Лучшие друзья девушек (джен)

Про старый полуразрушенный особняк на окраине Лондона рассказывали всякое. Рассказывали, как и положено, полушёпотом (зачастую трагическим), драматически округлив глаза, а иной раз — и театрально жестикулируя (в почти всегда неудачных попытках добавить ситуации, как считала Джун, совершенно ненужного пафоса. Ну, или чего там в таких случаях добавляют).

И рассказывали, со скромной точки зрения предпоследней из ныне живущих представительницы обедневшего, но гордого дворянского рода, — полнейшую дичь.

Тут тебе и неупокоенные призраки бывших владельцев, и странные, страшные и необъяснимые явления, и образовавшиеся в результате случаев сомнительной степени несчастности трупы тех несчастных (в количестве тридцати шести штук), коим не хватило мозгов посчастливилось влезть на территорию особняка без разрешения и хайпа ради.

Суеверные (и) конспирологи по классике топили за что угодно, а Джун пока удавалось вовремя одёргивать себя, чтобы не начать поправлять всех и каждого. Мол, не мстительные духи, а задолбавшийся демон, и вообще, шли бы вы все, вприпрыжку поперёк Темзы через Тауэр.

Кстати, познакомились они с Мурмуром на почве горячей любви Джун к фехтованию, а также пламенной, а главное — взаимной, нелюбви её к бабке. Хотя сам Мурмур обычно добавляет в список причин топографический кретинизм в неоперабельной стадии Хоул-младшей, её нездоровую любовь к ещё более нездоровой еде, а также поразительную способность Джун (не вовремя?) заснуть хоть под артиллерийскую канонаду — и уже однажды (в который раз?) убедился, что внешность бывает чертовски обманчивой, получив за свои комментарии от с виду субтильной девчонки леща, который, по его скромным прикидкам, смог бы пробить и стену. (А ещё Джун сказала, что пусть он скажет спасибо, что получил не карасём, и если спросить Мурмура, что тогда удержало его от того, чтобы просто не оторвать ей голову, ответа у него не будет. Но речь сейчас не об этом.)

Как бы то ни было, характер у бабули Розенталь был откровенно говённый — это признавали даже те, кому посчастливилось общаться со старушенцией не дольше пресловутых шести секунд. Сея достопочтенная особа благородных кровей, за глаза прозванная «престарелой гарпией», могла запросто загнобить, затиранить и всякие прочие зловещие «за-», любого потенциального собеседника. Противостоять столь мощному и бескомпромиссному воздействию могли и умели очень немногие. Джун входила в этот список избранных то ли в силу хреновой наследственности (приходясь не очень почтенной даме внучкой — а против генов, как известно, особо не попрёшь), то ли благодаря культивируемому годами общему пофигизму, который к восемнадцати достиг у Джун какого-то уж совсем заоблачного уровня непробиваемости. И, надо отдать должное бабке, она была одной из немногих, кто не просто мог довести Джун до белого каления, но и делал это с достойным лучшего применения упорством и с завидной регулярностью.

Вот и в тот раз, поорав друг на друга до дребезжащих стёкол в соседнем квартале, Хоул, привычно послав родственницу в самые далёкие дали, отправилась успокаиваться — то бишь, искать приключений на филей. Изначально она планировала заехать к сводным брату с сестрой, однако, как это часто бывает в подобных случаях, что-то пошло не так. Стресс, как известно, бывает куда внезапнее лосося в кустах черники, и каждый переживает его внезапный (ха) визит по-разному. Кто-то нервную почву заедает, кто-то запивает, а кто-то, как Джун — засыпает. И она давно уже научилась просто радоваться, что не на ходу. И даже не стоя. А то на первых порах бывали случаи, ага.

