Звезды и камни (джен)

— Простите мою дерзость, но вам нужно быть осторожнее, ваше высочество! — Жак де Келюс, читавший Генриху Анжуйскому книгу, вдруг отложил ее, опустился перед полулежащим в походном кресле принцем на колени и поправил сбившуюся повязку на руке. — Вы слишком рискуете. Никто не сможет дать вам слово, что ничего подобного больше не повторится.

— О чем ты? — Генрих вынырнул из красочной картины, созданной его воображением. Именно поэтому он так любил, когда ему читал именно Келюс. Его голос и интонации легко позволяли представить каждое слово, и повествование затягивало в себя еще сильнее. А сегодня даже более обычного: история царя Александра завораживала и заставляла стремиться к большему.

— Монсеньор, вы слишком демонстрируете свою смелость, — Келюс приложился щекой к ладони Генриха и поцеловал. — А ведь даже здесь, в вашем военном лагере, не все столь благополучно, как хотелось бы.

— Я знаю, Жаке, — история создания нового мира растворилась, когда реальность обступила герцога Анжуйского со всех сторон. — Но сейчас действовать по-другому невозможно. Мои друзья, а в особенности мои враги, должны знать, что я не сверну с пути к намеченной цели. И совершенно не имеет значения, что я обо всем на самом деле думаю. А ведь это бесцельное стояние угнетает меня! — Генрих вздрогнул. — Осада этого проклятого города длится уже почти шесть месяцев, но мы не продвинулись к победе ни на шаг. Ларошельцы скоро будут поедать друг друга, но для нас и это не победа, а лишь очередное досадное недоразумение. Потому что и в этом случае сдаваться город не намерен даже после блокады их с воды и ухода английской эскадры. Я не знаю, чего мне хочется больше, — восхищаться стойкостью жителей Ла-Рошели или проклинать их за нее же, поскольку именно она не дает мне двигаться дальше.

— Ваше высочество, — Келюс вздохнул и, немного помолчав, вдруг проговорил: — Давайте прогуляемся? Сегодня чудесная прохладная ночь. Столько звезд на небе я уже давно не видел. Возможно, если рассказать им свои сокровенные желания, они помогут. Давайте найдем самую яркую звезду! Кто знает, что случится, если ей высказать все то, что лежит на сердце?

— Ты по-прежнему веришь в эти истории? — Генрих взъерошил Келюсу волосы. — Я уже давно разучился это делать. Наверное, в детстве мы все верим в чудеса.

— Разве церковь не считает чудеса одним из проявлений божественной воли?

— Это совсем другое, — Генрих поднялся и потянул за собой все еще сидящего перед ним Келюса. — Чудеса в детстве — это просто вера. Не в божественное проведение. А в то, что мир чудесен сам по себе и в каждой капле дождя можно разглядеть целую вселенную.

— Монсеньор?

— Знаю, если бы меня кто-то сейчас услышал, то не миновать осуждения и покаяния, но это не отменяет того, что, будучи детьми, мы видим мир по-иному. Вот только насладиться по-настоящему тем ярким миром суждено далеко не каждому. Мне бог отпустил на подобное очень мало времени. — Генрих помолчал. — Я не хочу возвращаться в мир желаний и звезд. Слишком больно вспоминать, что в нем нельзя остаться. И ты прав — не нужно больше думать о том, чего мы не в силах сделать. А следует насладиться ночной прохладой и несколько остудить разум от единообразия и скуки.

Келюс придирчиво осмотрел повязку на руке герцога, помог Генриху накинуть плащ, протянул перчатки и распахнул полог шатра.

— Здесь действительно тихо, — несколько удивленно произнес герцог Анжуйский, вдыхая терпкий и прохладный, а точнее, даже холодный воздух.

