякие, столбы. А тут совсем ничего нет.

— Очень странно, что ты обратила на это внимание. Мы ведь в твоём сне. Здесь может быть все, что угодно.

— Понятно, — ответила Хьюстон, полагая, что тема исчерпана.

— И всё-таки ты верно подметила. Как думаешь, почему дом оказался здесь?

— Да откуда мне знать? Может быть, потому что я хочу жить вдали от всех.

— Это правда. Но посмотри, как здесь бесконечно одиноко, — Остин обвёл бескрайний луг раскрытой ладонью. — Мне всегда казалось, что компания, пусть даже самая странная, лучше полного одиночества.

— Я погляжу, ты эксперт по сомнительным компаниям. В аду, наверное, только такую и можно встретить.

— По живому режешь. Надеюсь, мы ещё вернёмся к этому разговору. А сейчас, кажется, мы пришли.

Незаметно особняк вырос прямо перед ними. Некогда величественный, сейчас он явно переживал не лучшие дни. Его окружал проржавевший и покосившийся высокий кованый забор. Одна створка ворот заклинила и не открывалась, другую, видимо, тоже уже много лет не трогали, потому что она болталась на единственной петле. Одичавший сад совсем зарос. Не было видно мест, где раньше пролегали тропинки. Прежде маленькие, аккуратные фигурные кустики разрослись до исполинских размеров. Каменные развалины, по форме напоминающие фонтан, оплетал плющ.

Само здание выглядело так же печально. Со стен осыпалась лепнина, за отлетевшей штукатуркой виднелся кирпич. Тяжёлая входная дверь открылась нехотя и со скрипом. Из глубины повеяло ветхостью. Переступив порог, Хьюстон нащупала в темноте выключатель, и под потолком с тихим жужжанием загорелась тусклая лампочка.

— Ого, а я-то ожидал увидеть газовый рожок, — не удержался от комментария Остин.

Во всём доме Хьюстон занимала только клочок первого этажа: кухню, ванную и комнату непонятного предназначения, которая теперь служила спальней. В неё-то Хьюстон и провела гостя, который послушно следовал за ней, звонко цокая копытами.

Комнатушка была крохотной. В ней помещались всего-навсего кровать, шкаф и стул, стоявший у подоконника. Всё это нехитрое убранство также было очень старым, и когда-то, может быть, даже изысканным, но время оставило свой отпечаток на всём. Люстры в комнате не было — под потолком висел пустой крюк, зато на подоконнике стояла настольная лампа. Даже в её неверном свете было заметно, как пожелтела побелка, и что края обоев почти везде отставали от стен.

— Я присяду? — спросил Остин, указывая на стул.

— Да, располагайся, — ответила Хьюстон и сама уселась на краешке двуспальной кровати. Вторую её половину занимала гитара.

— Милое местечко.

— Издеваешься?

— Нет. У него есть свой шарм. Мне нравится.

— Мне тоже.

Хьюстон заметила, что хвост Остина заканчивался кисточкой, такой же чёрной, как и его волосы. Он теребил её в руках, не решаясь продолжить разговор.

— Тебе, кажется, что-то от меня было нужно, — напомнила ему Хьюстон.

— Да. Я бы очень хотел остаться здесь, — голос Остина звучал глухо, глаза закрывала тень, руки нервно дрожали. — Может быть, чёрт в аду страдает гораздо больше, чем самый отъявленный грешник, который хотя бы знает, за что он там оказался. И ещё у него есть кое-что, чего невозможно отнять — надежда. Они все рано или поздно начинают верить, что наступит день, когда они освободятся, когда их спасёт… ну, в общем, что есть кто-то, кто их спасёт. А я всю свою жизнь провёл там, не видел ничего другого, и у меня никогда не было выбора.

— И что, прямо все черти хотят сбежать из ада? — Хьюстон постаралась, чтобы в её голосе прозвучало как можно меньше скептицизма.

— Не все, конечно. Есть больные ублюдки, которым там вполне нравится. Ненормальные садисты, по-другому их не назовёшь. Есть просто терпилы. Они либо не хотят, либо боятся что-то менять. Но и таких как я много. Не знаю, сколько чертей навсегда сбежали из ада, но даже если мне удастся, я наверняка не буду первым. Такую душу, как у тебя найти сложно, но ты не единственная. Если ты мне откажешь, а я даже почти уверен, что ты откажешь мне, я не опущу руки. Я буду искать дальше и дальше, пока, наконец, не сбегу. И может быть, мы ещё встретимся.

Остин бросил взгляд за окно, где по-прежнему расстилался бескрайний луг.

— Нет, это не угроза, — добавил он.

— А в целом, что тут такого? — Ответила Хьюстон после недолгого молчания. — Одним чёртом больше, одним меньше. Ненормальных садистов хватает и у нас, так что оставайся, если только сам не запросишься обратно.

— П-правда? — Остин даже не пытался скрыть дрожь и волнение в голосе.

— Да правда, правда. Ну что ты смотришь так удивлённо? Сама не знаю, что на меня нашло, — хотя Хьюстон прекрасно знала. — Комнату можешь выбрать сам. Только на третий этаж не советую ходить, там…

Но Хьюстон не успела закончить фразу. Она почувствовала, будто что-то схватило её на плечи и резко рвануло вверх, а затем последовало уже такое знакомое ощущение стремительного падения где-то посреди мерцающих звёзд. В этот раз Хьюстон не успела даже посмотреть вниз, как всё кончилось.

Она, тяжело дыша, проснулась в своей кровати. Всё также была ночь. Хьюстон подошла к окну — за ним простирался спящий город. Внезапно на неё навалилось такое разочарование, какое ни один сон до этих пор не вызывал. Она тяжело опустилась на стоявший у окна стул, и вдруг почувствовала, каким тёплым он был.

Будто только что кто-то на нём сидел.

— Ну это ж надо умудриться проспать всю ночь на полу в комнате, на семьдесят процентов занятой кроватью!

Хьюстон почувствовала, как чьи-то руки обхватили её вокруг туловища и потянули вверх. Она приоткрыла глаза и увидела Остина. При свете дня чёрт оказался почти таким же красным, как томатный сок.

— Где ты был? — Спросила Хьюстон слегка осипшим голосом.

— Воплощался, — ответил Остин будничным тоном. — А что у нас на завтрак?

— Яичница подойдёт? — поинтересовалась девушка, разминая затёкшую руку. Она так и заснула, сидя у окна на стуле, с которого, видимо, упала.

— О, да! Много раз видел, как другие готовят и всегда мечтал попробовать.

С этими словами Остин направился к выходу из комнаты.

— А одеться не хочешь? — окликнула его Хьюстон.

— Я? — с неподдельным удивлением переспросил Остин и оглядел своё тело так, будто видел его в первый раз. — А мне не во что.

— Я тебе дам.

Хьюстон засунула руку в шкаф по самое плечо. Из-за близко стоящей кровати дверца не открывалась даже наполовину, так что девушка вслепую нашарила футболку с джинсами и кинула их Остину.

— Ты издеваешься? — он приложил узкие джинсы к своим изогнутым козлиным ногам.

— Да-а, не рассчитала чуток, — согласилась Хьюстон, почёсывая затылок, и после ещё одного непродолжительного копания в шкафу бросила Остину широкие шорты. — Надень хоть это. Кстати, в них уже есть дырка для хвоста.

* * *

Кухня поразила Остина своим размером.

— У тебя какие-то крайности, — произнёс он, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Первым в глаза бросался старинный стол, занимавший центральную часть помещения. Он был таким длинным, что за ним могли бы разместиться по меньшей мере двадцать человек. Для еды использовалась только небольшая его часть — на неё была накинута цветастая клеёнка, весь остальной стол стоял без скатерти. Противоположный конец служил для работы. На нём лежали какие-то бумаги, несколько книг, стакан с ручками и карандашами и прочая мелочь.

У дальней стены комнаты стояли шкафы с кухонной утварью и старая металлическая раковина. Немного в стороне на резной и до сих пор красивой табуретке громоздился серый телевизор-ящик. Он выглядел лишним, несмотря на свою старость, которая, конечно ни шла ни в какое сравнение с большей частью здешнего убранства. Тем более, что при взгляде на закрученную антену возникали вопросы, работает ли он до сих пор. Тут же рядом был и невысокий холодильник. Остин разобрал на нём потускневшую надпись «Свияга».

В кухне имелось три окна и всё равно царил полумрак, потому что все они выходили на запад и были укрыты тенью разросшихся деревьев. Свет давала только лампочка над раковиной и, может быть, камин в холодные дни. Впрочем, сейчас он был тёмным и неуютным, особенно с пустой поленницей рядом.

