Преодоление (джен)

— Полно, Сильвестр, не думай, друг милый, боле ни о чем, — Апраксин, только вернувшийся из бани, наскоро ужинал холодной закуской прямо в горнице, закрыв тяжелую дверь на засов дабы никто больше не тревожил уставшего воеводу. — Хватит думами мрачными себя мучить. Всем не поможешь, сам об том ведаешь.

— Все понимаю, Федор, да больно от этого менее не становится. Как вспомню, как Баженин хохотал да кричал, рука сама к плети тянется. Что ему горе людское? Только б барыши в сохранности были, а более ничего его не интересует.

— Ну Осип Баженин и сам уже не рад, что тогда промолчать не сподобился, — Федор Матвеевич нехорошо усмехнулся. — Был я сегодня на Соломбале, ежели не поправит, что там наворотил, по всей строгости ответит. Доколе покой Петра Алексеевича берегу, не говорю о многом, да терпение мое не беспредельно. И Баженин это знает. Как знает, что не боюсь я ни его, ни иных прочих, кто решил вдруг, что управы на них не найдется. Не посмеет против меня пойти, сил не хватит — поломаю. А ты прекрати себя изводить, не дело это, Сильвестр. Да и куда я без тебя — ты ж мой помощник главный, никому более доверять не могу.

— Не привык я, Федор, на страдания так просто глядеть. Будто изверг я какой, — Иевлев обхватил руками колени, забравшись на скамью у окна с ногами. — И что делать с этим не ведаю. Знаю, что негоже таким быть, да вот никак не получается чувства заглушить и думать обо всем этом поменее. И за что ты дорожишь мною так, ума не приложу. Боюсь тебя я подвести, ох как боюсь.

— Что тебе в голову лезет? — Апраксин покачал головой. — Что ж ты сам на себя наговариваешь? Никого сильнее тебя я не встречал. И не боишься ты ничего. Никогда не забуду, как за поручика бывшего заступился. Смел без меры ты, и про людей знаешь лучше других, словно в душу им заглядываешь. И твоя настежь раскрыта, будто всем доверяешь. И поэтому никого более рядом с собой видеть не желаю.

— Я вот думал намедни, не застит ли тебе глаза твое чувство? — Иевлев еще ниже склонил голову. — Все ли так, как ты думаешь?

— Сильвестр! — Федор Матвеевич бросил есть и быстрым шагом дойдя до скамьи, сел рядом с Иевлевым. — Да что с тобой сегодня? Что случилось-то, пока меня на верфи не было? На тебе лица нет, сам на себя непохож. Говори давай, что душу тебе рвет.

— Видел я сегодня, как трудник умер, — Иевлев сжался, а Апраксин прижал его к себе. — Одно дело когда кто-то умирает в битве да от несчастья какого или болезни лютой. А вот когда умирает оттого, что жить не хочет, невозможно глядеть на это. Умирает и надеется, что где-то в другом месте ему лучше будет, а жизнь оказалось тем, от чего бежать надо. Страшно, Федор, как же страшно. И невозможно что-то сделать. Как возвернулся я с верфи сегодня так ни об чем другом думать не могу. И ведь я виноват в этом. Ведь я человека жизни лишил, все равно что нож в сердце воткнул.

— Ох, Сильвестр, — Апраксин еще сильнее прижал к себе друга, — что ж ты травишь себя думами такими.

— Знаю я что по-другому не выйдет, не получится, а все ж иной раз вдруг да подумается, ужель все так должно быть? Флот же строим, во славу Отечества. Не за ради собственной услады и восхваления, а ради государства Российского. Его силы и мощи. А что же так тяжело? На смертях людских ужель можно славу заслужить? Когда умирают не в войне, не в битве жестокой, а от нас смерть принявши, и нас же проклиная. Как потом в глаза оставшимся в живых глядеть-то будем? И ведь знаю я, Федор, — Сильвестр взглянул на Апраксина, воевода чуть в голос не охнул, увидев сколько отчаяния в синих глазах друга. Да и не синие они, а словно черными вдруг показались, будто ясное небо тучами заволокло, — что и тебе не легче моего приходится. Вижу, как смотришь ты подчас будто в никуда, а вокруг тебя столько боли плещется, что подойти невмоготу. Но проходит миг и ты вновь прежний. Где ты столько силы берешь, чтобы таким быть? Чтобы держаться да еще и других поддерживать и карать тех, кто против твоей воли идет?

— А в тебе и беру, Сильвестр. Ты моя сила. И бывает мне и тошно, и страшно, и больно, да так, что волком выть хочется. Да вот только на тебя взгляну, как корпеешь над томами из дядюшкиной библиотеки, как в окно глядишь, как работаешь, не обращая внимания на трудности да препоны. А улыбнешься — словно солнце всходит, даже если ночь на дворе. И ничего трудного, чего преодолеть нельзя, нет более. Пока ты рядом. Ты моя сила, Сильвестр. И не могу видеть, как ты себя мучаешь и изводишь. Тяжело нам, знаю. И будет еще тяжелее да страшнее, Но не выдержать права не имеем.

— Федор!

— Успокойся, Сильвестр. Успокой сердце, друг милый, — Апраксин растрепал кудри Иевлева и улыбнулся, вновь взглянув в синие глаза. — Пока я рядом, пока мы вместе, все переживем. И долг свой выполним, как бы тяжко нам не было. А теперь пойдем спать. Завтра снова многое пережить нужно будет. Но нет ничего, чего мы бы вдвоем сделать не сумели.