Короче говоря, очнувшись аж на конечной станции родного метрополитена, Джун не удивилась от слова совсем. И решила про себя, что, раз дело идёт к ночи, а делать ей всё равно нечего, то не зайти ли ей мимоходом в тот самый недоразвалившийся особнячок, который ей так рекомендовала не родная, но оттого не менее горячо любимая, погрязшая в оккультных практиках по самую кучерявую макушку, старшая сес. И который так удачно расположился в каком-то получасе ходьбы от этого самого метрополитена. И да, под «зайти мимоходом» подразумевалось незаконное проникновение на частную и, вполне вероятно, охраняемую территорию, с последующим ещё более вероятным выносом чего-нибудь эдакого «на долгую память». Чем бы это самое «эдакое» могло быть, Джун на тот момент представляла себе плохо, однако опыт подсказывал, что в старых заброшках всегда можно найти что-то — не обязательно ценное, но безусловно интересное. Если считать забитые всякоразными фигнюшками полку, тумбочку и три из четырёх ящиков рабочего стола за показатель.

Местами перекошенный и основательно проржавевший забор, окружающий территорию, на коей и расползалось на строймат расположилось вальяжно внушительных размеров здание, беззастенчиво причисленное Джун к категории «хибар нищебродских», всем своим разваливающимся видом сподвигал на размышления о тленности бытия, тщетности амбиций и обоснованности стоимости шавермы в соотношении «цена-размер». Про качество, как водится, разговор шёл примерно никогда. По крайней мере, думала Джун, одной рукой придерживая зажатую меж зубов еду, другой цепляясь за ржавые прутья забора и упираясь попутно ногами, не из котят делают, и на том, как говорится, спасибо. Ёще меньше разговор шёл разве что про степень грациозности навыков паркура Джун, но тут уже по совсем другим причинам. Сама Хоул считала, что до вершин мастерства ей, как улитке до вершины горы Фудзи, окружающие с ней не соглашались, однако вслух своего мнения не высказывал никто: Джун на глубоко личные темы говорить не очень-то и любила, а знакомые-друзья-товарищи слишком дорожили запчастями от организма, чтобы получать за неудобные вопросы и нескромные предложения капитальных пиздюлей. По факту же приземление с, на секундочку, двухсполовинойметровой высоты, на процесс пережёвывания еды повлияло, ну совершенно никак, но Джун с фактами соглашалась крайне редко, чтобы обратить на это внимание, в целом и в данном конкретном случае в частности.

Само здание «хибары» при рассмотрении с близкого расстояния умудрялось выглядеть до невозможности уныло и любопытным образом зловеще одновременно. А уж от простого стояния вблизи волосы на затылке становились дыбом, а настрой под действием местных вайбов скатывался в разряд ницшеанского (в простонародье именуемого депрессией). «Вот именно в таких невзрачных развалюхах, — подумала Джун, разглядывая почти что сорванную с петель парадную дверь, меланхолично дожёвывая последний кусок шаурмы и подспудно радуясь, что догадалась взять их ещё пять штук сверху, — по классике среднестатистических трэшаков, ошибочно причисляемых к фильмам ужасов, и располагаются порталы куда-нибудь в Ад».

«Пойти, что ли, проверить…?»

В один день, прекрасный оттого, что, в кои-то веки, это ей удалось вывести старую каргу из себя, а не наоборот, Джун, пребывавшая в превосходнейшем расположении духа, явилась в своё секретное место на окраине Лондона и вдруг поняла, что далеко не всё во вселенной разделяет её хорошее настроение.

Сначала металлические скобы на перекошенной входной двери, колыхаемые отнюдь не лёгким сентябрьским ветерком, весьма ощутимо оцарапали ей предплечье. Следом за этим несколько досок из пола, стоило на них наступить, посчитали своим долгом зарядить ей по коленям, проделав тем самым в её любимых джинсах пару новых дырок и заставив Хоул-младшую, матерясь, выковыривать застрявшие промеж плотных ниток щепки. Затем Джун едва не схлопотала по темечку сначала сорвавшейся с потолка люстрой, потом — потолочной же балкой. О том, что ни та, ни другая не могли прилететь в неё с угла в 45 градусов, Хоул знала точно, ещё из школьного курса физики. А уж когда по дороге в библиотеку она едва не провалилась сквозь, надо признать, изрядно подгнившую, но всё ещё достаточно устойчивую и сравнительно крепкую, лестницу на второй этаж в Ад подвал, уверенность Джун оформилась и укрепилась окончательно.