Они расположились неподалеку от внутреннего бруствера. С одной стороны их защищала насыпь, с другой — сложенные мешки с песком. Совсем рядом шумела листвой небольшая рощица, которую герцог запретил вырубать, поскольку она отлично заслоняла от разведчиков из Ла-Рошели палатку с самым большим запасом пороха, которой придали жилой вид. Даже стражники находились внутри, чтобы не привлекать внимания. Но злые языки шептали, что деревья не вырубили лишь потому, что герцог предпочитал именно в этой роще отдыхать после штурмов и боевых будней. Генрих Гиз лишь насмешливо ухмылялся своему брату, видя, как герцог Анжуйский рассматривает кусты с цветами какого-то невероятно белого цвета. А вот Наваррец и сам был не против посидеть в тени подальше от всех сразу. Однажды, столкнувшись возле самого большого дерева, герцог Анжуйский и король Наваррский молча посмотрели друг на друга, потом рассмеялись и разошлись в разные стороны рощи. Герцог Алансонский после этого события очень долго писал письмо, отправленное следующим утром с гонцом в Париж.

После того, как роща приглянулась герцогу, неподалеку всегда находился усиленный караул и очень часто там появлялся Луи де Беранже, возглавляющий личную охрану принца. Но сейчас рядом никого не было. Лишь на внешней линии оборонительных сооружений ходили караулы. Никому в крепости не могло и в голову прийти, что командующий королевской армией будет прогуливаться ночами да еще и без многочисленной охраны.

— Мне кажется, что тишина вот-вот затянет меня в свои сети, — словно с удивлением проговорил Генрих. — Обычно, кроме как после артиллерии, ее невозможно услышать: слишком много людей говорят одновременно. Перепроверяются диспозиция и численность наших и чужих сил. Собираются советы. Обсуждаются успехи и, гораздо чаще, — неудачи. Происходят ссоры и примирения. А постоянные распри при моем военном дворе вызывают у меня еще больше недовольства, чем в Париже при королевском у моего брата. Я разучился видеть искренность. Только ты и твои друзья скрашиваете мне одиночество.

— Когда возвратится господин Ле Га? — Келюс улыбнулся. — Очень непривычно без его постоянного присутствия последние дни. Порой мне кажется, что он может занять все пространство, стоит ему только появиться, и поэтому сейчас все испытывают определенного рода одиночество. А еще он великолепный учитель, недаром Колетт так стремится перенять некоторые его фехтовальные приемы, хотя из всех нас он наименее склонен к подобному времяпрепровождению. Я никогда не видел, чтобы мой кузен с кем-то по-настоящему ссорился.

— Чего не скажешь о тебе, мой дорогой, — Генрих улыбнулся, а Келюс покраснел. — И дело ведь уже не ограничивается приближенными моего младшего брата, мимо которых ты всегда проходишь так, что они боятся даже вдохнуть воздуха в твоем присутствии. Но с некоторых пор твой взгляд направлен не только в сторону герцога Алансонского.

— Простите, монсеньор, но я не могу пройти мимо лицемеров, которые и сейчас только пытаются сделать вид, что верны вам, а на самом деле, выстрелив вам в живот, с удовольствием смотрели бы, как вы умираете в муках. Почти все они считают вас одним из главных виновников событий августовской ночи, и некоторые не стесняются говорить об этом вслух в моем присутствии. Вас ненавидят больше, чем герцога Гиза, монсеньор. Больше, чем короля и королеву.

— Они приняли новую веру, Жаке. Они сражаются на моей стороне.

— А сами только и мечтают убраться отсюда в свои горы или уплыть в Англию. И первым — Конде.

— Ты слишком категоричен для своего возраста. Но к сожалению, ты, несомненно, прав. Я люблю короля Наваррского, но это не отменяет вероятность того, что он сбежит при первой же возможности, если таковая представится. Не говоря уже о моем дорогом брате, который только и ждет, чтобы ударить меня в спину по воле моей же собственной сестры.

— Монсеньор, вы уверены, что я могу слушать вас?

