Не все то правда, что люди врут (джен)

— Как смеет он! Как смеет! — Сильвестра Иевлева колотило мелкой дрожью, стольник сжимал руки в кулаки и никак не мог успокоиться. — Как смеет об тебе он так судить! Где ж выучился-то! Тошно по земле одной с эдакой-то дрянью ходить. Тошно!

— Полно, Сильвестр, — устало отмахнулся Яким Воронин, пытаясь остудить разгоряченное тело, брызгая на себя ледяной водой из бочки, что стояла совсем рядом с крыльцом избы, в которой уже несколько месяцев жили на Переяславле стольники. — Полно. Да и разве ж не знал ты кто такой Васька Ржевский? Ему ж на человека плевать. Оболгать кого-то для него все равно что для нас комара прищелкнуть. А тут и врать не придется. Упреждал же Федор Матвеевич беречься Ржевского. Сам я виноват, коли мимо ушей все пропустил. Сам себя подвел, что ж теперь виноватого искать? И нечего теперь собственную вину на кого-то перекладывать. Мне ответ держать и будь что будет! — Воронин накинул на плечи кафтан и тоскливо поглядел на Иевлева. — А хуже того, что мы ничего поделать с Васькой Ржевским не можем. Единый человек против него силу имеет, да нет Федора Матвеевича. А когда вернется он от Москвы — кто ж ведает.

— Давай я отпишу ему, с нарочным отправим.

— А коль не поспеет письмо? Али в дороге разминется? Нет, Сильвестр, видно судьба моя такова. Кто ж думал, что прошлое, даже не мое, сейчас мне аукнется. Да не мог я по-другому, пойми, Сильвестр, не мог. И как только спознал, проклятый!

— Яким, — Иевлев с болью смотрел на приятеля. — Что-то же можно сделать. Негоже так все оставлять.

— Гоже, Сильвестр, — Воронин тяжело вздохнул. — Ничего не попишешь. И ты подалее от меня держался бы, как бы и тебе остуды не было. Сам знаешь, Петр Алексеевич на такие дела скор. Да что и говорить теперь — его царская воля. И Софья его в том поддержит.

— Да куда ж ты? — Сильвестр попытался остановить Воронина, который направился к озеру. — Не смей ничего делать!

— Да не сделаю я, — Яким широко улыбнулся, будто и не случилось ничего. — В Бога верю, поэтому топиться не буду. И так грехов хватает, что ж еще добавлять. И ты успокойся, Сильвестр. Все ладно будет! — Воронин высвободил руку и быстрым шагом пошел к роще, что виднелась неподалеку. Сильвестр вздохнул и направился в избу писать письмо Апраксину. Сил просто сидеть больше не было.

Яким словно во сне шел к роще, но на полдороги все равно свернул к озеру. Кто ж знал, что все так обернется. Но не жалел. Ни о чем не жалел. Тяжко глядеть, как убивается сестра. Не смел Яким отказать. А теперь расплатиться видимо придется. Воронин вдохнул мокрого воздуха. С озера веяло холодом, но этого было явно недостаточно, чтобы остудить голову и заставить думать себя о том, что ничего страшного еще не случилось. Был бы Апраксин — тогда дело другое. А так...

— Чего вы сегодня смурной такой, а, господин? — Воронин вздрогнул, когда позади него раздался знакомый голос. Вот уж не ожидал стольник на ночь глядя встретить Тимофея Кочнева. После недавней стычки в избе Воронин с Кочневым даже здоровался через раз, а уж об том, чтобы разговор завести и речи не шло.

— А ты что не спишь? — Яким против воли сбился на надменный голос. Уж больно не вовремя вырвал Тимофей из размышлений. — Скоро Петр Алексеевич прибудет, а корабль на месте как стоял так и стоит.

— Бросьте, господин, — разве ж вы сами так думаете? — лениво усмехнулся Кочнев. — Видел я как вы с топором управляетесь да до последнего не уходите, вам ли не знать, что все готово вовремя будет.