Пока Остин осматривался, Хьюстон уже разбила на сковородку шесть яиц.

— Где ты берёшь еду?

— Заказываю доставку.

— Я думал, ты типа отшельник.

— В комментариях к заказу я прошу курьера оставить у двери. Ну и в конце концов, я ж не в «Пятёрочку» хожу. Отшельничество вполне можно засчитать.

— И что, вообще никогда не появляешься в городе?

— Только в случае крайней необходимости, — Хьюстон поёжилась. — Так, ты пока последи за яичницей, а я пойду принесу тебе, на чём сидеть.

Действительно, в кухне был всего один стул. Хьюстон вышла, и долго где-то пропадала. Иногда из глубины дома доносились звуки падения каких-то предметов и передвигаемой мебели.

Яичница была уже совсем готова. Остин решил взять дело в свои руки, и полез в посудный шкаф. Немного порывшись, он поставил на стол две фарфоровые тарелки с дореволюционными клеймами и две вилки с выбитой надписью «нерж ц55к». Чай Остин разлил в совсем уж современные кружки со знаками зодиака.

— Ты овен или лев? — спросил он Хьюстон, когда та вернулась со стулом в руках.

— Я крыса. Разве не видно? — бросила та и притянула к себе «льва».

— Про еду я вроде понял. А где ты берёшь деньги? — задал Остин уже давно интересовавший его вопрос, принимаясь за завтрак.

— Занимаюсь переводами, иногда копирайтингом.

— Ого, здорово! Как думаешь, а у меня получится?

— О-о-о, так ты знаешь много иностранных языков! — Воскликнула Хьюстон.

— Вообще-то только один.

— Латынь?

— Старославянский.

Хьюстон всем телом наклонилась к Остину.

— Ты говоришь на старославянском? Скажи-ка что-нибудь.

— Чловѣкъ нѣкыи имѣ дъва сына, — вдохновенно начал он. — И рєчє мьнии сынъ ѥю оцоу: «очє даждь ми достоинѫ чѧстъ имѣниꙗ. И раздєли има имѣниѥ. И нє по мънозѣхъ дьньхъ». Събьравъ вьсє мьнии сынъ. Отидє на странѫ далєчє…

— Это что, притча о блудном сыне?

— Ну, да, — немного сникшим голосом ответил Остин. — Я своими словами не очень умею.

После завтрака Хьюстон объявила:

— Так, ты помой посуду, а мне надо работать.

Она поставила свой стул с другой стороны стола, отложила одну стопку бумаг, придвинула к себе другую и вдруг включила ноутбук с RGB-подсветкой, который Остин до этого не замечал.

— Твой дом не перестаёт меня удивлять.

— Здесь нет ничего моего, — ответила Хьюстон более резко, чем собиралась.

Остин вопросительно поднял бровь.

— Так мне говорили всё детство, — пояснила она.

— Тяжёлый случай, — бросил чёрт через плечо, старательно натирая сковороду мыльной губкой. — Правда, мне казалось, ты уже не ребёнок.

Хьюстон промолчала, сделав вид, что поглощена работой.

— Ты одна тут живёшь? — Продолжал допытываться Остин.

— Да.

— И давно?

— Живу всю жизнь, одна — последние тринадцать лет.

— И что же произошло тринадцать лет назад назад?

— Не лезь мне в душу.

— Прости, работа такая. Так что всё-таки…

— Тринадцать лет назад этот дом перешёл ко мне по наследству! Доволен? Надеюсь, не будешь спрашивать, при каких обстоятельствах.

Остин отложил чистую сковороду, придвинул к Хьюстон второй стул, расположив его спинкой вперёд, сел и в задумчивости склонил голову набок.

— Я тебя не понимаю, — сказал он.

Хьюстон снова уткнулась в экран, сделав вид, что ничего не услышала.

— Ты говоришь, что в этом доме нет ничего твоего, хотя он перешёл к тебе по наследству. Ты полноправная хозяйка, но стараешься занимать как можно меньше места. Кухня не в счёт, не думаю, что у тебя был выбор. Выглядит так, будто ты боишься, что дом не примет тебя. Кто-то когда-то сказал тебе, что здесь нет ничего твоего. Но посмотри, разве этот кто-то сейчас здесь? Здесь только мы, и я говорю тебе, что всё вокруг твоё. Почему ты сама лишаешь себя уюта и комфорта? Посмотри, всё разваливается на части!

Тут, словно в подтверждение этих слов, налетел порыв ветра и настежь распахнул деревянные рамы окон.

— Как ты вообще собралась встречать здесь осень? — Спросил Остин, безуспешно пытаясь совладать с разболтавшейся ручкой.

— Лучше спроси, как я провела здесь тринадцать прошедших зим, — ответила Хьюстон, подпирая раму тостером. — Когда я осталась одна, дом уже был таким. Не очень хочется приводить в порядок место, которое подарило тебе столько счастливых воспоминаний.

На двух последних словах она показала руками кавычки.

— Да это же всё просто предлоги! — Воскликнул Остин. — Тебе нравится упиваться своими страданиями. Сделать ремонт в таком огромном доме дорого и долго, но почему бы не поменять хотя бы окна в той части, где ты живёшь? Или на хрен всё продать и переехать? Боишься, что кто-нибудь вернётся с того света, и обвинит тебя в том, что ты слишком хорошо устроилась? Не вернётся, это я как чёрт тебе говорю.

Хьюстон всё также делала вид, что не слушает Остина. Он тем временем продолжал:

— Ты избегаешь людей, хотя тебе совершенно точно не хватает их общества. Я видел у тебя в прихожей бензопилу, но что-то непохоже, чтобы ты работала ей в саду. Ты ведь купила её для того, чтобы отпугивать зевак. Думаешь, бензопила помогает тебе, а она на самом деле делает ещё больнее. Может, не стоит самой множить свои страдания? Их достаточно и после смерти, а от жизни нужно брать только всё самое лучшее.

— Говоришь с таким видом, будто хоть что-то понимаешь, — ответила Хьюстон, в первый раз за этот разговор посмотрев Остину прямо в глаза.

— Видишь ли, Хьюстон, я побольше твоего понимаю, как надо ценить эту жизнь. То, что я стою здесь, ещё не значит, что я останусь надолго. Я в любой момент могу отправиться обратно в ад. Для этого тому, кто знает моё имя, достаточно просто меня позвать. И знаешь, насколько дорогой ценой может достаться мне моя свобода?

Хьюстон только покачала головой, забыв, что хотела держаться отстранённо.

— Кажется, что мне нечего терять. Жил в аду, в ад и вернусь. Только есть нюанс. Раньше я был простым клерком с верхних уровней. Офисный планктон, выражаясь вашим языком. Вёл приход-расход грешников. Оттуда у меня и был доступ к книге душ. Так я и нашёл тебя. Но только если про мою маленькую авантюру узнает высокое начальство, не видать мне больше моего спокойного кабинета. Меня отправят в самый низ, туда, откуда нет выхода. И там придётся мне в компании ненормальных садистов кипятить людей в котлах, тыкать в них вилами, и позволь мне не распространяться, что ещё делать. И чем глубже в ад, чем ближе к нему, тем явственнее чувствуешь ты отчаяние и тем менее способен ты проявлять свою волю. Вот, какова может быть цена моей свободы. Поэтому от жизни здесь я собираюсь взять только всё самое лучшее. И тебе не позволю заживо себя хоронить.

— Но как же ты можешь быть уверенным, что твоё отсутствие не заметят? — в голосе Хьюстон слышалась искренняя тревога. От минутной размолвки не осталось и следа.

— На первое время я оставил себе замену. Понимаешь ли, черти бывают разные: красные, чёрные, лиловые, полосатые, рогатые, крылатые, а бывают вообще никакие. Некоторые очень даже похожи на людей. Вот я и нашёл на своём уровне одного грешничка. Со спины — человек человеком, а в глаза посмотришь — так вылитый чёрт. При жизни он занимался мелким мошенничеством. Ну я и решил, пусть и мне поможет в моей афере. Нас, чертей, так много, что высокое начальство особо не снисходит до того, чтобы запомнить, как мы выглядим. Поэтому пока я здесь, он там сидит вместо меня, заполняет бумажечки и таблицы в «Экселе». И мне хорошо, и ему комфортнее.

— А если всё-таки заметят?