— Я доверяю тебе. Я доверяю твоим друзьям. К тому же взаимоотношения в нашей семье, увы, но известны гораздо большему количеству придворных, чем хотелось бы мне, а порой и Алансону с Маргаритой. Но им обоим я бы не доверил даже самую малую и бесполезную тайну. Потому что и минуты не пройдет, как она станет известна всем, и не только при французском дворе. А еще ты слишком близок к Беранже, и он тебе доверяет. Так что не сомневаюсь, что, оставляя во главе моей охраны, он посвятил тебя во многое. Ведь так? Ты знаешь намного больше, чем хочешь мне показать, мой милый Жаке.

— Я не считаю верным обсуждать вслух то, что может ранить вас, монсеньор.

— Чем больше я узнаю тебя, тем более рад, что однажды мы встретились, — Генрих на мгновение прижал Келюса к себе и поцеловал в лоб.

— Ваше высочество, что вы делаете? — Келюс изумленно отступил, как только герцог Анжуйский его отпустил.

— Здесь я понял, что жизнь может быть очень коротка и следует делать то, что очень хочется, не откладывая. Ведь потом может недостать времени, сил или самой жизни. Порой событие, кажущееся несущественным, может навсегда изменить все вокруг. Некоторые обстоятельства нельзя контролировать, и всегда может найтись сила, которая окажется больше твоей собственной. Таков порядок вещей, но не всякий готов с ним смириться.

— Поэтому легче упредить вероятные трудности, чем после бороться с их последствиями?

— Именно поэтому, — Генрих улыбнулся, — Беранже на несколько дней покинул лагерь. Он повез письмо королеве, но на самом деле мне необходимо знать, что происходит в Париже и откуда можно ждать очередного удара. Алансон здесь, но моя дорогая сестра вряд ли оставит нашего брата без советов, хотя ему и без нее приходит в голову множество мыслей по моему устранению. Он постоянно в чем-то замешан, и с каждым днем мне все труднее понять, куда его могут завести амбициозные планы. Маргарита пытается контролировать и своего мужа, но у моего кузена, к счастью, имеется своя голова на плечах. Но вот этого я не могу сказать о другом моем кузене: Генрих Гиз тоже мечтает взлететь повыше, и за ним тоже стоит его сестра. Я никогда не думал, что между врагами будет столько единодушия. Впрочем, мой брат всегда может развернуться к Гизам лицом. А я устал от постоянных войн вокруг меня, Жаке. Именно поэтому мне хочется видеть рядом с собой людей, которые умеют улыбаться и не ставят своей целью победить меня любой ценой. Даже здесь, под стенами этой проклятой крепости, я хочу жить, а не быть мишенью.

— Мы защитим вас от любой опасности, монсеньор! — Келюс уже сам приблизился к Генриху и вдохнул аромат его духов. — Я погибну ради вас.

— Лучше живи ради меня, — Генрих улыбнулся. — Посмотри, как ярко светят звезды. Луна прячется за облаками, и это придает звездному небу еще больше очарования. В такие моменты я готов забыть обо всем плохом. Воспоминания приходят чередой. Иногда счастливые, иногда горькие, но они все — часть меня. А сейчас давай просто посидим и послушаем тишину. Это теперь так редко бывает. Мгновения, когда можно раствориться в тишине, почувствовать ее силу, поразмышлять обо всем и ни о чем.

Келюс лишь молча кивнул в ответ. Еще совсем недавно он и не думал, что окажется не просто в свите герцога Анжуйского, но и станет рядом с ним настолько близко. Еще не прошло и года, а жизнь сына Антуана де Леви, сенешаля Руэрга, поменялась так сильно, будто его затянуло в зеркальную поверхность омута в родном поместье. С детства юный Жак любил сидеть рядом с озером и размышлять, насколько другой должна быть жизнь под зеркальной гладью. Со временем на подобное стало не хватать времени. Отец вовсе не хотел, чтобы его сын всю жизнь провел, помогая ему в его делах, которых всегда было предостаточно. Но и отправлять юного Жака ко двору Карла IX умный и проницательный сеньор Келюс не хотел. Двор короля не слишком способствовал возвышению молодого знатного дворянина из земель, входящих во владения герцога Анжуйского, о чьих непростых взаимоотношениях с королем было довольно хорошо известно. Не одобрял Антуан де Леви и своего родственника Эбрара, отправившего старшего сына на службу младшему брату короля, герцогу Алансонскому. Пока же Антуан де Леви размышлял о будущей карьере своего сына, вмешался случай: в Париже, куда отец отправил юного Жака с важными вестями, тот познакомился со своим сеньором. Герцог Анжуйский, к которому на аудиенцию вместо короля попал Жак де Келюс, произвел на него такое впечатление, что Келюсу показалось, что зеркальная гладь озера наконец-то решилась раскрыть свою главную тайну перед юным лангедокским дворянином, показав во всей красоте одного из своих зеркальных людей.

