Корво придёт за тобой! (джен)

— Мам, а мам?

— Что тебе, милая?

— Мам, а тебе нравится Корво?

Просто, по-домашнему одетая женщина, чьи портреты неизменно изображают её в королевских шелках и тяжёлой короне, розовеет от смущения.

— Да, конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Я видела, как вы целовались за портьерой на втором этаже!

— Тише, дочка, тише! Это не нужно никому знать!

— А почему тише? Ты же — императрица!

Лицо матери становится грустным.

— Императрица, увы, не всесильна. Когда-нибудь ты сама это поймёшь. Когда сама станешь императрицей.

— Тогда я издам закон, чтоб императрице было можно всё! И буду целоваться с Корво где хочу!

С губ Джессамины срывается короткий смешок.

— Нет, вот этого ты делать не будешь. Дочери нельзя целоваться со своим отцом.

— Ну вот, — Эмили надувается и становится похожа на обиженного котёнка. — Целоваться с папой нельзя и папой называть тоже…

— Императрица не всесильна, — со вздохом повторяет Джессамина глядя сквозь дочь в ведомые ей одной дали. — Принцесса — тем более. Может, потом… А теперь, моя дорогая, иди и поиграй. Мне нужно всё-таки сегодня прочесть эти документы.

— Тогда я поиграю с Корво? — веселеет дочь. — В кровожадных пиратов и похищенную принцессу! Гвардейцы будут пиратами, а я — похищенной принцессой, и он меня спасёт. Ведь спасёт, правда же?

Джессамина явно хочет сказать, чтоб Её Шаловливое Высочество не отвлекала людей от несения службы, но голос совести напоминает, что раз ей некогда самой развлекать ребёнка, то… И она со вздохом смиряется.

— Правда, — Джессамина ласково гладит дочь по голове. — Конечно, спасёт. Корво обязательно придёт за тобой. Отыщет, где бы ты ни была. И горе тому, кто встанет у него на пути!

* * *

— Раз-два, Корво придёт за тобой!

Дануолл мрачен и сер. И дело вовсе не наводнивших его улицы крысах и плакальщиках. Наверное, действительно не в них. Наверное, таким он был всегда. Когда-то Эмили засмеялась бы над тем, кто описал её родной город таким — серые крыши, серые стены, серая пелена тумана и серые люди на улицах, не считая серых крыс. Но это было давно. Полгода назад. С тех пор она здорово повзрослела. Или поумнела. В достаточной мере, чтобы понять: светлый и уютный дворец с ухоженным садом — это ещё не вся столица, а лощёные придворные — не весь народ. Трудно не поумнеть, если повидать за полгода столько таких мест в этом городе, мест страшных и пугающих, каких она себе и представить не могла. И трудно не повзрослеть, оставшись без ласковых маминых рук, оказавшись вырванной из дворца, где каждый норовил угодить Её Высочеству.

— Три-четыре, и расстанешься ты с головой!

Дануолл тонет в страхе. Этот страх во всём, буквально во всём. В железном лязге вышагивающих по улицам толлбоев. В пронзительном, проникающем даже через надвинутую на голову подушку стоне плакальщиков. В писке копошащихся в мусорных кучах крыс. В затравленных взглядах людей, спешащих побыстрее прошмыгнуть по улице и спрятаться в безопасности своего жилища… чаще всего — мнимой. В молитвах то Семи запретам, то — Чужому. В нервозности стражников, судорожно сжимающих в потных ладонях рукояти клинков и пистолетов, пристально вглядывающихся в любую тень. В пьяных разговорах посетителей «Золотой кошки», пытающихся утопить в вине и разврате свой ужас. И, конечно, в слухах. В слухах об убийце в ужасной уродливой маске, что возникает и исчезает в тенях. Эмили уверена, что это — Корво. Который непременно придёт и заберёт её отсюда. Что он приближается. И когда он придёт, все, кто посмел с ней так обращаться, горько об этом пожалеют!

— Пять-шесть, оглянись — вдруг он уже здесь!