— Когда-нибудь обязательно заметят, но к тому времени я уже надеюсь быть не в их власти. У нас, на верхних уровнях, ходит поверье, что чёрт, убежавший в человеческий мир, сам может стать человеком. Обычно это рассказывают как страшилку для тех, кто бегает к людям, чтобы склонять их к греху. Но некоторые думают или, скорее, надеятся, что это правда. Наверняка не знает никто.

Остин немного помолчал, затем продолжил:

— Всё дело в имени. Пока я не могу свободно им распоряжаться, не могу его никому назвать, я всё ещё привязан к аду. Как разорвать эту связь, я надеялся понять здесь, но это может мне и не открыться. И прежде чем вернуться в ад, я собираюсь наслаждаться свободой, а не сидеть в четырёх стенах. И за ту неоценимую услугу, что ты мне оказала, я хочу и тебе показать, как прекрасна жизнь.

Со стороны прихожей донёсся стук.

— Это доставка, — сдавленным голосом пояснила Хьюстон. — Пойду заберу.

Она вышла из комнаты, а Остин, обходя стол, направился дальше мыть посуду. Вдруг на экране ноутбука всплыло небольшое окно. «Проклятая “Винда” опять решила обновляться» — сразу же подумал Остин. В адской канцелярии такое случалось постоянно. Он подошёл к столу, чтобы отложить обновление, и вдруг увидел, что на самом деле это было уведомление из мессенджера. «Спасибо за поддержку, Хьюстон, — писал кто-то, возможно, за много километров отсюда. — Ты не представляешь, как мне стало легче, после того, как я тебе выговорилась».

Остин тут же отвернулся от экрана, понимая, что случайно прочитал часть личной переписки. Очень личной переписки.

— И всё-таки ты не одиночка, Хьюстон, — едва слышно прошептал он. — Ты нужна другим людям. И они тебе.

— Не подскажешь, где у вас тут МВД? — поинтересовался вдруг Остин, когда Хьюстон вернулась на кухню.

— Что? Тебе зачем?

— Нужно же мне получить паспорт.

С минуту Хьюстон смотрела на него, как на умалишённого, прежде, чем к ней вернулся дар речи.

— Подожди, но не можешь же ты просто так туда заявиться? Давай хотя бы погуглим, что нужно сделать, чтобы получить паспорт в первый раз за… А кстати, сколько тебе лет?

— Пять тысяч четыреста шестьдесят девять. В следующем году юбилей!

Хьюстон в задумчивости почесала за ухом кончиком хвоста.

— И что же ты делал все эти годы, если так сильно хотел сбежать?

— Да ничего особенного. Всё так же работал в адской канцелярии. В аду, знаешь ли, течение времени почти не ощущается, особенно если все пять с лишним тысяч лет ты делишь кабинет с одними и теми же чертями, и в зеркале смотришь на одно и то же лицо. Люди, конечно, всё прибывают и прибывают, но когда видишь их в основном в виде строчек в таблице, как-то перестаёшь обращать на это внимание.

Хьюстон только присвистнула при этих словах.

— Вот смотри, тут сказано, что, если у тебя нет свидетельства о рождении, тебе нужно подробно описать обстоятельства своей жизни и найти кого-то, кто может это всё подтвердить, — сказала она, напряжённо вглядываясь в экран. — Только где ты их найдёшь?

— Ой, да нигде. У меня есть другой способ, — отмахнулся чёрт.

— Это какой же?

Вместо ответа Остин щёлкнул пальцами и на конце указательного зажёгся огонёк. Чёрт помахал им перед лицом Хьюстон из стороны в сторону, как маятником, а потом мягко и вкрадчиво произнёс:

— У тебя в спальне такая чудесная гитара. Почему бы не подарить её мне?

«Действительно, а почему бы не подарить?» — прозвучал голос в голове у Хьюстон. Она внезапно поняла, что гитара ей совершенно без надобности, и что единственное существо во всём мире, которое достойно её получить, — это Остин. Она круто развернулась вокруг своей оси, и с неимоверно целеустремлённым видом направилась к выходу из кухни, но вдруг остановилась на полпути.

«А почему, собственно, я должна кому-то отдавать свою гитару?» — возник второй голос в голове у Хьюстон. «Вообще-то я купила её на свои честно заработанные деньги, и она нужна мне. И я люблю её!» Девушка медленно развернулась, как будто что-то ей мешало.

— С хрена ли? — спросила она осипшим голосом.

Остин снова щёлкнул пальцами, и наваждение спало. Хьюстон ощутила, как исчезло напряжение в теле, появление которого она даже не заметила.

— Отпустило?

— Д-да. Что это вообще было?

— Ничего особенного, всего лишь продемонстрировал тебе мои скромные навыки убеждения. Чем испорченнее человек, тем сложнее ему сопротивляться. Ладно, я пошёл. Ключ можешь оставить под ковриком. Хотя нет, войду как и этой ночью: через окно в бывшей столовой.

Он помахал рукой, и скрылся в коридоре. Вскоре раздался жуткий скрип входной двери.

Хьюстон совершила несколько тщетных попыток вернуться к работе, но взгляд снова и снова скользил по одним и тем же строчкам, не разбирая букв. Хлопнув крышкой ноутбука, она встала из-за стола, медленно вышла из кухни и остановилась сразу за дверью, глядя на арочный проём в другом конце коридора. Он вёл в восточное крыло особняка, и сегодня Хьюстон уже была там, когда искала стул для Остина. Тогда она шла почти вслепую, закрыв ладонью бо́льшую часть обзора, глядя лишь на маленький кусочек пола под ногами. Если я этого не вижу, значит, этого нет. Так ведь это работает?

Идти туда всегда было страшно. Ещё какой-то час назад Хьюстон едва поборола ужас, но теперь противоположное крыло словно звало её. Она будто слышала приглушённый звук телевизора, и тихий шелест страниц, и мелодичный звон стеклянных флаконов, и тревожные аккорды расстроенного фортепиано. И она последовала на зов.

Было трудно вспомнить, сколько времени прошло с тех пор, как она так же внимательно, как сегодня, осматривала эту часть дома. Всё вокруг покрывал белый налёт пыли, выделялись лишь дорожки свежих следов. Сначала Хьюстон заглянула в гостиную. Когда-то она была самой светлой комнатой, и даже сейчас вытянутые мутные окна пропускали достаточно солнца, чтобы можно было разглядеть всё её увядшее великолепие — высокие потолки, резную мебель, ковры на полу, выцветшие картины в богатых рамах. В центре комнаты спинкой ко входу стояло перекосившееся кресло. Оно почти развалилось: две его ножки подогнулись, отломанный подлокотник валялся рядом. Перед креслом был телевизор, почти такой же, как на кухне, только больше. В этом кресле когда-то сидел её отец. В нём он провёл всю жизнь, вернее ту её часть, когда не был занят избиением Хьюстон или её матери. Будучи трезвым, он называл это воспитательным процессом. Будучи пьяным, он никак это не называл.

Девушка со всей силы пнула кресло. Подогнутые ножки не выдержали, и оно с треском упало. Поднялось огромное облако пыли, в котором Хьюстон почудится грузный мужской силуэт. Она отступила, потом попятилась, потом развернулась и побежала, с каждым шагом всё ускоряясь.

Она вернулась в гостиную под дикий рёв бензопилы. Во все стороны летели щепки, пыль и набивка. С каждой секундой в образовавшейся груде обломков кресло узнавалось всё меньше. Когда расправа подошла к концу, Хьюстон была готова встретиться с остальными призраками.

Следующая на очереди была комната, которую Остин назвал столовой. Одно окно действительно было открыто. У противоположной от входа стены возвышался массивный сервант с фарфором и хрусталём. Вокруг него кто-то сгрудил не меньше двух десятков стульев, не было только самого главного — стола. Не трудно догадаться, где он находился сейчас.

Эту комнату перестали использовать ещё когда Хьюстон было три года, потому что здесь умер дедушка. Его образ, его доброе лицо и светлая улыбка уже почти стёрлись из памяти, но одно о нём забыть невозможно: из всей семьи, кажется, только он умел любить несмотря ни на что. Когда его не стало, в этой комнате почему-то никто не мог оставаться надолго.

Хьюстон внимательно осмотрела помещение в поисках чего-то, что напоминало бы о дедушке, но, конечно, искать это следовало не здесь. Постояв на пороге ещё чуть-чуть, она отправилась в библиотеку. Сюда после смерти дедушки тоже редко захаживали, но не из-за того, что эта комната навевала тоску по ушедшему родственнику, а потому, что кроме него сюда обычно никто и не приходил.