— Все вокруг обо всем ведают, как я погляжу, — вдруг сорвался на крик Яким, — что ж вы все такие ведальщики да молчать не можете?

— Ты об чем это? — Тимофей поднялся с земли и с вниманием посмотрел на бледного как бумага царского стольника, которого иначе как веселым да насмешливым не видал.

— Да есть ли разница? — Яким вдруг всхлипнул, словно ему было больно. — Все ведаете, да? Чай привыкли верить, что раз боярский сын, так и горестей у него быть не может? Недоросль балованный? Что ему несчастья других, он же не знает, как иной раз тошно жить бывает? Так ведь? А что сестра моя при живом муже уж который год вдовой убивается? А если прознают, что он жив в приказе у Ромодановского, так голову снесут, не разбирая. И мне заодно. За то, что на сестрицыны слезы спокойно глядеть не могу. Да с врагом государевым, Софье да Василию Васильевичу Голицыну служившем верой и правдой, да царевной потом и преданном, встретиться решил. А теперь и Петр Алексеевич об том скоро сведает. Так что счастлив будь, скоро тут меня не будет. За столом обеденным спокойно сидеть сможешь, Сильвестр да Апраксин и прочие на то со спокойствием глядят, — последние слова Воронин почти шептал, будто голос отказался слова говорить.

Тимофей молча глядел на стольника. Яким застыл на месте, будто к земле прирос. Дыхания его и то Кочнев сразу разобрать не смог. Мастер даже протянул руку, дабы удостоверится, что рядом живой человек стоит. Воронин отшатнулся от прикосновения и поднял глаза на Кочнева. Потом неожиданно вцепился обеими руками в его рубаху и уткнулся в грудь.

— Не вор я! — голос Воронина звучал с такой горечью и болью, что Тимофей вздрогнул. — Только вот Петр Алексеевич по-иному и не подумает. Слишком помнит он все, слишком много видел, слишком много крови, много воспоминаний. А я жить хочу! Флот увидеть. Многое увидеть хочу. А что сделать, чтобы жить, я не ведаю. Ежели вообще сие возможно, — Воронин замолчал.

Кочнев прижал к себе Якима. Ни разу в жизни еще такого не было, чтобы не знал мастер что сказать. Или сделать. Много думал он об этом сыне боярском, да все мысли оказались глупыми да ненужными. Не знал Тимофей настоящего Якима Воронина. А теперь от этого как-то не по себе было. Будто все перевернулось внутри. И тяжко стало неимоверно, словно недостроенная лодья на грудь упала да кости ломает. И выбраться никак невозможно.

— Яким!

Воронин повернул залитое слезами лицо и увидел Федора Апраксина, который спокойно глядел на мастера и стольника.

— Федор Матвеевич, — Кочнев опустил руки, а Воронин чуть не упал, оказавшись вдруг без поддержки корабельного мастера.

— Сильвестр все мне рассказал. Что ж ты наделал, Яким? — Апраксин явно только вернулся и даже не переоделся с дальней дороги. Воронин опустил голову, не в силах глядеть на Федора. Кочнев хотел было что-то сказать, но Апраксин покачал головой и Тимофей молча развернулся и ушел.

— Не мог я по-другому, Федор. Если ты мне не веришь, то делать мне больше нечего, как Петру Алексеевичу повиниться, пока Ржевский не донес.

— Об сей глупости даже слышать не желаю. Пошли ужинать. Я тебе писем привез. А Ржевский..., — Федор вдруг усмехнулся беззлобно, а Яким вдруг понял, что дышать начал полной грудью. Словно при улыбке Апраксина камень с груди свалился, будто и не было его там. — А на Ржевского управа тоже найдется. Пусть не думает, что его мерзости так просто с рук ему сойдут. А пока идем. Сильвестр волнуется. На нем и так лица не было, когда я приехал. И совсем негоже его еще более волновать.