В «Золотой кошке» скучно, особенно теперь. Раньше Эмили находила развлечение в разговорах работающих здесь девочек, в тайном хищении фруктов из расставленных там и сям ваз, в случайно обнаруженной и припрятанной книге с картинками, от которых жаром обдаёт лицо и уши, а в голове невольно крутится мысль: «А мама с папой тоже так делали?» Но это было раньше — мадам Пруденция не любит строптивых детей. После третьей попытки Эмили сбежать тощая высохшая карга с невыносимо желчным лицом заперла девочку в этой провонявшей каморке, в какой в Башне Дануолла постеснялись бы поселить даже истопника. Отсюда уже не сбежишь — одно окно, забранное достаточно частой решёткой, чтобы не пролез даже ребёнок, одна дверь на замке, которая открывается только для того, чтобы хмурый неразговорчивый мистер Уайт поставил на пол поднос с едой, или вынес ночной горшок. Однажды Эмили попыталась выскочить из комнаты, но лишь разбила нос о проворно захлопнутую угрюмым дворником дверь. Капающая кровь смешалась с капающими слезами, и тогда в порыве отчаяния девочка, которая уже и в мыслях перестала называть себя принцессой, взяла острую щепку и, обмакивая в красные кляксы, написала на клочке бумаги:

«Корво, мне так грустно. Говорят, что ты тоже умер, как мама, но я не верю. Я решила отправить это письмо в бутылке по реке. Здесь так странно и страшно. Мне не нравится. Забери меня отсюда, если можешь».

Записка в найденной в углу бутылке отправилась в реку. Крик о помощи отчаявшегося одинокого ребёнка. Эмили прекрасно понимает, сколь ничтожна вероятность, что Корво придёт в голову глупость вылавливать из волн Рейхенвейна мусор. Но вдруг… А пока ей остаётся лишь сидеть у окна и слушать даже сюда доносящуюся бунтарскую песенку уличных мальчишек:

Раз-два, Корво придёт за тобой!

Три-четыре, и расстанешься ты с головой!

Пять-шесть, оглянись — вдруг он уже здесь!

Эмили очень хочется узнать, что же дальше, но обычно на этой строчке раздаются свистки и злобные вопли стражников, и азартные крики разбегающихся пацанов. Но девочка не теряет надежды, вслушиваясь в шум большого города и повторяя про себя первую строчку, так похожую на те слова, что однажды сказала ей мать: «Корво придёт за тобой». И она верит в это всем сердцем. Настолько, что даже не удивляется, когда открывается дверь и на пороге появляется зловещий тёмный силуэт в длинной куртке c капюшоном, под которым острыми гранями поблёскивает жуткая маска. Рука в перчатке поднимается вверх, и из-под маски показывается лицо Корво. Небритый, с ввалившимися щеками и глубоко залёгшими под глазами тенями, но это он. Живой. И Эмили, давя радостный визг, бросается ему на шею. Корво пришёл за ней, и теперь всё будет хорошо!

* * *

— Семь-восемь, зарежет тебя и имя не спросит!

Какое-то время и впрямь всё идёт хорошо. «Пёсья яма» совсем не похожа на «Золотую кошку», и здесь уж точно никому не приходит в голову мысль запереть Эмили в вонючей каморке, а ей — убежать куда глядят глаза. Для неё постоянно находится какое-то занятие, даже если это — скучные уроки Каллисты. К счастью, Каллистой мир не заканчивается. За день Эмили успевает побывать у старого Сэма, выслушать очередную историю из его богатой на события жизни и получить обещание сделать для неё ножик с рукояткой, обтянутой кожей миноги, поторчать в мастерской Пьеро, разглядывая его замысловатые изделия, пообщаться с запертым в клетке Соколовым и, конечно, посидеть в комнате отца, разумеется, когда он не уходит на очередное задание. За множеством впечатлений и дел невольно тускнеют, блекнут, отступают воспоминания о жизни в Башне, об убийстве матери, о прозябании в грязном борделе. Да, какое-то время и впрямь всё идёт хорошо. Настолько, что Эмили невольно забывает простую истину: жизнь не бывает сплошной белой полосой, и за ней всегда идёт чёрная.