Библиотека была крохотной и тёмной — окно снаружи опутал плющ. Хьюстон пощёлкала выключателем, но ничего не произошло. Отсветы из коридора позволяли различить маленький стол и три шкафа с прогнувшимися полками. Девушка подошла к одному из них, наугад вытащила с десяток книг и отложила в сторону. За ними оказался второй ряд. Хьюстон провела рукой по корешкам и вдруг нащупала один знакомый — тонкий и шершавый. Она вынула книгу и вышла с ней на свет. «Сказки» — гласила надпись на обложке.

Хьюстон очень хорошо помнила эту книгу. Именно её чаще всего читал ей дедушка. После его смерти она куда-то пропала, и никто из взрослых не хотел помочь в поисках, а теперь дом как будто сам вернул исчезнувшее сокровище. Девушка прижала книгу к груди, осела на пол и заплакала. Оказывается, она ещё умела плакать.

Странно, но слёзы отчего-то придали сил и обострили чувства. Хьюстон услышала, как дом зовёт её выше, на второй этаж. В другой день она бы не осмелилась подняться, но сегодня она должна пройти этот путь до конца.

Коридор на втором этаже с двух сторон заканчивался огромными арочными окнами, и в образовавшемся тоннеле света медленно плавала пыль. Все двери были распахнуты настежь, кроме одной. Именно туда дом и звал Хьюстон. Дверь не поддавалась, так что, пришлось снова сходить за пилой.

Когда-то в этой комнате жила бабушка. Её отпечаток остался здесь до сих пор. Даже спустя столько лет все флакончики с духами и баночки с кремами расставлены ровными рядами. Складки на пологе массивной кровати распределены как по линейке. Одежда в шкафу идеально сложена. Если бы не всепроникающая пыль, можно было бы подумать, что время обошло комнату стороной.

Бабушка никогда не была ласковой, никогда не баловала Хьюстон, никогда не говорила, что любит её. Это она чаще других повторяла «здесь нет ничего твоего», если та случайно что-то портила или просто брала без спроса. Она строже других наказывала внучку за любую провинность, и могла неделями не разговаривать с ней из-за пустяков. Но она была единственная, кто защищал от отца. Когда девочке исполнилось восемь, защищать стало некому.

В этой комнате Хьюстон бывала редко. Обычно, ей не разрешалось сюда заходить — ещё испортит что-нибудь. Интересно, что бы сказала бабушка, узнав, каким способом внучка попала сюда?

Хьюстон подошла к трюмо, которое так манило её в детстве. Сейчас всё волшебство словно выветрилось, и разглядывая флаконы и драгоценности, она больше не чувствовала того волнения. Вдруг взгляд застыл на фотографии, лежавшей здесь же. Из всех предметов она единственная нарушала гармонию стройных рядов и выглядела лишней. Со снимка на неё смотрела девочка лет пяти в розовом платье с оборками. Вместо головы у неё была крысиная мордочка, но почему-то назвать её жуткой не поворачивался язык. Может, дело было в милой улыбке (кто бы знал, что крысы умеют так улыбаться), или в забавно торчащих ушах, но это создание хотелось скорее приласкать, чем обозвать.

Хьюстон взяла фотографию, чтобы потом показать Остину, но, не успев положить её в карман, заметила, что с обратной стороны снимок был весь исписан твёрдым, почти мужским, почерком бабушки.

«Внученька, жизнь всегда будет к тебе несправедлива. Я старалась подготовить тебя к тому, что ждёт во внешнем мире, воспитать тебя сильной и стойкой личностью. Сейчас я думаю, что жестоко ошиблась, за что раскаиваюсь от всей души. Мне осталось немного, но я не смею сказать всё это тебе в глаза. Пишу эти строки, и мне становится легче. Я не буду прятать моё маленькое послание слишком уж тщательно, и может быть, ты когда-нибудь прочтёшь слова, которые я никогда не говорила тебе вслух. Дорогая, я люблю тебя. Я надеюсь, ты когда-нибудь простишь мою ошибку.

Твоя бабушка»

— Я прощаю тебя, бабушка. Кто из нас не ошибался?

Хьюстон вышла через пропиленную в двери дыру, бросила на комнату ещё один взгляд и почувствовала лёгкость и свободу. В груди словно трепетала перелётная птица, готовая сорваться с места навстречу новой жизни. Хьюстон точно знала, куда идти дальше.

Ноги сами привели её в спальню матери. Тут сильнее всего пахло затхлостью. Комната не отличалась ни размерами, ни убранством, ни аккуратностью. Она была настолько непримечательна, насколько вообще непримечательна может быть комната в этом доме. Шкаф, стол, стул, кровать. Только старое фортепиано придавало этому месту капельку индивидуальности.

Хьюстон не помнила, чтобы мама на нём играла, но она всегда говорила, что если бы не дочь, то уже давно стала бы известной пианисткой. В раннем детстве мама была доброй и ласковой, а потом, как и отец, пристрастилась к алкоголю. Отец в пьяном угаре причинял боль, но делал это топорно, примитивно, физически. Мама резала душу: называла чудовищем, выродком, проклятием на весь род, причиной её унизительной нужды.

Ли́ца всей семьи, а не только дедушкино, плохо отпечатались в памяти Хьюстон, но она точно знала, что у всех у них были обычные человеческие головы. Почему она родилась такой, никто не знал. Мама часто повторяла, что она уже давно ушла бы от отца, если бы не её омерзительное отродье. Хьюстон никогда не понимала, что мешало просто убежать, оставив всё позади. Может быть, именно так мама и сделала, когда Хьюстон исполнилось двенадцать. Отец сказал, что она умерла, но девочка так и не увидела тела.

— Тебя я тоже прощаю, мама, хотя ты об этом не просила, — сказала Хьюстон, глядя в пустоту, и уже собираясь уходить, заметила уголок бумажного листа, торчащий между стеной и фортепиано.

Она осторожно достала находку, и обнаружила, что это были написанные от руки ноты. Хьюстон убрала их в карман. Осталось посетить последнее место.

У подножия лестницы на третий этаж она снова почувствовала себя маленькой и слабой, даже хотела вернуться на кухню, но всё-таки сделала первый шаг вверх. А потом ещё один. И ещё, и ещё, и ещё. Каждый следующий давался легче предыдущего, пока не осталась одна ступенька. На ней лежала пустая бутылка. Именно она стала последним предметом, который отец держал в руках.

В тот день ему опять что-то не понравилось. Кажется, Хьюстон сказала «ладно» вместо «хорошо», и он решил проучить её за это. Она как раз резала овощи для супа, и рефлекторно, как щитом, загородила себя от удара разделочной доской. Это вывело отца из себя, и Хьюстон, забыв про всё, в страхе выбежала в коридор. Отец погнался следом. Можно было запереться в туалете в надежде, что дверь выдержит удары, но ручка, как назло, заклинила и не поддавалась, а отец был всё ближе. Времени придумать другое место не оставалась, и Хьюстон рванула вверх по лестнице в надежде вырваться вперёд и затеряться где-то на втором этаже, но отец всё приближался. Оставалось только бежать выше, на третий.

Эту часть особняка перестали использовать ещё до рождения Хьюстон из-за величины дома, так что, она плохо в ней ориентировалась. Липкое чувство паники подобралось к самому горлу. Куда бежать?

Но этот вопрос перестал иметь значение, как только она сделала всего несколько шагов по коридору третьего этажа. Стоя на последней ступеньке лестницы, отец одной рукой поймал её за хвост. Во второй была бутылка. Бить бутылкой больнее, чем кулаками. Это Хьюстон уже поняла. Обезумев от страха, она тоже схватилась за хвост и дёрнула изо всех сил. Оба потеряли равновесие. Хьюстон больно упала на бедро, а отец ещё недолго балансировал на последней ступеньке. Бутылка выпала из его руки и с глухим стуком ударилась о пыльную ковровую дорожку. Уже понимая, что сейчас произойдёт, Хьюстон зажмурилась, а потом услышала звук падения чего-то гораздо более тяжёлого.

С тех прошло тринадцать лет. Если бы всё сложилось в тот день по-другому, этой бутылкой отец вполне мог проломить Хьюстон череп.

— Ты не заслужил моих слёз, моих страхов, моей ненависти и даже моей обиды, — сказала она, глядя с вершины лестницы на тёмное пятно внизу. — Ты заслужил лишь забвение.

