Согрей меня (гет)

Том Реддл никогда не чувствовал душевного тепла, пока в его жизни не появилась она. Нагайна, окружившая его заботой — той самой, которой ему так не хватало когда-то, — заполнила пустоту, которую Том прятал за холодным равнодушием и жестокостью. Нагайна не просто была рядом — она проникала сквозь его броню, напоминая о чём-то давно забытом, о чём-то настоящем. И Том, сам того не замечая, начинал меняться, хотя бы на мгновение, хотя бы с ней. Он пытался казаться лучше, чем был на самом деле — не для себя, а для неё.

Но в глубине души он знал, что этот хрупкий мир построен на лжи. Каждый раз, когда её глаза встречали его, полные доверия и тепла, в нём разгоралось болезненное осознание: она не знает всей правды. Она не знает, что за стенами их маленького убежища растёт нечто тёмное и беспощадное. Он прятал от неё своё истинное лицо, своё настоящее «я» — лидера, который собирал вокруг себя последователей, строя будущее, где не будет места слабостям, где он будет держать в страхе всё магическое общество. Он скрывал в себе Лорда Волдеморта, позволяя лишь ей называть себя Томом.

Дилемма разъедала его изнутри. Каждое прикосновение её рук, каждая счастливая улыбка напоминали о том, что рано или поздно придётся рассказать. Он знал: когда правда выйдет наружу, Нагайна может отвернуться от него. И он боялся этого... Ведь впервые в жизни Том Реддл позволил себе поверить, что может существовать нечто большее, чем страх перед смертью.

Нагайна знала лишь об увлечении Тома тёмными искусствами, о его крестражах. Этого он скрывать не мог. Когда Том впервые поведал ей свою тайну, он отвернулся, не в силах выдержать её взгляда, полного боли и осуждения. Нагайна была опытной ведьмой, и ей было известно, какой ценой делится душа. Впервые Том был так близок к краю, к моменту, когда все маски будут сорваны. Он знал, что правда может уничтожить их отношения, но ложь... Ложь уже разъедала его изнутри.

После того признания они долго не разговаривали, и Том понял, что говорить о своих "друзьях", которые исполняли его волю как Тёмного Лорда, может быть опасно... Он тщательно скрывал Нагайну от Пожирателей Смерти, а Пожирателей Смерти от Нагайны. Прятал свою... слабость, как он считал.

Но Том не хотел потерять Нагайну, ведь она была для него так же ценна, как и его крестражи. Он знал, что без её присутствия его жизнь опустеет. Нагайна заполняла его душевную пустоту.

* * *

За окнами их дома бушевала метель: порывы ветра с силой били по стеклам, оставляя тонкие следы замёрзших снежинок. В кабинете Тома Реддла царила тишина, нарушаемая лишь слабым потрескиванием огня в камине. Свет пламени отбрасывал тени на лицо Тома, полное замешательства. Его худые пальцы перебирали страницы свежего номера "Ежедневного пророка". Том ловил каждую строку, каждый символ, пока мир вокруг не растворился для него полностью. Те, кого он считал своими последователями, зашли слишком далеко. Сегодня газета пестрела громким заголовком:

«Таинственные исчезновения волшебников продолжаются — Министерство обеспокоено».

Том сразу решил спрятать её подальше от глаз Нагайны. Нет... Просто спрятать будет недостаточно. Нужно её уничтожить.

Едва услышав знакомые шаги за дверью,Том решительно скомкал и бросил газету в огонь камина, где смятую бумагу тут же объяли языки пламени. Он не мог заставить себя рассказать ей. Как объяснить то, во что он верит, не разрушив её иллюзий? Как признаться, что этот светлый мир, который она создала для них двоих, стоит на хрупком льду?

Когда дверь приоткрылась, он не поднял взгляда — едва ли кто-то осмелился бы потревожить его. И всё же он услышал тихий звук её шагов. Том, стараясь выглядеть спокойным, повернулся к двери и увидел Нагайну. В руках она несла серебряный поднос, на котором стояли две изящные чаши с дымящимся напитком — тёмным, терпким, с тонким ароматом специй и пряностей, уносящим воспоминания в холодные зимние вечера детства, когда вокруг было пусто и тихо.

Она подошла ближе, останавливаясь перед его столом и расставляя на нём напитки.

— Что-то случилось? — спросил Том, глядя на неё с лёгким недоумением. Годы одиночества, бесконечного самоутверждения и недоверия ко всем и каждому сделали его крайне настороженным. Его день рождения всегда был датой, которой он предпочитал не касаться. Но Нагайна продолжала спокойно и уверенно стоять перед ним.

— Сегодня вообще-то твой день, Том, — сказала она мягко. — И последний день года. Я подумала, что ты не откажешься выпить что-то тёплое. Я принесла глинтвейн.

Том был так озабочен своими противоречиями, что совершенно позабыл, какой сегодня день.