Генрих Анжуйский даже среди плеяды блестящих придворных Лувра выделялся настолько сильно, что это пугало. И дело было не только в ярком, усыпанном драгоценностями наряде или несколько высокомерном виде, от которого при личной встрече с Келюсом не осталось и следа. Юного дворянина прежде всего поразила искренность герцога, с которой, внимательно прочитав письмо, тот расспрашивал не только о его содержимом, но и о самом Келюсе, о Руэрге, о будущих планах и мечтах. Келюс, всегда с легкостью чувствовавший фальшь, не увидел и следа ее присутствия. А когда Генрих улыбнулся Келюсу на прощание, тот уже твердо для себя решил, что его жизнь, шпага, умения и все, что только он может предложить своему господину, навсегда будут принадлежать герцогу Анжуйскому. О чем и объявил отцу по возвращении домой. А уже через месяц оказался в свите брата короля.

Именно там Келюс и познакомился с бесстрашным и преданным герцогу до самозабвения Луи де Беранже, сеньором дю Га. Капитан личной охраны принца, бретер, любимец придворных дам и умный ловкий царедворец, умеющий разобраться в любой, даже самой запутанной интриге, сеньор Ле Га, как его называли при дворе, умел воевать одновременно не только на фронте военных действий, но и в залах Лувра, подмечая любую мелочь, что может привести к угрозе для его обожаемого герцога. У него были могущественные друзья и не менее могущественные враги, но это, казалось, его совершенно не волновало. Сеньор Ле Га восхищал Келюса, и это не прошло незамеченным. Уже совсем скоро Келюс вошел в число друзей Ле Га, а Генрих, любивший, когда вокруг него царили мир и покой, был очень доволен, что в среде его друзей царят дружба и доброжелательство. Еще через несколько месяцев в свиту Генриха перешел и двоюродный брат Келюса Анри де Сен-Сюльпис. Вопреки воле своего отца, Анри предпочел служить другому брату короля. Колетт, как прозвал Анри герцог Анжуйский, тоже сумел заинтересовать сеньора Ле Га, постоянно практикуя с ним фехтование, а также размышляя обо всем, что может прийти в голову. Иногда было очень интересно слушать их словесные баталии перед настоящим боем. И именно Колетта, еще не оправившегося от гибели младшего брата в одном из неудачных штурмов Ла-Рошели, Ле Га взял с собой в Париж, неожиданно для всех объявив перед отъездом, что свои обязанности по личной охране герцога Анжуйского он передает Келюсу.

Если Генрих и был удивлен, то не подал виду. Да и не до удивлений было. Осада по-прежнему не приносила ни единого шанса на быструю победу. Последний штурм тоже не принес успеха. Даже наоборот: Генриха, который оказался слишком близко к стенам Ла-Рошели, узнали. Келюс успел увести его с линии огня, но осколки от каменных укреплений попали в руку и спину. Келюс, вслед за Ле Га, был уверен, что однажды такое произойдет: Генрих Анжуйский никогда не прятался, часто оказывался на самых трудных участках, однажды провел во рву совсем рядом с одним из бастионов почти весь день, и лишь чудом его не сумели разглядеть со стен. Но удача не могла длиться вечно, и уже при следующем штурме нашелся тот, кто узнал герцога. Но на просьбы быть осторожнее герцог только недовольно качал головой, и в следующий штурм все повторялось. Телохранителям герцога всего и оставалось, что внимательно следить и быть всегда рядом с Генрихом, прикрывая его не только от осажденных, но и от тех, кто мог выстрелить Анжу в спину. А такие люди, как был уверен Ле Га, в лагере герцога были. Военные действия — это всегда чудесная возможность избавиться от неудобного соперника. Смерть Франсуа де Гиза, пожалуй, была самым ярким примером верности подобного суждения. Именно поэтому Генриха никогда не оставляли одного; даже когда он спал, кто-то находился в непосредственной близости к нему. А сам Жак де Келюс, оказавшись сначала при дворе герцога Анжуйского, а потом и на поле военных действий, очень быстро научился делить всех на друзей и врагов.