С этими словами она пнула бутылку, и та, описав дугу, коснулась пола и разбилась на мелкие осколки. Хьюстон даже не взглянула на то, что от неё осталось. Она твёрдым, уверенным шагом спустилась в свою комнату, положила на подоконник найденные в маминой комнате ноты, сама села рядом на стул, взяла гитару и начала играть.

Мелодия была простой, но вмещала в себя сразу всё: печаль и счастье, отчаяние и надежду, потерю и обретение. Она текла, как звонкое журчание ручейка, но обрывалась на самой пронзительной ноте. Когда та отзвучала, за спиной Хьюстон послышались одинокие аплодисменты. Девушка обернулась и увидела Остина, прислонившегося к дверному косяку и мягко улыбающегося. Точно так же, как в полустёртых воспоминаниях улыбался дедушка.

Хьюстон и Остин ещё долго молчали и слушали то, что мелодия оставила после себя — не тишину, но какой-то неслышимый отпечаток, который отныне и навсегда впитался в стены дома. С тех пор жизнь пошла по-иному. Даже Остин, до этого не пробывший в особняке и дня, заметил преображение, хотя он и отмахивался от Хьюстон, которая постоянно обращала внимание на то, что здесь стало по-другому дышаться. Настоящую причину этой перемены он видел в том, что девушка наконец решила устроить генеральную уборку.

На свалку отправилось множество старой поломанной мебели, стопки ветхих пыльных тряпок, которые ещё полвека назад можно было назвать одеждой, ворох старых бумаг, несколько ящиков с разбитой посудой, вазами и статуэтками, в одном из которых навсегда затерялись осколки, собранные у лестницы на третий этаж.

Хьюстон долго смеялась, когда увидела паспорт Остина, который он, прибегнув к своему фирменному способу, получил за один день.

— Петров Остин Иванович?! А что-нибудь более приземлённое не судьба придумать? — еле выговорила она, согнувшись на полу от хохота.

— Да куда уже приземлённее, — обиженно пробурчал чёрт, скрестив руки на груди.

Потом девушке пришлось долго извиняться и даже в знак примирения показать собственный паспорт, в котором значилось настоящее имя.

— Клюшкина Евдокия Ильинична? — прочитал Остин, удивлённо вскинув брови. — А понтов-то сколько.

Если у Хьюстон обнаружилась тяга к тому, чтобы выбросить как можно больше хлама, то Остин демонстрировал неподдельный интерес к, как он их называл, фамильным реликвиям древнейшего семейства Клюшкиных. Поначалу он частенько удостаивался нескольких хлёстких слов в свой адрес и за формулировку, и за само собирательство, но вскоре Хьюстон признала, что хорошо сохранившиеся вещи стоит оставить. Конечно, доброй половине той мебели требовалась реставрация, для которой пока не имелось ни средств, ни возможностей. И тем не менее начало было положено: к мебели постепенно возвращался прежний изысканный вид, пусть пока и с помощью обыкновенной пылевой тряпки. Правда, что делать с таким огромным домом, пока придумать не получалось.

Уборка шла медленно, потому что Хьюстон могла заниматься ей, лишь когда не была занята работой и другими домашними делами. Сначала Остин сильно помогал ей, но потом и у него свободного времени стало значительно меньше, потому что он устроился работать в театр юного зрителя.

— Повтори-ка, что? — переспросила Хьюстон, чуть не подавившись чаем, когда услышала эту новость.

— Говорю, что теперь я работаю в вашем местном ТЮЗе, — ответил Остин, с наслаждением потягивая горячий напиток и явно получая удовольствие от произведённого эффекта.

— Ты и им показал этот свой фокус-покус? — Хьюстон щёлкнула пальцами и изящно поводила руками в воздухе, будто колдуя.

— Ничего подобного! Только сила моего безмерного таланта, — состроил Остин обиженную мину, и вдруг с надрывом продекламировал. — Отчего черти не летают?! Я говорю: отчего черти не летают так, как птицы?! Знаешь, мне иногда кажется, что летают. Нет, клянусь, я сам много раз видел крылатых чертей!

— По-моему, там было немного не так.

— Да какая разница? Всё равно им понравилось. Буду играть всяких бабаек и прочую нечисть. Представь, сколько они на гриме сэкономят! Ну что ты смотришь с таким недоверием? Говорю же, всё было честно. После получения паспорта я ни разу не использовал внушение, и впредь не планирую. Если я хочу стать человеком, нужно оставить всю эту чертовщину.

— И что, они даже не удивились твоему внешнему виду?

— Удивились, но я сказал, что я твой двоюродный брат, и все вопросы сразу отпали. Ты знала, что ты местная знаменитость? О тебе ходят легенды.

— Что за глупости?

— Я серьёзно.

— Серьёзно он. Допивай быстрее, я хочу сегодня закончить с уборкой второго балкона.

В этом Остин был непосредственно заинтересован. Он как раз поселился в одной из комнат, которые имели туда выход, и с тех пор постоянно ворчал, что груды хлама загораживают ему обзор. А в целом он был очень доволен своей новой жизнью и уже вполне освоился. По-настоящему вздохнуть полной грудью мешала только постоянная тревога о том, что в любой момент в аду могут заметить его отсутствие.

Да ещё и с некоторых пор какой-то странный сон начал повторяться каждую ночь. В нём Остин падал с высоты. Вокруг не было ничего, кроме луны и звёзд. Только бушующий ветер развевал его длинные волосы, как хвосты летучего змея. Но вот что странно, ветер ощущался лишь кожей, а слух, как Остин ни напрягал бы его, не мог уловить ни свиста, ни порывов. Падение обрывалось каждый раз, когда внизу начинало что-то виднеться, но что именно, разобрать не получалось. И всё же Остин никак не мог отделаться от ощущения чего-то знакомого. В череде дневных хлопот он никак не успевал обмолвиться о своём сне Хьюстон, да и не считал это особенно важным. Он был почти убеждён, что ему снится низвержение с небес кого-то из предков.

Остин изменил своё мнение, когда однажды это падение завершилось достаточно необычным образом — мягким планированием на землю. Оглядевшись вокруг, он сразу узнал тот луг, на котором встретил Хьюстон впервые.

В тот раз Остин попал сюда несколько иным способом. Отыскав девушку в книге душ (её имя оказалось смазано, так, что нельзя было ничего разобрать; этим-то она и привлекла внимание), он долго пытался поймать её мысли в общем потоке. Часами сидя на кресле в своём кабинете и чуть не лопаясь от напряжения, он, наконец, пришёл к выводу, что выйти на контакт будет легче, если в этот момент его потенциальная проводница в земной мир будет спать. Но даже докопавшись до этой истины, привести план в исполнение удалось далеко не сразу. Только Остину начинало казаться, что он входит в некое подобие транса, как его снова выбрасывало обратно.

В день, а вернее ночь, когда заговорить с Хьюстон всё-таки получилось, Остин попал на луг без всяких спецэффектов — просто сконцентрировался, зажмурил глаза, и картинка сама собой встала перед внутренним взором. Но если он снова оказался здесь, да ещё и таким оригинальным способом, значит кто-то явно хочет с ним связаться.

Только он подумал об этом, как воздух похолодел, а по спине побежали мурашки. Странно, но при встрече с Хьюстон подобного не было. И тут Остин услышал кое-что такое, от чего из лёгких будто разом вышибло весь воздух. Издалека ветер принёс всего одно слово:

— Сатмонг…

Нет. Нет-нет-нет. Нет! Только не сейчас, нет. Это просто игра воображения. Просто показалось, просто сон. Ну конечно! Сон! Всего-то надо проснуться.

Но как Остин ни пытался, вернуться в реальность не получалось.

— Сатмонг… — послышалось снова, уже чуть ближе.

Остин лихорадочно кусал губы и щипал себя за предплечья в надежде привести в чувство своё спящее тело, но всё было безрезультатно.

Нет! Это всё не по-настоящему. Всего лишь сон, всего лишь сон, всего лишь сон!

— Сатмонг, ну где твоя корпоративная этика? — раздался чей-то голос прямо над ухом.

Затем Остин почувствовал, как на его плечо легла тяжёлая и очень горячая рука. Он дёрнулся в тщетной попытке вырваться, чем вызвал только смешок того, кто стоял позади. В следующее мгновение неизвестный круто дёрнул Остина за руку, развернув его к себе лицом.

Перед ним предстал бес внушительных размеров. Он возвышался над Остином почти на целую голову, несмотря на то, что тот и сам был высок. Толстое, грузное тело беса было почти человеческим — ни крыльев, ни хвоста, ни копыт, — но полностью лысая голова была увенчана массивными закрученными рогами, настолько толстыми, что их обхват в основании не уступал голени Остина.

