В начале пути (джен)

— Об чем все размышляешь, Сильвестр? — с разбегу усевшись на скамью рядом с Иевлевым, весело осведомился Яким Воронин. — Как не погляжу на тебя, ты все в задумчивости пребываешь. Да до тебя иной раз даже и не дозваться сразу. Так какая дума на этот раз тебя захватила-то?

— Об людях думаю, Яким, — Сильвестр мягко улыбнулся, глядя на взволнованное лицо Воронина. — Никогда я столько новых людей сразу не встречал. И каждый со своим нравом да думами. Вот так и не идут из головы моей мысли. Словно снова я в детстве оказываюсь, когда в батюшкином доме гостей было не перечесть. Вот и блуждаешь среди них, а тебя не всякий и замечает. Так и сейчас, да не совсем. Страньше сейчас, чем было прежде.

— Отчего же страннее-то?

— Даже еще себе разобъяснить толком не могу. А уж чтобы с кем-то еще об этом говорить, то и подавно нелегко.

— Тут при дворе царском всегда оглядываться надобно, — внезапно нахмурясь проговорил Яким. — всякий люд здесь встречается. Есть добрый, а есть худой, которого пуще огня беречься надо. Вот и завидую я тебе, Сильвестр.

— В чем? — в синих глазах Иевлева застыло непритворное изумление. — Или шутишь?

— Ты, Сильвестр, людей чувствуешь. Не нужно тебе как иным прочим разговоры долгие разговаривать. Глянешь и все тебе ясно становится. С детства забыть не могу, как ты некоторых гостей в нашем доме сторонился, будто черта увидал, будто бы чувствовал, что скоро зло они сотворят. Меня аж страх иной раз брал — словно насквозь ты злой люд видел.

— Чудные речи ты, Яким, говоришь, — отмахнулся с веселой улыбкой синеглазый стольник. — Не чаял, что такие речи от тебя когда-нибудь выслушивать придется.

— Правда она всегда чудна да премудра кажется.

— А может проста правда? Только вот идти до нее ох как трудно бывает. Вот тогда и кажется путь чудным да тяжким.

— Все может быть, Сильвестр. Да и хорошо, что по-разному мы на мир смотрим. Интереснее жить, — Яким посмотрел на облака и залюбовался вдруг ярким небом. — Ты погляди, синевой так и блещет. Аж глазам смотреть невмоготу! — Воронин вновь взглянул на Иевлева. — Как съездил на Москву с Апраксиным? Федор Матвеевич по обыкновению своему либо всю дорогу помалкивал?

— Молчал, — кивнул Сильвестр. — Мне кажется ему молчание как иным беседа.

— Так это. Иной раз все в доме али еще где соберутся и шум ото всех, говорят без умолку и сразу, а Федор молчит. Зато если скажет что-то так все разговоры, что до этого велись, глупыми и неразумными кажутся. Стоит ему по делу лишь слово произнести и трудно оказывается ему воспротив хоть что-то сказать.

— Стало быть умен он?

— Да уж поумнее нас с тобой, — вздохнул вдруг Яким, — да и других многих, что здесь находятся, — но через краткий миг снова Воронин развеселился. — Ну да ничего, Сильвестр. Мы с тобой чай тоже не лаптем щи хлебаем. Коли охота учиться есть — стало быть полдела уже сделано.

— Иной раз мне кажется, что слишком многого не знаю. И что от этого неведения и деться никуда невозможно.

— Вот от кого подобной глупости услышать не ожидал, так это от тебя. Слишком долго на солнце просидел что ли? — весело проговорил Воронин. — Уж тебе только волю дай, от наук и не оттащить будет. Уже сейчас тебе книги да свитки словно приятели, и их все чаще даже разговорам со мной предпочитаешь. Только одно тебе сказать хочу, Сильвестр, — Яким вдруг заговорил почти шепотом, склоняясь еще ближе к Иевлеву. — Поосторожнее все же здесь будь. Слишком много доброты да понимания в тебе. Не всем такое здесь по нраву.

— И Апраксину? — неожиданно спросил Сильвестр, не отрывая глаз от Воронина. — Ужель и ему важнее убранство внешнее и не любопытно, что за истина внутри человека живет? Неужто невозможно и для него в душу глянуть и что хранится за оболочкой телесной понять?

— Что за человек Федор Матвеевич Апраксин никто тебе не скажет. К себе располагает, да дальше ворот не пустит. Чуден он, Сильвестр, как твоя дорога к правде простой. Вроде и весь на виду, а как дойти до него никто и не знает.

— Смотрел я за ним, Яким, когда мы на Москве были. Он одним словом да жестом заставлял делать то, что ему надобно. И боялись его. Даже я боялся. Знал отчего-то, что мне вреда он не причинит, а все равно что-то внутри словно бы дрожало. Странно себя чувствовал, Яким. Будто и страшно и любопытно и все в один миг.

— Твои чувства никто кроме тебя не истолкует так как надобно, — в задумчивости произнес Воронин. — Стало быть только тебе и решать, что дальше делать да как поступать. Одно я тебе скажу о Федоре Матвеевиче: если станет он другом, то не предаст никогда. Только мало кто такой чести удостаивается. Слишком много тех, кто неправедно может себе славу да почести заслужить. Всякого много — и хорошего, и плохого.

— А ты говоришь, что не странно тебе вокруг, — Сильвестр посмотрел на небо, на котором уже закатным сполохом сияло солнце. — Вот поэтому и размышляю я об людях часто, чтобы не ошибиться в тех, кто рядом. Негоже с теми, кто честь позабыть может, по одной дороге вдруг пойти.

— Хватит тут сидеть, — Воронин потянул Иевлева за руку. — Холодает уже.

— Закат уж больно справен, словно кто-то костер на небесах зажег. День сегодня труден был, некогда было любоваться даже рассветом. А сейчас вот глаз не оторвать, — Сильвестр силой усадил Якима рядом. — Иногда ведь стоит остановиться и оглядеться. Сколько красы вокруг, жаль будет что-то пропустить вдруг.

— Чай только жизнь началась, Сильвестр, еще много времени, чтобы вокруг посмотреть, — Воронин все же сел опять рядом с Иевлевым.

— А если не такая длинная жизнь предстоит нам? — синие глаза Сильвестра потемнели в закатном солнце. — Откуда мы знаем, сколько Бог отвел нам жизни?

— Ты не смей ни о чем подобном говорить, Сильвестр, — Воронин испуганно взглянул на стольника. — С чего мысли вдруг такие в голову к тебе пришли? Неужто и об таком ты думы думаешь? Не гоже так.

— Ни об чем я не думаю, Яким. Просто смотрю вокруг и боюсь что-то пропустить. Ведь никто не знает, сколько времени у нас осталось для того, чтобы просто на небо смотреть. Ведь может настать пора, когда за делами да науками и оглянуться невозможно будет.

— Чуден ты все-таки, Сильвестр, — успокоившись, проговорил Яким и вслед за Иевлевым тоже всмотрелся в полыхающее закатными сполохами небо. — Но ты прав, стоит запомнить как можно более, дабы было что вспомнить потом.