И в такой ярости Джун Мурмура, надо признать, ещё ни разу не видела.

Вообще, Джун давно уже просекла одну маленькую, вполне себе очевидную, но временами весьма ощутимую на собственной шкуре закономерность: абсолютно любая паранормальная херь, имевшая место происходить в периодически оккупируемой ею «хибаре», целиком и полностью зависит от того, в каком настроении пребывает застрявший в этой самой хибаре демон. Самая упоротая полтергейстщина в особняке начиналась аккурат в тот самый момент, когда Мурмур выходил из себя. Злился он не так, чтобы часто, но, со скромной точки зрения Джун, весьма запоминающимся образом. Сама она никогда его об этом не спрашивала, прекрасно понимая, что в лучшем случае ответа она не дождётся, в худшем же — может за своё чрезмерное любопытство схлопотать леща (ответного — и было у Хоул подозрение, что тоже не карасём), однако же по ряду, так сказать, косвенных улик сделала вывод — за полтора столетия, проведённые в заточении, Мурмур настолько «сроднился» с этим местом, что теперь оно отражает любые поползновения в его настроении, даже если Его Демоническое Темнейшество изволят-с этого не хотеть-с.

(На самом деле, Джун считала это удивительно милым — и искренне надеялась, что Мурмур не умеет читать мысли… или что у него нет привычки читать их без спроса… или, на крайняк, она их думает недостаточно громко — а не то проёб по всем трём фронтам чреват по меньшей мере тем, что ей захочется немножечко утопиться в Темзе, а оно ей надо?).

Так что Джун, несмотря на явное намерение кое-кого таки снабдить её белыми тапками и отправить на ПМЖ в загробное, сделала то, что, как ни странно, получалось у неё лучше всего — то бишь, забив на инстинкт самосохранения и элементарный здравый смысл (про которые, к слову, было у Хоул-младшей подозрение, что их у неё нет), включила суицидника и, широко ухмыльнувшись, с поразительной ловкостью перемахнула через свежеобразованную между ступеньками дыру.

В конце концов, вечер перестал быть томный, ещё толком не начавшись.

В ответ на её, ставшее дежурным «Здорово, дедуль» Джун получила взгляд, полный не особо скрываемого раздражения — и на нём же, как ни странно, дело и закончилось, ибо Мурмур, обнаружившийся в дальнем углу внушительных размеров библиотеки, хоть и не выглядел настроенным, не то, что на дружескую — на беседу в принципе, но и попыток, скажем, испепелить её тоже не предпринимал — он просто сидел на наименее покоцаном из книжных шкафов, молчал и буравил Джун взглядом.

Хоул на это весело ухмыльнулась и тут же поморщилась, неосторожно зацепив ремнём от сумки свежие порезы на руке. А ведь они даже не были глубокими — так, скорее, просто длинные царапины, той категории, что больше зудят и тем самым бесят, чем реально болят. Впрочем, на этот случай Джун подготовилась уже давно. Ещё их первая с Мурмуром встреча ознаменовалась знатным мордобоем, который плавно перерос в театр абсурда и едва не закончился тем, что Хоул, расслабившись, забывшись и заснув на подоконнике в обнимку с талмудом Фиоре, едва не наебнулась задницей со второго этажа прямо в местный палисадник, причём ту его часть, где вот уже полвека наслаждались жизнью, привезённые кем-то из предыдущих владельцев, поистине ужасающие в своей живучести мескали… нетрудно догадаться, что при таком раскладе первым, что Джун притащила в «хибару», стала аптечка, укомплектованная, как не то просто заметил, не то даже пошутил однажды, собственно, комплектовавший её старший сводный брат Джун, на все случаи конца света. Эта самая аптечка дожидалась Джун на облюбованном ею подоконнике — том самом, да-да, — вместе со стопкой книг, которые она присмотрела для домашки по истории.