— Я думаю, ты догадываешься, зачем я здесь.

Остин догадывался, но его предположения пока не сходились в целую картинку. Было в этой истории одно белое пятно. В сложившейся ситуации оно совсем не беспокоило Остина, но он не мог придумать ничего лучше, чем тянуть время, поэтому решил не только расспросить обо всём, но и вообще прикинуться дурачком:

— Полагаю, это оздоровительная прогулка?

— А ты у нас остряк.

— Ни в коем случае. Но представляете, я вдруг узнал, как вредно для здоровья может быть долгое парение в бане! Я думаю, чтобы держать себя в тонусе, нужно хотя бы изредка посещать такие места, как это.

— Хватит заговаривать мне зубы! Я пришёл за тобой, и ты прекрасно это знаешь! — прорычал бес, и в глубине его глаз засветилось пламя.

— За мной? Какая честь! Но зачем же вы утруждали себя личным появлением? Мне казалось, вы могли позвать меня и на расстоянии, тем более, что, как я понял, вам и имя моё известно.

— А вот это я у тебя хотел спросить. Что за чертовщину ты там устраиваешь? — спросил бес на удивление спокойно, но тут же рявкнул. — Сатмонг, на колени!

Ноги Остина подогнулись, будто тяжесть всего мира навалилась ему на плечи.

— А теперь объясни, Сатмонг, как ты сумел уклониться от моих приказов, когда я посылал тебе их из ада.

— Может быть, дело в произношении? Понимаете, моё имя произошло от…

Но закончить он не успел. Бес с поразительной проворностью для таких габаритов наклонился к Остину и приложил свою ладонь к его груди. Мгновение тот ничего не ощущал, но затем будто сотни раскалённых кинжалов прошли сквозь его тело. Терпеть такую боль было невозможно. Остин кричал бы так, как не кричал ни один слышимый им грешник в аду, но и этого бес не давал сделать, сдавливая горло второй рукой. Когда бес отступил, Остин тут же обмяк на земле, переставая понимать, где находится, не способный больше сопротивляться.

— Объясни нормально, или я повторю это, — раздался безразличный голос беса.

— Я… я не… слышал… приказов, — задыхаясь выдавил Остин.

В ответ раздался тихий и медленный смех.

— Так дело было всего лишь, как это говорится, в помехах канала связи? Забавно. Я даже начал чуть-чуть переживать.

Остин с трудом разомкнул веки и увидел, как бес низко склонился над самым его лицом. Мерзкая ухмылка превратилось в кое-что гораздо более отвратительное — улыбку того, кто знает больше. Остин чувствовал, как сознание начинает покидать его, а он даже не может этому противостоять. Но вдруг нужно поддаться? Если проснуться нельзя, почему не попытаться уйти на более глубокий уровень сна?

Остин закрыл глаза, позволил сознанию ускользнуть, как ускользает вода между пальцев, и тут же очнулся. От боли не осталось ни следа, как впрочем, и от окружавшей обстановки. Ни луга, ни беса поблизости не было, зато почти у самых ног приятно шумело море. Копыта слегка проваливались в мягкий песок, но уже через несколько метров пляж плавно переходил в скалистый берег. Всё также высоко в небе луна разливала своё мягко-голубое свечение на окружающие просторы.

— А здесь поприятнее, — сказал Остин сам себе. — Ещё бы шезлонг, и вообще курорт был бы.

И вдруг с тихим хлопком шезлонг появился прямо возле него.

— Другое дело, — Остин уселся поудобнее. — И пину коладу! — обратился он в пространство, сделав рукой такое движение, будто собирается взять что-то невидимое, но тут его пальцы сомкнулись на прохладном стекле бокала, возникшего из воздуха.

Попивая коктейль, Остин принялся думать. Хорошо бы, если он всё-таки кричал, когда бес пытал его. Бывает, если людям снятся кошмары, они кричат и наяву. Тогда Хьюстон могла бы заподозрить неладное, и разбудить его.

В этот миг слёзы навернулись на глаза Остина. Как жалко было покидать этот мир, которым он только начал наслаждаться, а в особенности не хотелось оставлять Хьюстон. Как бы она поступила, окажись на его месте? Наверняка боролась бы с бесом до конца. Если она не стала так просто отдавать свою гитару, то что уж говорить о целой жизни?

— А можно мне поговорить с Хьюстон? — попросил Остин, но ничего так и не произошло. — Видимо, нельзя.

Он постарался настроиться на мысли девушки как тогда, в день их первой встречи — не вышло. Не было даже намёка на то, что он может связаться отсюда хоть с кем-нибудь. Или Остин совсем потерял эту способность?

Он попытался докричаться до Хьюстон просто так, в надежде, что она услышит его бормотание сквозь сон, даже попросил у пространства рупор, но и это не помогло.

— Можно мне тогда любого собеседника?

Сразу после этих слов из-за скалы показался красивый белоснежный лабрадор, ярко выделявшийся в окружающей темноте. Он подбежал к шезлонгу и уселся рядом как по команде.

— Ой, привет, — растерянно пробормотал Остин и почесал собаку за ушком. — И как же тебя зовут?

— Гав! — серьёзно ответил лабрадор.

— Гав? Какое замечательное имя! А меня зовут Остин. Вообще, по-настоящему меня зовут иначе. Я думал, я сумею заслужить возможность самому распоряжаться своим именем, но, судя по всему, быть человеком — это нечто большее, чем жить среди людей. Хотя сейчас мне кажется, что я страдаю, боюсь и, самое главное, люблю, совсем как человек. Ты видел когда-нибудь чёрта, который любит? Неважно что: жизнь, друзей, природу.

Лабрадор помотал головой.

— А как же я?

Но ответить пёс не успел. С негромким хлопком исчез и он, и пина колада, и рупор, и шезлонг. Остин упал на песок.

— Хотел спрятаться? Не вышло, — снова раздался голос беса из-за спины. — Знаешь, не только ты в рабочее время посматриваешь человеческие фильмы. В других обстоятельствах я бы даже побеседовал с тобой о Нолане, а сейчас я больше не предрасположен к разговорам.

— Я могу задать последний вопрос? — Остин поднялся на ноги и посмотрел бесу в лицо. Снова приходилось тянуть время.

— Я понять не могу, ты тупой или дерзкий?

— Я тупой, — с самым наивным выражением лица, на которое только был способен, ответил Остин.

— Тогда валяй.

— Как вы заметили моё отсутствие?

— Ну точно тупой, — пробубнил бес себе под нос, а обращаясь к Остину ответил. — Признаться, твой трюк с подставным грешником был хорош. Он убедительно играл свою роль. Но как-то раз на досуге я решил полистать книгу душ. И знаешь, кого я там встретил? Тебя. Правда, ты был записан как, — бес не сдержал смешок, — Остин Иванович Петров. Но я сразу понял по фотографии, что ты чёрт. Я провёл небольшую процедуру опознания, и вскоре выяснил, что твоё настоящее имя — Сатмонг.

Но Остин перестал слушать беса на середине его речи. Пазл сошёлся. Теперь уже его лицо украшала улыбка того, кто знал больше.

— Что ты лыбишься? Хочешь, я быстро сотру это выражение с твоей нахальной рожи?

— А вот я догадывался, что руководство не всегда разбирается в своей профессии лучше подчинённых, — вместо ответа заявил Остин и тут же уклонился от ладони беса, которая чуть его не настигла. — Просто не рассчитал, насколько сильным эффектом может обладать самовнушение, — продолжал он, приставным шагом отступая к скалам. — Ну-ка, прикажите мне что-нибудь!

Бес буквально вскипел от такой наглости. Даже на расстоянии нескольких метров Остин чувствовал, какой сильный жар исходит от него.

— Молчать, щенок!

— Не щенок, а Сатмонг. Попробуйте ещё раз.

Эти слова подействовали на беса как ведро холодной воды.

— Что ты сказал? — глухо спросил он, бросив свои попытки преследования.

— Сатмонг, говорю. Сат-монг. Хотите по буквам? Эс, а, тэ… А впрочем, что за цирк я устраиваю? Вы ведь и сами прекрасно знаете. Но кое-что я вам всё-таки подскажу напоследок. Имена чертей в книге душ не встречаются. Если бы вы были в курсе, то не потратили бы столько времени на возню со мной. Так что, когда снова увидите там кого-нибудь рогатого или крылатого, имейте в виду: он уже вполне человек.