— Пойдем, Жаке, — голос Генриха выдернул Келюса из размышлений. — Завтра утром я собираю совет, нужно принять решение относительно дальнейших действий и понять, как следует поступить, когда подойдут швейцарцы. Возможно, мы все же сумеем найти выход и наконец-то закончить победой осаду. А если нет...

— Монсеньор? — Келюс вздрогнул, разглядев при неверном свете звезд жесткое и совсем непривычное выражение на красивом лице Генриха, которому больше шла улыбка, чем жестокость.

— Если нет, то пусть ларошельцы умирают с голоду. Мне станет все равно, сколько придется ждать, если очередной штурм этой проклятой крепости не принесет мне победы. Пусть пожинают плоды своей стойкости, исполняют собственные обещания и умирают во имя своей веры, ведь их лидеры всегда противопоставляют гугенотскую готовность умереть и отречься от всех земных радостей католической трусости и любви к роскоши. Так или иначе, но в этой схватке выиграю я.

— Принесет ли вам такое решение мир в душу? — Келюс физически ощутил, как непросто было Генриху сделать подобный выбор. Ведь наверняка сейчас перед его глазами стоят залитые кровью улицы Парижа и Сена, наполненная трупами единоверцев тех людей, что сейчас прячутся за каменными стенами Ла-Рошели.

— Мне принесет покой то, что я выполню волю короля и вернусь с победой! — глаза герцога блестели, а губы кривились в холодной ироничной улыбке. — Это мой долг как преданного вассала моего короля. И если звезды, что сейчас так ярко сияют на этом черном небосклоне, действительно исполняют желания, то им стоит подумать, какое из моих следует выполнить в первую очередь. Идем, — голос Генриха стал привычно мягким, когда он перевел взгляд с неба на Келюса. — Мы все нуждаемся в отдыхе.

Генрих, взглянув еще раз на небо, усыпанное звездной россыпью, встал и направился в сторону своего шатра. Келюс пошел следом, но уже через мгновение бросился вперед, заметив, как к герцогу из темноты решительно направилась фигура, закутанная в плащ. После недолгой схватки Келюс повалил незнакомца на землю, а изумленный Генрих застыл на месте, выхватив из-за спины кинжал и в свете наконец-то вышедшей из-за туч Луны напоминая статую.

— Леви! Я не собираюсь причинять вред! Монсеньор, простите, что появился так внезапно!

Келюс, узнав голос, отпустил незнакомца, поднялся сам и помог встать ему.

— Кузен?

— Я заблудился в этих чертовых палатках. Они похожи друг на друга, как виноградники в Беарне!

— Что побудило вас бегать по ночам по лагерю? — Генрих Анжуйский внимательно рассматривал короля Наваррского, что-то ищущего на земле.

— Я искал вас, монсеньор! — король Наваррский выдохнул, когда очень удивленный Келюс протянул ему золотую цепь с изумрудом. — Гийом сказал, что вы решили самостоятельно проверить караулы. Должен согласиться, что это лучшее лекарство от бессонницы. И я принялся вас разыскивать. Мое дело не терпит отлагательств! Уже отчаявшись, я вспомнил про рощу. Вот только совсем позабыл, как подозрительно я буду выглядеть. Но сейчас я даже рад, что застал вас именно здесь. Мы можем поговорить, не опасаясь чужих ушей.