Крайне недовольное «Тебя здесь быть не должно» застало Джун не врасплох, но где-то на середине изучения крайне увлекательных перипетий Войн роз.

— Тебя, вообще-то, тоже, — несколько отвлечённо парировала Джун, мерно постукивая пальцами по клавишам ноутбука и размышляя над тем, как бы прочитанный ею коротенький абзац растянуть хотя бы на полстраницы печатного текста. Терренс Бут, её университетский преподаватель истории, давно и, как считали многие — если не все, — кто имел сомнительное удовольствие изучать у него предмет, вполне заслуженно имевший репутацию распоследнего говнюка, конченого ублюдка и в целом малоприятного человека, в общении с окружающими оправдывал себя настолько, что гулявшая по универу петиция за его отстранение от должности уже набрала под десяток тысяч подписей — среди которых, согласно упорно курсирующим там же слухам, затесалась и подпись заведующего его собственной кафедры. Однако пока в ректорате предпочитали в упор не замечать данного результата коллективных писательских изысканий, Бут в отместку задавал своим студентам на дом строчить ему километровые простыни сочинений, страниц эдак по двадцать-тридцать минимум. А Мурмур, хоть и не скрывал своего отношения к её гопницкому поведению, но библиотекой — едва ли не единственным местом в особняке, до которого Темнейшеству было хоть какое-то дело, а потому содержавшейся в (почти) образцовом порядке — пользоваться Джун всё-таки разрешил. Чем девушка и пользовалась в свою очередь, совершенно не стесняясь и по полной программе. Единственным минусом в данной ситуации оставалось отсутствие возможности зарядить ноут на месте и, соответственно, необходимость приносить его с собой, полностью заряженным — Мурмур, хоть и относился к результатам НТП с большим интересом, но дать отремонтировать электросеть в особняке (или же сделать это самому — знал и умел он очень и очень многое) почему-то упорно отказывался.

Так что в работе с материалами Джун приходилось совмещать максимум скорости и эффективности — и любые попытки её отвлечь, если не заставляли Хоул-младшую закатывать рукава и раздавать лещей направо и налево, то обостряли в ней язвительность до поистине критических значений.

На ответный же злобный рык, раздавшийся едва ли не прямо у неё над ухом, Джун отреагировала со всей возможной демонстративностью самоубийцы, готового спрыгнуть с крыши Тауэра — то есть, никак.

— Напомни мне, — сухо поинтересовались у неё, — почему ты до сих пор жива и в добром здравии?

— Потому что без меня твоё прозябание на бренной земле станет совсем уж скучным и неинтересным. — На мгновение подняв глаза от текста, Хоул невозмутимо поинтересовалась: — Или, может, ты предпочитаешь прогулки по городу в гордом одиночестве?

Мурмур в ответ ограничился лишь взглядом, достаточно злобным для того, чтобы кто-нибудь по-трусливее сбежал, не оглядываясь — Джун же, довольно осклабившись, снова уткнулась в производимый ею на свет не совсем короткий, но не так, чтобы интересный пересказ событий без-скольких-то-там-столетий-тысячелетней давности. Она прекрасно понимала, что только что, фигурально выражаясь, с грациозностью дрессированного медведя в цирке протопталась по самой больной мозоли Его Темнейшества, однако если ей и было хоть сколько-нибудь стыдно, то это чувство терялось под гнётом необходимости таки сделать домашку. Из двух зол, как известно, выбирают если не меньшее, то хотя бы более предсказуемое, и хоть таким Мурмур Джун определённо не нравился, но ради того, чтобы не пересекаться с Бутом сверх необходимого, Хоул готова стерпеть любой негатив.

Даже такой вот, в прямом смысле — адовый.

На то, чтобы понять, почему это она вдруг проснулась посреди ночи, у Джун ушло секунды три-четыре.