Он смотрел на неё молча, с удивлением, которого не ожидал даже от самого себя. До встречи с Нагайной он никогда не отмечал этот день. Да и зачем? Свою жизнь он посвятил тому, чтобы избавиться от человеческих слабостей, забыть своё детство, освободиться от своей человечности. И всё-таки сейчас, в этом простом жесте, было что-то настоящее... что-то, что он не смог бы выразить словами.

Она протянула ему чашу, и Том медленно взял её из её рук, мимолётно касаясь её пальцев, ощущая её тепло. Пряный аромат наполнил его чувствами лёгкого наслаждения: корица, кардамон, что-то сладковатое, но с горечью в основе. Он поднёс чашу к губам и сделал небольшой глоток, позволяя напитку разлиться по телу. Тепло мягко охватило его, растапливая что-то глубоко внутри, что он так долго старался скрыть даже от самого себя.

— Ты всегда выбираешь странные моменты, Нагайна, — произнёс он чуть хриплым голосом, опустив чашу. Его глаза блеснули в полумраке, в них отразилась тень усмешки, но и нечто большее, глубже. — Какое это имеет значение? Я не… не тот, кто должен праздновать что-то подобное.

— Возможно, — тихо ответила Нагайна на парселтанге, не отводя от него взгляда. — Но я помню, Том. Я помню тебя и… что ты человек. Несмотря на то, что ты сделал со своей душой. И как бы ты сам ни убеждал себя в обратном.

Её слова больно задели что-то в нём. Он отвёл взгляд, но на мгновение смягчился, позволяя себе услышать её. Том помнил, как сам в одиночестве сидел в холодном приюте, окружённый детьми, что боялись его и одновременно не замечали. Последний день года всегда был холоден и тих, наполнен ощущением того, что ему не место в этом мире. Этот напиток — простой, но согревающий, — теперь казался чем-то большим, чем просто тёплым жестом.

— И ты думаешь, что это важно? — спросил он, взглянув на неё снова, и в голосе его прозвучала усталость, смешанная с какой-то обречённой мягкостью.

— Для меня — да, — ответила она просто. — Кто-то должен помнить.

Он снова поднёс чашу к губам и выпил ещё немного. Напиток обволакивал, согревал изнутри, и этот момент был до странности… приятен. Он не сказал спасибо. Никогда не сказал бы. Но его взгляд смягчился, и на миг в нём отразилось тепло, на которое он давно считал себя неспособным.

— Останься, — тихо произнёс он на змеином языке, опустив чашу и глядя на Нагайна почти пристально. — Этот вечер… не должен быть таким пустым.

Нагайна едва заметно кивнула. Они молчали, но в этом молчании больше не было ни одиночества, ни холода. В последний день года, в самую долгую ночь, в самом сердце зимы они оказались не такими одинокими, как им казалось.

Нагайна молча смотрела на него, вдыхая аромат пряного напитка, что она приготовила и принесла, и ощущая, как тёплый свет от камина пробивается сквозь сумрак кабинета. Том стоял напротив, и на его лице ещё держалась тень отстранённости. Но что-то в её присутствии, в этой странной тихой заботе растапливало ледяную броню, которую он носил всю жизнь.

Она подошла ближе, чтобы поправить тёмные пряди его волос, слегка касаясь его лица. Том не отстранился — напротив, он замер, словно сам не ожидал, что позволит ей эту свободу. Нагайна легко и мягко обняла его за плечи, и он почувствовал тепло её ладоней, нежность прикосновений, которая проникала куда глубже, чем он хотел бы признать.

Она приблизилась к нему так, что их лица оказались совсем рядом, и он встретил её взгляд, впервые не пытаясь отгородиться. Его взгляд на мгновение стал мягче, почти уязвимым, но в этом было и нечто смутно знакомое, то, что он прятал так долго.

— Ты позволишь? — шепнула Нагайна едва слышно. Том, почувствовав её горячее дыхание на своей шее только кивнул, не в силах произнести что-то в ответ. Забыв о своих тревогах, Том потянулся к ней, наслаждаясь её нежными объятиями. Не столько ведомый страстью, сколько тёплым порывом, который он уже разучивался проявлять.

Он провёл ладонью по её щеке, осторожно, словно боялся разрушить это мгновение, затем медленно притянул её ближе, зарываясь в её волосы и вдыхая их тёплый, едва уловимый аромат жасмина. Она прижалась к нему, их тела нашли друг друга, и в этом касании он ощутил ту мягкость, ту непоколебимую преданность, которую так... любил.

— С Днём рождения, Том, — прошептала с нежностью Нагайна.

Её губы коснулись его — сначала осторожно, словно прощупывая границы, но затем их поцелуй стал глубже, чувственней, и вся зима за стенами показалась далёкой, чуждой.

В эту ночь, в этот последний день года, в этой комнате было только тепло: от её дыхания, её прикосновений, её молчаливой преданности.

Но Том так и не рассказал ей всю правду о себе. Он не хотел разрушать этот момент счастья.