— Не понимаю вас, кузен, — Генрих вложил кинжал обратно в ножны, но все еще хмурился. — Признаюсь, я люблю вашу тягу к сюрпризам и неожиданностям, но именно сейчас крайне не расположен к подобному времяпрепровождению.

— Монсеньор! Выслушайте меня. Я и без того молчал так долго, как мог. Пусть и по причине, не годящейся для оправданий.

— О чем вы?

— Я сомневаюсь, что вы захотели бы меня слушать, если бы я однажды подошел к вам и сказал, что мой разум меня покинул, что мир вокруг меня больше напоминает сон, а не реальность, а сам я мечтаю о том, чтобы в меня попала шальная пуля, лишь бы выбраться из подобного состояния. После сидения на одном и том же месте, не двигаясь ни вперед, ни назад, можно в каждом шорохе листьев слышать странные голоса и легко увериться, что все вокруг сошли с ума вместе со мной.

— Вы намерены и далее говорить загадками?

— У меня из полка исчезают дворяне! — Наваррский чуть ли не силой усадил Генриха на то бревно, с которого тот некоторое время назад поднялся вместе с Келюсом, и сам уселся рядом. Келюс хотел было отойти подальше, но Генрих отрицательно покачал головой, давая таким образом разрешение слушать разговор. Наваррский же на это не обратил никакого внимания, даже скорее выглядел довольным тем, что герцог Анжуйский не желает оставаться с ним наедине.

— В рапортах, что передаются мне каждый день, ни о чем подобном не говорится. Почему никто не сообщил о тех странных вещах, что происходят у вас в полку — и явно не первый день?

— Да потому, что все они потом вновь появляются обратно! — король, порывистый и разгоряченный своими мыслями, в сердцах ударил о ствол ближайшего дерева перчатками, что сжимал в руке.

— Что? — ошеломленный герцог Анжуйский в недоумении смотрел на Генриха Наваррского.

— Нет, монсеньор, я не лишился рассудка! Более того, я наконец-то разобрался, что происходит у меня под носом. Хотя для этого мне пришлось изображать из себя сначала спящего человека, потом невидимое привидение, затем пришлось полежать в кустах, подслушивая и подглядывая самым недостойным образом за людьми, которым до последнего времени безоговорочно доверял. А теперь и вовсе прийти к человеку, которого я больше не люблю, которому я не доверяю, но при этом безгранично которым восхищаюсь.

— Последнюю часть своей речи вы смело могли бы опустить, кузен. Льстец из вас по-прежнему никакой.

— Я не льщу вам! — Наваррский наконец-то оставил свои перчатки и постарался успокоиться. — Я не умею лгать вам, монсеньор. Я имею полное право ненавидеть вас за то, через что пришлось пройти лично мне. За смерть моих лучших друзей. За боль, что вы мне причинили. Но я бы сказал неправду, если бы считал, что не понимаю, отчего все произошло именно так, как произошло. Я отдаю себе отчет в том, что каждый защищает свою свободу и жизнь теми способами, что принесут наилучший результат. Если честно, я не знаю, как бы я поступил, если бы жизни моей семьи угрожало сразу столько врагов. Когда-то я на все произошедшее смотрел с точки зрения эмоций и моей боли. Но время неумолимо заставляет забывать какие-то вещи, а на что-то смотреть по-другому. Боль не уходит, но понимание постепенно перекраивает все произошедшее. И сейчас, в эту самую минуту, я пришел предложить вам мою помощь. Мою дружбу вы не примете, да я и не посмею ее предлагать. Слишком разные цели мы преследуем, и никто из нас не сможет поклясться другому в верности. Возможно, уже завтра нам придется сражаться друг с другом за то, что мы считаем правильным. Но сегодня, сейчас, я не могу оставить вас в неведении относительно того, о чем сам узнал только что.

— Почему?

— Монсеньор, позвольте мне умолчать о причинах.

— Анри, не вынуждайте меня вам отказывать.

Король Наваррский судорожно сглотнул, когда услышал свое имя, произнесенное герцогом.