Лениво разлепив один глаз, Хоул, надо сказать, весьма скептически глянула на заглотившую её левую ногу рептилообразную морду. Память услужливо подсказала, что Мурмур ещё в их первую встречу называл этих кренделей Сталкерами, однако на данный момент от этой информации Джун было ни холодно, ни жарко. Куда полезнее для её текущей ситуации было наличие того, что Хоул-младшая полунасмешливо, полусерьёзно именовала «главным средством в борьбе с паразитами», в пределах её досягаемости. Сталкер же, по счастью, хоть и не очень крепко сжимал челюсти — то ли потому, что пока просто приценивался к будущей закуске, то ли берца Джун была крайне гадкой даже по чертячьим меркам, не пришлась ему по вкусу и он обдумывал, что ему в данном случае делать, — но был, по всей видимости, настолько увлечён процессом, что до последнего не замечал, так сказать, неминуемого (а по простому — пиздеца) — то бишь, того, как данное «средство» сначала перекочевало в руки Джун, а затем со всей возможной внезапностью прилетело прямиком ему в тыковку.

Первый удар пришёлся Сталкеру в ухо. Удивлённо крякнув, тварь от неожиданности выпустила из пасти ногу с берцей и с рыком, равно злобным и недоумённым, укатилась в сторону. Джун же, совершенно не растерявшись, бодро подскочила с подоконника, на котором её — снова! — угораздило заснуть, и ринулась следом. Удары второй, третий и четвёртый пришлись аккурат по темечку. Пятый, как решила Джун, придирчиво ткнув орудием не подававшее признаков жизни четвероногое демоническое мясо, был определённо лишним.

Шумно выдохнув, Джун принялась осматривать своё оружие. Как это ни парадоксально, им оказалась бита для крикета. Найденную ещё в первое посещение Джун заброшенного особняка в куче строительного мусора, её украшали многочисленные сколы, трещины и сделанные уже облупившейся, но ещё различимой краской надписи «брокер опять зажилил чаевые» и «жирный ублюдок, верни мою кофеварку!!», происхождение, смысл и то, каким образом они поместились на достаточно ограниченной по размерам поверхности, коих пополнило вселенский список неразрешимых загадок истории. Несмотря на всё это, бита всё же умудрялась выглядеть в разы новее разбросанного тут и там мусора и была настолько неубиваемой, что Мурмур уже не раз грозился выкинуть «эту гадость» куда подальше — чем лишь подчёркивал в глазах Джун необходимость всенепременно иметь эту хрень штуку при себе во время «экскурсий» по «хибаре». Не батин же полуторник таскать с собой каждый раз, в самом-то деле. Сей артефакт, хоть и являл собой апогей немеряной и невъебенной крутизны, но в то же время был достаточно громоздким в обиходе — не говоря уже о том, что спрятать такую вещь от посторонних глаз не представлялось возможным в принципе. Хоть Джун и оправдывала перед зеваками наличие раритета нуждами косплея, взгляды косые она ловила регулярно. Особенно часто — вечером в метро.

Да и каждый раз объяснять Трэвису, почему холимое и лелеемое им наследие предков каждый раз оказывается заляпано непонятной дурно пахнущей буро-зелёной жижей, Джун хотелось не особо.

Придирчиво оглядев биту в последний раз, Джун переключила внимание на берцу… и с прискорбием вынуждена была признать, что объяснять, почему она всё время ходит в дырявой обуви и все карманные деньги уходят, если не на шаурму, то на капремонт гардероба, ей хочется ещё меньше.

«Ну жеж бля», — с известной долей меланхолии подумала Джун, ощутив на себе взгляд, уровень ехидства в котором чувствовался даже через затылок, — «аж два раза». — Не отрываясь от изучения своей многострадальной обуви и даже не обернувшись, Хоул-младшая демонстративно показала ехидствующему снобу средний палец. Чем заработала вполне себе угрожающий, даром что смешок.

Показываться ей на глаза Мурмур предусмотрительно не стал.

Что ж, подумала Джун не без злорадства, она ведь ему уже говорила, и не раз. Выкидывать эту хрень она не собирается.