Бес взревел и кинулся на Остина, который даже не пытался увернуться, ведь то, что сейчас должно случиться, было заключительным этапом плана, буквально только что родившегося у него в голове. Едва раскалённые ладони беса коснулись Остина, всё его тело вновь пронзила дикая боль. Кожа словно плавилась, грудную клетку как будто стиснули несколькими горячими металлическими обручами. Сознание опять начинало ускользать, но Остин знал, что если позволить этому случиться, они оба провалятся лишь глубже в сон, и всё повторится по-новой. Одна только мысль о том, что теперь он свободен от ада, помогала ему сохранять рассудок.

Нужно было выполнить всего-то две задачи: не подпускать беса к своему горлу и орать, что есть мочи. Пока что Остин справлялся с обеими. Со второй даже слишком хорошо: получалось гораздо громче, чем с рупором. Наконец, он почувствовал мягкое, но требовательное прикосновение к плечу. Через мгновение чувство тряски стало куда более ощутимым, чем стремительно отходящая на второй план боль. Крепко сомкнутые веки задрожали и открылись. Зрение Остина сфокусировалось на комнате в особняке и на обеспокоенно склонившейся фигуре Хьюстон.

— Как здорово, что ты меня разбудила, — всё ещё отрешённым голосом проговорил он, поднимаясь с постели. — Только сначала мне нужно кое-что проверить.

Остин выскочил в коридор и, громко цокая копытами, помчался на кухню. Хьюстон, не понимая, что происходит, бежала за ним.

— Да что случилось? Ты так орал. Я думала, тебя тут режут.

Хьюстон оказалась на кухне, когда Остин уже стоял у ящика со столовыми приборами. Он вдруг схватил нож и полоснул им себя по ладони. Из пореза мгновенно начала сочиться кровь. Остин ещё некоторое время таращился на руку, а потом подскочил к оторопевшей Хьюстон и воскликнул:

— Смотри! Не заживает!

— Конечно, не заживает. С тобой вообще всё в порядке? Может, ты «Доместосом» надышался?

Остин устало упал на стоящий рядом стул. Хьюстон достала из аптечки перекись и пластырь. Она села рядом и занялась его раной. После недолгого молчания Остин заговорил:

— В этом мире чёрту, как и человеку, нужно есть, пить, спать. Но для чёрта всё это вопрос комфорта, а не выживания, поскольку он бессмертен. А ещё ему нельзя нанести физическое увечье. Но мне, как видишь, можно.

— Значит, ты больше не вернёшься в ад?

— По крайней мере, не раньше, чем умру, — радостно ответил Остин. — Кстати, когда-то меня звали Сатмонг. На кантонском диалекте китайского языка это означает уныние.

— Твоё имя не очень-то тебе подходило, — улыбаясь заметила Хьюстон. Веселье передавалось и ей.

— Я боролся с ним всю жизнь, так что сочту за комплимент. Но теперь в книге душ я записан как Остин Иванович Петров.

— Кстати, причём тут вообще китайцы? Мне казалось, у них другое вероисповедание.

— Независимо от веры люди сражаются с одними и теми же демонами. Ну, или чертями — кто как.

— А с кем сегодня сражался ты?

— О, я рад, что ты спросила. Со старым лысым толстым бесом.

— Расскажешь, как ты победил?

— Откуда ты знаешь, что победил именно я?

— Ниоткуда. Просто я в тебя верю.

Чёрт по имени Сатмонг исчез. Зато появился Остин — странноватый человек с алой кожей, козлиными ногами, ослиными ушами, двумя изящными острыми рогами и длинным тонким хвостом с кисточкой на конце. К новой жизни он привыкал очень быстро, и неординарный внешний вид нисколько ему не мешал. По вечерам Остин любил делиться впечатлениями с Хьюстон, по-прежнему не выходившей из особняка.

— Иду я, значит, с работы, и вдруг вижу, у одного здания толпа стоит. И все нарядные такие. — увлечённо рассказывал он, снимая веником паутину с потолка. — Тут меня одна девочка останавливает: «Можно с вами сфоткаться?» А мне что? Я всегда рад. Можно, говорю. Тут все остальные увидели, тоже давай фотографироваться и костюм мой хвалить. А я понять никак не могу, что за костюм. Я ж в шортах с футболкой. А потом выяснилось, что у них там сходка косплееров. Я говорю им, мол, ошибочка вышла, я не косплеер, я ваш местный чёрт. Они ещё сильнее обрадовались. Про тебя, кстати, спрашивали.

— И что же это они про меня могли спрашивать? — пробурчала Хьюстон из противоположного угла комнаты, где она разбиралась с очередным шкафом.

— Как дела у тебя, почему в город не выходишь.

— А ты им что?

— А я им правду.

— Какую ещё правду? — Хьюстон вскочила на ноги. — А ну говори, какую ещё правду!

— Что ты стесняешься.

— Я стесняюсь?! — голос Хьюстон даже осип от возмущения.

Остин сделал вид, что ничего не услышал, только развернулся и продолжил заниматься паутиной. Хьюстон ещё какое-то время буравила злобным взглядом его затылок.

— Ладно, допустим, я стесняюсь. Но зачем про это всем рассказывать?

— А что я ещё мог ответить? — совершенно бесхитростно заявил Остин.

— Да без понятия, что угодно. Это же совершенно незнакомые люди.

— Это для тебя они незнакомые, а ты для них местная знаменитость.

— Ты хотел сказать, я для них ходячий цирк уродов?

— Ну зачем ты так? — Остин отложил веник и сел на табуретку, на которой только что стоял. — Между прочим, кто-то даже верит, что ты заколдованная принцесса.

— А ты значит, заколдованный принц?

— Я-то как раз расколдованный, если ты забыла. И то, что у меня рога и хвост, ещё ничего не значит.

— Ладно, давай закроем тему, — Хьюстон устало приложила руки к вискам. — Посмотри-ка лучше на этот хлам, — она кивнула в сторону коробки рядом со шкафом. — Если тебе ничего оттуда не надо, то я это выброшу.

Остин не хотел так просто прекращать начатый разговор, но он знал, как сильно может испортиться настроение у Хьюстон, так что не стал спорить и заглянул в коробку. Тем более, что он получал неподдельное удовольствие от перебирания старинных безделушек. Правда, конкретно эти при первом же рассмотрении оказались не такие уж старинные: выцветший советский фен, плойка, которая скорее напоминала приспособление для пыток, одинокий старый ботинок, несколько пар садовых перчаток с рассохшимися резинками, банка с ржавыми гвоздями и множество прочих, не привлекающих даже внимание Остина, отживших свой век вещей.

— Как ни прискорбно это признавать, но похоже здесь всё отправляется на мусорку, — с выражением мрачной торжественности на лице провозгласил Остин. Но только Хьюстон собралась унести коробку как он запротестовал. — Стой-стой-стой! Подожди! А это вон что такое?

— Это? — Хьюстон вынула разломанную картинную раму.

— Да, но я уже и сам вижу. А вот это зелёное что?

— Не знаю, кусок брезента какой-то.

— Дай-ка глянуть.

Хьюстон закатила глаза, но Остин не обратил на это внимания. Как только он взял березент в руки, сразу понял, что в него что-то завёрнуто.

— Ну что там? — Хьюстон заглянула через плечо Остина.

На его ладони лежал металлический кругляшок размером с крышку от баночки из-под хрена. На нём были выгравированы три прямоугольника, расположенные по уменьшению, будто это была диаграмма. Наверху кругляшка торчал маленький ребристый выступ. Но когда Остин перевернул предмет, всё сразу встало на свои места. Это оказались карманные часы.

Циферблат слегка пожелтел, а возможно, он и раньше был такого цвета. Изящное, но без излишеств начертание цифр гармонировало с двумя чёрными строгими стрелками, которые сначала слегка расширялись, а потом резко сужались и концу становились тонкими, как ниточки. Третья, секундная, была вынесена на отдельный маленький циферблат внизу.

— «Молния», — прочитал Остин название фирмы. — Чьи они?

— Не знаю. Может, дедушкины. Я сама их в первый раз вижу.

Остин попытался их завести — безрезультатно. Хьюстон тоже попробовала, но и её попытки не увенчались успехами.

— Что ж, видимо, они сломаны, — констатировала девушка и бросила часы обратно в коробку.

— Ты что! — Остин кинулся доставать их. — Это тебе не какой-то там фен! А вдруг их можно починить?

— Ладно, валяй, если тебе не лень этим заниматься.

Остин протёр часы краешком футболки и унёс их в свою комнату к другим старинным вещицам, спасённым от произвола Хьюстон, а потом надолго забыл про них.

