Клятва (джен)

— Никита Григорьевич, иностранными языками заниматься время пришло! Учитель в классной комнате ожидает. — Гаврила заглянул в очередную комнату на втором этаже, но вновь закрыл дверь с тяжелым вздохом. И здесь мальчика не было. — Где же вы, барин?

В большом доме князей Оленевых было непривычно тихо. И словно бы холодно, несмотря на жаркое солнце за окнами. Даже дворня будто ходила на цыпочках, стараясь не нарушать тишину, несмотря на то, что она пугала больше стонов, разносившихся по дому еще совсем недавно. И все чаще не было никого и видно. Лишь зареванная горничная взбивала подушки в спальне княгини и глотала слезы, струившиеся по щекам.

Еще совсем недавно в доме было много гостей. Несмотря на свою болезнь, княгиня Оленева ни в чем не изменяла привычному порядку. Также по утрам Катерина Исаевна приходила к мужу, смешно вскакивающему при ее появлении. Только она одна и могла оторвать князя от важных писем да неотложных депеш. Всегда сдержанный и молчаливый Григорий Оленев в такие моменты был больше похож на своего сына, при виде матери не разбирающего куда он бежит и сбивающего все на своем пути. И не сосчитать уже было разбитых фарфоровых пастушек да тонкого украшенного золотом стекла, ставших жертвой сына княжеской четы Никиты. Но мальчика не интересовали подобные мелочи, когда он с разбегу кидался к матери и утыкался носом в дорогое кружево ее платья. И звонко смеялся, когда его голову обхватывали ласковые руки. Если в такие моменты князь оказывался рядом, то счастливо улыбался сыну и жене, забывая обо всем на свете.

Но сейчас в большом доме ничего не напоминало о счастье, что царило в нем совсем недавно: все зеркала были занавешены черным крепом, князь Оленев заперся в своем кабинете, не пуская к себе слуг, а Никиту все чаще невозможно было найти. Смерть княгини будто превратила дом в склеп, куда даже солнце отказывалось засылать свои лучи. Уроки были заброшены, гувернантка тихо плакала в своей комнате или обнимала Никиту, от которого никто не слышал ни единого слова после того, как гроб матери опустили в землю. Приходящие учителя без толку просиживали в классной комнате отведенные для занятий часы и молча уходили, не брав платы, которую оставлял на столе вездесущий Гаврила, единственный человек в доме, чей голос звучал громче шепота.

Гаврила, обойдя весь дом и не пропустив ни одного чулана и заглянув под все столы и диваны, со вздохом опустился на ступеньку лестницы, опершись спиной об изящно выкованные перила. Впервые в жизни он был напуган чуть ли не до смерти. Всегда заботясь о молодом барине, видя его веселым и даже слишком озорным ребенком, камердинер, как высокопарно обозвал его однажды князь, не узнавал в молчаливом и ни разу не заплакавшем после смерти матери мальчике говорливого и любопытного Никиту. Еще неделю назад с ним не было никакого сладу, а вопросы, так и сыпавшиеся на отца, заставляли князя притворно хмурить брови. А спустя пару дней чумазого и изорвавшего батистовую рубашку ребенка с трудом сняли с высокого дуба, что рос у самых дверей черного хода барского дома. Сейчас же Никита лишь опускал голову, когда к нему обращались, отодвигал тарелку за столом, отказываясь есть, а по ночам сидел у дверей кабинета князя, упрямо глядя в темноту перед собой.

Гаврила почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Он вытирал их рукавом, но они все равно настырно текли и текли. Плечи молодого камердинера затряслись от рыданий и он закрыл лицо ладонями. Слишком больно было видеть, как у сына князя Оленева отняли его привычный мир, заставив повзрослеть всего за несколько дней. Но сможет ли он справиться со своим новым положением? Не озлобится ли? Не превратится ли в бездушного человека, каким стал сам князь, закричавший вчера на сына, который все же сумел пробраться к нему в кабинет. Мальчик, сразу испуганно сбежавший, так и не услышал, как Григорий Оленев просил о прощении, крича ребенку вслед.

Гаврила чувствовал, как все его тело заходило ходуном, словно напала трясучая болезнь. А вместо тишины на весь дом разнесся вой раненого зверя, что рвался из самой груди и что невозможно было заглушить и удержать.

— Не плачь! — голос Никиты раздался словно издалека. — Ты не должен плакать, — голос ребенка срывался. — Не надо. Мама просила не плакать. И не жалеть. Она же никуда не ушла. Почему вы все ее не видите?

Гаврила обернулся и увидел сквозь слезы расплывчатый силуэт мальчика.

— Никита Григорьевич, — Гаврила ладонями отер глаза, — вы где были? Обыскались вас.

— Я не помню, — глаза Никиты были похожи на влажное зеленое стекло, в котором ничего не отражалось. — Я читал книгу, которую мы с маменькой купили когда-то. Я все пытался ее донести сам, но она была тяжелая. А сейчас она совсем не такая тяжелая. Я ее могу поднять одной рукой. Мама тоже любила эту книгу. И смотрела ее вместе со мной. А потом перестала. Сказала, что я взрослый и могу читать сам. А почему ты плакал?

— Потому что не мог вас найти.

— Я никуда не уйду. Как и маменька. Буду всегда здесь.

— Барин! — Гаврила вдруг почувствовал, как тягучий страх мешает ему даже вдохнуть воздуха. Слишком спокойно мальчик говорил об усопшей. Будто и впрямь видел и говорил с ней. — Вы где Катерину Исаевну видите-то?

— Здесь, — Никита прижал руку к сердцу. — А разве она может жить где-то далеко от меня? И почему отец просто не подумал, что и от него мама никуда не сможет уйти. Или он сможет понять это позже? Или не сумеет? Я пытался ему сказать, но он не пожелал меня выслушать. Может, он разлюбил меня? Или он любил меня только из-за того, что мама меня любила? А теперь я ему перестал быть надобен.

— Что вы такое говорите, барин! — Гаврила заставил мальчика сесть рядом с собой на ступеньку. — Что ж такого измыслили! Как в голову то глупость сия пришла!

— Он не хочет меня видеть, и говорить тоже, — Никита прижался к плечу камердинера. — Вот ты искал меня. А отец даже из своих комнат не вышел. Я попросил Игната отнести ему мое письмо, но оно так и лежит, подсунутым под двери. Я хочу, чтобы все стало как прежде — вдруг выкрикнул мальчик. — Как прежде! И я не хочу быть один.

— А вы никогда и не будете один, барин, — Гаврила погладил Никиту по волосам. — Я же буду всегда рядом с вами. Вы же не прогоните меня?

— А ты сюда не уйдешь? — мальчик ударил себя кулаком по груди справа. — Ты же не будешь приходить только в снах? Тебе я никогда не перестану быть надобен?

— Не перестанете, барин. Это вы ведь меня прогнать никогда не сумеете, а по своей воле я вас не покину.

— Ты клянешься? — Никита поднял голову, и Гаврила увидел, как в его глазах плескаются слезы.

— Клянусь вами, барин, Гаврила молча прижал к себе ребенка, чувствуя, как его кафтан становится мокрым, — а вы поплачьте, Никита Григорьевич. Поплачьте. И пусть вместе со слезами уйдут все ваши старые печали. И больше никакие вас не потревожат. Уж я этого больше им не позволю.