— Совсем как в детстве, — он неожиданно улыбнулся. — Все тогда называли меня Наварра. Ваша мать, Гизы, даже ваш брат. И только вы, Александр, вопреки всем приличиям и правилам звали меня по имени. Кто же знал тогда, когда мы все вместе скакали по полям и делились тайнами, что однажды все мы станем друг другу врагами. Будто звезды, которыми мы все восхищались и которых просили исполнить наши самые заветные желания, вдруг упали с неба и превратились в камни, что сковывают каждое движение, лежат на груди, превращая сердце в такой же камень, как они сами.

— Почему, Анри? — Генрих побледнел и почти не дышал. — Как бы больно ни было, скажи мне.

— Господь наградил меня любящей сестрой, которая никогда не причинит мне боли, Александр. У меня нет младшего брата, но я знаю, что будь он, то никогда бы не злоумышлял против меня. За моими друзьями не ведется охота теми, кто желает лишить меня спокойствия, оставив в одиночестве и вечной боли.

— Ты предашь своих единоверцев ради меня? Предашь память о своих друзьях? Забудешь о том, что говорят о смерти твоей матери? Не вспомнишь, что тебя заставили сделать, чтобы просто сохранить себе жизнь?

— Сегодня я забуду обо всем! — Генрих Наваррский вскочил с места, но уже через мгновение снова сидел рядом с герцогом Анжуйским, сжимая его руки в своих и с болью рассматривая повязку. — Разреши мне, Александр. Разреши сегодня снова увидеть звезды, не думая о том, что будет потом. Я хочу увидеть их сияние. Хочу вспомнить, как это — верить и быть верным, любить просто так и знать, что тебя любят в ответ только потому, что ты есть. Прошу тебя, Александр. Сегодня. Сейчас. Я хочу помочь. Не отказывайся от моей поддержки. Хотя бы на сегодняшнюю ночь позволь мне снова стать твоим братом. Твоим другом. Дай мне помочь тебе забыть обо всем, что нас сейчас окружает. О том, что нас разделяет.

— Алансон наконец-то придумал то, что мне действительно угрожает?

Наваррец на мгновение замер, а потом улыбнулся так искренне, что Келюс не поверил своим глазам. Да, король Генрих Наваррский никогда не скрывал своих эмоций, но все равно всегда над ними преобладали осторожность и ирония. Сейчас же рядом с герцогом Анжуйским сидел человек, который чувствовал себя свободно и точно не опасался удара из-за угла.

— Он решил, что ему по силам встать во главе нового движения. Он вошел в сговор с Монморанси и Конде, но этого ему показалось мало.

— Рассказывай.

— Я уже говорил, что несколько дней назад заметил что-то странное среди своего окружения. На поверках присутствовали не все, а когда я задавал вопросы Конде, он просто пожимал плечами и говорил, что мне показалось. Из-за того, что здесь в последнее время один день похож на другой, я почти уже согласился, что не замечаю некоторых вещей. Но слишком странным стало поведение и Конде, и нескольких приближенных и лично ему преданных дворян. А вчерашним утром я увидел его с Алансонским. Поначалу это меня не удивило. У нас действительно были определенные договоренности.

— Сбежать в чужую и недружелюбную католической Франции страну на одном из кораблей английского флота?

— Прекрасная авантюра, не правда ли? — король рассмеялся. — И все могло бы получиться, если бы твой верный герцог Неверский не превратил все наши мечтания в пыль, разогнав англичан так быстро, что мы даже парусов не успели разглядеть. Но именно потому, что все окончательно с побегом сорвалось, меня удивило, с каким обеспокоенным видом встретили меня Конде и Алансон. Будто к ним подошел не я, а твой Ле Га с отрядом аркебузиров. И я решил, что мне очень не нравится то, что я не знаю, что вокруг меня происходит. И как раз поэтому я стал делать то, что никогда бы в жизни не сделал. Поначалу я думал, что просто скрашу свою скуку, от которой уже некуда было деваться. Но на самом деле... — он протянул герцогу письмо. — Я не хочу об этом рассказывать. Прочти, ты все сам поймешь.