Прошло несколько месяцев. Приближался декабрь. Хьюстон начинала нервничать. Впервые за четырнадцать лет ей предстояло встретить Новый год не в одиночестве. Эта перспектива равно волновала и пугала её, поэтому она решила подготовиться к предстоящему событию со всей ответственностью. Ещё в ноябре она спросила всех своих знакомых по переписке о том, что они обычно дарят дорогим людям, и пришла к неутешительным выводам — универсального подарка не существует. В глубине души она и сама об этом подозревала.

Так что, Хьюстон начинала потихоньку от Остина листать маркетплейсы и прикидывать, что бы такого можно было ему подарить. И вот однажды к ней пришла гениальная и ужасающая идея — починить что-нибудь из той кучи старья, которую Остин героически спас от погребения на дне мусорного бака. Ужасающая потому, что почти наверняка требовала выходить из дома.

С приближением Нового года Остин стал всё дольше пропадать на работе. В театре ставили «Ночь перед Рождеством», где у него была, как он считал, самая главная роль. Поэтому, пока его не было, Хьюстон не составило труда заглянуть в его комнату. Остин оказался на удивление разборчив. Со стороны можно было подумать, что он тащит к себе всё что ни попадя, но разглядывая его сокровища, Хьюстон поняла, что все они в хорошем состоянии. Пожалуй, только у фарфоровой статуэтки, которая поразила Остина своей красотой, была отбита рука. Но такое как починишь? Разве что, можно было отбить вторую, и получилась бы почти Венера Милосская.

Тут-то Хьюстон и вспомнила про «Молнию». Да, это был бы идеальный сюрприз. Карманные часы — это тебе не фен какой-нибудь, это всё-таки статус. Тем более, что Остин точно не мог бы ожидать от неё поход в мастерскую. Идти было решено уже завтра.

К походу Хьюстон готовилась полдня. В основном подходила к двери, открывала её, закрывала и уходила обратно. После обеда она поняла, что больше тянуть нельзя, бросила прощальный взгляд в коридор и переступила порог. Движение вперёд всегда требует немалых сил.

Улица встретила её ветром и пасмурным декабрьским небом. Людей вокруг было немного, но все непременно оборачивались на Хьюстон. От этого было неприятно и даже страшно. Она всеми силами старалась не обращать внимание ни на что вокруг, шла по улице так быстро, как только могла, уткнувшись в экран телефона и сверяясь с навигатором гораздо чаще, чем требовалось.

Вот, наконец, и мастерская. Хьюстон открыла дверь и услышала мелодичный звон колокольчика. Внутри было тепло, помещение заливал ярко-жёлтый свет, отовсюду доносилось тиканье. Этот звук она не слышала уже давно — все часы дома были электронные.

— Здравствуйте! Чем могу… помочь? — поприветствовал её мастер, заметно поникнув в концу фразы.

— Мне нужно починить часы, — Хьюстон медленно подошла к стойке и показала «Молнию».

Мастер взял их. Было видно, что его переполняют два чувства: профессиональный интерес и страх перед необычным посетителем. Хьюстон подошла к витринам и отвернулась в надежде, что это поможет разрядить обстановку. Очень скоро мастер сообщил:

— Сломана ось маятника.

— Это можно починить? — спросила Хьюстон не оборачиваясь. Она не хотела показаться невежливой, но от чувства давления боялась расплакаться при взгляде на чужого человека.

— Такую сейчас трудно найти. Я возьмусь за них, но это может занять много времени.

— А у вас получися успеть до Нового года?

В отражении витрины Хьюстон увидела, как мастер покосился на висевший на стене календарь.

— Подарок? — спросил он.

— Да. Для дорогого человека, — голос предательски задрожал.

— Я очень постараюсь.

Хьюстон оставила свой номер телефона, расписалась на квитанции и, снова звякнув колокольчиком, вышла на улицу. После тёплого помещения здесь было холодно и неуютно. В лицо летела неприятная морось. Вроде всё прошло хорошо, но откуда это чувство опустошённости? Как один короткий разговор мог забрать столько сил? Хьюстон прошла всего несколько метров и неожиданно для самой себя остановилась. Она оглядела город, бледный, сырой, промозглый, с серыми домами и голыми деревьями. Совсем такой, каким он ей запомнился.

— Чё встала посередине дороги? — оттолкнул её случайный прохожий, и, заглянув в лицо, выругался. — Твою ж мать!

По дороге обратно Хьюстон заметила ещё много подобного. Люди оборачивались и провожали её недобрыми взглядами. Кто-то выкрикнул вслед проваливать поживее. Одна старушка крепче схватила свою внучку за руку и потащила её прочь. Даже на безлюдных улицах Хьюстон казалось, что за ней кто-то наблюдает. Едва вернувшись домой, она мешком упала на свою кровать и не поднималась ещё несколько часов до самого возвращения Остина. Знала ведь, что всё будет так.

За ужином она словно невзначай спросила:

— И как только ты можешь выходить на улицу?

— Да нормально. Ты драматизируешь, — ответил Остин, гоняясь вилкой за последней макарониной.

— А если там… ну, например, все будут пялиться на тебя?

— Ну и пусть пялятся. В каком месте это моя проблема?

— Это неприятно.

— Их тоже можно понять. Им интересно, и страшно, и так сильно хочется понять, что я такое. Пусть смотрят. Я разрешаю им собой любоваться.

— А если кто-то будет тебя оскорблять?

— А кого не оскорбляют? Наступил случайно кому-нибудь на ногу, и вот ты уже мудак. Если посмотрел не на тот ценник и узнал об этом только на кассе, то сразу превращаешься в дибила. Зашёл в автобус с большой сумкой? Поздравляю, теперь ты олух. Никаких рогов не надо.

Хьюстон завидовала той лёгкости, с которой Остин говорил обо всём этом. Она настолько сомневалась в своей способности снова выйти на улицу в ближайшее время, что даже успела пожалеть о выбранном подарке, ведь за ним придётся идти обратно. Но к тому дню, как мастер сообщил, что часы готовы, она уже всё для себя решила.

Хьюстон не признавала примеров и авторитетов очень долгое время — даже не те четырнадцать лет, которые она прожила одна в пустом доме, а практически всю жизнь. И тут вдруг на её голову свалился этот чёрт, который очень хотел стать человеком. И стал. Оставалось только гадать, что было более самонадеянным: его «дуэль» с бесом или непоколебимая вера в достижение своей цели. На таком фоне маленькая прогулка по городу уже не казалась большим достижением. Но Остин оценит, это она точно знала.

В день, когда Хьюстон отправилась забирать часы, с белого неба падал первый снег и таял, едва коснувшись земли. Мастер, видимо, был уже готов ко второй встрече, а вот посетитель, который находился в мастерской, когда туда зашла Хьюстон, испуганно отшатнулся. Ну и пусть, его трудности.

Получив «Молнию» обратно, она бережно убрала её во внутренний карман пальто и почувствовала, как рядом с её сердцем забилось ещё одно. Какая разница, сколько косых взглядов она поймает по пути? Подарок стоил того.

По дороге домой Хьюстон старалась не разглядывать прохожих, но одна фигура всё-таки привлекла её внимание. Ещё издалека она заметила напряжение в позе девушки, стоящей перед витриной музыкального магазина. Проходя мимо, Хьюстон неожиданно для себя остановилась и спросила:

— Чего не заходишь?

Девушка обернулась, но ничего не ответила. Только смотрела на неё, как будто не до конца верила тому, что видит.

— Сколько ты уже тут стоишь? — эта реплика удивила Хьюстон ещё больше предыдущей. Язык, видимо, решил, что ему больше не обязательно советоваться с мозгом.

— Минут пятнадцать, — тихо ответила девушка.

— Хочешь что-нибудь купить? — В этот момент Хьюстон решила отпустить ситуацию. Может быть, речь Остина тоже не всегда была обременена особым мыслительным процессом?

— Гитару.

— Меня, кстати, Хьюстон зовут.

— А меня Есения.

— Так чего ты всё-таки не заходишь?

— Они все будут смеяться. Я не умею играть, я обязательно сделаю что-нибудь не так.

— Да они сами ничего не умеют, — Хьюстон подала Есении раскрытую ладонь. — Смотри, какая мы идеальная пара: у тебя человеческая голова, а я умею играть на гитаре. Если ты боишься, мы можем пойти вместе.

Хьюстон не признавала примеров и авторитетов, но сегодня ей очень хотелось быть похожей на одного странноватого человека с ослиными ушами, который показал, как важно двигаться вперёд.