Однажды в её комнату буквально врывается Хевлок, хватает за руку и без всяких объяснений тащит девочку за собой. Паб, тёплая и уютная «Пёсья яма», в котором Эмили вновь почувствовала себя счастливой, разом превратился в чужое, холодное место. И очень опасное, понимает она, когда видит во дворе трупы. И если высокомерного надутого Уоллеса ей не очень жаль, то добрую Лидию… Погоревать о служанке, никогда не забывавшей подсунуть Эмили что-нибудь вкусное, ей не дают. Не говоря ни слова Хевлок заталкивает девочку в лодку, где уже сидят надутый Пендлтон и напыщенный Мартин. Ей не дают ни проститься с Каллистой, ни увидеться с отцом. И когда на вершине маяка сидящая в просторной, светлой, но опять запертой комнате Эмили подслушивает громогласную речь адмирала, грезящего о десяти годах в качестве регента, она понимает, что это — заговор внутри заговора. И остаётся надеяться, что хотя бы Каллиста и Корво живы — она ведь сильно повзрослела за эти полгода. Достаточно, чтобы понимать: заговор, это — кровь, смерть и предательство. Да, остаётся только надеяться. И заглянувшего к ней Хевлока встречает беспрерывно повторяющееся:

— Корво придёт за тобой!

Хевлок хохочет: Корво не придёт, Корво мёртв!

— Врёшь! — безапелляционно заявляет Эмили. — Врёшь! Корво придёт за тобой! Корво придёт за тобой! Корво придёт за тобой!

От гнева Хевлок темнеет лицом, заносит тяжёлую руку, но, словно на стену, натыкается на взгляд девочки и останавливается. Её злые глазёнки направлены на Хевлока, словно дула заряженных пистолетов, а из рта непрерывно летят как пули одни и те же слова:

— Корво придёт за тобой! Корво придёт за тобой!

И адмирал позорно спасается бегством, но даже из-за захлопнутой двери доносится:

— И расстанешься ты с головой! Зарежет тебя и имя не спросит! Оглянись, вдруг он уже здесь! Корво придёт за тобой, Корво придёт, Корво придёт!

Эти слова как заклинание, как злые чары. Эмили встречает ими Хевлока, когда бы тот ни заглянул в комнату — утром, днём, вечером.

— Корво придёт за тобой!

И Корво пришёл.

* * *

— Папочка! Ты пришёл пожелать мне спокойной ночи?

— Разумеется, Ваше Величество. Хотя стоило бы Вас отшлёпать!

— Моё величество шлёпать нельзя! А за что?

— А зачем ты напугала виконта Рейнольдса?

— А зачем он назвал тебя неотёсанным серконцем? И я его не пугала, я всего лишь сказала: «Корво придёт за тобой!»

— А виконт шарахнулся, упал и сломал руку.

— Но ведь так смешно было, когда он кинулся наутёк! Ай!

— Значит, смешно?

— Ну нельзя же шлёпать целую императрицу!

— А вредную непослушную дочь можно?

— Дочь можно… Ай! Я больше не буду!

— Не будешь?

— Наверное… Пап, а пап! А я придумала окончание для той считалочки. Девять-десять, не боятся Корво дети!

— А детям-то чего меня бояться?

— А виконтам?

— Наверное, у виконта совесть не очень чиста…

— Ага-ага! Корво придёт за ним!

— Как знать… А теперь даже императрицам пора спать!

-Обними меня, папочка!

Ткнувшись губами в колючую щёку отца, маленькая императрица откидывается на подушки.

— Спокойной ночи, папа!

— Спокойной ночи, малышка.

И когда за отцом тихо закрывается дверь спальни, Эмили тихонько, со злой улыбкой на губах шепчет:

— Корво придёт за тобой! Бедный виконт. Корво придёт…

Корво придёт за тобой! Эти слова, вера в то, что отец придёт и спасёт, помогали ей держаться после смерти матери, во время заключения в борделе и даже в тот момент, когда она на кончиках пальцев висела над пропастью. Будут помогать и в будущем, спасать от бесящей её тупости чиновников, неимоверно раздражающего лизоблюдства придворных, назойливости министров. Эти слова и знание, что в любой момент за спиной почувствуется успокаивающее присутствие отца, повеет ставшими привычными и родными запахами стали, пороха, оружейного масла, а затем на голову опустится жёсткая, намозоленная рукоятями оружия ладонь, и можно будет повернуться, уткнуться лицом в плотную ткань мундира и немножко поплакать. И потому в самые тяжёлые моменты жизни Эмили раз за разом повторяет про себя: «Корво придёт за тобой!» И жить становится легче. Пока однажды, много лет спустя, Эмили не проснётся в тесной каютке на борту старого парохода, и не удивится, насколько пусто звучит привычная, должная дарить покой фраза. Магия слов ушла, отец обращён в камень, и впервые за долгие годы Эмили осталась одна. Корво не придёт, зови — не зови. И ей придётся справляться самой. Но это будет уже совсем другая история.