Герцог читал письмо, а за ним с одинаковым беспокойством следили Келюс и король Наваррский. Дочитав, он аккуратно сложил бумагу, исписанную четким почерком, и некоторое время молчал.

— Они захотели воспользоваться отсутствием твоего самого лучшего телохранителя. Юного Келюса они не принимали всерьез, хотя, — Наваррский усмехнулся, — их бы точно ждал сюрприз. А еще я прекрасно понимаю, почему меня решили не посвящать в этот план. Я бы никогда не смог согласиться с братоубийством.

— Предложить жителям Ла-Рошели совершить вылазку в мой лагерь, одновременно с этим напасть на Гизов и меня... Алансон не мог сам придумать это. Хотя ты прекрасно знаешь, кому такая мысль может с легкостью прийти в голову.

— За что тебя так ненавидит твоя сестра?

— Когда-нибудь ты сам поймешь, за что может возненавидеть такая женщина, как твоя жена. Я надеюсь только, что ты сумеешь уберечься.

— Что мне делать с этим? — король Наваррский кивнул в сторону письма, что еще сжимал в руках герцог Анжуйский. А при словах короля протянул бумагу ему.

— Верни его. Пусть они все думают, что все идет так, как задумано. Те пропавшие дворяне осуществляли связь Конде с Ла-Рошелью?

— Да. Но ни один из них больше не сможет выйти из лагеря, я об этом позабочусь. Пока они найдут еще кого-то, ты успеешь приготовиться к любым их действиям. Но прошу тебя — не рискуй понапрасну. Хотя бы несколько дней, Александр, забудь о своей гордости и не появляйся один там, где на тебя легко напасть. — Он помолчал, а потом внимательно взглянул на герцога, неуловимо изменившись. — Вы командующий королевской армией, Месье! Вы принадлежите не только себе. И не имеете права так просто уступать своим врагам ни в единой мелочи.

— Завтра после совета приходите в рощу. Мне необходимо обсудить с вами некоторые вещи. Учитывая, что никто не удивится нашему одновременному присутствию там, это самое безопасное место, чтобы поставить окончательную точку в небольшом предприятии моего брата.

— Я приду, — король Наваррский поклонился и быстрым шагом ушел.

Генрих Анжуйский поднял голову и несколько минут не отрываясь смотрел на звезды; одна из которых вдруг сорвалась с места и понеслась вниз.

— Монсеньор, нам пора, — Келюс все же решил потревожить своего господина. — Следует отдохнуть перед советом. Ведь завтра — это уже сегодня.

— Завтрашний день начнется лишь тогда, когда с неба исчезнут все звезды, а рассвет все изменит до неузнаваемости. Но ты прав. День будет не из легких.

Генрих поднялся, сделал несколько шагов и, внезапно обернувшись, уткнулся в грудь Келюсу. Тот, боясь и радуясь одновременно, обнял герцога и почувствовал, как сильно он дрожит. Келюс прижал его к себе еще сильнее, стиснув чуть ли не до боли. Ему вдруг показалось, что он услышал, как громко бьется у герцога сердце.

— Оно не превратилось в камень, монсеньор. Оно живое и всегда таким останется. Вы не заставите себя превратиться в камень, как позволил себе это сделать король Наваррский.

— Может, с каменным сердцем было бы гораздо легче жить?

— Разве можно такое существование назвать жизнью?

— Я не знаю ответа на твой вопрос, мой милый Жаке, — Генрих уже дышал размеренно, и дрожи больше не чувствовалось. Келюс отпустил герцога, одновременно ощутив, что его собственные руки сводит судорогой. — Пообещай мне только одно, Жак де Леви, — Генрих взял руки Келюса в свои и поцеловал в ладони. — Обещай, что твои желания всегда будут сиять на небе и никогда камнями не прикуют тебя к земле.

— Обещаю, монсеньор, — Келюс почувствовал, как неведомая сила наполнила все его существо, заставив понять, что мир вокруг может сиять даже без звезд и Луны. — Я вам в этом клянусь.